вокруг Николая I. Царь не получал сведений о действительном положе­нии дел в стране. По мнению Пого­дина, только гласность могла поло­жить этому конец.

Конечно, сначала историк на­стаивал на умеренности и посте­пенности в преобразованиях. (Он полагал, что «опрометчивая ломка причинит ещё больше вреда».) И тем не менее уже в мае 1855 г. Погодин пришёл к выводу, что царь не может

принимать правильные решения без совета с представителями различных слоёв общества. Михаил Петрович призвал императора созвать некую Земскую думу вроде средневековых земских соборов.

Со временем он начал писать о ключевой проблеме России того времени. — крепостном праве, без отмены которого преобразования в стране были невозможны. В январе 1856 г. он обратился к новому им­ператору Александру II: «Объявите твёрдое намерение освободить по­степенно крестьян, определяя еже­годно известную сумму из государст­венных доходов для выкупа их...».

Настоящий приговор никола­евскому режиму вынес Погодин, убеждённый сторонник усиления могущества Российской империи, в одном из своих последних «Историко-политических писем»: «Преж­няя система отжила свой век».

ПЕТР ЯКОВЛЕВИЧ ЧААДАЕВ

(1794—1856)

«О Чаадаеве уже не однажды заходи­ла речь в нашей литературе, но, веро­ятно, ещё долго нельзя будет сказать, что уже довольно говорили об этом человеке», — писал известный об­щественный деятель, революционер-марксист Г. В. Плеханов в 1908 г. С тех пор прошло много десятилетий. Но о Чаадаеве по-прежнему спорят и раз­мышляют. Кто же такой Чаадаев?

В газете «Московские ведомо­сти», подыскивая подобающие слова к его некрологу, не нашли ничего лучшего, чем написать: «Один из мо­сковских старожилов, известный во всех кружках столицы нашего сто­личного общества».

В 1808—1811 гг., когда Чаадаев учился в Московском университете, о нём говорили и как об известном всем букинистам книжнике, облада­теле редчайших изданий, и как о «лучшем танцовальщике» города.

В лейб-гвардии Семёновском полку, в котором Пётр Яковлевич на­чинал военную службу в мае 1812 г., офицеры долго относились к нему как к чудаку, этакому московскому щёголю, резкому и небрежному в разговоре. Только после военных походов, после Бородина и штыко­вых атак под Кульмом мнение о нём изменилось. «Храбрый, обстрелян­ный офицер... безукоризненно бла­городный, честный и любезный в частных отношениях, он не имел причины не пользоваться глубоким, безусловным уважением и привязан­ностью товарищей и начальства», — писал один из его современников.

П. Я. Чаадаев. Гравюра.

В 1816 г. его можно увидеть глазами восторженного Пушкина. Офицер лейб-гвардии Гусарского полка, адъютант командира гвардей­ского корпуса И. В. Васильчикова (с 1817 г.), Пётр Яковлевич старше мо­лодого поэта не просто на пять лет, а «на Отечественную войну». Уже тогда Чаадаев, один из образован­нейших людей Петербурга, при­обрёл славу «молодого мудреца».

A. С. Пушкин писал о нём:

Он в Риме был бы Брут, в Афинах

Периклес,

А здесь он — офицер гусарской.

В гостях у Чаадаева Пушкин «покидал свои дурачества» — старший товарищ, «всегда мудрец, а иногда мечтатель и ветреной толпы бесстрастный наблю­датель», учил его ценить «жажду раз­мышлений» и «вниманье долгих дум». «Звезда пленительного счастья» вос­пета Пушкиным именно в послании к Чаадаеву. Только благодаря за­ступничеству влиятельного друга