ВОЙСКО МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА В XV—XVII ВЕКАХ

СЛУЖИЛЫЕ ЛЮДИ

Английский морепла­ватель Ричард Ченслор с удивлением и восхищением отзывался о русских воинах XVI в.: «Простой солдат не имеет ни палатки, ни чего-либо иного, чтобы защитить свою голову. Наибольшая их защита от непого­ды — это войлок, который они выставляли против ветра и непогоды, а если пойдёт снег, то воин отгребает его, разводит огонь и ложится около него. Так поступает большинство воинов великого князя, за исключением дворян, имеющих особые собственные запасы... Каждый должен добывать или нести провизию для себя и для своего коня на месяц или два, что достойно удивления. Сам он живёт овсяной мукой, смешанной с холодной во­дой, и пьёт воду. Его конь ест зелёные ветки и тому

Парадное оружие. XVII в.

подобное, стоит в открытом холодном поле без крова и всё-таки работает и служит хорошо. Я спрашиваю вас (англичан. — Прим. ред.), много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов та­ких, которые смогли простоять с ними в поле хотя бы месяц?»

Русский воинский человек вставал в один строй со своим отцом и старшими братьями, достигнув пятнадцати лет. А покидал службу, имея за плечами по нескольку десятков кампаний, на­полненных боями и военными тяготами, изу­веченный многочисленными ранениями, если, конечно, доживал до старости. Век воина Москов­ского государства обыкновенно был краток: он рано взрослел и рано погибал. И это понятно: совсем не трудно на протяжении двух столетий назвать периоды многочисленных крупных войн; не составляет особого труда отыскать годы, когда приходилось воевать на два, три, четыре фронта одновременно. Но со времён Ивана III до правления Петра I почти нет периода, когда все русские рубежи были бы мирными и не нужно было бы давать отпор неприятелю. Старомосковское об­щество к войне было привычно, оно почти постоянно жило в состоянии военного времени. Всё его устройство как нельзя лучше подходит под определение походного стана, всеобщего военного лагеря, в котором социальные группы и сословия делятся на тех, кто непосредственно сражается, и на тех, кто поддерживает бойцов материально или духовно. Государство было военизировано до предела, и даже сами государи московские нередко выступали со своими войсками в дальние походы.

Иностранцы, путешествовавшие по России, часто определяли численность русских войск колоссальными цифрами: 300—350 тыс. и даже 500 тыс. воинов. Цифры эти сильно завышены. По подсчётам отечественных историков, в XVI в. Московское государство в лучшем случае могло располагать армией в 150—200 тыс. воинов, включая крепостные гарнизоны. После огромных потерь времён Смуты начала XVII в. русские войска едва-едва насчитывали 100 тыс. И только в последней четверти XVII в. численность воору­жённых сил России вновь начала подходить к 200 тыс. человек.

Вместе с тем иностранные писатели были не так уж неправы в своих оценках: они на самом деле

397

 

 

 

могли видеть громадные 200—300-тысячные русские полевые армии, но только ударное ядро составляло в них едва ли треть. В наиболее серьёзных и важных походах к боевым соединениям присоединялись отряды вспомогательного характера, так называемые «посошные рати», «посоха», «даточные люди» слабо организованные и едва во­оружённые ополчения, состоявшие из вчерашних посадских людей и крестьян. «Посоха» была малопригодна в боевых действиях, её использовали для охраны обозов, строительства дорог и всякого рода инженерных работ при осадах вражеских крепостей. Иногда «посошная рать» была столь многочисленной, что в несколько раз превосходила настоящие боевые полки.

Основу вооружённых сил Московского государ­ства составляло дворянское ополчение. Дворяне и «дети боярские» получали земельные владения от московских государей или от богатейших князей, бояр, церковных иерархов и монастырей, имевших собственные боевые отряды. За эту землю они обязаны были нести военную службу. Полученный участок земли с крестьянами (поместье) должен был не только обеспечивать самого дворянина и его семью, но и давать возможность приобретать воинское снаряжение, боевого и заводных (т. е. запасных) коней, вооружать одного или несколь­ких боевых холопов (военных слуг, отправляв­шихся в походы вместе со своими господами — дворянами). Во время особых смотров проверялась готовность дворянских отрядов к боевым дейст­виям: на эти смотры каждый дворянин обязан был являться в полном вооружении, «о дву конь», и если размеры его поместья были достаточно велики, то с вооружёнными людьми. В случае неявки на смотр в списке против фамилии неявившегося ставилась пометка «нет». «Нет­чика» наказывали сурово: ему в мирное время угрожала конфискация поместья, а если шла война — то телесное наказание, заключение в тюрьму и даже смертная казнь. Штраф или «убавление» земельного оклада полагались за неявку на смотр, опоздание в поход, прибытие в «худых» доспехах или без положенного числа военных слуг. Напротив, в награду за «исправную службу» поместье могли увеличить или выдать дополнительное денежное жалованье.

Иностранцы удивлялись русским воинским обычаям: по их мнению, московский государь ухитрялся содержать огромное войско, не платя воинам ни гроша. Но это не совсем так: помимо

С. В. Иванов. «Смотр служилых людей».

398

 

 

 

земельных «дач» служилые люди получали также и небольшие денежные «дачи». На смотрах перед походами с них взымали даже своеобразный «налог на войну» — по одной мелкой серебряной монете. Подсчётом полученных монет устанавли­валось точное количество собран­ных воинов. По прибытии из похо­да каждый забирал свою монету, а остаток давал представление о по­терях.

В войсках поддерживался стро­гий порядок: если к кому-то из служилых людей прибывал гонец от имени государя с приказом явиться на сбор или для несения какой-либо службы, то ещё до того, как гонец поскачет в обратный путь или к другим служилым людям, получивший приказ обязан был вскочить на коня или сесть в сани и с оружием в руках отправиться в поход, даже если он болен или ранен.

Служилый человек из дворян или детей боярских вооружён был, как правило, саблей или боевым топором, кинжалом и луком со стрелами (огнестрельное оружие в дворянском ополчении было боль­шой редкостью, незначительное его количество появилось только в XVII в.). Из защитного вооруже­ния использовались шлемы, кожа­ные шапки с нашитыми на них железными бляхами, кольчуги, на­грудники, «дощатые доспехи» (т. е. кольчуги, усиленные металлическими пластинка­ми), щиты, которые всё больше выходили из моды. Но отнюдь не у всех хватало средств на покупку на­стоящих доспехов: многим служилым людям приходилось воевать или совсем без них, или в тегиляях — толстых кафтанах, подбитых ватой.

Всю жизнь, с юности и до старости, дворяне обязаны были нести военную службу. Война входила в их плоть и кровь и вместе с дворянским званием передавалась по наследству — от заху­далых детей боярских из дальних городов до князей из рода Рюриковичей, потому что все они считались служилыми людьми «по отечеству», т. е. из поколения в поколение, от деда к отцу, от отца к сыну. За долгие годы и десятилетия занятий военным делом они приобретали навыки воинов-профессионалов. Посол германского императора в Москве барон Сигизмунд Герберштейн свиде­тельствует в своих записках о высоком умении русских кавалеристов: «Повод из узды у них употребляется длинный... они привязывают его к пальцу левой руки, чтобы можно было схватить лук и, натянув его, пустить в ход. Хотя они вместе и одновременно держат в руках узду, лук, саблю, стрелу и плеть, однако ловко и безо всякого затруднения умеют пользоваться ими». В XVI в. русская конница была грозной силой и могла противостоять в открытом бою и туркам, и татарам, и ливонским рыцарям, и польско-литовской шляхте. Но она была слишком плохо организованной. В XVII в. современники уже писали о дворянском ополчении без особого восторга: «Они никакого строя не знают». С распространением ручного огнестрельного оружия и регулярных армий наёмников, обученных всем тактическим новшествам, дворянская конница России становится малоэффективной. На полях битв 13-летней войны между Россией и Речью Посполитой (1654—1667 гг.) она нередко терпела от поляков и литовцев тяжёлые поражения, и уже сами воеводы стали считать её пригодной разве что для подавления восстаний. В Петровское время дворянское ополчение отходит в прошлое.

Помимо служилых людей «по отечеству» нема­лую часть вооружённых сил Московского государ­ства составляли служилые люди «по прибору», существовавшие на государево денежное жало­ванье. Среди них самыми многочисленными были стрельцы — пехота, вооружённая пищалями (фитильными ружьями) и боевыми топорами особой формы (бердышами). Небольшая часть стрельцов, служивших при государе, была посаже-

Дворянская конница в полном боевом вооружении. Гравюра XVI в.

399

 

 

 

на на коней, и назывались эти стрель­цы «стремянными».

Первое упоминание об использова­нии ружей в русском войске относится к 1501 г., когда псковичи нанесли пищальным огнём тяжё­лый урон осаждавшим их город ливонским немцам. Но первые постоянные части пеших стрелков — «стрельцов» — были сформированы только при Иване IV (около 1550 г.). 3 тыс. выборных, лучших, стрельцов были разделены на шесть «статей» (позднее стрелецкие подразделения стали называть «приказами») по 500 человек. Царь велел им жить в Москве, в Воробьёвской слободе, «а головы (так именовались офицеры. — Прим. ред.) у них учинил детей боярских». Численность стрелецкого войска быстро росла: не минуло и полутора десятков лет после его возникновения, а в нём уже насчитывалось 12 тыс. человек. К концу XVI в. стрельцов было 20—30 тыс., а в середине XVII в. — около 50 тыс. человек

Стрельцы стали буквально незаменимыми при осаде и обороне крепостей. Они штурмовали Казань (1552 г.) и Полоцк (1563 г.), без стрельцов не обходился гарнизон любого мало-мальски солидного русского города. Очень неплохо зареко­мендовало себя стрелецкое войско в дальних

сибирских походах, когда стрельцы и их ко­мандиры должны были надеяться только на самих себя. Однако в полевых условиях, во время больших сражений, если пехоту не поддерживала дворянская кавалерия, то довольно часто её хватало лишь на один-два залпа, и после этого неизбежно следовало отступление под натиском шляхетской польско-литовской конницы или спа­янных железной дисциплиной отрядов евро­пейских наёмников шведского короля.

Царское жалованье было невелико и часто задерживалось. Чтобы заработать себе на жизнь, стрельцы часто брались за ремёсла и торговлю, заводили хозяйство, перемешивались с прочим посадским населением. Те из них, кому удавалось приобрести состояние, уже не желали рисковать головой на опасной военной службе и нанимали вместо себя других людей для отправки в походы и несения караульной службы. Во второй половине XVII в., с появлением пеших регулярных полков нового строя (см. ст. «Полки нового строя»), обученных и вооружённых по европейским образ­цам, стрельцы теряют своё былое значение, зато становятся настоящим рассадником бунтов и смут. При царевне Софье и юном Петре I в 80—90-е гг. XVII в. стрельцы боролись за сохранение особого,

 

С. В. Иванов. «Стрельцы».

400

 

 

привилегированного положения военного сосло­вия, но в то же время служба становилась для них обременительной обузой. Подавив сопротивление стрельцов, Софья сократила число стрелецких полков, а Пётр I поставил на «старой пехоте» крест.

СЛУЖИЛЫЕ ТАТАРЫ В МОСКОВСКОМ ВОЙСКЕ

Со времён Василия II на постоянной воен­ной службе у москов­ских государей числились большие отряды татар. При Иване IV в Москве служило 10—20 тыс. татар. «Столицей» служилых татар стал город Касимов на Оке (до 1471 г. — Городец-Мещерский), и касимовский царь занимал в Московском государстве весьма высокое положение удельного князя. Более всех среди «касимовских царей» прославился Щигалей (Шах-Али). Ему приходилось выполнять роль ка­занского хана — московского подручника, поса­женного на престол волей России; во время Ливонской войны Щигалей водил московские войска, возглавляя целые армии (см. ст. «Внешняя поли­тика Московского государства при Иване IV»).

Служилых татар старались использовать про­тив западных соседей, опасаясь их сговора с соплеменниками во время боевых действий на восточных рубежах Московского государства. Сое­динения служилых татар играли важную роль в войсках государей московских: согласно известию новгородской летописи, в решающей битве между войсками Новгородской республики и Ивана III на реке Шелони именно засадный полк московских служилых татар нанёс новгородцам решающий удар. В 1563 г. движение 15-тысячного отряда татар по дороге из Полоцка к литовской столице Вильно заставило литовцев поторопиться с заклю­чением перемирия.

ИНОСТРАННЫЕ НАЁМНИКИ

В МОСКОВСКОМ

ВОЙСКЕ

Очень рано в русской ар­мии появились наёмные иностранные офицеры и солдаты, а также специа­листы разного рода и военные врачи. Ещё при

Иване III знаменитый болонский архитектор Ари­стотель Фиораванти, создатель Успенского собора в Кремле, ведал литьём русских пушек и вместе с московскими войсками участвовал в походе на Тверь. Итальянцы прижились в армии государей московских, их долгое время использовали в ка­честве военных инженеров («розмыслов»), особен­но при осаде крепостей.

От времён Василия III сохранилось известие о найме уже целого корпуса иностранных солдат: по словам иноземного посла, в 1526 г. «он (Васи­лий III. — Прим. ред.) имел из литовцев и всякого сброда людей почти тысячу пятьсот пехотинцев». Пушечным литьём при Василии III занимались немцы и итальянцы, и немцы же служили пушкарями.

Московские стрельцы.

Иван IV отправлял своих агентов в Европу с целью найма военных специалистов. После того как московская армия в ходе Ливонской войны заняла Нарву, корабли из Дании, Англии и Германии стали ежегодно привозить стратегиче­ские товары (серу и селитру, свинец, ручное огнестрельное оружие — самопалы и пистоли), а также разного рода мастеров, искусных в военном деле. В 1569 г. Иван IV предлагал английской королеве Елизавете I заключить договор, согласно одной из статей которого было бы дано разрешение «поступать в службу великого князя всем тем мастерам и ремесленникам, которых он отыщет в её королевстве для лучшего устройства своего военного дела». Вполне понятно, что западный сосед Ивана IV, польский король Сигизмунд Ав­густ, был напуган результатами «нарвского плава­ния» и, не желая усиления русской армии, умолял Елизавету I запретить его.

При Иване IV на московской службе числилось 1200 иностранных солдат и офицеров, заведена была шотландская рота, которой командовал Джимми Лангетт, а также наёмная кавалерия, возглавляемая нидерландским дворянином Захариусом Глизенбергом. Наёмники были поселены в Немецкой слободе на Болвановке под Москвой.

401

 

 

 

ВОРОТНИКИ,

ЗАТИНЩИКИ, ПУШКАРИ

И СЛУЖИЛЫЕ КАЗАКИ

Служилыми людьми «по прибору» (т. е. существо­вавшими на государево денежное жалованье) назы­вали не только стрельцов. К ним причисляли воро'тников, затинщиков, пушкарей, служилых («городовых») казаков и других ратников.

Затинщики и воротники назначались, как правило, из посадских людей. Занятия мелкой торговлей и ремеслом они успешно совмещали с военной службой. Обязанностями воротников считалась оборона городских стен и ворот, а также сменное несение караула. Главным оружием затинщиков была тяжёлая «затинная пищаль» — нечто среднее между небольшой пушкой и ружьём. Ходить с ней в походы было весьма затруднительно, однако при обороне крепостей именно затинные пищали представляли собой грозное оружие. Установленные «за тыном», т. е. за стеной (отсюда и название), они были неуязвимы для враже­ского огня.

Пушкарей (артиллеристов) вознаграждали деньгами, а иногда и земельными пашенными наделами. Служба их передавалась по наследству. В XVI—XVII вв. в городах выросли «пушкарские слободы» — целые поселения, где жили эти воины со своими семьями. В середине XVI в. для них были учреждены специальные «уставные грамоты», которые определяли порядок и условия военной службы и её обеспечения. Любопытно, что среди пушкарей Московского государства можно было встретить немало иноземцев, чаще немцев.

Служилые, или «городовые», казаки, которых на­бирали на службу из «вольных казаков» российских окраин, впервые упоминаются в источниках ещё в XV в. В следующем столетии уже многие тысячи таких казаков числились на московской службе. Они участво­вали во всех крупных военных кампаниях Московского государства. Как и пушкарей, городовых казаков жало­вали деньгами и землёй, причём землю они нередко получали в коллективное пользование. Правда, земельные наделы им давали меньших размеров, чем служилым людям «по отечеству» (т. е. дворянам, которые считались служилыми из поколения в поколение по наследству), но по сравнению со служилыми «по прибору» казаки были в большем выигрыше. Нередко они становились «детьми бояр­скими», приобщаясь таким образом к низшему звену дворянского сословия. Особенно грозную силу казаки представляли во времена Смуты начала XVII в. Общая численность их возросла в несколько раз, казачье войско всё больше напоминало настоящую армию. Очень часто гарантией победы одного из противников был переход на его сторону казачьих отрядов.

Во времена царя Фёдора Ивановича в москов­ских войсках было уже 4300 иностранцев, глав­ным образом поляков и жителей Украины, находившейся тогда в составе Речи Посполитой, а также голландцев, шотландцев, греков, турок, датчан и шведов. По-прежнему немцы служили в артиллерии; начали наниматься в русское войско первые французы, среди которых оказался капи­тан Жак Маржерет, оставивший весьма подробные мемуары о своём пребывании в России времён Смуты. А Борис Годунов принимал на службу лифляндских (прибалтийских) дворян, давая им поместья так же, как и дворянам русским.

До начала XVII в. иностранных наёмников старались использовать на восточных и южных границах, против крымских и сибирских татар, — по той же причине, по какой служилых татар отправляли на западные рубежи. Но Смута нарушила эту традицию: хорошо организованные и вооружённые отряды иностранцев начали вы­ставлять против поляков, поскольку в обстановке всеобщего «разброда и шатания» не всегда можно было рассчитывать на верность собственно русских войск. Первые Романовы после Смутного времени возобновили найм солдат и офицеров в Европе. С конца 20-х гг. XVII столетия численность их стремительно возрастает в связи с готовящейся войной за Смоленск с Речью Посполитой, и в 1632 г. иностранных наёмников насчитывалось уже более 6 тыс. В московское войско начинают принимать с разбором, требуют от наёмников «честные отпуска», т. е. документы, удостове­ряющие их военную «квалификацию» и послуж­ной список. Правительство было озабочено вербов­кой не столько рядовых, сколько «начальных людей», которые смогли бы выполнять обя­занности инструкторов. В 1630—1670 гг. евро­пейских офицеров брали на службу сотнями. Таким образом, вовсе не Пётр I впервые предоста­вил иностранцам возможность карьеры в русской армии: к началу его правления наёмники и военные специалисты из Западной Европы уже составляли солидный процент в вооружённых силах России.

АРТИЛЛЕРИЯ

ГОСУДАРЕЙ

МОСКОВСКИХ

Первые известия о появле­нии на Руси пушек относятся к 80-м гг. XIV столетия. В 1382 г. москвичи встретили пушечным огнём с крепостных стен ордынцев хана Тохтамыша. Артиллерия неоднократно применя­лась на Руси и в XV в. — во время междукняже­ских конфликтов. Но её использовали только при осаде или защите крепостей, да и «искусство рус­ских пушкарей было невелико» — так (во всяком случае, ещё в первой четверти XVI в.) отзывались о нём приезжие иностранцы.

Но при Василии III положение вещей реши­тельно меняется: во-первых, количество орудий растёт чрезвычайно быстро (например, под Смо­ленском в 1512 г. у государя московского было уже 2 тыс. пушек); во-вторых, артиллерию стали

402

 

 

 

включать в состав полевых армий и применять в сражениях. Тогда же родилась и русская конная артиллерия.

В эпоху правления Ивана IV появляются первые известные русские пушечные литейщики (Семён Медведев, Андрей Чохов и др.), а царские пушкари приобретают в бесконечных войнах огромный опыт. Пушки, или, как их тогда называли, «наряд», сыграли первостепенную роль во время взятия русскими войсками Казани, Феллина (Вильяна), Нарвы и Полоцка. Во время осады Полоцка в феврале 1563 г., как об этом рассказывал впоследствии один из очевидцев, стоял такой пушечный гром, что казалось, будто «небо и вся земля обрушились на город». Москов­ские пушки бомбардировали стены городского замка ядрами весом более 300 кг. Во времена правления Ивана IV калибр пушек, привезённых в 1552 г. под стены Казани, измеряли величинами ядер: «в колено человеку и в пояс». В 1577 г., когда армия Ивана Грозного пыталась взять Ревель (Таллинн), каждое русское орудие сделало по тысяче выстрелов. Пушкари научились применять каменные, свинцовые и железные ядра, железный «дроб» и огненные снаряды — ядра, раскалённые на огне. Каждый год зимой артиллеристы упраж­нялись в стрельбе за чертой Москвы, ведя огонь по деревянным срубам, наполненным землёй.

В конце XVI в. московский артиллерийский ар­сенал (т. е. запасы вооружения и боеприпасов) был одним из лучших в Европе. Один англичанин, по­сетивший тогда Россию, заметил: «У русских пре­красная артиллерия из бронзы, всех родов: ма­ленькие пушки, двойные, королевские, фальконеты, василиски и прочие. У них же есть шесть бое­вых орудий, ядра которых до аршина высотой, так что, когда они летят, их легко различаешь. У них много мортир, из которых они стреляют греческим огнём (зажигательной смесью. — Прим. ред.)».

В XVII в. значение артиллерии выросло, вновь увеличилось и количество пушек. В 140 крепостях России, не считая Москвы и сибирских городов, находилось около 4 тыс. орудий с большим запасом ядер, пороха, гранат и других «пушечных припа­сов». Большие армии отправлялись в походы, располагая «нарядом» по нескольку сотен стволов разных типов: «проломные», «гранатные», «скоро­стрельные» пушки и др. Со второй половины XVI в. каждому полку придавался «полковой наряд» — определённое количество орудий. Более того, при царе Алексее Михайловиче каждая рота дворцовой охраны имела свои собственные пушки. Сам Алексей Михайлович изобретал новые их типы. Петровская эпоха застала русскую артил­лерию в состоянии бурного развития.

ТАКТИКА

И УПРАВЛЕНИЕ

ВОЙСКОМ

В походах и сражениях вто­рой половины XV — начала XVII вв. армии московских государей делились на пол­ки. Для участия в малозначительных боевых опе­рациях обычно отправляли армию, состоявшую из

Пушка, отлитая в Москве

иностранным мастером

Павлином Фрязиным в 1488 г.

Летописная миниатюра.

трёх полков, в крупных — из пяти: «большой полк», «передовой полк», «полк правой руки», «полк левой руки» и «сторожевой полк». Первый из них был всегда самым мощным и многолюдным, несколько слабее его бывали передовой полк и полк правой руки, а самыми малочисленными — полки левой руки и сторожевой. В самых зна­чительных походах к этим воинским соединениям добавлялись два других: «государев полк» — от­борный, сильнейший в армии, в состав которого входил двор государя; и, кроме того, «яртоул» — небольшой дозорный отряд. Численность полков варьировалась от нескольких сотен до многих ты­сяч воинов (в зависимости от масштабов похода), и в их число входили дворянская конница, слу­жилые татары и казаки. Стрельцы и «наряд» (артиллерия) имели свою собственную, отдельную от полков организацию. Только в середине XVII в. в связи с зарождением полков нового строя в войсках России начали появляться воинские части с постоянными составом и численностью.

Чаще всего военные действия начинались в мае и прерывались в августе, когда дороги размывало дождями. Или же в поход выходили по зимним дорогам, по льду рек, в ноябре — феврале, до весенней оттепели и распутицы. Ежегодно на южную границу — к Оке и в рязанские земли — отправлялись десятки тысяч воинов, чтобы оборо­нять рубеж от татарских набегов. В битвах с татарами московские воеводы любили применять «гуляй-город» — подвижную крепость, состояв­шую из щитов, поставленных на телеги, из-за

403

 

 

 

Иван IV в походе.

Миниатюра из рукописной книги.

которых стрельцы ружейным и пушечным огнём отгоняли легкоконных всадников. В 30—50-х гг. XVII в. на юге России были построены мощные «засечные черты» — линии укреплений, усилен­ных крепостями («острогами»), ставшие прочной преградой на пути крымчаков. Необходимость в «гуляй-городе» отпала.

Против западных соседей использовалась иная военная хитрость: по словам итальянца Барберини, посетившего Московское государство при Ива­не IV, «всякий раз, когда случится московскому государю затеять войну, он повелевает, чтобы по дороге были всеми поселянами выставлены их лошади для почтовой езды, и таким образом от шести до восьми тысяч людей, по пятисот человек разом, пролетают в несколько часов из одного места в другое, так что войско вторгается в неприятельскую землю внезапно».

В открытых полевых сражениях московским

войскам не очень-то везло, поскольку они не отличались высокой организованностью. Но при осаде или обороне крепостей ратники московских государей проявляли и упорство, и мужество, и высокое воинское искусство.

В бою русские полки издавали ужасающий шум и грохот, но не столько из-за ружейной и пушечной пальбы, сколько благодаря бою в барабаны («накры»), литавры, бубны, которые вёз с собой чуть ли не каждый всадник, а также завыванию зурн и разных типов труб, позаимствованных у восточных народов. Подобным образом воеводы пытались устрашить неприятеля. В иных случаях при помощи барабанных сигналов производилось управление войсками.

Во главе полков и крепостей ставились одновре­менно по двое-трое воевод, чтобы они присматри­вали друг за другом и не позволяли старшему из них — первому воеводе — замышлять измену или проявлять нерадение к делам. У стрельцов и при «наряде» всегда стояли отдельные воеводы. Через год или два всех воевод в крепостях меняли. В помощь воеводам назначались грамотные чинов­ники — дьяки. Основным фактором при распре­делении должностей («мест») считались знатность и занятие предками более или менее важных постов, хотя наряду с этим учитывалась и «служба», т. е. служебные качества кандидатов на должность. Если одному из воевод казалось, что менее знатный человек занял в войске «место», равное его собственному или выше, то он прини­мался «местничать»: писать челобитные на имя государя, жалуясь, что ему «невместно» сидеть на должности ниже такого-то «худородного».

Местничество имело силу почти что закона. Во время боевых действий местнический спор мог страшно навредить делу: например, в 1530 г. под Казанью московские воеводы несколько часов подряд спорили, кому из них достойнее будет первому войти в город, в момент, когда ворота были отворены, а сами казанцы в страхе покинули стены. Между тем полил дождь, пушки и пищали были брошены стрельцами у самых стен. Казанцы пришли в себя, захватили «пищальный наряд» и организовали отпор. В 1579 г. местничать затеяли младшие воеводы в Полоцке, в то время как городу угрожали польско-литовские войска короля Сте­фана Батория. Местнические дела отличались упорством и обоюдным нежеланием уступать: ведь за спиной спорщиков стояли их семьи и роды, которые потерпели бы «поруху в чести» в случае проигрыша местнического дела. Впоследствии внучатому племяннику могли припомнить, что когда-то брат его деда «сидел двумя местами ниже» такого-то, и потому ему сейчас «невместно» быть наравне с потомками начальника дальнего и непрямого родственника. Поэтому знатные люди предпочитали не идти в поход, подвергнуться царской опале и ссылке, но только не претерпеть

404

 

 

Боевой корабль «Орёл», построенный при Алексее Михайловиче.

 

 

 

Вооружение русских воинов.

местнического «бесчестия». Один из любимцев Ивана Грозного, видный опричник и думный дворянин Михаил Безнин, заявил, что в случае проигрыша местнического дела он уйдёт в мо­настырь. Не имея в своём распоряжении никаких других «начальных людей», кроме тех, кто происходил из родов российской знати, государи московские долго мирились с местничеством. В 50-х гг. XVI в. оно было несколько ограничено, но просуществовало ещё более века. Отменил его лишь царь Фёдор Алексеевич в 80-х гг. XVII в.

Роль «министерства обороны» Московского государства играл Разрядный приказ, ведавший назначением на все должности, формированием полевых действующих армий и крепостных гарни­зонов, а также обеспечением служилых людей землёй. Другими «военными» приказами были Стрелецкий и Пушкарский. В XVII в. к ним добавилось несколько новых: Казачий, Инозем­ский и Рейтарский приказы, Приказ сбора ратных людей, Приказ сбора даточных людей, Приказ драгунского и солдатского отпуска. Все эти последние учреждения просуществовали по не­скольку десятилетий. Названия сами указывают на род выполняемых ими функций.

За трусость, измену или упущение по службе служилого человека ожидали конфискация зе­мельных владений, заточение в тюрьме, наказание кнутом, невзирая на знатность и возраст, и даже осуждение на пытку и смертную казнь. Зато и награждать московские государи умели щедро. Наградами в XVI—XVII вв. могли служить новые поместья, деньги, драгоценности, меха, шубы. Знаком особого отличия считались золотые монеты и своего рода медали из золота с изображением царствующих особ.

Российские и иностранные историки по-разно­му оценивали эффективность военной машины Московского государства: всё устройство русских вооружённых сил попеременно то подвергалось преувеличенно резкой критике как никуда не годное, то превозносилось до небес как неизменно победоносное. Наиболее разумное и трезвое суж­дение по этому поводу принадлежит английскому историку Джону Кипу. Он полагает, что в допетровское время русская система военной организации и управления войсками, несмотря на всю громоздкость и хаотичность, была хорошо приспособлена к решению стоявших перед ней задач, проявляла гибкость и быстродействие. Хотелось бы добавить, что, когда назревала необходимость проведения реформ в военной сфере, русское правительство, стремясь не отстать от Европы, прикладывало в этом направлении максимально возможные усилия и никогда не жалело средств.

406

 

 

 

ПОЛКИ НОВОГО СТРОЯ

Полки нового (иноземского) строя в Москов­ском государстве, организованные и во­оружённые по европейским образцам, стали зародышем, из которого впоследствии выросла колоссальная европеизированная армия Россий­ской империи. Они появились накануне Смо­ленской войны с Польшей (1632—1634 гг.), хотя служба иностранцев в русских войсках уже имела к тому времени вековую предысторию. Государи московские охотно нанимали на службу выходцев из Западной Европы, стремясь иметь отряды, на верность которых можно было бы положиться даже в тех случаях, когда вызывает сомнение верность собственных подданных. Помимо этого отряды иноземцев имели по сравнению с русскими служилыми людьми неоспоримые преимущества: европейские наёмники были обучены всем воен­ным новшествам и прекрасно знали главного противника в случае военных действий с Польшей или Швецией — своего же брата, наёмника.

Ещё в конце XVI в. многие иностранцы состояли на военной службе в Московском госу­дарстве. Большинство из них были поляки, захваченные в плен или перешедшие на сторону России в ходе Ливонской войны. В годы Смутного времени количество иноземцев в русской армии возросло, появились целые военные подразделе­ния, организованные из одних иноземцев. В 1614 г. 130 иноземцев польской службы, сдавших русским войскам крепость Белую, перешли на русскую службу и образовали особую роту «бельских немцев» («немцами» в то время именовали большинство иностранцев). «Вельские немцы» делились на «шкотских» и «ирлянских», т. е. шотландцев и ирландцев. (Среди них служил и предок знаменитого русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова, шотландец по происхож­дению, прапорщик Лермонт.)

Для организации и обеспечения всем необхо­димым иноземцев, находящихся на русской воен­ной службе, в 1624 г. было создано особое государственное учреждение — Иноземский при­каз. Иностранцы приезжали в Россию из разных стран Западной Европы — Австрии, Англии, Германии, Дании, Швеции, Шотландии. За выезд из родной страны они награждались царским денежным жалованьем и подарками — дорогими тканями (камкой, тафтой, сукном). В Иноземском приказе они «верстались окладами», т. е. получали определённые суммы поместного и денежного «государева жалованья», соответствующие чину и положению. Многие иноземцы не хотели и не могли иметь поместья и управлять крестьянами, поэтому они получали только жалованье и назывались «кормовыми». Таким образом, все ино­странцы делились на поместных и кормовых.

До Смоленской войны иноземцы были организо­ваны по ротам. В роту входили, как правило, солдаты одной национальности. Существовали роты «бельских немцев», рота немцев Дениса Фонвисина (предка знаменитого русского драма­турга Дениса Ивановича Фонвизина), рота англи­чан Яна Вуда и роты поляков.

Накануне войны за Смоленск с Польшей и её католическими союзниками правительство царя Михаила Фёдоровича ясно осознавало, что русское войско, состоявшее из дворянской конницы и стрелецкой пехоты, не в состоянии сражаться на равных с регулярными войсками, т. е. с армией, постоянно находящейся на военной службе (в отличие от российских служилых людей, увязших в ведении собственного хозяйства), единообразно обученной, отлично снаряжённой и вооружённой модернизированным огнестрельным оружием — мушкетами. Выход из положения русское прави­тельство видело как в создании собственного постоянного регулярного войска — организации русских полков иноземного строя, так и в найме иностранных полков. Грамоты с призывом записы­ваться в русские полки иноземного строя были

Европейские боевые доспехи XVII в.

407

 

 

Военачальник и рядовой копейщик полков нового строя.

разосланы по городам в июне — июле 1630 г. Они были обращены в первую очередь к беспоместным детям дворянским (низшему слою дворянства). Каждому записавшемуся в полк правительство обещало денежное жалованье, довольствие и выдачу оружия за казённый счёт. Предполагалось организовать два полка — рейтарский (тяжёлая кавалерия) и солдатский (пехота) — по 2 тыс. человек в каждом.

Одновременно правительство поручило Алек­сандру Лесли, шотландцу, служившему по найму в нескольких иноземных армиях и известному в Москве со времён Смуты, нанять в западноевропей­ских странах 5 тыс. солдат и офицеров. Подобное же поручение было дано голштинцу полковнику Индрику фон Даму (Фандаму), ранее служившему во французской и венецианской армиях, а затем выехавшему «на вечную службу» в Россию. Михаил Фёдорович заручился разрешением союз­ника России — шведского короля Густава Адоль­фа, чья военная слава гремела по всей Европе, — нанимать солдат и офицеров его армии. Лесли и фон Дам были снабжены письмами и грамотами к европейским монархам и вольным городам, для них были составлены специальные наказы (ин­струкции). В наказе Лесли особо подчёркивалось: «А нанимать солдатов... опричь (кроме. — Прим. ред.) французских людей, а францужан и иных людей папёжские веры (т. е. католиков. — Прим. ред.) не наймовати». Правительство опасалось найма возможных католических союзников Поль­ши. С каждым нанятым ландскнехтом (солдатом) должен был составляться договор — «опасная» (тогда это обозначало «безопасная») грамота, в которой указывались срок службы и место уплаты жалованья, а также отпуск по окончании найма. Стоимость содержания одного ландскнехта со­ставляла примерно 4,5 рубля в месяц. Это была значительная по тем временам сумма, и для покрытия расходов, связанных со столь широко­масштабным наймом войск за границей, прави­тельство прибегло к займу под проценты у голландских и гамбургских купцов. Всего сумма займа составляла 110 тыс. «ефимков» (серебряных иоахимсталеров — монет, имевших общеевропей­ское хождение). Предполагалось также закупить большую партию оружия.

Лесли и фон Дам отправились за границу в феврале 1631 г. Лесли сумел нанять три полка — полки Шарля, Фукса и позднее англичанина Сандерсона; однако ему больше удался наём начальных людей, чем рядовых, и в связи с этим полки были недоукомплектованы. Приезд наня­тых военных начался в конце 1631 г. Они прибывали морем через Архангельск и Нарву. Местом сбора было назначено село Тёсово на русско-шведской границе. В декабре 1631 г. нанятые полки двинулись к Москве. Однако хлопот с наёмниками было немало. Грамоты упоминают о постоянных ссорах и дуэлях среди

408

 

 

 

них, вспыхнувшей эпидемии, грабежах местного населения.

Одновременно в Московском государстве было сформировано несколько солдатских полков из русских людей, в которых офицерами были уже находившиеся на русской службе иноземцы, обучавшие русских людей «иноземному строю». В каждом полку было приблизительно 1750 человек, из них 1600 русских людей и 150 «немцев». Полк делился на восемь рот. Во главе полка стояли пол­ковник, подполковник (или, как писали в XVII в., «полковой большой поручик»), майор и пять капи­танов. В каждой роте положено было быть поручи­ку, прапорщику, трём сержантам («пятидесят­никам», командирам полусотен), каптенармусу (кладовщику), шести капралам, лекарю, подьяче­му (чиновнику, писцу), двум толмачам (перевод­чикам), трём барабанщикам, а также должно быть 200 рядовых солдат, в том числе 120 пищальников (стрелков) и 80 копейщиков. Кроме того, в полку состояли полковой поп, судебный писарь, полко­вой лекарь, палач. Так как дворяне и дети боярские предпочитали записываться в более престижную рейтарскую службу и в солдаты шли неохотно, в октябре 1632 г. правительство издало указ о наборе в солдаты «вольных охочих людей».

В апреле — июне 1632 г. из русских людей был сформирован также конный рейтарский полк во главе с французом Шарлем де Либертом (Эбертом). Численность полка достигала 2 тыс. человек, первоначально он был разделён на 12 рот, но затем, учитывая большую численность рот и то, что «русские люди и здешние иноземцы к такой службе не навычны и лошади у них не учёны» и обучать их будет тяжело, полк был разделён на 14 рот по 125—130 человек в роте. В рейтарском полку жалованье было особенно высоким, причём иноземцы получали вдвое больше, чем русские. Принятые в России оклады начальных людей почти полностью соответствовали тем окладам, которые в 1627 г. установил в своих наёмных войсках знаменитый европейский полководец Валленштейн. В 1632 г. жалованье рейтарам было выдано на год «сполна». Рядовым беспоместным рейтарам было выдано по паре пистолетов и по карабину бесплатно, поместным же — за плату. Кроме того, из государевой казны рейтарам были временно выданы латы и шлемы. В сентябре 1632 г. при рейтарском полку была создана драгунская рота, предназначенная для несения как конной, так и пешей службы, впоследствии преобразованная в драгунский полк под командо­ванием Гордона.

Иноземные и русские полки нового строя принимали участие в военных действиях под Смоленском. Большинство солдатских полков участвовали в войне с самого начала, полк Сандерсона пришёл под Смоленск 7 февраля

1633 г., полки Кита и Матейсона — в июне 1633 г., рейтарский — 17 августа 1633 г. Однако необученность русских людей и отсутствие у иноземцев привычки к суровой дисциплине московской

Топорик

из дамасской стали.

Москва. XVII в.

армии привели к тому, что эти войска практически не сыграли решающей роли в военных действиях (за исключением, пожалуй, полка Матейсона, действия которого на Покровской горе были высоко оценены русскими). Иностранные наёмни­ки не привыкли терпеть голод и холод наравне с русскими. Многие из них переходили на сторону противника. О том, какая царила анархия и неразбериха в войсках, можно судить по тому факту, что военачальник наёмников Лесли без­наказанно убил полковника Сандерсона за одну лишь попытку возражать ему.

После окончания Смоленской войны полки иноземного строя были расформированы, как это делалось с наёмными войсками во всей Европе,

409

 

 

многие нанятые офицеры и рядовые, получив жалованье, «уехали в свою землю». Но немало было и пожелавших остаться на царской службе. Оставшиеся в России иноземцы были вновь укомплектованы в роты. Появились роты «гусарского строя» — тя­жёлой кавалерии, организованные скорее всего из поляков. В 40-е гг. XVII в. в связи с необхо­димостью охраны границ появились поселённые солдаты и драгуны, либо «пашенные» (которые были то крестьянами, то солдатами в зависимости от обстоятельств), либо жившие в городах в особых слободах. В Комарицкой волости Севского уезда были организованы драгунские полки, а крестьяне Заонежских погостов Олонецкого уезда и волостей Старорусского уезда были «устроены в солдатскую службу» и обучались солдатскому строю. Инструк­торами в этих драгунских и солдатских полках были иноземные офицеры.

В 1649—1650 гг. в России были вновь организо­ваны два рейтарских полка под командованием выехавшего на русскую службу голландца Исаака ван Буковена и его сына Филиппа Альберта. Ван Буковен привёз в Россию руководство по обучению рейтарскому строю, которое перевели на русский язык. В 1649 г. был создан особый Рейтарский приказ, просуществовавший до конца XVII в. В связи с началом войны с Польшей (1654 г.) количество полков иноземного строя было увели­чено. В 1657 г. в России числилось 11 рейтарских

и солдатских полков, а также 18 солдатских полков в пограничных городах. В 60-е гг. XVII в. возникают полки иноземного строя под командо­ванием русских офицеров и состоявшие большей частью из русских: рейтарский полк Венедикта Змеева, полки Ивана Елчанинова, Семёна Брынкина, Василия Челюсткина, выборные солдатские полки Шепелева и Кровкова, впоследствии полу­чивших генеральские чины. Постепенно полки иноземного строя вытеснили старое войско. Во время Чигиринских походов 1677—1678 гг. полки нового строя составляли уже 67% всего войска, а по росписи 1681 г. в полках иноземного строя значилось 90 035 человек, в то время как в полках старого строя — 52 614.

Однако при наличии черт регулярности в этих полках (деление на роты, порядок офицерских чинов, начатки строевого и тактического обучения) всё же нельзя считать их вполне сформиро­вавшимся регулярным войском. После похода рядовых и часть офицеров распускали по домам, оружие сдавали в государеву казну. Неравно­мерным было и число людей в полках, а обучение их не было постоянным. И всё же полки нового строя явились большим шагом вперёд по сравне­нию с плохо организованными стрельцами и пёстро вооружённой дворянской конницей. Впо­следствии они были преобразованы Петром I в ходе его военной реформы и составили основу для создания российской регулярной армии.

МЕДИЦИНА В СРЕДНЕВЕКОВОЙ РОССИИ

Особенностью врачевания на Руси в средние века было полное отсутствие какой-либо строгой организации. Врачебное знание дол­гое время заменялось знахарством, колдовством и ведовством. Однако вера в ведунов и волхвов поддерживалась не столько легкомыслием народа, сколько всеобщей необходимостью: надо же было как-то лечиться, и лечились у колдунов. О волхвах, например, впервые упоминается в лето­писи под 1024 годом.

В это же время на Русь стали проникать «лечцы», приезжавшие в основном с Востока. Приобрёл известность Пётр Сирианин, практико­вавший в Чернигове в начале XII столетия. Приходили и из Греции, преимущественно монахи Афонского монастыря, например Антоний, Агапит, Алимпий и др. Этих «лечцов» нельзя в полной мере назвать врачами, и, как считает известный историк медицины Н.Н. Новомбергский, «...они приносили в Россию не рациональную медицину, а более или менее очищенное от ведовских приёмов знахарство».

Первые врачи с европейским образованием появились в России в конце XV в. благодаря расширявшимся связям со странами Европы. Не последнюю роль в этом сыграла женитьба великого князя Ивана III на византийской принцессе Софье Палеолог. Историки полагают, что в 1473 г. в свите Софьи был врач, привезённый ею из Рима. Досто­верно известно о пребывании в Москве в 1485 г. немецкого врача Антона, а в 1490 г. — доктора Леона. О первом летописец рассказывает: «Того же лета врач некий немчин Онтон приехал к великому князю, его же в велицей чести держал великий князь: врачевал же князя Каракучю царевича Даньярова, да уморил его смертным зелием за посмех (т. е. за какое-то оскорбление, издева­тельство. — Прим. ред.). Князь же великий выдал его сыну Каракучеву. Он же, мучив его, хотел дати на окуп (т. е. потребовать выкуп. — Прим. ред.);

410

 

 

 

князь же... не повелел... они же сведше его на реку... зарезаша его ножом, яко овцу».

В царствование Василия III число пригла­шённых врачей несколько увеличивается. До нас дошли известия о деятельности двоих — Николая Луева и Феофила, лечивших великого князя в 1533 г., когда «после Сергиева дня перед Покро­вом, явися (у него. — Прим. авт.) мала болячка на левом бедре». Врачи определили, что это глубокий нарыв, но вылечить не смогли. Луев признался государю, что ничем помочь ему не может. Знаменательно, что врач, сознавшийся в собствен­ной несостоятельности, не разделил трагическую участь некоторых своих коллег, а даже удержал за собою прежнее положение при дворе. Николай Луев был знаменит также своим переводом на русский язык первого дошедшего до нас справоч­ника по травам. Этот «травник» пользовался заслуженной популярностью, неоднократно пере­писывался и благодаря собранным в нём сведениям о целебных травах и минералах на протяжении столетий оставался необходимой книгой для практикующих лекарей.

Приглашённых европейских врачей стало го­раздо больше при Иване IV. В 1557 г. из Англии в Москву прислали «мастеров многих, докторов, гораздых различным деланием». В числе этих докторов был Стэндиш, удостоившийся при приёме награды: он получил от царя «соболью шубу, крытую бархатом», и 70 рублей — в ту пору немалые деньги. Его неоднократно приглашали к царскому столу, что было большой честью.

Приближённым Ивана Грозного был итальян­ский врач Арнольд Лензей. Он пользовался доверием царя, не боявшегося принимать от него лекарства, хотя и через руки доверенного боярина князя Афанасия Вяземского. Лензей погиб во время пожара в Москве в 1571 г., когда крымский хан Девлет-Гирей поджёг город. При дворе в это же время был известен Елисей Бомелий, приехав­ший с русским посланником Савиным из Англии. «Честолюбивый, бесчестный и своекорыстный, — писал о нём известный историк Д.В. Цветаев, — он старался поддерживать своё значение, действуя на суеверие и болезненную подозрительность Иоанна». Уличённый в тайных переговорах с польским королём Стефаном Баторием, Бомелий был публично сожжён в Москве в 1580 г.

Бомелий не был единственным врачом, при­ехавшим в это время из Англии. От королевы Елизаветы по просьбе Ивана Грозного в Москву прибыли аптекари и лекари. Доктор Роберт Якоби стал лейб-медиком (придворным врачом) царя. Английская королева так характеризовала его: «Посылаю тебе доктора Роберта Якоби, как мужа искуснейшаго в лечении болезней, уступаю его тебе, брату моему, не для того, чтобы он был не нужен мне, но для того, что тебе нужен. Можешь смело вверить ему своё здоровье».

Роберт Якоби в последние годы царствования Ивана IV и при Борисе Годунове помимо враче­вания нередко выполнял и дипломатические

Лист из средневекового русского травника.

поручения. Он играл заметную роль в сватовстве Ивана Грозного к Марии Гастингс, племяннице английской королевы.

Вместе с Якоби в Москву приехал аптекарь Джеймс Френчем, усилиями которого в столице открылась первая аптека. Она была предназначена для царской семьи, благодаря чему получила название «царская». Кроме лекарств для неё были привезены различные амулеты, цветные камни, перстни, трости, обладающие свойством «предо­хранять» от порчи, язвы и других заболеваний. Первоначально царская аптека обслуживала толь­ко придворных. Частные лица не имели права пользоваться её услугами и продолжали прибегать к помощи московских торговцев «зелейного» ряда. Но в середине XVII в. до государя начали доходить челобитные с просьбой отпустить лекарства. Желающих приобрести необходимые для лечения средства становилось всё больше и больше, и в 1672 г. в Москве открылась вторая аптека, которую стали называть «новая». Указ царя Алексея Михайловича предписывал построить аптеку «для продажи лекарств всяких чинов

411

 

 

 

МЕДИЦИНСКИЕ СПЕЦИАЛЬНОСТИ

В русской медицине XVII в. уже появилось чёткое деление на медицинские специальности. Внутренние болезни лечили доктора (терапевты), от них отличались хирурги; аптеками заведовали аптекари, низшим персоналом аптек руководили алхимисты и дистилляторы — «водочные перепущики» (т. е. фар­мацевты). Были также аптекарские ученики и травники, «рудомёты» (кровопускатели) и костоправы. Приме­чательно то, что цирюльников (парикмахеров) также причисляли к медицинскому персоналу, хотя часто свои «процедуры» они осуществляли прямо под открытым небом — на «Вшивом рынке».

Грамота, в которой английская королева Елизавета рекомендует царю Ивану IV врача Р. Якоби. 1583 г.

людям». Конец XVII в. ознаменовался указом Петра I, который повелел в 1699 г. открыть в Москве восемь «вольных» аптек. Благодаря этому в России начинает складываться более или менее стройная система организации аптечного дела.

Лекарства для аптек привозили в основном из-за границы, а также с аптекарских огородов (садов), широко распространённых в то время в России. Особой известностью пользовался «царёв огород» в селе Измайловском под Москвой. При огородах состояли садовники с учениками, не­сколько рабочих, сторож и истопник. Садовника­ми обычно были иностранцы. Посредниками между царской аптекой и народными знахарями стали особые специалисты, так называемые «помясы», или «травники». Они выезжали в провинцию, чтобы собирать травы и коренья, необходимые для аптеки. Воеводам наказывалось «чинить им всем спомогательство, чтоб травному обиранию не испустить времени, и давать им в помочь крестьян­ских детей, робят по разсмотрению, чтобы однолично травному сбиранию мешкоты не было». Помясы руководили сбором лекарственных трав, объясняли крестьянам особенности заготовки тех или иных растений.

Царская аптека отличалась необычайно рос­кошным внутренним убранством. Один совре­менник оставил такое описание этой аптеки: «Могу сказать по истине, что я никогда не видел такой превосходной аптеки: фляжки, графины были из хрусталя шлифованного и крышки в оных и края выложены красиво позолотой». Работа в аптеке протекала под неослабевающим вниманием двора, преисполненного подозрительности. Аптекари бы­ли обязаны находиться в аптеке с раннего утра до вечера, за каждый пропущенный день вычитался двухмесячный оклад. В случае же болезни кого-либо из членов царской семьи аптекарям пола­галось «по очереди дневать и ночевать». Все лекарства, приготовленные для царских нужд, находились в специальном отделении. Глава Аптекарского приказа неустанно следил за аптека­рями.

XVII столетие — время становления меди­цинского образования в России и самой русской медицины как науки: открыта первая школа по подготовке врачей, было написано несколько учебников, активно работал Аптекарский приказ. До сих пор не утихают споры о том, когда было основано это учреждение, но, по всей видимости, его деятельность началась уже в конце XVI в. Приказ руководил закупкой медикаментов, уст­ройством аптекарских огородов (садов), принимал на службу врачей-иностранцев.

Докторами и лекарями на протяжении всего XVII века в основном были приглашённые в Россию врачи-иностранцы. Это обстоятельство связано в первую очередь с тем, что московские власти стремились принимать на службу медиков образованных и знаменитых, к которым при­числялось подавляющее большинство врачей-ино­странцев (хотя среди них нередко попадались

412

 

 

 

шарлатаны, польстившиеся на высокие доходы). В России за свою службу медики получали льготы и солидное жалованье. По прибытии в Россию каждый иностранный врач представал перед боярином Аптекарского приказа и сдавал экзамен, подтверждавший его компетентность как «учёного человека». Некоторые из них удостаивались ауди­енции у царя.

Что касается лечения царских особ в XVII в., то оно стало более квалифицированным. Описания многих историй болезней дошли до нашего времени и сохранились в архивных документах. Благодаря этому можно познакомиться с ходом лечения царей Михаила Фёдоровича, Алексея Михайловича и Фёдора Алексеевича. Так, в 1643 г. Михаил Фёдорович Романов заболел «рожею» (одна из заразных болезней), от которой его лечили три врача — Граман, Белау и Крамер. Недуг был побеждён после кровопускания и рыбной диеты.

Во время болезни членов царской семьи и при родах цариц комнаты убирались с особой рос­кошью. До середины XVII в. женская половина дворца была вне ведения врачей-иностранцев. Лишь в самых тяжёлых случаях туда призывались

доктора, которые, однако, не видели саму больную, а слушали и расспраши­вали «мамок» (т. е. нянек, кормилиц) и боярынь и давали советы бабам-лекаркам. Указ 1676 г. законодательно закрепил положение, по которому доктора получили доступ в покои цариц.

Первые больницы появились на Руси, по сведениям летописей, уже в XII в. До конца XVII в. больницы находились на церковном попечении. Примером тому служит деятельность Троице-Сергиевого монастыря. Во второй половине XVI в. он имел 1132 помещения для ухода за больными в 23 уездах и 470 помещений в городах. Настоящие больничные заведения в России отсутствовали вплоть до 1682 г., когда царь Фёдор Алексеевич повелел соорудить в Москве «по еуропейским обычаям» два госпиталя. Но и после этого продолжали существовать приюты для больных при крупных монастырях.

Так заканчивался XVII век, подготовивший благодатную почву для появления серьёзных научных медицинских школ, проникновения в различные слои русского общества новейших знаний в области медицины.

«БУНТАШНЫЙ» ВЕК

Трудно найти слова, способные дать пред­ставление о всех бедах и страданиях, которые довелось пережить русским людям в начале XVII в., в Смутное время. Но Смута закончилась, а жизнь не стала легче: недаром сами современни­ки нарекли это столетие «бунташным». Такое название обязано своим появлением беспокойному периоду правления царя Алексея Михайловича — второго государя из династии Романовых, зани­мавшего престол в 1645—1676 гг. Однако в том, что век называли «бунташным», а царя — Тишайшим, нет никакого противоречия: царь действительно мог быть «тишайшим», а время — неспокойным. Хорошо, что в трудный период смятения умов и всеобщего брожения в государстве носителем верховной власти был человек уравно­вешенный и незлобный, хотя ему далеко не всегда удавалось проявлять милосердие и доброту.

Да и откуда было взяться доброте? Летописцы, повествуя о различных восстаниях и выступлениях горожан и крестьян, называли их не иначе как бунтами «черни» — людей «коварных, недобрых и злых». Но ведь бунтовали эти люди от великой нужды, унижений и бесправия... Все социальные движения XVII в. отличались большим, чем в прежние времена, размахом, длительностью и напряжённостью. Это были массовые выступ­ления, волнения и недовольство низов едва ли не в масштабе всей страны, с трудом преодолевавшей последствия повсеместного разорения Смутного времени. С обеих сторон борьба зачастую станови­лась ожесточённой, порой принимая характер

Степан Разин. Гравюра XVII в.

413

 

 

гражданской войны. Соляной, Чум­ной, Медный бунты и другие городские волнения, а также Разинщина были вызваны к жизни вполне определёнными, явно ошибочными и непродуманными действиями влас­тей. Это могли быть чрезмерные налоги на соль, или дикие и жестокие карантинные мероприятия во время эпидемии — «морового поветрия», или жульнические операции с медной и серебряной монетой. Приводили народ к возмущению вздоро­жание хлеба, попытки разыскать и вернуть беглых и так далее, и тому подобное...

СОЛЯНОЙ БУНТ

В середине века обстанов­ка в российских городах обострилась. Правительство привыкло смотреть на них как на неиссякаемый источник пополнения казны. Налоговое бремя посадского (торгово-ремесленного) населения год от года росло, а эко­номия государственных расходов шла за счёт со­кращения жалованья служилым людям (стрель­цам, подьячим и др.).

Одним из мощнейших движений городских ни­зов, малообеспеченных простолюдинов, был знаме­нитый Соляной бунт — восстание в Москве, начав­шееся 1 июня 1648 г. События развивались стре­мительно. Молодой царь возвращался с богомолья из Троице-Сергиева монастыря. Когда он въезжал в город, к нему сумели пробиться, несмотря на усиленную охрану, многочисленные «челобит­чики». С «криками непотребными» они окружили государеву карету и стали жаловаться на началь­ника Земского приказа (приказы выполняли в Московском государстве роль министерств) Л. С. Плещеева. Сетуя «на несправедливости Ле­онтия Степановича... и ежедневно совершавшиеся им дурные поступки», они требовали замены его более честным человеком. Царь выслушал — и поехал дальше. Тогда народ решил обратиться к царице, но царская охрана разогнала просителей, арестовав 16 человек. Из толпы в царскую свиту полетели камни, некоторые бояре и стрельцы получили ранения.

2 июня царь участвовал в крестном ходе с иконой Владимирской Божьей Матери. Несмотря на торжественную церемонию, группа наиболее активных жалобщиков, окружив государя, потре­бовала освободить их товарищей, заключённых накануне в «пытошный застенок». Алексей Ми­хайлович обратился к главе правительства — своему бывшему «дядьке» (воспитателю) и близ­кому родственнику боярину Борису Ивановичу Морозову — и потребовал разъяснений. Выслушав боярина, царь пообещал народу разобраться во всём по возвращении в Кремль после молебна.

Скрывшись во дворце, царь выслал для пере­говоров дьяка М. Волошенинова, окольничего Б. Пушкина и князей М. Тёмкина-Ростовского и Ф. Волконского. Двое последних повели себя «свысока», за что и были схвачены толпой раздосадованных просителей. Вышли из подчине­ния и стрельцы. Именно они обошлись крайне

«невежливо» с царскими посланцами: бояр «обес­честили и платье на них ободраше, едва оне ушли вверх к великому государю». На следующий день в происходящее весьма активно вмешались холо­пы (подневольные, зависимые люди). Восставшие потребовали выдачи им на расправу главных вельмож-лихоимцев (взяточников) — боярина Б. Морозова, начальника Посольского приказа Н. Чистого, начальника Пушкарского приказа П. Траханиотова, начальника Земского приказа Л. Плещеева. Эти знатные особы, опираясь на по­кровительство царского тестя И. Д. Милославского, угнетали московское население — вымогали взятки, творили неправедный суд, «волокиту». Заняв ключевые места в приказах, они дали себе полную волю, умышленно возводя ложные обвине­ния на невинных людей и разоряя их. Тем самым они окончательно озлобили народ. Толпа разгро­мила кремлёвские дворы Морозова, а также дворы особенно ненавистных Плещеева, Траханиотова, Чистого, дьяка Г. Ларионова, князей Н. Одоев­ского, А. Львова. Всего по Москве пострадало до 70 дворов своекорыстных «самоуправцев», «силь­ных людей», на которых горожане жаловались ещё при царе Михаиле Фёдоровиче. Назария Чис­того, инициатора введения тяжелейшего налога на соль, отменённого за полгода до восстания, москвичи схватили, изрубили на куски и бросили в навозную кучу.

Царь был вынужден обратиться за помощью к духовенству и тем «начальным людям», которые были в оппозиции к морозовской придворной кли­ке. С Лобного места патриарх Иосиф пытался уве­щевать народ. Новую депутацию бояр на перегово­рах с восставшими возглавил родственник царя боярин Никита Иванович Романов, слывший человеком порядочным и добрым. Москвичи выра­зили желание, чтобы он управлял делами вместе с царём: «И покамест его, великого государя, о том указ к нам не будет... из города из Кремля вон не пойдут, и будет межусобная брань и кровь большая с бояры и со всяких чинов людьми у них, у всяких людей и у всей черни и у всего народу!»

Власти вынуждены были «выдать головою» Плещеева, которого тут же, на Красной площади, и казнили. Вслед за этой расправой в Москве в четырёх местах заполыхали пожары; разнёсся слух, что столицу подожгли слуги Морозова, дабы отвлечь москвичей от «гили», т. е. выступлений против правительства. Так ли это было или восставшие сами в сердцах подожгли дворы «ненавистных обидчиков» и «ведомых лихо­имцев» — но в считанные часы выгорело чуть ли не пол-Москвы. Несмотря на это, мятеж про­должался: убивали и грабили всех, кого считали виновником народных бед.

Всё настойчивее стали раздаваться требования о выдаче на расправу Траханиотова, которого царь ещё в самом начале событий предусмотрительно назначил воеводой в дальний город Устюжну-Железнопольскую. Видя нараставшее нетерпение бунтовщиков, правительство решило пожерт-

414

 

 

 

вовать Траханиотовым, и вслед за ним был направлен отряд стрельцов. От Троице-Сергиева монастыря стрельцы вернули его в Москву, а 4 июня он разделил участь Леонтия Плещеева.

Настала очередь боярина Морозова. Попытка бегства из Москвы оказалась неудачной — в дороге его узнали, и он спасся лишь чудом; все дни мятежа боярин скрывался в покоях царицы.

В этой обстановке верхушка посада, стрельцы и дворяне решили воспользоваться разбродом и шатанием в правительственных кругах. Они подали челобитную, в которой требовали созвать Земский собор, разработать новые законы, упоря­дочить судопроизводство и ведение дел в приказах.

В Кремле состоялось большое совещание, на котором дворян выслушали и согласились пойти им навстречу. На следующий день боярина Морозова отправили в ссылку на север, в Кирилло-Белозерский монастырь. Обещание царя никогда не возвращать его в столицу было лицемерным: одновременно с указом о ссылке Морозова в монастырь была тайно послана царская грамота со строгим предписанием — «блюсти и сохранять» боярина Бориса Ивановича. Царь Алексей Михай­лович был, как говорится, хозяином своего слова: захотел — дал, а захотел — назад взял. А потому уже в октябре недолгая ссылка Морозова благопо­лучно закончилась, и он вернулся в Москву, но был до такой степени напуган, что до конца дней своих оставался в тени. И всё же правительство пошло на ряд существенных уступок: в московских приказах сменили проворовавшихся судей, недо­имщиков освободили от «правежа» (т. е. «выко­лачивания» долгов нещадным битьём), стрельцам выдали по 8 рублей, что по тогдашним меркам было немало. После этого восстание пошло на спад. Опираясь на умиротворённых дворян и стрельцов, правительство прибегло к репрессиям: были казне­ны главари выступлений холопов.

Положение в Москве постепенно стабили­зировалось. 16 июля начался Земский собор, принявший решение о составлении нового свода законов, «чтобы впредь по Уложенной книге всякие дела... вершить». Большую подготови­тельную работу проделала специальная комис­сия — «приказ» князя Никиты Ивановича Одо­евского. В конце января 1649 г. Соборное Уложение было утверждено.

Вслед за волнениями в столице поднялась волна беспорядков и бунтов, охвативших многие города на юге страны, в Поморье и Сибири. Так было в Курске, Козлове, Воронеже, Ельце, Валуйках, Ливнах, Чугуеве, Соли Вычегодской, Великом Устюге, Тотьме, Каргополе, Чердыни, Нарыме, Томске, Енисейском остроге и др. Почти все эти волнения были откликом на Соляной бунт.

ВОССТАНИЯ В НОВГОРОДЕ И ПСКОВЕ

В те бурные для России десятиле­тия не проходило и года, чтобы где-нибудь не бунтовали. Особенно крупными были восстания 1650 г. на северо-за-

Пытка на дыбе. Старинная гравюра.

паде, в Пскове и Новгороде. Непосредственным поводом к массовым выступлениям в этих круп­ных торговых городах стала проводившаяся здесь по распоряжению из Москвы скупка хлебных за­пасов — для передачи Швеции в счёт погашения долгов. Но год выдался неурожайный, хлеба не хватало, и резкое его вздорожание привело к тому, что городским низам и небогатым служилым лю­дям стал угрожать голод.

Зимой 1650 г. в Пскове начались активные действия восставших, потребовавших от воеводы Н. Собакина прекратить передачу хлеба шведам, а также «отставить от дела» купца Ф. Емельянова, которому правительство поручило закупать хлеб. Воевода сначала отказался, но, когда псковичи обратились с тем же требованием к архиепископу, вынужден был уступить, «боясь гилевщины и убийства». Через день псковичи арестовали швед­ского представителя, подвергли его допросу и унизительному обыску, а двор купца Фёдора Емельянова разгромили. Архиепископ Макарий восставших успокоить не смог, воеводу же просто не слушали... Волнения нарастали, по городу ходили толпы вооружённых людей.

В марте волнения вспыхнули и в Новгороде. Был арестован датский посланник Краббе, начался

415

 

 

 

погром дворов «лучших» (т. е. богатых) посадских людей. Воевода, князь Ф. Хилков, укрылся от мятежа в покоях митрополита Никона. Тем временем в Пскове под арест были посажены воевода Собакин, приехавший его сменить князь В. Львов, а затем и присланный из Москвы для «розыска» (т. е. ведения следствия) князь Ф. Волконский. В обоих городах власть перешла к городским старостам — представителям горожан. Новгородское прави­тельство возглавил освобождённый из-под ареста митрополичий приказчик И. Жеглов, вместе с ним во главе мятежного города встали посадский человек Е. Лисица и представители стрельцов. Митрополита Никона, пытавшегося публично про­клясть новое новгородское правительство, жестоко избили.

В Новгород было направлено войско под командованием князя Ивана Хованского. Вначале новгородцы категорически отказались впустить в город «государевых ратных людей». Но в среде самих восставших начались раздоры; некоторые из руководителей движения, принадлежавшие к по­садской верхушке, перешли на сторону Хован­ского, который пообещал помилование стрельцам. 13 апреля каратели вошли в город, начались аресты и расправы. Из Москвы пришёл указ казнить Жеглова, а остальных зачинщиков мя­тежа бить нещадно кнутом и сослать на Терек, в Астрахань и другие отдалённые места.

Псковичи проявили больше твёрдости. В мае 1650 г. они послали царю челобитную с требо­ванием, чтобы их не вызывали для суда в Москву, а по обычаю судили бы воеводы в Пскове вместе с выборными и земскими старостами. Царь катего­рически отказал им, и на Псков отправили полки того же Хованского. В этот момент к руководству городом пришли более решительно настроенные круги восставших: здесь отобрали у имущих весь хлеб и раздали его стрельцам и посадским людям. Попытки правительственных войск взять Псков потерпели неудачу. Восставшие заявили о своей решимости стоять до конца.

Управление городом было сосредоточено в «земской избе», во главе которой стоял земский староста Гаврила Демидов. На сторону восставшего Пскова перешли и его «пригороды» (небольшие соседние городки) — Гдов, Изборск, Остров, а также крестьяне со всей огромной области. Стало известно, что псковские «сидельцы» (а осада продолжалась уже три месяца) посылают в Москву грамоты с целью подбить на бунт низы московского посада. В столице усилили надзор за посадскими людьми. Было строго приказано доносить прави­тельству о распространении «воровских писем» и речей. Опасались, что в Москве под влиянием псковских событий может вспыхнуть новый мя­теж. Всё это заставило правительство принять осторожные меры: для решения вопроса о Пскове был созван специальный Земский собор; назна­чили особую делегацию во главе с епископом Коломенским Рафаилом, которая должна была

вести переговоры с восставшими. Было ясно, что надо идти на уступки: ведь для полной блокады Пскова, по данным Хованского, требовалось «пехоты... тысяч с десять». В августе к восставшим прибыли посланцы Земского собора. Переговоры шли долго и трудно, но в конце концов делегации Рафаила удалось склонить псковичей к крестному целованию (принесению присяги государю). Нака­зания свелись к ссылке в Новгород Гаврилы Демидова и некоторых других руководителей движения. Собралось много народа, и сосланных провожали как героев.

МЕДНЫЙ БУНТ

В 1662 г. в Москве вновь разразилось мощное восста­ние — так называемый «Медный бунт». Недоволь­ство зрело давно. Затяжная война с Речью Посполитой за присоединение к Московскому государст­ву Украины шла уже восемь лет и требовала ко­лоссальных денежных средств. Для того чтобы по­править финансовое положение, казна прибегла к настоящему мошенничеству: были выпущены мед­ные деньги, но по цене серебряных. Из фунта меди (400 г) стоимостью 12 копеек чеканили монеты на 10 рублей. Масса медных денег была сразу «выбро­шена» на рынок, и это подорвало доверие насе­ления к ним, тем более что налоги собирали сереб­ром, а расплачивались медью. К 1662 г. цена мед­ных денег на рынке упала в 15 раз, цены на товары неимоверно выросли, к тому же медные деньги было очень легко подделать. Положение с каждым днём ухудшалось. «Крестьяня увидев такие в одну пору худые деланые деньги... не почали (не ста­ли. — Прим. ред.) в городы возити сена и дров и съестных запасов», и началась по всей стране «великая нищета... и во всяких харчах дороговь великая... от воровских от медных денег».

Медный бунт произошёл 25 июля 1662 г. Царь Алексей Михайлович с семьёй был в своей летней резиденции — селе Коломенском, а в Москве приказал ведать всеми делами боярину князю Ф. Куракину. Восстание готовилось заранее, в разных местах Москвы появились прокламации, или «воровские листы», как их тогда называли. В них многие бояре, а также богатейшие купцы («гости») обвинялись в измене, тайном сговоре с поляками, разорении страны. Здесь же содер­жались требования отменить медные деньги, снизить налоги и цены на соль, а также жалобы на злоупотребления «сильных мира сего» и судебную волокиту.

Рано утром на Сретенке, Лубянке, Пожаре (Красной площади) заводилы вслух читали про­кламации. Толпа кричала, что надо идти к царю и требовать «на казнь» изменников и лихоимцев из числа вельмож. Московские власти во главе с князем Куракиным оказались бессильны управ­лять событиями. Восставшие разделились: неко­торые из них бросились громить и грабить дворы ненавистных «гостей», а толпа «черни», «всяких чинов люди», «мужики» и солдаты — всего около 5 тыс. человек — двинулась в Коломенское. Царь

416

 

 

 

Э. Лисснер. «Восстание в Коломенском в 1662 г.».

был в церкви на службе, когда ему доложили, что народ «насильством», несмотря на противодейст­вие охраны, вошёл на царский двор. Для перего­воров вышли бояре, но они не сумели утихомирить толпу. Пришлось идти самому царю. Он был окружён толпой, восставшие «с большим неве­жеством лист воровской и челобитную подносили» и требовали, чтобы «государь изволил то письмо вычесть перед миром и изменников привесть перед себя». Понимая, что переломить эту ситуацию ему вряд ли удастся, Алексей Михайлович говорил с повстанцами «тихим обычаем», уговаривал их потерпеть, обещал вскоре приехать в Москву и во всём разобраться лично. Положение было на­столько драматичным, что царю пришлось вы­нести неслыханную дерзость со стороны восстав­ших: «И те люди говорили царю и держали его за платье, за пуговицы: „Чему верить?", царь обещался им Богом и дал им на своем слове руку» (т. е. дело дошло до того, что один из восставших «бил с царём по рукам»).

Несколько успокоенная царским «рукобитьем», толпа стала возвращаться в Москву, однако на полпути к столице произошла её встреча с другой группой мятежников. Объединённая десятитысяч­ная толпа вновь «силою» пришла в Коломенское. Восставшие повели себя более решительно: гово­рили с царём «сердито и невежливо», «почали у царя просить для убивства бояр».

Тем временем подоспели верные царю Алексею Михайловичу стрелецкие полки. Впущенные через задние ворота, они неожиданно напали на мятеж­ников, разогнали их, многие были убиты. Всего репрессиям подверглись не менее 7 тыс. человек, из них 150 повесили, остальных били кнутом, раскалённым железом выжигали клеймо — букву «Б» (бунтовщик) — и отправляли в ссылку.

В начале 1663 г., «чтоб ещё чего меж людьми о деньгах не учинилося», царь приказал «отставить» медные деньги. Правда, при обмене за один медный рубль давали всего лишь одну серебря­ную копейку.

417

 

 

 

ИСТОРИКИ О РАЗИНЩИНЕ

По составу участников Разинщина была сложным явлением. До сих пор среди историков идут споры о том, была ли это крестьянская или казачья война. Некоторые учёные видят в этом событии приметы очередной гражданской войны, последовавшей за лихолетьем Смутного времени. В советской исторической науке было принято называть восстание под предводительством Степана Тимофеевича Разина крестьянской войной. Сомнений в том, что это была война, нет: сражались две армии, в результате боевых действий ряд мест­ностей переходил под управление восставших. Но было ли это движение чисто крестьянским или же его социальная база была шире, а предпосылки — сложнее и глубже, нежели объяснялось в старых школьных учебниках («крестьяне стали жить ещё хуже, к тому же окончательно оформилось кре­постничество »)?

Непредвзятый взгляд на Разинщину, на «народ­ного заступника» Степана Тимофеевича убеждает в том, что герой многочисленных преданий и песен, стихотворений и исторических повествований был человеком, пролившим реки крови, ни во что не ставившим жизни как своих врагов, так и соратни­ков. К тому же действительно активными участни­ками Разинщины были не столько крестьяне, сколько бывшие (т. е. беглые) крестьяне, порвавшие связи со своей прежней средой. В средневековой России протесты народных низов всегда носили стихийный характер и выражались чаще всего в крайне тяжёлых, порой диких формах. Но и власти предержащие в долгу не оставались: их варварские карательные операции, зачастую непродуманные действия в корне подрывали возможность общественного согласия и не могли обеспечить внутреннюю стабильность, политический и социальный мир.

НАЧАЛО РАЗИНЩИНЫ

Все описанные выше народные вол­нения и мятежи меркнут в сравнении с размахом и ожесточённостью разинского движения на ру­беже 60—70-х гг. XVII в.

Разинщина зародилась на Дону, где к середине века скопился колоссальный «горючий материал»: там, как и на других окраинах государства, оседали беглые крестьяне и посадские люди — все те, кто пожелали стать вольными... Чем же так привлекательны были для них эти места?

Испокон веков на Дону селились казаки. Они жили охотой, рыболовством, ремёслами, но глав­ными их занятиями были сторожевая служба и набеги на владения Крыма и Турции. Походы казаков «за зипунами» (как говорили в те времена) служили источником немалых доходов. В казачьей среде действовал неписаный закон — «с Дону выдачи нет». Вот и устремлялись сюда сирые и обиженные со всей Руси.

Правительство до поры до времени мирилось с этим, но дерзкие казачьи набеги на отнюдь не враждебную России Персию (Иран), разбойничьи нападения на русские купеческие караваны на Волге и Каспии всё же вынудили московские власти принять ответные меры. Царское жало­ванье хлебом и порохом (по тогдашнему обычаю казакам запрещалось пахать землю) стало присы­латься на Дон от случая к случаю. Тем самым правительство старалось пресечь «воровские» (т. е. разбойничьи, преступные) казачьи операции в Нижнем Поволжье. Но попытки эти оказались безуспешными. Масса беглых на берегах «батюш­ки Тихого Дона» росла с каждым днём. Все хотели быстро разбогатеть, а потому мечтали о новых походах за добычей или же о поступлении на царскую службу с регулярным жалованьем.

В 1666 г. несколько сотен человек — казачья голытьба (беднота) во главе с атаманом Василием Родионовичем Усом — отправились с Дона к Москве проситься на государеву службу. Встав табором в Тульском уезде, казаки отправили в Москву две «станицы» (делегации), но в ответ получили лишь приказ о немедленном возвра­щении беглых и об отправке казаков назад, на Дон. Василий Ус пренебрёг царским указом и решением Боярской думы, увёл с собой несколько тысяч беглых крестьян и холопов, а через год сделался одним из подручных Разина.

Самому Степану Разину к тому времени было около сорока лет. Он происходил из станицы Зимовейской (в следующем столетии здесь же родился Емельян Пугачёв). Отец Степана Тимофей Разя был храбрым и удачливым казаком, со временем стал «домовитым» и входил в число казачьей «старши'ны». Недаром крёстным отцом Степана был сам атаман «Всевеликого войска Донского» Корнила Яковлев.

Стенька Разин был человеком опытным, хит­рым, злым и умным. Современники отмечали его склонность к авантюрам, военную сноровку и замашки безжалостного атамана. Внешне Разин

418

 

 

 

был ревностным богомольцем, следуя русской поговорке: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не получишь Царствия Небесного».

Собрав весной 1667 г. ватагу из голытьбы, Стенька пошёл «гулять на синее море», чтобы добыть себе «казны, сколько надобно». На Волге, недалеко от Царицына, разинцы разгромили и разграбили караваны торговых судов с товарами, принадлежавшими богатым купцам, патриарху и даже самому царю. Все, кто пытался оказать сопротивление, были изрублены или повешены. Одному из монахов, находившихся на патриаршем струге (судне), Степан самолично переломил руку; тех, кто отказался перейти на его сторону, велел вздёрнуть на мачте. Пополнив своё войско за счёт работников, стрельцов и освобождённых ссыль­ных, атаман разбил несколько стрелецких отрядов, высланных против него, вы­шел на просторы Каспийского

моря и поплыл к Яицкому городку. Город захватили обманом.

Когда-то Степан ходил далеко на север поклониться святым образам на Соловках. Воспоминания об этом, как видно, не пропали даром. Вот что сообщает замечательный рус­ский историк С. М. Соловьёв: «Старый богомолец, взявши с собою сорок чело­век, подошёл к воротам Яицкого городка и послал к стрелецкому голове Яцыну, чтоб пустил их в церковь помолиться; Разин с товарищами был впущен, ворота за ними заперли, но он уже был хозяином в городке... отперли ворота и впустили остальную толпу; Яцын со своими стрельцами не сопротивлялся, но и не приставал (т. е. не присоединялся. — Прим. ред.) явно к ворам. Это не понравилось атаману: вырыли

Казачьи струги плывут к берегам Персии.

419

 

 

 

Оружие разинцев.

глубокую яму, у ямы стоял стрелец Чикмаз и вершил своих товарищей, начиная с Яцына: сто семьдесят трупов попадало в яму». Кровавая расправа на этом не закончилась. Часть стрельцов с согласия Стеньки решила уйти в Астрахань, однако вскоре разинцы догнали их: кого убили, кого утопили, лишь горстка людей спаслась в камышах... Тем временем в устье реки Яик прибыл отряд правительственных войск в 1700 человек под командой И. Ружинского. Но и его разгромили разинцы, по обычаю пойдя на хитрость.

Сведения о «подвигах» донских «воров» (пре­ступников) вызвали в Москве замешательство. Первым делом за нерасторопность был смещён астраханский воевода, князь И. Хилков. Новым воеводам, отправленным против Разина (назна­чение получили сразу три князя — братья Прозоровские и С. Львов), придали четыре полка стрельцов да «служилых пеших людей» из поволжских городов от Самары до Астрахани.

Тем временем стрелецкий голова Сивцов привёз Разину «царскую милостивую грамоту» с обе­щанием прощения, коли «отстанет от воровства».

Но правительственный посланец, призывавший казаков опомниться, был утоплен в реке... Зимой 1668 г. Разин приказал повесить ещё двух «парламентёров», сумел разбить пришедший из Астрахани трёхтысячный отряд воеводы Я. Безобразова и в марте, прихватив с собой лёгкие пушки, а тяжёлые кинув в воду, вышел на Каспий. Под Астраханью был разгромлен отряд Г. Авксентьева, посланный перехватить разинцев. Затем Степан Разин подошёл к западному побережью Каспий­ского моря, где соединился с отрядами «вольных людей» — атаманов С. Кривого, Бобы и др.

«КАСПИЙСКИЙ ПОХОД»

Степан Разин начал свой знаменитый «каспийский поход». Удалые «шарпальники» (так называли мародёров из вольных рат­ных людей) совершили набеги на прибрежные го­рода и селения, принадлежавшие шамхалу (прави­телю) города Тарки, затем отправились к персид­ским берегам, во владения шаха. Здесь у города Решт «казачью вольницу» ожидало большое пер­сидское войско. Ослабленные в предыдущих сра­жениях, разинцы пошли на выдающуюся хит­рость, граничившую с откровенным издеватель­ством над шахом: «шаховым служилым людям» было заявлено о желании Разина и его казаков «быть у шаха в вечном холопстве». Обман опять удался, и, пока в Тегеране решали, как быть, вольным казакам, вдруг захотевшим стать «холо­пами», приказано было выдавать плату «на кор­мы». Распоясавшиеся казаки начали пьянствовать и буйствовать, и тогда жители Решта, напав на них, перебили около четырёхсот человек. В ответ разинцы, выдав себя за торговцев, разграбили и сожгли города Фарабад, Астрабад и некоторые селения на южном побережье Каспия.

Зимовали разинцы на полуострове Миян-Кале, устроив там земляную «крепостицу», и вели обмен пленными — за одного иранца требовали четырёх казаков. Затем перебрались ближе к Баку и более двух месяцев отдыхали на острове Свином. Здесь в июле 1669 г. состоялось морское сражение: из пятидесяти иранских кораблей спаслись лишь три. Сын командующего флотом, а также персидская красавица-княжна, дочь Мамед-хана, попали в плен. Согласно известной русской песне, Степан якобы «женился» на девушке, но по требованию недовольных казаков бросил её «в набежавшую волну», попросту утопил...

В походе казаки сказочно обогатились и, разодетые в парчу и шёлк (даже паруса и канаты на их стругах были шёлковые), с огромной добычей появились в Астрахани. Казалось, Степан Разин образумился: сдал воеводам знак своей власти — бунчук, вернул часть пушек, пленных и знамёна. Казаки били царю челом, просили «вины их им отдать, на Дон их отпустить с пожитками». В ответ из Москвы подоспела «милостивая царская грамота».

В начале сентября Разин со своими казаками покинул Астрахань. На Волге они опять «шар-

420

 

 

 

пали» (грабили) торговые суда. Оказавшись в Царицыне, освободили всех заключённых, воеводу же Унковского Степан «бранил и за бороду таскал» — главным образом за то, что тот приказал перед приходом казаков хмельное продавать вдвое дороже.

ВОССТАНИЕ

В начале октября 1669 г. Разин возвратился на Дон. В специ­ально выстроенном им городке на острове Кагальницком находилось 1500 человек, а к маю 1670 г. — уже до 5 тыс. казаков. Правительство пыталось узнать о планах опасного и непредсказу­емого атамана, но сделать это было трудно. Доку­менты того времени сообщают: «...И приказывает Стенька своим казакам беспрестанно, чтоб они были готовы, и какая у него мысль, про то и казаки немного сведают, и никоторыми мерами у них, воровских казаков, мысли доведаться немочно».

Для выяснения обстановки на Дон прибыл московский дворянин Г. Евдокимов. Разин, недол­го думая, на казачьем кругу устроил ему допрос: «От кого поехал: от великого государя или от бояр?» Не слушая объяснений Евдокимова, атаман объявил его боярским лазутчиком и добился решения круга — утопить дворянина. Этот эпизод ярко показывает разинское лукавство: Степан представлял дело так, что он за царя, которого чтит и уважает, а вот бояре, да и то не все, а только «плохие», являются «изменниками», угнетате­лями простого народа. Войсковой атаман Яковлев пытался утихомирить своего крестника, но тот дерзко отвечал: «Ты владей своим войском, а я владею своим войском!»

В начале мая восстание разгорелось. Разин принял окончательное решение отправиться на Волгу, а оттуда «итти в Русь против государевых неприятелей и изменников»... 15 мая 1670 г. около 7 тыс. разинцев осадили Царицын, жители которого взбунтовались и впустили казаков в город. Воевода Т. Тургенев с роднёй и верными ему людьми сумел укрыться в одной из городских башен. После весёлого пира по поводу взятия города напившийся допьяна Стенька повёл своих людей на штурм башни и после длительного боя взял её. Воеводу на верёвке привели к реке, проткнули копьём и утопили. Имущество казнён­ных «раздуванили» — поделили между вос­ставшими.

Разинское войско выросло до 10 тыс. человек, у них было не менее 80 стругов. В это время стало известно о намерении воевод «зажать Стеньку Разина в тиски»: с севера к Царицыну прибли­жался стрелецкий отряд И. Лопатина в тысячу человек, а у Чёрного Яра появилось пятитысячное войско воеводы князя С. Львова. Противников разинцы решили разбить по очереди. Сначала отряд Лопатина попал в ловушку, а самого его зверски казнили. 5 июня у стен Чёрного Яра восставшие одержали бескровную победу — во­инство Семёна Львова почти поголовно перешло на их сторону, а самого князя спасло от гибели лишь заступничество Степана. Путь на Ас­трахань был открыт, и в ночь с 21 на 22 июня началось некое подобие штурма города. И опять в ход была пущена казацкая хитрость: воевода Иван Прозоровский с верными ему людьми был шумом и барабанным боем отвлечён в одном месте, а в другом восставшие астраханские стрельцы помогали разницам пере­лезать через крепостные стены. Ворвавшись в кафедральный собор, несмотря на присутствие митрополита Астраханского Иосифа, разинцы перебили сопротивлявшихся, при этом на руках у одной из женщин застрелили полуторагодовалого ребёнка. Остальных вытолкали на соборную пло­щадь, посадили у стен колокольни — ждать расправы. Израненного Ивана Прозоровского Сте­пан убил сам. Всего в городе было казнено на этот раз до 500 человек. Имущество их, как водится, «раздуванили». Вдов и дочерей казнённых Стенька разрешил казакам разобрать «в жёны».

Повстанческие ряды множились: 13-тысячное войско делилось на десятки, сотни и тысячи, возглавляемые своими командирами. У Разина были артиллерия, конные части, судовая рать, но больше всего пехотинцев, не обученных военному делу и вооружённых чем попало — топорами, вилами, дубинками, кистенями.

Оставив в Астрахани 2 тыс. человек во главе с Василием Усом и Фёдором Шелудяком, Степан покинул город и пошёл вверх по Волге. Без единого выстрела на его сторону перешли Саратов и Самара. По пути Разин рассылал «прелестные письма» (от слова «прельщать»), в которых подчёркивал, что идёт «постоять за великого государя», будет истреблять чиновников — «при­казных» да бояр-изменников. Два судна Стенькиной флотилии выделялись своим необычным убранством: на одной барке, обитой чёрным бархатом, плыл будто бы сам опальный патриарх Никон, а на другой, обитой красным бархатом, везли самозванца, выдававшего себя за царского сына Алексея (на самом деле царевич незадолго перед тем умер от болезни). Таким образом авантюрист пытался привлечь на свою сторону как можно больше народу, обещая в своих грамотах, что от царевича всем будет воля вольная, житьё сладкое, безбедное... В разгар этих событий число бунтовавших людей на огромной территории, охваченной восстанием, доходило до 200 тыс. человек. На этом обширном пространстве горели усадьбы, деревни и города. Безудержная злоба охватила людей: убивали, жгли, вешали и истя­зали как с одной, так и с другой стороны.

Московское правительство было сильно обеспо­коено создавшимся положением. Смотр 60-ты­сячной армии, направляемой на подавление вос­стания, произвёл сам царь Алексей Михайлович в конце августа 1670 г.

Между тем разинцы начали осаду Симбирска. Находившийся здесь гарнизон под командованием родственника царя боярина Ивана Милославского отбил несколько штурмов и держался почти месяц,

421

 

 

несмотря на то что и здесь городские низы подняли восстание и впустили Разина на посад и в острог. Устоял лишь городской кремль на вершине холма.

Главнокомандующим правительственными вой­сками был назначен опытный и беспощадный военачальник, князь Ю. Долгорукий. Он со своей ставкой и частью войск обосновался в Арзамасе. Другая часть правительственных войск сосре­доточилась в Казани, откуда на помощь осаждён­ным в симбирском кремле пришёл князь Ю. Ба­рятинский. Сохранилось красочное свидетельство очевидца ожесточённого сражения — воеводы П. Урусова, который в донесении царю сообщал о действиях Барятинского: «И он со всеми твоими Великого Государя ратными людьми... против вора Стеньки Разина пошёл и с ним сшёлся сажень в 20-ти, и учинили бой и на том бою его вора Стеньку сорвали (т. е. разбили. — Прим. ред.) и прогнали... и милостию Божиею... тех воров побили бес­численно много. А его, вора и крестопреступника Стеньку, самово было жива взяли, и рублен саблею, и застрелен ис пищали в ногу, и одва ушёл... А было... воровских людей и казаков... з 20 000». Раненого атамана сумели вынести из гущи кровопролитного боя. Со своим ближайшим окру­жением он на струге отплыл вниз по Волге, а затем скрылся на Дону.

Постепенно силы восставших рассеивались, они терпели одно поражение за другим. И пощады мятежникам ждать не приходилось: в одном только Арзамасе по приказам князей Ю. Долго­рукого и К. Щербатого было казнено около 11 тысяч человек. Всего же репрессиям подверг­лись до 100 тысяч участников движения.

КАЗНЬ СТЕПАНА РАЗИНА

 После симбирской катастрофы Степан Тимофеевич потерял в глазах ка­заков былую привлекательность атамана-«чародея», от пуль и ядер «заговорённого». Корнила Яковлев с «домовитыми» казаками сумел схватить его и выдал правительству.

В Москву Степана привезли в кандалах на специальной повозке с виселицей, к перекладине которой его приковали цепью. За телегой, в железном ошейнике, также прикованный цепью, шёл брат Степана Фрол.

Разиных нещадно пытали в Земском приказе, где были отменные мастера своего дела: братьев поднимали на дыбу, били кнутом, бросали на раскалённые угли, жгли железом, на выбритое темя по капле лили холодную воду... Степан держался стойко, даже подбадривал сникшего было Фрола. Атамана подвергли жестокой и мучительной казни: палач отрубил ему сначала правую руку по локоть, затем левую ногу по колено. Устрашённый увиденным Фрол, которого ждала та же участь, молвил «слово и дело», обещая выдать Стенькины сокровища. Последними слова­ми грозного атамана был обращённый к брату окрик: «Молчи, собака!» И вслед за тем его буйная

Путь отрядов Степана Разина.

422

 

 

голова скатилась на помост. Тело рассекли на части и нанизали на колья, внутренности бросили собакам. Хоронить по христианскому обычаю Разина, преданного церковному проклятию — анафеме, было нельзя, а потому бренные его останки закопали на татарском кладбище не­известно где и когда...

* * *

Так что же такое Разинщина? Справедливая крестьянская кара угнетателям и крепостникам? Гражданская война в многострадальной России, в ходе которой россияне убивали россиян? «Русский бунт, бессмысленный и беспощадный»? Каждое время даёт на эти вопросы свои ответы. По-видимому, любое насилие способно породить насилие ещё более жестокое и кровавое. Без­нравственно идеализировать бунты, крестьянские или казачьи восстания, а также гражданские войны, поскольку, порождённые неправдами и ли­хоимством, несправедливостью и неуёмной жаж­дой богатства, эти восстания, бунты и войны сами несут насилие и несправедливость, горе и разо­рение, страдания и реки крови...

Последний путь Степана Разина. Старинная гравюра.