ДЕКАБРИСТЫ

ТАЙНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОРГАНИЗАЦИИ ДЕКАБРИСТОВ. «ИХ ВЕЧЕН С ВОЛЬНОСТЬЮ СОЮЗ»

С декабристов начинается история освободительного движения в России: они первыми в истории Российской империи решились на вооружённое восстание против самодержавия. Де­кабристы первыми сформировали революционные организации, выра­ботали программу действий и полити­ческие документы конституционного характера (конституция — основной закон государства, он обладает верхо­венством по отношению к любой вла­сти, в том числе и монархической).

Какие же причины побудили блестящих молодых людей, хорошо образованных, с прекрасными пер­спективами военной и статской службы, выступить против своего же сословия и поддерживаемой им вла­сти? Почему объединились они в тайные союзы вольнодумцев? Пётр Каховский коротко выразил общее мнение декабристов: «Начало и ко­рень общества (тайной организа­ции. — Прим. ред.) должно искать в духе времени и положении, в кото­ром мы находимся».

Декабристы, в основном участ­ники Отечественной войны 1812 го­да и Заграничного похода русской армии, возвращались на родину в ожидании обновления России, ос­вобождения крепостных, самоот­верженно сражавшихся рядом с ними (дворянами) в армии и пар­тизанских отрядах. Царствование Александра I (1801 —1825 гг.) начи­налось великими надеждами: мо­лодой государь склонялся к проведению либеральных реформ, по­кровительствовал просвещению, не чужд был даже республиканских взглядов. Идея отмены крепостного права буквально носилась в воздухе в те годы. Теперь, после герои­ческой борьбы с Великой арми­ей Наполеона, многим участникам войны, да и просто образованным людям казалось естественным воз­наградить народ: дать ему волю, разрушить крепостничество и даро­вать право на участие в государст­венных делах. Ожидание перемен, осуществления давних благород­ных замыслов наполняло сердца вернувшихся на родину героев. Но дома их встретили политическая реакция, ужесточение крепостниче­ских порядков, издевательства над солдатами, нарождающаяся арак­чеевщина. Государь не торопился возвращаться к прежним либераль­ным намерениям. Напротив, опаса­ясь распространения европейского вольномыслия, он в большей сте­пени желал не делиться властью, а укреплять её.

Беспокойство за народ, стыд за своё благополучие, неприятие пус­той великосветской жизни звали «первенцев свободы» к борьбе. Мат­вей Муравьёв-Апостол писал: «Мы были сыны 1812 года. Порывом нашего сердца было жертвовать всем, даже жизнью, во имя любви к Отечеству. В наших чувствах не было эгоизма. Призываю в свиде­тели самого Бога».

303

 

 

 

Декабристы И. И. Горбачевский, Н. И. Тургенев, А. И. Одоевский.

Известный русский историк Сер­гей Фёдорович Платонов так описы­вал возникновение декабризма: «Оте­чественная война поставила в ряды армии на защиту отечества массу дво­рян, до того времени не дороживших службой, особенно военной, а войны 1813—1814 гг., перебросив русскую армию за границу, познакомили эту массу дворян с западноевропейской жизнью и с умственным движением западноевропейского общества... Успехи французской гражданствен­ности под влиянием идей XVIII в. и немецкой философской мысли (зна­менитой тогда именами И. Канта, Г. Гегеля, Ф. Шеллинга и др. — Прим. ред.) не могли пройти бесследно для русских умов, потрясённых и возбуждённых великой борьбой за соб­ственную родину. Русские люди втягивались в умственные интересы Запада и начинали с новой точки зрения смотреть на родную действи­тельность». Как вспоминал декаб­рист А. А. Бестужев, «войска от гене­ралов до солдат, пришедши назад, только и толковали: „Как хорошо в чужих землях". Сравнение со своим, естественно, произвело вопрос: по­чему же не так у нас?».

Ответы на терзавшие будущих декабристов вопросы они искали и находили в политических и фило­софских сочинениях русских и за­падноевропейских мыслителей, в конституционных основах жизни передовых стран.

«Знаменитые французские мыс­лители... так же знамениты в России, как и у себя на родине», — писал декабрист Н. И. Тургенев. Будущие декабристы знали почти наизусть книги Ж. Ж. Руссо, Ф. Вольтера, П. Гольбаха, К. Гельвеция, Д. Дидро, Ш. Монтескье. Читали они и произ­ведения итальянских просветите­лей Ч. Беккариа и Г. Филанджери, изучали работы английских эко­номистов А. Смита, И. Бентама и других, а также конституции запад­ноевропейских стран и Северо-Американских Соединённых Шта­тов. У П. И. Пестеля, руководителя одного из тайных обществ, по сло­вам его товарища, вдоль всей ком­наты «тянулись полки с книгами, более политическими, экономиче­скими и вообще учёного содержа­ния, и всевозможные конституции».

«Вольнодумцы» верили, что пе­ремены в России возможны; и гото­вы были бороться за них.

СОЮЗ СПАСЕНИЯ

Первой тайной политической орга­низацией будущих декабристов стал Союз спасения. В феврале 1816 г. молодые офицеры Александр и Ни­кита Муравьёвы, Матвей и Сергей Муравьёвы-Апостолы, Сергей Тру­бецкой и Иван Якушкин договори­лись «составить общество, цель кото­рого была в обширном смысле благо

304

 

 

 

России». Впоследствии в него вошёл и Павел Пестель. Небольшая — до 30 человек, — строго законспириро­ванная группа заговорщиков своими главными задачами объявляла свер­жение тирании, уничтожение кре­постничества, учреждение конститу­ционной монархии.

Члены Союза называли себя «истинными и верными сынами Оте­чества». Каждый из них должен был действовать на общую пользу, под­держивать все благие дела в стране, препятствовать злу, преследовать чиновников, радеющих лишь о соб­ственной выгоде, и других бесчест­ных людей. Члены Союза спасения стремились вести себя так, чтобы «не заслужить ни малейшей укориз­ны», клялись на кресте и Евангелии в сохранении тайны.

Над уставом, или «статутом», Со­юза больше всех поработал Пестель, хотя для его составления была избра­на комиссия, куда кроме Пестеля вхо­дили С. П. Трубецкой, И. А. Долгоруков и Ф. П. Шаховской. «Он (Пестель) имел пристрастие к формам масон­ским и хотел, чтобы некоторые подобные были введены для торжест­венности... Масонские формы, введён­ные в заседаниях и в принятии чле­нов, затрудняли действия общества и вводили какую-то таинственность, которая была противна характе­рам большей части членов; они хотели действия явного и открытого, хотя и положили не разглашать намерения, в котором соединились, чтобы не вооружить против себя людей неблагонамеренных... И потому чрез непродол­жительное время положено было изменить в этом отно­шении устав, как признанный неудобным к приложению», — вспоминал позднее князь Тру­бецкой.

На одном из совещаний Союза в Москве обсуждался ранее не поднимавшийся вопрос о том, какой видят «сыны Отечества» Рос­сию после освобождения от ти­рании и как добиться преображе­ния страны. Здесь впервые была высказана мысль о необходимости физического устранения монарха, и один из заговорщиков, Якушкин, предложил себя в цареубийцы. Чёт­кого представления о том, как дей­ствовать после этого, у них не было. Но даже среди малого числа членов тайной организации выявились серьёзные разногласия в видении путей к свободе (уничтожать ли са­модержавие и крепостное право, например), и в конце 1817 г. Союз самоликвидировался.

П. Соколов. Портрет И. Д. Якушкина. 1818 г.

П. Соколов. Портрет Н. М. Муравьёва. 1824 г.

СОЮЗ БЛАГОДЕНСТВИЯ

На смену Союзу спасения пришёл Союз благоденствия, организованный в январе 1818 г. В него вступили поч­ти все члены Союза спасения. Это бо­лее многочисленное (до 200 человек) и менее закрытое тайное общество имело своей эмблемой пчелиный рой. Оно намеревалось «по капле» и широ­ко распространить свои идеи и влия­ние в образованном высшем общест­ве, среди мещан и купечества. Устав Союза благоденствия, известный как «Зелёная книга» (по цвету обложки), отражал настроения самой умерен­ной части организации: постепенно, мирными методами готовить общест­венное мнение как силу, способную

305

 

 

ДОМА ДЕКАБРИСТОВ В МОСКВЕ

Дом В. И. Штейнгеля.

Дом А. А. Тучкова.

Дом И. А. Долгорукова.

Дом В. К. Кюхельбекера.

В феврале 1825 г. в этом доме проходили заседания Московской управы Северного общества, возглавляемой И. И. Пущиным.

Дом С. П. Трубецкого.

 

 

 

добиться преображения отчизны. На формирование «общего мнения» от­водилось примерно 20 лет, после чего можно было подумать о революции, «безболезненной и мирной».

Направления деятельности Со­юза не выходили за рамки «челове­колюбия», или благотворительной работы, «образования» (влияния на работу школ и воспитание юноше­ства), «правосудия», «общественного хозяйства». Предусматривалось соз­дание широкой сети легальных и нелегальных литературных, науч­ных, педагогических, женских, мо­лодёжных и других общественных организаций, а также издание жур­нала «Россиянин XIX века». Члены Союза благоденствия распрост­раняли свои идеи через литератур­но-театральное общество «Зелёная лампа», Вольное общество любите­лей российской словесности, Воль­ное общество учреждения училищ по методу взаимного обучения. Мно­гие декабристы создавали новые школы, в которых обучались грамо­те множество солдат и крестьян­ских детей.

Члены Союза пытались бороться с судебным произволом, занимая непрестижные в их среде гражданские посты судей и заседателей. Армейские офицеры не позволяли прибегать к телесным наказаниям, гуманно обра­щались с солдатами.

Однако многим из них прак­тическая деятельность Союза каза­лась недостаточной, а срок, необхо­димый для достижения конечной цели, — слишком длительным. Ра­дикально настроенные члены орга­низации требовали более активных действий.

В 1820 г. в Петербурге собра­лось совещание Союза для обсужде­ния сто программы. Здесь впервые в России тайная организация вы­сказалась единогласно за предло­женное Павлом Пестелем республи­канское будущее России. Вскоре декабристы узнали о том, что царь хорошо информирован о деятель­ности Союза благоденствия. На со­званном в январе 1821 г. съезде Союза в Москве его немногочис­ленные делегаты договорились рас-

пустить организацию, чтобы, во-первых, избавиться от ненадёжных членов, а во-вторых, пересмотреть тактику борьбы.

 

ЮЖНОЕ И СЕВЕРНОЕ ОБЩЕСТВА

На основе Союза благоденствия вес­ной 1821 г. возникли сразу две круп­ные революционные организации: Южное общество на Украине и Се­верное общество в Петербурге. Бо­лее революционное и решительное Южное общество возглавил Павел Пестель, Северное, чьи установки считались более умеренными, — Никита Муравьёв.

Политической программой Юж­ного общества стала «Русская прав­да» Пестеля, принятая на съезде в Киеве в 1823 г.

П. И. Пестель был сторонни­ком революционной для того вре­мени идеи верховной власти на­рода. «Народ российский, — писал он, — не есть принадлежность ка­кого-либо лица или семейства. На­против того, правительство есть принадлежность народа, и оно уч­реждено для блага народного, а не народ существует для блага прави­тельства». В «Русской правде» Пес­тель описывал новую Россию — единую и неделимую республику с сильной централизованной вла­стью. Федеративное устройство го­сударства он отвергал, полагая, что «частное благо области, хотя и вре­менное, однако ж всё-таки сильнее действовать будет на воображение её правительства и народа, нежели общее благо всего государства...».

Историческим прообразом де­мократической системы для Песте­ля служило вече (общее собрание, решавшее все главные государст­венные дела) Новгородской респуб­лики. Конечно же, вече всего Рос­сийского государства собрать было невозможно, поэтому Пестель хотел разделить Россию на области, об­ласти — на губернии, губернии — на уезды, а самой мелкой админист­ративной единицей являлась бы

307

 

 

 

«КОНСТИТУЦИЯ» НИКИТЫ МУРАВЬЕВА

«Конституция» Н. М. Муравьёва возникла как результат сравнения и твор­ческой переработки западноевропейских, американских и русских пра­вовых документов. До наших дней дошло несколько вариантов его про­екта основного закона новой России, причём последний из них написан 13 января 1826 г. (т. е. уже после восстания) в каземате Петропавлов­ской крепости по требованию Следственного комитета.

В первом варианте «Конституции» существует вступление, в кото­ром Н. Муравьёв изложил основные принципы будущего государствен­ного устройства страны. Это полноправие народа и верховенство зако­на. «Русский народ, свободный и независимый, не есть и не может быть принадлежностию никакого лица и никакого семейства, — писал Н. Муравьёв и добавлял: — Источник верховной власти есть народ, ко­торому принадлежит исключительное право делать основные постанов­ления для самого себя». Будущая Россия, по мнению Муравьёва, должна представлять собой федеративное государство, состоящее из крупных административных единиц (в первом варианте они назывались «держа­вами», в последнем — «провинциями») со своими столицами, законода­тельными и исполнительными органами власти, правом самостоятельно решать внутренние дела. «Державы» Муравьёв разделил на уезды, во главе которых поставил уездного «тысяцкого».

Н. Муравьёв выделяет законодательную, исполнительную и судеб­ную власти. Высший законодательный орган власти, Народное вече, по составу, полномочиям и формам деятельности напоминает Конгресс Соединённых Штатов Америки. Состоит оно (вече) из Палаты представи­тельной, которая должна воплощать волю всей нации в целом, и Верхов­ной думы, выражающей волю населения отдельных «держав». Вече изда­ёт законы, объявляет войну и заключает мир, руководит вооружёнными силами государства, устанавливает налоги, регулирует развитие народ­ного хозяйства и, наконец, покровительствует наукам и искусству.

Высшая исполнительная власть в новой России будет принадлежать императору. Однако Россия — «общество людей свободных», а не цар­ская «отчина», хотя «императорское звание учреждено наследственным». Император, по Н. Муравьёву, является всего лишь «верховным чи­новником Российского правительства», а его функции напоминают функ­ции американского президента. В «державах» органы законодательной и исполнительной власти устроены так же, как и общефедеративные, только императора там заменяет «державный правитель».

Н. Муравьёв провозгласил свободу слова и печати («Всякий имеет право излагать свои мысли и чувства невозбранно и сообщать оные по­средством печати своим соотечественникам»), свободу вероисповеда­ния, равенство всех перед законом, неприкосновенность личности, свя­щенность права собственности и, наконец, обеспечения безопасности жизни и собственности судом присяжных. Судебную систему он заимст­вовал у англичан — предполагал ввести выборных и несменяемых судей. «Крепостное состояние и рабство» в России должно быть отменено; «раб, прикоснувшийся земли Русской, становится свободным...». Однако зем­лю у помещиков и Церкви Н. Муравьёв отбирать не планировал. Причём «поселяне, которые вздумают оставить своё селение и переселиться в другое место», должны будут уплатить землевладельцу определённую сумму (выкуп) «за временное пребывание в порядке получения доходов с возделываемой поселянами земли». Правда, в последнем варианте Н. Муравьёв, вняв критике других декабристов, предоставлял освобож­дённым крестьянам не только усадебные участки с хозяйственным ин­вентарём («дома поселян с огородами оных»), но и полевые наделы в размере двух десятин на крестьянский двор. Кроме того, крестьяне по­лучили «право приобретать землю в потомственное владение».

волость. Все совершеннолетние (на­чиная с 20 лет) граждане мужского пола получали право голоса и мог­ли участвовать в ежегодном волост­ном «народном собрании», где они выбирали бы делегатов «наместных народных собраний», т. е. местных органов власти. Каждая волость, уезд, губерния и область должны были иметь своё наместное народ­ное собрание. Главой волостного наместного собрания становился выборный «волостной предводи­тель», а главами уездного и губерн­ского собраний — выборные «по­садники».

Все граждане имели право изби­рать и быть избранными в любой ор­ган государственной власти. Пестель предлагал не прямые, а двухступен­чатые выборы: сначала волостные на­родные собрания выбирали депутатов в уездные и губернские собрания, а последние из своей среды — пред­ставителей в высшие органы госу­дарства. Верховный законодательный орган будущей России — Народное вече — избирался сроком на пять лет, Только Народное вече могло издавать законы, объявлять войну и заключать мир. Распустить его не имел права никто, так как оно представляло со­бой, по определению Пестеля, «волю» и «душу» народа в государстве. Вер­ховным исполнительным органом яв­лялась Державная дума, состоявшая из пяти человек и избиравшаяся также на пять лет из членов Народного веча,

Помимо законодательной и исполнительной властей в государ­стве, по мнению Пестеля, должна быть и власть «блюстительная», ко­торая контролировала бы точное исполнение законов в стране и сле­дила бы за тем, чтобы Народное вече и Державная дума не выходили за рамки, установленные законом. Центральный орган блюстительной власти — Верховный собор — со­стоял из 120 «бояр», избиравшихся пожизненно.

В России, о которой мечтал Пестель, не могло быть крепостного права, так как «обладать другими людьми» как своей собственностью «есть дело постыдное... противное законам естественным... Рабство в

308

 

 

 

России должно быть решительно уничтожено...». Глава Южного общест­ва предполагал освободить крестьян с землёй и закрепить за ними все права гражданства. Он собирался также уничтожить военные поселе­ния и передать «поселенную землю» крестьянам в свободное пользова­ние. Все земли волости, писал он, следует разделить на две равные половины: на «землю обществен­ную», которая будет принадлежать всему волостному обществу и не может быть ни продана, ни зало­жена, и «землю частную». Общест­венная земля делилась бы на участ­ки такого размера, чтобы каждый «необходимое для житья одного тяг­ла (одного хозяйства. — Прим. ред.) доставлять мог». Эти участки подле­жали раздаче в пользование членам волостного общества сроком на год, по истечении которого земля пере­ходила бы в другие руки или остава­лась за прежним хозяином. «Земли же частные будут принадлежать каз­не или частным лицам, обладающим оными с полною свободою... Сии земли, будучи предназначены для образования частной собственно­сти, служить будут к доставлению изобилия».

Правительство в новой России, считал Пестель, должно всемерно поддерживать предпринимательст­во. Предложил Пестель и новую на­логовую систему. Он исходил из того, что всякого рода натуральные и личные повинности (например, продуктами или работой) следует заменить денежными. Налоги долж­ны быть «взимаемы с имущества граждан, а не с лиц их».

Попытался Пестель разрешить в «Русской правде» и национальный вопрос. Он полагал, что право на независимость могут получить толь­ко сильные нации, способные про­тивостоять захватчикам. Для малых же народов лучше и полезнее будет, если «они соединятся духом и об­ществом с большим государством и совершенно сольют свою народ­ность с народностью господствую­щего народа...». В то же время Пес­тель часто подчёркивал, что люди совершенно независимо от их расовой и национальной принадлеж­ности равны от природы, поэтому великий народ, подчинивший себе малые, не может и не должен ис­пользовать своё превосходство для их угнетения.

Южное общество объявило не­эффективной деятельность пред­шественников и признало опорой движения армию, считая её решаю­щей силой революционного перево­рота. Члены Общества намеревались взять власть в столице, вынудив царя отречься. Новая тактика Общества потребовала организационных пре­образований: в него принимались только военные, связанные преиму­щественно с регулярными частями армии; ужесточалась дисциплина внутри Общества; от всех его членов требовалось безоговорочное подчи­нение руководящему центру — Ди­ректории.

«Мы часто собирались вместе, рассуждали, спорили, толковали, пе­редавали друг другу свои задушев­ные помыслы и желания, сообщали всё, что могло интересовать общее дело, и, натурально, нередко очень свободно, скажу более, неумеренно говорили о правительстве. Предло­жениям, теориям не было конца, — вспоминал декабрист Н. В. Басар­гин. — Разумеется, в этих соображе­ниях первенствовал Пестель. Его светлый логический ум управлял нашими прениями и нередко согла­шал разногласия».

В Северном обществе прог­раммные и тактические вопросы

Памятная доска в Москве.

309

 

 

 

А. М. Муравьёв.

обсуждались обычно на вечерах или обедах у Н. Муравьёва или на «русских завтраках» у Рылеева. Уме­ренное крыло северян поддержива­ло «Конституцию» Муравьёва, ради­калы (Рылеев, братья Бестужевы, Оболенский, Пущин и другие заго­ворщики) склонялись к «Русской правде» (см. статью «Кондратий Ры­леев, Никита Муравьёв, Павел Пес­тель»), Бесконечная полемика, несо­гласие, отсутствие общей позиции отталкивали от Общества недоста­точно убеждённых его членов. По­степенно первую роль в нём стал играть К. Рылеев. Его авторитет и умение убеждать привлекли в Об­щество новых «вольнодумцев».

Постепенно между двумя орга­низациями наладились контакты. Лидеры Южного общества стреми­лись объединить все революцион­ные силы России. Весной 1824 г. Пестель побывал в северной столи­це, где вёл переговоры о слиянии обществ и едином плане действий на будущее. Петербуржцы с интересом отнеслись к «Русской правде» как программе южан, хотя их не вполне устраивали положения, регламенти­рующие послереволюционное уст­ройство России. В конце концов за­говорщики запланировали работу над приемлемым для всех проектом конституции и совместное военное выступление летом 1826 г.

ОБЩЕСТВО СОЕДИНЁННЫХ СЛАВЯН

Ещё с лета 1823 г. Южное общест­во поддерживало связь с Поль­ским патриотическим обществом. В 1825 г. к Южному обществу при­мкнуло Общество соединённых сла­вян, которое возникло в Новоград-Волынске по инициативе братьев Петра и Андрея Борисовых и ссыль­ного поляка Юлиана Люблинского ещё в 1823 г. Соединённые славяне принадлежали в основном к мало­имущему дворянству. Основной своей задачей они считали борьбу против крепостничества и деспо­тизма, за объединение всех славянских народов в демократическую федерацию.

Вот первые строки «Клятвы», которую давали члены этого Об­щества: «Вступая в число Соединён­ных Славян для избавления себя от тиранства и для возвращения сво­боды, столь драгоценной роду чело­веческому, я торжественно прися­гаю... на взаимную любовь, что для меня есть божеством и от чего я ожидаю исполнения всех моих же­ланий. Клянусь быть всегда добро­детельным, вечно быть верным на­шей цели и соблюдать глубочайшее молчание. Самый ад со всеми свои­ми ужасами не вынудит меня ука­зать тиранам моих друзей и их на­мерения. Клянусь, что уста мои тогда только откроют название сего союза пред человеком, когда он до­кажет несомненное желание быть участником оного; клянусь до по­следней капли крови, до последне­го вздоха вспомоществовать вам, друзья мои, от этой святой для меня минуты. Особенная деятельность будет первою моею добродетелью, а взаимная любовь и пособие — свя­тым моим долгом».

Общество соединённых славян стремилось вовлечь в движение местных жителей. Оно было против захвата власти в стране путём воен­ного переворота. Несмотря на рас­хождение с южанами в последнем вопросе, все «славяне» (52 человека) вошли в Южное общество — во имя великой цели.

Планам революционеров не суж­дено было осуществиться. Ситуация междуцарствия подтолкнула активных членов Северного общества к тому, чтобы принять решение о немедлен­ном выступлении в столице. Действо­вать северянам пришлось в изоляции от их южных единомышленников. Разгром восстания на Сенатской пло­щади и выступления Черниговского полка на юге положил конец декаб­ристским организациям. Выработан­ные декабристами основы освободи­тельной борьбы, конституционные проекты и организационный опыт сыграли значительную роль в воспи­тании последующих поколений бор­цов с самодержавием.

310

 

 

 

ВОССТАНИЕ ДЕКАБРИСТОВ

СЕНАТСКАЯ ПЛОЩАДЬ

14 декабря 1825 г. в Петербурге была предпринята попытка политическо­го переворота, известная как восста­ние декабристов. В 20—30-е гг. XIX в. Европа буквально полыхала восста­ниями, революциями и освободи­тельными войнами. После того как дерзкие повстанцы Кирога и Риего сумели изменить государственный строй Испании, «в моду» вошёл заго­вор образованных военных, стремя­щихся освободить отечество от про­извола монархов и либерализовать политические порядки. Восстание декабристов вошло в один ряд с по­добными событиями в Европе. Но сколь удивительным было вооружён­ное выступление офицеров-дворян против монархии в России, где дво­рянство от века было верной опорой трона! В XVII в. недовольные аристо­краты могли взбунтовать против непопулярного государя чернь. В XVIII в. его скорее всего свергли бы в ходе дворцового переворота, нане­ся удар гвардией. Но дворянин со шпагой в руке, угрожающий самим устоям монархии, — нечто немысли­мое в России до 14 декабря 1825 г.

Первоначально выступление с целью свержения самодержавия и отмены крепостного права намеча­лось руководителями Северного и Южного обществ на лето 1826 г. Но внезапная смерть Александра I и по­следовавший за ней период меж­дуцарствия побудили декабристов пересмотреть свои планы. Сложив­шаяся ситуация взбудоражила насе­ление, особенно армию, которая не любила наследника престола ве­ликого князя Николая Павловича: он «полагал смысл военной службы во внешней дисциплине и в обучении солдат на прусский лад, устаревший и бесполезный». Члены Северного общества решили воспользовать­ся создавшимся положением и вы­ступить в день принятия присяги Николаю Романову. «В последние дни перед 14 декабря, — вспоминал Н. А. Бестужев, — всё оставшееся от ротных учений время было погло­щено приготовлением солдат и бесе­де с ротными командирами».

Накануне 14 декабря на квар­тире у К. Ф. Рылеева обсуждался предложенный им план действий, распределялись обязанности. После долгих и бурных споров заговорщи­ки пришли к такому мнению: необ­ходимо собрать верные войска на Сенатской площади, где располага­лись правительственные здания, что­бы не допустить присяги сенаторов и вынудить их подписать революци­онный «Манифест к русскому наро­ду», подготовленный Северным об­ществом. В документе объявлялось о свержении самовластия, отмене кре­постного права, сокращении срока солдатской службы. Провозглаша­лись гражданские свободы. «Ма­нифест» предусматривал созыв Ве­ликого собора — Учредительного собрания — для решения вопросов о принятии конституции и форме правления в России. Доставку «Мани­феста» в сенат для ознакомления с документом высших государствен­ных чиновников взяли на себя К. Ф. Рылеев и И. И. Пущин. Дикта­тором восстания назначили князя С. П. Трубецкого — опытного и авто­ритетного военачальника, участника

Дом Лаваля

в Санкт-Петербурге.

Здесь проходило

последнее собрание

декабристов перед

восстанием.

311

 

 

войны 1812 года. Часть готовых к выступлению войск под командова­нием А. И. Якубовича должна была ещё затемно захватить Зимний дво­рец и арестовать царскую семью. Рылеев настаивал на физическом уничтожении Николая, чтобы вне­сти смятение в ряды его сторон­ников и тем обеспечить успех вос­ставшим. Однако от цареубийства заговорщики отказались. Плани­ровался также захват Петропав­ловской крепости. Декабристы и в конце 1825 г., и спустя много лет считали, что успешный исход вос­стания был вполне вероятен.

Того же мнения придерживал­ся и Николай Романов. За несколь­ко дней до восстания его предупре­дили о преступных намерениях Южного и Северного обществ на­чальник Главного штаба И. И. Дибич и декабрист Я. И. Ростовцев. По­следний счёл восстание против царя несовместимым с дворянской честью. Николай с тревогой ожидал предстоящие испытания, его пре­следовали мысли о гибели, особен­но беспокоила позиция гвардии — активной силы всех российских го­сударственных переворотов. Ран­ним утром 14 декабря он сказал генералу А. X. Бенкендорфу: «Сего­дня вечером, может быть, нас обо­их не будет более на свете, но по крайней мере мы умрём, исполнив наш долг».

Решив опередить противника, Николай Павлович в семь часов утра привёл к присяге членов сената и Синода, затем они покинули здание. Таким образом, план восстания не удалось выполнить уже с самого на­чала. Якубович отказался командо­вать войсками, которые должны бы­ли брать Зимний дворец. Позже он объяснил свой поступок тем, что бо­ялся кровавой расправы мятежных гвардейских моряков над импера­торской семьёй, а стало быть, и не­вольного участия в цареубийстве. Первый из восставших лейб-гвардии Московский полк прибыл на пло­щадь к пустому сенату около 11 ча­сов утра. Спустя некоторое время к восставшим подъехал верхом на коне петербургский генерал-губер­натор М. А. Милорадович, пытаясь уговорить их вернуться в казармы и присягнуть Николаю I. Опасаясь влияния графа на солдат, знавших его как героя войны 1812 года, на­чальник штаба восстания Е. П. Обо­ленский ударил его штыком, а П. Г. Каховский выстрелом из писто­лета смертельно ранил генерала.

Вот как описывал этот эпизод декабрист В. И. Штейнгель: «Один из членов тайного общества князь Оболенский, видя, что такая речь может подействовать, выйдя из ка­ре, убеждал графа отъехать- прочь, иначе угрожал опасностию. Заметя, что граф не обращает на него вни­мания, он нанёс ему штыком лёгкую рану в бок. В это время граф сделал вольт-фас (крутой поворот на коне лицом к противнику. — Прим. ред), а Каховский выпустил в него из пистолета роковую пулю... Когда у казармы сняли его с лошади и вне­сли в... квартиру... он имел последнее утешение прочитать собственно­ручную записку нового своего госу­даря с изъявлением сожаления — и в 4-м часу дня его уже не существо-

Расположение правительственных войск и восставших на Сенатской площади.

312

 

 

вало». Каховский в тюрьме горько сожалел о своём выстреле, а декаб­рист Трубецкой всегда вспоминал о Милорадовиче как о славном пол­ководце, «который в этом случае действовал беспристрастно и лю­бил Отечество».

Не удалось убедить восставших ни митрополиту, ни младшему из ве­ликих князей Михаилу Романову. К часу дня на Сенатскую площадь по­дошли лейб-гвардии Гренадерский полк и лейб-гвардии Морской экипаж. Всего на площади вокруг памятника Петру Великому выстроились около 3 тыс. восставших солдат и матросов под командованием 30 строевых офи­церов-декабристов.

Площадь и прилегающие к ней улицы были забиты любопытны­ми и сочувствующими. Декабрист А. Е. Розен вспоминал: «По мере уве­личения числа войск для оцепления возмутителей полиция стала смелее и разогнала народ с площади, мно­го народу потянулось на Васильев­ский остров вдоль боковых перил Исаакиевского моста. Люди рабо­чие и разночинцы, шедшие с пло­щади, просили меня держаться ещё часок и уверяли, что всё пойдёт лад­но». У восставших не было артилле­рии и кавалерии. Не явился к зда­нию сената Трубецкой: он сидел в помещении Главного штаба рядом с Сенатской площадью и даже наблю­дал иногда за развитием событий, но выйти к товарищам не решился. Причины такого поведения пытал­ся впоследствии объяснить Н. А. Бес­тужев: «Храбрость солдата и храб­рость заговорщика не одно и то же. В первом случае — даже при неуда­че — его ждут почесть и награды, тогда как в последнем при удаче ему предстоит туманная будущность, а при проигрыше дела — верный по­зор и бесславная смерть». Не буду­чи трусом, Трубецкой впервые в жизни смалодушничал, что послу­жило одной из причин провала всего дела. Отсутствие крепкого и грамотного руководства внесло рас­терянность и дезорганизацию в ря­ды восставших.

По словам Розена, «всего было на Сенатской площади в рядах восстания больше 2000 солдат. Эта сила в руках одного начальника, в виду собравшегося тысячами вокруг народа, готового содействовать, могла бы всё решить, и тем легче, что при наступательном действии много батальонов пристали бы к возмутившимся, которые при 10-гра­дусном морозе, выпадавшем снеге с восточным резким ветром, в одних мундирах ограничивались страда­тельным положением и грелись только неумолкаемыми возгласами „ура!". Не видать было диктатора, да и помощники его не были на мес­тах... Было в полном смысле безна­чалие: без всяких распоряжений — все командовали, все чего-то ожи­дали и в ожидании дружно отби­вали атаки, упорно отказывались сдаться и гордо отвергли обещан­ное помилование».

Николай I выставил против мя­тежных полков верные ему войска: 9 тыс. пехотинцев, 3-тысячную ка­валерию, артиллеристов. Восстав­шие солдаты, голодные и замёрз­шие, пассивно ждали, окружённые со всех сторон правительственными

Николай I.

Раскрашенная

гравюра,

выпушенная

в честь коронации.

313

 

 

частями. Император приказал ка­валерии атаковать бунтовщиков, но несколько таких попыток было от­бито ружейным огнём. Народ ста­рался подбодрить заговорщиков, некоторые бросали в правитель­ственные войска и даже импера­торскую свиту камни и поленья. Приближалась темнота. Царь, боясь, чтобы волнение не передалось «черни», согласился применить против мятежников артиллерию. Пушки зарядили картечью. На пло­щади после выстрелов остались убитые и раненые — и военные, и гражданские. Остальные начали отходить: одни — по Галерной ули­це, другие — по замёрзшей Неве. Снаряды взрывали ледяной покров реки, многие тонули. К ночи восста­ние было разгромлено. Декабристы потерпели поражение. Николай I укрепился в Зимнем дворце, защищённом войсками и несколькими орудийными батареями.

События на Сенатской площади сразу же стали государственной тай­ной. Скрывали число погибших во время беспорядков. Объявили, что убитых самое большее 200 человек, хотя на самом деле их было около 1300 (из них 903 — «чернь»). В пра­вительственных сообщениях декаб­ристов называли «злоумышленни­ками», «изменниками», «скопищем мятежников», «горстью молодых бе­зумцев», которые вознамерились «навлечь на Россию все бедствия без­началия». Примкнувших к ним на Сенатской площади характеризова­ли как лиц «гнусного вида во фра­ках», как «немногих пьяных солдат и немногих же людей из черни, также пьяных».

Все 30 лет правления Николая I декабристская тема была запретной во всех отношениях. Официальному объяснению событий 14 декабря 1825 г. противостояла версия самих декабристов. Она нашла отражение в следственных материалах по их делу, в мемуарах участников вос­стания и их современников. Уже во время первого допроса декабрист Г. С. Батеньков заявил царю: «Поку­шение 14 декабря не мятеж, но опыт политической революции».

ВЫСТУПЛЕНИЕ ЧЕРНИГОВСКОГО ПОЛКА

29 декабря 1825 г., узнав о пораже­нии восстания в Петербурге, высту­пил расквартированный в районе города Василькова Черниговский полк. К тому времени по доносу ун­тер-офицера Шервуда и капитана Майбороды уже были арестованы П. И. Пестель и другие члены Южно­го общества. Выступление возглавил С. И. Муравьёв-Апостол. Ещё до нача­ла восстания С. Муравьёв-Апостол и М. Бестужев-Рюмин составили рево­люционный «Православный катехи­зис»: на основе текстов Священного писания в нём разъяснялась необхо­димость свержения самодержавия и

Действия восставшего Черниговского полка.

314

 

 

 

установления республики. Авторы излагали свои мысли в форме вопро­сов и ответов, доступной для пони­мания солдат и простого населения:

«Вопрос. Для чего Бог создал че­ловека?

Ответ. Для того, чтоб он в него веровал, был свободен и счастлив.

Вопрос. Что значит быть сво­бодным и счастливым?

Ответ. Без свободы нет сча­стья...

Вопрос. Для чего же русский на­род и русское воинство несчастно?

Ответ. От того, что цари похи­тили у нас свободу...

Вопрос. Что же святой закон наш повелевает делать русскому на­роду и воинству?

Ответ. Раскаяться в долгом раболепствии и, ополчась против ти­ранства и нечестия, поклясться: да будет един царь на небеси и на зем­ле Иисус Христос.

Вопрос. Что может удержать от исполнения святого сего подвига?

Ответ. Ничто...».

Документ распространился на юге России, был известен в Киеве и сыграл немалую роль в организации восстания черниговцев.

Выступление началось в селе Трилесы Киевской губернии. Вече­ром 29 декабря 5-я рота полка из Трилес соединилась в деревне Ковалёвке со 2-й гренадерской ротой. Ранним утром следующего дня вос­ставшие вошли в Васильков, где их поддержали другие роты Чернигов­ского полка. Восемь офицеров ко­мандовали теперь тысячью солдат.

Утром 31 декабря Сергей Му­равьёв-Апостол собрал полк на пло­щади перед собором Святого Феодо­сия. Декабрист И. И. Горбачевский вспоминал позднее: «Роты были по­строены в густую колонну. Подошед к ней, С. Муравьёв приветствовал солдат дружелюбно и потом, в коротких сло­вах, изложил им цель восстания и представил, сколь благородно и воз­вышенно пожертвовать жизнью за свободу. Восторг был всеобщий; офи­церы и солдаты изъявили готовность следовать всюду, куда поведёт их лю­бимый и уважаемый начальник. Тогда С. Муравьёв обратился к священнику,

просил его прочитать Политический катехизис, который состоял из чис­тых республиканских правил, прино­ровленных к понятиям каждого. Свя­щенник читал громким и внятным голосом правила и обязанности сво­бодных граждан.

— Наше дело, — сказал Муравьёв по окончании чтения, обратясь снова к солдатам, — наше дело так велико и благородно, что не должно быть за­пятнано никаким принуждением, и потому кто из вас, и офицеры, и ря­довые, чувствует себя неспособным к такому предприятию, тот пускай не­медленно оставит ряды, он может без страха остаться в городе, если только совесть его позволит ему быть спо­койным и не будет его упрекать за то, что он оставил своих товарищей на столь трудном и славном поприще, и в то время как отечество требует по­мощи каждого из сынов своих.

...Никто не оставил рядов и каж­дый ожидал с нетерпением минуты лететь за славою или за смертью».

Во второй половине дня 31 де­кабря войска покинули Васильков, предприняв поход на Мотовиловку. Оттуда предполагалось идти на Бру­силов и Житомир, где стояли войска под командованием членов Общест­ва соединённых славян. Но замысел

Как-то в году 1829-м или 1830-м Николай Бестужев по просьбе дру­гого декабриста, Алексея Тютчева, написал песню к очередной годовщине 14 декабря. Посвятил её автор восстанию Черниговского полка. Она исполнялась хором на мотив любимой декабристами пес­ни «Уж как пал туман на сине море».

Что ни ветр шумит во сыром бору,

Муравьёв идёт на кровавый пир...

С ним черниговцы идут грудью стать,

Сложить голову за Россию-мать.

И не бурей пал долу крепкий дуб,

А изменник-червь подточил его.

Закатилася воля-солнышко,

Смертна ночь легла в поле бранное.

Как на поле том бранный конь стоит,

На земле прел ним витязь млад лежит.

«Конь! мой конь! скачи в святой Киев-град:

Там товарищи, там мой милый брат...

Отнеси ты к ним мой последний вздох

И скажи:

«Цепей я снести не мог,

Пережить нельзя мысли горестной,

Что не мог купить кровью вольности!..».

315

 

 

А. Корин. Портрет П. И. Пестеля.

не удался из-за бегства части офи­церов. С. Муравьёв-Апостол решил изменить маршрут и двинуться в Белую Церковь — там восставших обещал поддержать член Южного общества Ф. Ф. Вадковский. Однако его арестовали. Муравьёв-Апостол вынужден был возвратиться с пол­ком в Трилесы.

3 января 1826 г. между Устимовкой и Ковалёвкой восставших встре­тили правительственные войска под командованием генерала Гейсмара. «Местность оказалась самою невыгод­ною для пехоты, имеющей встретить­ся с кавалериею (у генерала Гейсмара был кавалерийский отряд, усиленный артиллерией. — Прим. ред.). Отряд, пушки в виду. Мы продвигаемся впе­рёд. Раздаётся пушечный выстрел, за ним второй, ядро пролетело над голо­вами. Мы всё шли вперёд, — писал в воспоминаниях декабрист Матвей Муравьёв-Апостол, брат Сергея. — Открылась пальба картечью, у нас несколько человек пало: убитыми, другие ранеными... Тогда Сергей Ива­нович решился прекратить неравный бой и спасти свою команду от не­минуемой погибели и приказал по­ставить ружья в козлы. Солдаты, по­винуясь ему, не понимали, с каким намерением начальник остановил их на походе. Сергей Иванович сказал им, что виноват перед ними, что, воз­будив в них надежду на успех, он их обманул. Артиллеристам Сергей Ива­нович стал махать белым платком и тут же упал, поражённый картечью». Сопротивление черниговцев было по­давлено картечью. С. Муравьёва-Апо­стола тяжело ранило в голову, его младший брат Ипполит, решив, что Сергей убит, застрелился. Были аре­стованы 5 офицеров и 869 солдат.

СЛЕДСТВИЕ И СУД

Аресты декабристов в Петербурге начались в ночь с 14 на 15 декабря 1825 г. Схваченных «злоумышлен­ников» везли на допрос к Нико­лаю I в Зимний дворец. Оттуда их, уже арестантов, с записками ца­ря отправляли в казематы Петро­павловской крепости.

Князь Трубецкой приводит в сво­их «Записках» типичный пример «вы­сочайшего следствия»: «Меня позвали. Император пришёл ко мне на встре­чу в полной форме и ленте и, подняв указательный палец правой руки про­тив моего лба, сказал: „Что было в этой голове, когда вы с вашим име­нем, с вашей фамилией вошли в такое дело? Гвардии полковник князь Тру­бецкой!.. Как вам не стыдно быть вместе с такою дрянью, ваша участь будет ужасная"». Трубецкому прочли «показание, что бывшее происшест­вие есть дело тайного общества» и что он, князь Трубецкой, «может дать пол­ное сведение о помянутом обществе». Князь всё отрицал. «Император... — вспоминал далее Трубецкой, — подав мне лист бумаги, сказал: „Пишите по­казание" — и показал место на дива­не, на котором сидел и с которого встал теперь. Прежде, нежели я сел, император начал опять разговор:

— Какая фамилия! князь Тру­бецкой, гвардии полковник и в ка­ком деле! Какая милая жена! Вы по­губили вашу жену! Есть у вас дети?

— Нет.

— Вы счастливы, что у вас нет детей! Ваша участь будет ужасная! Ужасная!

И, продолжав некоторое время в этом тоне, заключил: „Пишите, что знаете" — и ушёл в кабинет».

Трубецкой сообщил в пока­заниях о своей принадлежности к «тайному обществу, которое имело целию улучшение правительства». Обстоятельства, последовавшие за смертью государя, показались Об­ществу благоприятными для ис­полнения его намерений, и оно из­брало... Трубецкого диктатором, но князь, увидев, что нужно больше его «имя, нежели лицо и распоряжения, удалился от участия». Когда импера­тор прочёл показания Трубецкого, он сразу вызвал его.

Николай I встретил князя в силь­ном гневе:

— Эк что на себя нагородили, а того, что надобно, не сказали... Вы знаете, что могу вас сейчас расстре­лять!

— Расстреляйте, государь! Вы имеете право.

316

 

 

 

— Не хочу. Я хочу, чтоб судьба ваша была ужасная!

Высочайшим указом от 17 де­кабря 1825 г. был создан тайный След­ственный комитет для «изыскания» соучастников злоумышленного об­щества под председательством воен­ного министра А. И. Татищева. След­ственные комиссии работали также в Могилёве, Белостоке, Варшаве, Белой Церкви, в отдельных полках. Через полгода, 30 мая 1826 г., комиссии представили императору всеподдан­нейший отчёт. Из 579 человек, при­влечённых к следствию, виновными признали 289, из которых 121 преда­ли суду (61 — из Северного общества, 37 — из Южного, 23 — из Общества соединённых славян).

Декабристы содержались в Пет­ропавловской и Шлиссельбургской крепостях, а также в других тюремных замках России. Их лишили общения друг с другом и родственниками. Мно­гим запрещалось даже читать и пи­сать. По-разному переносили люди тяготы несвободы и следствия. Мало кто из декабристов держался стойко, с достоинством, не выдавая това­рищей (М. С. Лунин, И. Д. Якушкин, П. И. Борисов и некоторые другие). «Я никем не был принят в число членов тайного общества, но сам присоеди­нился к оному, — гордо отвечал сле­дователям Лунин. — Открыть имена их (членов общества. — Прим. ред.) почитаю противным моей совести, ибо должен бы был обнаружить братьев и друзей». Большинство же были откровенны с императором и следователями, писали подробные признания, покаянные письма, не­которые молили о прощении. Исто­рики объясняют это по-разному: не­которые из бывших заговорщиков руководствовались кодексом дворян­ской чести, предписывавшим быть от­кровенными с государем, другие жела­ли обратить внимание властей на необходимость решения проблем, подвигших декабристов на восстание, третьи были уверены в неприменении смертной казни в России.

Манифест от 1 июня 1826 г. уч­редил Верховный уголовный суд из трёх «государственных сословий»: представителей Государственного

совета, сената, Синода, а также «не­скольких особ из высших воинских и гражданских чиновников». Значи­тельную работу по организации дея­тельности суда выполнил М. М. Спе­ранский. Председателем стал князь П. В. Лопухин, его заместителем князь А. Б. Куракин, генерал-проку­рором назначили министра юсти­ции Д. И. Лобанова-Ростовского. В состав суда вошли 72 человека.

Суд разделил всех арестован­ных на 11 разрядов по степени ви­новности. Пятерых самых опасных преступников — Павла Пестеля, Кондратия Рылеева, Сергея Муравьёва-Апостола, Михаила Бестужева-Рюми­на и Петра Каховского — вынесли «вне разрядов», их приговорили к страшной, мучительной мере наказа­ния — казни четвертованием. 31 де­кабриста первого разряда осудили на отсечение головы, 17 — из второ­го — к политической смерти и т. д. Николай I указом от 10 июля 1826 г. смягчил приговор почти всем разря­дам. «Внеразрядной» пятёрке чет­вертование заменили на повешение. Против этого жестокого приговора из 72 членов суда выступил только

Мемориальная доска на месте казни декабристов.

317

 

 

 

один — адмирал Н, С. Мордвинов, ссылаясь на отмену смертной казни в России со времён Елизаветы Пет­ровны, что подтвердил указ Павла I от 13 апреля 1799 г. Приговор при­вели в исполнение 13 июля 1826 г. на кронверке (одно из укреплений) Петропавловской крепости. У каждо­го осуждённого на груди висела дос­ка с надписью: «Цареубийца».

Начальник кронверка позднее рассказывал: «Когда были отняты скамьи из-под ног, верёвки оборва­лись, и трое преступников... рухнули в яму, прошибив тяжестью своих тел и оков настланные над ней доски. Запасных верёвок не было, их спе­шили достать в ближайших лавках, но было раннее утро, всё было за­перто, почему исполнение казни промедлилось. Однако операция была повторена и на этот раз со­вершилась удачно». Санкт-петер­бургский же генерал-губернатор П. В. Голенищев-Кутузов во «всепод­даннейшем донесении» Николаю I лаконично сообщал: «Экзекуция кон­чилась с должной тишиной и поряд­ком как со стороны бывших в строю войск так и со стороны зрителей, которых было немного. По неопыт­ности наших палачей и неумению устраивать виселицы при первом разе трое, а именно Рылеев, Каховский и Муравьёв — сорвались, но вскоре были опять повешены и по­лучили заслуженную смерть».

Осуждённые по первому разря­ду (Никита Муравьёв, Сергей Трубец­кой, Иван Пущин, Евгений Оболен­ский, Вильгельм Кюхельбекер и др.) были приговорены к каторжным ра­ботам. На разные сроки каторги осу­дили около 100 обвиняемых; 9 офи­церов были разжалованы в рядовые. Будущих каторжан выстроили во дворе крепости, лишили дворянства и чинов, сожгли в кострах сорван­ные с них мундиры, сломали над их головами шпаги. Такой же унизи­тельной процедуре подвергли мо­ряков на флагманском корабле в Кронштадте, их эполеты и мундиры бросили за борт.

Тяжёлая участь ждала и других осуждённых, но на самое бесчело­вечное наказание обрекли солдат: 178 человек прогнали через тысяч­ный строй со шпицрутенами от 1 до 12 раз (что по сути дела равнялось смертной казни), многих избили палками и розгами. Немалое число солдат попали в действующую ар­мию на Кавказ.

В июле 1826 г. осуждённых на­чали отправлять на каторгу в Си­бирь. Один день надежды был опла­чен десятилетиями страданий...

ДЕКАБРИСТЫ И ИХ ЖЁНЫ В ССЫЛКЕ

14 декабря 1825 г. в столице Рос­сийской империи произошло во­оружённое восстание с целью свер­жения самодержавия и изменения государственного строя. Вскоре второе восстание вспыхнуло на юге России. Оба выступления были по­давлены картечью, а их участники, декабристы (из Северного и Южно­го тайных обществ), отправились в ссылку, на каторгу и вечное по­селение в Сибирь.

По истечении сроков катор­ги освобождавшимся декабристам предстояло остаться в Сибири на по­селении или (на выбор) отправить­ся рядовыми на войну с кавказскими горцами.

В Сибирь кроме 99 пригово­рённых попали некоторые члены Общества соединённых славян — участники восстания, которые были осуждены военным трибуналом в Могилёве, а также те, кого даже не

318

 

 

 

судили. Общее количество сослан­ных превышало 120 человек.

КАНДАЛЬНЫЙ ТРАКТ

17 июля 1826 г. начальник Главно­го штаба И. И. Дибич разработал секретную директиву, в которой по повелению государя подробно оп­ределил порядок «рассылки по на­значению» осуждённых декабри­стов. Особо опасных для трона преступников предполагалось везти по «кандальному тракту» от Петер­бурга до Иркутска через Ярославль, Вятку, Пермь, Екатеринбург, Томск, Красноярск. Следующие с ними жандармы и фельдъегери должны были соблюдать всевозможные пре­досторожности. Арестантов закова­ли в «железа», переодели в серые куртки и штаны грубого солдат­ского сукна.

21 июля 1826 г. на четырёх те­легах в сопровождении фельдъеге­ря и четырёх жандармов в Сибирь отправилась первая партия ссыль­ных: В. Л. Давыдов, А. 3. Муравьёв, Е. П. Оболенский, А. И. Якубович. 23 июля со второй партией по этапу уехали С. Г. Волконский, С. П. Трубец­кой, братья Борисовы. До 4 августа увезли ещё 19 декабристов, затем высылка временно прекратилась — не хватало сопровождающих, а гнать декабристов с колоннами других ка­торжников правительство боялось. Три месяца добирались до своих «ка­торжных нор» первые сосланные де­кабристы. В конце октября 1826 г. они были доставлены на Благодатский рудник.

Декабрист М. А. Бестужев вспо­минал, в каких тяжёлых условиях вез­ли в Читинский острог его брата Н. А. Бестужева, И. И. Горбачевского, А. П. Барятинского и его самого: «Фельдъегерь, вёзший нас (Чернов), был существо гнусное, который из ко­рыстолюбия, чтоб не отдавать прого­нов (дорожных денег. — Прим. ред.), где их у него требовали или где он по­дозревал, что их потребуют, загонял лошадей, а... загнать курьерских лоша­дей нелегко, и для этого он гнал и в хвост, и в голову, и часто наша жизнь висела на волоске... Кормил он нас одним молоком и простоквашей, ни­где не останавливался для отдыха, так что мы, наконец, потребовали от него, чтобы он нам показал инструкцию, и ежели в ней нет ему положительного приказания убить нас, то мы будем на него жаловаться в первом городе. Он присмирел, дал нам временный от­дых, тем более что у некоторых из нас, особенно у меня, не имеющего и доселе способности спать дорогой, начали показываться признаки белой горячки. Но его кротость продолжа­лась недолго: снова он начал неистов­ствовать и трижды чуть не раздробил нас вдребезги.

Не доезжая до Тобольска, не помню в каком городе, нас ожидал сенатор Куракин, имевший, по его словам, приятное поручение узнать о наших нуждах, не имеем ли жа­лоб... Когда мы объявили, что ни в чём не нуждаемся, ни на кого не жа­луемся, ничего не хотим просить у него, я объявил просто, без жалобы, что кузнец в Шлиссельбурге второ­пях заковал мои ноги вперевёрт, что железа растёрли мне ноги и я не могу ходить.

—  Чего же вы хотите? — спро­сил он с удивлением.

—  Как чего, ваше сиятельство? Чтобы вы приказали меня заковать как следует: это должен бы сделать наш фельдъегерь, но он не хотел.

Н. Бестужев. Общий вид Петровского Завода. В центре — тюрьма, где были заключены декабристы.

319

 

 

 

— Извините, я этого сделать не могу, — ответил он, вежливо кла­няясь».

Большая часть ссыльнокаторж­ных (около 70 человек) были собра­ны в Читинском остроге. Другие де­кабристы оказались на Зерентуйском руднике. Условия работы на всех руд­никах были тяжёлыми, особенно до­саждали оковы (их сняли только в 1829 г.). Кормили каторжников сквер­но, в каземате приходилось спать «в три этажа», донимали насекомые. Но сильнее всего страдали бывшие заго­ворщики — офицеры, дворяне, обра­зованные люди — от оскорблений и унижений, чинимых комендантом и охраной.

ЖЁНЫ ДЕКАБРИСТОВ

За осуждёнными декабристами по­следовали в Сибирь их отважные жёны, невесты, матери, сестры. Они шли на добровольное изгнание, не­смотря на слёзы родственников, многочисленные препятствия, про­тиводействие властей.

Дамы, принадлежавшие к бла­городному сословию, получившие нередко аристократическое воспи­тание, вечно окружённые много­численной прислугой, бросили уют­ные усадьбы ради того, чтобы жить рядом с близкими им людьми, не­взирая на любые лишения, как про­столюдинки. На протяжении полуто­ра столетий Россия хранит светлую память о них.

Женщинами-декабристками дви­гала не только любовь к мужьям, братьям, сыновьям, но и высокое сознание общественного долга, представление о чести. Выдающий­ся врач-терапевт Н. А. Белоголовый, воспитанник декабристов, говорил о них как о «высоких и цельных по своей нравственной силе типах русских женщин». Он видел в них «классические образцы самоотвер­женной любви, самопожертвования и необычайной энергии, образцы, какими вправе гордиться страна, вырастившая их».

Однако мало было решиться навсегда уехать за близкими в Сибирь — женщинам приходилось долго и упорно добиваться у царя разрешения на отъезд. Николай I опасался общественного резонанса, вызванного героизмом родовитых дворянок. Царь полагал, что это возбудит «слишком много участия» к сосланным. Выезжающие в Си­бирь супруги декабристов были обязаны подписать документ, в ко­тором говорилось, что они превра­щаются в жён ссыльнокаторжных с потерей всех дворянских прав и привилегий. «Дети, которые при­живутся (родятся. — Прим. ред.) в Сибири, поступят в казённые завод­ские крестьяне», — гласила подпис­ка. Детей, родившихся до восстания, брать с собой не разрешалось. Но и эти зловещие предостережения не остановили женщин. Доброжела­телям, изумлённым стремлением М. Н. Волконской последовать за му­жем в каторжные места, она отвечала: «Что же тут удивительного? Пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое». Она име­ла в виду жён крестьян и рабочих, сосланных в Сибирь.

Е. И. Трубецкой первой из 19 героических женщин-декабристок удалось получить разрешение вы­ехать в Сибирь. Она добралась до Иркутска в начале сентября 1826 г. и пробыла там почти пять месяцев.

П. Соколов. М. Н. Волконская с сыном Николенькой.

320

 

 

 

Гражданский губернатор Цейдлер в соответствии с инструкцией из сто­лицы изъял у неё все деньги и дра­гоценности, а за дорогу до Благо-датского рудника, где находился Сергей Трубецкой, нужно было пла­тить из собственных средств. Екате­рина Ивановна выехала из Иркутска 20 января 1827 г., а в ночь на 21 ян­варя на той же квартире остано­вилась княгиня Волконская (ей уда­лось в затейливой причёске спрятать 700 рублей ассигнациями). 28 янва­ря в Иркутск прибыла жена «неисто­вого Никиты» — А. Г. Муравьёва. Женщины встретились. Муравьёва везла всем каторжным декабристам пушкинское стихотворение «Во глу­бине Сибирских руд...», а лицейскому другу поэта И. И. Пущину — стихи «Мой первый друг, мой друг бесцен­ный!..». Муравьёва переписала посла­ния А. С. Пушкина на носовой пла­ток, выучила их наизусть. Она же рассказала, что поэт с грустью гово­рил ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в своё общество: я не стоил этой чес­ти». Спустя несколько дней верные жёны встретились с мужьями.

За ними прибыли на каторгу А. И. Давыдова, Н. Д. Фонвизина, Е. П. Нарышкина, А. В. Ентальцева (Чи­тинский острог), М. К. Юшневская, А. В. Розен (Петровский Завод). Кроме

жён декабристов пожелали стать изгнанницами и другие женщи­ны: в 1838 г. в Селенгинске обосновались мать и сестра декабриста К. П. Торсона; в 1847 г. — немолодые уже сёстры ссыльных Бесту­жевых Елена, Ольга, Ма­рия. Их мать, не получив царского дозволения на переезд с дочерьми, от горя скончалась. П. М. Му­равьёва приехала к мужу в Верхнеудинск со своими сёстрами — княжнами Ша­ховскими (Варвара была не­вестой декабриста П. А. Муханова, а Марфа стала второй женой А. Н. Муравьёва после смерти старшей сестры). Огромные сложности на пути к своим женихам преодолели француженки П. Гебль (в замужестве II. Е. Анненкова) и К. Ле-Дантю (после венчания К. П. Ивашёва). В поэме Некрасова «Русские женщины» в уста Марии Волконской вложены такие слова:

Теперь перед нами дорога добра,

Дорога избранников Бога!

Найдём мы униженных, скорбных

мужей.

Но будем мы им утешеньем,

Мы кротостью нашей смягчим

палачей,

Страданье осилим терпеньем.

Опорою гибнущим, слабым, больным

Мы будем в тюрьме ненавистной

И рук не положим, пока не свершим

Обета любви бескорыстной!..

Чиста наша жертва — мы всё

отдаём

Избранникам нашим и Богу.

И верю я: мы невредимо пройдём

Всю трудную нашу дорогу...

Декабристки старались скрасить тяжкую жизнь всем обитателям ост­рогов, были им утешением, брали на себя труд писать сотни писем от имени лишённых права переписки арестантов, через родных выписыва­ли в столицах необходимую литера­туру, врачевали раны от кандалов. Женщины образовали небольшую колонию. «Всё было общее — печали и радости, всё разделялось, во всём

Н. Бестужев.

М. К. Юшневская.

П. Соколов.

А. Г. Муравьёва,

урождённая графиня

Чернышёва.

321

 

 

 

Н. Бестужев. С. Г. Волконский с женой в камере, отведённой им в Петровской тюрьме.

Н. Бестужев.

А. Е. Розен с женой

в камере,

отведённой им

в Петровской

тюрьме.

друг другу сочувствовали. Всех свя­зывала тесная дружба, а дружба по­могала переносить неприятности и заставляла забывать многое», — писала впоследствии Анненкова. Особенно много внимания уделяли они тем, чьи жёны так и не смогли добиться разрешения на переезд в Сибирь или отреклись от ссыльных.

К Артамону Муравьёву рвалась его супруга, но из-за болезни не была отпущена. Она тосковала, все стены её комнаты были увешаны картинами с изображениями тем­ниц, узников, истязаний.

Ссыльные, поддерживаемые «секретными барынями» (так звали декабристок в народе), испытывали чувство внутренней свободы. И это несмотря на каторжные работы и нищенский быт. Они жили созна­нием величия дела, за которое по­шли на жертвы, стремились к но­вым знаниям. В Читинском остроге декабристы устроили «каторжную академию», в которой учились друг у друга: лекции по военной истории и стратегии читал Н. М. Муравьёв; математике обучали И. И. Горбачев­ский, Н. В. Басаргин, П. С. Бобрищев-Пушкин; физике, химии и анатомии — доктор Ф. Б. Вольф; ас­трономии — Ф. Ф. Вадковский; заня­тия по истории русской литературы проводил поэт А. И. Одоевский; по философии — Е. П. Оболенский; по русской истории — А. О. Корнилович и П. А. Муханов. В казематах была коллективная библиотека. Же­лающие изучали иностранные язы­ки. Уже тогда умственная работа стала законом жизни ссыльных, они пытались продолжать научные изыскания.

Постепенно декабристы нала­живали свой быт: для неимущих вы­делялись средства из общей казны, распределялись обязанности по об­служиванию общих нужд. Наивыс­шего расцвета эти начинания до­стигли в Петровском Заводе, куда в 1830 г. перевели большую часть ссыльных. Им несколько улучшили условия жизни: сняли оковы, разрешили жёнам (бездетным) жить в каземате, позволили отдыхать от работы на руднике. Но и здесь при-

322

 

 

 

ходилось терпеть лишения, бороть­ся за улучшение положения. Му­равьёва так писала отцу о каземате для 100 заключённых в Петровском Заводе: «Во-первых, тюрьма вы­строена на болоте, во-вторых, зда­ние не успело просохнуть, в-треть­их, хотя печь и топят два раза в день, но она не даёт тепла; и это в сентябре. В-четвёртых, здесь темно: искусственный свет необходим днём и ночью; за отсутствием окон нель­зя проветривать комнаты». Это и другие сообщения декабристских жён, хотя и задерживались властя­ми, но всё-таки попадали в столицу и вызывали возмущение. Император велел исправить тюремное строе­ние — в нём прорубили небольшие окна под потолком. Узники сколо­тили подставки под ними и могли читать при дневном свете.

КРУЖКИ, БИБЛИОТЕКИ, АРТЕЛИ

В Петровском Заводе, где из двух с небольшим тысяч жителей три чет­верти составляли каторжники, со­сланные за особо тяжкие преступле­ния, поротые и клеймённые, сотня образованных людей начала новую эпоху. Продолжались занятия наука­ми в кружках по интересам. Работал, например, кружок «Конгрегация» во главе с умным и прекрасно образо­ванным Бобрищевым-Пушкиным. Его участники, среди которых была прелестная Фонвизина, увлекавшая­ся богословием, обсуждали религи­озно-нравственные проблемы. В биб­лиотеке декабристов имелось более 6 тыс. томов. Выписывали 22 перио­дических издания. Для декабристов это было необходимо: они не толь­ко светло и печально отмечали еже­годно 14 декабря, но и стремились осмыслить восстание, его послед­ствия. В память о Сергее Муравьёве-Апостоле, который завещал запечат­леть историю восстания, обитатели Завода решили написать воспомина­ния. Мемуары многих декабристов читатели так и не увидели, но сочи­нения Завалишина, Горбачевского,

Пущина, Бестужевых и других авто­ров хорошо известны. Они предста­вили свою, декабристскую, трактов­ку этого великого исторического события.

Вместе с тем декабристы изуча­ли историю края. В их библиотеке было большое собрание атласов и географических карт.

В Петровском Заводе сформи­ровалась Большая артель, которая заботилась о содержании и пропи­тании узников. Артельщики покупа­ли скот и откармливали его, шили одежду и сапоги, открыли свою ап­теку и цирюльню. Провожая това­рищей на поселение, выдавали де­нежное пособие тем, кто не имел богатых родственников. Помогали рабочим Завода деньгами и одеждой, научили местных жителей разводить огороды. Большая артель жила по Уставу из 13 разрядов и 106 парагра­фов. Её возглавлял избиравшийся на

 

Н. Репин. Декабристы на мельнице.

определённый срок «хозяин» — глав­ный артельный распорядитель. Каж­дый вносил свой вклад в общее дело: Бестужевы шили фуражки, Артамон Муравьёв был токарем, Трубецкой лучше других штопал чулки, Оболен­ский кроил одежду. В «соревнова­нии» огородников лучшим оказался Раевский, который едва ли не пер­вым в Прибайкалье вырастил на сво­ём огороде арбузы. Эти князья и гра­фы, ранее никогда не занимавшиеся физическим трудом, превратились в

323

 

 

превосходных мастеров. Самые со­стоятельные из них, например Вол­конский, Трубецкой, Никита Мура­вьёв, добровольно вносили в фонд артели по 1—3 тыс. рублей в год, не ожидая благодарности, — так они понимали свой товарищеский долг. Полученная в артели закалка по­могла многим декабристам на по­селении. Находясь тогда вдалеке друг от друга, они уже умели в одиноч­ку «держать оборону» от нужды и невзгод.

ПУТЬ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Декабристы не замыкались в своём кругу, тесно общались с местным населением. Они открывали школы для детей, куда стремились и взрос­лые (даже женатые). В их домах вос­питывались сироты и дети из совсем бедных семей. Декабрист В. Ф. Ра­евский в одном из писем заметил: «Чтобы исправить, спасти народ, не­обходима повсеместная обязатель­ная грамотность». Так думали все де­кабристы в Сибири. Многие из них, создавая библиотеки и музеи, гото­вили своих школьных учеников к поступлению в высшие учебные за­ведения, к государственной службе. Декабристки на поселении открыва­ли даже музыкальные школы. Пре­восходным врачом был Вольф, ему помогал Артамон Муравьёв, немного знавший тибетскую медицину. О больных заботились также жёны и сёстры декабристов: приносили им лекарства и продукты.

Власти запрещали декабри­стам писать портреты своих това­рищей (равно как и другим художникам — портреты декабристов). Это не остановило необычайно одарённого Н. А. Бестужева. Он со­здал целую галерею превосходных портретов-миниатюр декабристов и их жён. Ему прочили всероссий­скую славу как литератору и учёно­му, а он, кроме того, преуспел в столярном и токарном деле, стал часовых и оружейных дел масте­ром, даже изобретателем (придумал новый ружейный замок). Всему, что делал этот необыкновенный чело­век, окружающие давали самую вы­сокую оценку.

И. Д. Якушкин не только «зате­ял» в Ялуторовске школу, прославив­шую декабристскую педагогику, но и сам с товарищами писал учебные пособия, разработал методики пре­подавания, обучал детей латинскому и греческому языкам. Горбачевский перевёл для учеников некоторые произведения Руссо и Вольтера, «Ор­леанскую деву» Шиллера. В школе, открытой им в Петровском Заводе, он преподавал алгебру, учредил об­щественную библиотеку из книг, ос­тавленных ему отъезжающими на поселение товарищами. Он же уст­роил потребительскую кооперацию для бедных.

Дочь енисейского исправника М. Д. Францева вспоминала: «Декаб­ристы в тех местностях Сибири, где они жили, приобретали необыкно­венную любовь народа. Они имели громадное влияние на сибиряков: их прямота, всегдашняя со всеми учтивость, простота в обращении и вместе с тем возвышенность чувств ставили их выше всех, а между тем они были доступны каждому». Из­вестный современный специалист по истории культуры России того времени Ю. М. Лотман писал, что «декабристы проявили значитель­ную творческую энергию в созда­нии особого типа русского человека, по своему поведению резко отли­чавшегося от того, что знала вся предшествовавшая русская история. В этом смысле они выступили как подлинные новаторы, и, быть мо­жет, именно эта сторона их дея­тельности оставила наиболее глубо­кий след в русской культуре».

Н. Бестужев.

Церковь

в Петровском

Заводе на могиле

А. Г. Муравьёвой.

324

 

 

 

ОСВОБОЖДЕНИЕ

Тридцать лет отдали декабристы подневольной жизни. В дни корона­ции Александра II (1856 г.) была объ­явлена амнистия ветеранам револю­ционного движения. Из 34 живших в Сибири декабристов в Европей­скую Россию осенью 1856 — весной 1857 г. вернулись немногие: Волкон­ский, Трубецкой, Пущин, Басаргин, Якушкин, М. Муравьёв-Апостол, Обо­ленский, Батеньков, Штейнгель. Ос­тальные ссыльные к тому времени умерли или решили остаться на по­селении. «Появление в центре Рос­сии этой в сущности горстки старых, измученных невзгодами, но полных духовных сил и нравственного обая­ния людей стало событием крупно­го политического значения», — пи­шут современные исследователи. Декабристы участвовали в общест­венной жизни и подготовке реформ, выступали с политическими докла­дами. Лев Толстой, видевший этих «проживших на каторге и в изгна­нии духовной жизнью... бодрых, ум­ных, радостных» стариков, писал, что «счастье было не в Сибири и не в Петербурге, а в духе людей и что каторга и ссылка, неволя было сча­стье, а генеральство, и богатство, и свобода были великие бедствия...».

Тяжёлая жизнь изгнанников, оторван­ных от родных мест, детей, родителей и друзей, ранние смерти, потери близких, предательство, нездоровье, а не­редко и безумие, — ничто не смогло убить в декабристах сильного духа и благородства. Они жили по правилам своей этики: «Призваны словом и примером служить делу, которому себя посвятили». Поэтому вот уже почти 200 лет образы декабристов так притягательны для образованных лю­дей России. Их историей занимались А. С. Пушкин, Л. Н. Толстой, Н. А. Не­красов. «Первенцам свободы» посвя­щены оперы, картины, фильмы, тыся­чи и тысячи книг и статей.

С. Г. Волконский. С фотографии 1861 г.

ПРОТИВ САМОВЛАСТИЯ. КОНДРАТИЙ РЫЛЕЕВ, НИКИТА МУРАВЬЁВ, ПАВЕЛ ПЕСТЕЛЬ

Почти два века дело декабристов, их образы вызывают огромный инте­рес, о них написано более 15 тыс. научных и множество художествен­ных произведений. «Бунт образован­ных людей», нравственный подвиг дворян-революционеров, восставших против тирании, десятилетие за десятилетием оставались близки сердцам просвещённых людей.

«Первенцы свободы» представ­ляли собой небольшую часть дво­рянской интеллигенции. «Рождён­ные в среде палачества и раболепия»,

325

 

 

Н. Бестужев.

М. Н. Волконская.

по выражению А. И. Герцена, эти люди возвысились над интересами своего сословия во имя благородных целей: свержения самодержавия и уничтожения крепостничества в России. Они заявляли: «Не для на­град, не для приобретения почестей хотим мы освобождения России, сражаться до последней капли кро­ви: вот наша награда». Это вызывало удивление и негодование основной массы дворянства. Член Государст­венного совета граф Ф. В. Ростопчин иронизировал: «Во Франции сапож­ники и тряпичники хотели сделать­ся графами и князьями, а у нас же графы и князья хотели сделаться са­пожниками и тряпичниками».

Декабристы пользовались ре­путацией образованнейших людей своего времени. Они увлекались по­литическими науками, экономикой, юриспруденцией, историей, литера­турой, искусством. Многим из них прочили блестящее будущее государ­ственных и военных деятелей, учё­ных, писателей.

Благородство помыслов и дел, настоящее рыцарство, чувство това­рищества и братства объединяли де­кабристов, очень разных по положе­нию в обществе, интересам, личным качествам, в фалангу героев. Судьбы декабристов стали для многих их современников и потомков крите­рием высокой нравственной силы, примером для подражания.

Ореолом мучеников за свободу окружены трагические фигуры пяте­рых декабристов, жизненный путь ко­торых завершила виселица у Петро­павловской крепости. Руководители тайных обществ, авторы политиче­ских документов, активные организа­торы и участники восстания — за свои идеалы они положили жизнь.

Мария Волконская (супруга од­ного из декабристов) в своих воспо­минаниях заметила: «Если даже смот­реть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, всё же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кла­дёт голову свою на плаху за свои убеждения, тот истинно любит отече­ство, хотя, может быть, и прежде­временно затеял дело своё».

«ГЛАВНЕЙШИЙ ВИНОВНИК ВОЗМУЩЕНИЯ». КОНДРАТИЙ ФЁДОРОВИЧ РЫЛЕЕВ (1795-1826)

Почти все декабристы, знавшие К. Ф. Рылеева, преклонялись перед памятью мятежного поэта, посвя­щали ему страницы своих воспоми­наний, стихи, называли в его честь сыновей. Его именовали «великим гражданином» и «пророком».

Будущий поэт-заговорщик ро­дился в семье небогатого и незнатно­го помещика, образование получил в Первом кадетском корпусе, откуда был выпущен в 1814 г. прапорщиком в артиллерию и направлен в дейст­вующую армию. Участвовал в Загра­ничном походе, побывал в Швейца­рии, Франции, Германии и Польше. В 1815—1818 гг. служил в России, вышел в отставку в чине подпоручика.

В начале 1819 г. Кондратий Ры­леев с молодой женой поселился в Пе­тербурге. Там он начал публиковать первые стихотворения, посвящённые войне 1812 года. В 1820 г. появилась

326

 

 

 

в печати его сатира «К временщику», в которой обличался А. А. Аракчеев. Вся Россия повторяла заключитель­ные строки стихотворения:

Всё трепещи, тиран!

За зло

и вероломство

Тебе свой приговор произнесёт

потомство!

Рылеев близко сошёлся с Грибоедо­вым и Пушкиным, ценившими его поэзию. Оба бывали на рылеевских «русских завтраках» — около двух-трёх часов дня в доме Рылеева соби­рались знакомые. Там подавали «гра­фин очищенного вина (водку. — Прим. ред.), несколько кочней ки­слой капусты и ржаной хлеб». Поэт читал элегии из своего историчес­кого цикла «Думы», навеянного «Ис­торией государства Российского» Н. М. Карамзина, — о Вещем Олеге, Андрее Курбском, Иване Сусанине, Наталье Долгоруковой. Многие вспо­минали потом, как Рылеев «воспла­менял всех своим поэтическим вооб­ражением». Пушкин был высокого мнения о его литературных опытах, особенно о поэмах «Войнаровский» и «Наливайко» (посвященных ярким личностям казаков-бунтарей). В по­эмах содержалось немало характер­ных для русского гражданского ро­мантизма политических ассоциаций. Пророческими для автора оказались строки его «Исповеди Наливайки»:

...Известно мне: погибель ждёт

Того, кто первый восстаёт

На утеснителей народа, —

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, —

Я это чувствую, я знаю...

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благословляю.

В 1821 г. Рылеев был избран от сто­личного дворянства заседателем Пе­тербургской судебной палаты. Он за­служил популярность как дельный чиновник и поборник справедливо­сти. «Сострадание к человечеству, не­лицеприятие, неутомимое защищение истины сделало его известным в столице. Между простым народом имя и честность его вошли в пословицу», — вспоминал декабрист Н. А. Бестужев.

В 1823 г. по рекомендации де­кабриста И. И. Пущина Кондратий Фёдорович стал членом Северного общества, почти сразу заняв в нём руководящее положение. Он принад­лежал к радикальному крылу декаб­ристов, был сторонником учреж­дения в России республиканского правления, разделял в этом идеи одного из вождей восстания — П. И. Пестеля.

Рылеев сыграл решающую роль в подготовке восстания 14 декабря на Сенатской площади как его ини­циатор и организатор. Накануне вы­ступления в его квартире проходили заседания северян, где вырабатыва­лись детали переворота. М. А. Бесту­жев вспоминал: «Как прекрасен в этот вечер был Рылеев! Он был нехо­рош собой, говорил просто, неглад­ко; но когда он попадал на свою любимую тему — на любовь к Роди­не, — физиогномия его оживлялась, чёрные как смоль глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава..».

14 декабря 1825 г. больной Рыле­ев пришёл на площадь перед сенатом, узнал о провале плана выступления,

Неизвестный художник. К. Ф. Рылеев.

327

 

 

Полное собрание

сочинений

К. Ф. Рылеева.

Лейпциг. 1861 г.

тщетно искал устранившегося от дел диктатора восстания С. П. Трубецкого. Увидев Николая Бестужева, приведше­го на площадь Морской гвардейский экипаж, Кондратий Фёдорович сказал ему: «Предсказание наше сбывается, последние минуты наши близки, но это минуты нашей свободы: мы дыша­ли ею, и я охотно отдаю за них жизнь свою». Потом Рылеев покинул пло­щадь. В семь часов вечера у него со­брались товарищи, обсуждали при­чины поражения, договаривались о тактике поведения на допросах, про­щались. Рылеев поручил декабристу Н. Оржицкому предупредить членов Южного общества о неудаче северян, «измене Трубецкого и Якубовича». Ры­лееву удалось передать заехавшему к нему писателю Ф. В. Булгарину руко­писи литературных сочинений (впо­следствии тот передал их историку и издателю Семевскому). Поздним вече­ром Кондратия Фёдоровича арестова­ли и препроводили на допрос к импе­ратору. В полночь поэта с запиской Николая I отправили в Петропавлов­скую крепость. Царь велел не связывать подследственному руки и дать ему бумагу для письма.

На следствии Рылеев был до­вольно откровенен. Известие о пред­стоящей казни встретил мужественно: он сам признавал себя «главнейшим виновником возмущения». Исповедо­вавший смертников духовник прото­иерей П. Н. Мысловский вышел из его камеры в слезах, а позже говорил о Кондратий Фёдоровиче: «Истинный христианин и думал, что делает доб­ро, и готов был душу положить за други своя».

К. Ф. Рылеев был казнён 13 ию­ля 1826 г. вместе с Пестелем, Кахов­ским, С. Муравьёвым-Апостолом и М. Бестужевым-Рюминым.

«НЕИСТОВЫЙ НИКИТА». НИКИТА МИХАЙЛОВИЧ МУРАВЬЁВ

Н. М. Муравьёв был одним из самых блестящих представителей дворян­ской интеллигенции своего времени. Однако жизнь привела его не в ака­демию и не в кабинет учёного. Он руководил тайными организациями декабристов, вынес тяжкие испыта­ния каторжной Сибири.

Судьба как будто готовила ему прекрасное будущее: семейное сча­стье, возможность заниматься люби­мой наукой, материальное благо­получие. Его отец был сенатором, товарищем (заместителем) минист­ра просвещения, писателем, попе­чителем Московского университета, воспитателем великих князей Алек­сандра и Константина. Никита Му­равьёв получил превосходное об­разование: сначала их с братом Александром, тоже будущим декаб­ристом, учили дома, потом в Москов­ском университете. Никита Михай­лович с детства серьёзно увлекался русской и зарубежной историей, хо­рошо знал французскую просвети­тельскую литературу, разбирался в проблемах права. В 16 лет пытался бежать на войну — сражаться против Наполеона, но его задержали в под­московной деревне и возвратили до­мой. В 1812 г. Муравьёв окончил уни-

328

 

 

верситет и начал службу в Мини­стерстве юстиции.

В 1813 г. он попал на войну — состоял при генерале Беннингсене порученцем. За участие в Загранич­ном походе 1813—1814 гг. Муравьёв получил ордена Святой Анны 4-й сте­пени и Святого Владимира 4-й степе­ни. До ноября 1815 г. он оставался в Вене. С августа 1824 г. Муравьёв слу­жил в Генеральном штабе.

После возвращения на родину молодой офицер увлёкся военной историей, в 20-летнем возрасте подготовил записку «Некоторые мысли о воспитании и словесно­сти», в которой предлагал издать «Сокращённую русскую историю, заключающую в себе главные черты добродетели и геройства». Тогда же он опубликовал содержательное «Рассуждение о жизнеописаниях Суворова». Сетовал на то, что «муза истории дремлет у нас в России».

Никита Михайлович был одним из основателей тайных обществ — Союза спасения и Союза благоден­ствия (см. статью «Тайные полити­ческие организации декабристов»). Занимаясь политической деятель­ностью, он не оставлял изысканий в области истории. В начале 1818 г. вышли в свет первые восемь томов «Истории государства Российского» Карамзина. Муравьёв высоко оценил «великость труда» и талант историка, но возражал против политических принципов Карамзина, утверждавше­го: «История народа принадлежит царю». «История принадлежит паро­дам. В ней находят они верное изо­бражение своих добродетелей и по­роков, начала могущества, причины благоденствия или бедствий», — писал будущий декабрист.

Среди его бумаг при обыске бы­ли обнаружены многочисленные за­метки на французском и латинском языках о древних славянах, античной истории, различных исторических сюжетах. Научные изыскания не толь­ко не отрывали Муравьёва от работы в декабристских организациях, но и способствовали осознанию традиций вольности в России. Так, Никита Ми­хайлович, как и другие декабристы, чрезвычайно интересовался Новгородской вечевой республикой. Изуче­ние её истории помогло Муравьёву в подготовке «Любопытного разговора» (1822 г.) — текста в виде вопросов и ответов, предназначенного для агита­ции среди солдат. В нём излагались основные идеи декабристов о свобо­де и борьбе с насилием. «Разговор» содержал призыв к возрождению на Руси вечевого строя.

В 1822 г. Муравьёв возглавил Северное общество, продолжил под­готовку проекта «Конституции», на­чатую год назад. Он рассматривал «Конституцию» как главный труд своей жизни. Слушая критику и чи­тая письменные замечания к проек­ту, он совершенствовал своё детище. Муравьёв был сторонником ограни­ченной монархии, федерального устройства послереволюционной России, отмены крепостного права.

Никита Михайлович — более умеренный политик, чем Рылеев, Пестель или Каховский. Он полагал, что для введения конституционного строя необходимо свержение са­мовластия при участии армии, но выступал против цареубийства, спо­рил с Пестелем о целесообразности уничтожения царской семьи, дока­зывал, что «люди, обагрённые кро­вью, будут посрамлены в общем мне­нии». Но, несмотря на это, Муравьёв

Н. Бестужев.

Портрет

Н. М. Муравьёва.

329

 

 

участвовал в переговорах с весьма радикально настроенными членами Южного общества о совместной дея­тельности и даже склонялся к тому, чтобы принять идею республикан­ского правления.

В 1825 г. он был произведён в капитаны, часто уезжал из столицы. Северное общество становилось всё более радикальным, и Муравьёв на­чал отдаляться от него. Накануне и в день восстания Никита Михайлович находился в отъезде.

Его искали, сообщали приметы: «Лицо смугловатое, глаза карие, нос большой, продолговатый, волосы на голове... чёрные с сединами, на шее подле подбородка от золотухи не­сколько шрамов». Арестовали Му­равьёва 20 декабря в имении тес­тя Г. И. Чернышёва — селе Тагине Орловской губернии.

Следственный комитет отнёс Никиту Михайловича к первому раз­ряду «злоумышленников». В казема­те он продолжал работать и за не­сколько дней до оглашения приговора представил следствию «Историческое обозрение хода общества», где пер­вым из декабристов попытался про­анализировать развитие тайных революционных организаций в России.

10 декабря 1826 г. Никита вмес­те с братом Александром, И. А. Ан­ненковым и К. П. Торсоном был от­правлен в Сибирь, куда осуждённые добирались почти месяц. 28 января 1827 г. началась каторга Муравьёва в Читинском остроге. Через неделю к нему приехала жена Александрита (Александра Григорьевна).

В 1830 г. декабристов перевели в Петровский Завод. Никита Михай­лович, человек широких, разнообраз­ных интересов, и в Сибири много чи­тал (мать постепенно переправила туда большую часть его прекрасной библиотеки), изучал развитие общест­венной мысли России и Европы, ос­мысливал историю декабристского движения. Вместе с двоюродным бра­том М. С. Луниным написал аналити­ческий обзор правительственной вер­сии событий 14 декабря. В противовес официальному толкованию авторы изложили идейную платформу декаб­ризма, восстановили истинную картину событий, связанных с выступлени­ем декабристов. В 1859 г. А. И. Герцен опубликовал это сочинение в «Поляр­ной звезде».

В Сибири Муравьёв перенёс множество несчастий. Самое тяжё­лое — потеря в 1832 г. обожаемой жены, ещё совсем молодой, горячо любимой всеми ссыльными. Их ма­ленькая дочь Софья осталась без ма­тери в трёхлетнем возрасте. Она ста­ла единственным утешением отца. Мария Волконская вспоминала: «Ни­кита Муравьёв проводил время в заня­тиях и чтении... воспитание дочери было его самым любимым занятием».

В 1835 г. братьев Муравьёвых, Лунина и доктора Вольфа отправили на жительство в село Урик Иркутской губернии. Никита Муравьёв, терзае­мый болезнями и тоской по жене, тем не менее продолжал исторические изыскания, подготовил оригинальный проект судоходства по многочислен­ным рекам и озёрам Сибири.

Дочь радовала его успехами в учёбе. В 1842 г. император разрешил детям декабристов-поселенцев по­ступать в казённые учебные заведе­ния при условии отказа их от фами­лии родителей. Никита Муравьёв, как и Волконский с Трубецким, не при­нял этой «милости».

В 1843 г. Никита Михайлович умер. Похоронили его в селе Урик.

Н. Бестужев.

Портрет

М. С. Лунина.

330

 

 

«ОН БЫЛ ОДИН

ИЗ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЕЙШИХ

ЛЮДЕЙ». ПАВЕЛ ИВАНОВИЧ

ПЕСТЕЛЬ

Павел Иванович Пестель был сыном известного государственного дея­теля, который при Павле I занимал посты московского и петербургско­го почт-директора и президента Главного почтового правления, при Александре I заседал в сенате, испол­нял обязанности генерал-губерна­тора Западной Сибири. Будущий декабрист получил блестящее обра­зование: до 12 лет он обучался дома, затем два года — в Дрездене, а завер­шил учёбу в Пажеском корпусе, отку­да был выпущен прапорщиком. За отличные успехи его имя занесли на мраморную доску корпуса (после событий 1825 г. доску уничтожили). Ещё в детские годы Павел Пестель имел склонность к общественно-по­литическим наукам.

Павел Иванович участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничном походе русской армии. За храбрость, проявленную в Боро­динском сражении, его наградили золотой шпагой. 19-летний офицер был ранен, но продолжил службу адъ­ютантом фельдмаршала П. X. Витген­штейна и ещё не раз отличился в боях при Лейпциге, Бар-сюр-Об и Труа, имел высокие награды России, Авст­рии и Пруссии.

По возвращении в Россию из Заграничного похода Пестель слу­жил в резервной армии у Витгенштейна в Митаве, поэтому в Пе­тербурге бывал лишь наездами. В августе 1816 г., в один из таких ви­зитов, его брат по масонской ложе «Избранный Михаил» М. Н. Новиков принял Пестеля в Союз спасения. Образовалось общество совсем не­давно — в феврале того же года. Так Павел Пестель связал свою судьбу с будущими декабристами. И в Митаве, и позже на Украине он был актив­ным членом Союза спасения и Сою­за благоденствия, организатором Тульчинской управы (органа управ­ления тайного общества), основате­лем и главой Южного общества.

Республиканские убеждения Павла Ивановича нашли отражение в «Русской правде» — разработан­ной им конституции.

Декабристы уважали Пестеля «за необыкновенные способности», «честность, бескорыстие, равноду­шие к материальным выгодам». В 1821 г. во время одной из служебных командировок Пестель встретился с Пушкиным. Поэт характеризовал его как человека «замечательного ума, образования... в сердце которого гнездились... пылкие и высокие чув­ства патриотизма». Пушкин записал в дневнике о Пестеле: «Умный чело­век во всём смысле этого слова... Мы с ним имели разговор метафизиче­ский, политический, нравственный... Он один из самых оригинальных умов, которых я знаю...».

Павел Иванович был талантли­вым командиром и воспитателем: переведённый в чине полковника в Вятский пехотный полк, находив­шийся в крайне расстроенном со­стоянии, он в течение года привёл

Профили казнённых декабристов на титульном листе журнала

«Полярная звезда» (первый слева — П. И. Пестель). 1855 г.

331

 

 

 

его в образцовый порядок, за что в 1822 г. получил от Александра I бла­годарность и 3 тыс. десятин земли. Но почти все знавшие Пестеля отме­чали наряду с холодным логическим умом, волей и смелостью надменную уверенность в правоте собственного суждения, непомерное честолюбие. «Его не любили, — писал М. П. Бес­тужев-Рюмин. — Чрезмерная недо­верчивость его всех отталкивала».

Пестель принадлежал к числу самых решительных декабристов. Он последовательно выступал за ца­реубийство, считал ошибкой англий­ской и французской революций со­хранение жизни Стюартам и членам династии Бурбонов, что привело к реставрации монархии в Англии и Франции. В 1823—1824 гг. П. Пестель много и плодотворно работал над планом военного государственного переворота, объединением всех де­кабристских организаций, устраивал обсуждение «Русской правды».

13 декабря 1825 г., за день до выступления на Сенатской площади, Пестель был арестован в Тульчине. Павла Ивановича выдал провокатор, его сослуживец капитан А. И. Майборода. Обыск в доме Пестеля и в пол­ковом цейхгаузе не дал результа­тов — «ничего подозрительного не

оказалось», так как подозреваемый «содержал себя в большой осторож­ности». Это соответствовало дейст­вительности: Пестель и его това­рищи получили предупреждение о готовившемся аресте и сожгли все относившиеся к революционной деятельности бумаги, а текст «Рус­ской правды» надёжно спрятали. Тем не менее Павла Ивановича взяли под стражу и препроводили в столицу.

На первых допросах он отри­цал свою причастность к тайным обществам, но после того, как узнал о показаниях других арестованных против себя, стал подробно отве­чать на вопросы следователей. Об­наруженная в дальнейшем «Русская правда» послужила дополнитель­ным аргументом не в его пользу. В обвинительном акте имя Павла Ива­новича Пестеля стоит на первом месте. В каземате Петропавловской крепости Павел Пестель не отсту­пил от своих почти атеистических взглядов и не очень охотно бе­седовал с духовником Рейнботом (семья Пестелей придерживалась лютеранства).

13 июля 1826 г. Пестель был повешен вместе с Рылеевым, С. Му­равьёвым-Апостолом, Каховским и Бестужевым-Рюминым.

 

«С УМЫСЛОМ НА ЦАРЕУБИЙСТВО...». ПЁТР ГРИГОРЬЕВИЧ КАХОВСКИЙ

(1799—1826)

Пётр Григорьевич Каховский — одна из самых загадочных фигур в декаб­ристском движении. С именем этого человека связаны таинственные ис­тории, а полная научная биография ещё не написана из-за отсутствия до­кументов о некоторых периодах и событиях его жизни. Мало информа­ции дают и воспоминания других

членов Северного общества, потому что Каховский вступил в него лишь в 1825 г. и был знаком немногим за­говорщикам. Товарищи вспоминали Каховского как «обрёкшего самого себя на жертву», так как он вызвался на цареубийство.

Родился Пётр Григорьевич в 1799 г. в семье небогатого смолен-

332

 

 

 

ского дворянина, получил образова­ние в Благородном пансионе Мос­ковского университета. В детстве ув­лекался историей, жизнеописаниями знаменитых людей. По окончании пансиона Каховского зачислили вес­ной 1816 г. юнкером в лейб-гвардии Егерский полк, а спустя восемь с не­большим месяцев великий князь Константин Павлович разжаловал его, тогда 17-летнего юношу, в рядо­вые. Подлинные причины этой суро­вой акции неизвестны. Сохранилось туманное свидетельство о его про­винностях: «шуме и разных неблаго­пристойностях в доме коллежской асессорши Вангерсгейм», «неплатеже денег в кондитерскую лавку и лено­сти к службе». Последнее не кажется убедительным, потому что отправ­ленный тут же на Кавказ Пётр Кахов­ский через полгода получил юнкера за отличие в службе, ещё через год стал корнетом, а в 1819 г. его произ­вели в поручики.

Расстроенное здоровье выну­дило Каховского выйти в отставку и лечиться дома, на Кавказе и в Дрез­дене. Несколько месяцев будущий декабрист провёл в Париже, от­куда вернулся в Россию, посетив Швейцарию, Италию и Австрию. Позже, отвечая на вопросы Следст­венного комитета по делу декабри­стов, он писал: «Мысли формирова­лись с летами; определительно я не могу сказать, когда понятия мои развернулись. С детства изучая исто­рию греков и римлян, я был воспла­менён героями древности. Недавние перевороты в правлениях Европы сильно на меня действовали. Нако­нец, чтение всего того, что было из­вестным на свете по части полити­ческой, дало наклонность мыслям моим. Будучи в 1823 и 1824 гг. за гра­ницею, я имел много способов чи­тать и учиться: уединение, наблюде­ние и книги были мои учителя».

Некоторые современники ут­верждали, что Каховский стал «зло­умышленником» из-за безответного чувства к некоей роковой женщи­не... На родине Пётр Григорьевич познакомился с Софьей Михайлов­ной Салтыковой. Очень долго исто­рия их любви оставалась тайной для окружающих. Много десятиле­тий прошло, прежде чем учёные об­наружили письма Салтыковой к подруге с рассказом о том глубоком впечатлении, которое романтич­ный, умный и тонко чувствовавший Каховский сразу же произвёл на де­вушку, об их взаимной любви. Он читал ей, чуть картавя, стихи, чаще всего — любимого Пушкина, с кото­рым, по его рассказам, был знаком. Софья приняла предложение Ка­ховского, но родственники её сочли небогатого и незнатного жениха недостойной партией. Каховский мучительно переживал отказ, замк­нулся в себе. Известно, что в 1825 г. он собирался в Грецию, чтобы бо­роться за её освобождение из-под ига Турецкой империи.

Но судьба распорядилась иначе. Переехав в декабре 1824 г. в Петер­бург, Пётр Григорьевич встретился

П. Г. Каховский на собрании декабристов.

333

 

 

 

Рылеев, Пестель,

Муравьёв-Апостол, Бестужев и

Каховский!

Не хрупкие гробницы

сохранят

Святую вашу память, а сердца

Грядущих

просветлённых поколений, —

И в тех сердцах

народная любовь

Из рода в род вам будет неизменно

Гореть неугасимою лампадой.

(М. И. Михайлов.)

с членами Северного общества и в начале 1825 г. по рекомендации К. Ф. Рылеева вступил в него. «Не­взрачный с виду, с обыкновенным лицом и оттопыренной губой, при­дававшей ему вид дерзости», Кахов­ский «показал себя образованней­шим человеком, вполне на уровне своего века». Несмотря на слабое здоровье, постоянную нужду и дол­ги, он с головой погрузился в дела заговорщиков. Организовал ячейку северян в гренадерском полку, во­влёк в Общество несколько новых членов, участвовал в обсуждении планов переворота. На одном из за­седаний Пётр Каховский сам вызвал­ся убить царя. Впоследствии он пи­сал: «Для блага общего я не видал преступления». В обвинительном за­ключении Следственного комитета отмечалось, что «по решительнос­ти... характера» Каховский «предна­значался в случае переворота для нанесения удара императору». Дей­ствительно, в канун «возмущения 14 декабря» на квартире Рылеева он требовал самых решительных дейст­вий, в частности истребления всей царской семьи. Рылеев просил Ка­ховского взять на себя эту миссию. Пётр Григорьевич потом вспоминал: «Рылеев, видя во мне страстную любовь к родине и свободе, пылкость и решительность характера, стал дей­ствовать так, чтобы приготовить меня быть кинжалом в руках его». Каховский, поддавшись уговорам Александра Бестужева, как будто ре­шил не быть цареубийцей. Впрочем, он объяснял это и нежеланием упус­тить «возможность действовать на площади» (императора собирались убить в Зимнем дворце).

Утром 14 декабря 1825 г. Пётр Каховский «возмущал нижних чи­нов» гвардии Морского экипажа к восстанию, за что был арестован. Его освободили по приказу офице­ров-заговорщиков. С Московским полком он пришёл на Сенатскую площадь и побуждал солдат не по­виноваться царю-самозванцу. Когда к выстроенным в каре восставшим подъехал генерал-губернатор сто­лицы граф М. А. Милорадович и стал уговаривать их образумиться, Каховский смертельно ранил бое­вого генерала выстрелом из пис­толета. Следующей его жертвой стал командир лейб-гвардии Гре­надерского полка Н. К. Стюрлер. Рассказывали, что после этого «зло­умышленник» выбросил оружие со словами: «Уж будет с меня мясничать!». На допросах он не скрывал своего намерения убить императо­ра, если бы тот появился рядом с восставшим полком. Пётр Кахов­ский неоднократно подчёркивал, что в его мыслях и действиях от­сутствовала личная корысть, он по­нимал «умерщвление тирана как акт высшей нравственности», ибо про­цветание России невозможно при сохранении монархии. Он готов был на любую жертву ради народ­ного благоденствия.

Глубоко переживая трагический исход кровавых событий на Сенат­ской площади, Каховский долго бро­дил по городу, зашёл к Рылееву, по­дарил декабристу Штейнгелю свой кинжал. 15 декабря он был аресто­ван, попал на допрос к Николаю I, довёл царя-«лицедея» до слёз страст­ными обвинениями в адрес власти, горькими и обидными истинами. 16 декабря его препроводили в Пет­ропавловскую крепость с запиской

Правительственная «Роспись государственным

преступникам, приговором Верховного уголовного суда

осуждаемым к разным казням и наказаниям»

по делу 14 декабря 1825 г.

334

 

 

 

самодержца, в которой коменданту велено было дать арестанту бумагу — «пусть пишет, что хочет». Ви­димо, под впечатлением встречи с царём, думая, что тот хочет понять действительные причины восста­ния, Каховский сделал признания, за которые потом нещадно себя ко­рил: «Легко погибнуть самому, но быть причиной гибели других — мука нестерпимая». Император же, уверовав в силу собственного влия­ния на этого «врага трона», распо­рядился: «Каховского содержать лучше обыкновенного содержания, давать ему чай и прочее, что поже­лает, но с должною осторожно­стью». Однако Каховский изменил тактику. С удивительной смелостью и дерзостью он писал царю и чле­нам Следственного комитета «о не­достатках русской жизни и мерах их исправления». Его послания со­держали тонкий анализ российской политики, экономики и права. По­ражают широта кругозора и возвы­шенный патриотизм их автора. Ис­торики считают, что Каховский особенно силён был в юриспруден­ции, его предложения по реформи­рованию судебного дела предвосхи­тили нововведения Александра И.

Залогом достойного будуще­го России Каховский, «согретый пламенной любовью к отечеству», считал патриотизм и свободу. Вот несколько его высказываний, сде­ланных накануне жестокого при­говора: «Ум русский ясен, гибок и твёрд»; «Юноши, пламенея чистой, сильной любовью к благу отечества, к истинному просвещению, делают­ся мужами»; «Жить и умереть — для меня одно и то же. Мы все на земле не вечны; на престоле и в цепях смерть всё равно берёт свои жертвы. Человек с возвышенной душой жи­вёт не роскошью, а мыслями — их отнять никто не в силах».

«Государственного преступ­ника» Петра Григорьевича Каховского «с умыслом на цареубийство» вместе с П. Пестелем, К. Рылеевым, С. Муравьёвым-Апостолом и М. Бес­тужевым-Рюминым отнесли к особо опасным обвиняемым и приговори­ли к смертной казни. Одинокий, без свиданий и передач, хлопот близких, он встретил приговор мужественно. 13 июля 1826 г. Каховский шёл к эшафоту впереди своих товарищей. Все пятеро были повешены. Тайны сопровождали П. Г. Каховского в жизни, тайна коснулась и обстоя­тельств его смерти. Известно, что трое из повешенных сорвались с ви­селицы, и их казнили второй раз, «удачно». Но нет точных фактов, на­ходился ли Каховский среди этих троих. Некоторые очевидцы утверж­дали, что находился, и приписывали ему саркастические слова: «В России и повесить-то не умеют».

В российскую историю Пётр Григорьевич Каховский вошёл как отчаянно смелый и энергичный за­говорщик, образованный человек, искренний патриот, готовый по­жертвовать жизнью за свои идеалы.

Памятник на месте казни декабристов.

 

 

РОССИЯ ДО ЭПОХИ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ

ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ I. ОБЯЗАННЫЙ ЦАРСТВОВАТЬ

(1796—1855)

В ТЕНИ СТАРШЕГО БРАТА

У третьего сына императора Павла I было немного шансов занять пре­стол. Впрочем, это не слишком огор­чало его. Он знал, что за право власт­вовать в великой империи его бабка Екатерина II организовала убийство деда, Петра III, а старший брат Алек­сандр участвовал в заговоре против отца. За день до того, как Павел Пет­рович пал жертвой этого заговора, Николай спросил отца: почему его называют Павлом Первым?

— Потому, что не было другого государя, который бы носил это имя до меня, — последовал ответ.

— Тогда меня будут называть Николаем Первым!

Павел любил Николая больше других детей, но всё же напомнил сыну о его месте в семье:

— Если ещё станешь импера­тором!

Действительно, согласно «Уч­реждению об императорской фами­лии» (принятому при Павле), наслед­ником престола считался старший сын Павла Александр, Александру наследовал его старший сын и т. д. В том случае, если у Александра не будет детей, наследником станет сле­дующий брат — Константин, затем его дети... Уделом третьего царского сына должна стать военная служба.

Первой игрушкой, купленной Николаю, было деревянное ружьё. Этим ружьём он стукнул по лбу сво­его друга детства Владимира Адлерберга, будущего министра, когда тот попробовал посмеяться над пугли­востью великого князя. Так начи­нали сказываться воспитательные приёмы генерала Матвея Ламсдорфа, приставленного к младшим сыно­вьям Павла — Николаю и Михаилу. Ламсдорф частенько бивал великих князей ружейным шомполом или ли­нейкой по рукам, мог схватить непо­слушного упрямого Николая за ши­ворот или за грудь и ударить об стенку так сильно, что тот едва не терял сознание. Целью воспитателя было сломить волю мальчиков, до­биться от них безоговорочного по­слушания. На каждом шагу Николая

Памятник императору Николаю 1

в Санкт-Петербурге.

Архитектор П. Клодт. 1856—1859 гг.

336

 

 

 

и его младшего брата, как позднее вспоминал сам император, «останав­ливали, исправляли, делали заме­чания, преследовали моралью или угрозами». Результат оказался проти­воположным: Николай не подчинил­ся Ламсдорфу, а вырос весьма свое­вольным человеком. Подобного же эффекта добились и скучные препо­даватели политической экономии, права, истории и словесности. Учё­ные, лучшие знатоки своего предме­та, оказались никуда не годными учителями. Сам Николай вспоминал об их «усыпительных лекциях»: «На уроках этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда их собственные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что вдолбёжку, без плода и пользы для будущего». От наук Николай спа­сался в военных играх.

Игрушечные ружья и шпаги, деревянные лошадки, маленькие гре­надерские шапочки и целые баталь­оны фарфоровых и оловянных сол­датиков — вот сокровища, которыми гордился Николай. В мундирчике лейб-гвардии Измайловского полка (его шефом Николай был с четырёх­летнего возраста) мальчик разыг­рывал на полу сражения сотрясав­ших Европу наполеоновских войн. И даже если строил, например, дачу из стульев для своей няни-англичан­ки, то прежде всего размещал вокруг пушки «для защиты».

Увлечение военными играми, тактикой и инженерным искусством настолько развили в Николае лю­бовь к армейской службе, что когда воспитатель Н. Ахвердов предложил 14-летнему подростку написать со­чинение на тему «Военная служба не есть единственная служба дворяни­на... и другие занятия для него столь же почтенны и полезны», ни строч­ки написано не было. На повторные предложения Николай отвечал ре­шительным отказом. Сошлись на том, что воспитанник записал «сочи­нение» под диктовку.

Больше года упрашивал Нико­лай свою мать отпустить его в рус­скую армию, воюющую с Наполео­ном: «Я умею стрелять с шести лет!». Мудрая императрица Мария Фёдоровна дала разрешение только в ян­варе 1814 г., когда стало очевидным скорое поражение французского императора. 7 февраля 1814 г. гене­рал Ламсдорф повёз своих воспитан­ников «на войну» — медленно, с дол­гими остановками в Германии. Когда братья прибыли в Париж, Наполео­на уже изгнали на остров Эльба. «Живо ещё во мне то чувство грусти, которое нами тогда овладело и ввек не изгладится», — вспоминал Нико­лай много лет спустя.

В Европе Николай обрёл не военную славу, а 16-летнюю невес­ту, дочь прусского короля. Летом 1817 г. хрупкая, болезненная прин­цесса Фредерика-Луиза-Шарлотта-Вильгельмина стала великой княги­ней Александрой Фёдоровной.

Герб Николая I на книге « Императорская охота на Руси». Том 4.

КОМАНДИР ГВАРДЕЙСКОЙ БРИГАДЫ

Бракосочетание великого князя оз­начало, что его учёба завершилась. Николай получил в своё ведение лейб-гвардии Сапёрный батальон и стал генерал-инспектором по инже­нерной части. С тех пор он любил

337

 

 

Николай I. Литография. 1836 г.

приговаривать: «Мы, инженеры...». В 1818 г. великий князь Николай Пав­лович стал командиром гвардейской бригады. Детские игры в солдатиков продолжились во взрослой жизни. Цель воинского обучения Николай видел в том, чтобы войска впечат­ляюще выглядели на смотрах и пара­дах. Он ловко барабанил, любил строевую подготовку, блестяще вы­полнял все ружейные приёмы и счи­тал это главным умением солдата.

Гвардейские офицеры Николая не любили. Он был слишком груб, резок и несдержан. Ему ничего не стоило после утомительных ма­нёвров пустить бегом свой полк и скакать рядом верхом, осыпая ру­гательствами вяло бегущих подчи­нённых. В 1822 г. дело дошло до того, что, когда Николай оскорбил ротного командира Норова, офице­ры полка коллективно потребовали «сатисфакции» (удовлетворения ос­корблённой чести), другими слова­ми — согласия великого князя на дуэль с Норовым. Неписаный дуэльный кодекс не разрешал такого по­единка неравных по положению в обществе людей, и неприятное про­исшествие еле удалось уладить. Норов вскоре после этого стал членом Южного общества декабристов, а в 1826 г, был приговорён к десяти годам заключения, которые были заменены ему отправкой рядовым на Кавказскую войну.

Уже к манёврам 1819 г. в Крас­ном Селе Николай так вымуштровал свою бригаду (ценой неприязни подчинённых), что заслужил по­хвалу императора Александра. Но не из-за похвалы старшего брата остались эти манёвры в памяти Ни­колая. Больше запомнился скром­ный обед в кругу семьи (Александр, Николай и Александра Фёдоровна), закончившийся слезами 23-летнего великого князя. Чего было больше в этих слезах — радости или отчая­ния, решить не так просто. Дело в том, что Александр объявил брату о своём намерении отречься от пре­стола и сделать наследником имен­но Николая. Константин царство­вать отказался, детей ни у него, ни у Александра не было. «Мы были по­ражены как громом, — признавался в своих воспоминаниях Николай, — в слезах, в рыданиях мы молчали». Все возражения нового наследника Александр отверг и пообещал, что у Николая будет лет десять на подго­товку к царствованию.

Николай неоднократно призна­вался, что он совершенно не ожидал этого и не готовился царствовать. Путешествуя в 1816 г. по России, он обращал внимание только на мар­шировку, выправку и службу войск. Побывав в 1817 г. в Англии, являвшей Европе пример политического уст­ройства, Николай иронически заме­тил: «Если бы, к нашему несчастью, какой-нибудь злой гений перенёс к нам все эти клубы и митинги, делаю­щие больше шума, чем дела, то я про­сил бы Бога повторить чудо смеше­ния языков, или, ещё лучше, лишить дара слова всех тех, которые делают из него такое употребление».

Единственное, что было истин­но царским у Николая Павловича, — это его физическая красота. «В нём каждый дюйм — король», — повторя­ли англичане слова Шекспира, уви­дев Николая. «Это самый красивый мужчина в Европе», — написала одна

338

 

 

дама. «Лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, го­лос звонкий», — описывал Николая его русский современник.

«Я ИМПЕРАТОР,

НО КАКОЙ ЦЕНОЮ...»

27 ноября 1825 г., во время мо­лебна в Зимнем дворце о здравии болящего государя Александра Пав­ловича, из Таганрога пришло извес­тие: император скончался. Николай, хотя и смутно помнил о манифесте 1823 г., по которому престол офи­циально переходил именно к нему, немедленно присягнул Константи­ну. На Монетном дворе даже нача­ли чеканить рубли с профилем Кон­стантина. Но многие знали тайну: царствовать должен Николай Пав­лович. Поэтому 17 дней, от присяги Константину до присяги Николаю, продолжался период междуцарст­вия. На почтовых станциях сроч­ные курьеры одновременно требо­вали лошадей: иркутский — именем императора Александра, варшав­ский — именем императора Кон­стантина, петербургский — именем императора Николая!

Так прошло 16 дней междуцар­ствия. Настало 14 декабря 1825 г. В этот день Николай должен был при­нимать присягу подданных на вер­ность. «Участь страшная, жертва тяж­кая, — признавался он 12 декабря в письме графу Дибичу. — Послезав­тра я или государь, или без дыхания. Я жертвую собой для брата. Счаст­лив, что как подданный исполняю его волю. Но что будет с Россией?» Николай знал от доносчиков о заго­воре против него. Как деду и отцу, царствование могло стоить ему жиз­ни. Почему он решился, не повторил поступок Константина?

Ответ можно найти в одном из писем Николая к жене Александре Фёдоровне. «Мне говорят, — писал Николай, уже будучи императором, — что я один из могущественнейших правителей в мире и что мне всё по­зволено, что я могу делать что захочу и когда захочу. Но на самом деле всё, я думаю, происходит по-другому. И если спросят о причине такой аномалии, ответ будет в одном сло­ве долг! Это не пустое слово — его священное значение заставляет от­бросить все личные мнения... долг — это моё ключевое слово. Да, это трудно. Я страдал от этого больше, чем могу рассказать, — но я создан для страдания».

Итак, Николай счёл себя обя­занным царствовать. Зная от члена тайного общества Якова Ростовцева о том, что «возмущение вспыхнет при новой присяге», Николай начал принимать присягу с вечера 13 де­кабря. Рано утром 14 декабря, пока заговорщики не начали действовать, присягу приняли гвардейские гене­ралы и полковые командиры. Им Николай объявил: «Если буду импе­ратором хотя на один час, то пока­жу, что был того достоин».

Действительно, новый импера­тор не проявил малодушия или тру­сости в тот короткий декабрьский день. Он считал своей обязанно­стью величественно войти в исто­рию. Он поручил семилетнего сына Сашу верным престолу лейб-гвар­дейским сапёрам. Этот эпизод будет через три с лишним десятилетия запёчатлён на барельефе памятни­ка. Когда подошедшие к Зимнему дворцу восставшие лейб-гренадеры не подчинились новому императо­ру, а крикнули в ответ: «Мы за Кон­стантина!», Николай не бросился прочь от опасности к уже заготов­ленным для бегства саням и каре­там, а слегка посторонился, указав в сторону Сенатской площади: «Ког­да так, то вот вам дорога».

Генералы требовали крово­пролития. Император сомневался: «Вы хотите, чтобы я в первый день своего царствования пролил кровь своих подданных?». Однако стали приходить известия о том, что ут­ром один из восставших, Щепин-Ростовский, обагрил свою турецкую саблю кровью генерал-майора Фридерихса и солдат, препятствовав­ших мятежу Московского полка; смертельно ранены Милорадович и командир лейб-гренадеров Стюрлер. А императрицу Александру

Медная монета достоинством в 1 копейку времён Николая I.

339

 

 

 

Фёдоровну поразил приступ падучей болезни (впервые, но не в последний раз), а пистолет, направленный на брата, Михаила Павловича, каким-то неловким штатским в очках, случай­но дал осечку. Ружейные пули стали посвистывать над «венценосной» го­ловой Николая Павловича.

И тогда, в ранние декабрьские сумерки, грянули пушки. Картечные залпы возвестили о начале долгой эпохи правления императора Ни­колая I. «Я император, — сообщал Николай Константину, — но какой ценою, Боже мой! Ценою крови сво­их подданных!»

ДОЛГ ПОВЕЛЕВАТЬ

Нужно было доказать своё право на царствование и воинственным со­седям. Пока Николай занимался следствием по делу декабристов, персидский шах решил отвоевать у нового императора Восточное За­кавказье и вторгся в принадлежав­шее России многострадальное Кара­бахское ханство. Дело осложнялось тем, что кавказский наместник гене­рал Ермолов подозревался в связях с декабристами; поэтому он был заме­нён верными Николаю генералами Паскевичем и Дибичем. В результате успешной военной кампании 1827 г. был взят Ереван (в то время пер­сидская крепость Эривань). Мирные переговоры с шахом успешно про­вёл известный писатель и дипломат Александр Грибоедов: Россия полу­чила «в совершенную собственность ханство Эриванское по сю и по ту сторону Аракса и ханство Нахичеванское» и 20 млн. рублей серебром в качестве компенсации за нанесён­ный войной ущерб. Пока Грибоедов вёл непростые переговоры с персид­ским шахом, на Кавказ уже летел курьер с секретными документами о том, что столкновение с другим во­инственным соседом — Турцией — неизбежно. В ходе русско-турецкой войны 1828—1829 гг. вновь отличи­лись генералы Паскевич (в Закав­казье) и Дибич (в Дунайских княже­ствах). В 1829 г. был заключён ещё один выгодный для России мирный договор — с Турцией. Николай лич­но выезжал на войну и присутство­вал при капитуляции крепости Варна. Это было первое со времён Петра Великого появление царя в дейст­вующей против турок армии. Николай Павлович даже повторил слова своего великого пращура: «Если я буду иметь несчастие попасть в руки моих врагов, то вы не должны на­зывать меня своим царём и ничего

Знамёна гвардейских полков. 1837 г.

340

 

 

 

не должны исполнять, что мною бу­дет требуемо».

В конце 20-х гг. XIX в. сравне­ние Николая I с его великим пред­ком стало модой, дань которой от­дал даже Пушкин. Заметив в одном стихотворении: «Нет, я не льстец, когда царю хвалу свободную сла­гаю...», в другом он писал:

В надежде славы и добра Гляжу вперёд я без боязни: Начало славных дней Петра Мрачили мятежи и казни... Семейным сходством будь же горд, Во всём будь пращуру подобен, Как он, неутомим и твёрд, И памятью, как он, незлобен.

Однако разница между предком и по­томком с каждым годом становилась всё заметнее. Дело в том, что взгляды императора Николая на подвластное ему общество были подобны взглядам инженера на сложный, но до конца понятный механизм (вроде часового). Прочность и надёжность всех шестер­ней и пружин — вот залог процвета­ния страны. Идеалом же государст­венного устройства был отлаженный механизм армии с сё полностью рег­ламентированной уставами жизнью. «Здесь, в армии, — рассуждал Ни­колай Павлович, — порядок, строгая, безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, всё вытекает одно из другого; никто не приказывает прежде, чем сам не научится повиноваться, никто без за­конного основания не становится вперёд другого; всё подчиняется од­ной определённой цели, всё имеет своё назначение. Я смотрю на жизнь человеческую, только как на службу, так как каждый служит».

Для Российской империи был собран и систематизирован свой «устав» — «Полное собрание зако­нов Российской империи», начиная с Соборного Уложения 1649 г., и 15-томный свод действующих зако­нов. Император Николай надеялся упорядочить и регламентировать все сферы российской действитель­ности. Именно Николай I военизи­ровал такие гражданские отрасли, как лесное, горное, инженерное

дело, межевое хозяйство, пути сооб­щения. С тех пор и до наших дней носят форму, подобную военной, лесники, железнодорожники, граж­данские моряки и речники.

Николай стремился упорядо­чить окружающий мир даже в быту. Он лично разрабатывал покрой и детали мундиров для армии и при­дворных вплоть до мельчайших де­талей; он же издал указ о покраске городских крыш только в строго оп­ределённые цвета.

Первые попытки ввести «еди­номыслие» в России также относят­ся к николаевской эпохе. Министр народного просвещения Сергей Се­мёнович Уваров стал пропаган­дировать идеологию «православия, самодержавия, народности». А эти три начала, по Уварову, являлись стержнем русской жизни и отлича­ли Россию от всего окружающего мира: и от «отсталого сонного Вос­тока», и от «пресыщенного, загни­вающего Запада».

При Николае была создана сис­тема политического сыска — Третье отделение (см. статью «Государст­венная безопасность в Российской империи») — и введён строгий цен­зурный устав, согласно которому любая рукопись и даже ноты перед изданием должны были быть про­читаны (т. е. проверены на благона­дёжность) цензором. История донес­ла до нас анекдотические случаи

М. Добужинский.

Город

в николаевское

время.

341

 

 

 

И. Репин, Император

Николай I

и императрица

Александра

Фёдоровна в Крейте,

в горах Тироля.

запретов. Например, такое поэтиче­ское признание в любви: «Один твой взгляд дороже для меня вниманья всей вселенной» не получило разре­шения на издание, поскольку, как объяснил цензор, нельзя взгляд жен­щины ставить выше законов, офици­альных властей и уж тем более им­ператора и Бога!

От царя, взявшегося столь ак­тивно за различные преобразования российской жизни, ждали решения одного из серьёзнейших вопросов — крестьянского. Даже шеф Третьего отделения граф Александр Христофорович Бенкендорф признавал: «Крепостное право есть пороховой погреб под государством». Николай соглашался, что «крепостное право есть зло», однако к этому добавлял: «Но его отмена сейчас, сразу, будет злом ещё большим!». Вот почему он несколько раз создавал секретные комитеты по крестьянскому вопросу. Итоги их работы были не очень зна­чительными: в 1842 г. вышел указ «Об обязанных крестьянах», несколь­ко изменявший указ 1803 г. с его разрешением помещикам отпускать крестьян «на волю».

Видный николаевский санов­ник Павел Дмитриевич Киселёв провёл в 1837 — 1841 гг. реформу управления «государственными» крестьянами (не принадлежавшими помещикам, а платившими подати государству) в надежде, что это по­может изменить и систему подчинения крестьян, освобождённых от помещичьей зависимости. Но как раз Киселёву Николай Павлович од­нажды признался, указав на мно­жество толстых папок с документа­ми по крестьянскому вопросу: «Три раза начинал я это дело и три раза не мог продолжать его; видно, это перст Божий».

СПАСИТЕЛЬ ИМПЕРИИ

Так и осталась николаевская Россия страной крепостников. Николай I видел в этом сохранении старой системы общественного устройства порядок в отличие от беспорядка, производимого в Европе идеями Французской революции 1789— 1794 гг. После победы над Наполе­оном Россия считалась сильней­шим государством континента и выполняла роль «жандарма Евро­пы», поддерживая законные прави­тельства в их противоборстве с ре­волюциями. В 1848 г. император Николай, прямо на балу получив­ший известие о начале народного восстания в Париже, обратился к присутствующим: «Господа, седлай­те коней, во Франции объявлена республика!». Когда же революции 1848—1849 гг. охватили всю Евро­пу, Николай стал организатором контрреволюционного движения. 150-тысячная русская армия была введена в пределы Австрийской им­перии, чтобы спасти эту распол­завшуюся на разные государства монархию от восстаний. Только благодаря русской армии Австрий­ская империя сохранилась ещё на семь десятилетий. В то время во Франции появилась такая карикату­ра: сама Франция была изображена в виде бутылки шампанского, из ко­торой вырвало пробку и разнесло и трон, и корону, и закон. Россия же изображалась в виде водочного штофа, в котором не шевелилась ни одна искорка, а на пробке сидел им­ператор Николай.

Россию революционная буря не задела. Однако Николай 1 принял жёсткие меры для того, чтобы 14 де­кабря 1825 г. не повторилось. Если

342

 

 

 

период 1838—1848 гг. современни­ки называли «замечательным десяти­летием» (так, в литературе на смену Пушкину пришли Гоголь, Белинский, Тургенев, Некрасов, Достоевский, бурно развивалась общественная мысль), то последний период царст­вования Николая I стали называть «мрачным семилетием». В эти годы контроль над умами осуществлялся всеми доступными для XIX в. спосо­бами. Главными из них были следую­щие: чтение частной переписки и надзор за направлением печати и бдительностью цензуры. Этот коми­тет дошёл даже до требования выре­зать несколько «неуместных» стихов из акафиста (молитвенно-хвалебно­го песнопения) Покрову Богороди­цы Святого Дмитрия Ростовского, где, например, говорилось: «Радуйся, незримое укрощение владык жесто­ких и зверонравных...».

Новый министр просвещения князь Ширинский-Шихматов объя­вил, что «польза от философии не доказана, а вред от неё возможен», и запретил преподавать философию в университетах. Немного раньше число студентов в каждом универси­тете было ограничено и составило 300 человек (не считая медиков и богословов). Воспитанников даже привилегированных учебных заведе­ний отдавали в солдаты, если обна­руживали у них что-то недозволен­ное. Подверглись каре известные писатели: Михаила Салтыкова (ещё не взявшего псевдоним Щедрин) со­слали в Вятку, Ивана Тургенева за по­пытки обмануть цензуру посадили под арест и выслали в своё имение, Ивана Аксакова и Юрия Самарина арестовали. Членов разгромленного правительством кружка Петрашевского приговорили к смертной каз­ни и в самый последний момент «помиловали» — отправили на ка­торжные работы (в том числе писа­теля Ф. М. Достоевского), в сибир­скую ссылку или в солдаты. В устав о гражданской службе был введён «3-й пункт», согласно которому на­чальство имело право уволить со службы чиновника, признанного не­благонадёжным, без следствия, суда и даже без объяснения причин.

ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ

...Умер император Николай Павлович в разгар тяжёлой для России Крым­ской войны, в своём скромном, об­ставленном мебелью из красного де­рева рабочем кабинете, на узкой походной кровати, в окружении се­мьи и придворных.

Его смерть до сих пор таит загадку. По официальной версии император простудился, заболел гриппом и, не вполне выздоровев, потянулся к любимым игрушкам: поехал на смотр войск. Снова слёг 11 февраля 1855 г. А 18 февраля над Петербургом поплыл зауныв­ный колокольный звон... Над Зим­ним дворцом наполовину приспус­тили императорский штандарт — это означало, что император умер.

В книге «Последние часы жиз­ни императора Николая I», напи­санной для всей Европы видным сановником Дмитрием Блудовым, сообщалось, что император успел проститься с близкими и сказать сыну Александру: «Сдаю тебе мою команду не в таком порядке, как желал...».

Однако широко распростране­на несколько иная версия. Согласно ей, император Николай не смог пе­режить поражения генерала Хрулёва под Евпаторией. Он счёл это предвестием поражения в Крым­ской войне — войне за владычество в Европе и на Востоке, — а значит, и полного краха своего величия. Он

Кончина императора Николая I. Литография. 1898 г.

343

 

 

призвал своего личного медика Мандта и со словами «Повелеваю и прошу!» буквально заставил дать такой яд, «который бы позволил расстаться с жизнью без лишних страданий, достаточно быстро, но не внезапно» (чтобы не вызвать кривотолков). Когда порошок начал действовать, Николай попросил противоядия. Мандт молча покло­нился и развёл руками...

В 1857 г. был заложен памят­ник Николаю I. Комиссия по возве­дению памятника долго решала, какие слова будут написаны на пьеде­стале. Среди многих поступивших предложений было одно анонимное: «Николаю Первому за 18 февраля 1855 года». Ни современники, ни ближайшие наследники, ни далёкие потомки не сумели дать однознач­ной оценки роли, сыгранной импе­ратором Николаем I в русской исто­рии; не смогли точно определить, кем он был для России — злым гени­ем или ангелом-хранителем. Во вся­ком случае, это была личность вы­дающаяся и неординарная.