СВЯТОЙ ФИЛИПП, МИТРОПОЛИТ

МОСКОВСКИЙ

Эпоха царя Ивана Грозного дала истории не только примеры безудержной жестокости, но и высокие образцы милосердия и справед­ливости. Чем более мрачным и суровым представ­ляется то время, тем удивительнее появление в нём таких людей, как митрополит Московский Филипп (в миру — боярин Фёдор Колычев). Святитель Филипп, всеобщий заступник, исполненный со­страдания и веры, избравший мученическую смерть во имя истины, — одна из самых светлых личностей в русской истории.

Колычевы принадлежали к высшему кругу русской аристократии, к знатному старомосков­скому боярскому роду. Дед Фёдора был военачаль­ником в Новгороде и исполнял обязанности посла в Крыму. Отец его, ближний боярин при великом князе Василии III, заседал в Боярской думе и был воспитателем великого князя Георгия — брата будущего царя Ивана IV.

О днях юности святителя Филиппа сведений сохранилось мало. Известно, что родился он в Москве в 1507 г., детство и юность провёл при

320

 

 

 

дворе, получил хорошее образование, был знаком с военным делом и поступил на царскую службу. Вероятно, участвовал в походах против Литвы и крымских татар.

Семья была очень богата: мать Фёдора Степа­новича имела огромные земельные владения в окрестностях Новгорода.

Когда она удалилась в монастырь, сын без колебаний последовал её примеру. В ту пору бояре нередко меняли саблю на монашеский клобук. Одни боялись преследований политических про­тивников, других постригали насильно; но были и такие, как Фёдор Степанович, чувствовавшие призвание к монашеской жизни.

Колычев избрал для себя наиболее отдалённый монастырь на севере России, с тяжёлыми усло­виями жизни. Монастырь располагался на Соло­вецких островах в Белом море. Точно не зная пути к монастырю, будущий пастырь заблудился и оказался в заброшенной деревне на берегу Онеж­ского озера, где нанялся пасти овец. Так блестя­щий придворный и отважный воин начал свой новый путь в школе смирения и добра.

Придя наконец в монастырь, который существо­вал уже почти сто лет, он не увидел золотых куполов, живописных хором и неприступных стен. Перед ним в глубоком безмолвии леса предстали несколько деревянных церквей да скромные монашеские кельи.

Не сказав о своём знатном происхождении, Фёдор Колычев обратился к игумену Алексию с просьбой принять его в послушники. Он работал дровосеком, садовником, носил тяжести, не гну­шался самой чёрной работы. Только через год послушник был пострижен в монахи под именем Филиппа, но и после этого продолжал работать на кухне, в пекарне и на рубке леса. Духовным наставником Филиппа был монах Иона, позна­комивший его с монашеским уставом. Через некоторое время Филипп покинул монастырь и несколько лет провёл в уединении в лесу, погружённый в молитву. Его духовные подвиги вызывали всеобщее уважение. И Алексий предло­жил Филиппу стать вместо него игуменом, по­скольку сам был стар, хотел оставить дела и жить в уединении. Филипп отказался, но был избран единогласно всей братией. Чтобы получить свя­щенство и благословение епископа, Филипп отпра­вился в Новгород. Здесь он восстановил свои права на наследство и в 1548 г. возвратился на Соловки богатым человеком. Все средства он отдал на нужды монастыря.

Будучи в течение 18 лет главой монашеской братии, Филипп показал себя замечательным администратором и организатором. До наших дней монастырь сохранил видимые следы его трудов. Под его руководством были отстроены монастыр­ские здания, соединены каналами 72 соловецких пруда, выкопано озеро длиной 1,5 км, сооружена водяная мельница. Всего за пять лет игумен Филипп построил храмы Успения Пресвятой Богородицы и Преображения Господня, а также

трапезную (столовую). Он организовал производство соли, которое стало глав­ным источником монастырских дохо­дов. Караваны судов, нагруженные солью, от­правлялись на континент и возвращались обратно полные зерна. В то время на Соловках насчиты­валось около 200 монахов и 300 рабочих, но Филипп лично принимал участие во всех работах. Время от времени он удалялся на берег маленького озера для размышлений и молитвы. Это место и сегодня носит название «Филиппова пустынь». Вскоре монастырь стал одним из крупнейших на севере России. Его земельные владения постоянно увеличивались за счёт пожертвований и освоения новых территорий. При этом Филипп старался соблюдать права монастырских крестьян, защи­щая их от излишних податей и налогов. Несмотря на занятость, он совершал поездки в Москву и Новгород, активно участвовал в так называемом Стоглавом соборе 1551 г. (см. ст. «Иван IV: от боярского правления к опричнине»).

Иван IV повсюду выступал пламенным защит­ником идеи богоустановленности царской власти, противление которой равно противлению Богу. Он был абсолютно уверен в своём праве повелевать и в делах церкви. В случае несогласия царя с носителями высшей церковной власти последние не были гарантированы от тяжёлых последствий. При благостном, тактичном и всеми уважаемом митрополите Макарии столкновений почти не было, но они произошли при его преемниках. Однажды Филипп увидел у ворот своего монастыря бывшего духовника Ивана IV, опального священ­ника Сильвестра, вдохновителя и зачинателя многих реформ. Из беседы он узнал о нравственном падении царя, о кровавых казнях. Рассказ Сильвестра подготовил Филиппа к тем испыта­ниям и подвигу, которые ожидали его впереди.

В декабре 1563 г. митрополит Макарий скон­чался. На его место был поставлен тихий, покорный Афанасий, который вскоре покинул митрополичью кафедру, убоявшись испытаний, ожидавших духовного пастыря страны в это мрачное, кровавое время. Весной 1566 г. Филипп получил от Ивана Грозного настоятельное предло­жение приехать в Москву, чтобы занять место митрополита. Царь знал Колычева ещё с детства, слышал о его благочестии и о процветании монастыря на Белом море. Не раз царь делал щедрые пожалования и драгоценные подарки Соловецкой обители. Для убранства алтаря Преоб­раженского храма Иван IV прислал золотой крест, украшенный жемчугами и рубинами. Он надеялся, что Филипп, помня о царской милости, не осмелится быть ему судьёй, предоставит полную свободу действий и только будет молиться за него. Иван Грозный не мог предположить, что столкнёт­ся с волей, ещё более непреклонной, чем его собственная. Когда Филипп проезжал Новгород, жители древнего города просили ходатайствовать о них перед государем. Ходили слухи, что царь готовит новгородцам жестокую расправу.

321

 

 

 

Соловецкий монастырь. В XVI в. одним из его настоятелей был будущий митрополит Филипп.

 

 

 

 

 

В Москве Филиппа встретили с великой честью. Царь дружелюбно беседовал с ним и объявил, что быть ему митрополитом. Филипп отказывался, но государь был непреклонен. На соборе епископов и архиепископов с соблюдением всех канонических правил соловецкий игумен был избран митропо­литом Московским и всея Руси. Конфликт раз­разился в тот же день, 20 июля 1566 г., когда Филипп просил Ивана IV уничтожить опричнину. Государь был страшно разгневан, но на этот раз сдержался: ему не нужен был митрополит-му­ченик, гонимый за добродетель, он желал сделать Филиппа молчаливым соучастником своих пре­ступлений. В качестве некоторой уступки Фи­липпу было разрешено давать царю советы. Таким образом Иван IV восстановил право вмешательства и «печалования» о тех, кто находится в неми­лости, — право, которое имели другие митрополиты в отношении его отца и деда. Филипп согласился, и после этого состоялось его по­священие в митрополиты, которое произошло пятью днями позднее.

Народ приветствовал своего заступника, не подозревая, что тот вступил на мученический путь, который неизбежно должен был привести его к гибели. Царь заставил Филиппа подписать приго­вор Освященного собора (высшего собрания иерар­хов русской церкви) о его избрании митрополитом и невмешательстве его в дела опричнины. Полтора года после избрания прошли в мире и надеждах, не слышно было и о новых казнях. Филипп не жалел времени и сил, чтобы достойно выполнять обязанности предстоятеля (главы) русской церкви. Он назначал епископов и наблюдал за их деятель­ностью, управлял владениями церкви, помогал пострадавшим от эпидемии чумы и т. д. Не забывал Филипп и свою Соловецкую обитель, посылал туда дары, интересовался строительством, а также нуждами и благополучием монахов. В память о своём детище он начал возводить в Москве церковь во имя Святых Зосимы и Савватия Соловецких. Но эта тишина и спокойствие были лишь предвестни­ками новой бури.

Осенью 1567 г. царь вернулся с театра военных действий Ливонской войны, не добившись успеха. Он был озабочен тем, чтобы оправдать неудачное окончание похода. Поводом для возобновления казней стал раскрытый заговор. Московским боярам — князьям Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому, конюшему (одному из высших сановников) Ивану Петровичу Фёдорову и дру­гим — тайно вручили грамоты, подписанные королём Сигизмундом и литовским гетманом Ходкевичем. Король и гетман убеждали их оставить Ивана IV, звали к себе, обещали богатые уделы. Бояре ответили резким отказом, а эти грамоты представили царю. Но подозрение уже поселилось в сердце Ивана IV, и снова начались гонения на невинных людей. Опричники, воору­жённые длинными ножами и секирами, носились по улицам Москвы и искали жертв. За день могли принародно убить и десять, и двадцать человек; трупы лежали на улицах и площадях. Не только бояре, но и купцы, ремесленники, простые люди боялись выходить из домов, ибо могли быть немедленно убиты без суда и следствия.

Гонимые искали заступничества у митро­полита, и он решил обратиться к царю с духовным наставлением: «Истинный владыка тот, кто владе­ет собой, над кем не властвуют страсти и кто всё побеждает любовью. Возможно ли, чтобы бла­гочестивый царь поступал так, как делаешь ты». Иван Грозный был потрясён: до сих пор никто ещё не говорил так со всемогущим деспотом. «Не­счастный человек, — ответил он. — Твоё дело молчать, одобрять и благословлять мои поступки. По какому же праву ты, монах, вмешиваешься в мои дела?» Митрополит не замедлил с ответом. «Я пастырь церкви Христовой, — сказал он, — и мой долг, как и твой, блюсти мир моей паствы... Прошу

В. М. Васнецов. «Царь Иван Васильевич Грозный»

324

 

 

тебя, прогони от себя всех, кто губит тебя и твою страну». Негодованию царя не было предела. «Не затрагивай моей власти, если не хочешь навлечь на себя гнев мой, — отвечал он. — Или оставь сан митрополита». На это Филипп с достоинством сказал: «Я не сделал ничего для того, чтобы получить этот сан. Это ты нарушил моё уединение в пустыне и теперь поступаешь, как тебе хочется».

Как видно, беседа оказалась безрезультатной и только убедила царя, что митрополит — сторонник бояр и это они внушили ему мысль уничтожить опричнину. Нашлись и пособники царя: ими стали архиепископ Новгородский Пимен, епископ Суз­дальский Пафнутий, епископ Рязанский Филофей, а также царский духовник Евстратий, которые наговаривали на митрополита Филиппа, стараясь выслужиться перед царём.

Митрополит, поняв, что теряет доверие Ивана IV, пользовался каждой встречей, чтобы напом­нить самодержцу о милосердии, прощении, угро­жая судом Божьим. Поняв, что царь не из тех, кто позволяет учить себя, Филипп решил обратиться к нему всенародно. Однажды, весной 1568 г., Иван IV вошёл в кремлёвский храм Успения Пресвятой Богородицы, чтобы присутствовать на божественной литургии. Он и вся его дружина были в чёрных одеждах и высоких шлыках (головных уборах) и, по словам летописца, напоми­нали ряженых. Митрополит Филипп вёл службу. Трижды царь приближался к нему, но тот оставался неподвижным и не обращал никакого внимания на бояр, которые шептали ему: «Святой Владыко! Это государь: благослови его!» При всеобщем молчании митрополит обратился к царю: «В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного; не узнаю и в делах царства... О, Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарём льётся невинная кровь христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видно, не слыхано, чтобы цари благочестивые возмущали собственную державу столь ужасно».

Царь тут же дал волю своему гневу. Он ударил жезлом о каменный пол и закричал: «Чернец! Доселе я излишне щадил вас, мятежников: отныне буду, каковым меня нарицаете. Ужели ты думаешь изменить нашу волю?! Лучше бы тебе быть единомысленным с нами». «Тогда суетна была бы моя вера», — возразил митрополит. С каждым словом Филипп всё более и более рисковал своим положением и даже жизнью. «Только молчи, — говорил царь, едва сдерживаясь от ярости, — одно тебе говорю — молчи, отец святой, молчи и благослови нас». «Наше молчание, — отвечал митрополит, — грех на душу твою налагает и смерть наносит». Вне себя царь ушёл из собора.

На другой день казни возобновились. Оприч­ники схватили всех сподвижников и слуг митро­полита, пытали и допрашивали их о тайных замыслах, тщетно надеясь найти следы заговора. Царь   всё   же   не   решался   поднять   руку  на

Иван IV и митрополит Филипп.

325

 

 

 

Первосвятителя, любимого и чтимого народом. Молва о его слове, произне­сённом в соборе, быстро разнеслась по стране, и народ вполне мог встать на его защиту. Нужен был другой повод для расправы, и он представился 28 июля 1568 г.

В тот день Филипп служил в Новодевичьем монастыре. С высоты алтаря он увидел царя среди свиты опричников, один из которых не нашёл нужным снять с головы шутовской убор. Митро­полит остановил службу и с негодованием сказал государю о недопустимом нарушении христиан­ских обычаев. Пока царь искал виновного, тот уже спрятал свою шапку, а опричники не подтвердили обвинений митрополита. Они уверили Ивана IV, что Филипп всё выдумал, желая поднять народ против любимцев государевых. Забыв всякую пристойность, царь всенародно ругал митро­полита, называя его лжецом, мятежником и злодеем.

На этот раз участь Филиппа была решена. Но не было никакого обоснованного обвинения, тем более что Грозному во что бы то ни стало хотелось подыскать какие-нибудь канонические, узаконен­ные церковью, основания для свержения митропо­лита. Не найдя их в Москве, немедленно отправили следственную комиссию на Соловки. Царь хотел развенчать Филиппа там, где он приобрёл славу. Епископ Суздальский Пафнутий, архимандрит Андрониковский Феодосий и князь Василий Тёмкин подкупом и обещанием почестей сумели завербовать в клеветники несколько мелких, слабых душ, в том числе и самого соловецкого игумена Паисия, надеявшегося путём предательст­ва получить сан епископа.

Немедленно был созван собор в Успенском храме московского Кремля. Игумен Паисий клеве­тал на Филиппа, который спокойно выслушивал нелепые обвинения. Он не унизился до оправданий и сам снял с себя знаки митрополичьего сана. Паисию Филипп тихо сказал, что «сие злое сеяние не принесёт ему плода вожделенного». А затем, обратившись громогласно к царю, произнёс: «Госу­дарь, великий князь! Лучше умереть невинным мучеником, нежели в сане митрополита безмолвно терпеть ужасы и беззакония этого несчастного времени. Твори, что тебе угодно. Вот жезл пастырский, се белый клобук и мантия, коими ты хотел возвеличить меня...» После этих слов Филипп хотел удалиться, но царь остановил его со словами, что ему должно ждать суда, а не быть своим судьёю, и потребовал, чтобы Филипп на следующий день служил в церкви, как прежде.

Наутро, 8 ноября, в день архангела Михаила, митрополит в полном облачении стоял перед алтарём в храме Успения. Внезапно в собор вошёл боярин Алексей Басманов, окружённый толпой вооружённых опричников. Он прочитал перед народом соборный приговор о низложении митрополита и заточении его в монастырь. После этого опричники сорвали с Филиппа одежды, облекли его в старую монашескую рясу, грубо вытолкали из храма и на дровнях повезли в Богоявленский монастырь, осыпая оскорблениями и ударами палок. Народ в слезах подходил к Филиппу, чтобы получить последнее благословение пастыря.

На другой день его привели в судную палату, где присутствовал царь, и объявили «тяжкие вины»: колдовство, подстрекательство к измене бояр и т. п. В ответ Филипп только просил царя сжалиться над Россией и не терзать своих подданных. Но Иван IV ни словом не удостоил его и передал в руки опричников. Дней восемь бывший митрополит, закованный в железа, сидел в темнице, а затем был перевезён в старый Николь­ский монастырь на берегу Москва-реки. Но жестокий царь не остановился на этом и про­должал истреблять род Колычевых. Однажды он прислал Филиппу отсечённую голову его родствен­ника со словами: «Вот твой любимый сродник, не помогли ему твои чары!» Филиппа возили из одного монастыря в другой, и, наконец, он был сослан в Тверской Отроч монастырь. В Кремле в это время водворился новый, более покладистый, безмолвный митрополит — бывший архимандрит Троице-Сергиева монастыря Кирилл.

Освободившись от строгого и непреклонного архипастыря, Иван IV предпринял карательную экспедицию против Новгорода. Все города, лежав­шие на его пути, были опустошены один за другим. Вскоре бесчинствующая толпа царских прислуж­ников оказалась под Тверью. Здесь Иван Грозный и вспомнил об опальном митрополите. Под предлогом получения благословения царь отпра­вил к Филиппу самого жестокого из опричников — Малюту Скуратова. 23 декабря 1569 г. посланец царя проник в келью к святителю. Мученик предвидел свой конец. После того как Малюта передал ему послание царя, старец ответил, что благословляет только добрых и на доброе. Догады­ваясь о цели прихода царского посланца, он промолвил: «Я давно ожидаю смерти: да исполнит­ся воля государева! Друг мой, исполни то дело, за которым ты пришёл». После чего он обратился с последней молитвой к Богу. В это время Скуратов задушил его и, желая скрыть убийство, объявил игумену и братии, что Филипп умер от «несносного жара». Монахи вырыли могилу за алтарём и в присутствии убийцы погребли тело. Но Иван IV на этом не успокоился и, охваченный мнимым раскаянием, изгнал настоятеля монастыря. Вместе с монахами, которые, как и игумен, были свидетелями преступления, его перевели в другой монастырь. Более того, некоторые из священ­нослужителей, клеветавших на митрополита, пре­терпели гонения.

Но прошло время, и потомки рассудили иначе.

После смерти Ивана Грозного Иаков — насто­ятель Соловецкого монастыря — обратился к царю Фёдору с просьбой похоронить бывшего митро­полита Филиппа в том месте, которое он сам для себя избрал: в монастырской церкви Зосимы и Савватия. Просьба была исполнена. В 1652 г., при царе  Алексее   Михайловиче,   мощи   были   пере-

326

 

 

 

несены в Москву, в Успенский собор Кремля. С того времени в церквах начали прославлять память Святого Филиппа. Царь сделал всё, чтобы пе­ренесение мощей совершалось в торжественной обстановке. Он хотел, чтобы страшное деяние Ивана IV изгладилось из памяти народа.

До наших дней Русская Православ­ная церковь прославляет память Свя­того Филиппа. Память народная всег­да воспринимала его как столп православия, пастыря, положившего душу за своих при­хожан — всю Россию.

ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА ПРИ ИВАНЕ IV

Российская внешняя политика при Иване IV — это капля дипломатии в океане войн. В годы правления именно этого государя окон­чательно сложилось первое русское «министерство иностранных дел» — Посольский приказ (хотя и раньше имелась посольская служба); Россия приняла и отправила в другие страны в период его царствования великое множество посольств, но дела большой политики чаще всего решались не искусством дипломатов, а тактикой и стратегией на поле боя.

На протяжении четверти века ведущим дипло­матом и главным полководцем Московского госу­дарства был сам царь Иван Васильевич. Полко­водческие таланты Ивана Грозного спорны. Из­вестно, однако, что, когда он лично возглавлял войско, отправляясь в поход, московской армии сопутствовала удача; воеводы проявляли чудеса храбрости и рвения — то ли от страха перед крутым нравом царя, то ли исполнившись уверен­ности в успехе кампании, если уж сам государь взялся за дело. Особенно удавались Ивану IV осады городов, и немало действительно мощных крепос­тей с умелыми, многочисленными гарнизонами в конце концов открывали перед ним ворота... Зато в дипломатии царь, производя больше шума, нежели настоящей работы, чаще вредил интересам своей страны, чем добивался положительных результатов. Он прославился своими «широкове­щательными и многошумящими» посланиями окрестным государям, по очереди высокомерно оскорбив каждого из них. Шведского короля Иоанна III государь московский язвительно укорял в том, что весь род его — мужичий, отец его Густав Ваза был не настоящим королём, а «старостой в волости», да и сама Шведская земля — «честию ниже» иных государств. Английскую королеву Елизавету VI он упрекал в том, что желал видеть в ней истинную государыню в своём королевстве, а выяснилось, что «мимо» неё «люди (т. е. знать. — Прим. ред.) владеют (т. е. властвуют. — Прим. ред.),

и не только люди, но и мужики торговые...» Король польский Сигизмунд Август удостоился намёка на свою бездетность; Иван IV писал ему: «Вот умрёшь ты, от тебя и поминка не останется». Другой польский король, бывший семиградский воевода (Семиградье — область, принадлежавшая Венгрии) Стефан Баторий, избранный из числа нескольких претендентов на польский трон, под­вергся особенно резким нападкам — не считая Батория себе ровней, Иван IV заявлял польским послам: «Мятежом человеческим хотя бы кого и хуже родом выбрали — то вам государь; а нам с кем пригоже (т. е. достойно. — Прим. ред.) быть в братстве, тот нам и брат, а с кем непригоже, тот нам и не брат». Однако стоило удаче покинуть государя московского, как он терял самоуве­ренность и сбавлял тон. Не решаясь выйти с войском против того же Стефана Батория в трудных обстоятельствах войны, он торопился с уступками на переговорах.

Для Московского государства то, что Иван IV руководил всей внешней политикой, было боль­шим несчастьем.

ПАДЕНИЕ КАЗАНСКОГО И АСТРАХАНСКОГО ХАНСТВ

В XV в. русским кня­жествам противостоя­ла Большая Орда — сильнейший преем­ник Золотой Орды. В XVI столетии ни того, ни другого государства уже не существовало, и на восточных и южных рубежах соседями государей московских были так называемые осколки Золотой Орды: Крымское, Казанское, Астраханское и Си­бирское ханства. Не располагая колоссальной во­енной мощью своих предшественников, каждое из них тем не менее было весьма серьёзным против­ником.

При Иване III отношения со всеми этими государствами были урегулированы наилучшим образом:   Крым   считался   союзником   Москвы,

327

 

Казань была взята, и всё Казанское ханство управлялось из Москвы, са­жавшей на казанский трон своих ставленников. Но Василий III не сумел удержать политических завоеваний отца: Крым из союзника превратился в неприятеля, Казань вышла из-под московского контроля. Зато между Крымом и Казанью установились самые дружественные отно­шения, и казанскими ханами один за другим оказывались крымские царевичи. Эта крымско-казанская коалиция очень дорого стоила Москов­скому государству, и в первой половине XVI в. между обеими сторонами неоднократно вспы­хивали войны.

Московские войска то и дело вторгались в пределы Казанского ханства, осаждали и штурмо­вали саму Казань. В первой половине XVI в. только крупных походов на Казанское ханство было совершено семь: в 1506, 1523, 1524, 1530, 1545, 1548 и 1550 гг. Но каждый раз столица ханства оставалась неприступной твердыней. Особенно тяжело пришлось русским отрядам под её стенами в 1506 г.: московские рати дважды были разбиты наголову и понесли громадные потери.

Впрочем, военная «игра» между Москвой и Казанью шла, как говорится, «не в одни ворота».

 

Детали иконы «Церковь воинствующая», олицетворяющей поход православного воинства.

Казанцы также часто нападали на русские земли, но в большинстве случаев неудачно. В 1521 г. казанский хан Сагиб-Гирей с сильным войском неожиданно появился под Москвой. Великий князь Василий III бежал и даже прятался некоторое время в стоге сена. У Сагиб-Гирея не хватило сил для взятия Москвы, но, отходя, он разорил окрестности столицы и увёл с собой великое множество пленников.

Московское правительство пыталось противо­поставить Казани не одну лишь военную силу: у самих казанцев существовала влиятельная партия, ориентировавшаяся на поддержку Москвы. С её помощью московским государям несколько раз удавалось на короткий срок сажать на ханский престол своих сторонников. Деятельнейшим союз­ником Москвы был касимовский царевич Шах-Али (Щигалей), женоподобный человек безоб­разной наружности, с отвислым животом, редень­кой бородкой, но, несомненно, умный и чрезвы­чайно расчётливый политик, умевший находить выход из самых отчаянных ситуаций. Именно его

328

 

 

 

московское правительство упорно старалось утвер­дить казанским государем, но сами казанцы с не меньшим упорством изгоняли Шах-Али после недолгих периодов его правления. Русские источ­ники сообщают о нём следующее: «И не слушал их (казанцев. — Здесь и далее прим. ред.) царь (Шах-Али) ни в чём, и прогонял с глаз долой, и лишал их титулов, и своею властью производил в князья тех, кто хотел ему служить, как верный раб своему господину. Хотя и мало поцарствовал он в Казани, всего неполный год, но много добра сделал... самодержцу своему (Ивану IV), хотя и был «поганым» (т. е. нехристианином)». Вполне естественно, что подданные Шах-Али питали к нему искреннюю ненависть.

Условия, в которых действовали наступающие войска обеих сторон, были далеко не равными. Татары, вторгаясь на московские земли, шли от города к городу, от деревни к деревне, повсюду находя продовольствие и фураж. Продвигаясь по почти голой степи Казанского ханства, русские войска страдали от голода, жажды и отсутствия корма для лошадей. Поэтому московское прави­тельство разработало стратегию строительства опорных пунктов, чтобы закрепить продвижение своих войск в глубь Казанской земли. После похода 1523 г. на пограничных землях казанской тер­ритории поставлен был городок Васильсурск. В 1550 г. началось строительство более глубоко вдававшегося в казанские владения русского форпоста — Свияжска.

Напрасно Казанское ханство считали пере­зревшим плодом, готовым упасть в ладони русских при незначительных усилиях. На самом деле это было молодое и крепкое государственное образо­вание, богатевшее на волжской торговле. Поэтому борьба между Казанью и Москвой завязалась не менее беспощадная и бескомпромиссная, чем шедшие в то время московско-литовские войны. Московские земли интересовали казанских ханов во многих отношениях: каждый набег на тер­ритории, подвластные государям московским, обещал множество пленников-рабов; каждый ограбленный город приносил богатую добычу; ослабление или разгром Московского государства сняли бы угрозу его ответных ударов по Казани. В свою очередь Москва давно засматривалась на тучные земли Казанского ханства. Один из русских публицистов XVI в., Иван Пересветов, называл казанские владения «подрайской землицей», ука­зывая царю Ивану IV, что земля эта, столь «угодная» (т. е. хорошая, богатая), «у такового великого, у сильного царя под пазухою, а в недружбе; хотя бы такая землица и в дружбе была, нельзя её терпети за такое угодие», — необходимо «послать удалых воинников на улусы казанские». Немалые доходы принесла бы московской казне и волжская торговля, контролируемая Казанью. Разгром ханства дал бы освобождение всем на­ходившимся там русским пленникам. Наконец, венчание Ивана IV на царство в 1547 г. получило бы дополнительное обоснование:  ведь казанские

Поход русских войск на Казань в 1552 г.

ханы считались в России особами царского происхождения, и этот титул вместе с самой Казанью перешёл бы к государю московскому. Таким образом, обе стороны имели достаточно причин избегать добрососедских отношений. Побе­дить должен был сильнейший.

В августе 1552 г. московское войско во главе с Иваном IV выступило из Свияжска на Казань. Численность его достигала 150 тыс. воинов при полутора сотнях пушек. Силы казанцев, предводительствуемых ханом Ядыгаром (Едигером), бы­ли в несколько раз меньше, но защитники города проявляли невиданные упорство и отвагу. К тому же в тылу у русских полков, обступивших стены Казани, действовали крупные отряды летучей конницы неприятеля, досаждавшие быстрыми набегами. Поэтому прежде всего московские воеводы разбили «внешние» базы противника, захватив так называемые острожки и городки (небольшие крепости). Обезопасив тылы, русские ратники сделали несколько попыток взять штур­мом казанские стены, но тщетно: казанцы каждый раз сбрасывали их.

В осаждённом городе оказались тысячи ино­земных купцов: бухарцев, турок, армян и др. Казанцы, считая турок и армян искусными артиллеристами, приковывали их к своим пушкам цепями и под страхом смерти вынуждали вести огонь по атакующим московским войскам. Под­невольные пушкари умышленно били мимо, не нанося полкам Ивана Грозного большого урона.

329

 

 

 

Знамя, с которым войска

Ивана IV ходили на Казань в 1552 г.

Тем не менее усилия осаждающих долго не могли увенчаться успехом. В «Казанской истории» — сочинении русского пленника, освобождённого после 20 лет «томления» в неволе, — говорится: «Двенадцать раз подступали к городу все русские воины, конные и пешие, штурмуя его, и в течение сорока дней били по городским стенам день и ночь, ежедневно досаждая казанцам, не давая сил поспать после ратного труда... но ничем не смогли они повредить городу. И стоял он твёрдо и непоколебимо, словно большая каменная гора, ни в каком месте от сильной пушечной стрельбы не шатаясь...» Наконец с помощью иноземных военных инженеров русским удалось сделать подкоп и заложить под стены крепости 48 бочек с порохом. На рассвете 2 октября грянул ужасающей силы взрыв, открывший в стенах огромные проломы. Две трети царского войска ринулись на штурм. Их встретил шквал стрел и камней, защитники города лили им на головы кипящую смолу и сбрасывали тяжёлые брёвна. Некоторым удалось добежать до стены и схватиться с неприятелем, другие вернулись в лагерь; нашлись и такие, которые притворялись убитыми, в то время как в стенных проломах шла отчаянная рубка. Когда казанцев оттеснили в глубь города, трусы предались грабежу за спинами у своих изнемогающих в бою товарищей. Татары с боем уступали улицу за улицей, временами начиная теснить уставших московских ратников. Битва в центре города шла с переменным успехом. Через четыре часа после начала атаки на подмогу русским устремилась половина отборного царского полка, ещё не участвовавшего в деле. Прибытие свежих сил решило исход схватки: дольше и яростнее всех сопротивлялись защитники го­родских мечетей,  покуда и они не пали все до

единого. Сдался хан Ядыгар. Небольшая группа казанских воинов попыталась пробиться из города, но была отброшена ударами с флангов — лишь немногие смельчаки сумели ускользнуть.

После окончания этого чудовищного побоища Казань являла собой зрелище, способное заставить содрогнуться даже храброе сердце: «...В городе лежало столько мёртвых, что негде было ступить ноге; за царёвым (ханским. — Прим. ред.) двором, откуда пытались пробиться из городских стен, и по улицам костры (горы. — Прим. ред.) мёртвых лежали вровень с городскими стенами; городские рвы были наполнены мёртвыми; и до реки Казанки, и в реке, и за рекою по всему лугу лежали мёртвые...» Во время казанской осады и в день штурма с обеих сторон погибло более 200 тысяч человек.

Война продолжалась ещё несколько лет: она то затухала, то вспыхивала вновь, нередко разгораясь до пламени больших сражений. В конце концов сопротивление казанских воинов было окон­чательно сломлено. В качестве крайней меры военного времени казанцев выслали за пределы городской черты. В городе был поставлен крупный гарнизон и учреждена православная архиепископия, все мечети приказано было уничтожить. Для управления присоединённой областью в Москве в конце 50-х — начале 60-х гг. XVI в. был сформирован приказ Казанского дворца, ставший одним из крупнейших государственных учреж­дений того времени.

Казанское ханство — опаснейший противник Московского государства — навсегда прекратило своё существование. Земли его оказались весьма быстро поделёнными между государем москов­ским, архиепископом Казанским, служилыми людьми, участвовавшими в походах, и некоторыми представителями местной знати.

* * *

К югу от казанских земель, в низовьях Волги, располагалось Астраханское ханство. Захват его столицы позволил бы московскому государю держать в своих руках весь богатый торговый волжский путь, а также присоединить к своему титулу славное звание «царя астраханского». Сами астраханцы колебались: они то изъявляли Москве покорность, то грабили московских послов. На­конец при поддержке 30-тысячного русского вой­ска в Астрахани утвердился сторонник Москвы — хан Дервиш-Али (Дербыш-Алей). Однако он оказался в сложной ситуации: слишком много врагов приобретал астраханский хан из-за союза с Москвой, и среди них такие, как крымский хан, турецкий султан и могущественные ногайские князья — соседи Астрахани. Не полагаясь на поддержку Ивана IV, Дервиш-Али очень скоро перешёл в стан недругов Москвы.

Чтобы разобраться в запутанных астраханских делах, туда в 1556 г. был направлен сравнительно небольшой отряд стрельцов и казаков, возглав­ляемый  Иваном  Черемисиновым.   На  его долю

330

 

 

выпала такая невероятная удача, какой более не случалось за всё время многочисленных войн в период правления Ивана Грозного. Как только под стенами Астрахани появился передовой казачий отряд, Дервиш-Али со всеми воинами и под­данными бежал, приняв его за авангард сильной царской рати. Черемисинов со своими людьми вошёл в пустой город. Вскоре астраханцы, поняв свою ошибку, попытались организовать сопротив­ление, но было уже поздно. Русские укрепились в столице ханства, и выбить их оттуда было уже невозможно. Малыми трудами и почти без потерь досталась им Астрахань. Возможно, удержать её было бы непросто, но командиры московских стрельцов сумели договориться о добром союзе с местными ногайскими князьями. Те сами напали на бывшего своего союзника, хана Дервиш-Али, отобрали у него пушки и отправили их к Черемисинову. Дервиш-Али бежал, на астрахан­ской земле воцарился мир. По меткому замечанию историка С. М. Соловьёва, «московскому стрельцу, сидевшему в астраханском кремле, не нужно было заряжать своей пищали...». Астраханское ханство пало, и борьба с ним не стоила Москве и сотой доли той крови, которая несколькими годами ранее обильно пролилась на казанской земле.

Приобретение Москвой Казани и Астрахани сделало Крым её непри­миримым врагом. Крымские ханы претендовали на старшинство среди всех государей — наследни­ков Золотой Орды, ведь за их спиной стоял турецкий султан. Москва ограничила крымскую «сферу влияния», после чего старинная вражда между соперниками вспыхнула с новой силой. Иван IV попытался первым начать наступление в южном направлении, но войско его воеводы Ивана Шереметева было разбито крымцами в жестокой двухдневной битве. Через несколько лет в Крыму случилась страшная засуха, пали боевые кони, и вся грозная сила быстрой татарской кавалерии обратилась в прах. Русские ратники бились у Перекопа и даже высаживались на побережье Крыма, нанося неприятелю удары на его же собственной территории. Приближённые москов­ского государя уговаривали его послать против крымцев большую армию, чтобы, воспользо­вавшись благоприятным случаем, навсегда по­кончить со злейшим врагом. Но государь уже был занят делами Ливонской войны, и для неё пришлось стягивать силы из южных русских областей. Хотя на южных рубежах, проходивших

С. В. Иванов. «На сторожевой границе Московского государства».

331

 

 

 

 

 

 

 

Русские послы при дворе крымского хана.

в то время по реке Оке, и была оставлена многочисленная охрана, о наступательных дейст­виях на юге речь уже не шла.

Между тем война в Ливонии постепенно истощала военный потенциал страны. Понемногу Иван IV отзывал полки, оборонявшие степную границу, бросал их, как в топку гигантской печи, на западный театр военных действий, и там они сгорали без остатка. Тогда-то и возобновились набеги с юга. В 1569 г. турки попытались отбить Астрахань, но этот поход не принёс им удачи. В 1571 г. крымский хан прорвался к самой Москве, сжёг столичный посад и учинил невиданный разгром. Царь московский уже готов был по­жертвовать Астраханью в обмен на союз с Крымом. Но хан Девлет-Гирей желал большего — захвата Казани и Москвы, восстановления былой за­висимости Руси от татар. Поэтому на следующий год татарские полчища, снабжённые турецкой артиллерией, попытались осуществить этот замы­сел, но были отброшены московскими воеводами в кровопролитном сражении у деревни Молодь.

Рассказывая о внешней политике того или иного государства, историки нередко выделяют несколько внешнеполитических направлений. Во

внешней политике Московского государства XVI в. направлений выделить невозможно. Их не было. Были фронты. Единый огромный юго-восточный фронт шёл по степной границе. К концу царство­вания Ивана IV на нём ценой величайших жертв был достигнут и закреплён стратегический успех: присоединёнными оказались обширные владения Казанского и Астраханского ханств; хотя и с большим трудом, напор крымских орд был остановлен.

ЛИВОНСКАЯ ВОЙНА   

При  Иване Грозном Московское государ­ство на всех рубежах имело сильных соседей. Ис­ключение составляла одна-единственная грани­ца — ливонская (Ливония — территория современ­ной Прибалтики). Бывший некогда грозной силой, Ливонский орден доставлял немало беспокойства ещё деду Ивана Грозного, Ивану III. Но то был уже последний рык дряхлеющего льва. Орден слабел, и обширные его владения всё более приковывали к себе жадные взоры соседних государей: кому из них достанется богатое ливонское наследство, ког­да орденское государство окончательно рухнет? Первым вступил в борьбу за Ливонию Иван IV.

333

 

 

 

БИТВА У МОЛОДИ В 1572 ГОДУ

В июле 1572 г. орда крымского хана Дввлет-Гирея, насчитывавшая, по разным сведениям,   от 40 до 60 тыс. воинов, вторглась в пределы Московского государства. Над русской столицей нависла страшная опасность. Полки, оборонявшие степную границу, намного уступали по численности силам крымцев. Но искусные и мужественные воеводы — князья Михаил Воротынский и Дмитрий Хворостинин — решили стоять насмерть, потому что за их спиной не было иных заслонов до самой Москвы.

Воротынский укрепил свою позицию «гуляй-городом» — подвижной крепостью, состоявшей из телег, на которые были поставлены деревянные щиты с прорезанными в них бойницами и пушки. Девлет-Гирей обошёл «гуляй-город» и устремился к Москве, но в тыл ему ударил небольшой отряд Хворостинина. Арьергард (т. е. часть войск, высылаемая в тыл с целью задержать наступление противника или выиграть время для отрыва от него) татар был разбит, и в дело вступили отборные ханские силы, которые московский воевода, отступая, смог заманить к самому «гуляй-городу». Тут полк Хворостинина внезапно свернул в сторону. Неожиданный шквальный огонь московских пушек и тысяч стрелецких пищалей (ружей) из-за деревянных щитов рассеял крымцев.

2 августа основные силы татар пошли на штурм «гуляй-города». Современник так описывает последовавшую битву: «И как татарове пришли к «гуляй-городу», да взялись руками за стену... — и наши стрельцы туто многих татар побили и рук бесчисленно татарских отсекли. И князь Михайло Иванович Воротынский обошёл со своим большим полком... татар оврагом, приказав... всем пушкарям ударить изо всех пушек. И как выстрелили из пушек, князь Михайло Ива­нович Воротынский сзади напустился на крымские полки...» Из «гуляй-города» навстречу ему сделал вылазку Хворостинин, ударив по татарам со стрельцами и отрядом иностранных наёмников. Крымцы, ока­завшись меж двух огней, не выдержали и побежали. При этом погиб сын Девлет-Гирея, и в русском плену остался лучший татарский полководец Дивей-мурза.

Крымский хан обратился в бегство, Москва была спасена. Бои у деревни Молоди продолжались почти неделю и окончились полной победой русских. По своему значению для российской истории сражение у Молоди достойно быть поставленным в один ряд с Ку­ликовской битвой или Полтавской баталией.

А уже вслед за ним в опасный делёж прибалтий­ского «пирога» ввязались Корона Польская, Швеция и Дания. Грозный царь, опередив всех, захватил стратегическую инициативу. У него были все основания для спешки. Однако Ливонскую войну начала отнюдь не Россия: она была развязана в результате междоусобных столкно­вений самих ливонских немцев за несколько лет до вторжения московских ратей. Их внутренние распри лишь подготовили почву для удара извне, и Иван IV решил не упускать удобного случая. Ливонский орден давно был бельмом на глазу у московского государя: ливонцы не пропускали в Москву нанятых царём в Европе военных спе­циалистов и искусных ремесленников, чинили препятствия русским «гостям» — купцам, зани­мавшимся внешней торговлей. Многие из «гостей» были приказчиками московского правительства в торговых делах, и убытки, понесённые ими в Ливонии, оборачивались убытками для госуда­ревой казны.

Иван IV предъявил магистру Ливонского ордена и ливонским городским епископам весьма жёсткие требования, грозя войной в случае их невыполне­ния. Главные из них касались выплаты солидной дани, а также серьёзных уступок в торговых делах. И всё-таки дань не была чрезмерной. По сви­детельству современника, любой из крупных ливонских городов мог предоставить всю требуе­мую сумму, но никто из них не пожелал взять на себя это бремя.

В конце 1557 г. в Москву прибыло ливонское посольство. До наших дней дошёл дневник посольства, который вёл ливонец Хёрнер. Более всего эти записи напоминают отчёт о торгах на аукционе. Послы доказывали, что никто в Ливо­нии знать не знает ни о какой дани, раньше и разговора о ней не было; что если и была договорённость, то не о дани, а о незначительной пошлине за пользование русскими пасеками. Напротив, русская сторона в лице царского любимца, члена «Избранной рады» Алексея Адашева, и думного дьяка Ивана Висковатого твер­дила, что размер дани и её законность совершенно очевидны. В конце концов ливонцы стали попрос­ту торговаться, не соглашаясь заплатить всю дань, но понемногу делали всё больше уступок. Тогда Адашев и Висковатый пустили в ход самый сильный аргумент, поставив вопрос ребром: «Го­сударя царя и повелителя всех русских рать и сила готова вступить в вашу землю, а потому сознай­тесь, дабы не пролилась невинная христианская кровь: с вами деньги или нет?»

Денег не оказалось.

Послам приказано было отправляться восвояси. Перед отъездом их пригласили на царский обед и посадили перед пустыми блюдами. Оскорблённые и униженные, послы молчали. Иван IV недобро усмехался...

В январе 1558 г. русские отряды стремительно ворвались в Ливонию. В течение двух лет московские  воеводы  шли  от  победы  к  победе.

334

 

 

 

Орденские немцы пытались выставлять против русских наёмное войско, мужественно и со знанием дела обороняли свои крепости, но — сила солому ломит. Всё больше ливонских городов сдавалось на милость государевых воевод: Нарва, Дерпт (Юрьев), Мариенбург, Феллин (Вильян)... Особо важное значение имело взятие Нарвы. Город Нарва и русская крепость Ивангород стояли друг против друга на противоположных берегах реки. Однажды, во время перемирия, нарвские жители принялись обстреливать Ивангород. Ивангородские пушкари ответили залпами изо всех орудий. В результате неприятель выслал своих депутатов, объявляя, что покоряется московскому царю. Но позднее, получив помощь от ливонского магистра, Нарва отказалась от своего слова. 11 мая 1558 г. в городе вспыхнул пожар, и охрана покинула укрепления. Тогда русские ратники форсировали реку, разломали железные ворота крепости и заняли её. Захватив стоявшие там орудия, они развернули их в сторону города и открыли огонь. Жители Нарвы вынуждены были сдаться. Гарни­зону и горожанам с их семьями было дано право свободно покинуть крепость, а воины даже получили разрешение сохранить часть своего оружия.

Нарва была крупным балтийским портом, и в Россию хлынул поток стратегических товаров: порох, свинец, огнестрельное оружие, серебро для монетной чеканки; прибывали военные специалис­ты и наёмники-солдаты. «Нарвское плавание» причиняло такое беспокойство недругам Ивана IV, что они даже нанимали каперов (пиратов) для нападения на караваны судов, шедших в Нарву из Англии, Голландии, Дании и других стран. В ответ на это московский государь также нанял каперов, успешно защищавших русские интересы на Балти­ке почти за полтора века до появления в России собственного флота.

В первые годы Ливонской войны дела Москов­ского государства на западном фронте шли великолепно. Ливонский орден разваливался на глазах, его магистр Фюрстенберг в конце концов оказался в русском плену.

Но в 1560—1561 гг. в Дании, Швеции и Польше почти одновременно решили, что оставлять всю Ливонию в руках русских было бы слишком убыточно. Датчане и шведы закрепились на сравнительно небольших участках ливонской тер­ритории, а новый ливонский магистр Готгард Кеттлер обратился за помощью к королю поль­скому и великому князю литовскому Сигизмунду Августу. В ноябре 1561 г. в Вильно был заключён договор между Ливонским орденом и Польско-Литовским государством. Согласно его условиям, Ливонский орден прекращал своё существование, а все его земли переходили в совместное владение Польши и Литвы.

Все! Все...

Этот пункт договора привёл Прибалтику к двум десятилетиям войн и бедствий, поскольку в действительности все орденские земли состояли из

Булатный щит с золотой насечкой, принадлежавший князю Фёдору Мстиславскому. XVI в.

двух частей: те, которые уже были завоёваны Московским государством, и те, где московских войск ещё не было. Следовательно, Россия и Польша с Литвой должны были либо разделить Ливонию между собой, либо начать борьбу за захват всей её территории в одни руки.

Делиться никто не пожелал.

Начавшиеся вскоре московско-литовские бое­вые действия шли с переменным успехом. Наконец Иван IV собрался с силами для нанесения решающего удара по неприятелю и захвата инициативы в свои руки. Целью похода стал город Полоцк на территории Великого княжества Литов­ского. Этот выбор не был случайным: Полоцк представлял собой богатый торговый центр, захват которого сулил огромную добычу; кроме того, в то время он был стратегически важным пунктом на ливонском театре военных действий. Помимо всего прочего в Полоцке обосновались литовские про­тестанты, а русские православные, равно как и польско-литовские католики, считали протестан­тизм новой опасной ересью. В борьбе с ним старые противники едва ли не были готовы стать союзниками.  В Полоцке,  у самого  московского

335

 

 

 

рубежа, протестантизм представлялся русскому духовенству вдвойне опас­ным: ведь влияние протестантов могло перешагнуть и эту границу. Некоторые русские вольнодумцы уже связали с протестантизмом свою судьбу. Как раз среди полочан развернул свою деятельность бывший русский еретик Фома, ставший протестантским проповедником. Таким образом, в глазах митрополита Московского Макария и самого царя Полоцк был наиболее подхо­дящим объектом для новой военной кампании.

В начале января 1563 г. русские полки из полутора десятков городов сошлись в Великие Луки для похода на Полоцк. Сформированная армия насчитывала по самым скромным подсчётам не менее 130 тыс. человек и около 200 орудий разных типов и калибров. Возглавил войска сам Иван IV, и до конца своих дней царь гордился этим походом.

В начале февраля московские рати обложили Полоцк со всех сторон. Современники считали по­лоцкий замок первоклассной крепостью, но мощь царской осадной артиллерии была такова, что ядра прошивали крепостную стену снаружи и, пере­летев двор замка, били в неё с противоположной стороны изнутри. Пятая часть стены была уничт­ожена под действием московских пушек.

15 февраля город сдался. Захваченные богатства и артиллерийский арсенал были отправлены в Москву, а население депортировано во внутренние районы России. Полоцкие евреи вынуждены были принять крещение, а двое или трое упрямцев, не пожелавших креститься, отправились на дно реки Двины. Их судьбу разделил и протестантский проповедник Фома, к которому Иван IV испытывал особую неприязнь.

Взятие Полоцка стало величайшим триумфом московского оружия не только в Ливонской, но и во всех предыдущих московско-литовских войнах. Казалось, Ивану IV теперь открыта дорога на Вильно — столицу Великого княжества Литов­ского — и для окончательной победы требуется лишь какое-то небольшое усилие... Но недолгими были радости «полоцкого взятия». Без малого через год на реке Уле, невдалеке от того же Полоцка, армия князя Петра Шуйского потерпела в открытом полевом сражении сокрушительное поражение от литовских войск. Через несколько месяцев ещё одна московская рать была разбита под Оршей. 1564 год ознаменовал собой тот рубеж, когда московский натиск на Великое княжество Литовское был приостановлен почти на столетие.

В лагере врагов Ивана IV оказалась Швеция. В 1569 г. Польша и Литва в результате заключения так называемой Люблинской унии образовали прочное государственное объединение — Речь Посполитую, основная часть военного потенциала которой была мобилизована для борьбы за Ли­вонию. Московское государство испытывало боль­шие внешнеполитические трудности, а на ливонском театре военных действий перешло от наступления к обороне. Дела Ивана IV были бы совсем плохи, если бы не кончина в 1572 г. польского короля Сигизмунда Августа, открывшая долгий период «бескоролевья» в Речи Посполитой, поскольку старый король не оставил наследников и с его смертью пресеклась старинная династия Ягеллонов. Бескоролевье означало полное без­властие и неспособность активно вести боевые действия. На короткий период польским королём стал Генрих Валуа — будущий король Франции Генрих III, вскоре, однако, оставивший Польшу для борьбы за корону у себя на родине. И тогда одним из главных претендентов на польский трон выступил сам Иван IV. Его избрание под­держивали сильные политические группировки как в Великом княжестве Литовском, так и в самой Польше.

Шанс закончить тяжёлую войну наилучшим для России образом был упущен Иваном IV: в своей безмерной гордыне московский государь требовал от поляков и литовцев слишком многого и с трудом шёл на уступки. В 1575 г. он был готов в случае своего избрания взять под защиту католическое духовенство со всеми его имениями и доходами и даже давал понять, что, возможно, и сам перейдёт в католичество. Более того, царь сообщал полякам: «...Все вольности, права, честь и благородство, чины и обычаи, то всё, что перед тем имели и что себе теперь без короля постановили... я соблюдать и сохранять обещаю...» — и это при властном характере царя, ни в чём и никогда не желавшего поступаться своими политическими интересами! Но в одном Иван IV был твёрже алмаза: он требовал уступить Московскому государству Ливонию и Киев, которые не мог до сих пор взять силой. Естественно, никто в Речи Посполитой добро­вольно делать подобных уступок не собирался. И польский трон в итоге занял Стефан Баторий, семиградский воевода, пользовавшийся поддерж­кой турецкого султана.

В Ливонии Иван IV нашёл для себя неплохого союзника против шведов и поляков в лице датского принца Магнуса. Царь отдал ему некоторые ливонские города, создав тем самым зависимое от Москвы государство — королевство Ливонское, во главе которого и встал Магнус. Вновь оживились боевые действия, русские вместе с Магнусом перешли в наступление, один за другим занимая города и замки. Наступление продолжалось не­сколько лет, вплоть до 1577 г. Взяты были Пернов (Пярну), Венден (Кесь), была покорена значитель­ная часть Ливонии. Но своей жестокостью русские войска восстанавливали против себя население присоединённых областей. Что касается Магнуса, то царь довольно скоро поссорился с ним, оскорбив его по своему обыкновению, и это вызвало переход «ливонского короля» в неприятельский стан. Как только царская армия покинула Ливонию, захва­ченные города и земли немедленно начали отпа­дать от Московского государства.

Последний этап Ливонской войны был для Московского государства крайне неудачным. Сте­фан Баторий объявил войну Ивану IV и вторгся на

336

 

 

 

 

 

 

российскую территорию с многочис­ленной, дисциплинированной и пре­восходно вооружённой армией. Рус­ские крепости оказывали ему отчаянное со­противление, но сам государь московский не решался бросать свои последние резервы на помощь осаждённым городам: со времён Казани и первых ливонских походов силы России исто­щились, а опричнина выбила лучших воевод. В 1579 г. пал Полоцк, взятый московскими войсками 16 лет назад. В 1580 г. Стефан Баторий захватил крепость Великие Луки. Взбешённые сопротивле­нием русских, его солдаты устроили в крепости страшную резню. Убивали всех и вся и даже погибшим не давали покоя, вспарывая животы.

В 1581 г. был осаждён Псков. Поляки несли под его стенами колоссальные потери, обе стороны буквально изощрялись в выдумках, стремясь нанести урон неприятелю. Но русские, столь неудачливые в полевых сражениях, при защите своих городов в большинстве случаев оказывались хитроумнее поляков и безнаказанно уничтожали лучших воинов Батория. Псковичи отбили 31 приступ противника и сами совершили 46 вылазок. Тем временем царь безуспешно пытался собрать армию, способную дать отпор Стефану Баторию. Псков по сути дела спас Россию: осаждающие не могли вечно стоять под его стенами, и польский король, видя истощение сил и боевого духа своих воинов, решился на переговоры.

В 1582 г. в Запольском Яме было заключено перемирие между Московским государством и Речью Посполитой сроком на десять лет. Россия теряла Полоцк, Велиж и всю завоёванную ею территорию Ливонии. В 1583 г. Швеция и Мос­ковское государство заключили так называемое Плюсское перемирие, завершившее Ливонскую войну. Иван IV отдал шведам Нарву, Ивангород и ещё несколько русских городов. Главной причиной столь неблагоприятных для русской стороны условий Плюсского перемирия историк С. М. Со­ловьёв считал «потерю в Иоанне надежды по­лучить какой-либо успех в войне с европейскими народами до тех пор, пока русские не сравняются с ними в искусстве ратном».

Итак, Ливонская война, с которой было связано столько надежд, усилий и потерь Московского государства, окончилась для него полным пора­жением, если не крахом.

УСТАНОВЛЕНИЕ ДИПЛОМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ МЕЖДУ МОСКОВСКИМ ГОСУДАРСТВОМ И АНГЛИЕЙ

Великие геогра­фические откры­тия конца XV — первой половины XVI вв., когда ко­рабли Колумба достигли Амери­ки, а Васко да Га­ма, обогнув Африку, указал европейцам новый путь в Индию, несметно обогатили Испанию и Португалию. Завидуя прибылям первооткрывате­лей, англичане и скандинавы устремились на по­иски иных путей в Индию. Одним из самых по­пулярных направлений поисков стал морской, так называемый «северный путь» — вокруг Сканди­навского полуострова на юг и юго-восток, всерьёз оценивавшийся географами XVI столетия как верная дорога в Ин­дию и Китай. Если бы они только знали, какой протяжённой была эта «верная дорога», скорее всего английская эскадра во главе с сэ­ром Хью Уиллоуби не отправилась бы 11 мая 1553 г. в разведыватель­ное путешествие на поиски «север­ного пути».

Три английских корабля — «Добрая надежда», «Благое упова­ние» и «Эдуард — благое предпри­ятие» — обогнули северные берега Скандинавии. Вскоре жестокая бу­ря разбросала корабли. Два пер­вых из них скитались по бурному морю в течение полутора месяцев и в конце концов встали на зи­мовку. Однако англичане не были знакомы с суровыми условиями арктической зимы. Через год мест­ные жители обнаружили два ко­рабля, стоявшие на якоре в гавани в устье реки Арзины. Корабли были в полном порядке, но эки-

Взятие Полоцка Стефаном Баторием. Старинная гравюра.

338

 

 

Иван IV принимает Ричарда Ченслора.

 

 

 

ПОХОД ЕРМАКА В СИБИРЬ

Семье богатых уральских купцов и солепромышлен­ников Строгановых в середине XVI в. царь Иван IV пожаловал земельные владения, граничащие с Сибир­ским ханством. Строгановы обязаны были строить здесь на свои средства городки с острогами (укреплениями), набирать себе пушкарей и пищальников (стрелков) «для бережения» от воинственных соседей. В начале 80-х гг. XVII столетия Строгановыми был нанят отряд волжских казаков во главе с атаманом Ермаком Тимофеевичем.

В то время Сибирское ханство неприязненно и, бо­лее того, враждебно относилось к России. Отряды та­тарских князей — вассалов сибирского хана Кучума — нередко тревожили земли Строгановых набегами и всерьёз «приступали к острогу» в Чердыни — главном опорном пункте России в Приуралье.

В ответ на это осенью 1582 г. казаки Ермака отпра­вились в поход на Кучума. В распоряжении атамана было всего лишь 540 человек или немногим более того, но это были опытные, закалённые воины, вооружённые пищалями — тяжёлыми пороховыми ружьями, бывшими новинкой для их неприятеля. Горстке казаков противо­стояли войска, превосходившие их по численности во много раз, но не знавшие боевой дисциплины и не имевшие никакого опыта обращения с огнестрельным оружием: у Кучума были свои пушки, но ни он, ни его воины не сумели воспользоваться ими в боях с Ерма­ком. В течение нескольких месяцев вооружённые силы Сибирского ханства были разбиты по частям. Ермак и его товарищи заняли столицу ханства — город Кашлык. Нельзя сказать, что победа была лёгкой и бескровной. Особенно упорным было сражение у озера Абалак с отборными воинами царевича Маметкула в декабре 1582 г.; в этом бою пало несколько десятков казаков, прежде чем был достигнут успех.

Летом 1583 г. Ермак прислал своих людей к самому Ивану IV с известием о том, что его казаки «царство Сибирское взяли и многих живущих тут иноязычных людей под его государеву царскую высокую руку подвели...».

После целого ряда поражений в Ливонской войне сообщения об удачах в Сибири были восприняты в Москве с огромной радостью. Царь одарил посланцев деньгами и сукном, а на помощь Ермаку вскоре отправился отряд князя Семёна Волховского. Однако как сам Волховской, так и многие из его стрельцов и некоторые казаки умерли в Кашлыке зимой 1584 г. от острого недоедания и страшных морозов, стоявших в ту зиму. Несмотря на это, Ермаку полтора года удавалось сохранять за собой сибирскую столицу и отбивать новые набеги татар.

Кучум перекрыл пути подвоза хлеба из Бухары в Кашлык. Ермак вынужден был отправиться в новый поход, чтобы снять Кучумов заслон, — иначе казакам грозила голодная смерть. В ночь с 5 на 6 августа 1585 г. Кучум внезапно напал на лагерь казаков, почему-то не выставивших охрану. Пало множество соратников Ермака, прочие же устремились к стругам (судам), чтобы уйти от погони по реке. Атаман до конца прикры­вал отступление своих товарищей и в последний момент попытался запрыгнуть в уходящий струг. Но прыжок уставшего, израненного воина был неверен — Ермак упал в воду, и тяжёлая кольчуга потянула его ко дну. Так окончил жизнь покоритель Сибири.

После гибели Ермака борьба за Сибирь продолжа­лась ещё довольно долго. Кашлык русским вновь уда­лось занять лишь через несколько лет, а остатки орды Кучума были разгромлены отрядом Андрея Воейкова в 1598 г.

пажи их были мертвы... Не выжил ни один из отважных моряков.

Третьим кораблём руководил главный кормчий экспедиции (по современным понятиям — штур­ман) Ричард Ченслор. В конце августа 1553 г. шторм вынес его судно к берегам до сей поры неведомого англичанам «варварского королев­ства» — Московии. Ченслор, не растерявшись, назвался послом английского короля Эдуарда VI, вступил в переговоры с местными властями и добился встречи с самим русским царём.

Иван IV сразу оценил значение этого факта, обнаружившего возможность поддерживать связь с Западной Европой через Белое море. В даль­нейшем он рассматривал Англию как потен­циального европейского союзника в планируемой им войне за Ливонию. Его интересовали англий­ские военные специалисты, поставки вооружения и свинца, наконец, английская звонкая монета, которая могла перечеканиваться в русские ко­пейки. Поэтому государь московский сразу пре­доставил английским купцам беспошлинную тор­говлю по всей подвластной ему территории. Англичане же преследовали цели иного рода: уподобляя Россию индийским княжествам, они рассматривали её как государство, из которого при помощи торговли можно выкачивать по­рядочную прибыль, а в случае политических осложнений открыто применять военную силу. По крайней мере подобная возможность впоследствии обсуждалась, и был даже выработан план захвата Русского Севера. Однако до дела не дошло: Иван IV оказался серьёзным противником, и воевать с ним было бы рискованно.

В первые годы русско-английского знакомства произошёл обмен посольствами, и между обоими государствами установились самые тёплые, дру­жественные отношения. В Лондоне была учреж­дена «Московская компания», занимавшаяся тор­говлей с Россией и богатевшая год от года. Иван Грозный был столь милостив к англичанам, что собственные подданные порой именовали его «английским царём».

Сложности начались в 60-е гг. XVI в. Англичане требовали предоставления им права монопольной торговли на территории Московского государства, мотивируя это тем, что именно они «открыли» Россию и на этом «открытии» изрядно поистра­тились. Причина завышенных требований англий­ской стороны заключалась в том, что «Московская компания» терпела большие убытки от конку­рентов — в основном голландских купцов, обосно­вавшихся в России задолго до прибытия экспе­диции Уиллоуби и сохранявших в ней прочные позиции, несмотря на деятельность «Московской компании». Царь удивлялся настойчивости анг­личан. Русские, пояснял он, издавна ведут торг с европейскими народами, да и без английских товаров Московское государство «не скудно было». Со своей стороны Иван IV искал возможности породниться с английским королевским домом (пробовал даже свататься к Елизавете Тюдор), а

340

 

 

 

также пытался договориться о предоставлении ему в Англии убежища на тот случай, если он будет вынужден бежать из России, спасаясь от гнева собственных подданных, возмущённых жестокостями его правления. На все эти пожелания он получил весьма уклончивые ответы.

Отношения осложнялись и тем, что дальнейшая разведка англичанами «северного пути» вдоль побережья России стала встречать противодейст­вие со стороны московского правительства — в Москве справедливо усмотрели в этом угрозу государственным интересам страны.

Свою роль сыграло и то, что среди служащих «Московской компании» нашлось несколько мо­шенников, которые, действуя якобы от имени этого предприятия, проворачивали в России сом­нительные финансовые операции. Им под стать были русские приказные люди (чиновники), не упускавшие случая под тем или иным предлогом запустить руку в карман английских купцов... В результате взаимные расчёты государевой казны и «Московской компании» оказались настолько запутанными, что невозможно было определить правых и виноватых, должников и кредиторов. По царскому распоряжению корреспон­денция, шедшая из России в Англию, распечатывалась и проверялась: нет ли в ней каких-либо «оскорбительных вестей».

Конфликт дошёл до того, что в 1570 г. Иван IV в великом гневе написал Елизавете I весьма резкое послание, в котором объявил: «...Все наши грамоты, которые до сего дня мы давали о торговых делах, мы отныне за грамоты не считаем!» Таким образом «Московская компания» лишилась всех привилегий в России.

С течением времени, однако, несмотря на многочисленные трения между русскими и анг­личанами, стороны пришли к примирению, и часть льгот английским купцам была возвращена. Борис Годунов также оказывал им покровительство, а одного из англичан — Джерома Горсея — даже сделал своим доверенным лицом. Но те милости и привилегии, которых «Московская компания» добилась от Ивана IV в первые годы своего существования, она уже утратила навсегда. Поло­жение англичан в России конца XVI — первой половины XVII вв. мало чем отличалось от положения всех прочих европейцев.