ПЕРВЫЙ ГОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ

Государства похожи на людей. Они рождаются, растут, крепнут, стареют и умирают. В истории Русского государства, центром кото­рого стала Москва, вторая половина XV столетия была временем юности — быстро расширялась территория, одна за другой следовали военные победы, завязывались отношения с далёкими странами. Старый обветшавший Кремль с неболь­шими соборами уже казался тесным, и на месте разобранных древних укреплений выросли мощ­ные стены и башни, сложенные из красного

кирпича. Внутри стен поднялись просторные соборы. Засияли белизной камня новые княжеские терема. Сам великий князь, принявший гордый титул «государя всея Руси», облачился в златотка­ные одеяния, а на своего наследника торжественно возложил богато расшитые оплечья — «бармы» — и драгоценную «шапку», похожую на корону. Казалось, молодое государство выросло из своих старых одежд и теперь примеряло роскошные, блистающие наряды, подобающие его новому состоянию.

292

 

 

 

Но, для того чтобы каждый — будь он русский или иноземец, крестьянин или государь соседней страны — осознал возросшее значение Москов­ского государства, одного внешнего великолепия было недостаточно. Необходимо было найти и новые понятия — идеи, в которых отразились бы и древность русской земли, и её независимость, и сила её государей, и истинность её веры. Этим поиском занялись русские дипломаты и лето­писцы, князья и монахи. Собранные воедино, их идеи составили то, что на языке науки называется идеологией.

Начало формирования идеологии единого Мос­ковского государства относится к периоду кня­жения великого князя Ивана III (1462—1505 гг.) и его сына Василия (1505—1533 гг.). Именно в это время были сформулированы две основные идеи, остававшиеся неизменными на протяжении не­скольких столетий, — идеи богоизбранности и независимости Московского государства.

В 70—80-х гг. XV в. произошёл целый ряд важнейших для русской государственности собы­тий. С присоединением Новгорода (1478 г.), Твери (1485 г.) и Вятки (1489 г.) Москва в основном завершила дело почти двухвекового «собирания» северных и восточных русских земель. В 1480 г. пало монголо-татарское иго. Русские послы от­правлялись в дальние страны, владыки которых привыкли смотреть на московских князей лишь как на данников ордынских ханов. Теперь же всем предстояло узнать, что на востоке Европы появи­лось новое и сильное государство — Россия. Иван III и его окружение выдвинули новую внешнеполитическую задачу — присоединить за­падные и юго-западные русские земли, находив­шиеся под властью Великого княжества Литовского.

В политике далеко не всё решается одной военной силой. Стремительное возвышение власти великого князя московского привело его к мысли о необходимости искать достойные обоснования своим действиям. Следовало объяснить вольно­любивым новгородцам и гордым тверичам, почему именно московский князь, а не тверской или, к примеру, рязанский великий князь, является законным «государем всея Руси» — единственным владыкой всех русских земель. Нужно было доказать чужеземным монархам, что их русский собрат ни в чём не уступает им — ни в знатности, ни в могуществе. Надо было, наконец, заставить Литву признать, что она владеет древними русски­ми землями «не по правде», незаконно.

Тем золотым ключом, который подобрали создатели идеологии единого Русского государства сразу к нескольким политическим «замкам», стало учение о древнем происхождении власти великого князя. Об этом думали и раньше, но именно при Иване III Москва со страниц летописей и устами послов громко заявила, что власть свою великий князь получил от самого Бога и от своих киевских прародителей, владевших в X—XI вв. всей русской землёй. Подобно тому, как возглавлявшие русскую церковь митрополиты жили сначала в Киеве, затем во Владимире, а позднее в Москве, так и киевские, владимирские и, наконец, московские великие князья самим Богом были поставлены во главе всех русских земель в качестве наследных и полновластных христианских государей.

Купола Успенского собора в московском Кремле.

Именно на это ссылался Иван III, обращаясь в 1472 г. к непокорным новгородцам: «Вотчина моя это, люди новгородские, изначала: от дедов, от прадедов наших, от великого князя Владимира, крестившего землю Русскую, от правнука Рюрика, первого великого князя в вашей земле. И от того Рюрика и до сегодняшнего дня знали вы един­ственный род тех великих князей, сначала киевских, и до самого великого князя Дмитрия-Всеволода Юрьевича Владимирского (Всеволод Большое Гнездо, владимирский князь в 1176— 1212 гг. — Прим. ред.), а от того великого князя и до меня... владеем мы вами...» Тридцать лет спустя, во время мирных переговоров с литовцами после удачной для России войны 1500—1503 гг., посольские дьяки Ивана III подчёркивали: «Рус­ская земля от наших предков, из старины, наша отчина... хотим за свою отчину стояти, как нам Бог поможет: у нас Бог помочник и наша правда!»

«Старину» дьяки вспомнили не случайно. В те времена это понятие было очень важным. Ценным и законным считалось то, что имело свою «старину», которую признавали ещё деды и прадеды и которая понималась как плод мудрости многих поколений. Даже тогда, когда в жизни появлялось что-то новое, его часто старались одеть в одежды «старинного». Так уж был устроен

293

 

 

 

Венчание Ивана III и Софьи Палеолог. Летописная миниатюра.

человек средневековья! Именно поэтому великому князю было очень важно заявить о древности своего рода, показать, что он — не выскочка, а правитель русской земли по «старине» и «правде».

Не менее важна была и мысль о том, что источником великокняжеской власти является воля самого Господа. Это ещё больше возвышало великого князя над его подданными, которые, как писал один иностранный дипломат, побывавший в начале XVI в. в Москве, постепенно начинали верить, что «воля государя есть воля Божья». Провозглашаемая «близость» к Богу накладывала на монарха ряд обязанностей. Ему надлежало быть благочестивым, милостивым, заботиться о сохра­нении его народом истинной православной веры, творить справедливый суд и, наконец, «боронить» (защищать) свою землю от врагов. Конечно, в жизни далеко не всегда великие князья и цари соответствовали этому идеалу. Но именно такими хотел их видеть русский народ.

Новые идеи происхождения власти великого князя московского, древности его династии позво­лили ему уверенно заявить о себе среди европей­ских и азиатских правителей. Русские послы

давали понять иностранным владыкам, что «го­сударь всея Руси» — независимый и великий правитель. Даже в отношениях с императором Священной Римской империи, который в Европе признавался первым монархом, Иван III не желал поступаться своими правами, считая себя равным ему по положению. По примеру того же импера­тора он приказал вырезать на своей печати символ власти — увенчанного коронами двуглавого орла. По европейским образцам был составлен и новый великокняжеский титул: «Иоанн, Божиею милостию государь всея Руси и великий князь Володимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Югорский, и Вятский, и Пермский, и Болгарский, и иных».

При дворе начали вводиться пышные цере­монии. Своего внука Дмитрия, впоследствии попавшего в немилость, Иван III венчал на великое княжение по новому торжественному обряду, напоминавшему обряды венчания византийских императоров. О них Ивану могла рассказывать его вторая жена — византийская принцесса Софья Палеолог...

Так во второй половине XV в. в Москве создавался новый образ великого князя — силь­ного и полновластного «государя всея Руси», равного по своему достоинству императорам.

Вероятно, в последние годы жизни Ивана III или вскоре после его смерти в придворных кругах было написано сочинение, призванное ещё больше прославить род московских князей, наложить на него отблеск величия древних римских и визан­тийских императоров. Это сочинение получило название «Сказание о князьях владимирских».

Автор «Сказания» старался доказать, что род русских князей связан с самим царём «всеа вселенныа» Августом — императором, правившим в Риме с 27 г. до н. э. по 14 г. н. э. У этого императора, говорилось в «Сказании», был некий «сродник» (родственник) по имени Прус, которого он послал правителем «на берега Вислы-реки в города Мальборк, и Торунь, и Хвоини, и преславный Гданьск, и во многие другие города по реке, называемой Неманом и впадающей в море. И жил Прус очень много лет, до четвёртого поколе­ния; и с тех пор до нынешних времён зовётся это

Печать Ивана III с двуглавым орлом.

294

 

 

 

место Прусской землей». А у Пруса, говорилось дальше, был потомок, которого звали Рюрик. Этого-то Рюрика и позвали новгородцы к себе на княжение. От Рюрика произошли все русские князья — и великий князь Владимир, крестивший Русь, и правнук его Владимир Мономах, и все последующие — вплоть до великих князей москов­ских.

Связать свою родословную с древними рим­скими императорами стремились почти все евро­пейские монархи того времени. Великий князь, как мы видим, не стал исключением. Однако на этом «Сказание» не кончается. Далее оно повест­вует о том, как в XII в. древние царские права русских князей были особо подтверждены визан­тийским императором Константином Мономахом, приславшим великому князю киевскому Влади­миру (1113—1125 гг.) знаки императорской влас­ти — крест, драгоценный «венец» (корону), сердо­ликовую чашу императора Августа и другие предметы. «И с тех пор, — гласит «Сказание», — великий князь Владимир Всеволодыч стал имено­ваться Мономахом, царем великой Руси... С тех пор и доныне тем венцом царским, который прислал греческий царь Константин Мономах, венчаются великие князья владимирские, когда ставятся на великое княжение русское».

У историков достоверность этого предания вызывает большие сомнения. Но современники отнеслись к «Сказанию» иначе. Его идеи проникли в московское летописание XVI столетия и сдела­лись важным звеном официальной идеологии. Именно на «Сказание» ссылался Иван IV (1533— 1584 гг.), добиваясь признания за собой царского титула. Не забывал он о нём и впоследствии, гордо напоминая иностранным государям, что его род ведётся от самого Августа-кесаря.

Центром, где создавалась новая идеология, была Москва. Однако о новом значении Москов­ского государства задумывались не только в Кремле. Образованные люди размышляли об этом повсюду.

Долгими бессонными ночами при дрожащем свете лучины думал о судьбе России, о её настоящем и будущем монах Псковского Елеазарова монастыря Филофей. Свои мысли он изложил в посланиях великому князю Василию III и его дьяку Мисюрю Мунехину.

Филофей был уверен, что Россия призвана сыграть в истории особую роль. Она — последняя страна, где сохранилась истинная православная вера в своём первоначальном, неиспорченном виде. Вначале чистоту веры сохранял Рим, но по­степенно вероотступники замутили чистый источ­ник. На смену Риму пришёл Константинополь, столица Византии, — «второй Рим». Но и там от истинной веры отступили, согласившись на унию (объединение) с католической церковью. Произо­шло это в 1439 г. А в 1453 г. в наказание за этот грех древний город был предан в руки «агарян» (турок). «Третьим» и последним «Римом», центром мирового православия, стала с тех пор Москва.

«Так знай, — писал Филофей Мунехину, — что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве... и это — российское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвёртому не бывать!»

Из этого Филофей сделал вывод, что русский государь «во всей поднебесной есть христианам царь» и является «сохранителем... святой все­ленской апостольской церкви, возникшей вместо римской и константинопольской и существующей в богоспасаемом граде Москве». Однако Филофей отнюдь не предлагал великому князю силою меча привести все христианские земли под свою власть. Его идея была в другом. Чтобы Россия стала достойна этого высокого предназначения, он призвал великого князя «хорошо урядить своё царство» — искоренить в нём несправедливость, немилосердие и обиды.

Идеи Филофея в совокупности составили так называемую теорию «Москва — третий Рим». И хотя эта теория не вошла в официальную идеологию, она подкрепила одно из важнейших её положений — о богоизбранности России, став вехой в развитии русской общественной мысли.

Идеология единого Московского государства, основа которой была заложена во второй половине XV — начале XVI вв., продолжала развиваться в XVI—XVII столетиях, приобретая более закон­ченные и вместе с тем неподвижные, окостеневшие формы. О первых же десятилетиях её создания напоминают величественные соборы Московского Кремля и гордый двуглавый орёл, в начале 90-х гг. XX столетия вновь ставший государственным гербом России.

Архангельский собор московского Кремля.

Начало XVI в.

Здесь до времён Петра I хоронили государей московских.

295

 

 

 

 

 

 

РАСШИРЕНИЕ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА.

ВАСИЛИЙ III

В грозовую августовскую ночь 1530 г. в великокняжеском дворце никто не спал. Волновались... Но больше всех, видимо, переживал, ждал и надеялся на благополучные роды сам великий князь Василий III (1505— 1533 гг.). Государь ждал рождения наследника. Шёл Василию III в ту пору пятьдесят второй год. Уже 25 лет занимал он престол государей московских, а со времён его отца это был и «стол» «Божиею милостию государей всея Руси». И вот благая весть: родился сын, наследник. Мальчика вскоре окрестили и нарекли в честь великого деда — Иваном. По отцу будущий Иван IV был потомком Дмитрия Донского, по линии же матери его предки были потомками жестокого правителя

Василий III и герб Москвы. Гравюра XVI в.

Золотой Орды, темника (высшего военачальника) Мамая. Как же это случилось?

Согласно родословной легенде, вскоре после сокрушительного поражения на поле Куликовом Мамай погиб в междоусобной борьбе, а один из его сыновей бежал в Литву. Здесь на рубеже XV— XVI вв. наибольшую известность и влияние при­обретает один из представителей этого рода князь Михаил Глинский, человек необычной судьбы. Юность князя прошла в Германии и Италии. Позднее он возвратился в Литву. По словам Карамзина, никто из вельмож Великого княжества Литовского не был столь же знатен, силён, богат поместьями, щедр к слугам и страшен для неприятелей, как Михаил Львович Глинский. В большой чести находился он у польского и литовского государя Александра Ягеллона. Но после смерти последнего вступивший на престол его брат Сигизмунд перестал покровительствовать Глинскому, и князь Михаил поднял вооружённый мятеж.

Вскоре великий князь московский Василий III предложил всем Глинским «защиту России, ми­лость и жалованье». Глинские отъехали в Москву. Однако князь Михаил Львович, глава рода, отличался характером свободолюбивым и неужив­чивым. Позднее за попытку возвращения в Литву он был брошен в темницу (см. ст. «Московско-литовские войны»). Это, однако, не помешало Василию III посвататься к племяннице Михаи­ла — красавице-княжне Елене Глинской.

Для 46-летнего великого князя брак с 17-летней Еленой был вторым. Двадцать лет прожил он в любви и согласии с великой княгиней Соломонией из рода московских дворян Сабуровых, но детей у них так и не было. Поездки по монастырям, молебны о чадородии, ворожба и гадания — ничто не помогало. Разумеется, Василий III мог оставить престол своим младшим братьям — Юрию или Андрею, но он не хотел этого, поскольку считал, что они и «своих уделов устроить не умели». И вот великий князь объявил о своём намерении рас­торгнуть брак с Соломонией и жениться вторично, ибо государственные интересы требовали рожде­ния сына. Бояре согласились. Строго говоря, это противоречило церковным канонам, поскольку сама Соломония не хотела развода. Из довольно щекотливой ситуации великому князю помог выйти новый митрополит Даниил, давший своё благословение на пострижение великой княгини в монастырь.

296

 

 

 

В записках Сигизмунда Герберштейна, импера­торского посла, бывавшего в России в ту пору, есть сведения об обстоятельствах насильственного пострижения Соломонии. Когда великой княгине начали стричь волосы, она голосила и плакала, а потом вырвала из рук митрополита монашеский головной убор, бросила его на землю и стала топтать ногами. Униженная приближёнными кня­зя по его прямому приказу, Соломония громко заявила: «Свидетельствуюсь перед всеми, что не желаю пострижения и на меня насильно надевают куколь. Пусть Бог отмстит за такое оскорбление!» Под именем Софьи она до конца своих дней находилась в суздальском Покровском монастыре и почти на десять лет пережила Василия III.

Этот эпизод даёт яркое представление о челове­ческих качествах Василия Ивановича. Попы­таемся теперь проследить политическую судьбу этого правителя, «последнего собирателя Руси».

Василий III вступил во владение отцовской державой в октябре 1505 г. По духовной грамоте Ивана III он не только унаследовал титул отца и исключительное право чеканки монеты, но и получил в непосредственное управление 66 горо­дов, в том числе такие крупнейшие центры, как Москва, Новгород и Тверь. Четверым его братьям отошло только 30 городов. Младшие должны были слушаться Василия «в отца место» (т. е. как своего отца). Сделавшись великим государем, Василий III старался продолжать линию Ивана III как во внутренней, так и во внешней политике. Властный и требовательный, но лишённый способностей и достоинств отца, Василий III стремился показать своё самовластие, подчеркнуть своё могущество. Герберштейн не без удивления писал, что великий князь московитов имеет власть, какой не обладает ни один монарх в Европе. Изумлённый иноземец в ответ на свои вопросы часто слышал: «Мы этого не знаем; знает Бог да Государь». Тем самым власть князя приравнивали к власти божественной.

В своё время уже Иван III строго спрашивал с бояр за малейшую провинность или неудачно сказанное слово. Одному из них за «высокоумничанье» он приказал отрубить голову; князей Патрикеевых, принадлежавших к знатнейшему роду, велел постричь в монахи. Но в утверждении самодержавной власти Василий III превзошёл отца. Он в ещё большей степени «опалился» на бояр и приближённых служилых людей (т. е. наказывал их, подвергал опале) за попытки проявлять самостоятельность и, не в пример отцу, боярских «многих поносных и укоризненных словес» не допускал. Однажды Берсень-Беклемишев, представитель старого и заслуженного московского рода, заспорил с Василием. И что же он услышал? «Поди, смерд, вон, ты мне не надобен». Дошедшие до наших дней документы сохранили жалобы бояр на то, что великий князь с ними «совета не держит», а решает все дела «сам-третей у постели» (т. е. в узком кругу). Естественно, что в своём стремлении к самодер­жавию Василий III не стал долго терпеть даже

Барон Сигизмунд Герберштейн — посол германского императора ко двору Василия III (с гравюры XVI в.).

формальную «вольность» Псковской боярской республики и остатки политической независи­мости Рязанского княжества.

ПРИСОЕДИНЕНИЕ ПСКОВА

«Младший брат» Новго­рода — Псков — нахо­дился на северо-запад­ной окраине русских земель и твёрдо придержи­вался промосковской ориентации ввиду литовской и немецкой военной опасности. Предпочитая иметь за своей спиной сильного защитника в лице вели­кого князя московского, псковичи почти всегда принимали от него наместников. В начале XVI в. псковское вече утрачивает свою былую политиче­скую самостоятельность и становится органом местного самоуправления под верховной властью

297

 

 

Пскова не предоставляла предлога для вмешательства в его внутренние дела, поскольку серьёзных усобиц наподо­бие новгородских здесь не было. Но Василий III был намерен окончательно подчинить Псков Москве. К тому же лояльность псковичей по отношению к московскому государю не устраняла их трений с его наместниками. И в конце концов споры между московским наместником и предста­вителями вечевой администрации стали поводом для присоединения Псковской земли к Москов­скому государству.

Псковичам, решившим подать жалобу на оче­редного наместника, было приказано собраться не в Пскове, а в Новгороде, где псковские бояре и купцы были арестованы. Это произошло в январе 1510 г. Известие об этом как громом поразило псковичей. На собравшемся вече великокняже­ский дьяк передал поклон от государя, а вместе с тем и требование, «чтобы у вас вечья (т. е. веча. — Прим. ред.) не было, да и колокол бы вечевой сняли, а здесь быти двум наместникам, а по пригородам наместнику же быти». Сроку для размышления посланец дал до утра... И что же? Псковичи приняли все условия, а после приезда самого Василия III были произведены новые аресты среди бояр и купцов. На сборы им дали ни много ни мало — ночь, и в одночасье три сотни знатнейших псковских семейств были высланы в Москву, вслед за вывезенным туда вечевым колоколом. Горько оплакивали псковичи потерю своей вековой вольности; жаловались, что они «бедные не ведали правды московские», а город их поруган и разорён.

ПРИСОЕДИНЕНИЕ РЯЗАНИ

Покорение Рязани до­ставило меньше хло­пот, поскольку это был уже акт формальный и никакого реального сопро­тивления Москве оказано быть не могло. Пока последний великий князь рязанский Иван Ивано­вич был малолетним, его двоюродный дед, «го­сударь всея Руси» Иван III, управлял Рязанью «на полной своей воле». При Василии III опека над Рязанью усилилась, и тогда рязанское боярство во главе с возмужавшим князем Иваном решило бо­роться за сохранение остатков политической не­зависимости. В этих целях рязанцы начали тайно поддерживать отношения с крымским ханом, о чём незамедлительно стало известно в Москве. В 1521 г. князя Ивана под благовидным предлогом позвали к великому государю и без лишнего шума упрятали в темницу. И хотя позднее ему удалось бежать, былой поддержки в собственном княжест­ве он не получил и дни свои закончил эмигрантом в Литве. Как и после присоединения Пскова, мно­жество знатных рязанцев «вывели» в московские волости, а в принадлежавших им земельных вла­дениях были поселены московские служилые лю­ди. Делалось это в целях предотвращения вос­станий, смуты и «отпадения» от Москвы покорён-

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ВАСИЛИЯ III

Василий III про­должил политику отца, направлен­ную на укрепление позиций России на западе и возврат русских земель, находившихся под вла­стью Великого княжества Литовского и Ливонско­го ордена. Дважды вспыхивали военные действия между Литвой и Московским государством. Во время войны 1507—1508 гг. великий князь литов­ский и король польский Сигизмунд I тщетно пы­тался объединить всех противников Москвы, и после мятежа Михаила Глинского, поддержанного Московским государством, Литва пошла на «веч­ный мир» с Москвой. Мира со столь многообещаю­щим названием обеим сторонам хватило лишь на четыре года: в 1512 г. военные действия возобно­вились. На этот раз война с переменным успехом продолжалась почти десятилетие, но всё же 1514 год был отмечен крупным успехом русских: смоленские жители открыли ворота города перед московской ратью (см. ст. «Московско-литовские войны»).

Что касается южного направления внешней политики Москвы, то после падения Большой Орды в 1502 г. военная опасность со стороны татар не уменьшилась. При Иване III союзником московского правительства был крымский хан Менгли-Гирей, но при Василии III дружба с Крымским ханством прекратилась. Жители вос­точных и южных окраин государства пребывали в постоянном страхе перед набегами крымских и казанских татар. Более того, если неприятелю удавалось обойти на границе русские сторожевые рати, то татары устремлялись в центр страны и временами угрожали самой Москве. Особенно изнурительной и затяжной была борьба с Крымом. Чтобы добиться мира с крымцами, Василий III ввёл практику посылок «поминков» (подарков) ханам. Вместе с тем ежегодно с ранней весны до поздней осени на «берегу» (южная граница государства проходила по берегу Оки в её среднем течении) ставились войска — охранять рубеж от непрошеных гостей. На Оке и за Окой на особо опасных направлениях, в узловых пунктах оборо­нительной линии, строили каменные крепости (Коломна, Зарайск, Калуга, Тула).

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРЬ И ДВОРЯНЕ

Для ведения ак­тивной внешней политики вели­ким князьям московским в первую очередь нужна была опора внутри страны, нужны были предан­ные вооружённые люди. Такую опору князья нахо­дили в своих служилых людях — «детях бояр­ских» и дворянах. Чтобы дворяне верой и правдой служили государю, их следовало «испоместить», т. е. предоставить им на время службы поместье. Так назывался участок земли строго определённого размера с «сидевшими» на ней крестьянами, кото­рых великий князь обязывал содержать дворян (помещиков). Крестьяне отдавали помещику часть продуктов своего труда (продуктовый оброк) и вы-

298

 

 

 

Карта Москвы времён Василия III.

подняли определённые работы в хозяйстве госпо­дина: пахали и засевали землю (это называлось барщиной), убирали урожай, косили сено, выпол­няли «подводные» повинности (перевозка хозяй­ских грузов на крестьянских подводах), возводили жилые и хозяйственные постройки, пасли скот, ловили рыбу, охотились на дичь и пушного зверя. Наиболее умелые крестьяне становились ремеслен­никами на господском дворе. Всем «испомещённым» земли давались не «в вотчину», а «в службу» (т. е. на время службы), их нельзя было дарить, продавать.

В процессе объединения русских земель раздача поместий дворянству, составившему основу воен­ной мощи России, приняла характер системы в рамках всего государства. Василий III в ещё большей степени, чем его отец, нуждался в свободных землях, необходимых для наделения ими дворян, но таких земель в центре страны оставалось немного. Правительство склонно было отобрать в пользу государства церковные (монас­тырские) владения. Однако церковь в острой борьбе сумела отстоять неприкосновенность своего имущества взамен на безоговорочную поддержку политики великих князей, особенно в укреплении великокняжеской власти. В этих условиях для

раздачи стали широко использовать земли, ока­завшиеся в руках великокняжеской власти после «вывода» (переселения) старых новгородских и псковских вотчинников и ликвидации самостоя­тельности Рязанского княжества. При Василии III начали раздавать и земли черносошных (го­сударственных) крестьян. Формально собствен­ником земли оставался великий князь, в то время как подати, повинности (барщина, оброк) шли в пользу помещика.

Развитие поместной системы при Василии III привело к появлению помещичьих усадеб почти во всех уголках России, за исключением северных территорий. По-видимому, по требованию дво­рянства, добивавшегося для себя более устой­чивого положения, а главное — обеспеченности своего хозяйства рабочими руками, ещё при Иване III в Судебник 1497 г. была включена особая статья — «о крестьянском отказе». Она вводила единый для всей страны срок перехода крестьян от одного владельца к другому: неделя до Юрьева дня осеннего (26 ноября) и неделя после него (см. ст. «Крестьяне в Московском государстве. Закре­пощение крестьян»). Это было первое уста­новленное единым русским государством ограни­чение крестьянской свободы. Конечно, боярские

299

 

 

Кончина Василия III. После почти тридцатилетнего правления Василий III оставил наследником сына Ивана — маленького мальчика. Умирая долго и мучительно, этот твёрдый, властный правитель страдал не только от невыносимой боли, но и от сознания того, что не сможет уберечь молодую жену и малолетнего сына от произвола могущественной знати.

вотчины и дворянские поместья были островками в огромном море крестьянских хозяйств, но они выполняли роль узелков, как-то связывавших воедино всю систему экономических отношений того времени.

Правление осторожного, но настойчивого в до­стижении своих целей Василия III можно считать политически стабильным. При нём развернулось строительство новых городов, отчётливо наметился подъём экономики. Активно развивались ремёсла; особенно высокого уровня достигли кирбатское дело (производство кирпича), оружейное дело и ювелирное искусство.

В эпоху Василия III в городах и сёлах возрас­тает число видов свободного ремесла. В крупных сёлах, расположенных на больших проезжих дорогах или у стен монастырей, появлялись не­большие торжки, куда окрестные крестьяне сво­зили или приносили на продажу немудрёные продукты своей ремесленной деятельности. Обыч­но в этих сёлах возникали дворы «непашенных крестьян» (т. е. бросавших пашню ради занятий

ремеслом и торговлей): кузнецов, сапожников, портных, бочаров, седельников и других специ­алистов-ремесленников. И всё же население горо­дов в те времена было слишком малочисленным и экономически слабым. Лишь в Москве насчиты­валось около 100 тыс. жителей, остальные города были неизмеримо меньше.

* * *

Экономический и политический подъём Мос­ковского государства, присоединение к нему Пскова, Смоленска и Рязани — всё это возвышало Василия III в глазах европейских и восточных правителей. Авторитет великого князя москов­ского возрос по сравнению с временами Ивана III. И главное, как писал замечательный российский историк А. А. Зимин, «именно в первой трети XVI в. был фактически решён вопрос, быть или не быть на Руси государству с сильной монархической властью». Московское «самодержавство» в годы правления Василия III прочно укоренилось в России.

300

 

 

 

МОСКОВСКО-ЛИТОВСКИЕ ВОЙНЫ (КОНЕЦ XV— СЕРЕДИНА XVI ВЕКОВ)

Войны, начавшиеся между Московским го­сударством и Великим княжеством Ли­товским, продолжались более трёхсот лет. Уже и Литва вошла в состав Речи Посполитой, и Московское государство превратилось в Россий­скую империю, а бесконечная война всё не утихала и длилась вплоть до полного поражения Литвы и поглощения её Россией. Московско-литовские войны были невероятно ожесточёнными и крово­пролитными. По масштабности и упорству, с которыми они велись, войны эти были одним из самых крупных противостояний в Европе XVI— XVIII вв. Это не преувеличение. Столь же долгой и жестокой была лишь борьба Австрии с Турцией, а, скажем, походы французов в Италию и франко-испанские войны, которые считаются важ­нейшими событиями в военной летописи Европы, были далеко не столь длительны по сравнению с противоборством Москвы и Литвы. Условия, в которых начинались московско-литовские войны, парадоксальны: собственно литовское войско было невелико, и огромную часть армии Великого княжества Литовского составляли полки русских князей, чьи владения располагались западнее московско-литовского рубежа.

ЛИТОВСКАЯ РУСЬ

В XIV — первой полови­не XV вв. Великое кня­жество Литовское непрерывно росло, и к середине XV в. его государственная территория достигла колоссальных размеров. Помимо сравнительно не­больших собственно литовской и жемойтской об­ластей на северо-западе (Жмудь, Самогития, Жемайтия — так называлась область Литвы, населён­ная одной из литовских народностей) в неё входила громадная «Литовская Русь» — древнерусские земли и княжества, многократно превосходившие по размерам собственно Литву. Литовская Русь включала в себя Владимир-Волынский, Киев, Чер­нигов, Полоцк, Витебск, Смоленск и множество других крупных городов и богатых областей. Насе­ление Великого княжества Литовского было на две трети восточнославянским, а жители Литовской Руси именовали себя «рускими» (именно такое написание было принято в те времена). Московско-литовский рубеж в ту пору проходил недалеко от Тулы, Калуги и Можайска, и к западу от него, на литовской территории, находились Брянск, Дорогобуж и Вязьма. «Двойными» (т. е. совместными) московско-литовскими владениями считались Ржев, Торопец и Великие Луки. По сути дела до западных рубежей Московской Руси XV в. в наше время можно буквально за несколько часов до­браться на электричке из Москвы, и нынешние дачные посёлки западной части дальнего Подмос­ковья 550 лет назад были бы «ближним зару­бежьем»...

В течение XV в. мощь Великого княжества Литовского подтачивалась внутренними раздо­рами: государство отнюдь не было монолитным. На восточных его рубежах целыми областями владели могущественные и полунезависимые удельные князья. Группировки магнатов (богатейших арис­тократов), князей и шляхты (дворян) имели различную политическую ориентацию. Одни стоя­ли за теснейший союз с Польшей; другие тянули к Москве; третьих устраивало, чтобы Великое княжество Литовское оставалось таким, каким оно было в те времена; наконец, четвёртые планиро­вали выйти из его состава и жить самостоятельно. Положение осложнялось борьбой католичества и православия на территории страны. В середине XV в. была сделана попытка ввести церковную унию (объединение) между ними, которая, однако, провалилась, не поддержанная никем, кроме великого князя. Православная шляхта по действо­вавшим законам имела меньше прав и привилегий по сравнению со шляхтой, принявшей католичест­во. С 1413 г. Литва состояла в так называемой Городельской унии с королевством Польским,

Даже те белорусские историки, которых отличает ярко выраженное национальное пристрастив, считают временем складывания белорусского этноса (народа) начало XVII в., и никак не ранее. Значит, за век и даже полтора до этого времени белорусов ещё не было и в боях на границе московских и литовских владений мечи скрещивали русские с русскими, единоплеменники и единоверцы.

301

 

 

 

согласно условиям которой у этих двух стран был один государь. Городельская уния имела как множество сторон­ников, так и немало противников. Наконец, ко всем проблемам добавлялась ещё и национальная: некоторые политические направления (например, ориентацию на Польшу и католичество) поддер­живали в основном знатные литовцы; противопо­ложные — в основном знать русская.

Из-за всех этих противоречий Великое кня­жество Литовское порой превращалось в кипящий котёл смут. В 30-е гг. XV в. по большей части его территории прокатилась кровавая гражданская война, а в 1440 г. в результате восстания на целый год смог отделиться Смоленск, пригласив и приняв собственного князя. В предыдущие полтора века литовские рати двигались всё дальше и дальше на восток, постепенно присоединяя русские земли и княжества. Однако к середине XV в. возможности наступательного порыва литовцев были исчер­паны: сил едва хватало на то, чтобы охранять границы государства и подавлять выступления внутри него. Поэтому великие князья литовские

вынуждены были в 40-х гг. XV в. перейти от наступления к обороне.

Православную шляхту частично уравняли в правах с католической, а с восточным соседом, великим князем московским Василием II (1425— 1462 гг.; здесь и далее указаны годы правления. — Прим. ред.), был заключён в 1449 г. мирный договор, который не нарушала ни одна из сторон в течение трёх десятилетий. Эти годы были периодом великого равновесия между Москвой и Литвой. Литва уже не могла ударить, Москва ещё не могла ударить. Но к концу века положение изменилось.

Конные воины:

1 — Московского государства;

2 — Великого княжества Литовского.

ОСЛАБЛЕНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЖЕСТВА ЛИТОВСКОГО

Литовское «рыцарство» от долгого мира обленилось, на­чало утрачивать прежнюю бо­еспособность и несло военные тяготы с большой неохотой. Казна нередко пустовала. А с конца 70-х гг. XV в. начались регулярные на­падения отрядов перекопских татар из Крымского ханства на юго-западные земли Великого княжест­ва. Эта беда носила катастрофический характер: пылали русские города, после каждого набега на Волынь, Подолию, Киевщину или Белоруссию в плен угонялись тысячи жителей. И никак не уда­валось наладить сильную оборону против вторжений крымцев. Всего между 1474 и 1569 гг. было 75 набегов. По подсчётам современных историков, только 40% из них были отбиты. Неоднократно случалось и худшее: объединён­ные литовско-русские и польско-литовско-русские войска бывали разбиты.

Между тем в это же самое время мощь Московского государства многократно возросла. Великий князь московский Иван III (1462— 1505 гг.) располагал непобедимой армией: его полки легко опрокидывали рати новгородцев, брали Тверь, покоряли Пермь, отбивали ордын­ские полчища на Угре и подчинили Москве Казань за много десятилетий до времён Ивана IV (впоследствии русское влияние в Казани было утрачено, и город пришлось завоёвывать вновь). Пределы Московского государства расширились за счёт множества присоединённых в те годы земель, в том числе владений Новгорода и Твери. Против ордынцев была налажена весьма эффективная оборона. Крымское ханство треть века считалось союзником Москвы.

Московская Русь в последней трети XV в. была подобна богатырю, который столетиями с без­надёжной отвагой отбивался от многих против­ников сразу, едва-едва отвечая одним ударом на два, но теперь враги его либо поссорились между собой, либо ослабели, и стало возможным разить их в схватке один на один. К такому поединку Литва не была готова и сама ещё не знала, до какой степени она стала слабее Москвы. Военно-полити­ческое могущество как бы перетекло от западного соседа к восточному, и литовское наступление на восток неминуемо должно было смениться москов­ским наступлением на запад.

302

 

 

 

СТОЛКНОВЕНИЕ МОСКВЫ И ЛИТВЫ

Король польский и великий князь ли­товский Казимир IV (1440—1492 гг.) с крайним неудовольствием отнёс­ся к полному подчинению Москве Новгорода и Твери, до того испытывавших сильное литовское влияние. В это же время Иван III принял титул «государя всея Руси», т. е. в том числе и Литовской Руси, входившей в состав Великого княжества Литовского. Впоследствии он станет открыто пре­тендовать на все эти земли как на свою «отчину» (т. е. наследственное владение). В 80-е гг. XV в. по всему московско-литовскому рубежу запылали приграничные конфликты. Православные князья, подданные великого князя литовского, стали пере­ходить на службу к Москве со своими родствен­никами, войсками и даже землями. Литовские хроники приводят такой исторический анекдот о причине «отъезда» из Литвы русских князей: од­нажды они приехали в Вильно, к Казимиру IV, но по какой-то причине стража в дверях не пожелала пропустить их в его покои. Один из князей рвался столь упорно, что стражник сломал ему палец на ноге, прищемив его дверью. За сломанный палец стражнику пришлось расплатиться головой, но, несмотря на это, православные князья, якобы не стерпев обиды, прямо из Вильно отправились к Ивану III.

Настоящих же причин княжеских «отъездов» было несколько: во-первых, Москва лучше защи­щала от татар; во-вторых, в Литве преимущест­венное положение по сравнению с православной шляхтой занимала шляхта католическая; в-треть­их, в начинающейся войне выгоднее было стоять на стороне более сильного государя — Ивана III. Он всех прибывавших в его владения из Литвы принимал на службу, в то время как Казимир IV тщетно пытался этому воспрепятствовать. Один из русских князей, перешедших на сторону Ивана III, Семён Воротынский, написал великому князю литовскому письмо, объяснявшее причины его поступка. Содержание письма таково: «Меня, князя Семёна Воротынского, отец твой принял на службу и обещал оборонять и жаловать. И вот теперь земли мои «отстали» (потеряны. — Прим. ред.), и ни отец, ни ты меня не защитили, а вместо утраченных владений ничего не дали. Поэтому теперь крестное целование (присяга. — Прим. ред.) с мене, со князя Семёна Фёдоровича, долой!»

НАЧАЛО МОСКОВСКО-ЛИТОВСКИХ ВОЙН

Наконец грянула первая из длинной череды московско-литовских войн. В 1492 г. великий князь литов­ский затеял дипломатический конфликт «о пору­бежных (т. е. пограничных. — Прим. ред.) делех», а затем попытался, как водилось в старину, решить спор вооружённым путём. Ответный удар Москвы был молниеносным и страшным. Железные полки

Литовский гусар рубежа XV—XVI вв.

303

 

 

 

Ивана III в нескольких местах пересек­ли литовский рубеж и заняли города Вязьму, Любутск, Мценск, Мещёрск, Хлепень, Рогачёв, Опаков и Серпейск. Кое-где го­рожане сами открывали ворота, в иных случаях сопротивление гарнизонов бывало быстро слом­лено. Для литовского правительства и нового вели­кого князя Александра Казимировича Ягеллона (1492—1506 гг.) это было тяжкое поражение, для московских же войск — всего-навсего проба сил. Операция, лишившая Великое княжество Литов­ское значительной по размерам области, заняла всего несколько месяцев.

Александр Ягеллон, не имея сил для продолже­ния борьбы, попытался найти выход в сватовстве к дочери Ивана III, Елене Ивановне. В 1494 г. был заключён мирный договор, согласно которому Москва получила Вязьму и владения всех князей, перешедших на службу к Ивану III. В следующем году мир был скреплён свадьбой Елены Ивановны и Александра Ягеллона.

Брак не принёс великой княгине счастья. Она стала настоящим «яблоком раздора» между двумя монархами. Отец то требовал от её мужа построить специально для Елены Ивановны православную церковь, то, находясь на огромном расстоянии от своей дочери, посылал длинные предписания, как ей следует себя вести, то вдруг осыпал упрёками зятя. В свою очередь великий князь Александр позволял католическому духовенству осаждать свою супругу требованиями о переходе её в католичество. Папа римский, гневаясь на Алексан­дра за женитьбу на православной, несколько лет запрещал ему жить с молодой женой.

Это горькое супружество ненадолго продлило мир. Иван III сознавал, что мог бы получить от войны гораздо больше, чем получил. Александр Ягеллон, явно переоценив свои силы, сделал попытку насильственного обращения в католи­чество традиционно православной части населения Великого княжества Литовского. В 1499 г. вяземский наместник князь Туреня-Оболенский со­общил Ивану III, что в Смоленске «стала замятия велика межи латыны (католики. — Прим. ред.) и... нашего христьянства... на православную веру». Это вызвало гнев русских князей, остававшихся на службе у Александра Ягеллона, и вскоре к Москве «отъехал» князь Семён Иванович Вельский, а вслед за ним и другие князья. Александр Ягеллон пытался протестовать, на что получил твёрдый ответ московского государя: если кого-нибудь будут принуждать изменить веру и тот отъедет к нему, московскому князю, то он волен «принимать с вотчиною... сколько Бог поможет». В апреле 1500 г. в Литву был отправлен гонец с «размётной грамотой» (объявлением войны). Последовавшая война, продолжавшаяся несколько лет, обернулась катастрофой литовского могущества на Руси.

Московские войска вошли на территорию Великого княжества Литовского и, соединившись с силами перешедших на их сторону русских князей, начали стремительно занимать земли и города. В открытом бою московские и литовские войска сходились дважды. В июле 1500 г. гетман (верховный воевода) князь Константин Острожский повёл армию Великого княжества Литовского от Ельни к реке Ведроше, где стояли полки московского воеводы Юрия Захарьича. По дороге литовцы взяли «языка», который сообщил им, что с отрядом Юрия Захарьича соединилась «тверская сила» во главе с князем Даниилом Щеней. Не поверив, литовский полководец велел повесить «языка» и бросил свою армию на московские полки. Численность войск с обеих сторон не ясна: литовские хроники сообщают, что против литов­ской кавалерии, насчитывавшей всего 3,5 тысяч человек (не считая пешего войска), Москва выставила почти в 10 раз больше ратников. Московские же летописи сообщают, что одни только потери литовцев в сражении составили самое меньшее 5,5 тысяч человек. На первом этапе битвы Острожскому удалось потеснить передовые части противника. Но затем московские воеводы ввели в бой основные силы, и сражение превра­тилось в резню, страшный разгром литовской армии. Остатки войска Острожского были добиты на реке Полме, где сам он и всё литовское командование попали в плен.

В следующем году не менее важная победа была одержана под стенами Мстиславля. Воеводы московского государя Семён Воронцов, Григорий Фёдорович и князь Александр Ростовский с войсками перешедших на сторону Москвы князей безуспешно пытались взять этот город. Осада ничего не дала, но на долю воевод выпал успех другого рода. Против московских сил выступили литовский воевода Остафий Дашкович, а также князья Михаил Ижеславский и Михаил Мстислав­ский. Судя по всему, под Мстиславлем столкну­лись два очень крупных войска. Литовцы вновь потерпели поражение, потеряв, по сведениям летописей, 7 тысяч человек.

Александр Ягеллон метался по своим землям, то руководя возведением новых укреплений, то набирая иностранных наёмников. В 1502 г. ему удалось предотвратить наступление московских войск на Смоленск. Но занятые области удержи­вались воеводами Ивана III прочно, отбить их не удавалось. В 1503 г. великий князь литовский, не имея ни средств, ни достаточного количества войск для ведения войны, жестоко страдая от набегов отрядов крымского хана Менгли-Гирея (союзника Москвы), согласился на шестилетнее перемирие. По условиям перемирия за Иваном III осталась вся громадная территория, покинутая литовскими войсками. Это был успех невероятный, пожалуй, самый крупный за всю жизнь московского госу­даря, жизнь, богатую великими победами. Вступая на великокняжеский престол в 1462 г., Иван III мог всерьёз опасаться, что литовская рать, перейдя рубеж где-нибудь у Вязьмы, за несколько дней

304

Осада Смоленска московскими войсками в 1514 г.

 

 

 

достигнет Кремля. За полтора года до кончины (он умер в 1505 г.) Иван III мог видеть блестящий результат своего долгого и трудного правления: Литва уступила территорию «верховских» княжеств (княжеств, находившихся в верховьях Оки), часть смоленских и витебских земель, всю Чернигово-Северскую землю, в том числе города Торопец, Дорогобуж, Брянск, Чернигов, Путивль, Новгород-Северский, Гомель, Мценск, Стародуб, Мосальск и многие другие.

После смерти Ивана III великим князем мос­ковским стал его сын, Василий III (1505—1533 гг.). Через год умер и давний противник величайшего из московских государей — Александр Ягеллон. На польском королевском и литовском великокня­жеском престолах его сменил Сигизмунд I (Жигимонт) (1506—1548 гг.). Московско-литовское противостояние досталось Василию III и Сигизмунду I по наследству — в качестве своеоб­разной традиции, насчитывавшей уже полтора десятка лет. Поэтому новые государи начали своё правление с небольшой пробной войны. Главным её событием стал мятеж незаурядного полководца и политика, бывшего блестящего приближённого Александра Ягеллона и человека чрезвычайно честолюбивого — князя Михаила Глинского. В 1508 г. он поднял против Сигизмунда I несколько городов, призвал на помощь московские войска, но потерпел поражение и вынужден был бежать в Москву. Впоследствии Василию III очень и очень пригодились энергия и таланты Глинского. В 1512 г. после приличествующей случаю всесто­ронней дипломатической подготовки Москва и Литва вступили в самую долгую и, может быть, едва ли не самую кровавую войну из всех, которые они вели между собой в XV—XVI вв.

БОРЬБА

ЗА СМОЛЕНСК

В первые годы войны особое значение приобрели походы московских войск на Смо­ленск. В 1513 г. Смоленск осаждали дважды, и оба раза — безуспешно. Наконец, летом 1514 г. Смо­ленск был осаждён в третий раз. На крепостные укрепления обрушились залпы полутора сотен московских пу­шек, «и весь град в пламени и курении дыма мнешеся воздыматися, и страх велик нападе на гражданы». Смоляне вынужде­ны были начать переговоры, в ходе которых князь Михаил Глинский, находившийся в ста­не осаждающих, убедил горожан перейти на сторону Василия III, угрожая в противном случае дол­гой и жестокой блокадой. Тот же Глинский имел среди осаждён­ных своих тайных сторонников и через них пустил в ход подкуп. В итоге Смоленск сопротивлялся очень недолго и открыл ворота всего лишь после месяца оса­ды — 30 июля 1514 г. Михаил Глинский, оказавший под Смо­ленском «особые» услуги Васи­лию III, рассчитывал получить от него этот город, но не получил ничего, кроме обещаний милос­тей в отдалённом будущем. В от­вет на это он попытался бежать, но был схвачен московской пого­ней, которую возглавлял князь Михаил Булгаков. Судьба вновь сыграла с Глинским недобрую шутку: вместо почестей он был награждён кандалами и заточе­нием в темнице более чем на десятилетие.

Битва под Оршей. Гравюра XVI в.

306

Литовское посольство прибывает

к границе Московского государства.

Времена Василия III.

 

 

Вскоре воинская удача оставила московских воевод. Два больших войс­ка во главе с воеводами Челядниным и Булгаковым в сентябре 1514 г., несмотря на численное превосходство, были разбиты литов­цами под городом Оршей. Их победителем был гетман Константин Острожский, уже успевший к тому времени бежать из плена. Литовскому полководцу помогли раздоры между московскими военачальниками: Челяднин из зависти к Булга­кову не оказал ему поддержки в решающий момент боя, а потом позорно бежал, бросив свои полки. Потери были так велики, что телами московских ратников, по сведениям современников, была запружена протекавшая в тех местах речка Кропивна...

БОРЬБА ЗА ОПОЧКУ

Намереваясь перехва­тить стратегическую инициативу, Сигизмунд I вновь доверил коман­дование своими основными силами Константину Острожскому, в те времена — лучшему полководцу Великого княжества Литовского. Под его начало помимо собственно литовских войск был поставлен спешно набранный корпус иностранных наёмни­ков (чехов, венгров и немцев). В сентябре 1517 г. иноземные войска подошли к псковскому «приго­роду» (порубежному городу) Опочке, не имевшему никаких укреплений, кроме небольшой деревян­ной крепости, высокомерно названной наёмника­ми «свиным хлевом». Борьба за Опочку — хотя и малоизвестная, но по-настоящему героическая страница в истории московско-литовских войн.

6 октября, обстреляв город из пушек, наёмники самоуверенно пошли на штурм, хотя так и не сумели сделать в стенах ни одной бреши. Но, как говорит летопись, воевода и наместник великого князя московского Василий Салтыков «со всеми городцкыми, Богу помагающу, боряхуся против королёва войска крепко».

Церковь-крепость в Великом княжестве Литовском. Начало XVI в.

Защитники города отстреливались из пушек и пищалей, обрушивали сверху на головы нападавших камни и брёвна, бились, сбрасывая неприятеля со стен. «И побита много множества людей королёва войска, яко и Великую реку со всех сторон град запрудиша трупы людскими, кровию людской, и река, аки быстрыми струями, потече...» Бой шёл с утра до вечера, наёмники бросались на стены несколько раз, но были отбиты. У неприятеля в тот день погиб воевода Сокул, а его знамя было взято как трофей.

Не решаясь более штурмовать город, Кон­стантин Острожский приступил к осаде. Но против него действовали «лёгкие воеводы» (воеводы небольших отрядов) — князь Фёдор Оболенский-Лопата и Иван Лятцкий. Московские рати с трёх сторон ударили по войскам Острожского и за­ставили их отступить от города «со многим срамом, месяца октября в 18 день». На помощь к ним поспешил было литовский воевода Черкас. Он укрепился в остроге «на Ключищах», а взятых им русских пленников запер в церкви. Против Черкаса выступил с войском Иван Лятцкий «и взяша острог, а много бишася с ним, а полонёных своих из церкви выпустиша», неприятельских же воинов «4000 побиша, а иных живых поимаше».

Поражение Литвы под Опочкой отметил в своих записках о России посол императора Максимилиа­на I в Москве барон Сигизмунд Герберштейн, выступавший тогда посредником в русско-польско-литовских переговорах: «Пока я хлопотал в Москве в присутствии польских послов о мире и согласии, король, собрав войско, осадил крепость Опочку, однако безрезультатно. Поэтому государь московский (Василий III. — Прим. ред.) наотрез отказался заключать перемирие».

Война продлилась ещё пять лет, до 1522 г. Москва и Литва напоминали двух бойцов, устав­ших до такой степени, что вместо настоящего боя обменивались всего лишь лёгкими «пощёчинами». Совершенно обессилевшие противники наносили друг другу слабые удары, неспособные переломить ход боевых действий в пользу той или другой стороны, тщетно осаждали крепости и, не сумев взять их, выжигали посады, грабили и разоряли волости. В течение долгих лет войн московские рати неоднократно подходили к стенам Полоцка, но всякий раз откатывались, будучи не в силах сломить упорство осаждённых.

ГОРОДА

ЛИТОВСКОЙ РУСИ

Города Литовской Руси сдавались воеводам Ва­силия III неохотно: в конце XV — начале XVI вв. великие князья ли­товские раздавали крупнейшим городам «привилеи» (жалованные грамоты) на так называемое Магдебургское право, которое позволяло горожа­нам иметь самоуправление по западноевропейско­му образцу, в пределах Московского государства

308

 

 

 

совершенно немыслимое. Некоторые древнейшие города Литовской Руси столетия назад пользо­вались значительно большими правами и приви­легиями по сравнению с дарованным им Магдебургским правом, но впоследствии постепенно утратили их. «Магдебургия» была важна для них в другом отношении: она чётко выделяла сферы деятельности городских магистратов (органов са­моуправления), в которые наместник великого князя не имел права вмешиваться.

Опасаясь утратить Магдебургское право в случае перехода в состав Московского государства, горожане нередко оказывали упорное сопротивле­ние ратям Василия III. Так было и в случае с Полоцком, да и Смоленск сдался лишь после того, как городу была выдана грамота, подтверждающая все его старинные права и вольности. И всё-таки, несмотря на стойкость защитников городов, Литва уже не могла собственными силами оборонять себя от ударов Москвы, если Польша не оказывала ей помощи. Поэтому окончание войны было успеш­ным для Московского государства: Василий III удержал в своих руках Смоленск, взятый ценой невероятных усилий.

* * *

Мир не был прочным, послы то и дело пересекали московско-литовскую границу с жало­бами на взаимные обиды и очередными репликами в споре о «порубежных делах». Воспользовавшись смертью Василия III в 1533 г., Сигизмунд вновь попытался вернуть утраченные территории, но московские бояре верно исполнили свой долг по отношению к малолетнему государю Ивану Васильевичу: московские рати исправно бились с литовскими и совершали глубокие рейды по вражеской тер­ритории. В результате нескольких лет войны (1534—1537 гг.) почти сохранился статус-кво (прежнее состояние дел). Москва потеряла один-единственный город Гомель, но приобрела на литовском рубеже сильнейшую крепость Себеж. Оба государства примирились с тем, что сил, необходимых для решительной победы, у них явно не хватало.

Москва получила за 45 лет войн громадные территории, но отодвигать свои границы дальше на запад была пока не в состоянии. Литва тем более не могла вернуть утерянное. Нельзя сказать, чтобы стороны оставили надежду на победу, просто реше­ние великого спора было отложено ещё на несколь­ко десятилетий. Москва и Литва собирались с силами для будущих битв. На этом и окончился первый этап московско-литовских войн.

Войны эти были одной большой трагедией двух сильнейших держав Восточной Европы. Граница между ними стала зыбкой, вечно полыхала огнём войн и приграничных конфликтов. Москва и Литва тратили едва ли не половину своих жизненных сил на долгую и безжалостную борьбу друг с другом. Это великое противостояние не давало ни Московскому государству, ни Великому княжеству Литовскому нормально развиваться, коверкало всё социальное устройство обеих стран; гибли тысячи людей, горели города и деревни, опустошались целые области.

ИВАН IV:

ОТ БОЯРСКОГО ПРАВЛЕНИЯ К ОПРИЧНИНЕ

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ ИВАНА IV

Будущий царь Иван Грозный родился в ночь с 24 на 25 авгус­та 1530 г. В эту ночь над Москвой разразилась буря, от молний в разных местах столицы вспых­нули пожары. Ветер раскачал колокола церквей, и они как бы сами собой зазвенели. Один из них сорвался с колокольни и рухнул на землю. В народе заговорили о предзнаменовании грядущих больших несчастий...

Когда умер великий князь московский Васи­лий III, его наследнику, Ивану Васильевичу (1530—1584), было немногим более трёх лет от роду. Детство мальчика нельзя назвать счастли­вым. Через пять лет после смерти отца он потерял мать, великую княгиню Елену Глинскую, и в её лице — единственного родного человека, который мог бы о нём заботиться и любить его. Эти пять лет вдовствующая великая княгиня исполняла обязан­ности регентши (т. е. временной правительницы) при малолетнем государе и управляла страной, опираясь на Боярскую думу и «опекунский совет», назначенный ей в помощь умиравшим супругом. В опекунский совет входили люди, обладавшие полнотой власти ближайших советников и «управ­ляющих делами» при неопытной в вопросах государственного управления регентше. Почти все они были представителями высших аристократи­ческих родов: князья Михаил Львович Глинский (дядя самой Елены Глинской), Василий Василье­вич Шуйский, Иван Васильевич Шуйский, бояре Михаил Юрьев-Захарьин, Михаил Тучков и др.

309

 

 

 

Трон Ивана IV.

Если при жизни вдовы своего покойного государя «опекуны» ещё согласовывали свои действия с волей великой княгини, то после её кончины они обращали очень мало внимания на условия жизни, желания и судьбу наследника престола. Гораздо больше энергии они проявляли в борьбе за власть, освящённую именем но­минального главы государства. В результате детские годы будущего государя слились в единое горькое пятно. Много лет спустя давние мальчише­ские обиды невыносимо жгли ему память и душу. Через три десятилетия Иван IV вспоминал: «Было мне в это время восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний — полу­чили царство без правителя, о нас же, государях своих, никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессори­лись друг с другом при этом. И чего только они не натворили! ...Дворы, и сёла, и имущество наших дядей взяли себе и водворились в них. И сокровища матери нашей перенесли в Большую казну, при этом неистово пиная ногами и тыкая палками, а остальное разделили... Нас же с единородным братом моим, святопочившим в Боге (т. е. уже умершим ко времени, когда царь писал эти строки. — Прим. ред.) Георгием, начали воспи­тывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище».

Аристократические кланы в жестокой сваре за первенствующее положение стремительно сменяют

друг друга у кормила власти: первоначально власть захватывают Шуйские, затем на их место приходят Вельские, потом Шуйские с помощью мятежа свергают Вельских. Юный государь растёт в обстановке заговоров, убийств, интриг. В 13-летнем возрасте приходит черёд и ему впервые «показать зубы»: в 1543 г. по его приказу глава партии Шуйских был отдан псарям и зверски убит. В результате место «сберегателей» при троне и Иване Васильевиче досталось партии Глинских, при которых сын Василия III достиг совершен­нолетия (15 лет), и для него пришло время вступать в законное владение отцовским наслед­ством — Московской державой.

В середине XVI в. Московское государство, или, как писали тогда в дипломатических документах, «Руссия», было одним из сильнейших в военно-политическом отношении и одним из самых крупных по территории в сравнении с другими странами Европы. Но совсем немного, всего несколько десятилетий, насчитывала его история как единого государственного организма, вклю­чавшего в себя десятки ранее самостоятельных земель и княжеств. Рыхлая внутренняя структура Московского государства требовала серьёзных преобразований, которые предотвратили бы в будущем его распад. Жители различных областей по-прежнему пользовались разными деньгами, по-разному управлялись и даже молились разным святым. Отсутствовал сколько-нибудь развитый аппарат управления, не существовало постоянной армии, имелись только малочисленные отряды иностранных наёмников, принятых на службу Василием III. Необходимо было привести ар­хаичное законодательство в соответствие с новыми условиями. Всё это следовало исправлять под постоянной угрозой войны с сильными соседями: Казанским и Крымским ханствами, Великим княжеством Литовским. И наконец, главное: верховная власть, которая только и могла провести все эти реформы, не обладала необходимым «инструментом» для подобной созидательной дея­тельности — сословием верных и преданных престолу людей, имеющих опыт государственного управления.

Великие князья опирались во всех своих действиях на класс «служилых людей», т. е. людей, служивших в великокняжеском войске или в администрации великого князя и полу­чавших за это земельные наделы, а иногда — помимо земли ещё и денежные оклады. Класс служилых людей делился на две неравные части: мелких и средних землевладельцев, в большинстве своём зависевших во всём от воли великого князя, а также крупных землевладельцев, знатнейших людей, в экономическом смысле вполне са­мостоятельных по отношению к московскому государю. Первые никогда не имели доступа к власти и не владели в этой области ни малейшим опытом. Вторые от века занимали ключевые посты в сферах гражданского и военного управления, в том числе и в основном органе государственной

310

 

 

 

власти — Боярской думе, обладали всеми не­обходимыми навыками для этого, но к реформам отнюдь не имели склонности.

В состав русской аристократии входили бывшие полудержавные властители удельных княжеств, в ходе объединения страны постепенно утрачи­вавшие, но ещё не утратившие вконец прав на неограниченное управление своими огромными наследственными владениями. В аристократиче­ское сословие входило также старомосковское боярство, которое претендовало на традиционно высокую степень власти и влияния на все области внешней и внутренней политики при особе вели­кого князя.

Князья и бояре, а с ними вся верхушка ари­стократии служили великому князю московскому, отыскивая для себя большей чести и большего богатства при дворе одного из сильнейших госуда­рей Европы, но считали себя людьми свободными. Согласно древнему обычаю, они были вправе «отъехать» в случае недовольства этой службой к иному государю, например к великому князю литовскому. По меткому замечанию выдающегося русского историка В.О. Ключевского, «политиче­ские обстоятельства, с одной стороны, поставили московского князя на высоту национального государя с широкой властью, с другой — навязали ему правительственный класс с широкими полити­ческими претензиями и стеснительной для верхов­ной власти сословной организацией».

Аристократические группировки, управлявшие страной в 30—40-е гг. XVI в., оказались вполне способными организовать отпор внешнему непри­ятелю (война с Польшей и Литвой 1534—1537 гг.), а также поддержать целостность огромной держа­вы. Но вся их «реформаторская» деятельность ограничилась реорганизацией русской денежной системы, просуществовавшей в новом виде до конца столетия, да ещё уничтожением некоторых крупных уделов.

ВРЕМЯ РЕФОРМ. «ИЗБРАННАЯ РАДА»

В 1545—1547 гг. было осуществлено несколь­ко мероприятий, при­званных подчеркнуть переход всей полноты власти к юному государю: Иван Васильевич начал ходить в военные походы, женился на Анастасии Романов­не Захарьиной, 16 января 1547 г. принял титул «царя» (впервые в российской истории — ранее государи московские именовались только «вели­кими князьями»). Но это не означало того, что Иван IV неожиданно овладел всеми умениями, необходимыми для управления огромной страной. Пока за его спиной Московским государством пра­вили Глинские и митрополит Московский Макарий — один из образованнейших людей России. Глава русской церкви, отлично разбиравшийся в тонкостях и хитросплетениях светской политики, стремился воспитать из Ивана IV государя, кото­рый не мог бы нанести ущерба интересам церкви. При жизни этого святителя царь действительно не вступал в конфликт с духовными властями.

ДЕНЕЖНАЯ РЕФОРМА ЕЛЕНЫ ГЛИНСКОЙ

В 1535—1538 гг., во времена правления Елены Глинской, была проведена реформа русской денежной системы. Из обращения были изъяты все низкопробные, обрезанные монеты, а также монеты старой чеканки. По всей стране были введены новые монеты: копейка («копейная деньга», «новгородка»), весившая 0,68 г серебра; деньга («мечевая деньга", «московка»), весившая вдвое меньше, 0,34 г серебра, и составлявшая половину копейки; и, кроме того, полушка, весившая всего 0,17 г серебра (1/4 копейки). Копейки получили своё название по изображённому на них всаднику с копьём в руке. Их чеканили на Новгородском и Псковском монетных дворах. На деньге изображался всадник с саблей (мечом). Деньги чеканили в Москве и Твери. Полушки же чеканились очень редко и имели изображение птицы. Рубль в ту пору был только единицей для счёта, в которую входило 100 копеек или 200 денег. В XVI — первой половине XVII вв. рубль как монета не существовал, и это понятно: пришлось бы отчеканить огромную монету весом в 68 г серебра. Первый настоящий металличе­ский рубль был выпущен в царствование Алексея Михайловича, через 120 лет после реформы времён Елены Глинской.

Венчание Ивана IV на царство. Летописная миниатюра.

311

 

 

Владычество Глинских вызывало зависть со стороны других знатных родов, к тому же корыстолюбивые временщики злоупотребляли своим высоким поло­жением, что приводило к недовольству всей Москвы: «...В те поры Глинские в приближении у государя (были) и в жаловании, а от людей их — чёрным людям насильство и грабёж». Летом 1547 г. в столице вспыхнуло восстание, начались волнения и в других городах Московского государ­ства. Толпа московской черни расправилась с боярином Юрием Васильевичем Глинским, побив его на площади камнями. Его брат, князь Михаил Васильевич Глинский, пытался бежать в Литву, но потерпел неудачу. Партия Глинских пала, и окон­чилась пора правления отдельных аристократи­ческих группировок.

Последовательные неудачи попыток различных «боярских партий» навсегда утвердиться у верхов­ной власти, недовольство низших слоёв служилого класса засильем временщиков у престола, недоста­точные способности молодого царя к управлению государством и необходимость проведения многих преобразований привели к созданию своеобразной

правительственной группы компромисса, назван­ной позднее князем Андреем Курбским «Избран­ная рада». Роль наиболее ярких фигур в её составе сыграли люди, не блиставшие знатностью и не связанные близким родством ни с царским домом, ни с одним из могущественных аристократических кланов. Следовательно, никто не боялся, что они захватят власть.

Итак, на политическую авансцену времён «Избранной рады» выступили священник Бла­говещенского собора в Кремле Сильвестр и царский постельничий (государев дворовый чин) Алексей Фёдорович Адашев. Помимо них в «Избранную раду» вошли князь Курлятев, воз­можно, князь Андрей Михайлович Курбский, дьяк Иван Михайлович Висковатый и некоторые другие представители аристократии. Все они обла­дали достаточной дальновидностью, чтобы поддер­живать равновесие между царской властью, боярско-княжеской верхушкой служилого класса и дворянством, вобравшим в себя средний и нижний слои служилых людей. Все они признавали не­обходимость реформ в сфере государственного управления. Большинство имён деятелей «Из-

Молодой Иван Васильевич и Сильвестр.

312

 

 

бранной рады» исторические источники до наших дней не донесли.

Всего десятилетие суждено было существовать «Избранной раде», всего десятилетие было отпуще­но исторической судьбой для деятельности реши­тельных и энергичных реформаторов, протекав­шей в условиях относительного мира между всеми классами и сословиями русского общества. Всего десятилетие! Но за этот краткий период го­сударственное и социальное устройство России претерпело столь сильные изменения, каких не происходило за целые века спокойного развития.

«Избранная рада» возникла не ранее 1549 г., а в 1560 г. её уже не существовало.

За это время, во-первых, сформировалась развитая система «приказов», т. е. органов цен­трального управления, исполнявших функции нынешних министерств. До середины 60-х гг. XVI в. приказы именовались «избами». Каждый из приказов отвечал за определённую сферу управления: так, например, Посольский приказ — за дипломатическую службу, Разрядный приказ — за большую часть военных дел, Челобитный приказ — за контроль над остальными приказами.

Во-вторых, в 1550 г. был введён в действие новый Судебник (Судебником именовался свод действующих законов, нечто среднее между уго­ловным кодексом и конституцией), расширенный, гораздо более систематизированный и учиты­вавший то новое, что накопилось в судебной практике со времён введения старого Судебника 1497 г.

В-третьих, было реорганизовано местное управ­ление. Если до этого времени в городах и землях Московского государства почти неограниченной властью располагали наместники и волостели, на определённый срок назначавшиеся великим кня­зем, то теперь их судебные права в отношении дворян были ограничены, а на значительной территории власть наместников полностью за­менялась властью выборных земских органов. Последние возглавлялись губными старостами («губа» — округ) и излюбленными головами (в городах).

В-четвёртых, церковный собор 1551 г. привёл к единообразию все обряды, поставил задачу улуч­шить нравы духовенства и утвердил единый для всей страны пантеон святых. Этот собор вошёл в историю под названием Стоглавого, поскольку его решения были сведены в 100 глав и получили название «Стоглав».

Наконец, наиболее целенаправленным измене­ниям подверглось военное дело. Было подготовлено и принято Уложение о военной службе, определяю­щее, с какого количества земли (поместья) воин-дворянин должен был выходить в поход «конно, людно, оружно», иными словами, на коне, с ратниками, в доспехе и при оружии. Под Москвой была выделена земля для избранной тысячи «лучших слуг» — привилегированных дворян, из числа которых впоследствии назначались воеводы, «головы» (низшие офицеры), дипломаты и ад-

СИЛЬВЕСТР И АДАШЕВ

Священник Благовещенского собора в Кремле Сильвестр и царский постельничий (государев дворовый чин) Алексей Фёдорович Адашев были крупнейшими государственными деятелями времён «Избранной рады». Сильвестр приобрёл огромное влияние на молодого Ивана IV, указав тому на его пороки и на путь к их исправлению в критический, страшный для царя час — во время московского восстания 1547 г. Впоследствии Сильвестр имел в правительстве высокий авторитет, влияя как на государственные дела, так и на личную жизнь самого государя «во всех малых и ничтожных вещах, до обу­вания и до спанья» (так писал позднее сам Иван IV). Некоторые историки связывают с именем Сильвестра появление книгопечатания в Москве, полагая, что у него в доме в 50-е гг. XVI в. была организована первая московская книгопечатня. Во всяком случае, точно известно, что Сильвестр создал редкое в те времена начальное училище, а в доме его работали иконопис­ная и книгописная мастерские. Он же считается автором и по сей день хорошо известного сочинения «Домострой», содержащего наставления Сильвестра, обращённые к его сыну. Эти наставления касаются семейной жизни, ведения хозяйства, религиозных и нравственных проблем. «Домострой» в наши дни рас­сматривается историками в качестве настоящей энциклопедии семейных порядков и быта XVI столетия.

Алексей Фёдорович Адашев происходил из провинциального костромского рода дворян Ольговых, не отличавшихся особой знатностью, и выдвинулся бла­годаря своим исключительным способностям. Одно время он возглавлял Челобитный и Казённый приказы, принял активнейшее участие в подготовке всех крупных реформ времён «Избранной рады» и получил в свидетельство своих заслуг высокий думный чин окольничего. Адашеву приходилось также выполнять функции дипломата и воеводы. Незадолго до взятия Казани он дважды побывал там с важной дипломати­ческой миссией, затем принял участие в самом победоносном казанском походе. В 1560 г. Адашев вместе с князем Иваном Фёдоровичем Мстиславским возглавлял армию, взявшую в Ливонии мощную крепость Феллин (Вильян, ныне Вильянди в Эстонии). На него же была возложена задача составления новой общегосударственной летописи.

Но с течением времени Сильвестр и Адашев потеряли доверие Ивана Грозного. В 1553 г. царь серьёзно заболел и потребовал от всех приближённых присяги своему малолетнему сыну, которому он уже собирался передать престол. Алексей Адашев беспре­кословно подчинился, но его отец, Фёдор Адашев, а также Сильвестр поначалу примкнули к боярской партии, стремившейся сделать царём другого претендента — князя Владимира Андреевича Старицкого. В конце концов присягу принесли все без исклю­чения, но Иван IV выздоровел, ничего не забыл и никому не простил колебаний. В конце 50-х гг. между ним и Сильвестром с Адашевым возник конфликт по поводу основного направления внешней политики. В разгар этого конфликта политические противники Сильвестра и Адашева обвинили их в том, что они погубили любимую жену царя Анастасию Захарьину, умершую в 1560 г. В итоге Сильвестр был сослан в далёкий Соловецкий монастырь, а Адашев оставлен городовым воеводой в завоёванном Феллине. Затем он был переведён в Юрьев-Ливонский и взят под стражу. Там он и скончался спустя два месяца после ареста.

313

 

 

Иван IV советуется с митрополитом. Летописная миниатюра.

министраторы. Возник корпус первого русского постоянного войска — стрельцов, получавших из казны денежное жалованье, вооружение и обмун­дирование. Ограничена была практика местни­чества, т. е. занятия должностей в войске в зависимости от знатности и заслуг предков.

Все эти преобразования совершались одно­временно с впечатляющими победами в войнах и внешнеполитическими успехами. Между тем царь повзрослел, приобрёл некоторый опыт в государст­венных делах и уже тяготился деятельным правлением «Избранной рады». Воля его, стеснён­ная в юности, теперь распрямлялась, словно отпущенная пружина, стремясь к самовластию. Одной из главных черт характера Ивана IV стала неспособность сдерживать себя в чём-либо, не­способность ставить своим желаниям и планам разумные пределы. С течением времени царь стал подвержен приступам гнева, во время которых он терял над собой контроль. Через четверть века в состоянии такого припадка ему суждено было убить собственного сына, Ивана Ивановича. Придя в ярость в споре с сыном по ничтожному поводу, царь ударил того в голову концом жезла с насаженным четырёхгранным железным остриём. Царевич от раны заболел и умер, родитель его «рыдал и плакал», придя в себя и осознав содеянное, да было поздно.

До начала 60-х гг. самовластие Ивана IV было ограничено в политическом отношении «Из­бранной радой», а в моральном — его наставником митрополитом Макарием и женой Анастасией, единственным существом, к которому Иван питал в зрелые годы приязнь и даже любовь. В связи с началом Ливонской войны царь вступил в кон­фликт с деятелями «Избранной рады» (в част­ности, с Адашевым), стоявшими за войну с Крымским ханством, для которой тогда сложилась благоприятная военно-политическая ситуация. В отношении Ливонии Адашев считал предпочти­тельными мирные переговоры или боевые дейст­вия в ограниченных масштабах. «Избранную раду» поддерживала значительная часть аристо­кратии, но Иван Васильевич настоял на своём и мог счесть себя правым, поскольку в первые годы войны с Ливонским орденом русские воевали успешно.

В августе 1560 г. умерла царица. Боярская группировка её родственников Захарьиных обви­нила Адашева в отравлении Анастасии и колдов­стве. В результате «Избранная рада» пала, её деятели и сторонники подверглись опале и гонениям. В декабре 1563 г. скончался митрополит Макарий, и на его место был поставлен тихий, нерешительный митрополит Афанасий.

Московский государь начинает единолично руководить всей внутренней и внешней политикой. В двух словах его политический курс можно охарактеризовать как доведение личной власти до уровня неограниченного самодержавия внутри страны и максимально возможное её распрост­ранение за пределы Московского государства путём завоеваний.

В первые годы Ливонской войны Ивану IV удаётся добиться серьёзных успехов, в частности на Северо-Белорусском театре военных действий. Но в стране уже чувствуется нарастающее истоще­ние сил и средств из-за военных тягот. Аристо­кратическая верхушка служилого класса была заинтересована в оборонительных войнах, в от­стаивании южных рубежей от набегов татар. Напротив, низшая часть служилых людей — дворяне и другие группы дворянства («жильцы», «дети боярские») — выступала за продолжение наступательной войны с западными соседями. Это и понятно: по сравнению с землевладельцами-аристократами дворяне значительно хуже были обеспечены землёй, и даже те небольшие участки, которые были положены им по закону («оклады»), не выделялись полностью: в центре государства вся пригодная для обработки земля давно была разобрана и разделена, ощущался «земельный голод». Не было возможности всерьёз заниматься хозяйством, поскольку полжизни приходилось проводить в походах и на военной службе. А в это время более богатые соседи переманивали к себе крестьян, предоставляя им лучшие условия су­ществования. Для дворян, жильцов и детей

314

 

 

боярских война представляла собой желанный источник обогащения: за счёт военной добычи и, возможно, за счёт получения новых земельных участков в присоединённых областях. В этом смысле дворянские публицисты противопоставля­ли смелых «на рати» служилых людей «ленивым богатинам» (землевладельцам-аристократам); в этом смысле война в Ливонии была для дворян лакомым кусочком.

Стремления дворянства совпадали с крупными завоевательными планами царя и поддерживались Русской Православной церковью, заинтересован­ной в расширении своего влияния. Но они противоречили чаяниям боярства, не видевшего смысла в завоеваниях, посадского населения, недовольного усилением «тягла» (суммы налогов и повинностей), да и всему состоянию страны, не выдерживавшей постоянного напряжения воен­ного времени. Пока на разных театрах военных действий царским войскам сопутствовал успех, это противоречие не было столь очевидным. Но как только начались серьёзные неудачи, царь перешёл к политике репрессий, стремясь любой ценой сломить сопротивление верхушки служилого клас­са, сделать из неё послушное, безгласное орудие.

В эти годы начинает формироваться нравствен­ный и политический облик Ивана IV. Вот каким он запомнился современникам, оставившим нам его противоречивый портрет, красивый и страш­ный в одно и то же время: «Царь Иван образом нелепым, очи имел серы, нос протягновен и покляп (изогнут. — Здесь и далее прим. ред.), возрастом (т. е. ростом) велик был, сухо тело имел, плещи высоки имел, грудь широкую, мышцы толсты. Муж чудного разсуждения (замечательного ума), в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за своё отечество стоятелен. На рабов своих, от Бога данных ему, жестокосерд вельми и на пролитие крови и на убиение дерзостен и неумолим; множество народа от мала до велика при царстве своём погубил, и многие грады свои попленил и многие святи­тельские (церковные) чины заточил и смертию немилостивою погубил... Тот же царь Иван много благо сотворил, воинство вельми любил и требуе­мое им от сокровища своего неоскудно давал. Таков был царь Иван».

Трагедия исторического момента заключалась в том, что воля умного, энергичного, но необуз­данного государя вступила в противоборство с волей целого сословия, притом самого могу­щественного в русском обществе. Эта борьба нанесла государству непоправимый ущерб.

ОПРИЧНИНА

В 1563—1564 гг. на сторону Литвы перебежало несколько недовольных аристократов, занимавших должно­сти воевод. Во время зимнего похода на Полоцк перекинулся к неприятелю военный голова Богдан Никитич Хлызнев-Колычев, а в апреле 1564 г. изменил воевода города Юрьева-Ливонского князь Андрей Курбский. Осенью того же года воевода князь П. И. Горенский пытался бежать в Литву, но уже в литовских пределах его настигла погоня. Был раскрыт за­говор, участники которого готовили сдачу литов­цам города Стародуба. В том же 1564 году, не­счастливом для Московского государства, царские армии дважды были разбиты польско-литовскими войсками: на реке Уле и под городом Оршей.

В результате Иван IV лишился иллюзий в отношении собственного всесилия и приступил к политике «крутых мер». 3 декабря 1564 г. царь со своей семьёй под охраной сильного отряда дворян выехал из Москвы, забрав главнейшие церковные святыни, в том числе самые почитаемые иконы, а также государственную казну. Он объявил о своём отречении от престола. Прибыв в Александров­скую слободу (ныне город Александров Владимир­ской области), Иван IV отправил в Москву два послания. В первой грамоте государь всея Руси обвинял князей, бояр, воевод и приказных людей в измене, казнокрадстве, нежелании защищать страну. Церковные власти, по мнению царя, потакали «изменникам». Вторая грамота была адресована всему прочему населению Москвы, основное её содержание состояло в том, что на москвичей «гневу и опалы никоторые (никакой. — Прим. ред.) нет». Находясь под угрозой народных волнений, Боярская дума и высшее духовенство составили делегацию, в январе 1565 г. отправив­шуюся в Александровскую слободу уговаривать царя вернуться на престол. Иван IV действительно рисковал, и настолько, что составил даже заве-

315

 

 

КНЯЗЬ КУРБСКИЙ

Князь Андрей Михайлович Курбский (1528—1583) — пожалуй, самый известный из всех исторических деятелей эпохи Ивана Грозного. В молодости он за­рекомендовал себя храбрым и удачливым воеводой. Принимал участив в завоевании Казани и во время решающей битвы получил множество ран. Затем Курб­ский сражался с ордами крымского хана на южных рубежах страны, а впоследствии занимал различные воеводские должности во время первых победоносных походов в Ливонию. Возглавленные лично им войска несколько раз наносили серьёзные поражения силам Ливонского ордена.

В 1562 г. полководцу не повезло: под Невелем он атаковал литовское войско, располагая армией, превосходившей неприятеля по численности в несколь­ко раз, но в итоге не только не достиг победы, а был отброшен с большими потерями. За это Курбский подвергся царской опале и был отправлен в почётную ссылку городовым воеводой Юрьева-Ливонского. Опа­саясь более тяжких наказаний, князь бежал в Литву. В Литве он был принят милостиво и даже несколько раз водил литовские войска в русские пределы.

Уже будучи в Литве, Андрей Михайлович сочинил несколько посланий к Ивану IV и обширный историче­ский труд под названием яИстория о великом князе Московском». Являясь представителем высшего слоя русской аристократии, Курбский наиболее полно и ярко выразил в своих сочинениях взгляды этой соци­альной группы на правление Ивана Грозного: каждая строка писаний Курбского — обличение кровавых и неправедных деяний царя, их осуждение и проклятие. Однако, споря с Иваном IV, Курбский нередко в запальчивости возводил на него и совершенно несправедливые, неправдоподобные обвинения.

Сам князь отличался тяжёлым, неуживчивым харак­тером: совершая побег, он бросил на произвол судьбы свою семью, в Литве женился ещё раз, но не­счастливо: ему пришлось без конца вести судебные тяжбы со своей женой и пасынками, и в итоге после­довал развод. Кроме того, Курбский нередко кон­фликтовал со своими соседями.

В личности Андрея Курбского отразилась бурная и противоречивая эпоха Грозного. Этот человек обладал несомненным мужеством, был отлично образован и дарования свои с блеском применял в литературном труде. В то же время он смог стать изменником роди­ны. В нём уживались рядом со всеми талантами непри­крытая жестокость и презрение к низшим сословиям.

щание и проект передачи власти сыновьям. Но риск этот оправдал себя: делегация согласилась на чудовищные условия, из которых и вырос причуд­ливый политический эксперимент, именуемый «опричниной».

Иван IV получал право подвергать изменников опале как ему вздумается. Из всей государственной территории («земщины») ему был выделен особый удел, который существовал как бы помимо («опричь») всех остальных областей: в нём были свои собственные приказы, свой царский «особный двор», своё войско; наконец, в его пределах власть безраздельно и неограниченно принадлежала ца­рю. Со всей огромной опричной территории доходы шли в опричную казну. В опричнину были взяты земли трёх родов: во-первых, просто богатые, за счёт которых можно было решить финансовые проблемы; во-вторых, принадлежавшие некото­рым «княжатам» — бывшим удельным владыкам, которые сгонялись со своих вотчин и получали взамен другие земли (тем самым разрывались их связи с древними родовыми владениями — основой особых прав, привилегий и всей политической силы «княжат»); в-третьих, те земли, которые были пригодны для «испомещения» на них служилых людей, состоявших в опричном войске. Часть уездов, попавших в опричнину, находилась вблизи литовского рубежа и имела важное страте­гическое значение.

Опричная резиденция Ивана IV помещалась в замке, специально с этой целью выстроенном в центре Москвы, напротив Ризположенских ворот Кремля (ныне Троицкие ворота). Символами «опричной гвардии» стали метёлка и собачья голова, олицетворявшие основные обязанности опричников: псами грызть царских врагов и выметать измену из страны.

Причины учреждения опричнины до сих пор вызывают у историков споры. Некоторые видят их в борьбе высшего слоя служилого класса (князей и бояр) против низшего (дворян), возглавленного царём. Другие полагают, что основным предназна­чением опричнины была борьба с остатками удельной старины и сепаратизмом (стремлением к обособлению, автономии) некоторых областей Мос­ковского государства. Третьи видят корень зла в патологической злобе и даже психической не­нормальности Ивана IV. Советские историки Р.Ю. Виппер и А.Л. Хорошкевич связывали установление опричных порядков с внешнеполи­тическими и военными затруднениями. Последнее представляется самым правдоподобным. Опрични­на была учреждена прежде всего для того, чтобы любой ценой выжать из страны силы и средства для продолжения Ливонской войны и подавить любое, прямое или косвенное, сопротивление всех тех, кто как-либо мешал этому. Опричные порядки представляли собой систему чрезвычайных мер военного времени.

Однако результаты введения опричнины в 1565 г. были прямо противоположными. За всё время существования опричнины на западном

316

 

 

 

фронте русские войска не добились сколько-нибудь серьёзных военных успехов. Настоящего контр­наступления организовать не удалось. В 1565— 1566 гг. большая группа аристократов и дворян была отправлена в ссылку в Казанский край. После взятия Казани в 1552 г. война там бушевала ещё четыре года, и сохранялась опасность её возоб­новления. За счёт ссылки на территорию бывшего Казанского ханства наименее надёжных и лояль­ных, с точки зрения царя, людей Иван IV пытался обеспечить безопасность далёких восточных рубе­жей. Но вскоре из-за недостатка сил в центре большую часть ссыльных пришлось отозвать обратно.

В 1566 г. был созван Земский собор, на котором царь выслушал мнения своих подданных по поводу продолжения войны и не обнаружил ожидаемого единодушия. Более того, земские деятели настаи­вали на отмене опричнины. А летом 1568 г. произошло открытое антиопричное выступление московских посадских людей. Вся эпоха существо­вания опричнины — с незначительными переры­вами — была временем постоянного раскрытия заговоров и ведения «розыскных» (т. е. следствен­ных) дел. В наше время трудно определить, какие из заговоров были настоящими, а какие — всего лишь плодом мнительности царя и его страха перед собственными подданными. Но даже в том случае, если бы каждый из них на самом деле угрожал жизни или власти Ивана IV, то и тогда целая эпоха кровавых казней, которым русское общество подверглось в период опричнины, является карой несоответственно тяж­кой. Ведь умели же отец и дед Ивана IV — Василий III и Иван III — управлять державой без всяких массовых репрессий. А их сын и внук использовал опричные порядки в качестве боевого топора, обрушивавшегося на головы виноватых и невинных порой без суда и следствия.

Казнили десятками, сотнями, целыми семьями и даже родами. В 1567 г. царь вызвал во дворец боярина Ивана Петровича Фёдорова — одного из богатейших людей во всей державе, видного воеводу, отпрыска знатного боярского рода, поль­зовавшегося в народе авторитетом и уважением. Иван IV облачил его в царские одежды, посадил на трон и с притворным смирением приветствовал как своего государя. Вдоволь натешившись, царь собственноручно заколол его ножом, считая винов­ным в организации заговора. По «делу» Фёдорова было уничтожено 370 человек.

В декабре 1569 г. по приказу Ивана IV принял яд его двоюродный брат, князь Владимир Андре­евич Старицкий, второй по знатности человек во

Опричная резиденция — Александровская слобода (со старинной гравюры).

317

 

 

 

всей России после самого царя. Вместе с ним были умерщвлены его семья, приближённые, слуги. Годом ранее против опричных зверств восстал митрополит Московский Филипп, впоследствии объявленный русской церковью святым. В храме во время воскресной службы глава церкви стал принародно укорять главу государства и, в частности, сказал ему, что теперь «на Руси нет милосердия для невинных и праведных...» и что Бог взыщет с царя за «невинную кровь». Тот отвечал: «Доселе я был кроток с тобой, митрополит, с твоими при­верженцами и с моим царством. Теперь вы узнаете меня!» Иван IV нашёл способ оправдать заду­манную им расправу с Филиппом: был созван церковный собор, превратившийся в судебный процесс, на котором святителя обвинили в ча­родействе и порочной жизни. Митрополита лиши­ли сана и заточили в Тверском Отроче монастыре.

В декабре 1569 г. он был тайно задушен в своей келье опричником Малютой Скуратовым.

25 июля 1570 г. на широкую рыночную площадь в Москве, в Китай-городе, были выведены 300 «опальных». К месту казни явился сам царь в полном вооружении, в чёрном одеянии, на чёрном коне и в окружении вооружённой свиты. Четыре часа продолжалась расправа, казнены были 116 человек. Один из них, член земской Боярской думы, печатник (т. е. канцлер) Иван Висковатый был живым разрезан на части, но до последней минуты обличал опричников. Тогда же главный казначей «земщины» Фуников был заживо сварен в кипятке.

Не щадили даже сёл и деревень, принадле­жавших «опальным». Скупые строки источников сообщают о гибели десятков безымянных людей: «В коломенских сёлах скончавшихся православ­ных христиан, Ивановых людей, 20 человек, а

Народ просит Ивана IV отменить опричнину.

318

 

 

 

имена их Бог весть». Или: «В Бежецком верху Ивановых людей 65 человек (убито) да 12 человек, скончавшихся ручным усечением (т. е. им были отрублены руки. — Прим. ред.), имена их ты, Господи, сам ведаешь».

Но самой жуткой страницей опричнины стал разгром Новгорода. В Новгородскую и Псковскую земли Иван IV нагрянул с опричным войском зимой 1570 г. и творил в Новгороде «суд и расправу» полтора месяца. Позднее англичанин Джером Горсей, долгое время живший в России, писал о новгородской бойне: «Мёртвые тела людей и животных запрудили реку Волхов, куда они были сброшены. История не знает столь ужасной резни». Немец-опричник Генрих Штаден, участво­вавший в новгородском походе, рассказывал о своих «подвигах» следующее: «...Кликнув с собой моего слугу Тешату, я быстро взбежал вверх с топором в руке... Наверху меня встретила кня-

М. И. Авилов. «Царь Иван Грозный с опричником».

гиня, хотевшая броситься мне в ноги. Но, испугавшись моего грозного вида, она бросилась назад в палаты, я же всадил ей топор в спину, и она упала на порог. А я перешагнул через труп и познакомился с их девичьей...» Самые скромные подсчёты числа казнённых во время опричного разгрома Новгорода говорят не менее чем о двух-трёх тысячах жертв. Потомки, таким об­разом, имели полное право называть Ивана IV Грозным. Впрочем, за рубежом этого царя предпо­читают именовать Иваном Ужасным.

В итоге всех устрашающих мер Ивана Грозного военная система страны не упрочилась, а расша­талась. Лучшие воеводы были казнены; остав­шиеся же были до того запуганы, что страшились вступить с неприятелем в бой, опасаясь потерпеть поражение и быть за это казнёнными. Опричное войско оказалось малобоеспособным. Бесконечная война поглотила массу сил и средств, южные рубежи страны оказались оголёнными. Вследствие всего этого произошла военная катастрофа. В 1571 г. крымский хан Девлет-Гирей, разгромив отряд опричного воеводы Я. Волынского, появился с войском под самыми стенами Москвы и сжёг весь огромный московский посад. Во время пожара погибли десятки тысяч москвичей, некоторые историки называют цифру в 100 тысяч жертв. Иностранцы, посещавшие столицу Московского государства через много лет и даже десятилетий, отмечали меньшие её размеры по сравнению с тем, какой она была до нашествия крымчаков. Спустя год после сожжения Москвы Девлет-Гирей вновь вторгся в русские пределы, но общими усилиями опричной и земской армий был отброшен.

ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ ИВАНА IV

Перед лицом неудачи опричной политики Иван IV вынужден был отменить в 1572 г. опричнину. Даже само это слово оказалось под запретом. Однако за время послед-

319

 

 

 

них двенадцати послеопричных лет царствования Ивана Грозного им пред­принимались попытки частичного вос­становления опричных порядков: то опять нака­тывали волны безудержных массовых казней, то царь пытался во второй раз получить в своё рас­поряжение особый удел, посадив на российский престол марионеточного царь­ка — служилого татарского хана Симеона Бекбулатовича (1575— 1576 гг.). Между тем Ливонская война на рубеже 70—80-х гг. XVI в. была отмечена рядом тяж­ких поражений русских войск, чуть ли не новой военной ката­строфой. Эти годы были для Рос­сии тяжёлой и несчастливой по­рой. И лишь смерть Ивана IV в 1584 г. позволила стране вздох­нуть спокойно.

Во времена юности царя Ива­на Васильевича государствен­ным деятелям России предстоя­ло решить сложные задачи. Но наследникам эпохи Грозного до­стались проблемы гораздо более серьёзные и трудные. В резуль­тате опричной политики, чрез­вычайных, крутых мер в 70— 80-е гг. XVI в. Московское госу­дарство вошло в полосу кризиса. В 25-летней Ливонской войне Россия потерпела поражение; лучшая, наиболее боеспособная часть войск была перемолота на полях сражений в ежегодных военных кампаниях, а завоёванные территории потеряны. Страна была доведена до страшного разорения. Датчанин Ульфельд, про­езжавший по Московскому государству в 1578 г.,

впоследствии рассказывал в своих записках о пришедших в упадок городах, обезлюдевших областях, заброшенных пашнях, о всеобщей нищете и голоде. За два десятилетия произвола, творимого Иваном Грозным, подданные его на­столько отвыкли от правильного суда, настолько разучились соотносить вину преступника и тя­жесть положенной ему по закону кары, что теперь угроза самых жестоких наказаний не могла воспрепятствовать заметному росту преступности. Попытки правителей решить все эти про­блемы были тщетны, и впослед­ствии Россия пришла к ещё более сильному кризису, по­ставившему её на грань гибели в Смутное время.

Царь Иван IV три с половиной десятилетия обладал всей полно­той власти в Московском го­сударстве. Он ставил перед собой весьма масштабные задачи и нередко добивался успеха, но затем терял плоды первоначаль­ных побед, во всём желая боль­шего, не умея хоть в чём-либо себя ограничить. В результате он окончил свои дни как про­игравшийся картёжник, слепо уверовавший в свою удачу, по­ставивший на карту всё своё состояние и к концу игры распрощавшийся с большей его частью. Судьба этого государя представляет собой велико­лепный пример правителя, стремившегося более к личной славе и могуществу, нежели к пользе государства, которое досталось ему по праву рождения.

Иван IV. Старинная гравюра.