ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ДЕЯТЕЛИ НИКОЛАЕВСКОГО ВРЕМЕНИ

Наполеоновские войны, в особен­ности победы, одержанные в Оте­чественной войне 1812 года и во время Заграничного похода рус­ских войск, в течение длительного времени влияли на состояние духа русского общества. Долгие годы после окончания войны страна жила в ожидании реформ, обещан­ных Александром I в начале его царствования. Жажда преобразова­ний любой ценой, в том числе и ценой вооружённого переворота, стала причиной восстания декабри­стов 1825 г. Но существовал и дру­гой путь реформирования России: укрепление государственной вла­сти, превращение государственного аппарата в хорошо отлаженный ме­ханизм, стабилизация финансов. Сторонником постепенных измене­ний, проводимых властью при усло­вии, что покорные члены общества беспрекословно будут выполнять свои обязанности, был император Николай I.

В те времена немало государст­венных чиновников и офицеров не имели прочных корней в русском обществе. Они (или их отцы) лишь недавно — во времена Екатерины II и Павла I — прибыли служить в Россию. Свою карьеру, положение в обществе, благополучие семьи эти люди могли связывать только с вер­ной службой императору. Они и ста­ли опорой трона в реорганизации государственного аппарата страны.

АЛЕКСАНДР ХРИСТОФОРОВИЧ БЕНКЕНДОРФ (1783—1844)

Бенкендорфы принадлежали к ста­ринному дворянскому роду, ещё в XVI в. обосновавшемуся в Риге. Из века в век это были профессиональ­ные воины. В Петербург они при­ехали ещё при Екатерине И в свите будущей императрицы Марии Фёдо­ровны, бывшей в ту пору невестой наследника престола Павла Петровича. На российской же службе Бенкендорфы пребывали со времён Елизаветы Петровны. Христофор Иванович Бенкендорф, сын ревельского обер-коменданта, участвовал в крымских кампаниях, при Павле 1 дослужился до высокого чина гене­рала от инфантерии.

Его старший сын Александр Бенкендорф начал службу подрост-

344

 

 

 

ком: с декабря 1798 г. он прапорщик лейб-гвардии Семёновского полка и флигель-адъютант императора.

Казалось, после смерти Павла, благоволившего к этой семье, карье­ра Александра закончится. Но он был прирождённым воином и спо­собным командиром. В 1803 г. Бен­кендорф сражался на Кавказе, заслу­жил ордена Святой Анны и Святого Владимира 4-й степени, а с 1804 г. участвовал в европейских походах и сражениях с наполеоновскими ар­миями. Личное мужество и талант позволили кавалеристу в условиях войны сделать быструю карьеру. После битвы при Прейсиш-Эйлау, одной из самых кровопролитных в начале века, он получил орден Свя­той Анны 2-й степени и чин капита­на, а ещё через две недели — полков­ника. В 1807 г., после заключения Тильзитского мира, ознаменовавше­го конец войны и начало союза Рос­сии с Францией, молодой ветеран находился в Париже.

Мир с французами был восста­новлен, но подоспела очередная война с Портой (1806—1812 гг.), и в 1809 г. Бенкендорф «охотником» (т. е. добровольцем) отправился воевать с турками. Всю турецкую кампанию он находился в авангар­де, участвуя в самых рискованных и трудных операциях. Особенно от­личился Бенкендорф в битве под Рущуком. Командуя уланским пол­ком, он стремительной атакой оп­рокинул крупный неприятельский отряд, угрожавший левому флангу русских войск. За храбрость его на­градили орденом Святого Георгия 4-й степени.

Ещё более ярко военная ода­рённость Александра Бенкендорфа проявилась в годы Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода 1813—1814 гг. За ратные подвиги он был отмечен многими наградами..

В 1813 г. Бенкендорф командо­вал отдельным летучим отрядом, с которым совершал поистине чуде­са храбрости. Действуя между Бер­лином и Франкфуртом-на-Одере, он разбил крупное неприятельское соединение, за что получил орден

Святого Георгия 3-й степени. После того как генерал занял Люнебург, его наградили орденом Святой Ан­ны 1-й степени. В битве под Лейп­цигом летучий отряд прикрывал войска Воронцова. За героизм, про­явленный Бенкендорфом в этом сражении, император пожаловал ему золотую шпагу, украшенную бриллиантами. В дальнейшем Бен­кендорф воевал в Голландии и Бель­гии и имел награды от шведского, прусского и английского королей. В 1819 г. он получил звание генерал-адъютанта, а ещё через два года — генерал-лейтенанта.

Затем произошло непонятное. Недавний блестящий боевой ге­нерал, осыпанный наградами за подвиги в войне, вдруг обнаружил явное стремление заняться поли­цейским сыском. В 1821 г. он пред­ставил Александру I подробный доклад, в котором пунктуальней­шим образом и со знанием дела из­ложил собранные им самим и по собственной инициативе сведения об организации, целях и составе Союза благоденствия. Называя глав­ных действующих лиц, Бенкендорф высказывался за «необходимость теперь же, пока дело не разрос­лось, положить ему предел, устра­нив главных распространителей смелых планов». Александр оставил доклад без внимания. Но, как пока­зало время, Бенкендорфу нельзя было отказать в проницательности.

А. X. Бенкендорф.

Гравюра

по оригиналу

Д. Доу.

345

 

 

Быстрый рост карьеры Алек­сандра Христофоровича начался при Николае I. В день восстания 14 декабря Бенкендорф командовал частью правительственных войск, а затем вошёл в состав Следственной комиссии по делу декабристов. За время её работы он сумел завоевать дружбу молодого царя и сохранить её до конца своих дней. С июля 1826 г. Бенкендорф возглавил вновь образованное III Отделение Собст­венной Его Императорского Вели­чества канцелярии, В этой должно­сти он пребывал до конца жизни. Шефом жандармов, главой полити­ческого сыска остался он в памяти современников и потомков.

В своей новой должности Бен­кендорф заботился о личной безопас­ности императора. Он организовывал его охрану во время поездок в армию и по стране, в путешествиях за грани­цу. За три года до своей смерти шеф жандармов руководил подавлением волнений в Лифляндии.

С 1829 г. Бенкендорф — член Государственного совета. В 1832 г. император пожаловал ему граф­ский титул и высшее отличие — ор­ден Святого Андрея Первозванного. Получал Александр Христофорович от Николая I и богатые подарки: многие тысячи десятин земли с кре­постными душами. Но при этом

всем знавшим Бенкендорфа было попятно, что он не имеет никаких государственных дарований и голо­вокружительной карьерой обязан исключительно своей безгранич­ной преданности царю и дружбе последнего. Государственные дела его мало интересовали. О его рассе­янности ходили анекдоты. Погова­ривали, например, что граф собст­венную фамилию иногда не мог вспомнить, не взглянув предвари­тельно на свою визитную карточку. А. И. Герцен оставил потомкам такой портрет Бенкендорфа: «На­ружность шефа жандармов не име­ла в себе ничего дурного; вид его был довольно общий остзейским дворянам и вообще немецкой ари­стократии. Лицо его было измято, устало, он имел обманчиво добрый взгляд, который часто принадлежит людям уклончивым и апатическим. Может, Бенкендорф не сделал все­го зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной поли­ции, стоящей вне закона и над за­коном, имевшей право мешаться во всё, — я готов этому верить, особен­но вспоминая пресное выражение его лица, — но и добра он не сделал, на это у него не доставало энергии, воли, сердца».

А. X. Бенкендорф с супругой Елизаветой

Андреевной. Рисунок современника.

 

 

 

 

Неизвестный

художник.

Канцелярия

А. X. Бенкендорфа.

346

 

 

 

Бенкендорф оставил записки, в которых изложил свои взгляды на должный государственный порядок. «Одна лишь служба, — писал Бен­кендорф, — и служба долговремен­ная, даёт нам право и возможность судить о делах государственных. Опасно для правительства, чтобы подданные рассуждали о них». Как искренний и убеждённый монар­хист, Бенкендорф в лице государя видел средоточие, вокруг которого сплачивались сословия.

Впрочем, многие считали Алек­сандра Христофоровича добрым че­ловеком, и среди них император Николай I. У постели умирающего Бенкендорфа он сказал: «В течение 11 лет он ни с кем меня не поссорил, а примирил со многими». И всё же мнение общества, видевшего в нём гонителя свободомыслия и таланта, судя по всему, ущемляло Бенкендор­фа. Он написал воспоминания о сво­их встречах с А. С. Пушкиным, оста­вил мемуары о военных кампаниях, в которых принимал участие.

ЕГОР ФРАНЦЕВИЧ КАНКРИН

(1774—1845)

Егор Францевич Канкрин — один из лучших финансистов Российской империи, экономический гений. В России его карьера сначала не скла­дывалась. Франц Людвиг, отец Канкрина, известный горный инженер, перешёл на русскую службу в 1783 г., оставив сына Георга в родном гес­сенском городке Ганау. Мальчик за­кончил там гимназию. Высшее об­разование он получил в Гессенском и Марбургском университетах и в 20 лет был уже доктором права. Ге­орг Канкрин обладал блестящими дарованиями, которые позволили ему получить обширные познания в различных областях техники. Осо­бенно он увлекался горным и строи­тельным делом. Занимался и литера­турными трудами. В 1797 г. отец вызвал его в Россию.

Петербург Георгу не понравил­ся: он тяжело болел, привыкая к здешнему сырому климату. Затем начались трудности с устройством на службу. В Гессене Канкрин уже имел высокий чин, а потому в Петербурге он сразу стал надворным советни­ком. Но молодой чиновник не знал русского языка и не мог рассчи­тывать на приличную должность. Только через три года благодаря покровительству графа И. А. Остермана Канкрину-младшему подгото­вили место помощника при отце в Старой Руссе. Там Егор Канкрин на­чал заниматься соляным и лесным делом. Уже в 1809 г. его назначили инспектором немецких колоний в Петербургской губернии, и он пе­реехал под Стрельну (ныне входит в Петергоф).

Егор Францевич любил занятия литературой и написал много трак­татов на экономические и общепо­литические темы на немецком язы­ке. Одно из таких произведений — «О военном искусстве» — в 1809 г. привлекло внимание военного ми­нистра Барклая-де-Толли; Канкрин стал известен императору. В 1812 г. он был назначен генерал-интендантом армии Барклая, а в 1813 г. — всей русской действующей армии.

Как отмечали современники, Канкрин очень «экономно» провёл Отечественную войну 1812 года. Бла­годаря его усилиям остались неиз­расходованными 26 млн. рублей из

Е. Ф. Канкрин. Литография.

347

 

 

Резолюция Николая I на отчёте министра финансов Е. Ф. Канкрина.

сумм, ассигнованных на войну. Бо­лее того, после войны он представил документы, по которым при общих расчётах с союзниками Россия упла­тила не 360 млн., которые с неё тре­бовали, а лишь 60 млн. рублей.

Пробыв на государственном посту несколько лет и имея опыт деятельности в масштабе России, Канкрин ясно представлял себе все особенности жизни страны. В 1815 г. он подал царю записку о необходи­мости освобождения крестьян. Это был настоящий план постепенной ликвидации крепостного права в России. Неудивительно, что в выс­шем свете министра не любили. К тому же как финансист, он всегда за­щищал казённые интересы, пресле­довал взяточничество. Да и характе­ром обладал трудным: был способен на едкие остроты. В обществе его называли не иначе как «нелюдимым ворчуном», «мизантропом из немцев». В 1820 г. он подал в отставку, а вско­ре получил лестное и очень выгодное предложение — перейти на службу в Австрию. Но Канкрин уже привязался к России и отказался её покинуть.

В 1822 г. он вновь вернулся к активной деятельности: Александр I

ввёл его в Государственный совет, а в 1823 г. Канкрин сменил Д. А. Гурьева на посту министра финансов. Звезда его карьеры поднялась в зенит.

В высших кругах назначение Канкрина встретили недоброжела­тельно. Многие говорили тогда, что этот безбожно коверкающий рус­ский язык немец не знает России и разорит её непременно. Но полу­чилось наоборот. «Немец» оказался финансистом высочайшего класса и большим государственным деятелем, который направил свои недюжин­ные способности на повышение бла­госостояния страны.

Денежное хозяйство империи к этому времени было расстроено и всё более приходило в упадок из-за постоянных войн. «Не ломать, а по­степенно улучшать» — таково было основное правило, которым руко­водствовался Канкрин. Он сразу по­требовал усовершенствовать фи­нансовую отчётность, чтобы ясно представлять себе, как исполняется бюджет. При этом министр добивал­ся равновесия в бюджете и упорядо­чения денежной системы. В России наряду с серебряными деньгами су­ществовали и ассигнации, которые приживались с трудом. К тому же се­ребряные, медные и бумажные день­ги шли по разному курсу: реальная стоимость 100 копеек серебром, на­пример, была значительно выше стоимости рубля ассигнациями.

При Канкрине основной де­нежной единицей стал серебряный рубль, курс других денег был выров­нен по серебру. Вместо широкого распространения ассигнаций ми­нистр ввёл в оборот кредитные би­леты казначейства, которые быстро выкупались у населения. В результа­те ему удалось упрочить денежное обращение в стране. Введённую им систему разрушила лишь Крымская война.

Превыше всего Канкрин ста­вил бережливость: «Я скряга на всё, что не нужно». В первые же годы управления финансами Егор Францевич скопил 160 млн. рублей, кото­рые пошли на Персидскую войну.

Упорядочение денежной сис­темы при Канкрине было тесно свя-

348

 

 

зано с налоговой политикой, пре­доставлением кредитов (которыми, кстати, сам министр пользовался неохотно). Канкрин ввёл акцизные (косвенные) налоги на табак, сахар, что вызвало недовольство в общест­ве. Ведь раньше государство попол­няло свои финансы традиционно за счёт податных сословий. Теперь же выплачивать налоги пришлось и неподатной части населения, и в первую очередь это коснулось дво­рянства.

Одно из важнейших направле­ний деятельности Канкрина — про­текционизм, т. е. экономическая по­литика, ориентированная на защиту национального хозяйства от ино­странной конкуренции. Это дости­галось прежде всего путём введения высоких пошлин на ввозимые в стра­ну товары. В 1826 г. был установлен новый таможенный тариф.

Тем же целям служили и дру­гие мероприятия, проводимые ми­нистром финансов. Канкрин спо­собствовал развитию горного дела, золотопромышленности, поощрял геологические изыскания. Он помо­гал организовывать геологические экспедиции, налаживал метеороло­гическую службу. Заботился он и о будущих кадрах: при нём были со­зданы Лесной и Технологический институты, высшие сельскохозяйст­венные школы, горные учебные за­ведения.

Кроме того, Канкрин охотно финансировал капитальное строи­тельство: возводились здания новых институтов и музеев, мосты. Были отстроены таможня в Петербурге, здание биржи в Москве. Сооружа­лись казённые здания в Архангель­ске, Одессе, Риге и Таганроге.

В 1839 г. Канкрин тяжело забо­лел: его, как тогда говорили, «разбил удар». Он несколько раз просил царя об отставке, но Николай I, отпуская министра в продолжительные отпус­ка для лечения за границей, отстав­ку не принимал. В 1844 г. Канкрин вновь заболел и вскоре умер.

Это был один из немногих ми­нистров, который начал свою дея­тельность при Александре 1 и со­хранил свой пост при Николае I. За заслуги в 1829 г. он получил титул графа. Канкрин до сих пор считает­ся одной из крупнейших фигур в ис­тории российских финансов.

КАРЛ ВАСИЛЬЕВИЧ НЕССЕЛЬРОДЕ (1780-1862)

Более 40 лет внешней политикой России руководил Карл Васильевич Нессельроде, принадлежавший к старинному роду немецких аристо­кратов.

Карл Нессельроде родился в Лиссабоне, где его отец — граф Максимилиан Нессельроде — в то время находился в качестве русско­го полномочного министра (посла) при португальском дворе. С 1787 г. Максимилиан Нессельроде пред­ставлял Россию уже в Берлине. Его сын Карл, выросший за границей, до конца жизни так и не научился правильно говорить по-русски.

По обычаю того времени Кар­ла ещё в шестилетнем возрасте за­писали во флот, где позднее он не­которое время служил мичманом. В 1797 г. Нессельроде стал флигель-адъютантом императора на флоте, затем служил в кавалерии. Отноше­ния с Павлом I у молодого Нессель­роде не сложились: несколько раз он попадал в немилость и даже был вынужден подать в отставку. При Александре I (молодой царь благо­волил к юноше) началась блестящая дипломатическая карьера Карла Нессельроде.

НЕССЕЛЬРОДЕ И МЕТТЕРНИХ

В августе 1801 г. Карл Васильевич Нессельроде был назначен в берлин­ское посольство. В 1802 г. его перевели в Нидерланды. Незадолго до отъезда туда он совершил путешествие по Саксонии и Богемии, во время которого произошла очень важная в его жизни встреча. Он познакомил­ся с австрийским посланником в Дрездене князем Клеменсом Меттернихом, который позже стал министром иностранных дел Австрии и одним из влиятельнейших людей в Европе. В их многолетней дружбе Меттерних неизменно играл роль первой скрипки, и, как говорили современни­ки, Нессельроде всегда смотрел на своего старшего друга снизу вверх, чрезвычайно его ценил и, как правило, считался с его советами. Во мно­гом под влиянием этих отношений формировались взгляды Нессельроде на то, какой должна быть внешняя политика России.

349

 

 

 

Портрет Николая I.

Он присутствовал в Эрфурте на встрече русского и француз­ского императоров. В Эрфурте Нессельроде сблизился с чело­веком, которому в дальней­шем предстояло сыграть не­малую роль в его судьбе. Это был выдающийся государст­венный деятель М. М. Спе­ранский. Они заинтересова­лись друг другом и потом долго переписывались. Пос­ле падения Сперанского в не­милости у Александра боялся оказаться и сам Карл Василье­вич, как это уже случалось рань­ше при императоре Павле I.

В Эрфурте завязались тайные отношения между Александром Пав­ловичем и министром иностранных дел Франции Талейраном. Этот бле­стящий дипломат, умнейший чело­век, не отягощённый, однако, нрав­ственными принципами, понятиями долга и преданности государю, уже тогда понял, что крах империи На­полеона не за горами, и поспешил обеспечить своё будущее в новой Франции. Князь Талейран стал ин­формировать русского императора о намерениях и действиях Наполеона, нередко выступая в роли советчика Александра в русско-французских делах. Александр I не желал посвя­щать в столь секретные отношения ни своего посла во Франции, ни ми­нистра иностранных дел России. Требовался особый посредник. Спе­ранский указал ему на Нессельроде. И через Карла Васильевича, минуя его непосредственных начальников, пошла ценнейшая для России ин­формация, которую получал Сперан­ский для государя.

В 1811 г., когда отношения Рос­сии и Франции стали очень напря­жёнными, Нессельроде покинул Па­риж и вернулся в Петербург. Он составил записку, где излагались ос­нования, на которых можно было продолжить переговоры с Наполео­ном. Александр I назначил его статс-секретарём Министерства иностран­ных дел, а для себя наметил как человека, который будет состоять при нём в случае войны с Франци­ей. В период с 1812 по 1816 г. Нессельроде во многом подготовил то положение, которое ему предстояло занимать во второй половине царст­вования Александра I и в течение всего правления Николая I. Всю вой­ну Нессельроде провёл рядом с им­ператором. Карл Васильевич был одним из представителей России на Венском конгрессе 1814—1815 гг., где решалось послевоенное устройство Европы. Всё это не могло не оказать влияния на дальнейшую дипломати­ческую карьеру Карла Нессельроде.

В августе 1814 г. глава внеш­неполитического ведомства граф Н. П. Румянцев был отправлен в от­ставку, и Нессельроде некоторое время действовал самостоятельно. Однако через год император назна­чил в Министерство иностранных дел второго статс-секретаря — графа Иоанниса Каподистрию, выходца из Греции. Он и Нессельроде наравне управляли министерством.

Нессельроде и Каподистрия бы­ли антиподами в своём понимании внешней политики России. Нессель­роде в её проведении предпочитал ориентироваться на позицию евро­пейских держав, в частности Авст­рии. Каподистрия настаивал на бо­лее независимой русской внешней политике, особенно в восточном во­просе. Он считал также, что русская политика в Европе не должна прини­мать форму вмешательства во внут­ренние дела соседних государств.

До 1822 г. Нессельроде и Каподистрия, несмотря на разницу во взгля­дах, плодотворно сотрудничали. Но, когда вспыхнуло греческое восстание, мнения секретарей разошлись окон­чательно. Нессельроде считал, что разрешить греко-турецкий конфликт следует путём совместных действий европейских стран. Каподистрия счи­тал, что необходимо объявить войну Турции и стоял за невмешательство европейских держав в русско-турец­кие отношения. Царь склонялся к точке зрения Нессельроде, и тогда Ка­подистрия ушёл со службы. С этого момента Нессельроде стал единолич­ным руководителем внешнеполитиче­ского ведомства России. При Нико­лае I Нессельроде продолжал возглав­лять Министерство иностранных дел.

350

 

 

 

Нессельроде был убеждённым сторонником монархической формы правления и последовательным про­тивником всякого рода свободолюби­вых устремлений. Поэтому восстание в Греции вызывало в нём враждебные чувства. После революции во Фран­ции 1830 г. Нессельроде приложил немало усилий, чтобы заключить со­глашение между Россией, Австрией и Пруссией о взаимопомощи в случае революционных выступлений в од­ном из этих государств. В 1849 г. Нессельроде способствовал вмеша­тельству России в дела Австрии, что­бы подавить венгерское восстание.

В начале 30-х гг. Карл Василье­вич провёл реорганизацию Мини­стерства иностранных дел: была уси­лена роль канцелярии, создана новая структура департаментов, в состав ко­торой вошёл как самостоятельное подразделение Азиатский департа­мент. Эти преобразования позволили дипломатическому ведомству более оперативно реагировать на события в различных регионах мира с учётом политических интересов России.

Позиция Нессельроде в Вос­точном вопросе, его непримиримое отношение к Турции во многом способствовали началу Крымской войны, закончившейся поражением России. В 1856 г. после заключения мира он подал в отставку.

В конце XVIII в. после многочислен­ных войн и ряда дворцовых перево­ротов перед правительством вновь встали серьёзнейшие проблемы. Необходимо было стабилизировать экономическое положение России, укрепить мощь страны, определить её место в европейском сообщест­ве. Для этого центральной власти требовались грамотные и вместе с тем лояльно настроенные к ней люди. И российские императоры предпочли опереться на талантли­вых иноземцев, не связанных кор­нями с русской аристократией, не замешанных в придворных интри­гах. Полностью зависящие от мило­стей государя, они были вынуждены прилагать все свои способности для выполнения его воли.

РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА 1828—1829 ГОДОВ. АДРИАНОПОЛЬСКИЙ МИР

Важнейшей проблемой внешней по­литики России времён царствования Николая I был Восточный вопрос, не­умолимо поставленный самой жиз­нью ещё во второй половине XVIII в. Гигантская Османская империя была близка к распаду. Волнения в провин­циях постепенно расшатали её не­когда могучий организм. Попытки султанов Селима III, Мустафы IV и Махмуда II провести реформы не увенчались успехом. И теперь Турцию сравнивали с больным человеком, ну­ждающимся в помощи. А между тем эта «больная страна» контролировала важнейшие территории на стыке трёх

частей света, где проходили главные международные торговые пути.

В 20-е гг. XIX в. интересы ве­дущих европейских держав пересек­лись на Ближнем Востоке. Англия, Австрия и Франция стремились вос­пользоваться слабостью некогда бли­стательной Османской империи и прибрать к рукам как можно большую часть её территориального наслед­ства. Не отставала от них и Россия, тем более что её растущие торгово-экономические и политические связи с южными соседями толкали прави­тельство на необходимость разре­шить Восточный вопрос.

351

 

 

Непременной составной частью этого вопроса была национально-ос­вободительная борьба порабощённых Турцией народов. Однако балканские и придунайские княжества стреми­лись к самоопределению, что никак не совпадало с намерениями крупных европейских государств поделить между собой значительные террито­рии одряхлевшей Османской импе­рии и овладеть восточными рынками.

Русская дипломатия использова­ла борьбу балканских народов в соб­ственных интересах: создание незави­симых славянских государств усилило бы позиции России на Востоке, по­могло бы ей утвердиться на Балканах и получить преобладающее влияние в Константинополе. И наконец, что особенно важно, позволило бы конт­ролировать Мраморное море и про­ливы между Средиземным и Чёрным морями — Босфор и Дарданеллы. Рос­сия была черноморской державой, и контроль над проливами имел для неё жизненно важное значение, так как обеспечивал безопасность южных рубежей империи.

Офицеры турецкой армии. Первая треть XIX в.

МОЛДАВСКОЕ ВОССТАНИЕ И ГРЕЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Ещё в 1814 г. на юге России, в Одес­се, возникла тайная политическая организация греческих патриотов

«Филики Этерия». Она боролась за освобождение Греции от османско­го ига. С 1820 г. её возглавил Алек­сандр Ипсиланти. Сын господаря Молдавии и Валахии, он в 1806 г. бе­жал в Россию, где пытался склонить Александра I, чтобы тот вмешался в греко-турецкие конфликты в пользу Греции. Русский генерал, участник войны с Наполеоном, флигель-адъю­тант Александра I, Ипсиланти сфор­мировал повстанческую армию и весной 1821 г. обратился к греческо­му народу с призывом подняться на борьбу с ненавистными турецкими поработителями.

В начале марта 1821 г. он с не­большим отрядом перешёл через реку Прут с намерением организо­вать антитурецкие выступления уг­нетённых балканских народов. Но Валахия уже была в огне восстания. Возглавлял его боярин Тудор Владимиреску. Между Ипсиланти и Владимиреску начались разногла­сия, что помешало их согласован­ным действиям. Этим воспользова­лись турки и жестоко расправились с повстанцами. Ипсиланти бежал в Австрию.

Однако на восстание в Валахии откликнулась Греция. Уже в конце марта 1821 г, её народ поднялся на вооружённую борьбу против турок. В течение трёх месяцев восстание охватило всю страну.

В условиях начавшейся в Гре­ции национально-освободительной революции российский император Александр I оказался в двойственном положении: он не мог официально одобрить восстание (бунт!) под­данных против султана — законно­го государя, но и допустить кровавую расправу янычар с христианским на­селением не хотел. Царь писал сво­ему посланнику в Стамбуле: «Пусть Порта знает, что мои принципы никогда не позволят мне поощрять восстание; пусть, с другой стороны, жертвы происходящих событий на­ходят у Вас поддержку... когда такое бедствие обрушивается на народ, с которым нас связывают священные узы единой веры».

Умеренность Александра I в греческом вопросе не уменьшила

352

 

 

недовольства Запада политикой России на Балканах. Турки же рас­ценили её как слабость и боязнь русского правительства вступить с ними в военное противоборство. Султан усилил карательные меры против славянского населения им­перии: на Балканах началось его истребление.

Грубейшим образом наруша­лись условия договоров с Россией о свободе торгового судоходства в проливах. Русские суда турки захва­тывали, как пираты. Так же они по­ступали и с греческими кораблями, ходившими под российским флагом. Южное судоходство оказалось пара­лизованным. Огромный ущерб был нанесён экономике южных губер­ний России. Порта не реагировала на неоднократные требования рос­сийского Министерства иностран­ных дел не нарушать условий рус­ско-турецких договорённостей, и прежде всего Бухарестского мира 1812 г. Дело дошло до ультиматума со стороны России — турки, чувст­вуя поддержку западных держав, проигнорировали и его. Российская миссия, заявив о разрыве дипломати­ческих отношений, покинула турец­кую столицу.

Положение особенно обостри­лось после варварской расправы ту­рок над 84-летним патриархом Кон­стантинопольским Григорием V, которого мусульманские изуверы-фа­натики повесили в первый день Пас­хи 1821 г. Современник тех событий писал: «Тело одного из первых пас­тырей греческой церкви на Востоке подверглось самому чудовищному поруганию. Сам символ веры втоптан в грязь, большая часть церквей раз­рушена...». Жестокую резню учинили турки над жителями острова Хиос, из 100 тыс. населения которого уцелело лишь около 2 тыс. человек, остальные были убиты или проданы в рабство.

НАВАРИНСКОЕ СРАЖЕНИЕ

В 1823 г, Англия делает решитель­ный шаг, пытаясь заставить восстав­ших принять только её покровитель­ство, — греки официально были

признаны воюющей стороной. Тем временем обстановка на Балканах и в Греции ухудшилась: наряду с наци­онально-освободительной борьбой там началась и гражданская война. Этим не преминул воспользоваться султан Махмуд II. Он договорился со своим вассалом египетским пашой Мухаммедом-Али, и тот послал вой­ска на подавление греческого вос­стания. Произвол оккупантов, изде­вательства и террор в отношении немусульманского населения воз­росли многократно. Солдаты Мухам­меда-Али жгли посевы, вырубали оливковые рощи, увозили греческих крестьян в Египет.

Российская дипломатия оказа­лась перед реальной угрозой прова­ла всей её балканской политики. В 1825 г. император Александр нако­нец пришёл к выводу, что необхо­димо военным путём «разрубить гордиев узел» восточных противо­речий. Началась подготовка к вой­не с Турцией.

Вступивший на престол Нико­лай оказался более решительным, чем старший брат. В узком кругу придворных император заявил, что война с султаном вот-вот состоится, но для её успешного исхода нужны союзники. Поэтому он принял пред­ложение Англии заключить русско-английское соглашение по гречес­кому вопросу. Весной 1826 г. был подписан так называемый Петербург­ский протокол, в соответствии с кото­рым высокие договаривающиеся сто­роны решили обратиться к Турции с предложением о признании внутрен­ней автономии Греции, но с сохра­нением верховной власти Порты. Россия дала согласие на британское посредничество в греко-турецких пе­реговорах. Но русская дипломатия су­мела обойти хитроумных англичан, поскольку параграф третий Петер­бургского протокола предусматривал «общее и единоличное» со стороны России и Британии воздействие на турок, если султан откажется от по­средничества. Таким образом, Рос­сия получала законное право приме­нять вооружённую силу.

В марте 1826 г. Россия предъя­вила турецкому султану ультиматив-

Турки — верховный судья и верховный адмирал. Первая треть XIX в.

353

 

 

 

ное требование по ряду вопросов (вывести турецкие войска из Молда­вии и Валахии; восстановить в этих княжествах и Сербии самоуправ­ление, что оговаривалось Буха­рестским договором 1812 г.; урегу­лировать спор о границе и др.). Истощенная пятилетней борьбой с греками, Турция приняла ультима­тум. Осенью 1826 г. в небольшом пограничном городке Аккермане была подписана русско-турецкая конвенция на условиях Петербурга. Это был крупный успех николаев­ской дипломатии.

Но Аккерманская конвенция не решила греческий вопрос. А между тем положение Греции ста­новилось всё более затруднитель­ным. Ещё в декабре 1825 г. сын еги­петского правителя Ибрагим-паша, опустошив Пелопоннес, подошёл к Миссолонги — главному оплоту повстанцев. Город долго и безус­пешно осаждали турки. Прибывшие египетская армия и флот сделали положение осаждённых безвыход­ным. Исчерпав все возможности со­противления, они предприняли от­чаянную попытку прорваться через турецкие заграждения, и почти все погибли, В апреле 1826 г. Миссолонги пал. Однако восстание не было подавлено. Ширилась парти­занская война. На помощь героиче­скому народу непрерывно прибыва­ло пополнение — иностранные добровольцы. Борьба Греции за свободу вызывала симпатию и со­чувствие во всём мире.

К Петербургскому протоколу присоединилась Франция, и летом

Наваринское сражение.

354

 

 

1827 г. три державы заключили между собой Лондонскую конвен­цию. В августе 1827 г. союзники по­требовали от Турции прекратить войну в Греции и предоставить ей автономию. Султан лавировал, поч­ти два месяца шли бесплодные пе­реговоры, и тогда партнёры по коалиции решили провести воору­жённую демонстрацию.

Соединённые эскадры Англии, Франции и России блокировали ту­рецко-египетский флот на юго-запад­ном побережье полуострова Пелопон­нес в бухте Наварина и предложили ему покинуть Грецию. Ибрагим-паша ответил отказом. Тогда объединённые эскадры европейцев вошли в Нава­ри некую гавань. Турки открыли огонь, и завязалось сражение, в котором решающая роль выпала на долю рус­ских моряков. Особенно отличился линейный корабль «Азов» под ко­мандованием капитана 1-го ранга М. П. Лазарева: им было потоплено не­сколько крупных неприятельских ко­раблей. На борту «Азова» принимали участие в морском сражении будущие адмиралы, герои Севастопольской обороны В. А. Корнилов, П. С. Нахи­мов, В. И. Истомин.

Прошло около трёх часов с начала сражения, и оттоманский средиземноморский флот, насчиты­вавший до 70 кораблей, 16 тыс. мо­ряков и до 2200 орудий, был поч­ти полностью уничтожен. Погибли 7 тыс. турок. Потери союзников со­ставили 800 человек убитыми и ра­неными. Из 27 кораблей коалиции не затонул ни один.

В Париже и Лондоне к Наваринской победе отнеслись с доса­дой. Английский король даже назвал её «горестным событием»: Англия и Франция не хотели доводить дело до полномасштабной войны. Россия, напротив, стремилась использовать создавшуюся ситуацию, чтобы на­нести Порте решающий удар. Но прежде надо было завершить войну с Персией (1826—1828 гг.). Благода­ря заключённому в феврале 1828 г. Туркманчайскому договору укрепи­лись позиции России на Кавказе, и у Петербурга оказались развязанными руки для войны с Турцией.

НАЧАЛО ВОЙНЫ

В апреле 1828 г. была объявлена война Турции, причём Николай I особо подчеркнул, что он всегда бу­дет готов вступить в мирные перего­воры с Портой. Турция находилась в сложном положении: ослабленная предшествующими войнами, с рас­строенными финансами, почти без военно-морского флота, она каза­лась лёгкой добычей. Предполага­лось, что кампания будет закончена к наступлению зимы. Русское коман­дование планировало переправиться через Прут и Дунай и занять Варну, Браилов и другие турецкие крепости, а затем решительными действиями под Константинополем принудить турок к миру на русских условиях. Предвкушая близкую и лёгкую побе­ду, император сам отправился на Ев­ропейский театр военных действий, где 95-тысячной армией командовал заслуженный, но уже престарелый и нерешительный, особенно в присут­ствии царя, фельдмаршал П. X. Вит­генштейн.

В Закавказье к войне с Турцией готовился 25-тысячный корпус гене­рал-адъютанта И. Ф. Паскевича, на­местника на Кавказе. На Черномор­ском побережье была блокирована принадлежавшая туркам крепость Анапа.

Султан располагал 80-тысячной армией, созданной по европейскому образцу, и приблизительно 100-ты­сячными иррегулярными войсками, в основном кавалерией.

Витгенштейн, форсировав Прут и Дунай во время одного из главных мусульманских праздников — Байрама, практически без сопротивления занял Молдавию и Валахию. Затем завязал упорные бои за хорошо ук­реплённую крепость Браилов. Под крепостные стены подвели подкопы, и русская армия двинулась на при­ступ. Турки встретили штурмующих градом картечи, расстреливая их в упор. Несмотря на кинжальный огонь, атакующие оседлали стены, но взять крепость им не удалось. Од­нако положение турецкого гарнизо­на было безнадёжным, и 7 июня 1828 г. Браилов капитулировал.

Турецкий морской офицер. Первая треть XIX в.

355

 

 

Тем временем на Кавказе корпус Паскевича всё лето продвигался впе­рёд, русские войска захватили Анапу и важнейшие турецкие крепости Каре, Ардаган, Ахалцих, Поти и Баязет. Все­го за три месяца были полностью заняты пашалыки (турецкие адми­нистративные области) — Карский, Ахалцихский и Баязетский. Кроме того, специально выделенные отряды оккупировали Черноморское побе­режье от Анапы до Поти.

Между тем положение дел на Дунайском фронте ухудшалось. Пер­вые победы сменились неудачами: русской армии пришлось бороться с эпидемиями, лазареты оказались не готовы принять огромное ко­личество больных. Из-за недостат­ка фуража начался массовый падёж лошадей.

Безрезультатно окончилась из­нурительная осада другой крепо­сти — Силистрии. Более успешно шла борьба за приморскую крепость Варну. Её осаждали и с суши, и с моря. 29 сентября 1828 г. Варна сдалась: б тыс. турок были взяты в плен; победителям досталась вся артилле­рия — 178 орудий разных калибров. Взятие Варны — наиболее крупный успех русских войск в кампании 1828 г. На зимние квартиры русская армия расположилась по обоим бе-

Линейный корабль «Азов», удачно действовавший при Наварине.

356

 

 

регам Дуная, оставив гарнизоны в захваченных крепостях.

Европейские державы с боль­шой тревогой следили за событиями, не скрывая своего сочувствия султа­ну. Туркам оказывалась моральная, дипломатическая и финансовая под­держка. Английские агенты подстре­кали иранского шаха к новой войне с Россией: в январе 1829 г. было со­вершено злодейское нападение на российское посольство в Тегеране, во время которого погиб полномоч­ный министр-резидент, поэт и дра­матург А. С. Грибоедов.

Австрия усиленно вооружалась на границе с Дунайскими княжествами. Николаю I приходилось спе­шить, чтобы не очутиться перед ли­цом новых противников.

Существовали две точки зре­ния на дальнейшее развитие кам­пании. Витгенштейн и его сторон­ники предлагали действовать не спеша, брать турецкие крепости одну за другой и окончить войну у Балканского хребта, перейти через который с армией, по их мнению, было невозможно. Оппоненты Вит­генштейна стояли за решительное наступление: они предлагали идти к Балканам, оставив в тылу дунайские крепости, и, перевалив через горы, двинуться на турецкую столицу.

Бриг «Меркурий»,

выдержавший

тяжёлый бой

с двумя турецкими

кораблями.

357

 

 

 

Капитан брига

«Меркурий»

А. И. Казарский.

Русские войска штурмуют Варну.

Приняли последний, более ради­кальный план. Его сторонник гене­рал И. И. Дибич сменил нереши­тельного Витгенштейна на посту главнокомандующего. Затем Нико­лай I сделал то, что ему следовало сделать с самого начала. Заявив приближённым: «При мне всё идёт дурно», — он удалился из действую­щей армии. Присутствие императо­ра более не связывало рук военно­му командованию.

Весной генерал Дибич, реорга­низовав и усилив армию до 125 тыс. человек, возобновил военные дейст­вия. Тогда же турки перешли в контр­наступление, которое в конце концов оказалось неудачным.

НАСТУПЛЕНИЕ АРМИИ ДИБИЧА

37-тысячный корпус русских войск вновь окружил Силистрию, и 7 мая начались осадные работы. Крепость сражалась больше месяца. Тем вре­менем турецкий визирь Решид-паша вознамерился захватить Варну. Что­бы предотвратить подобный пово­рот событий, Дибичу пришлось с частью войск покинуть Силистрию, не снимая её блокады, и ударить в тыл наступавшим войскам визиря. У деревни Кулевчи произошло гене­ральное сражение, завершившееся решительным поражением турец­кой армии, которая обратилась в па­ническое бегство. В середине июня капитулировал гарнизон Силистрии, крепость пала.

Русский корпус в 35 тыс. чело­век совершил замечательный пере­ход через Балканские горы. Сначала в непривычную жару, когда казалось, что «плавятся камни», затем в про­ливные дожди, размывшие дороги, с тяжёлой амуницией за плечами, пре­одолевая крутые подъёмы и голово­кружительные спуски, порой падая от изнеможения, русские солдаты упорно двигались по горным перева­лам. Тщетно небольшие отряды ту­рок пытались преградить в горах путь русским полкам — они неук­лонно стремились к цели...

358

 

 

 

КРОВЬ НА АЛМАЗЕ «ШАХ». А. С. ГРИБОЕДОВ КАК ДИПЛОМАТ

Александр Сергеевич Грибоедов (1790 или 1795? —1829) более всего известен нам как выдающийся русский поэт и дра­матург, автор бессмертной комедии «Горе от ума». И немногие знают о том, что он был известным русским дипло­матом. Грибоедов обладал великолепны­ми способностями: говорил на несколь­ких языках, прекрасно рисовал, имел незаурядные музыкальные дарования и талант композитора — известны и до сих пор исполняются сочинённые им валь­сы для фортепьяно. В 1810 г. окончив словесный и юридический факультеты Московского университета, он там же изучал физику и математику. В минуту опасности «грозы двенадцатого года» Александр Грибоедов добровольцем-гусаром отправился на войну. Выйдя в от­ставку, в 1817 г. поступил переводчи­ком в Коллегию иностранных дел и вскоре был назначен секретарём рос­сийской дипломатической миссии в Пер­сии (Иране).

В 1822—1823 гг. Грибоедов служил «по дипломатической части» при глав­нокомандующем русскими войсками на Кавказе генерале А. П. Ермолове.

Во время следствия по делу декаб­ристов выяснилось, что Грибоедов со­стоял членом Северного общества, но никаких антиправительственных деяний не совершал. Сам Александр Сергеевич, будучи арестованным, на следствии всё полностью отрицал, и после шестиме­сячного заточения ему выдали «очис­тительный аттестат» — улик против Грибоедова так и не обнаружили (пре­дупреждённый Ермоловым, он сжёг часть своих бумаг). Осенью 1826 г. Алек­сандр Сергеевич возвратился в Грузию, и вскоре ему поручили ведать связями России с Ираном и Турцией.

Русско-иранская война 1826— 1828 гг. завершилась Туркманчайским миром, заключённым при активном участии Грибоедова. С текстом мирно­го договора он прибыл в столицу, где Ни­колай I устроил ему по русскому обы­чаю торжественную встречу и по-царски наградил. «Государю угодно меня жало­вать четырьмя тысячами червонцев, Ан­ною с бриллиантами (т. е. орденом Святой Анны. — Прим. ред.) и чином стат­ского советника», — сообщал Грибое­дов на Кавказ. В июле 1828 г. Александр Сергеевич был направлен полномочным министром (послом) в Персию с тем, чтобы обеспечить безусловное исполне­ние всех пунктов Туркманчайского до­говора. В октябре он прибыл в Тавриз, где установил дружественные отноше­ния с наследным принцем Аббас-мирзой, сторонником сближения с Росси­ей. Один из современников вспоминал, что Грибоедов успешно противодейст­вовал попыткам англичан восстановить Аббас-мирзу против России и «заме­нял... там единым своим лицом 20-ты­сячную армию».

В декабре 1828 г. русское посоль­ство прибыло в Тегеран. Несмотря на все трудности, сопровождавшие дипло­матическую деятельность Грибоедова, ему удалось удержать Персию от разры­ва отношений с Россией: союз с турец­ким султаном так и не был заключён. Кроме того, русский посланник упорно добивался уплаты очередной «доли» контрибуции, а также в соответствии с договором способствовал возвращению на родину российских подданных.

И всё же враждебность окру­жения шаха по отношению к русской миссии росла с каждым днём. Значи­тельную роль в провоцировании кро­вавой драмы, произошедшей 30 января 1829 г., сыграли английские резиден­ты в Тегеране и первый адъютант шаха, его зять Аллаяр-хан. 29 января на ули­цах, базарных площадях, в мечетях персидской столицы мусульманские фанатики стали призывать «правовер­ных» уничтожать «гяуров» (т. е. нему­сульман) как врагов ислама. В россий­ском посольстве попросили убежище несколько армян, пожелавших возвра­титься на историческую родину. Гри­боедов после уведомления шахских властей разрешил всем репатриантам разместиться на территории посольст­ва, поскольку оказание помощи вхо­дило в круг его обязанностей. Этим он нанёс глубочайшее оскорбление шах­ской семье, свято чтившей законы ис­лама: среди армян были женщины из гарема крупного сановника, а также известный в придворных кругах евнух мирза Якуб. Мальчиком его вывезли из Еревана, оскопили, заставили принять

мусульманство. Со временем он стал служителем (евнухом) шахского гаре­ма. Решение мирзы Якуба, несмотря на его положение при дворе, вернуть­ся в Армению, а фактически — в Рос­сию, до предела накалило обстановку вокруг русской миссии. В одной из ме­четей главный муджтахид (высшее лицо в мусульманской духовной иерар­хии) Месих обратился к огромной тол­пе фанатиков, вооружённых камнями, кинжалами и палками, с призывом на­чать «священную войну» против рус­ских. Мирзу Якуба он объявил отступ­ником от ислама, а Грибоедова — главным зачинщиком этого «вели­чайшего преступления». Разъярённая толпа фанатиков ворвалась на терри­торию российского представитель­ства. Бесчинствуя, она устроила там небывалый погром. Была вырезана вся миссия, за исключением счаст­ливо спасшегося секретаря посольст­ва И. С. Мальцева.

Сначала Фетх-Али-шах попытался обвинить в трагедии самого Грибоедо­ва, полностью отрицая свою причаст­ность к кровавому инциденту. Ходили слухи о разрыве Туркманчайских до­говорённостей, о новой войне с Рос­сией, которая в это время вела тяжё­лые бои с турками. Но до войны дело всё же не дошло: персы были напуга­ны возможными последствиями чудо­вищной провокации, да и Россия не имела сил, чтобы начать военные дей­ствия против Персии.

В Тегеране решили направить к Николаю I специальное посольство, которое возглавил 15-летний внук шаха, сын Аббас-Мирзы, Хозрев-мирза. В Петербурге посольство приняли с почестями и удовлетворились офи­циальными извинениями, принесён­ными от имени шаха, тем более что подкреплялись они щедрыми подноше­ниями русскому двору. Среди подар­ков находился знаменитый, один из крупнейших в мире, огранённый алмаз «Шах». (Ныне его можно увидеть на постоянной выставке Алмазного фон­да России в Оружейной палате Крем­ля.) Таким образом, инцидент на офи­циальном уровне был исчерпан. Сам император заявил Хозрев-мирзе: «Я предаю вечному забвению злополуч­ное тегеранское происшествие».

359

 

 

 

Российские части спустились с горных перевалов на приморскую низменность и с ходу взяли ряд кре­постей и город Бургас. Генерал Ди­бич сообщал в Петербург: «Балканы, считавшиеся непроходимыми в те­чение стольких веков, пройдены ими (русскими воинами. — Прим. ред.) в три дня, и победоносные знамёна Вашего Величества развеваются на стенах Миземврии, Ахиолы и Бурга­са, среди населения, которое встре­чает наших храбрецов как освободи­телей и братьев».

Моральный дух турецких войск был сломлен. На стороне русских в борьбу вступили болгарские опол­ченцы. Генерал П. Д. Киселёв, нахо­дившийся со своими солдатами у Шипкинского перевала, предлагал графу Дибичу двинуться к столице

И. И. Дибич. Гравюра XIX в.

Русские войска переходят Балканы.

360

 

 

 

Болгарии Софии, до которой было рукой подать, но получил отказ, поскольку главнокомандующий опа­сался подъёма национального дви­жения в Болгарии. С иронией и го­речью Киселёв писал другу: «У нас столбы (так у Киселёва. — Прим. ред.) государства нимало не заботятся о пользе России...».

Русская армия продолжала на­ступление: на пути к Константино­полю ей оставалось взять последний оплот турок — Адрианополь, вторую столицу империи. За неделю пройдя 120 км, части армии Дибича внезап­но появились у стен старинной кре­пости, которую ошеломлённые тур­ки сдали без боя. При султанском дворе царила растерянность, почти паника: ведь и на Кавказском фрон­те русские войска овладели к это­му времени хорошо укреплённой крепостью Эрзерум, а затем взяли Байбурт; готовилось наступление на Батум и Трапезунд. Русские аван­гардные отряды вошли в глубь ту­рецкой территории. Их можно бы­ло видеть в нескольких километрах от стен Константинополя.

АДРИАНОПОЛЬСКИЙ МИР

Порта вынуждена была признать своё поражение. Пытаясь предот­вратить взятие русскими войсками Константинополя, султан Махмуд II запросил мира, санкционировав на­чало переговоров в Адрианополе.

Переговоры шли трудно. Султан приказал анатолийскому Осман-паше развернуть на Кавказе против войск Паскевича военную операцию и на­нести им поражение, чтобы русские уполномоченные в Адрианополе бы­ли посговорчивее... Но ничего не вы­шло. На одном из заседаний, когда турецкий представитель Мехмед Садык-эфенди стал более чем настойчи­во возражать против включения в текст договора статьи о судьбах Гре­ции и к тому же потребовал вернуть все (!) занятые Россией в ходе войны земли, царский генерал-адъютант князь Орлов очень твёрдо и недву­смысленно напомнил, чья армия и у ворот чьей столицы находится...

И вот в сентябре 1829 г. в ста­ринном дворце османских султанов, в городе, с которым было связано само рождение Турецкой империи, высокие стороны подписали мир­ный трактат.

Согласно договору, Россия полу­чила устье Дуная с прилегающими островами, на Кавказе — восточное побережье Чёрного моря от Анапы до пристани Святого Николая (Поти), а также территорию Ахалцихского па­шалыка с крепостями Ахалцих и Ахалкалаки. Кроме того, Турция подтвер­дила отказ от претензий на ранее отошедшие к России земли на Кавка­зе. Проливы Босфор и Дарданеллы объявлялись свободными для прохо­да всех иностранных торговых судов, в том числе и российских. Крупным достижением России стало оконча­тельное признание Турцией права русских подданных свободно торго­вать в пределах Османской империи.

Отдельными статьями договора утверждалось право Греции на ши­рокую внутреннюю автономию в соответствии с Лондонской конвен­цией 1827 г. В 1830 г. Греция по ре­шению международной конферен­ции обрела полную независимость.

Дунайские княжества получили право организовать земские войска, причём «Россия приняла на себя ру­чательство в их благоденствии», т. е. получила право вмешиваться в балканские дела, чтобы защищать хри­стиан. Мало того, русские войска до окончания выплаты контрибуции занимали территории Молдавии и Валахии. Мусульманам запрещалось жить и владеть имениями к северу от Дуная.

Шестая статья Адрианопольского договора недвусмысленно подтверждала автономию Сербии и обязывала Турцию «без малейшего отлагательства и со всею возмож­ною точностью» выполнять дого­ворённости, зафиксированные Аккерманской конвенцией. Болгары получили право эмигрировать в Россию, и в 1829—1830 гг. началось их массовое переселение в южные районы империи.

Адрианопольский договор — крупный успех России, позиции

... Когда русскому главнокомандующе­му, генералу Дибичу, удалось выманить турецкую армию из Шумлы и нанести ей страшное поражение (у деревни Кулевчи), дела изменились к лучшему. Дибич двинулся за Балканы и взял Адрианополь, вторую столицу Турции. В то же время в азиатской Турции граф Паскевич успел взять турецкие крепости Карс и Ахалиых и после удачных боёв с турецкой армией занял Эрзерум. Победы русских получили решитель­ный характер, и турки просили мира.

(Из книги

С. Ф. Платонова

«Сочинения

по русской

истории».)

361

 

 

которой на Ближнем Востоке чрезвы­чайно упрочились. Стабилизирова­лись русско-турецкие отношения, торговля на Чёрном море и в Среди­земноморье стала развиваться в бла­гоприятных условиях. Победа России в войне 1828—1829 гг. имела большое историческое значение и для Закав­казья: прекратилась османская экспансия, часть территории, занимае­мой армянским и грузинским народа­ми, присоединилась к России. Однако главным всё-таки было решающее участие России в начавшемся осво­бождении греков, румын, молдаван, болгар, сербов, черногорцев и других балканских народов от многовеково­го турецкого владычества.

КОНСЕРВАТИВНАЯ МЫСЛЬ В РОССИИ НИКОЛАЕВСКОГО ВРЕМЕНИ

В начале XIX столетия, после убийст­ва Павла I и воцарения Александра I, русское общество ожидало начала ли­беральных реформ и приветствовало первые, пусть ещё и очень робкие шаги нового императора и его «мо­лодых друзей» в этом направлении. Конечно же, в России и тогда сущест­вовал значительный общественный

слои, состоявший из высших сановни­ков и помещиков, не желавших ника­ких преобразований. Но чёткая систе­ма политических взглядов у них ещё не сформировалась.

Правда, перед Отечественной войной 1812 года великий русский историк Николай Михайлович Карам­зин, человек консервативных взгля­дов, направил императору записку «О древней и новой России». В ней Ка­рамзин подвергал резкой критике ли­беральный проект государственных преобразований М. М. Сперанского (см. статью «Михаил Михайлович Спе­ранский»), а также доказывал, что не­обходимо сохранить самодержавие в России на вечные времена. Вместо реформ Карамзин предлагал подыс­кать 50 толковых губернаторов и достойных священников, которые поддерживали бы народную нравст­венность. (С точки зрения Карамзина, все недостатки в государстве связаны не с пороками системы, а с отри­цательными качествами отдельных людей — губернаторов, чиновников и т. п. На все посты нужно назначать «хороших», «честных» людей.) Исто­рик отводил особую роль император­ской власти в России. Он считал, что любые попытки ограничить её могут привести к бунтам и анархии. Впо­следствии эти идеи легли в основу консервативных политических тео-

Н. М. Карамзин. Гравюра. 1815 г.

362

 

 

рий, которые разрабатывались многи­ми публицистами и общественными деятелями во второй четверти XIX в.

РАСЦВЕТ КОНСЕРВАТИЗМА В НИКОЛАЕВСКУЮ ЭПОХУ

После завершения Отечественной войны 1812 года общественная ат­мосфера в России изменилась. Ре­форм уже не ждали. В конце прав­ления Александра I торжествовала реакция. Министерство народного просвещения, переименованное в Министерство духовных дел и на­родного просвещения, главную свою цель видело в том, чтобы распро­странять религию, а не просвеще­ние. Было предпринято наступ­ление на университеты — главные, по мнению властей, рассадники «революционного» духа. Ужесточи­лась цензура.

Однако расцвет консерватив­ных политических теорий падает на время, когда восстание декаб­ристов было разгромлено и к вла­сти в 1825 г. пришёл император Ни­колай I. События конца этого года произвели глубокое впечатление на умы современников. Одни считали декабристов героями-освободите­лями, потерпевшими поражение в неравной борьбе. Другие, и среди них значительная часть образован­ного русского общества, ужасну­лись. Даже некоторые из тех, кто разделял идеи декабристов, отверга­ли методы насилия при воплоще­нии любых идей в жизнь. Третьи же не верили в то, что можно «одним махом», путём политического пере­ворота изменить государственный строй России. Выдающийся поэт Ф. И. Тютчев назвал декабристов «жертвами мысли безрассудной». Когда же декабристское движение было окончательно подавлено и на­чались жестокие преследования «бунтовщиков», это угнетающе по­действовало на общество. Против­ники реформ оживились. Много позднее революционер и общест­венный деятель А. И. Герцен писал в своих воспоминаниях «Былое и думы»: «Тон общества менялся наглазно... Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести тёплого слова о родных, о друзьях, которым ещё вчера жали руку, но которые за ночь были взяты. На­против, являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие хуже — бескорыстно».

Царь и его окружение пытались понять и объяснить причины вос­стания декабристов. Естественно, правительственные круги отказы­вались признать, что оно было вы­звано серьёзными, объективными основаниями. Поэтому в манифесте, написанном в день казни пятерых декабристов 13 июля 1826 г., Нико­лай I заявил: «Не в свойствах, не в нравах российских был этот умысел (восстание декабристов. — Прим. ред.). Составленный горстью извер­гов, он заразил ближайшее их со­общество, 'Сердца развратные и меч­тательность дерзновенную, но не проник, не мог проникнуть далее. Сердце России для него было и бу­дет неприступно. Не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных, но свыше совершенствуются посте­пенно отечественные установления,

Николай I. Гравюра по стали.

363

 

 

 

По мысли министра народного просвеще­ния графа С. С. Уварова, среднее образование, даваемое гимназия­ми, должно было составлять удел лишь высших сословий и предназначалось для детей дворян и чиновников. Оно было сделано «классическим», чтобы «основать новейшее русское образование твёрже и глубже на древней образованности той нации, от которой Россия получила и святое учение веры, и первые начатки своего просвеще­ния». Для детей купцов и мешан предназначались уездные училища, причём правительст­во принимало некоторые меры к тому, чтобы лица из этих сословий не попадали в гимназии.

(Из книги

С. Ф. Платонова

«Сочинения

по русской

истории».)

дополняются недостатки, исправля­ются злоупотребления».

Таким образом, по мнению Ни­колая I, главнейшего консерватора в империи, основная беда России со­стояла в «порче нравов», т. е. в рас­пространении либеральных идей, навеянных «мятежным и гибельным духом Запада».

Важнейшим способом борьбы с «порчей нравов» стало насильст­венное искоренение всякого ина­комыслия. В июле 1826 г. было создано III Отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии во главе с генералом А. X. Бенкендорфом. Направления деятельности этого учреждения соответствовали задачам тайной полиции: сыск и следствие по поли­тическим делам, контроль за ли­тературой и театром, борьба со ста­рообрядчеством и сектантством, слежка за иностранцами, приезжав­шими в Россию, и т. д. Особое вни­мание III Отделение уделяло жур­нальной периодике и литературной полемике. Если обнаруживалось, что в каком-то журнале упоминает­ся о революции, либерализме и т. д., Бенкендорф делал «провинивше­муся» издателю внушение. Чтобы получить сведения о состоянии об­щественного мнения, ведомство Бенкендорфа использовало добро­вольных осведомителей, поощряло доносительство, вскрывало личные письма. Ежегодно Бенкендорф пред­ставлял царю отчёты о проделан­ной работе по искоренению рост­ков мятежной вольности. Особенно усилилась карательная деятельность III Отделения после польского вос­стания 1831 г. и в ещё большей сте­пени — после Французской рево­люции 1848 г.

Однако правительство воздей­ствовало на общество не только ре­прессиями. По инициативе сверху некоторые писатели и публицисты взялись за создание политической идеологии, которая смогла бы обос­новать незыблемость существую­щего режима или, выражаясь сло­вами эпиграммы, приписываемой А. С. Пушкину, «необходимость само­властья и прелести кнута».

СЕРГЕЙ СЕМЁНОВИЧ УВАРОВ

Основная же «заслуга» в разработке и формулировании официальной консервативной идеологии принад­лежала Сергею Семёновичу Уварову (1786—1855).

Уваров получил блестящее об­разование. Он серьёзно изучал исто­рию античности и древние языки. В 1801 г. поступил на службу в Колле­гию иностранных дел и вплоть до 1810 г. был дипломатом. Уваров ра­ботал в русских посольствах в Вене и Париже. Во Франции ему довелось познакомиться со многими выдаю­щимися людьми: немецким учёным Гумбольдтом, писателем и мыслите­лем Гёте, французской писательни­цей Жерменой де Сталь.

В 1810 г. Уваров оставил дипло­матическую службу и был назначен попечителем Санкт-Петербургского учебного округа. К этому же време­ни относятся и его первые литера­турные опыты. Он издал несколько брошюр на французском языке, в которых пытался объяснить причи­ны победы России над Наполеоном в войне 1812 года. Уже в своих пер­вых произведениях он начал разра­батывать некоторые идеи, которые впоследствии легли в основу так на­зываемой «теории официальной на­родности». Уваров решительно осуж­дал революцию, или, как он сам писал, «народную анархию».

Рассуждая о причинах неудачи наполеоновского похода на Россию, он отмечал, что русский народ, осо­бенно после сдачи Москвы, вёл «на­циональную войну» и только благода­ря этой «национальной войне» стала возможна победа над французами.

Идеалом для Уварова было еди­нение царя и народа, при этом на­род обладал только одним правом — повиноваться «истинному» царю. Уваров осуждал наряду с революци­ей деспотизм и произвол, выражая надежду, что «цари и народы на могиле Бонапарта совместно прине­сут в жертву деспотизм и народную анархию». Однако после разгрома декабристов порицание деспотизма в публицистических произведениях Уварова отступило на второй план.

364

 

 

 

 

Большой

Кремлёвский дворец. Архитектурный стиль этого здания воплотил в камне основные идеи «теории официальной народности».

Так же как и Бенкендорф, лите­раторы консервативного направле­ния Булгарин, Греч, наконец и сам Николай I, Уваров пришёл к выводу о необходимости бороться с либе­ральным «направлением умов» и вы­двинул идею «умственных плотин». С точки зрения Уварова, чтобы сохра­нить в незыблемости самодержавие, следует искоренять разного рода рассадники инакомыслия, главными из которых он считал университеты. Но в отличие от Бенкендорфа и со­трудников III Отделения Уваров по­нимал, что одними репрессиями делу не поможешь. Нужно было ли­беральным идеям противопоставить новую концепцию — иное представ­ление о месте России в мире, другой взгляд на внутреннее положение в самой стране.

В основе теории Уварова лежа­ло представление об исконных рус­ских национальных началах, делав­ших Россию страной совершенно особенной, не нуждавшейся ни в ка­ком влиянии Запада. В 1833 г. Ува­ров был назначен министром народ­ного просвещения. Через десять лет в своём докладе о деятельности ми­нистерства, поданном императору Николаю I, Уваров писал: «Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений в Европе, при повсеместном распространении разрушительных понятий, в виду пе­чальных явлений, окружавших нас со всех сторон, надлежало укрепить отечество на твёрдых основаниях, на коих зиждется благоденствие, сила и жизнь народная; найти начала, со­ставляющие отличительный характер России и ей исключительно при­надлежащие». Таким образом, новый министр поставил перед собой зада­чу объяснить, чем Россия принци­пиально отличается от Запада, где происходят разного рода социаль­ные катаклизмы, бушуют революции, распространяется «народная анар­хия». И Уваров сделал вывод: «К сча­стью, Россия сохранила тёплую веру в спасительные начала, без коих она не может благоденствовать, усили­ваться, жить». Что же это за спаси­тельные начала?

Ещё только заняв пост минист­ра, Уваров в извещении попечителям учебных округов, в котором объяв­лял им о своём назначении, провоз­гласил: «Общая наша обязанность состоит в том, чтобы народное обра­зование совершалось в соединённом духе самодержавия, православия и народности».

Формула «православие, само­державие, народность», которую час­то называли «уваровской триадой», получила громадную известность и на долгие годы стала краеугольным камнем официальной идеологии. А сама эта идеология впоследствии получила название теории офи­циальной народности. Даже когда Уваров ушёл с поста министра на­родного просвещения, никаких су­щественных изменений в системе государственной идеологии не про­изошло — так она пришлась ко дво­ру царю и его окружению.

«Православие, самодержавие, на­родность» — это не просто лозунг. В каждое из трёх понятий вкладывалось вполне определённое содержание. В

365

 

 

 

СТИХИ

ДРАМАТУРГА

Н. В. КУКОЛЬНИКА,

СТОРОННИКА

«ТЕОРИИ

ОФИЦИАЛЬНОЙ

НАРОДНОСТИ»

Да знает ли ваш пресловутый

Запад,

Что если Русь восстанет на войну,

То вам почудится

седое море,

Что буря гонит на берег противный!

России, как считали Уваров и его последователи, по многим причинам (величина территории, ход исто­рического развития и др.) сложились такие условия, которые позволи­ли стране нормально существовать лишь под властью монарха, причём никаких ограничений самодержавия быть не должно, так как они чрева­ты беспорядком и анархией.

То, что Россия немыслима без православия, для Уварова являлось аксиомой. Он считал православную веру залогом «счастья общественно­го и семейственного». Но религия была важна Уварову и другим теоре­тикам «официальной народности» прежде всего потому, что представ­ляла собой удобный инструмент для идеологического контроля над об­ществом. Любого инакомыслящего гораздо проще объявить еретиком, обвинив в «безверии», чем спорить с ним. Государство усилило наступле­ние на другие конфессии, причём главный удар нанесло по старооб­рядчеству.

Самым сложным понятием была «народность». Дело в том, что изобрёл понятие «народность» отнюдь не Ува­ров. О «народности» писали знамени­тые немецкие философы Кант, Фихте и Гегель, о «народности» говорили русские либералы. Но Уваров и сто последователи под «народностью» подразумевали в первую очередь тер­пение народа, его безропотное по­слушание властям и царю — эти ка­чества Уваров и его последователи считали исконно присущими русской нации. Благодаря таким свойствам народа Россия могла, с их точки зре­ния, благополучно избежать любых потрясений.

У понятия «народность» была и ещё одна сторона. Поскольку Уваров пришёл к выводу, что в самой России причин для каких-либо серьёзных социальных конфликтов нет, то все проявления недовольства представ­ляют собой результат «тлетворного» влияния Запада. Отсюда следовало противопоставление России Запа­ду, утверждение, что Россия лучше, сильнее, могущественнее всех евро­пейских стран вместе взятых. Князь П. А. Вяземский называл подобное восхваление России «квасным патриотизмом».

«Теория официальной народ­ности» в обстановке действительно­го усиления влияния России в мире после победы над Наполеоном поль­зовалась большой популярностью. Только самые дальновидные люди понимали всю опасность такого са­молюбования...

ФАДДЕЙ ВЕНЕДИКТОВИЧ БУЛГАРИН

Ключевыми фигурами на поприще пропаганды официальной политики стали журналисты Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч. Они усердно доказывали, что безусловно верна мысль, выска­занная генералом Бенкендорфом: «Прошлое России — было прекрас­но, её настоящее — более чем вели­колепно, а что касается её будущего, то оно лучше, чем сможет предста­вить самое буйное воображение».

Фаддей Венедиктович Булгарин (1789—1859), по происхождению поляк, был назван отцом в честь руководителя польского националь­но-освободительного восстания Та­деуша (Фаддея) Костюшко. Отец Булгарина принимал активное участие в восстании, и его за это сослали в Си­бирь. Однако прошлое отца не поме-

Ф. В. Булгарин. Гравюра.

366

 

 

 

шало Фаддею поступить в Петербур­ге в Шляхетский корпус, по оконча­нии которого он с 1806 г. служил корнетом в Уланском полку. Во вре­мя войны с Францией 1806—1807 гг. Булгарин получил ранение в живот при Фридланде и вернулся в Россию. Позднее он участвовал в русско-шведской войне, а в 1811 г. оставил службу. После увольнения из армии он был замешан в какие-то тёмные истории. В конце концов, его об­винили в краже. В 1811 г. Булгарин уехал в Варшаву и там вступил во французскую армию. Справедливос­ти ради надо отметить, что поступок Булгарина нельзя безоговорочно на­звать предательством. Его современ­ник писал: «Булгарин был поляк, следственно, переход его (к францу­зам. — Прим. ред.) не был ни бегст­вом, ни изменой». Большинство со­отечественников Булгарина в то время поддерживали Наполеона, на­деясь на то, что он восстановит не­зависимость Польши. Пятно преда­тельства Булгарин не мог (да и не слишком стремился) смыть на про­тяжении всей жизни. Даже для неко­торых его сторонников слова «Булгарин» и «предатель» означали почти одно и то же. На стороне французов Булгарин сражался и во время Оте­чественной войны 1812 года. В со­ставе корпуса маршала Удино он участвовал в действиях против кор­пуса генерала Витгенштейна, при­крывавшего Петербург.

В 1814 г. Булгарин был взят в плен прусскими войсками на терри­тории Франции и вскоре вновь по­селился в России. Здесь ему удалось за короткое время стать весьма пре­успевающим журналистом.

Сначала Булгарин издавал жур­нал «Северный архив», который поз­же был объединён с журналом «Сын отечества» Греча. Фаддей Венедикто­вич, близко знакомый со многими декабристами, после поражения вос­стания 14 декабря решил «послу­жить» правительству. Газета «Север­ная пчела» — Булгарин начал её издавать в 1825 г. — превратилась почти что в рупор III Отделения и Бенкендорфа. Очень скоро и сам Булгарин, и его газета приобрели в образованных кругах русского об­щества самую дурную репутацию, хотя и пользовались большой попу­лярностью у читателей. Булгарина обвиняли (и подчас небезоснова­тельно) в издании статей, заказан­ных правительством, в доноситель­стве и т. п. Критикуя в своей газете те или иные литературные произве­дения, Булгарин руководствовался прежде всего не их художественны­ми достоинствами, а личными отно­шениями с писателем и степенью лояльности последнего к властям. Так, недовольный ростом популяр­ности «Литературной газеты», на страницах которой печатали свои произведения А. С. Пушкин и другие члены его кружка, Булгарин не по­стеснялся после выхода в свет седьмой главы «Евгения Онегина» заявить о «совершенном падении» таланта великого поэта. М. Ю. Лер­монтов написал на Булгарина не­сколько едких эпиграмм. В одной из них он недвусмысленно намекал на былые проступки Фаддея Вене­диктовича и его нынешние отноше­ния с правительством:

Россию продаёт Фадей

Не в первый раз, как вам известно,

Пожалуй, он продаст жену, детей,

И мир земной, и рай небесный,

Он совесть продал бы за сходную

цену,

Да жаль, заложена в казну.

Нравственные качества Фаддея Булгарина вызывали большое сомнение даже у его политических единомыш­ленников. Многолетний сотрудник Булгарина по «Сыну отечества» и «Северной пчеле» Греч писал в сво­их воспоминаниях: «Если бы я знал, каков Булгарин действительно, я ни за что не вошёл бы с ним в связь».

И всё же имя Фаддея Булгарина навсегда останется в истории русской журналистики. Он впервые после Карамзина, который в своё время предпринял подобную по­пытку, превратил издание периоди­ки из занятия интеллектуалов в на­стоящее коммерческое предприятие. Более десяти лет «Северная пчела» не имела серьёзных конкурентов. Од-

Обложка журнала «Сын Отечества». Санкт-Петербург. 1838 г.

367

 

 

нако значительных успехов на из­дательской ниве Булгарину удалось достичь лишь благодаря поддержке III Отделения. В середине XIX в. Булгарин был известен также как автор «нравоописательных» и историче­ских романов. Ещё при жизни Фад­дея Венедиктовича вышло полное собрание его сочинений в семи то­мах. Оно так понравилось царю, что Булгарина наградили брилли­антовым перстнем и объявили ему «высочайшую благодарность». Булгарин в своих романах «Дмитрий Самозванец» и «Мазепа» доказывал, что сила России — в единении на­рода и царя.

Фаддей Булгарин умер в 1859 г. И, по иронии судьбы, сейчас его вспоминают в основном в связи с теми выдающимися деятелями рус­ской культуры, которых он ненави­дел, и в первую очередь — с Алек­сандром Сергеевичем Пушкиным.

НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ ГРЕЧ

А. И. Герцен называл Фаддея Вене­диктовича Булгарина и Николая Ива­новича Греча (1787—1867) «сиам­скими близнецами» — настолько похожими казались ему эти люди и по убеждениям, и по нравственным качествам. Однако в действительно­сти всё было гораздо сложнее.

Дед Н. И. Греча — Иоганн-Эрнст Греч — приехал в Россию из Пруссии во время регентства Бирона и стал здесь именоваться Иваном Михайло­вичем. В молодости Николай Ива­нович был человеком либеральных взглядов. Несколько лет он учился в Петербургском педагогическом ин­ституте, в том самом, о котором воз­мущённо отзывалась княгиня Тугоуховская в «Горе от ума» Грибоедова:

Нет, в Петербурге Институт

Пе-да-го-гический, так, кажется,

зовут:

Там упражняются в расколах

и в безверьи

Профессоры!!

В 1812 г. Греч основал журнал «Сын отечества», в котором сотрудничали многие лучшие представители рус­ской литературы — К. Н. Батюшков, Н. И. Гнедич, А. С. Пушкин, А. С. Гри­боедов, Г. Р. Державин, В. А. Жуковский и др. В «Сыне отечества» публиковали свои произведения и будущие декаб­ристы, например А. А. Бестужев-Марлинский, Ф. Н. Глинка, В. К. Кюхельбе­кер. Греч был одним из первых, кому А. С. Грибоедов читал свою гениаль­ную комедию «Горе от ума».

Николай Иванович активно про­пагандировал тогдашнюю педагоги­ческую новинку — ланкастерскую систему взаимного обучения. Суть её состояла в том, что наиболее успеваю­щие ученики под руководством учите­ля обучали отстающих. В 1819 г. Греч принял участие в создании специаль­ного общества для распространения ланкастерского метода, удобного в первую очередь для просвещения простого народа. В этом обществе Греч сблизился со многими будущими декабристами. В конце 1818 г. ему по­ручили организовать центральную школу, чтобы обучать нижние чины Гвардейского корпуса, а затем назна­чили директором полковых училищ того же корпуса. Власти предержащие с подозрением относились к ланкас­терскому обучению. Когда в 1820 г. произошли волнения в Семёновском

Неизвестный художник.

Литературный вечер у О. И. Сенковского (карикатура). Среди изображённых Булгарин и Греч.

368

 

 

 

полку, правительство обвинило шко­лы, работавшие по ланкастерской системе, в «нездоровом» влиянии на солдат. Греча отстранили от препода­вания. Несколько лет Николай Ивано­вич находился под надзором поли­ции. Тогда-то и стали изменяться его взгляды. Восстание декабристов в 1825 г. Греч встретил уже с явным осуждением. В мемуарах «Записки о моей жизни» он назвал участников восстания «исступлёнными револю­ционерами», «бунтовщиками» и т. п.

Греч написал несколько трудов по грамматике русского языка, не­которые из них стали учебными по­собиями. Был автором двух извест­ных в своё время романов, а также многих так называемых «литератур­ных путешествий» — для современ­ников они представляли познава­тельный интерес. Он также помогал В. И. Далю в составлении знаме­нитого «Толкового словаря живого великорусского языка». Но самое ценное в литературном наследии Греча — это его мемуары. Они яв­ляются ценнейшим источником по истории России первой половины XIX в., особенно по истории лите­ратуры, общественной мысли, об­щественного движения в целом и декабризма в частности.

Сложившаяся в первые годы прав­ления Николая I «теория официаль­ной народности» пережила тяже­лейший кризис во время неудачной Крымской войны, когда выясни­лось, что ни вера, ни самодержавие, ни «народность» не могут спасти Россию от бесславия и поражения. Тем не менее многие идеи офици­альной консервативной идеологии первой половины XIX в. продол­жали жить, и некоторые из них были подхвачены и развиты пос­ледующими идеологами русского консерватизма. Формула «самодер­жавие, православие, народность», созданная при Николае I, оказала громадное влияние на развитие русской общественной мысли.

БУЛГАРИН  И ГРЕЧ

В 1820 г. Греч познакомился с Булгариным, и вскоре началось их со­трудничество. С 1831 г. они вместе редактировали журнал «Север­ная пчела». Сам Греч издавал популярный журнал «Сын отечества». Греч стал одним из главных проповедников консервативных идей, однако пользовался у современников гораздо более высокой репута­цией, чем Булгарин. Если многие литераторы прервали знакомство с Фаддеем, усомнившись в его порядочности, то с Гречем этого не про­изошло. Он поддерживал ровные отношения с Пушкиным и даже пы­тался помирить его с Булгариным, правда безуспешно.

МИХАИЛ ПЕТРОВИЧ ПОГОДИН

(1800—1875)

Выдающийся русский историк Михаил Петрович Погодин родился 11 ноября 1800 г. в Москве в доме на Тверской улице в семье крепостного, служившего домоправителем у графа И. П. Салтыкова. В 1806 г. сын умер­шего графа П. И. Салтыков отпустил Петра Моисеевича Погодина, отца будущего историка, с семьёй «вечно на волю». Погодин всегда помнил о своём «низком» происхождении, и это оказывало влияние на его харак­тер и на отношение к происходящим событиям, даже когда он добил­ся признания в самых высших сфе­рах русского общества.

Погодин окончил Московский университет, и с 1826 г. стал там преподавать всеобщую историю. Вся научная и общественная дея­тельность Михаила Петровича свя­зана с университетом.

В 20-—30-х гг. XIX в. огромной популярностью в русском обществе пользовался Николай Михайлович Карамзин, автор знаменитой «Исто-

369

 

 

рии государства Российского». Хотя Погодин не знал великого историка лично и не был его учеником, он тем не менее чувствовал духовную связь с «отцом русской истории» и считал себя преемником Карамзина. Боль­шое влияние оказали сочинения Ка­рамзина и на формирование по­литических взглядов Погодина. До самой смерти Михаил Петрович ос­тавался убеждённым консерватором.

ПОГОДИН - ИСТОРИК И ЛИТЕРАТОР

Главной сферой интересов Погоди­на-историка была Древняя Русь. Его научные заслуги неоспоримы. Он обнаружил, скрупулёзно изучил и опубликовал множество новых ис­точников: летописей, грамот и т. д. Особенно его привлекала проблема «происхождения Руси». Он был твёр­до уверен в том, что летописная легенда о призвании норманских князей на Русь достоверна. Внима­тельный и дотошный исследователь, Погодин чрезвычайно требователь­но относился к качеству фактиче­ского материала, на котором строи­ли свои гипотезы учёные. А потому сурово и часто справедливо крити­ковал неосновательные теории некоторых известных историков, та­ких, как М. Т. Каченовский, Н, И. Кос­томаров, Д. И. Иловайский, которых отличал не вполне основательный скепсис в отношении исторических фактов: без должных доказательств то одно, то другое объявлялось ими ложью, подделкой, подтасовкой. В 1828 г. он даже подверг критике сво­его кумира Н. М. Карамзина, отметив, что «История государства Россий­ского» — только «великолепный па­мятник языка в нашей словесности» и почти ничего не прибавляет «сво­его» к критическому осмыслению источников, а «взгляд Карамзина во­обще на историю как науку — взгляд неверный». Недостатки историче­ского метода самого Погодина были продолжением его достоинств. Уде­ляя преимущественное внимание изучению отдельных фактов, он так и не создал собственной концепции исторического развития России. И всё же имя Погодина занимает по­чётное место в русской историче­ской науке.

С признательностью вспоми­нали современники и о лекциях Ми­хаила Петровича Погодина в Москов­ском университете. Исторические взгляды учёного по поводу древнерус­ского летописания и начала государ­ственности на Руси оказали сущест­венное влияние на развитие русской общественной мысли в XIX в., легли в основу целого ряда историко-фило­софских концепций.

Заметный след оставил Пого­дин в истории русской литературы и журналистики. На протяжении всей своей жизни он поддерживал зна­комство со многими русскими поэтами и писателями. В 1825 г. он при содействии П. А. Вяземского и А. С. Пушкина выпустил альманах «Урания», в 1827—1830 гг. издавал журнал «Московский вестник», в ко­тором публиковали свои произве­дения Пушкин и другие талантливые русские литераторы. Погодин был автором нескольких художествен­ных произведений. Первое из них — романтическая повесть «Русая коса», написанная в 1825 г. Историческую драму Погодина «Марфа-посадница», посвящённую подчинению Велико-

М. П. Погодин. Гравюра.

370

 

 

 

го Новгорода Московскому государ­ству в XV в., высоко оценил Пушкин. Поэт назвал её «опытом народной трагедии».

Летом 1832 г. Погодин познако­мился с Н. В. Гоголем, когда тот про­ездом останавливался в Москве. Го­голь, серьёзно интересовавшийся историей, одно время даже хотел стать профессором истории в уни­верситете. Писатель нашёл в Погоди­не достойного собеседника. Вскоре они стали близкими друзьями.

М. П. ПОГОДИН О РУССКОМ ЦАРЕ

В 1838 г. в письме к великому князю Алек­сандру Николаевичу, будущему императо­ру Александру II, Погодин писал: «Пусть выдумают Русскому государю какую угод­но задачу, хоть подобную тем, которые предлагаются в волшебных сказках! Мне кажется, нельзя изобрести никакой, кото­рая была бы для него, с русским народом, трудна или, скажу, хоть менее невозмож­на, если бы только на решение её состоя­лась его высшая воля».

ПОГОДИН — ПОЛИТИК

Будучи консерватором, Погодин тем не менее совсем не походил на та­ких беспринципных сторонников казённого консерватизма, как Булгарин. Взгляды Погодина отличались своеобразием. Известный славяно­фил Ю. Ф. Самарин, слушавший его лекции в Московском университете, вспоминал: «До Погодина господ­ствовало стремление отыскивать в русской истории что-нибудь похо­жее на историю народов западных; сколько мне известно, Погодин пер­вый убедил в необходимости разъяс­нения явлений русской истории из неё самой». Учёный считал, что Рос­сия развивается совершенно по-дру­гому, чем страны Западной Европы, о чём свидетельствует вся её исто­рия. По его мнению, Россия должна играть особую, исключительную роль в мире. Поэтому он был убеж­дённым сторонником известной формулы «самодержавие, правосла­вие, народность» (см. статью «Кон­сервативная мысль в России никола­евского времени»). После разгрома Наполеона Россия оказывала на судьбы Европы огромное влияние. Находясь под впечатлением этого влияния, Погодин считал состояние страны блистательным, что далеко не соответствовало истине.

Основой русского могущества он считал беспредельное доверие и преданность народа царю. Самодер­жавный государь для России, по убеж­дению Погодина, есть «Бог земной».

Историк серьёзно интересовал­ся современной ему европейской политикой. Его внимание особенно привлекало положение славянских народов, находившихся под властью Турецкой и Австрийской империй. Он полагал, что если Россия откры­то выступит в защиту «братьев-сла­вян», ей будет обеспечена их полная поддержка. И тогда могучая Россия станет вообще непобедимой. Оце­нивая соотношение сил в Европе, Погодин задавался вопросом: «Спра­шиваю, может ли кто состязаться с нами, и кого не принудим мы к по­слушанию? В наших ли руках поли­тическая судьба Европы и, следствен­но, судьба мира, если только мы захотим решить её».

Чем можно объяснить такое представление Погодина о безгра­ничной мощи России? Ведь в отли­чие от Булгарина и других казённых и «квасных» патриотов Михаил Пет­рович был глубоким и трезвомысля­щим человеком. На его обществен­ную позицию никогда не влияло желание угодить властям предержа­щим — оно ему было чуждо. Вероят­но, истоки этих воззрений Погоди­на следует искать в его детстве и отрочестве. Юные годы будущего историка совпали со временем вели­ких свершений русского народа.

ПОГОДИН — ПРОРОК

Когда Погодину было 12 лет, началась Отечественная война 1812 года. Побе­да России в этой поистине народной войне, блестящие успехи русских войск в Заграничном походе 1813— 1814 гг. вызвали всплеск патриотиче-

371

 

 

 

ских настроений в российском об­ществе. Поэт П. А. Вяземский писал, что «1812 год... останется навсегда знаменательною эпохою в нашей на­родной жизни. Равно знаменательна она и в частной жизни того, кто про­шёл сквозь неё и её пережил».

В основе представлений о мо­гуществе Российской империи, её огромном влиянии в мире лежали по­беды над Наполеоном, поработителем европейских стран. Такое понимание значения России не было поколебле­но ни рядом незаметных для широкой публики дипломатических неудач, ни внутренними потрясениями (выступ­лением декабристов, польским восста­нием и др.). Как и во многих других случаях, ярче всего это отразились в творчестве Александра Сергеевича Пушкина. Строки знаменитого сти­хотворения «Клеветникам России» (1831 г.), написанного по поводу обо­стрения отношений России с евро­пейскими державами во время вос­стания в Польше, перекликаются с мыслями Погодина:

Иль старый богатырь, покойный

на постеле,

Не в силах завинтить свой

измаильский штык?

Иль русского царя уже бессильно

слово?

Иль нам с Европой спорить ново?

Иль русский от побед отвык?

Иль мало нас?..

Жестоким потрясением для истори­ка, как и для всего русского обще­ства, стала Крымская кампания. Во­енные неудачи сильно поколебали его веру в безграничное могущест­во России. Погодин начал задумы­ваться над причинами происходя­щего. Его размышления отразились в «Историко-политических письмах и записках в продолжение Крым­ской войны 1853—1856 гг.». Вдум­чивый наблюдатель, Погодин по­нял, что поражения русской армии не случайны — они связаны с по­роками российского государствен­ного строя, системы управления, общественного порядка.

Уже в октябре 1854 г. Погодин заявил, что нужно сосредоточиться

на внутренних проблемах России. Он предложил для этого конкрет­ные меры: увеличить жалованье низшим чиновникам, чтобы по­кончить со взяточничеством, разъ­едавшим управленческий аппарат; учредить новые пути сообщения (в том числе и железнодорожные); улучшить состояние духовного со­словия; распространить в народе образование (что помогло бы пре­одолеть техническую отсталость России). «Отсутствие образования никогда не было столь ощутитель­но и вместе с тем столь чувстви­тельно, как в наше время», — под­чёркивал историк.

Погодин был решительно не со­гласен с распространённым в высших кругах российского общества мнени­ем, что просвещение народа создаст почву для мятежей и революций. Убе­ждённый в своеобразии историческо­го развития России, историк утвер­ждал, что свойственные европейским странам смуты и революции ей не грозят, а поэтому нужно прекратить подавлять свободомыслие.

Суровой критике он подверг атмосферу льстивого угодничества

Николай I. Литография.

372

 

 

 

 

 

М. П. ПОГОДИН О ЦЕНЗУРЕ

Понимая, что преодолеть недостатки мож­но только путём их свободного обсуждения, Погодин призывал смягчить цензуру. Он считал её «убийственной системой». Михаил Петрович писал: «Власть нужна и священна, но злоупотреблениями своими власть ослаб­ляется гораздо больше, нежели свободными суждениями об её действиях».

вокруг Николая I. Царь не получал сведений о действительном положе­нии дел в стране. По мнению Пого­дина, только гласность могла поло­жить этому конец.

Конечно, сначала историк на­стаивал на умеренности и посте­пенности в преобразованиях. (Он полагал, что «опрометчивая ломка причинит ещё больше вреда».) И тем не менее уже в мае 1855 г. Погодин пришёл к выводу, что царь не может

принимать правильные решения без совета с представителями различных слоёв общества. Михаил Петрович призвал императора созвать некую Земскую думу вроде средневековых земских соборов.

Со временем он начал писать о ключевой проблеме России того времени. — крепостном праве, без отмены которого преобразования в стране были невозможны. В январе 1856 г. он обратился к новому им­ператору Александру II: «Объявите твёрдое намерение освободить по­степенно крестьян, определяя еже­годно известную сумму из государст­венных доходов для выкупа их...».

Настоящий приговор никола­евскому режиму вынес Погодин, убеждённый сторонник усиления могущества Российской империи, в одном из своих последних «Историко-политических писем»: «Преж­няя система отжила свой век».

ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ ЧААДАЕВ

(1794—1856)

«О Чаадаеве уже не однажды заходи­ла речь в нашей литературе, но, веро­ятно, ещё долго нельзя будет сказать, что уже довольно говорили об этом человеке», — писал известный об­щественный деятель, революционер-марксист Г. В. Плеханов в 1908 г. С тех пор прошло много десятилетий. Но о Чаадаеве по-прежнему спорят и раз­мышляют. Кто же такой Чаадаев?

В газете «Московские ведомо­сти», подыскивая подобающие слова к его некрологу, не нашли ничего лучшего, чем написать: «Один из мо­сковских старожилов, известный во всех кружках столицы нашего сто­личного общества».

В 1808—1811 гг., когда Чаадаев учился в Московском университете, о нём говорили и как об известном всем букинистам книжнике, облада­теле редчайших изданий, и как о «лучшем танцовальщике» города.

В лейб-гвардии Семёновском полку, в котором Пётр Яковлевич на­чинал военную службу в мае 1812 г., офицеры долго относились к нему как к чудаку, этакому московскому щёголю, резкому и небрежному в разговоре. Только после военных походов, после Бородина и штыко­вых атак под Кульмом мнение о нём изменилось. «Храбрый, обстрелян­ный офицер... безукоризненно бла­городный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубоким, безусловным уважением и привязан­ностью товарищей и начальства», — писал один из его современников.

В Париж Чаадаев вошёл с орде­ном Святой Анны , но уже офицером Ахтырского гусарского полка. Свой переход в этот полк он объяснил то­варищам желанием пощеголять в красивом мундире...

373

 

 

 

П. Я. Чаадаев. Гравюра.

В 1816 г. его можно увидеть глазами восторженного Пушкина. Офицер лейб-гвардии Гусарского полка, адъютант командира гвардей­ского корпуса И. В. Васильчикова (с 1817 г.), Пётр Яковлевич старше мо­лодого поэта не просто на пять лет, а «на Отечественную войну». Уже тогда Чаадаев, один из образован­нейших людей Петербурга, при­обрёл славу «молодого мудреца».

A. С. Пушкин писал о нём:

Он в Риме был бы Брут, в Афинах

Периклес,

А здесь он — офицер гусарской.

В гостях у Чаадаева Пушкин «покидал свои дурачества» — старший товарищ, «всегда мудрец, а иногда мечтатель и ветреной толпы бесстрастный наблю­датель», учил его ценить «жажду раз­мышлений» и «вниманье долгих дум». «Звезда пленительного счастья» вос­пета Пушкиным именно в послании к Чаадаеву. Только благодаря за­ступничеству влиятельного друга

B. А. Жуковского поэта за вольнолю­бивые стихи отправили не в Сибирь, а на юг.

Этот любимец петербургского высшего света — Le beau Tchaadaef (Красавец Чаадаев), масон (с 1815 г.) высокой степени — был близок к декабристам и в начале 1821 г. при­глашён И. Д. Якушкиным в новое тайное общество (см. статью «Тайные общества декабристов»). Пись­мо Чаадаева к брату Михаилу от 25 марта 1820 г. — ценный источ­ник, характеризующий отношение декабристов к вооружённому вос­станию: «Революция в Испании за­кончилась, король принуждён был подписать конституционный акт 1812 года. Целый народ восстав­ший, революция, завершённая в три месяца, и при этом ни одной капли пролитой крови, никакого разруше­ния, полное отсутствие насилий, одним словом, ничего, что могло бы запятнать столь прекрасное де­ло... Происшедшее послужит отмен­ным доводом в пользу революций». «Отменный довод» многих склонил к участию в заговоре. Самого Ча­адаева этот жребий миновал.

Именно в то время, когда тай­ные общества декабристов присту­пили к подготовке восстания, Пётр Яковлевич оставил службу. Уход Чаадаева со службы (как окажется, навсегда) накануне назначения его флигель-адъютантом императора до сих пор не получил удовлетвори­тельного объяснения. Связывают столь необычный поступок блестя­щего офицера с тем, что Чаадаев доставил Александру 1 известие о возмущении Семёновского полка. То ли император остался недоволен чем-то услышанным от Чаадаева, то ли общество в Петербурге осудило неблагодарную миссию, то ли сам Пётр Яковлевич решил доказать свою независимость в момент взлё­та карьеры. (Он писал своей тётуш­ке Анне Михайловне Щербатовой: «Меня забавляло выказывать пре­зрение людям, которые всех прези­рают».) В любом случае отставка оказалась переломным пунктом в жизни «мыслящего гусара».

Разделив наследственные ниже­городские имения с братом, он от­правился в Англию. Провожавшие его друзья были уверены, что Пьер не вернётся — так часто он говорил о желании поселиться в Швейцарии. Тем не менее в июне 1826 г., по­бывав в Англии, Франции, Италии, Швейцарии и Германии (где знаме­нитый философ Шеллинг после лич­ной встречи отзывался о нём как об

374

 

 

одном из умнейших русских), Чаада­ев отправился обратно в Россию.

Но увидел он уже совсем другую страну — Россию Николая I. Умер Александр, короткой грозой пронёс­ся декабрьский бунт. Многие друзья попали под следствие, были сосланы или казнены. Иным вернулся и сам Чаадаев. Ещё в начале 20-х гг. Пётр Яковлевич заинтересовался литера­турой мистиков. Знакомство с ней он продолжил и за границей. Близ­кий к декабристам либерал превра­тился в философствующего мистика, мнительного и с несколько каприз­ным характером. В Варшаве его жда­ли обыск и допрос по делу декабри­стов, не имевшие, впрочем, других последствий, кроме учреждения тай­ного надзора.

В Москве Чаадаев жил затвор­ником, но вскоре уехал, «больной и грустный», в имение тётки под Дмитровом. Четыре проведённых там года были временем напряжённой ду­ховной работы. Тогда окончательно сложилось мировоззрение Чаадаева, которое философ и литературовед XX столетия М. О. Гершензон назвал парадоксально — «социальным мис­тицизмом». Наиболее полно оно вы­ражено в написанных в то время вось­ми «Философических письмах».

Первое же из них быстро рас­пространилось в списках и стало из­вестно образованному обществу уже в 1829 г. Необычными показались тогда и горькое негодование Чаадаева по поводу отлучённости России от «все­мирного воспитания человеческого рода», и критика национального са­модовольства, духовного застоя, ме­шающих осознанию и выполнению предначертанной России свыше исто­рической миссии. Философ писал: «...раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и За­падом, опираясь одним локтем на Ки­тай, другим на Германию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала духовной природы — вообра­жение и разум — и объединить в на­шей цивилизации историю всего зем­ного шара. Не эту роль предоставило нам провидение. Оказывая нам в сво­ём благодетельном воздействии... оно предоставило нас всецело самим себе,

не пожелало ни в чём вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Опыт времён для нас не су­ществует. Века и поколения протекли для нас бесплодно... Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чём не содействовали движе­нию вперёд человеческого разума, а всё, что досталось нам от этого дви­жения, мы исказили...».

Сам Чаадаев относился к созда­нию «Философических писем» как к важнейшему труду своей жизни: он высказал всё, над чем столько раз­мышлял и что хотел высказать.

Летом 1831 г. Чаадаев появился в московском Английском клубе: пе­риод его затворничества окончился. Пётр Яковлевич начал проповедо­вать свои воззрения. С этого време­ни он — желанный гость московских салонов и гостиных, хозяин скром­ного кабинета в доме на Новой Бас­манной, открытого для всех по по­недельникам с часу до четырёх. К «басманному философу» с охотой приходили и аристократические тузы, и западники, и славянофилы, и все известные иностранцы, посещав­шие Москву в 30—40-х гг. XIX в. «Его разговор и даже одно его присут­ствие действовали на других, как

Предписание министра просвещения

С. С. Уварова, запрещающее публиковать

печатные отзывы на первое

«Философическое письмо».

375

 

 

 

Могила П. Я. Чаадаева

в Донском монастыре.

Москва.

действует шпора на благородную ло­шадь, — писал М. И. Жихарев. — При нём как-то нельзя, неловко было от­даваться ежедневной пошлости».

Публикация первого «Филосо­фического письма» в журнале «Теле­скоп» в октябре 1836 г. вызвала в об­ществе громкий резонанс: целый месяц в Москве и Петербурге спори­ли, высказываясь «за» и «против» Ча­адаева и с нетерпением болельщиков ждали, как отреагируют власти. Вы­сочайшим повелением философа объявили сумасшедшим, ему запре­тили публиковать свои произведе­ния, а его бумаги конфисковали. Припомнили, что психическим рас­стройством страдал дед Чаадаева. Между тем письмо стало известно широким общественным кругам и послужило сильнейшим толчком к формированию важнейших идей славянофилов и западников.

Сам П. Я. Чаадаев к 1836 г. уже пересмотрел свои взгляды: при тех же религиозно-философских по­строениях он делал иной вывод о характере и назначении России. По-прежнему исходя из того, что прошлое России равно нулю, он предсказывал ей великое будущее: оторванность от культурных тра­диций Запада позволяет учиться на

чужих ошибках, отбирать и претво­рять в жизнь лучшие западные идеи, принципы и установления, «Мы пойдём вперёд, и пойдём скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшество­вавших нам», — писал Пётр Яковле­вич в новом сочинении — «Аполо­гии сумасшедшего». Россия должна понять своё предназначение на земле: «решить большую часть про­блем социального порядка, завер­шить большую часть идей, возник­ших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество...».

Нашумевшая история с публи­кацией «Философического письма» была последним внешним событием жизни Чаадаева. Как писал Гершензон, последующие «двадцать лет он про­жил жизнью мудрых, жизнью Канта и Шопенгауэра, в размеренном кругу однообразных интересов, привычек и дел». Всё те же ежедневные посещения Английского клуба, обеды в рестора­не Шевалье, споры в салонах Свербеевых, Елагиной, Орловой... Высо­кий, стройный до худобы, изящный в одежде и манерах, лысый и безусый, словно в противоположность косма­тым и бородатым славянофилам, Ча­адаев одновременно вызывал и уваже­ние как носитель духовной мощи и неприязнь своей вечной, непредска­зуемой оппозицией общественному мнению. Так, он выступил против еди­нодушной хулы гоголевской книги «Выбранные места из переписки с друзьями», проигнорировал торжест­ва по поводу возвращения в Москву защитников Севастополя, а в начав­шуюся эпоху «оттепели» 50—60-х гг. XIX в. скептически отзывался об Алек­сандре II: «Просто страшно за Россию. Это тупое выражение, эти оловянные глаза». Когда смерть была уже близка, Чаадаев объявил, что задумал написать сочинение, «в котором докажет необходимость сохранения в России крепостного права».

Хоронили Чаадаева на Пасхаль­ной неделе в Донском монастыре, и над могилой христианского филосо­фа священник произнёс: «Умерший во Христе брат! Христос воскресе!».

376