БОЯРЫНЯ МОРОЗОВА

Боярыня Феодосия Прокопьевна Морозова, урождённая Соковнина, — одна из подвиж­ниц русского старообрядчества.

Она была дочерью окольничего Прокопия Соковнина, родственника царицы Марии Ильи­ничны, и её любимицей. В 17 лет Феодосию Прокопьевну выдали замуж за Глеба Ивановича Морозова, влиятельного боярина при дворе царя Алексея Михайловича. Морозов, человек пожи­лой, тихий, богобоязненный, был родным братом Бориса Ивановича Морозова — одного из умней­ших людей того времени, царского воспитателя, «дядьки», «кормильца», которого молодой царь почитал как отца и который в самые первые годы царствования Алексея Михайловича фактически управлял государством. Семейная жизнь Феодосии Прокопьевны проходила в смирении, благочестии и домашних заботах.

Замужество молодой боярыни было недолгим и по времени совпало с реформами патриарха Никона. В 1662 г. Глеб Иванович умер, и Феодосия

Прокопьевна осталась с десятилетним сыном Иваном, который был дан супругам, как свиде­тельствует сказание о жизни боярыни Морозовой, по их молитве и явлению чудотворца Сергия.

Первоначально вдова жила по обычному укла­ду. Она занималась хозяйством, ездила, как предписывалось, к государеву двору, навещала многочисленных родных и знакомых. В одном из своих посланий протопоп Аввакум, будущий духовный отец и наставник боярыни, так описывал её тогдашнюю жизнь: «Знаю, друг мой милый, Феодосия Прокопьевна, жена ты была боярская, Глеба Ивановича Морозова вдова честная, в Верху (т. е. при дворе. — Прим. ред.) чина царёва близ царицы: в дому твоём тебе служило человек с триста, крестьян у тебя было восемь тысяч, именья в твоём дому было на двести или на двести пятьдесят тысяч, друзей и сродников в Москве множество много, ездила ты к ним в карете дорогой, украшенной серебром, на аргамаках многих, по шесть и по двенадцать запрягали, с гремячими цепями; за тобой слуг, рабов и рабынь шло человек по сто и по двести, а иногда и триста, оберегая честь твою и здоровье... И знаменита была ты в Москве...»

Но дом боярыни был устроен как монастырь, со строгим исполнением церковных и келейных правил. При ней жили юродивые, нищие, сироты, и боярыня им «своими руками служила, язвы тайные измывала и им пищу подавала». Среди юродивых были и два сторонника старой веры — Феодор и Киприан. Феодор всегда ходил в одной рубашке, босой, а всю ночь стоял на молитве со слезами. Аввакум вспоминал о нём: «Много добрых людей знаю, а не видел такого подвиж­ника...» Другой юродивый, Киприан, бывал во дворце и говорил с царём. Он много раз просил государя о восстановлении древнего благочестия, повсюду обличал никоновские нововведения, за что его сослали в Пустозерск и там казнили.

Монах Симонова монастыря Трифилий, убеж­дённый старовер, познакомил Феодосию Прокопьевну с инокиней Меланьей, которую боярыня очень полюбила, и стала она с иноческим смирением во всём ей следовать.

Изменение церковных обрядов, появление но­вых традиций не сочетались со строгими воз­зрениями Морозовой на церковный устав, одна попытка изменения которого вызывала смятение

Лист из старообрядческой книги.

468

 

 

В.И. Суриков. «Боярыня Морозова».

и тревогу. Надо было выбирать свой путь. Она осталась со своими учителями — староверами, а на сомнения родственников отвечала: «Отец Авва­кум — истинный ученик Христов, потому что страждет он за закон Владыки своего, а потому, кто хочет Богу угодить, должен послушать его учения».

Ещё более прониклась боярыня идеями своего учителя, когда протопоп Аввакум, вернувшись из ссылки в 1662 г. и будучи доброжелательно принят в Москве, долго жил у неё; там же часто бывала и другая его духовная дочь — младшая сестра Морозовой Евдокия Урусова. Царь и его окруже­ние знали о настроениях Феодосии Прокопьевны, но до собора 1666—1667 гг. почти не замечали их. Морозова же была непреклонна во взглядах. Она стала просить о тайном постриге инокиню Меланью, но даже та не советовала этого делать — тогда совсем нельзя было бы ходить в церковь и всё окончательно бы открылось. Но боярыня на­стояла на своём — она была пострижена старове­ром, бывшим тихвинским игуменом Досифеем, наречена Феодорою и отдана в послушание матери Меланье. С этого времени она ушла в духовные подвиги, в молчальничество, отошла от суеты домашних дел, почти перестала ездить во дворец, тем более что в марте 1669 г. умерла царица Мария Ильинична, которая сочувствовала Морозовой, а теперь двор совсем отдалился от боярыни.

Царь же, заметив, что Феодосия Прокопьевна уклоняется от дворцовых церемоний, стал направлять к ней своих послов с увещеваниями. Но Морозова не покорялась, и гнев царский был неминуем. Боярыню не оставляла сестра Евдокия, а через её мужа князя Петра Урусова они знали о настроениях во дворце, о том, какие беды надвигаются на Феодосию Прокопьевну. Боярыня простилась со старицами и стала ждать своего часа. Однажды после захода солнца к ней пришёл архимандрит Чудовского монастыря Иоаким вмес­те с думным дьяком Ларионом Ивановым и объявил, что должен вопросить Морозову по указу царя: «Како крестишься и как молитву творишь?» Феодосия Прокопьевна отвечала, что согласно правилам «старой веры». Тогда Иоаким спросил о старице Меланье; боярыня сказала, что все старицы разошлись. Не успокоившись, царские послы осмотрели дом и обнаружили Евдокию Урусову. Застав здесь столь знатную особу, они и её допросили и получили такой же ответ и подтверждение староверия.

Узнав об этом, царь повелел изгнать из дома обеих, «понеже не умели жить в покорении». Сестёр заковали в кандалы. Позднее Морозову свезли на подворье Псково-Печерского монастыря в Москве, а княгиню Евдокию — в московский Алексеевский монастырь. Вскоре от горя и тоски по матери умер сын Феодосии Прокопьевны Иван, любимец царя, единственный представитель знат­ного рода Морозовых. Со смертью сына дом Морозовых совсем запустел, всё было роздано боярам.

469

 

 

Заключение именитых сестёр взвол­новало всю Москву, множество народу стекалось посмотреть на них и посочувствовать, а порой и поувещевать узниц. Они же оставались тверды, следуя наставлениям своего духовного отца протопопа Аввакума: «Мучьтесь за Христа хорошенько, не оглядывайтесь назад...» Связь с духовным наставником не прерывалась и в заточении.

Однажды ночью Морозову привезли в Чудов монастырь, где сам патриарх пытался наставлять её, но тщетно. То же происходило и с княги­ней Урусовой. Поскольку наставления на них не действовали, женщин подвергли страшным пыт­кам на Ямском дворе. В конце концов по царскому велению обеих сестёр отправили в зато­чение в Боровск — в острог, в земляную тюрьму. Сначала их могли навещать единомышленники, передавали послания Аввакума, но потом был учинён розыск, у узниц всё отобрали, даже иконы

и небольшие книжицы для моления. Страдалицы остались сидеть в глубокой темнице, ветхая верхняя одежда почти не грела их, поменять сорочки было невозможно, у них не было даже «лествиц» (чёток) — они сами навязали на тряпице 50 узлов и творили устные молитвы; скудная еда — два-три сухарика, «иногда яблоко одно, иногда огурчика малая часть», но это уже — от доброты стрельцов, которые их охраняли. Одно хорошо — они были вместе.

Но вскоре скончалась княгиня Евдокия; сестра, сама уже изнемогавшая, спела ей отходной канон, обливаясь слезами. Чувствуя приближение смер­ти, Феодосия Прокопьевна упросила стражника постирать её сорочку. Тот тайно отнёс её на реку, омыл водой, размышляя о долготерпении боярыни Морозовой ради веры, о её величии и тяжелейшей нынешней нужде. В ночь с 1 на 2 ноября 1675 г. Феодосия Прокопьевна скончалась и была похо­ронена вместе с сестрой.

ЭКОНОМИКА РОССИИ В XVII СТОЛЕТИИ

Каждый век русской истории имеет своё неповторимое лицо. Эта неповторимость складывается не только из достижений материальной и духовной культуры и событий политической жизни. Экономическая история каждого столетия своеобразна: непрерывно совер­шенствуются техника и технология различных видов производства, всё больших знаний и навыков требует торговля.

В XVII век Россия вступала через тяжёлые времена Смуты, начавшейся с того, что пресеклась ветвь русских государей — потомков Ивана Калиты. Соседние государства — Речь Посполитая и Швеция — активно вмешивались во внутриполи­тическую жизнь страны и стремились возвести на русский престол своих ставленников. Разразился сильнейший экономический кризис, в основе кото­рого лежала политика Ивана Грозного и его бли­жайших преемников, истощавших материальные ресурсы России в многочисленных войнах. В ре­зультате гражданской войны и иностранной интер­венции начала XVII в. страна буквально запустела. В некоторых уездах исчезло от 50 до 90% деревень, обрабатывалась лишь небольшая часть пашен. Немало городов были почти полностью разорены. И впоследствии русское правительство освобож­дало их на несколько лет от уплаты государствен­ных налогов (среди таких городов были Калуга, Руза, Вязьма, Можайск и др.). Резко сократилось количество сельского и городского населения: много людей погибло на полях сражений, а также от голода и эпидемий. Вызванный Смутой политический кризис был в основном преодолён в 1613—1618 гг. с восшествием на престол первого государя новой династии Романовых — царя Михаила Фёдоровича — и с урегулированием отношений с Речью Посполитой и Швецией. Из экономического кризиса страна выбиралась на­много дольше: лишь к началу 30-х гг. XVII в. ценой огромных усилий и тяжёлого труда крестьян и ремесленников удалось положить начало посте­пенному преодолению его последствий.

РУССКОЕ КУПЕЧЕСТВО ПОСЛЕ СМУТЫ

Ведущую роль в процессе восста­новления нор­мальной хозяйственной жизни страны сыграло ку­печество. Принадлежавшие к верхушке торгового мира богатейшие люди России, такие, как Босые, Кирилловы, Никитниковы, Панкратьевы, Светешниковы, Филатьевы, Шорины и др. были известны не только среди деловых людей. Их знали и в высших политических сферах, с ними советова­лись русские цари, главы правительства, Боярская дума. Однако это была лишь вершина, видимая «надводная» часть того огромного «айсберга», ос­новную часть которого составляли тысячи рядовых мелких и средних торговцев, зачастую просто ску­павших товары у сельских и городских произво­дителей и пускавших их в оборот на многочис­ленных рынках и ярмарках.

Появление в XVII в. крупного слоя торговцев-скупщиков, вытеснявших крестьян и ремеслен­ников с рынка, стало одной из приметных черт

470

 

 

 

 

 

 

 

Холодное и огнестрельное оружие, изготовленное русскими оружейниками и литейщиками. XVI—XVII вв.

экономической жизни России. Скупка торговцами изделий у производителей порождала экономиче­скую зависимость последних от купцов. Она предполагала отношения нанимателя (торговца-скупщика) и наёмного работника (крестьянина или ремесленника) и вела к возникновению крупного производства капиталистического типа. Первым шагом на этом пути было появление объединений ремесленников или крестьян, занятых производ­ством продукции одного вида, скупавшейся каким-либо крупным купцом. Такие объединения носили характер простой кооперации, каждый член кото­рой делал своё изделие сам от начала до конца. Стали возникать и мануфактуры — более совер­шенный способ ручного производства; работники мануфактуры специализировались на выполне­нии определённых операций. Иными словами, мануфактурное производство основывалось уже на разделении труда.

РОССИЙСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ

Так в России XVII в. возникли принадле­жавшие торговому частному капиталу различные предприятия по выделке кожи, переработке сала, приготовлению солода и т. д. Причём в их возникновении актив­но участвовало западноевропейское купечество. В 30-х гг. был основан комплекс железоделательных и оружейных предприятий в районе Тулы, Ка­ширы и Алексина. Его владельцами были нидерландцы А. Виниус и Ф. Акема и житель немецкого города Гамбурга П. Марселис. На этих мануфакт­урах использовался не только ручной труд, но и применялись передовые по тому времени дости­жения западноевропейской техники и технологии. Здесь действовал полный цикл производства — от переработки руды и выплавки металла до выпуска готовых изделий из железа, включая оружие. При­чём в середине XVII в. на них могло производиться железа и изделий из него более 1 тыс. т ежегодно. Во второй половине XVII в. подобный комплекс железоделательных предприятий возник в Каре­лии около города Олонца. Здесь производство воз­главил гамбуржец А. Бутенант. Железоделатель­ными предприятиями владели и русские бояре Б. И. Морозов и И.Д. Милославский. На Урале возник первый в России Пыскорский медепла­вильный завод.

Наряду с добывающей рудной (горной) и металлургической промышленностью начали раз­виваться и отрасли промышленного производства изделий массового спроса и обихода. Появились бумагоделательные и стеклодувные мануфактуры. Делались попытки основать крупное суконное производство.

Помимо частных мануфактур в России действо­вали и казённые (государственные). Такими, например, были московские Оружейная палата, Пушечный и Печатный дворы, основанные ещё в XV—XVI вв., а также полотняное производство,

472

 

 

 

главными центрами которого в то время считались столичные Кадашевская и Хамовная слободы. На крупных предприятиях довольно широко исполь­зовалась наёмная рабочая сила, что придавало производству признаки капиталистического ха­рактера. Однако в России имелось немало пред­приятий, где трудились и крепостные. Так, к уже упомянутым нами железоделательным и оружей­ным предприятиям Тулы, Каширы и Алексина были приписаны две дворцовые волости (области) с крестьянами, которые занимались вспомогатель­ными работами.

РЕМЁСЛА И ПРОМЫСЛЫ

Несмотря на внушительные успехи России в развитии крупного производства по сравнению с XV—XVI вв., в XVII столетии господствовало производство мелкое. Большинство товаров изготавливалось в мастерских городских и сельских ремесленников. По своему социальному положению они делились на тяглых посадских людей, т. е. горожан, плативших государственные налоги, и вотчинных ремесленников, занимавших­ся ремеслом и облагаемых своими хозяевами — дворянами, боярами или монастырями — денеж­ным или натуральным оброком. В XVII в. ремесло было весьма сильно вовлечено в рыночные отно­шения. Именно продукция ремесленников пред­назначалась для реализации на рынке. Вместе с тем сохранялась и работа на заказ, но она была характерна для уникальных ремесленных специ­альностей, граничащих с искусством, как, напри­мер, ювелирное или златокузнечное дело. Заказными работами занимались и опытные ремесленники достаточно распростра­нённых специальностей: плотники, портные, сапожники... Русские ремесленники-умельцы могли выполнить буквально любую ра­боту, секреты мастерства передавались ими из поколения в поколение. Распространённым было и ученичество: в течение нескольких лет мастер был обязан обучить ученика, и их взаимоотношения регулировались особыми документами — «жилы­ми записями».

Поражает разнообразие ремесленных специаль­ностей. В провинциальных городах их были десятки, а в столице государства, Москве, — около 250. Так, выпечкой хлебобулочных изделий зани­мались булочники, калачники, пирожники, пря­ничники, сдобники, сухарники, хлебники и т. д.

Большое распространение в XVII в. получили в России различные промыслы. На первом месте здесь стояли извоз и речное судоходство. Извозом в осенне-зимний период занималось едва ли не большинство мужского крестьянского населения. Десятки тысяч подвод и саней перевозили все­возможные товары из конца в конец огромной страны. Речное судоходство России обслуживали десятки тысяч посадских людей и крестьян. Особенно интенсивное движение речных судов происходило в период весенне-летней навигации по Волге и Сухоно-Двинскому водному пути, связывавшему центр страны с Архангельском — единственным портом, через который шла торгов­ля с Западной Европой. Множество людей было занято также в таких повсеместно распрост-

Ткацкий станок, деревянная посуда и изделия русских бондарей XVI—XVII вв.

473

 

 

 

ранённых промыслах, как рыболовст­во, заготовка леса, смолокурение, соле­варение, выделка кож и мехов...

СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО

Русский крестья­нин в XVII в., как его деды и прадеды, пользовался теми же тради­ционными орудиями труда: бороной, сохой, косой, граблями, вилами, серпом да цепом. Основной тягловой силой в его хозяйстве была лошадь. Не­изменность сельскохозяйственного производства поддерживалась государством: именно в XVII сто­летии крестьянин был окончательно прикреплён к земле, которая находилась в полном владении как светских, так и духовных феодалов — дворян, бояр, монастырей и т. д., царской семьи или госу­дарства. Если в первой половине XVII в. дей­ствовали различные сроки возврата назад беглых крестьян, по истечении которых беглецы могли оставаться на новом месте, т. е. у крестьян со­хранялась ещё какая-то возможность перемены хозяина, то в 1649 г. было принято Уложение (свод законов), предписывавшее разыскивать и возвра­щать на свои места беглых крестьян бессрочно. В наиболее тяжёлом положении оказались при этом монастырские и частновладельческие крестьяне. Владельцы земли — монастыри, помещики и вот­чинники — контролировали буквально каждый шаг крестьянина, любую его инициативу в хо­зяйственной деятельности. Причём этим отлича­лись не только мелкие и средние землевладельцы, но и вельможи вроде боярина Б. И. Морозова (вос­питателя царя Алексея Михайловича, бывшего некоторое время главой правительства), который, находясь почти постоянно в Москве, предписывал своим доверенным лицам в далёких вотчинах в Арзамасском уезде, как раздавать зерно крестья­нам на семена, как и когда забирать у них хлеб нового урожая и т. д. Крестьяне отбывали тяжёлую «барщину», работая на полях своего господина, а при выполнении других работ облагались высоким денежным и натуральным оброком (выплата, по­винность).

Главной отраслью сельского хозяйства России было земледелие. От величины собранного урожая зерна зависело не просто благосостояние, но и сама жизнь большинства населения страны. Постоянно росли размеры посевных площадей, главным образом за счёт развития земледелия в Сибири. Плодородные земли южной окраины России в XVII в. распахивались гораздо медленнее из-за частых набегов крымских татар. Россия обеспечи­вала себя основными сельскохозяйственными про­дуктами: зерном, мясом, овощами. Однако в неурожайные годы население испытывало острую нужду, а отдельные сельские местности охватывал настоящий голод. В городах, где обычно можно было купить всё что угодно, в такие годы посадские люди страдали не меньше, чем крестьяне, потому что цены на хлеб резко возрастали и этот продукт первой необходимости становился недоступен про­стому люду. Не случайно голодные годы порождали в стране социальную напряжённость. Для предотвращения «голодных» бунтов правительст­во предписывало торговцам регулярно подвозить в города хлеб (под особым попечительством в этом отношении была Москва). Даже в урожайные годы русское правительство неохотно разрешало экс­порт хлеба в Западную Европу, допуская это лишь изредка и только по политическим соображениям. Русские цари и бояре, будучи крупнейшими землевладельцами, прекрасно разбирались в хозяйственных вопросах и всегда стремились попри­держать хлебные излишки, памятуя о неуро­жайных годах.

ВНЕШНЯЯ ТОРГОВАЯ РОССИИ

В XVII в. Россию посещают купцы и с Запада, и с Востока: англичане, нидерландцы, немцы, датчане, шведы, армяне, греки, бухарцы, хивинцы, индусы, персы и др. На мировой рынок из страны поступают (экспортируются) такие товары, как кожа, пенька, лён, смола, сало, рыба, пушнина, изделия из де­рева и металлов, холсты и др. Ввозятся же в Россию (импортируются) сукно, ткани, металлы и металлические изделия, галантерейные товары, вина, пряности, предметы роскоши и т. д. Все­российский рынок развивается как часть евро­пейского и мирового рынков. К этому времени уже наметилась общеевропейская специализация по основным товарам, которые та или иная страна предлагала европейской и мировой торговле. Для Западной Европы особый интерес представляло русское промышленное сырьё. В государствах же Средней Азии и Востока большим спросом поль­зовались готовые изделия русских ремесленников и товары крестьянского домашнего производства. Внешняя торговля России достигла в XVII в. боль­ших успехов. Так, в середине столетия стоимость товаров, вывезенных из страны западноевропей­скими купцами, составляла около 1 млн рублей в год, что было вполне сопоставимо с приходной частью государственного бюджета того времени.

Вместе с тем русское купечество было недо­вольно привилегированным положением неко­торых западноевропейских компаний в России. Так, ещё с XVI столетия английская «Московская компания» вела в России беспошлинную торговлю, а нидерландская компания де Фогелара-Кленка уплачивала за свои товары половину таможенных пошлин. Русское правительство традиционно по­кровительствовало единоверцам — армянским и греческим купцам. В первой половине XVII в. русские коммерсанты буквально засыпали вер­ховную власть челобитными, в которых описывали своё незавидное положение. Так, в 1646 г. от имени 167 виднейших русских купцов подали царю Алексею Михайловичу челобитную, в которой жаловались на то, что торгующие в России западноевропейские купцы всеми правдами и неправдами сбивают цены на русские товары, а собственные товары стремятся продавать как можно дороже. При этом нарушаются принятые в

474

 

 

 

России условия торговли для иностранцев: процве­тает утайка товаров; таможенные пошлины в полном объёме не уплачиваются, что наносит немалый убыток казне; вопреки запрету ино­странцы продают русским людям товары в роз­ницу. Качество различных заморских изделий заметно ухудшилось. Западноевропейцы, сговари­ваясь между собой, не покупают русские товары в своих странах, когда их привозят русские торговцы. А в Архангельске те же товары ими охотно раскупаются. Этим они добиваются, чтобы русским торговым людям ездить в их страны было «не повадно». От всего этого русскому купечеству чинятся «великие убытки». Челобитчики просили запретить ино­странцам торговлю внутри страны и не пускать их дальше пограничных пунктов и портов. Это требование монополии торговли отечественными

Предметы быта, изготовленные русскими ремесленниками

в XVII — начале XVIII вв.:

1 — изразец;

2 — подвесная чернильница;

3 — шкатулка.

475

 

 

 

товарами было характерно для купече­ства любой страны в ту эпоху.

Правительство царя Алексея Ми­хайловича в 1646—1650 гг. пошло на частичные ограничения деятельности иностранного купечест­ва в стране: были отменены льготы по уплате таможенных пошлин, английскому купечеству запретили приезжать во внутренние районы Рос­сии. Однако западноевропейские купцы были нужны казне как поставщики (на выгодных условиях) вооружения для армии и других необходимых России товаров, а также как про­давцы на европейском рынке различных русских казённых товаров, что было важнейшим средством получения валюты казной. Поэтому правительство не решалось стеснять их сверх меры.

Начиная с середины XVII в. русское прави­тельство стало всё шире использовать на практике модную европейскую теорию «меркантилизма», суть которой сводилась, во-первых, к защите отечественной торговли и промышленности по­средством льгот и покровительственных пошлин и, во-вторых, к привлечению в страну ино­странной валюты. Наиболее талантливым выра­зителем идей меркантилизма в России стал крупнейший государственный деятель, глава По­сольского приказа А.Л. Ордин-Нащокин. При его непосредственном участии в 1667 г. был разработан Новый торговый устав, который предусматривал введение более жёсткого контроля за деятель­ностью иностранных коммерсантов. Теперь та­моженные пошлины с них взимались только в валюте, а величина этих пошлин при провозе товаров во внутренние районы страны резко возросла. Новый торговый устав создавал более благоприятные условия для подъёма отечественной торговли. Это был чрезвычайно действенный инструмент влияния и на внешнюю торговлю. В 60—70 гг. XVII в. западноевропейские коммерсан­ты не раз обращались в государственные органы с жалобами на архангельскую таможню. По боль­шей части жалобы эти были результатом добро­совестного следования таможенной администра­цией букве и духу Нового торгового устава.

В XVII в. в торговле с Западной Европой Россия имела активный торговый баланс, иными словами, стоимость экспортных товаров заметно превышала стоимость товаров импортных. Это обеспечивало приток иностранной валюты в страну. Россия в то время не имела разведанных месторождений золота и серебра. В денежном обращении исполь­зовалась серебряная монета (копейка, 0,5 ко­пейки — деньга и 0,25 копейки — полушка). Она перечеканивалась из европейских серебряных талеров. Причём такая перечеканка приносила казне достаточно солидный доход.

Русские товары (в основном сырьё и полуфабри­каты) были жизненно необходимы европейской промышленности. Европейские товары, за исклю­чением цветных металлов, красок и некоторых видов сырья, предназначались в основном для удовлетворения потребностей государства (прежде всего армии) и господствующего класса. Простой народ пользовался преимущественно продукцией отечественного и домашнего производства. Эта характерная особенность структуры русского им­порта—экспорта сохранялась в XVIII и даже в XIX вв. Да и современной российской рыночной экономике некоторые черты экономики прошлого отнюдь не чужды. И это вполне естественно, поскольку преемственность в экономике обеспечи­вает плавность эволюционного развития общества.

ГОРОДА МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА В XVI—XVII ВЕКАХ

Историки подсчитали, что в первой половине XVI в. в Московском государстве существо­вало около 160 городов. Во второй половине столетия появилось 70 новых городов, в том числе 15 — в Сибири. В результате длительной Ли­вонской войны, опричнины Ивана Грозного, бед­ствий Смутного времени развитие городов в конце XVI — первой четверти XVII вв. замедлилось, но затем вновь начались подъём городов и увеличение городского населения. В 1650 г. в России насчиты­валось уже 250 городов.

На территории одного из крупнейших госу­дарств мира XVI—XVII вв. — Московии — города были расположены крайне неравномерно. Наиболее густая сеть городов покрывала евро­пейскую, самую освоенную часть страны. Иначе обстояло дело на окраинах. Например, в Сибири на огромной территории площадью 10 млн. км² находилось всего 20 городских уездных центров.

Иностранцев поражали размеры крупнейших русских городов XVI—XVII вв. — Москвы, Новгорода, Пскова. Действительно, они иногда превосходили большие европейские города того времени. Огромным городом была стотысячная столица Московского государства. Второе место делили между собой Новгород, Псков, Казань и Нижний Новгород с 25—30-тысячным населением. Однако столь крупных городских центров было

476

 

 

 

совсем немного — считанные единицы. Средний же русский город XVI—XVII вв. насчитывал всего 3—5 тыс. жителей. Были и совсем крошечные городишки. В далёком северном Пустозерске, судя по известию современника-англичанина, имелось 80 или 100 домов. Город Кола, находившийся на заснеженном Мурмане (Кольский полуостров), состоял из одной улицы, застроенной низкими де­ревянными домиками.

ПРИЧИНЫ УПАДКА И РАСЦВЕТА ГОРОДОВ

С образованием единого Москов­ского государства некоторые мно­голюдные и богатые столицы княжеств предшествующей эпо­хи угасают и приходят в упадок. Так, «Тверь старая, Тверь бога­тая», по свидетельству одного из иностранных путешественников, в середине XVII в. превратилась в маленький городок с полутора сотнями домов, окружённый де­ревянными укреплениями. На­против, расцветают торгово-ремесленные города, средоточия местных рынков и администра­тивные центры. Потребности обо­роны побуждают государствен­ную власть к строительству горо­дов-крепостей на рубежах Рос­сии.

На середину и вторую поло­вину XVII в. приходится расцвет богатых поволжских торговых городов, прежде всего Астрахани и Казани. К середине XVII в. благодаря торговле становятся крупными центрами и другие города Поволжья — Ярославль, Кострома, Нижний Новгород. Го­рожане на свои деньги строят многочисленные церкви и мо­настыри, украшая их стены по-купечески богатой резьбой.

Со второй половины XVI в. Московское государство было связано с Европой морским путём по Северному Ледовитому оке­ану, через единственный порт — Архангельск. Через него осу­ществлялось 3/4 внешнеторго­вого оборота страны. Ежегодно Архангельск посещали торговцы из Англии, Голландии и других европейских стран. Именно от этих «северных ворот России» иностранные купцы разъезжались по русским городам и отправлялись в Москву. Пушной промысел привёл к процве­танию «златокипящей» Мангазеи, располагав­шейся за Полярным кругом, на Крайнем Севере.

Палаты боярина Волкова. Москва. Конец XVII в.

477

 

 

 

С. В. Иванов. «Приезд воеводы».

Однако, испытав кратковременный расцвет, после истощения пушных ресурсов этот город пришёл в упадок. В ряде случаев именно купцы-про­мышленники становились основателями новых городов. Так, Аникей Строганов, занимавшийся главным образом соляной торговлей и бывший полновластным хозяином у себя в Сольвычегодске, на свои средства построил несколько городков и содержал в них собственное наёмное войско и собственные церкви.

В XVII в. Московское государство неуклонно отодвигает свои границы всё южнее и южнее. Ещё Иван Грозный и Борис Годунов, стремясь укрепить южные степные рубежи страны, строили погра­ничные города, возводили в них каменные кремли (крепости). С 30-х гг. XVII в. начинается стро­ительство укреплённых линий — «засечных черт», и многие южнорусские города — Орёл, Кромы, Воронеж, Белгород — становятся их составной частью, опорными пунктами для обороны и дальнейшего продвижения на юг. Поселенцев часто беспокоили отряды крымских татар. Жизнь

на южной окраине России была тревожной, полувоенной. Долгое время в этих местах казаков и стрельцов было гораздо больше, чем крестьян и ремесленников.

Государство тщательно контролировало стро­ительство городов, особенно на новых и стратегиче­ски важных территориях. Возникающие центры должны были располагаться «крепко» и «усторожливо» в военно-оборонительном отношении. Выбор места для города считался весьма ответственным делом. Этот вопрос, как правило, решался на самом высоком уровне с привлечением специалис­тов «городового дела», составлявших письменное обоснование, чертежи, «росписи» и «сметы». Нередко по этому поводу возникали ожесточённые споры между высокопоставленными персонами.

НАСЕЛЕНИЕ ГОРОДОВ

На протяжении XVI—XVII вв., несмотря на частые военные потрясения, посад­ское (торгово-ремесленное) население медленно, но неуклонно росло, знаменуя подъём городской жиз-

478

 

 

ни. В середине XVII в., по подсчётам историков, во всей России насчитывалось 41 662 посадских дво­ра.

Из кого же состояло население городов? По сравнению с предшествовавшей эпохой оно стало более пёстрым и разнообразным по составу. В центре страны преобладали города, где наряду с посадским населением («торговыми людьми» и ремесленниками) селились также дворяне и бояре со своими дворовыми людьми, а монастыри имели собственные «резиденции» — подворья. На севере часто встречались города-посады, где крепостные сооружения отсутствовали, — в эти места со времён Смуты никто не вторгался с оружием в руках. В них не было дворов «государевых служилых людей» — дворян, стрельцов, пушкарей, зато монастырям и церквам принадлежали обширные владения. На северо-западе, рядом с такими старыми торгово-ремесленными городами, как Псков и Новгород, располагались пограничные крепости, где не было посадского населения.

В XVII в. основную часть населения города — примерно 2/3 жителей — составляли служилые люди «по прибору»: стрельцы, казаки, затинщики, пушкари (см. ст. «Войско Московского государст­ва»). Были среди них и служилые иноземцы, селившиеся в особых слободах. И лишь 20—25% горожан занимались ремеслом и торговлей. При­вилегированную прослойку составляли богатей­шие купцы, объединённые в три корпорации, которые назывались «гости», «гостиная сотня» и «суконная сотня». «Чёрные» же люди, несущие государево «тягло» (налоги и повинности), дели­лись на «сильных» (зажиточных), «середних, которые статочны и прожитком добры», и низшую прослойку — малоимущих (бобылей, подсуседников, захребетников и др.). Население крупных и средних городов жило в сотнях и слободах — административно-территориальных единицах, часто объединявших ремесленников одной спе­циальности, например Кузнецкая, Гончарная или Кожевенная слободы.

УПРАВЛЕНИЕ В ГОРОДАХ

Главным администратором, управляющим городом, был воевода. Его двор находился в крепости неподалёку от приказной избы — места, где вершились административные и судебные дела. Там же поблизости помещалась и тюрьма. Все эти и другие служебные строения стояли обычно во­круг главного, соборного храма города — камен­ного или деревянного.

Воевод правительство назначало на один-три года. Передача власти старым воеводой новому проходила в городском соборе. Вновь назначенный администратор получал здесь знамя и ключи от города и казны. Затем он переходил в приказную избу и знакомился с подчинёнными, принимал дела, устраивал смотр служилым людям, которые в парадной одежде приветствовали нового воеводу. Воеводство — дело доходное; это и большая честь для дворянина, и сытый «корм» («кормом»

Город Свияжск в XVI в. Реконструкция.

Рисованный план города Луха.

479

 

 

Церкви Ярославля.

 

 

 

 

тогда называли жалованье). Собираясь в дальнюю дорогу, новый воевода получал длинный царский наказ, где перечислялись все его обязанности. Воеводе надлежало «беречь накрепко, чтобы в городе да в уезде не было разбоя, воровства, убийства, бою, грабежа, корчемства, распутства». А того, кто в этом провинится, — брать и, «сыскав добро», наказывать. Воевода — высшая инстанция и в решении всех гражданских дел. Более же всего он обязан был заботиться о том, чтобы все до копеечки доходы государевы своевременно до­ставлялись в казну.

Вторым лицом в городе был губной староста, который ведал уголовными делами. Его выбирали городские и уездные дворяне. Губная изба — «резиденция» старосты — также находилась в крепости.

ВНЕШНИЙ ВИД ГОРОДОВ

На торговой площади, как правило, у городского собора и воеводского двора, стояли лавки и амбары посадских людей. Это таможен­ный двор, где хранились образцовые меры и весы для торговцев, собирались таможенные пошлины с привозных товаров — весчее и померное. Тамо­женники следили за правильностью совершения торговых операций, запрещали продажу некото­рых товаров — табака и вина.

Улицы города в сухую погоду клубились пылью, а в дождь и слякоть, покрытые глубокими лужами, сочились зловонной грязью. Из-за не­опрятности улиц русских городов приходилось иногда принимать меры, которые приводили в изумление иностранцев. Так, во время крестных ходов впереди духовенства иногда шли несколько десятков человек с мётлами, расчищая улицы и посыпая их песком.

По кривым, извилистым улочкам можно было дойти и до кружечного двора — единственного заведения в городе, где продавали вино. Винная продажа — дело важное: она составляла одну из главнейших статей дохода казны. По царскому указу 1652 г. запрещалось продавать одному человеку больше одной чарки вина (1/100 часть ведра). Государство строго следило за соблюдением своей монополии на винную торговлю; право торговать водкой и вином жаловали только за большие заслуги или служилым иностранцам. В большие церковные посты и по воскресеньям вино не продавали. Категорически запрещалось прода­вать вино духовенству.

Ямской проезжий двор (или, иначе, ям) — это место, где останавливались путешественники, а почтари обменивались сумами с письмами. Усадь­бы ямщиков состояли из избы с обширным двором, где содержались лошади, коровы, овцы, хранилась «гонебная рухлядь»: телеги, сани, хомуты, сбруя. Как и все другие слобожане, ямщики строили и содержали на мирские средства церковь, где хранились слободская казна и наиболее важ­ные официальные документы. Современники-ино­странцы отмечали, что по темпам передвижения

Церковь Иоанна Златоуста в Коровниках, недалеко от Ярославля. XVII в.

гонцы не уступали западноевропейским почтальо­нам. Максимальная скорость «ямской гоньбы» составляла 200 вёрст в сутки. На яме всегда должны были быть наготове лошади и подводы для государевой службы. Иногда ямским приказчикам приходилось выполнять и «экзотические» пору­чения. Так, в 1666 г. ямщики доставили для Измайловского сада царя Алексея Михайловича саженцы тутовых деревьев из далёкого Хорезма.

Бичом деревянных городов были частые пожа­ры. Сибирский Тобольск только за вторую полови­ну XVII в. горел десять раз. С наступлением тёп­лого времени года следовало «особо беречься огня». Когда начиналась весна, глашатаи ходили по городу и, объявляя воеводский приказ, кричали: «Заказано накрепко, чтоб изб и мылен (бань. — Прим. ред.) никто не топил, вечером поздно с огнём никто не ходил и не сидел; а для хлебного печенья и где есть варить, поделайте печи в огородах и на полых местах в земле, подальше от хором, от ветру печи огородите и лубьями защитите гораздо». Дело доходило до запечатывания воеводскими приказ­чиками изб и бань. Приходилось жить в клети — неотапливаемом помещении, даже если на время возвращались холода.

* * *

На протяжении XVI—XVII вв. подавляющее большинство населения России жило в деревнях. Однако именно в городах бился пульс политиче­ской жизни страны, вершились главные государст­венные дела, создавались произведения искусства, завязывались торговые отношения с купцами Европы и Востока.

481

 

ПРАВЛЕНИЕ ЦАРЕВНЫ СОФЬИ

Правлению Софьи Алексеевны, дочери царя Алексея Михайловича, прозванного Ти­шайшим, предшествовала так называемая Московская смута 1682 г. После смерти царя Фёдора Алексеевича встал вопрос о его наследнике на российском престоле. На царскую корону могли претендовать два младших брата Фёдора и Софьи: шестнадцатилетний Иван Алексеевич, больной, подслеповатый, «скорбный главою», и десяти­летний Пётр Алексеевич, вполне здоровый и не по годам развитый ребёнок. Закона о престоло­наследии не было, преемника Фёдор Алексеевич тоже не назначил, поэтому всё должно было решиться в борьбе между придворными боярскими партиями.

Царевича Ивана поддерживали знатные бояре Милославские, родственники покойной первой жены царя Алексея Михайловича Марии Ильи­ничны. Во главе этой группировки стояла царевна Софья, рассчитывавшая управлять за слабоумного брата Ивана. Среди сторонников Милославских

Царевичи Пётр Алексеевич

и Иван Алексеевич

у патриарха Иоакима.

Миниатюра первой половины

XVIII в.

выделялась фигура боярина князя Василия Ва­сильевича Голицына, представителя одного из самых древних и знатных княжеских родов, обладавшего выдающимися способностями го­сударственного деятеля.

НАРЫШКИНЫ

ПРОТИВ

МИЛОСЛАВСКИХ

За Петра стояли Нарыш­кины, родственники вто­рой жены Алексея Ми­хайловича — царицы На­тальи Кирилловны, которая должна была бы управлять за малолетнего Петра. Однако Наталья Кирилловна хотя и отличалась добрым нравом, но, как писал один из историков петровской эпохи князь Борис Иванович Куракин, «...была не при­лежная и неискусная в делах и ума лёгкого». Поэтому в вопросах государственных Нарышкины полагались более всего на боярина Артамона Сер­геевича Матвеева, человека умного и опытного, в доме которого в своё время воспитывалась Наталья Кирилловна.

Сначала всё складывалось в пользу Нарыш­киных. Большая часть московской аристократии, по-видимому, предпочитала видеть на престоле не болезненного и хилого Ивана, за спиной которого стояли бы фавориты Софьи, а многообещающего Петра. Хотел видеть царём Петра и патриарх Иоаким, которому не нравился западный дух, царивший в окружении Софьи.

Фёдор Алексеевич скончался 27 апреля 1682 г. в 4 часа пополудни. Сразу же по обычаю ударили в большой кремлёвский колокол «Вестник», и толпы народа обступили царские палаты, чтобы проститься с покойным государем и привет­ствовать нового. По окончании обряда прощания патриарх с церковными иерархами и вельможами прошёл в переднюю и спросил, кому из двух царевичей вручить скипетр и державу. При­сутствующие ответили, что быть царю избранным общим согласием «всех чинов людей Московского государства». Патриарх вышел на крыльцо и задал толпе тот же вопрос. Раздались громкие крики: «Петру Алексеевичу!» Тогда патриарх вернулся во дворец и благословил на царство Петра.

Царевна Софья Алексеевна была незаурядной личностью. Француз Невилль, бывший в конце XVII в. в Москве, писал: «Насколько её стан широк, короток и груб, настолько её ум тонок, остёр и политичен, и хотя она никогда не читала Макиавелли (имеется в виду автор известного в средневекой Европе политического трактата «Госу­дарь». — Прим. ред.), она самостоятельно усвоила все его правила». Наделённая энергией и реши-

482

 

 

 

тельностью, Софья использовала для получения образования все возможности, появившиеся благо­даря западным веяниям при Алексее Михайлови­че. Через Симеона Полоцкого, бывшего учителем её братьев, Софья познакомилась с церковной русской и польской литературой, языками, рито­рикой, ораторским искусством. Ко времени цар­ствования Фёдора относится сближение Софьи с Василием Васильевичем Голицыным, перешедшее потом в прочную связь. Этому выдающемуся государственному деятелю она, по всей вероят­ности, была обязана довершением своего политиче­ского воспитания и пробуждением стремления к власти.

После избрания Петра на царство Софья не отказалась от своих честолюбивых планов, тем более что обстановка, сложившаяся в тот момент в Москве, могла способствовать их осуществлению. Весной 1682 г. в столице назревал стрелецкий бунт.

СТРЕЛЕЦКИЙ БУНТ

Стрельцы давно уже были недовольны свои­ми начальниками, которые чинили им разные при­теснения, насилия и, зная, что стрельцы зани­маются торговлей и промыслами, вымогали у них деньги. Через три дня после принесения присяги Петру выборные от стрельцов явились во дворец и потребовали выдачи девяти полковников, которые ранее «вымучили» у них деньги. В окружении царицы Натальи Кирилловны не нашлось тогда никого, кто был бы способен утихомирить недо­вольных. Молодые и неопытные Нарышкины, рас­хватавшие высокие должности, испугались и рас­порядились тотчас выдать деньги и наказать пол­ковников на площади. Но это ещё больше раз­задорило стрельцов, которые решили сами «про­мыслить о себе». Неугодных начальников хватали, сбрасывали с башен с криками: «Любо! Любо!»

Из всех «начальных людей» стрелецкого войска снискать расположение стрельцов удалось лишь одному — князю Ивану Андреевичу Хованскому. Он всячески им потакал, взыскивал для них деньги с разных лиц, поощрял бесчинства. Этот человек, по-видимому, искал популярности только ради удовлетворения своего тщеславия. Он любил быть в центре внимания, имел высокое мнение о собственной персоне, никого из бояр «в свою пору (т. е. вровень с собой. — Прим. ред.) не ставил». За свою шумную и бестолковую деятельность Хован­ский получил прозвище Тараруй (т. е. бестолковый болтун), и каждый, по словам покойного царя Алексея Михайловича, называл его дураком.

Софье удалось договориться с Хованским. Рассчитывая на почести и награды, он стал настраивать стрельцов против Нарышкиных. И уже скоро среди стрельцов стали раздаваться крики: «Не хотим, чтобы нами управляли Нарыш­кины и Матвеев, мы им всем шею свернём!»

Но к решительным действиям стрельцы присту­пили только тогда, когда в Москву из ссылки вернулся Матвеев, единственный, кто мог, как все

Царевна Софья, правительница России.

надеялись, справиться с бунтом. В мае, возбуждён­ные ложным слухом, что Нарышкины задушили царевича Ивана, стрельцы со знамёнами и пушка­ми двинулись ко дворцу. Матвеев, другие бояре и патриарх встретили их на крыльце. Потом вывели Ивана и Петра. Иван на крики стрельцов отвечал: «Меня никто не изводит, и жаловаться мне не на кого». Матвеев и патриарх спустились с крыльца и стали уговаривать толпу разойтись. Но тут в дело вмешался князь Михаил Долгорукий, начав бранить стрельцов. Он и пал первой жертвой — его сбросили с крыльца на копья, а затем изрубили бердышами. В это время из внутренних покоев прибежали другие стрельцы, кинулись к Матвееву и расправились с ним. С криком: «Пора нам разбирать, кто нам надобен!» толпа разъярённых стрельцов ворвалась во дворец, разыскивая и истребляя Нарышкиных. После этого в Москве три дня продолжались убийства, погромы и беспо­рядки.

СОФЬЯ У ВЛАСТИ

Тем временем Софья при поддержке хозяйничав­ших в Кремле стрельцов одержала верх над цари­цей Натальей Кирилловной и её приближёнными. Стрельцы потребовали, чтобы оба царевича пра-

483

 

 

 

Царицына палата в Кремле. Изображение Святой Софии.

вили вместе, причём Боярская дума и Освященный собор (собрание высших церковных деятелей стра­ны) нарекли Ивана первым царём, а Петра — вторым. Настояли они и на том, чтобы «прави­тельство (т. е. управление. — Прим. ред.) ради юных лет обоих государей, вручить сестре их». В награду за помощь Софье пришлось не только осыпать стрельцов разными милостями, но и офи­циально признать их действия правильными. На Красной площади был воздвигнут столб, на кото­ром были написаны имена «изменников», павших жертвами праведного гнева верных «государевых слуг».

Софья понимала, что, пока стрельцы чувствуют себя безнаказанно, полного спокойствия в госу­дарстве не будет. Поэтому в сентябре она выехала из Москвы и остановилась в селе Воздвиженском, откуда начала созывать дворянское ополчение. Туда же был вызван предводитель мятежников Хованский и казнён. Весть о казни любимого начальника произвела большое впечатление на стрельцов. Сгоряча они стали готовиться к борьбе с боярами, заняли Кремль и сели в осаде, но скоро пали духом и послали выборных с повинной. Стрельцы были вынуждены во всём покориться правительству и даже отречься от прошлых «подвигов» — столб на Красной площади был снесён. Главой Стрелецкого приказа стал думный дьяк Фёдор Леонтьевич Шакловитый, один из видных деятелей правления Софьи.

Софья находилась у кормила государственной власти с 1682 по 1689 г. В области внутренней политики эти семь лет не были отмечены ничем примечательным. По сравнению с бурной законо­дательной деятельностью Алексея Михайловича или Петра Великого годы правления Софьи кажутся периодом застоя. Однако это обманчивое впечатление. Именно в то время в обществе, всё более и более поддающемся западному влиянию, идёт напряжённая внутренняя работа и окон­чательно вызревает мысль о необходимости преоб­разования московской старины. Проводником этой идеи стала государственная власть. Недаром князь Борис Иванович Куракин, противник Софьи, отмечал в записках, что «правление царевны Софьи Алексеевны началось со всякою при­лежностью и правосудием всем и ко удовольству народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было». Центральное место в этом «мудром правлении» занимает фигура князя Василия Васильевича Голицына, которого замечательный историк В.О. Ключевский называл «ближайшим предшест­венником Петра».

Фаворит царевны Софьи князь В.В. Голицын.

484

 

 

 

 

Голицын получил образование в западном духе, хорошо говорил по-польски и знал латынь. Его московский дом, даже на взыскательный французский вкус Невилля, был одним из велико­лепнейших в Европе. В библиотеке князя были многочисленные рукописи и книги на русском, польском, немецком языках по самым различным отраслям знания. Тот же Невилль, рассказывая о своей беседе в 1689 г. с «великим Голицыным», говорил, что «у него одного было ума больше, чем у целой Московии». По свидетельству француза, Голицын делился с ним своими реформаторскими планами. Так, князь считал необходимым посылать дворян в Европу для изучения военного дела, мечтал о создании регулярной армии, состоящей из дворянства. Он собирался освободить крестьян от крепостной зависимости, а зе­мельные наделы, переходящие в их собственность, обложить го­сударственным оброком. К со­жалению, все эти грандиозные замыслы Голицын так и не сумел — или не успел — претво­рить в жизнь.

Если в гражданской сфере главным защитником западной культуры был Голицын, то в духовной им являлся другой приближённый Софьи — «латинствующий» монах Сильвестр Медведев. Талантливый ученик и последователь Симеона Полоц­кого, Сильвестр в 1680 г. стал его преемником, заняв место «строи­теля», т. е. одну из высших долж­ностей Заиконоспасского мона­стыря. Именно в этих стенах не раз предпринимались попытки создать высшее учебное заве­дение («академию»), школы. Сильвестру принадлежали ряд богословских сочинений, стихо­творные произведения, учёный труд «Оглавления книг и кто их сложил» (один из первых рус­ских библиографических спра­вочников). В 80-е гг. XVII в. Сильвестр намеревался встать во главе «академии». Однако рос­сийские церковные верхи не же­лали доверять дело высшего об­разования человеку, который по­вёл бы его на польско-латинский, иными словами — на запад­ноевропейский лад. И поэтому созданная в 1687 г. Славяно-греко-латинская академия была отдана под начало греческих учёных мужей — братьев Иваникия и Софрония Лихудов.

В конце 80-х гг. XVII в. тяжёлые неудачи постигли Голицына. В 1682 г. он был назначен начальником Посольского приказа, и поначалу его дипломатическая карьера складывалась успешно. Именно ему удалось в результате сложных переговоров с польскими послами заключить в 1686 г. договор о «вечном мире.» Согласно договору, в обмен на обязательство вступить в антитурецкую коалицию и начать войну с зависимым от Турции крымским ханом Россия получала навечно Киев (уступленный ей лишь временно по Андрусовскому перемирию 1667 г.). Значение этого соглашения

Царевна Софья Алексеевна. Гравюра 1687 г.

485

 

 

ИСТОРИК В.О. КЛЮЧЕВСКИЙ О ФАВОРИТЕ ЦАРЕВНЫ СОФЬИ КНЯЗЕ ВАСИЛИИ ВАСИЛЬЕВИЧЕ ГОЛИЦЫНЕ

«Ещё молодой человек, он был уже видным лицом в правительственном кругу при царе Фёдоре и стал одним из самых влиятельных людей при царевне Софье, когда она по смерти старшего брата сделалась правительницей государства. Властолюбивая и образо­ванная царевна не могла не заметить умного и образо­ванного боярина, и кн. Голицын личной дружбой связал свою политическую карьеру с этой царевной. Голицын был горячий поклонник Запада, для которого он отрешился от многих заветных преданий русской старины... В его обширном московском доме, который иноземцы считали одним из великолепнейших в Европе, всё было устроено на европейский лад: в больших залах простенки между окнами были заставлены большими зеркалами, по стенам висели картины, портреты русских и иноземных государей и немецкие географиче­ские карты в золочёных рамах; на потолках нарисована была планетная система; множество часов и термометр художественной работы довершали убранство комнат. У Голицына была значительная и разнообразная библио­тека из рукописных и печатных книг на русском, польском и немецких языках: здесь между граммати­ками польского и латинского языка стояли киевский летописец, немецкая геометрия, Алкоран в переводе с польского, четыре рукописи о строении комедий, рукопись Юрия Сербенина (Крижанича). Дом Голицына был местом встречи для образованных иностранцев, попадавших в Москву, и в гостеприимстве к ним хозяин шёл дальше других московских любителей иноземного, принимал даже иезуитов, с которыми те не могли мириться. Разумеется, такой человек мог стоять только на стороне преобразовательного движения — и именно в латинском, западноевропейском, не лихудовском (т. е. греко-славянском, православном. — Прим. ред.) на­правлении. Один из преемников Ордина-Нащокина (крупный дипломат и государственный деятель времён царствования Алексея Михайловича. — Прим. ред.) по управлению Посольским приказом, кн. Голицын разви­вал идеи своего предшественника. При его содействии состоялся в 1686 г. Московский договор о вечном мире с Польшей, по которому Московское государство приняло участие в коалиционной борьбе с Турцией в союзе с Польшей, Германской империей и Венецией и этим формально вступило в концерт европейских держав, за что Польша навсегда утверждала за Москвой Киев и другие московские приобретения, временно уступленные по Андрусовскому перемирию. И в вопросах внутренней политики кн. Голицын шёл впереди прежних дельцов преобразовательного направления. Ещё при царе Фёдоре он был председателем комиссии, которой поручено было составить план преобразований московского военного строя. Эта комиссия предложила ввести немецкий строй в русское войско и отменить местничество (закон 12 января 1682 г.). Голицын без умолку твердил боярам о необходимости учить своих детей, выхлопотал разрешение посылать их в польские школы, советовал приглашать польских гувернёров для их образования. Несомненно, широкие преобразо­вательные планы роились в его голове».

Портрет Петра I в детстве.

было столь велико, что Софья присвоила себе титул «самодержицы», хотя и не посмела официально венчаться на царство. Желая свести давние счёты с татарами и выполняя данные обязательства, Москва стала готовиться к походу на Крым. Главнокомандующим был назначен фаворит пра­вительницы, ближний боярин и «царственные печати сберегатель» князь Голицын. Это назна­чение оказалось для него роковым. Военная кампания 1687 г. окончилась бесславно. Из-за нестерпимого зноя южных степей, недостатка воды и фуража войско вынуждено было отступить, так и не добравшись до Крыма.

Через два года была предпринята ещё одна попытка. На этот раз войско выступило ранней весной, когда воды и травы было достаточно, и дошло до Перекопа. Однако преодолеть перешеек русские не смогли. Вторая неудача вызвала большое недовольство в Москве, где всё сильнее роптали на Софью и росло влияние царицы Натальи Кирилловны и взрослеющего Петра.

Становилось ясно, что старая борьба за престол вот-вот возобновится с новой силой, однако решимости не было ни в том, ни в другом лагере: как Нарышкины по старой памяти боялись стрельцов, так и Софья не решалась пред­принимать крутых мер, хотя Шакловитый и советовал ей «извести» Наталью Кирилловну, а заодно и Петра.

Всё началось из-за ложного известия, разнёсше-

486

 

 

гося по Москве в августе 1689 г., будто царевичу Ивану грозит опасность — на этот раз со стороны «потешного» войска царевича Петра. Софья велела собрать несколько сотен стрельцов. Тайные осведо­мители Петра донесли ему, что стрельцы готовятся идти в село Преображенское, где он тогда жил (на самом деле они были настроены вполне миро­любиво). Получив это известие ночью, Пётр в панике, едва одетый, тотчас поскакал в Троице-Сергиев монастырь, куда затем стали стекаться его сторонники.

В Москве вначале опрометчиво не придали значения этому происшествию. Шакловитый лишь заметил о побеге Петра: «Вольно ему, взбесяся, бегать!» Однако Пётр, видя, что постепенно чаша весов склоняется на его сторону, действовал решительно. Реально всё зависело от военной силы — стрельцов и служилых иноземцев. В конце концов они встали на сторону Петра.

Шакловитый и Медведев были осуждены на смерть. Голицына лишили боярства и отправили в ссылку на север. Сама Софья была заточена в Новодевичий монастырь. «Теперь, государь бра­тец, — писал Пётр брату Ивану, — настоит время нашим особам Богом врученное нам царствие править самим, потому что мы пришли в меру возраста своего, а третьему зазорному лицу, сестре нашей, с нашими двумя мужескими особами в делах правления быть не изволяем».

На этом правление Софьи закончилось. На­ступила новая эпоха в истории России — эпоха преобразований Петра Великого, пока ещё юноши, а в будущем — государя-реформатора.

 

 

 

 

 

 

 

 

ПЁТР I

(1672-1725)

Будущий первый российский император Пётр I родился в ночь на 30 мая 1672 года в Теремном дворце московского Кремля. Для отца, царя Алексея Михайловича, он был всего лишь четырнадцатым ребёнком, зато для матери, царицы Натальи Кирилловны из рода Нарыш­киных, — сыном-первенцем. Накануне Петров­ского поста это событие было отмечено очень скромно: колокольным звоном и обедом в Царицыной Золотой палате. 29 июня, в день Святых Петра и Павла, ребёнка окрестили в Чудовом монастыре и нарекли Петром. Царь-отец повелел снять с новорождённого «меру» — измерить длину и ширину его тельца — и написать икону таких же размеров. Икону написал знаменитый живописец Симон Ушаков: с одной её стороны была изображе­на Троица, а с другой — лик апостола Петра. Ни при каких жизненных обстоятельствах Пётр не разлучался с этой иконой, всюду возил с собой, а после кончины императора её повесили над царским надгробием.

ДЕТСТВО ПЕТРА

Со временем у царицы по­явились и другие дети, а к Петру были приставлены мамки и няньки, но Наталья Кирилловна ни на миг не отпускала от себя своего любимца «свет-Петрушеньку». Малы­ша развлекали погремушками, гуслями и цимбальцами, а он тянулся к солдатикам, конькам и пушечкам. Когда Петру исполнилось три года, отец подарил ему детские ружьецо и сабельку.

Благодаря первым счастливым и спокойным годам жизни, проведённым в материнской горенке, Пётр навсегда полюбил небольшие, уютные ком­наты с низкими потолками и маленькими окон­цами. Такие комнаты были в домах, которые он строил для себя и где любил жить. Однажды, будучи с официальным визитом во Франции, Пётр предпочёл приготовленным для него огромным великолепным покоям в Лувре частный особняк, распорядившись свою спальню устроить в тесной и тёмной комнате, ранее служившей гардеробной. В конце января 1676 г. умер царь Алексей Михайлович. Петру шёл всего четвёртый год. Летом того же года венчался на царство пятнад­цатилетний Фёдор, сводный брат Петра, — сын Алексея Михайловича от первого брака с Марией Милославской. «Книжный» человек, Фёдор беспо­коился, что брата не учат грамоте, и неоднократно напоминал об этом царице Наталье. Она же считала, что сын ещё слишком мал, и не торопилась с его обучением. Наконец через полтора года нашли подходящего, по мнению царицы, учителя. Если обучение царя Алексея Михайло­вича проходило под руководством деда, патриарха Филарета, и боярина Бориса Морозова — людей образованных и искушённых в книжной пре­мудрости, а наставником Фёдора и Софьи был Симеон Полоцкий — выдающийся писатель, педагог и учёный монах, то в учителя к Петру определили ничем не примечательного дьяка Никиту Моисеевича Зотова. Недостаток образо­ванности, однако, искупался тем, что, будучи человеком терпеливым и добрым, Зотов не только не стремился подавлять природную любознатель­ность и непоседливость царственного отпрыска, но и сумел завоевать доверие царевича. К тому же, как того желала царица Наталья, он «ведал Божественное Писание», изучению которого уде­лял основное внимание в занятиях с Петром. Уже взрослым царь вспоминал эти уроки и мог свободно цитировать Священное Писание или спорить о толковании того или иного места в Евангелии.

Зотову вменялось в обязанность воспитывать у мальчика царственную величавость и статность. Но «дядька» и не пытался принуждать бойкого, подвижного ребёнка к многочасовому восседанию с прямой спиной на стуле для выработки привыч­ки к трону. Он позволял царевичу вволю лазать по

Скромная спальня Петра I.

491

 

 

 

Дьяк Н. М. Зотов обучает царевича

Петра Алексеевича.

Миниатюра первой половины XVIII в.

РЕМЕСЛО — ЭТО ЦАРСКОЕ ДЕЛО!

Привычка заполнять часы досуга разными «руко­мёслами», выработавшаяся у маленького Петра, когда его учителем и воспитателем был дьяк Никита Зотов, сохранилась на всю жизнь. Даже принимая иностранных послов, царь мог во время беседы строгать доски для обшивки лодки, вытачивать на то­карном станке шахматные фигурки или вязать узлы на корабельных снастях. Молва утверждает, что однажды прусскому послу фон Принцу пришлось взбираться на верхушку мачты, чтобы вручить царю верительные грамоты, — настолько тот был увлечён оснасткой линейного корабля «Предестинация», устройство которого было лично разработано Петром.

чердакам, играть и даже драться с дворянскими и стрелецкими детьми. Когда Пётр уставал от беготни, Никита Моисеевич усаживался рядом и, неторопливо рассказывая о случаях из собственной жизни, вырезал деревянные игрушки. Царевич смотрел на ловкие руки «дядьки» и сам начинал прилежно обтачивать заготовку ножом. Никакими особыми навыками народного умельца Зотов не обладал, всё делал на глазок. Пётр перенял эту сноровку и, полагаясь всегда больше на собствен­ный глазомер, нежели на чертежи и математи­ческие выкладки, ошибался нечасто.

Из Оружейной палаты Никита Зотов постоянно приносил Петру книги с иллюстрациями, а позже, по мере развития интереса ученика к «историче­ским» предметам — военному искусству, дипло­матии и географии, — заказывал для него «потешные тетради» с красочными изображе­ниями воинов, иноземных кораблей и городов. В зрелом возрасте Пётр I не раз проявлял разнооб­разные и глубокие исторические знания. Царевич всему учился охотно и впоследствии писал бегло, но с многочисленными ошибками.

Занятия с Зотовым оставили след в памяти Петра на всю жизнь. Став взрослым, проводя реформы в стране, он мечтал, чтобы была написана книга по истории отечества; сам составил азбуку русского языка, простую по написанию и лёгкую для запоминания.

Царь Фёдор Алексеевич скончался весной 1682 г., не назвав имени своего преемника. После него на русский трон могли претендовать два брата — шестнадцатилетний Иван и десятилетний Пётр. Братья по отцу, они имели разных матерей, родственники которых начали жестокую борьбу за власть. Заручившись поддержкой духовенства, Нарышкины и их сторонники возвели на престол Петра, а его мать, царицу Наталью Кирилловну, объявили правительницей. Однако с этим не пожелали примириться родственники царевича Ивана и царевны Софьи — Милославские, — усмотрев в провозглашении Петра царём ущемле­ние своих интересов. Недовольные, они нашли поддержку среди стрельцов, которых в Москве было более 20 тыс. человек.

Ранним утром 15 мая 1681 г. в стрелецких слободах зазвучал набат. Стрельцы, подстрекае­мые Милославскими, вооружились и с криками, что Нарышкины убили царевича Ивана, двинулись в Кремль. Правительница Наталья Кирилловна, надеясь успокоить бунтовщиков, вышла к ним на Красное крыльцо, ведя за руки Ивана и Петра. В первые часы бунта были убиты крупные госу­дарственные деятели Артамон Матвеев и Михаил Долгорукий, а потом и многие другие сторонники царицы Натальи. Несколько дней в столице буй­ствовали стрельцы, грабя и убивая. Лишь 26 мая они утихомирились и потребовали также венчать на царство болезненного и слабоумного сводного брата Петра — царевича Ивана. Управление страной по молодости обоих царей было вручено царевне Софье Алексеевне.

492

 

 

Десятилетний Пётр стал очевидцем ужасов стрелецкого бунта. На всю жизнь стало для него ненавистным слово «стрельцы», которое вызывало жгучее желание отомстить за гибель близких, слёзы и унижения матери.

ПРЕОБРАЖЕНСКОЕ

После того как состоя­лась торжественная це­ремония венчания на царство царевичей, наречён­ных царями Иваном V и Петром I, правительница Софья, подозревавшая Наталью Кирилловну в ин­тригах, вынудила её вместе с Петром покинуть Москву. Царица Наталья обосновалась в подмос­ковном дворце в селе Преображенском.

В Кремле Пётр и шагу не мог ступить без толпы мамок, нянек и другой прислуги, а выход за стены царской резиденции приравнивался к целому путешествию, на время которого назначалось правительство из бояр и думных дьяков, обя­занных следить, чтобы в это время «государству не убыло и потерьки не было». Напротив, в Преобра­женском Пётр пользовался полной свободой. Пока царица плакала, молилась и попрекала веро­ломную падчерицу — царевну Софью, Пётр с ватагой сверстников из дворовых слуг убегал в окрестные поля и леса. На вольном воздухе он физически окреп, на время забыв пережитое. Летом он забавлялся качелями, игрой в кости, а зимой катался на коньках и салазках, строил с ребятами снежные городки и брал их приступом.

Обследовав кладовые Преображенского, Пётр обнаружил в них ржавые ружья и пистоли. Множество полезных для мальчишеских игр вещей — шлемы, латы и другую военную амуницию — ему привозили из Оружейной палаты. Он одел и вооружил своё войско, состояв­шее из сверстников и друзей по играм и потехам. Так и прозвали это войско — «потешным», т. е. созданным для царской потехи. Оно объединило многих будущих полководцев и государственных деятелей, а пока — юношей, играющих в войну.

Постепенно мальчишеская забава превраща­лась в серьёзное увлечение. Пётр собрал в своём потешном войске не только молодых людей из боярских семей, но и взрослых мужчин из числа оставшихся не у дел знатных придворных родов. Он постоянно требовал присылать ему из Оружей­ной палаты в Преображенское пищали (ружья), свинец, порох, знамёна, барабаны и другие предметы «Марсовых потех». В 1687 г. к Петру явилось столько желающих записаться в потеш­ные, что постепенно ему удалось составить из них два полка, один из которых разместился в Преображенском, а второй — в ближайшем селе Семёновском. С тех пор они так и назывались: Преображенский и Семёновский полки. Со вре­менем для них сшили специальную форму: для преображенцев — зелёную, а для семёновцев — синюю. Позже вся петровская гвардия оделась в форму зелёного цвета. Мундиры были сшиты по европейскому образцу. Солдатская форма почти не отличалась от офицерской. Офицеры носили

Пётр I предпочитал голландское декоративное искусство с его огромными изразцовыми печами, тяжёлыми шкафами и элегантными креслами.

золотые галуны, нагрудный знак в виде по­лумесяца и трёхцветный шарф на поясе.

Со временем многие «потешные» благодаря своей смелости, преданности и уму превратились в выдающихся людей той эпохи: полководцев, дипломатов и государственных деятелей. Не случайно их мнение по наиболее важным вопросам нередко становилось для царя решающим. В октябре 1721 г. сподвижники Петра преподнесли ему «памятный адрес» с просьбой впредь имено­ваться «отец Отечества император Великий». При этом канцлер Головкин обратился к нему с весьма примечательными и трогательными словами: «Мы, твои верные подданные, из тьмы неведения на театр славы всего света, из небытия в бытие произведены, и в общество политических народов присовокуплены». От нахлынувших воспомина­ний о трудном начале славных дел глаза Петра подёрнулись влагой, и, приняв адрес, он расцело­вал своих верных друзей.

А пока потешные полки проводили манёвры, учились строить, защищать и брать приступом или осадой пока ещё не настоящие, а потешные крепости. Пётр неизменно оказывался в первых рядах атакующих. Молодой царь хотел знать и уметь всё: подавать сигнал войску барабанной дробью, стрелять из мортиры, метать гранату. Его одолевали тысячи вопросов, ответить на которые было некому.

Любознательность привела Петра в распо­ложенную по соседству с Преображенским Не­мецкую слободу, где жили купцы, лекари, наём­ные военные и разного рода мастера из Западной Европы. Москвичи сторонились обитателей Не-

493

 

 

мецкой слободы. Молодой государь нашёл там себе друзей, научился говорить по-голландски и по-немецки. Пётр познакомился с голландским инженером Францем Тиммерманом, который стал заниматься с ним арифметикой, алгеброй, геометрией, артил­лерийской наукой, обучил основам строительства крепостей и укреплений.

К молодому царю в Слободе относились неиз­менно приветливо и дружелюбно. Пётр быстро усвоил ту невероятную смесь диалектов, на которой здесь говорили, и впоследствии его с трудом понимали в европейских столицах. Общи­тельный по характеру, он завёл множество товарищей среди иностранных плотников, аптека­рей, пивоваров и солдат, из которых сразу выделил обаятельного и галантного Франца Лефорта. Этот выходец из Швейцарии, находившийся на русской службе в чине полковника, стал наставником молодого царя в его знакомстве со своеобразной культурой «московской Европы». Она не была ни английской, ни германской, ни французской, ни голландской, хотя представители этих народов обрели в Москве второе отечество; она воплотила все оттенки народной культуры Западной Европы. Иначе и быть не могло. Носители утончённой культуры — иноземные дворяне — в России оседали редко. Сюда в поисках счастья приезжали отчаянные смельчаки, люди сложной судьбы, покинувшие родину по политическим или рели­гиозным причинам, авантюристы с тёмным прош­лым. За благопристойными фасадами причудливо украшенных домиков дремали привычки пиратов, «рыцарей удачи», выброшенных жизненным штормом на чужой берег. Не случайно постоянное и неумеренное потребление пива и водки было главным занятием российских «немцев» в часы досуга. Подобный стиль жизни был наивно заимствован молодым царём и перенесён им сначала в среду потешных, а затем и дворянства. Страсть к точным наукам и практическим занятиям, развитая Тиммерманом, осталась у Петра на всю жизнь, а к прежним увлечениям прибавилось новое — строительство кораблей и плавание на них. Старый английский ботик (небольшое судно), обнаруженный в заброшенном сарае, позволил юноше испытать неведомое ранее чувство свободного скольжения по водной глади, подобное полёту птицы. Тихие подмосковные реки скоро оказались для него узкими и мелкими. Вместе со своим потешным флотом Пётр пере­брался на Плещеево озеро под Переславлем-Залесским, а затем в Архангельск, ближе к настоящим морским просторам.

Напрасно царица-мать в письмах умоляла оставить опасные занятия, сообщала о тайном желании Софьи занять российский престол. Цари­ца писала, что уже изготовлен её портрет в полном царском облачении с короной на голове, державой и скипетром в руках. Казалось, Петра мало беспокоили жалобы матери. Тогда царица решила женить сына, на свой вкус выбрав ему невесту — Евдокию Лопухину, белолицую, статную и здоро­вую девушку. Свадьба состоялась зимой 1689 г., а в конце апреля, лишь сошёл лёд с Плещеева озера, Пётр вновь отправился к своим кораблям, забыв на время мать, жену, козни сестры, престол и государство.

Летом 1689 г. Пётр вернулся в Преображенское. В тот же день Софья в Москве объявила, что собирается отправиться на богомолье в Донской монастырь, и приказала собрать стрельцов для своей охраны. Стрельцы стянулись в Кремль. Неожиданно среди них распространился слух, что в отсутствие царевны Пётр собирается со своими потешными напасть на Кремль, убить царя Ивана и его сестёр. Стрельцы всполошились, ударили в набат, заперли ворота, послали за подмогой.

Верные люди дали Петру знать о происходящем в Москве. Разбуженному среди ночи Петру пригрезилось, что стрельцы идут в Преображенское грабить и убивать. В сильном испуге он бросился бежать, забыв обо всём. Но и успокоив­шись, он побоялся вернуться обратно и поскакал в Троице-Сергиев монастырь искать спасения за его могучими башнями и толстыми стенами. Туда к нему отправились мать, жена, сподвижники и верные потешные полки. С каждым днём вокруг Софьи оставалось всё меньше и меньше единомыш­ленников. Она вынуждена была искать при­мирения с братом, а он приказал правительнице отречься от власти и уйти в монастырь.

АЗОВСКИЕ ПОХОДЫ

Победив в схватке с сестрой, Петр вновь предался своим прежним забавам, позволив цар­ствовать матери. Наталья Кирилловна стала пол­новластной правительницей, хотя современники считали, что она «была править некапабель (т. е. неспособна. — Прим. ред.) и ума малого». Царица умерла в 1694 г., а в 1696 г. скончался соправитель Петра — Иван V. Вся власть оказалась в руках Петра I, и он почувствовал, что ничто в мире не может ей противостоять.

Проба сил состоялась во время Азовских походов. Что повлекло Петра и его потешные полки к Азовскому морю? Он не мог не знать, как трудны и безуспешны были военные походы русских войск против турок в 1687—1689 гг. Полки двигались по безлюдной, выжженной солнцем местности, по малярийным болотам и солончакам, где не было ни капли воды. Задолго до встречи с противником войско теряло много людей и лошадей. Пётр знал об этом, но на войну его влекли молодой азарт, желание усмирить татар, дать урок туркам и явить себя защитником христиан. Кроме того, он страстно хотел добраться до Каспийского и Чёрного морей, чтобы овладеть морской торговлей с Востоком. Результаты похо­дов оказались намного скромнее возлагавшихся на них надежд. Азов, однако, ценой больших усилий и потерь удалось взять. У России теперь появился свой флот на Чёрном море. Но от дальнейшего продвижения пришлось отказаться...

494

 

 

 

«ВЕЛИКОЕ ПОСОЛЬСТВО»

Пётр был на театре военных действий, когда началась подготовка большого посоль­ства в Европу. Весной 1697 г. посольство, наз­ванное «Великим», тронулось в путь. Его возглав­ляли ближайшие соратники Петра — Ф.Я. Лефорт, Ф.А. Головин и П. Б. Возницын, которых сопро­вождали тридцать молодых добровольцев из дво­рян. Был среди них и царь Пётр, скрывавшийся под именем Петра Михайлова. Поездка царя в составе посольства являлась нарушением старо­давней традиции, не позволявшей венценосным особам посещать другие страны. Посольству пред­стояло выполнить несколько важных заданий: опо­вестить западные державы об успешном правлении царя Петра, поднять престиж России сообщениями о победах русского оружия в Азовских походах, заручиться поддержкой европейских стран в борь­бе против Турции и Крымского ханства и, наконец, пригласить на службу в Россию как можно больше иностранных специалистов различных профессий, в первую очередь знатоков военного и морского дела.

Посольство пересекло западные границы Рос­сии и прибыло в Ригу, которая была тогда владением Швеции. Здесь Петра ожидали первые неприятности: губернатор не разрешил царю осмотреть крепость и другие достопримечатель­ности города. Пётр в гневе назвал Ригу «про­клятым местом», покинул посольство и в сопро­вождении нескольких добровольцев уехал в Кур­ляндию. Там его ожидал самый радушный приём. Почти месяц Пётр и присоединившееся к нему посольство гостили у курляндского герцога Фрид­риха Казимира, проявлявшего максимальную любезность и предупредительность.

Посольство двинулось из Курляндии в Бранденбург, объехав стороной мятежную Польшу, где боролись за власть сторонники двух претендентов: принца Конти, за которым стояли Франция и дружественная ей Турция, и саксонского пра­вителя — курфюрста Августа Сильного, под­держиваемого Австрией. Петру предстояло опре­делить, на чью сторону встанет Россия, поэтому он отложил свой визит на земли Речи Посполитой.

Посещая в составе посольства европейские госу­дарства, русский царь воочию убедился, какие сложные политические отношения их связывают. Не являлось исключением и курфюршество Бранденбург, правитель которого Фридрих Виль­гельм III Гогенцоллерн лелеял надежду на вос­соединение с Восточной Пруссией и отделение от Священной Римской империи (объединявшей тог­да сотни независимых государств Германии), что и осуществил несколько лет спустя. В преддверии этого события Фридрих предложил Петру заклю­чить с Россией оборонительный и наступательный союз, но царь проявил осторожность, лишь на словах пообещав военную поддержку. В состав­ленном договоре речь шла только о торговле — праве России провозить свои товары в другие страны, а Бранденбургу — в Персию и Китай по российской территории.

Дружественные отношения с Бранденбургом позволили Петру более решительно вмешаться в польские дела. Он официально заявил о том, что будет поддерживать Августа, для чего распорядился выдвинуть к литовским границам русские войска, а своему послу в Польше велел разъяснить всему шляхетству, что Россия будет всячески противодействовать избранию принца Конти, поддерживающего дружественные отно­шения с Турцией и Крымом, враждебными России. Это заявление побудило Августа вступить в Польшу и короноваться; при этом он дал Петру слово оказывать ему поддержку в борьбе с врагами христианской веры.

Покинув пределы курфюршества, посольство двинулось в Голландию. Петру не терпелось поскорее попасть на её знаменитые верфи, а потому, опередив посольство, он в лодке с несколькими товарищами поплыл по Рейну, его притокам и каналам к Саардаму. Там он поселился и под именем Петра Михайлова устроился работать на верфь Линста Рогге.

С раннего утра он усердно трудился, осваивая премудрости профессии корабельного плотника, а в свободное время ходил по окрестностям, наблю­дая, как работают местные лесопильни, масло­бойни и другие заводы. Слух о странном русском быстро распространился в маленьком городке, да и внешность его была запоминающейся. По свидетельствам современников, он был высокого роста, стройный, лицо смуглое, с правильными, но резкими чертами. У Петра были маленькие усики, волосы на голове от природы вьющиеся, всегда коротко подстриженные. Голос, чуть сипловатый, «был не тонок и не громогласен». Он всегда носил простую одежду, нередко появляясь в стоптанных и латаных башмаках. Современники утверждали,

Шкиперское платье Петра Великого.

495

 

 

 

* * *

Находясь в Голландии с «велики/и посольством», Пётр успевал не только строить корабли, писать указы по поводу неотложных дел в России, руководить деятельностью своих подданных, обосно­вавшихся в Амстердаме, но и знакомиться с достопримечательностями и знаменитыми людьми. Он познакомился, например, с известным голланд­ским анатомом профессором Рюйшем, слушал его лекции и вместе с ним посещал госпиталь Святого Петра, побывал в анатомическом театре. Увлечение Петра анатомией сохранилось на долгие годы, как и страсть к коллекционированию редкостей, в том числе и различных уродцев. Это послужило причиной создания первого отечественного музея — петровской Кунсткамеры (от нем. Kunstkammer — «кабинет редкостей», «музей»).

Он пробовал себя и в других искусствах и ремёслах. Так, под руководством известного художника Шхонебека молодой царь осваивал раз­личные техники гравировки. Он сделал гравюру под названием «Торжество христианства над исламом». Пётр и позже занимался гравёрным делом. После победы под Полтавой он собственноручно изготовил гравюру «Полтавский бой» и оттиски с неё рассылал правителям различных государств.

что «если кто его не знал, то никак не мог принять за столь великого государя». Однако с возрастом у Петра всё чаще случались судороги, которые сильно искажали его лицо и глаза, внушая ужас окружающим.

Убедившись, что в Саардаме ему учиться уже нечему, Пётр отправился в Амстердам, где на верфях Ост-Индской компании продолжал учиться у мастера Геррита Класа Поля. Питер-тиммерман (Пётр-плотник), как его звали окружающие, принял участие в закладке большого морского фрегата. В это время Пётр сообщал на родину, что «трудится в поте лица своего». Он писал: «Делаем это не из нужды, а для того, чтобы изучить морское дело, чтобы по возвращении оставаться побе­дителями над врагами».

Любознательность заставила Петра предпри­нять поездку в Англию. Там он более двух месяцев изучал теорию кораблестроения, был в арсенале, обсерватории, театре, парламенте, в Тауэре и на монетном дворе, посетил Оксфордский универси­тет. Везде появление Петра вызывало удивление. На него смотрели как на «восьмое чудо света»,

изумляясь его способностям быть инженером, пушкарём, кораблестроителем, токарем, оружей­ным мастером, кузнецом и плотником и при этом не тяготиться своим трудом, а получать от него удовольствие. Русский историк В.О. Ключевский считал, что за свою жизнь Пётр I овладел че­тырнадцатью различными специальностями. Про­зорливые люди понимали, что за необычным для царя поведением скрывается стремление Петра явить подданным пример для подражания, при­охотить их к полезному для государства труду.

Пётр учился и учил других, нередко приобретая опыт как в ремёслах, так и в политике ценой собственных ошибок. Так, пока царь работал топором на голландских верфях, за его спиной велись тайные приготовления к подписанию мира между Австрией и Турцией при посредничестве Англии и Голландии. Лишь через полгода он узнал об этом и был потрясён лживостью правителей этих стран, расточавших ему любезности и уверявших в готовности к совместным действиям против Турции. Пётр поспешил в Австрию, надеясь убедить императора Леопольда отказаться от подписания мира с турками.

11 июня 1698 г. Пётр во главе посольства прибыл в Вену. Встреча с императором Леопольдом должна была состояться на уровне глав двух великих государств. Это требовало соблюдения определённого дипломатического этикета, состояв­шего из такого количества формальностей, что их согласование растянулось на десять дней. Напри­мер, аудиенция долго откладывалась из-за спора о том, когда русские послы должны снимать шапки. Австрийцы настаивали на том, чтобы послы обнажили головы при входе в аудиенц-зал, где собирались придворные и правительственные чины государства, а русские с обидой говорили, что не желают снимать шапок перед стенами и сделают это лишь в присутствии самого императора.

В конце концов встреча между 26-летним русским царём и 56-летним австрийским импера­тором состоялась. Однако Леопольд, будучи опыт­ным дипломатом и искушённым политиком, свёл беседу к обмену ничего не значащими любез­ностями. Покидая в гневе императорский дворец, Пётр оказался в парке. Заметив лодку у берега озера, он сел в неё, начал неистово грести и плавал по озеру до тех пор, пока не успокоился. Столпившиеся на берегу придворные императора Леопольда с удивлением наблюдали за упраж­нениями московского царя, выслушивая от его приближённых объяснения о любви Петра к «Нептуновым потехам». Первый опыт самостоя­тельной дипломатической деятельности, полу­ченный молодым царём в годы «Великого по­сольства», содержал как успехи, так и неудачи. Этот опыт дал толчок развитию в Петре диплома­тических способностей, впоследствии высоко оце­нённых многими европейскими государственными деятелями.

Знакомство с обычаями, законами, наукой, техникой и политическим устройством евро-

496

 

 

 

пейских стран внушило Петру мысль о необхо­димости «капитального ремонта» России, иными словами — преобразования всех сфер русской жизни по европейским образцам.

ПЁТР I КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ДЕЯТЕЛЬ И ПОЛКОВОДЕЦ

Одетый в Преображен­ский сюртук европей­ского покроя, Пётр I по образу мыслей всегда оставался русским само­держцем. Узнав во вре­мя пребывания за границей, что вновь восстали стрельцы, он срочно возвратился в Россию. За один лишь осенний день 1698 г. на Красной площади были казнены 200 стрельцов, причём Пётр настаи­вал, чтобы роль палачей исполняли сановники из его свиты. Лефорту удалось уклониться от этой «милости», сославшись на религиозные убежде­ния. Александр Меншиков, наоборот, хвастался тем, что лично отрубил головы двадцати бунтовщи­кам. Таким образом все сподвижники Петра ока­зались связанными страшной кровавой порукой. Ещё больше крови было пролито во время подавле­ния казачьего восстания под предводительством Кондратия Булавина в 1707 — начале 1709 гг.

Вся противоречивость характера Петра I про­явилась во время строительства новой столицы — Санкт-Петербурга (см. ст. «Основание Санкт-Петер­бурга»). С одной стороны, намереваясь встать твёрдой ногой на Балтике, Россия должна была получить опорный пункт и базу для флота. Но с другой — гибель тысяч людей в ходе строительства города показывает, какой дорогой ценой обхо­дилось порой воплощение государственной воли царя. Не щадя себя, не умея беречь своё здоровье и жизнь, он не жалел и своих подданных, легко жертвуя ими ради великих замыслов.

Когда Петру I напоминали о бессмысленной жестокости по отношению к стрельцам, вина которых едва ли могла быть доказана судебным порядком, он заявлял: «С другими европейскими народами можно достигать цели человеколюбивы­ми способами, а с русскими не так: если бы я не употреблял строгости, то бы давно уже не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей». Властитель по династическому праву, Пётр искренне полагал, что ниспослан России Божественным провидением; считал себя истиной в последней инстанции, человеком, не способным на ошибки. Меряя Россию на свой аршин, он чувствовал, что начинать преобразования необхо­димо с ломки старозаветных обычаев. Поэтому по возвращении из Европы Пётр I категорически запретил своим придворным носить бороды, дворя­нам повелел пить кофе, а солдатам приказал курить — в соответствии с «Воинским Артику­лом». Не злой по натуре, он был порывист, впечатлителен и недоверчив. Не умея терпеливо объяснить другим то, что для него было очевид­ным, Пётр, встречая непонимание, легко впадал в

СВАДЬБА ПЕТРА I

Свадьба Петра I состоялась 19 февраля 1712 г. в Петербурге. Почти за год до этого дня состоялась помолвка государя с женщиной, называвшейся в разное время различными именами и ставшей впоследствии русской императрицей Екатериной Алексеевной (Екатериной I).

Многие не одобряли женитьбы Петра на особе сомнительного происхождения (кроме того, была жива первая жена царя — Евдокия Фёдоровна Лопухина, с которой он обвенчался в 1689 г.). Такую же позицию занимало и духовенство. Зная об этом, Пётр решил обвенчаться со своей избранницей не как царь всея Руси, а как частное лицо в чине контр-адмирала флота. Этот чин он «исхлопотал себе» за личные заслуги при разгроме шведов под Полтавой.

Свадьба состоялась в любимом Петром Петербурге-Парадизе, а не в ненавистной Москве, где всё ему на­поминало о прошлом. После венчания молодые отправились во дворец князя Александра Даниловича Меншикова, а оттуда — в только что отстроенный Зимний дворец на Адмиралтейском острове.

Пиршественная зала поражала своим пышным убранством. Её стены были затянуты «полотняными шпалерами» — полотнищами, расписанными красками, с аппликациями. Плафон — украшенный живописью потолок — представлял собой небо с облаками, гонимыми ветром. В центре находились два балдахина алого цвета, на внутренней стороне которых были растительные орнаменты. Между ними висело пани­кадило — люстра, сделанная руками самого Петра из чёрного дерева и слоновой кости. Он изготавливал паникадило в течение двух недель.

На свадебном пире, длившемся 5 часов, присут­ствовало более 160 человек, не считая шаферов (участ­ников свадебного обряда), музыкантов и певчих. Треть гостей составляли иностранцы, находившиеся в то время в Петербурге. Один из них рассказывал, что «общество было блистательное, вино прекрасное, венгерское, и — что особенно было приятно — гостей не принуждали пить его в чрезмерном количестве».

После обеде начались танцы, длившиеся до 10 часов вечера. Открыла танцы сама Екатерина в паре с князем Меншиковым. «В начале 11 часа, — как сооб­щал очевидец, — пущали ракеты, и бросали бомбы, и план был зажжён, на котором была выкладена фити­лями литера латинская: „Виват"».

На следующий день праздник продолжился. Гости съехались в Зимний дворец, где на торжественно на­крытых столах их ожидало угощение — разнообразные конфеты и фрукты. После застолья вновь были танцы, длившиеся до полуночи. Третий день торжеств озна­меновался закладкой в Адмиралтействе 60-пушечного корабля, названного в честь Екатерины. Событие это отмечалось обедом и танцами в доме генерал-губерна­тора Петербурга Меншикова. На четвёртый день веселились в доме царицы Прасковьи Фёдоровны (вдовы царя Ивана V), посажёной матери молодых. На этом торжества, длившиеся четыре дня, окончились.

497

 

 

состояние крайнего гнева и часто «вколачивал» истину сенаторам и ге­нералам своими огромными кулаками или посохом. Правда, царь был отходчив и через несколько минут уже мог хохотать над удачной шуткой провинившегося. Однако в иные моменты злость, досада и вечная спешка мешали Петру как следует разобраться в деле. Так, например, он поверил ложному обвинению, выдвинутому против одного из наиболее верных его соратников — Василия Никитича Татищева. В результате тот несколько лет провёл под следствием и лишился высокой должности управляющего казённой про­мышленностью на Урале.

Большую часть своего правления государь-преобразователь провёл в путешествиях, деловых разъездах и военных походах. Царь редко задер­живался в столицах — Москве и Петербурге. По замечанию российского историка С. М. Соловьёва, «это должно было иметь свою вредную сторону: до царя далеко... следовательно, произволу прави­тельственных лиц, не вынесших из древней России привычки сдерживаться, открылось ши­рокое поприще...». Пётр I пра­вил «наездами»; проводя пре­образования во всероссийском масштабе и подчас не имея воз­можности вникнуть в суть част­ных проблем, он передоверял их приближённым и отнюдь не всег­да мог проконтролировать дея­тельность этих людей. Подобное положение дел открывало доро­гу многочисленным служебным злоупотреблениям, вполне обыч­ным в Петровское время.

Эти недостатки правления от­части уравновешивались замеча­тельным талантом царя подби­рать себе одарённых помощни­ков, способных нести вместе с ним груз реформ и войн, притом достаточно образованных, чтобы самостоятельно решать сложнейшие вопросы внутренней полити­ки и дипломатии. Этим Пётр I напоминает другого великого государя русской истории — Ивана III, также сумевшего собрать вокруг престола блестя­щих воевод и советников. Как и Иван III, Пётр был способен переступить через личную неприязнь во имя интересов дела. Он никогда не испытывал тёплых чувств к полководцу Борису Шереметеву и дипломату Петру Толстому, но тем не менее они были возвышены им за свои способности и заслуги, сослужив России добрую службу.

Пётр был безразличен к нарядам и не любил официальных приёмов, на которых должен был носить горностаевую мантию и символы царской власти. Его стихией были ассамблеи, где при­сутствующие обращались друг к другу запросто, без титулов и званий, пили водку, черпая её глиняными кружками из банных ушатов, курили,

Медаль за победу в морском сражении при Гангуте. 1714 г.

играли в шахматы и танцевали. Царь даже не имел собственных выездных экипажей: если требо­валось организовать торжественный выезд авгу­стейшей четы, он заимствовал коляску у извест­ных придворных щёголей — Меншикова или Ягужинского.

До конца дней своих Петру приходилось заниматься самообразованием; новые политиче­ские и военные задачи заставляли его постоянно искать учителей за пределами России. После поражения под Нарвой в 1700 г., когда русская армия лишилась всей артиллерии, Пётр не потерял присутствия духа и сказал Меншикову: «Вот Карл XII — достойный учитель; без него я остался бы плохим работником в делах ратных». В память «Нарвской конфузии» была отлита специальная медаль с девизом: «Учителю — от достойного ученика». Царь собирался вручить её шведскому королю после того, как одержит над ним победу. По окончании Полтавского сражения, несмотря на то что Карлу и Мазепе удалось бежать в Турцию, Пётр устроил пир, на котором поднял тост в честь «учителей-шведов». Присутствовавший на торжестве пленный военачаль­ник Реншильд заметил: «Хо­рошо же отблагодарили вы своих учителей!»

Пётр I обладал выдающимся дипломатическим талантом. Он искусно владел всеми классиче­скими приёмами европейской политики, которые в нужный момент легко «забывал», вдруг перевоплощаясь в загадочного восточного царя. Он мог неожи­данно поцеловать в лоб ошелом­лённого собеседника, любил ис­пользовать в своей речи на­родные прибаутки, ставя в тупик переводчиков, или же внезапно прекращал аудиенцию, сослав­шись на то, что его ожидает... жена. Внешне искренний и доброжелательный, русский царь, по мнению европейских диплома­тов, никогда не раскрывал своих истинных наме­рений и потому неизменно добивался желаемого. Пётр никогда не преувеличивал своих полко­водческих способностей. После Нарвы он пред­почитал командовать лишь своим Преображен­ским полком, а армию доверил профессиональным полководцам. В совершенстве зная основы ко­раблевождения, царь не брал на себя командование всей эскадрой, поручая это Апраксину, Голицыну и даже Меншикову. Страха в бою он никогда не показывал. В решающий момент Полтавского сражения 1709 г. царь лично повёл в атаку свежие силы. Когда адмирал Крюйс во время похода на Гельсингфорс в 1713 г. упрашивал Петра I сойти

498

Разгром Булавинского восстания.

 

 

на берег ввиду опасности встретить шведский флот, царь с улыбкой от­ветил: «Бояться пульки — не идти в солдаты», — и остался на флагманском корабле. На упрёк Меншикова, заметившего, что царь не бережёт себя, лично спасая тонущих в ледяной воде во время наводнения в Петербурге, он сказал: «За моё Отечество и людей жизни своей не жалел и не жалею».

* * *

В российской истории трудно найти деятеля, равного Петру I по масштабам интересов и умению видеть главное в решаемой проблеме. Сотканный из противоречий, император был под стать своей огромной державе, напоминающей гигантский корабль, который он выводил из тихой гавани в Мировой океан, расталкивая тину и обрубая наросты на бортах и днище.