АДМИРАЛ УШАКОВ. «ПОБЕДИТЕЛЬ ВСЕХ НЕПРИЯТЕЛЕЙ РОССИИ НА МОРЯХ...»

(1745—1817)

Безумно храбрый, обладатель благо­роднейшего сердца, грубоватый в об­ращении — вот образ Фёдора Фёдо­ровича Ушакова, запомнившийся его современникам. Напоминать, что этот человек — адмирал, так же излишне, как пояснять, что Пушкин — поэт. Многое роднит Ушакова с Суворовым, сердечно его любившим. Оба они — герои русско-турецких войн и первой войны России с Францией; оба — со­здатели школы полководческого ис­кусства, из которой вышли фельд­маршал Кутузов и адмирал Сенявин; оба — непобедимы.

ЮНОСТЬ ФЛОТОВОДЦА

Ушаков родился в 1745 г. в семье небогатых тамбовских дворян. В XVIII в. мальчиков из дворянских семей уже с детских лет было принято записывать «в службу». Отец Фёдора, зачитывавшийся на досуге «Записка­ми о Свейской войне» Петра I и мод­ными приключенческими романами о пиратах, с большими усилиями добился, чтобы его сына зачислили мичманом в морской экипаж. По­следующие звания присваивались по мере взросления ребёнка и в нема­лой степени зависели от связей при дворе и размеров взяток чиновни­кам. Так или иначе, в 17 лет младший Ушаков стал капитан-поручиком. Вскоре молодой человек прибыл в Санкт-Петербург и поступил в Морской кадетский корпус. По окончании учёбы он получил диплом с от­личием и эполеты бригадира.

Председатель Тайной канцеля­рии Андрей Иванович Ушаков до­бился назначения своего внучатого

202

 

 

 

племянника Фёдора командиром императорской яхты «Штандарт». Служба не была обременительной — Екатерина II редко совершала мор­ские прогулки. Каюта 20-летнего ка­питана постепенно превратилась в своего рода учебный класс, куда за­просто заходили младшие офицеры, чтобы обсудить новинки мировой военно-морской тактики.

Когда началась русско-турец­кая война 1768—1774 гг., Фёдор Ушаков подавал на имя генерал-ад­мирала А. Г. Орлова один рапорт за другим с просьбой перевести его на боевые корабли, которые спешно готовились к походу в Средиземное море. В это же время он стал часто посещать один из них — новейший фрегат «Африка», которому долго не могли подобрать командира. Не желая ссориться с императрицей, которая по-прежнему благоволила к председателю Тайной канцеля­рии и едва ли желала подвергать опасности его молодого родствен­ника, Орлов каждый раз отвечал отказом. Тогда Фёдор Ушаков обра­тился к своему непосредственному начальнику — вице-адмиралу Са­муилу Карловичу Грейгу. Грейг уговорил главнокомандующего напра­вить настойчивого юношу на «ти­хий» участок, в Донскую флотилию, командовать галерной ротой. Бле­стящие победы русских военных моряков над турецким флотом в Хиосском проливе и при Чесме Ушаков изучал по картам. Он пы­тался представить себя на месте из­вестных флотоводцев — Орлова, Спиридова или Грейга — и, как пра­вило, не находил у них серьёзных тактических промахов.

Уже после войны во время одной из своих поездок в Керчь, ставшую базой строившегося Черноморского флота, князь Г. А. Потёмкин при раз­боре неудачно прошедших в июне 1775 г. учений отметил верные и сме­лые суждения бригадира Ушакова. Фё­дор Фёдорович был назначен коман­диром нового фрегата. Теперь сам всесильный фаворит пристально сле­дил за своим подопечным, которому в Петербурге так и не могли простить уход с императорской яхты. Однако корабль под вымпелом Ушакова неиз­менно оказывался первым в учебных походах и артиллерийских стрельбах. В обход Адмиралтейства Григорий Александрович уже через пять лет доверил талантливому офицеру ста­рый 56-пушечный линейный корабль «Виктор». Одновременно Потёмкин пригласил его на корабельные верфи в Херсоне, где закладывалась серия линейных кораблей «Слава Екатери­ны». Ушаков вникал во все тонкости

Здание

Адмиралтейства в Петербурге.

Сражение

у острова Фидониси.

203

 

 

Линейный корабль «Святой Павел».

строительства и, убедившись в том, что лес ставится сырой, приказал об­шить днище «Святого Павла» (корабль не имел тогда капитана) медными листами, чтобы предохранить его от гниения. Именно на этот корабль он и был назначен командиром. Матро­сов и боцманов Фёдор Фёдорович на­бирал и учил сам. Они платили ему признательностью, уважением и ис­кренней преданностью.

ПЕРВЫЕ ПОБЕДЫ

Обострение противоречий между Россией и Турцией вскоре привело к новой русско-турецкой войне 1787— 1791 гг. В это время Ф. Ф. Ушаков на­ходился в Севастополе в должности командира авангарда флота.

В начале войны главные силы русского Черноморского флота бы­ли сосредоточены у мыса Калиакрия. Однако из-за сильного шторма часть линейных кораблей пере­дового отряда пошла ко дну, дру­гая — выбросилась на берег; Погиб­ла треть Черноморского флота. Корабль Ушакова «Святой Павел» с поломанными снастями вернулся в Севастополь исключительно благо­даря хладнокровию своего коман­дира и выучке команды.

Получив сообщение Потёмкина о несчастье, Екатерина II вознамери­лась повторить поход кораблей Бал­тийского флота в Средиземное море, как это было в предыдущую русско-турецкую войну. Она пригласила графа А. Г. Орлова-Чесменского на аудиенцию, чтобы поручить опыт-

204

 

 

ному флотоводцу возглавить флот. Алексей Григорьевич в резкой фор­ме напомнил императрице библей­скую истину о том, что «нельзя влить молодое вино в старые мехи», и ска­зал, что напуганная победами Рос­сии Европа не допустит второй экс­педиции, подобной той, которая закончилась Чесменским разгромом турецкого флота. Лучше, советовал он, отправить в Севастополь опыт­ных моряков с Балтики. Разгневан­ная Екатерина немедленно подпи­сала указ об отставке Орлова, что означало ссылку прославленного ад­мирала и дипломата в его подмос­ковное имение. Однако прозорли­вость опального вельможи вскоре подтвердилась — Швеция объявила России войну.

Капудан-паша Османской импе­рии Гассан-бей, во время Чесменско­го сражения выплывший с саблей в зубах из-под обломков своего кораб­ля «Реал-Мустафа», мечтал восстано­вить свою славу Крокодила Морских Сражений, померкшую после пораже­ния при Чесме. Он был уверен, что в России не осталось достойных про­тивников. Потрясённый потерей са­мых мощных кораблей, командующий Черноморским флотом адмирал Войнович боялся даже вывести оставшие­ся корабли из гавани на внешний рейд, забрасывал императрицу моль­бами о разрешении отвести их в Азов­ское море, чтобы сохранить уцелев­шую часть флота. Потёмкин своей властью приказал Ушакову действо­вать в случае необходимости само­стоятельно. От классических прин­ципов боя параллельными линиями следовало решительно отказаться из-за отсутствия в Севастополе достаточ­ного количества кораблей. Долгими бессонными ночами Ушаков делал расчёты новых тактических приёмов, которые в целом сводились к тому, что строй кораблей противника рас­секали под прямым углом, флагман­ский корабль обязательно подвергали атаке, а артиллерию применяли в ос­новном на дистанции прямого пора­жения.

В июле 1788 г. громадный флаг­ман «Капудание», на котором разве­вался флаг самого Гассан-бея. вёл к Очакову 17 турецких линейных ко­раблей. У острова Фидониси они встретились с авангардом русского флота — отрядом кораблей «Святого Павла», который издали поддержива­ли основные силы Черноморского флота. Турки намного превосходили русские силы в кораблях и орудиях. Идти на абордаж, имея 4 тыс. матро­сов против 10 тыс. неприятеля, было безумием. Тем не менее Ушаков сде­лал манёвр, создавший у противни­ка впечатление, что строй русских кораблей идёт на сближение с бор­тами его головных судов. Турки пре­кратили стрельбу, поскольку посы­лаемые ими ядра стали перелетать через русские корабли, и собрали команду на палубах для абордажно­го боя. В этот момент, убрав паруса и уменьшив скорость, Ушаков при­казал бить в упор по бортам не­приятельских кораблей. Последние, «потеряв ветер», сбились в кучу, и русские снаряды буквально сметали людей с палуб. Гассан-бей попытал­ся помочь им, издали открыв огонь по «Святому Павлу». Но произошло то, на что и рассчитывал Фёдор Фё­дорович: эти снаряды попадали в бо­лее высокие турецкие корабли, ко­торые кольцом закрывали русские парусники, ведущие непрерывный огонь. В результате два вражеских фрегата загорелись и пошли ко дну. Турецкий адмирал был вынужден отдать команду о возвращении. В Стамбуле на пирсе его ожидали возмущённые вдовы тех, кто был рас­стрелян своими же пушками. Что касается потерь русских, то после переклички в команде Ушакова не оказалось ни одного убитого.

Вскоре последовала победа рус­ских в Керченском проливе и у Гаджибея. Отныне имя Ушак-паши, т. е. Ушакова, произносили в Стамбуле со страхом и пугали им непослушных детей.

В 1790 г. Екатерина II лично вручила Фёдору Фёдоровичу Ушако­ву эполеты вице-адмирала и патент командующего Черноморским фло­том. На него возлагалась ответствен­ная задача — поддерживать войска Суворова, ведущие наступление в ду­найском княжестве Валахия.

Медаль за участие в Роченсальмском бою со шведской эскадрой в августе 1789 г.

205

 

 

В. Илюхин.

Встреча

А. В. Суворова

и Ф. Ф. Ушакова

в Севастополе.

В конце лета 1790 г. у Тендровской косы была сосредоточена турецкая эскадра, в которую входи­ли 14 линейных кораблей, 8 фрега­тов и 23 вспомогательных судна. Она должна была загородить русским вход в устье Дуная. Адмирал Сеид-бей находился на «Капудание». Полу­чив сообщение о появлении турец­ких кораблей, Ушаков немедленно покинул Севастополь, чтобы нанес­ти удар по эскадре неприятеля. Не меняя походного построения в три колонны, он на всех парусах мчался на турецкие суда. Турки ждали, когда русский командующий расставит корабли в линию. Но Ушаков, не снижая скорости, поднял флажный сигнал: «Сосредоточить атаку на пе­редовых неприятельских судах». Ту­рецкий флагман в считанные ми­нуты был атакован с двух сторон «Святым Павлом» под флагом Уша­кова и «Святым Петром» капитана

1 -го ранга Сенявина, которые с рас­стояния ружейного выстрела откры­ли сокрушительный огонь. Пере­пуганные турки, сбрасывая в воду пушки, чтобы увеличить скорость, смогли оторваться от русских. Уша­ков следовал за ними, пока не насту­пила ночь. Несмотря на то что ветер утих, турецкие моряки, бездумно следовавшие букве устава, убрали паруса и бросили якоря. Ушаков же положил корабли в дрейф, и их сно­сило течением в сторону турецких парусников. Утром он с близкой дис­танции вновь атаковал неподвиж­ную эскадру противника. Первым погиб корабль «Капудание», подож­жённый с кормы фрегатом «Святой Андрей», 66-пушечный «Мелеки-Бахри» и три галеры выбросили белый флаг. Третий линейный корабль опрокинулся при попытке сманевриро­вать. Потери русских моряков в бою у Тендры составили 20 человек.

206

 

 

 

БИТВА У МЫСА КАЛИАКРИЯ

Окончательную победу Черномор­ский флот одержал в 1791 г. у мыса Калиакрия. Султан потребовал от Гассан-бея и его флагмана адмирала Сеид-бея уничтожить наконец флот русских, а Ушак-пашу привезти в Стамбул в специально сделанной де­ревянной клетке. Между тем Ушаков, имея в своём распоряжении всего 16 линейных кораблей и 2 фрегата, ата­ковал огромный турецкий флот, на­считывавший 18 линейных кораблей и 17 фрегатов. В отчёте императри­це Фёдор Фёдорович так описывал это сражение: «Наш же флот всею линией передовыми и концевыми кораблями совсем его окружил и производил с такой отличной живо­стью огонь, что, повредя много в мачтах, стеньгах, реях и парусах, не считая великого множества пробоин в корпусах, принудил укрываться многие корабли один за другого, и флот неприятельский при начале ночной темноты был совершенно уже разбит до крайности, бежал от стесняющих его беспрестанно рос­сийских кораблей стеснённой кучей под ветер...». Только августейший указ императрицы о прекращении боевых действий в связи с началом мирных переговоров, доставленный Ушакову на быстроходной бриган­тине, спас турок от полного разгро­ма. Османская империя лишилась флота на Чёрном море. Потери же русских составили 17 человек убиты­ми и 28 ранеными.

ШТУРМ КОРФУ

После смерти Екатерины II её сын император Павел I стал искать союз­ников, чтобы остановить экспансию Французской Республики. Талантли­вый французский полководец Напо­леон Бонапарт начал перекраивать политическую карту Европы. Когда вся Северная Италия, занятая фран­цузами, превратилась в Цизальпин­скую Республику и французские сол­даты высадились на Ионических островах и в Египте, турецкий султан Селим III обратился в Санкт-Петербург с предложением организовать антифранцузскую коалицию. Россия ответила согласием, хотя её интере­сам пока ничего не угрожало. К ним немедленно присоединились Авст­рия и Англия, по просьбе которых русская армия под командованием Суворова была отправлена в Север­ную Италию, а черноморская эскад­ра Ушакова прибыла на берега Бос­фора. Султан лично встречал Фёдора Фёдоровича, наградил его высшим воинским орденом и оказал ему вы­сочайшие почести. Ушаков писал императору: «Во всех местах оказаны мне отличная учтивость и благоприятство, также и доверенность не­ограниченная». Под командование российского вице-адмирала посту­пили 15 линейных кораблей, а капудан-паша Кадыр-бей поклялся бес­прекословно подчиняться Ушакову. Осенью 1798 г. русско-турец­кий флот осадил остров Корфу — сильнейшую крепость Ионического архипелага, которую занимал зна­чительный по численности фран­цузский гарнизон. Первый консул Франции генерал Бонапарт в своём приказе командиру крепости генера­лу Шабо напоминал, что тот стоит перед «средиземноморскими воро­тами на Балканы». Стремясь взять по­больше боеприпасов и солдат для

Адмирал

Ф. Ф. Ушаков.

207

 

 

 

десанта, Ушаков сократил до мини­мума запасы продовольствия. В этом сказалось отсутствие навыков даль­них походов. Вскоре русские моряки и солдаты стали страдать от голода. Надежда на то, что турки организу­ют снабжение флота, не оправда­лась. И Ушаков решился на то, что до сих пор считалось невозможным, — взять хорошо укреплённую цитадель штурмом с моря.

Ночью на побережье острова были высажены 500 десантников. Ког­да рассвело, корабли открыли огонь, поддерживая поднявшихся в атаку солдат и матросов. Во второй волне наступавших бежали турки с больши­ми мешками — в них они складывали отрезанные головы убитых француз­ских солдат: их числом измерялся личный героизм турецкого воина и определялся размер его будущей премии от капудан-паши. Это сде­лало сопротивление французов более ожесточённым. Генерал Шабо приказал отбиваться до тех пор, пока к берегу не пристанет ялик с русским ад­миральским вымпелом. Свою саблю он сдал лично Ушакову. В знак уважения к доблести и храбрости французов Фёдор Фёдорович вернул генералу оружие и попросил его быть гостем на «Святом Павле». Вице-адми­рал решительно пресёк бесчинства турок, расстреляв нескольких мародё­ров и напомнив Кадыр-бею, кто из них двоих уполномочен султаном быть старшим.

После освобождения Корфу Ушаков столкнулся с нелёгкой дип­ломатической проблемой — антитурецкими настроениями ионических греков, не желавших возвращаться в подданство султана. И хотя никаких письменных инструкций из Михай­ловского замка, резиденции Павла I, Фёдор Фёдорович не имел, он вы­двинул идею создания Греческой Республики Семи Островов, которая при поддержке России должна была получить автономию в составе Ос­манской империи или в крайнем случае — российский протекто­рат (покровительство с оттенком политической зависимости). Кадыр-бей донёс об этом Селиму III,

который в свою очередь заявил про­тест Петербургу, Ушакову было мяг­ко предписано заниматься «своими делами».

Победа при Корфу имела ог­ромное значение. Когда 30 сентября 1799 г. корабли русско-турецкой эс­кадры бросили якоря недалеко от Рима, в Остии, и был высажен десант в 500 человек, 3-тысячный француз­ский гарнизон капитулировал. Рус­ским морякам пришлось защищать итальянцев от отрядов иезуитов — «армии Святой веры» кардинала Руффо. Его солдаты убивали всех подоз­реваемых в сочувствии республи­канским порядкам, подобным тем, которые утвердились тогда во Фран­ции. Одновременно русские защища­ли пленных французов от англичан и турок. Это привело к обострению от­ношений между Ушаковым и англий­ским адмиралом Нельсоном, которо­му премьер-министр Великобритании Уильям Питт-младший прямо предпи­сывал всемерно ослаблять влияние России в Италии и Греции. Фактиче­ски русским был предъявлен ультима­тум: или подчиниться английским оккупационным законам, или уйти. Ушаков отдал приказ привести рус­ские корабли в боевую готовность. Нельсону ничего не оставалось, как сделать то же самое.

Исход противостояния решил­ся в высших сферах: оскорблённый откровенным пренебрежением Ве­ны и Лондона к российским вой­скам, решившим судьбу кампании 1799 г., Павел I вышел из антифран­цузской коалиции и отозвал Суво­рова и Ушакова на родину. Одно­временно Россия начала активную дипломатическую подготовку к за­ключению военно-политического союза с Францией, что грозило вой­ной между бывшими союзниками. Русские корабли покинули Италию.

Воцарение Александра I обер­нулось для гениального русского флотоводца неожиданной отстав­кой. На этом настаивали английские, австрийские и турецкие послы при согласовании условий восстановле­ния дипломатических и экономиче­ских отношений между Россией и её бывшими партнёрами по антифран-

Капрал пехотного полка.

208

 

 

 

цузской коалиции. Могучую державу пытались ослабить, лишив её талант­ливых полководцев и флотоводцев. В блеске гения Суворова и Ушакова трудно было различить военный та­лант Кутузова и Багратиона, Сенявина и Лазарева, а также многих других, воспитанных их примером. Краткий пенсионный аттестат адми­рала, собственноручно написанный императором, начинался просто:

«Победителю всех неприятелей Рос­сии на морях графу Ушакову Фёдо­ру Фёдоровичу,..».

Так в зените своей славы не­победимый Фёдор Фёдорович Уша­ков расстался с оперёнными бе­лоснежными парусами родными линейными кораблями, фрегатами и галерами на Севастопольском рейде, которые салютовали ему на прощание орудийными залпами...

РАЗДЕЛЫ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ И ВОССТАНИЕ ТАДЕУША КОСТЮШКО

УПАДОК РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

Слияние Польского королевства и Великого княжества Литовского в единую Речь Посполитую в 1569 г. давало полякам поистине историче­ский шанс объединить славянские народы, населявшие оба государст­ва. Но эта возможность так и оста­лась неиспользованной.

Речь Посполитая на протяже­нии своего более чем двухвекового существования была лоскутной дер­жавой; королевская власть не могла прочно связать области страны, весьма различные по своим поли­тическим, религиозным традициям и преобладающему национальному элементу. Ещё менее способностей проявили польские монархи и пра­вительства в организации отпора внешнему неприятелю. В тяжёлой, изнурительной борьбе на юге против Османской империи на одну победу войск Речи Посполитой приходилось по два разгрома. Шведы также несколько раз вторга­лись в польские и литовские пре­делы, оккупируя целые области. Баланс успехов и неудач на россий­ской границе к исходу XVII в. сложился явно не в пользу Речи Посполитой.

Ещё в конце XV в. при польском короле Яне Ольбрахте был выдвинут проект переселения Тевтонского ор­дена из Прибалтики в Причерно­морье для защиты Польши от татар. Предполагалось, что в этом случае Орден превратится из противника в союзника и помощника Польши. Вместо этого с 1525 г. великий ма­гистр Тевтонского ордена Альбрехт Гогенцоллерн стал наследственным правителем мощного Прусского гер­цогства, основав династию, которая спустя 250 лет в числе прочих со­крушила Речь Посполитую. Ошибка польского короля Сигизмунда I Ста­рого, допустившего возвышение Аль­брехта Гогенцоллерна, привела к тому, что на польских границах поя­вилось новое государственное обра­зование, враждебное по отношению к Речи Посполитой и со временем становившееся всё сильнее и опас­нее. Одновременно на юго-западной границе Польши мощную угрозу представлял ещё один её сопер­ник — Австрия, где правила дина­стия Габсбургов. Отношения между Речью Посполитой и Россией тради­ционно сводились к двум состояниям: война или подготовка к ней.

209

 

 

 

Король Станислав Август. Копия с гравированного портрета работы Пихлера.

Таким образом, к началу XVIII в. Речь Посполитая оказалась в окруже­нии отнюдь не питавших к ней сим­патии соседей, и раздел её между ними был делом времени. Политиче­ская слабость страны в XVIII в. была уже очевидной, а в столь небла­гоприятной внешнеполитической обстановке это было уже непозво­лительной роскошью: удивительно не то, как стремительно рухнуло в конце концов ранее могущественное государство, а то, как долго оно про­существовало, имея на всех рубежах агрессивных противников.

В российской науке до самого последнего времени преобладало мнение, что процесс раздела Поль­ши длился всего 23 года (1772 — 1795 гг.). Однако это не совсем так, и современные польские исследова­тели Томаш Цегельский и Лукаш Кандзеля считают, что временем разделов Польши был весь XVIII в., выделяя два этапа: предысторию (1700—1763 гг.) и сами разделы (1764—1795 гг.).

На фоне соседних государств Польша XVIII в. выглядела очень странно. Те представляли собой аб­солютные монархии, в Польше же бушевали шляхетские (дворянские) вольности. Ещё в 1501 г., при вступ­лении на польский престол великого князя литовского Александра Казимировича, был узаконен так называемый «Мельницкий привилей», по которому король объявлялся не ина­че как главой верхней палаты поль­ского сейма. Королю даже можно было отказать в повиновении, если он нарушит обязательства и будет править как тиран. В 1505 г. сейм по­становил, что в Польском государст­ве не должно быть установлено ни­чего нового (лат. nihil novi) без совместного соизволения двух его законодательных палат — сената и посольской избы. Мало того, поряд­ки польского сейма выработали ещё одну всемирно известную латинскую формулу — liberum veto, которая означала, что даже при одном голо­се против решение сейма по тому или иному вопросу не принималось! В конце концов демократизм поля­ков включил в себя и выборы коро­ля на сейме. В результате со второй половины XVI в., с прекращением ди­настии Ягеллонов, страну сотрясали многочисленные «бескоролевья». Рядовой шляхтич чувствовал себя солью земли и гордо бряцал своей саблей, даже если сам пахал землю, подобно крестьянину. Он мог демон­стративно не пойти на войну, развя­занную королём, мог пойти на того же несчастного короля военным по­ходом с такими же смельчаками, как он (это называлось «конфедерация»), мог без всякого королевского разре­шения пойти войной на соседние дер­жавы (вспомним, сколько польских отрядов служило в России при двух Лжедмитриях — король Сигизмунд III их туда не посылал, пока сам в 1609 г. не ввязался в войну).

С самого начала XVIII в. поль­ская политика шла от поражения к поражению. Судьба Речи Посполитой была предопределена ещё в ходе Северной войны (1700—1721 гг.), когда Россия, могущество которой уже намного превосходило силы Речи Посполитой, предоставила по­следней гарантии соблюдения шля­хетских вольностей и в ответ потре­бовала сокращения армии до 24 тыс. человек. Полякам оставалось молча покориться. 1 февраля 1717 г. состо­ялся знаменитый «немой сейм», где слова не дали никому, кроме открыв­шего заседание и чтеца, огласивше-

210

 

 

 

го законопроект о принятии россий­ских условий.

В 1733 г. взошёл на польский престол саксонский курфюрст Ав­густ III, который принял «польское наследство», находившееся в пла­чевном положении. Регулярной ар­мии не было, финансовая система практически бездействовала. Дело дошло до того, что три предприим­чивых берлинских банкира Ефраим, Ицик и Изаон наводнили всю Речь Посполитую таким количест­вом фальшивой монеты с профи­лем короля Августа III, что число «ефраимок» практически сравня­лось с количеством подлинных де­нег, выпускаемых на государствен­ных монетных дворах.

ПЕРВЫЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

Роковую роль в истории польского государства сыграло опрометчивое назначение в 1757 г. послом в Россию красивого и обаятельного 25-летнего молодого человека Станислава Авгу­ста Понятовского, завоевавшего сим­патии российского императорского двора. Екатерина II, придя к власти, энергично принялась вершить судьбы поляков. Уже в феврале 1763 г. она за­думалась о возможности заменить на польском троне саксонскую дина­стию, последний представитель кото­рой король Август III занимал его уже целых 30 лет. 5 октября 176З г. Ав­густ III скончался, трон освободился, и в 1764 г. 32-летний ставленник рус­ского двора Станислав Август Понятовский стал королём.

Едва Станислав Август попытал­ся провести кое-какие робкие рефор­мы, как последовал грубый окрик из Берлина и Санкт-Петербурга. Россий­ское правительство потребовало урав­нять в правах христиан-некатоликов (так называемых диссидентов, проще говоря, инакомыслящих) с католика­ми. 24 февраля 1768 г. между Россией и Польшей был подписан Варшавский договор, по которому права диссиден­тов расширялись, а Россия обязалась гарантировать шляхетские вольности.

Но внутри Польши неуклонно росло недовольство и Станиславом Авгу­стом, и Екатериной Великой, и её по­слом в Варшаве князем Репниным, который самых злейших «врагов Рос­сии» просто арестовывал на месте.

Буквально через несколько дней в ответ на Варшавский договор в го­родке Бар была создана конфедера­ция для борьбы против короля и российского вмешательства в дела Речи Посполитой. В 1769—1770 гг. Австрия, Пруссия и Россия совмест­но выступили против барских кон­федератов, причём австрийцы не­медленно захватили часть польской территории. Российское правитель­ство какое-то время ещё колебалось, но, после того как Австрия, исполь­зовав растерянность Польши перед лицом объединившихся соседей, заявила свои права на так называе­мые Ципские земли, Екатерина II со­чла нужным активизировать свою политику в отношении Польши.

5 августа 1772 г. была подписа­на Петербургская конвенция, вклю­чившая в себя три двусторонних акта: между Пруссией и Россией, Россией и Австрией, Австрией и Пруссией. Россия получила тер­риторию к востоку от Западной Двины, Друти и Днепра площадью около 93 тыс. км² с населением при­мерно 1 млн. 200 тыс. человек и го­родами Полоцк, Витебск, Моги­лёв, Гомель. Австрии же отошла юго-западная часть Речи Посполитой с городами Львов и Краков, площадью 83 тыс. км², с населени­ем 2 млн. 650 тыс. человек. Пруссии досталось всего 36 тыс. км² Север­ной Польши, но она достигла глав­ного — соединила свои земли с Восточной Пруссией и теперь мог­ла полностью контролировать поль­скую торговлю на Балтике.

ВТОРОЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

Потеряв часть территории, Речь Посполитая попыталась восстановить их. За 21 год, отделяющий первый раздел от второго, были проведены

Польский гусар времён восстания 1794 г.

211

 

 

 

Польская монета времён короля Станислава Августа.

прогрессивные реформы. В 1775 г. было создано первое в польской истории коллегиальное правитель­ство — Постоянный совет. Двумя го­дами ранее появилась Эдукационная комиссия — первое в Европе Мини­стерство просвещения, которое при­дало образованию светский характер и ввело в стране преподавание на польском языке (а не на латыни, как раньше). Начался экономический подъём. В Польше утвердились идеи Просвещения, выразителями кото­рых стали замечательные мыслители Станислав Сташиц и Гуго Коллонтай.

Крах Польского государства не­сколько оттягивался, но Россия и её союзники постоянно следили за внутренним состоянием Речи Посполитой, опасаясь возможного её укрепления. Впрочем, стабилизации мешала постоянная напряжённость отношений между королём и круп­нейшими магнатами. Последние были крайне недовольны тем, что Станислав Август, будучи ставлен­ником России, во всём слушался царского посла графа Отто Штакельберга. Именно им контролиро­вались все польские реформы. Со­гласившись на перемены в области экономики и культуры, Россия пре­пятствовала изменениям в польской внешней политике и усилению ар­мии Речи Посполитой.

И всё же 3 мая 1791 г. польский сейм, прозванный Четырёхлетним, ибо он заседал с 1788 по 1792 г., принял конституцию, которая суще­ственно изменила политическое устройство государства и укрепила центральную власть короля. Ликви­дировались конфедерации, liberum veto, уния Польши и Литвы. Эту кон­ституцию по степени демократично­сти её положений часто сравнивают с принятой чуть раньше конституцией Соединённых Штатов Америки. Однако далеко не всем полякам пришлась она по душе. Противники ре­форм отправились в Петербург, ища поддержки у Екатерины И. Императ­рица, естественно, пошла навстречу обратившимся к ней мятежным по­лякам. По договорённости с ней груп­па крупнейших польских магнатов, возглавляемых Ксаверием Браницким и Щенсным Потоцким, 4 мая 1792 г. вопреки новой конституции объявила очередную конфедерацию, названную Тарговицкой.

Заключение Ясского мирного договора с Турцией позволило Екате­рине II вплотную заняться польскими делами и воплотить в жизнь планы покойного Григория Александровича Потёмкина, который мечтал создать на польской земле православное ко­ролевство. Почти одновременно с об­разованием Тарговицкой конфедера­ции екатерининские армии вторглись в Польшу. Сопротивление поляков было слабым, война — короткой, и летом 1792 г. русские войска впервые заняли Варшаву. 24 июля король Ста­нислав Август был вынужден присое­диниться к мятежникам. Конституция 3 мая была отменена.

Второй раздел Польши между Россией и Пруссией был официаль­но оформлен актом от 13 января 1793 г. Россия получила Правобе­режную Украину и центральные белорусские земли с городами Минск, Слуцк и Пинск. Пруссии достались Великая Польша и Куявия с города­ми Гданьск, Познань и Торунь.

Окончательное крушение Поль­ши неотвратимо приближалось. С июня 1793 г. в городе Гродно заседал последний польский сейм. Одним из главных действующих лиц там был российский посол И. Я. Сиверс, кото­рый оказывал постоянное давление на депутатов. В августе — сентябре гродненский сейм ратифицировал второй раздел, а 23 ноября без обсуж­дения принял конституцию, по кото­рой Речь Посполитая фактически превращалась в вассала Российской

212

 

 

 

империи. Таким образом, последний, третий раздел Польши был пред­решён уже в Гродно.

ВОССТАНИЕ ТАДЕУША КОСТЮШКО. ТРЕТИЙ РАЗДЕЛ РЕЧИ ПОСПОЛИТОЙ

Отчаянную попытку «повернуть ко­лесо истории вспять» и спасти об­речённое государство предпринял отважный патриот Тадеуш Костюшко, ставший национальным героем страны.

Он родился 4 февраля 1746 г. в Западной Белоруссии в шляхетской семье среднего достатка. Как один из лучших выпускников Калишского ка­детского корпуса, он был отправлен во Францию, где с 1769 по 1773 г. учился в военной академии. По воз­вращении на родину некоторое вре­мя работал домашним учителем, а в 1776 г. уехал в Америку, где в это вре­мя в самом разгаре была война за не­зависимость. Костюшко воевал храб­ро и умело, особенно он отличился в знаменитой битве под Саратогой (1777 г.). Возвратившись в Польшу в 1784 г. в чине генерала, он довольно долго оставался не у дел и командные должности получил очень поздно. Костюшко проявил себя способным командиром в сражениях с русскими войсками под Зеленцами и Дубенкой 18 июня и 18 июля 1792 г. Затем опять уехал за границу, и в 1793 г. в революционном Париже попытался добиться того, чтобы его отечеству была оказана помощь, но французы пообещали лишь привлечь Турцию к войне против Австрии и России.

Восстание в Польше началось 12 марта 1794 г., когда раскварти­рованная в Остроленке кавалерий­ская бригада генерала Мадалиньского должна была выполнить решение гродненского сейма о сокращении польской армии со 100 тыс. до 15 тыс. человек. Именно увольняе­мые военные стали детонатором для мощного взрыва, в считанные неде­ли охватившего всё государство. Вначале удача способствовала дерз­ким смельчакам. 24 марта Костюшко занял Краков и провозгласил себя начальником восстания. 4 апреля под Рацлавицами польская армия одержала серьёзную победу над рус­ским отрядом. Решающую роль в этой битве сыграли знаменитые костюшковские косинеры (крестьяне, вооружённые косами). 17—18 апре­ля вспыхнул мятеж в Варшаве; про­стой народ во главе с сапожником Яном Килиньским громил всё, что встречалось на пути. 22—23 апреля поднялся город Вильно — он оказал­ся в руках повстанцев во главе с пол­ковником Якубом Ясиньским. Каза­лось, что успех восстания обеспечен: освобождены обе столицы Речи Посполитой. Но очень скоро всё изме­нилось. В изданный Костюшко 7 мая «Поланецкий универсал», где говори­лось о даровании крестьянам лич­ной свободы и некотором уменьше­нии повинностей, народ не поверил: у начальника восстания не было дос­таточно силы и власти, чтобы про­вести его в жизнь.

В мае и июне 1794 г. в Варша­ве постоянно кого-то вешали — сначала «героев» Тарговицкой кон­федерации, а сразу вслед за ними — их палачей: Костюшко пытался на­вести хоть какую-то дисциплину. Порядка однако не прибави­лось. А в июне Россия и Прус­сия перешли в наступление. С июля по 5 сентября прусские войска педантично осаж­дали Варшаву, но вынужде­ны были отступить, ибо в их тылу, на ранее захва­ченной ими польской тер­ритории, опять вспыхну­ли мятежи.

О размахе польского восстания под руковод­ством Тадеуша Костюшко свидетельствует тот факт, что обеспокоенная его успехом Екатерина I направила на борьбу с восставшими армию под ко­мандованием А. В. Суворова. После Пугачёвского бунта это был второй случай, когда им­ператрица поручила непобе­димому полководцу провести карательную операцию.

Украшение портупейного ремня с портретом Тадеуша Костюшко периода национально-освободительного восстания 1794 г.

213

 

 

 

Сражение под Рацлавицами.

В середине августа А. В. Суворов взял Вильно. В сентябре повстанцы потерпели поражение под Тересполем. Далее русские войска повели на­ступление двумя колоннами: А. В. Су­воров быстро продвигался от Бреста к Варшаве, а части под командовани­ем генерала И. Е. Ферзена в октябре нанесли жестокое поражение основ­ным силам мятежников под Мацейовицами. Тысячи повстанцев погиб­ли, раненый Костюшко попал в плен. В плену оказался и штаб вождя пов­станцев, а также около 2 тыс. млад­ших командиров и рядовых. Русские войска потеряли в этой битве 1300 человек, в том числе 30 офицеров.

4 ноября суворовские полки штурмом взяли предместья Варшавы на левом берегу Вислы и через три дня торжественным маршем вступи­ли в польскую столицу. Победа была полной.

Костюшко был заключён в Пет­ропавловскую крепость. Более стро­го Екатерина II не собиралась на­казывать главного организатора мятежа. А в 1796 г. новый импера­тор Павел I поступил в отношении пленника по-рыцарски. Через де­вять дней после смерти матери он посетил Костюшко: «Я пришёл, что­бы возвратить вам свободу». После того как Костюшко принял «при­сягу на верность», Павел осыпал Тадеуша поистине царскими ми­лостями — приказал выплатить стоимость тысячи крепостных душ, подарил великолепную карету, соболью шубу и шапку.

Оставаясь верным своим рес­публиканским убеждениям, Костюшко покинул Россию. Больше на воен­ное поприще он не возвращался, отказавшись принять командование над польскими легионерами, сфор­мированными во Франции во време­на Директории, и отклонив предло­жения Наполеона I и Александра I перейти к ним на службу. Умер Таде­уш Костюшко 15 октября 1817 г. в Золотурне в Швейцарии.

Униженная и завоёванная Поль­ша доживала свои последние дни. В начале июня 1795 г., за год до осво­бождения Костюшко, Россия и Авст­рия подписали договор о третьем

разделе Речи Посполитой. 24 октяб­ря присоединилась к нему и Прус­сия. В результате Польское государ­ство исчезло с европейской карты: Австрии досталась Малая Польша с городами Краков и Люблин и тер­ритория по левому берегу Запад­ного Буга от Варшавы до Бреста; Пруссия получила саму Варшаву, и отныне её границы проходили по Неману и линии Ковно — Гродно — Брест; в составе же Российской им­перии появились Курляндия (об­ласть Прибалтики), Западная Бело­руссия, земли нынешней Литвы и часть Волыни. Примечательно, что последний раздел, как и два преды­дущих, не предусматривал присое­динения к России этнически поль­ских территорий.

Почему же пала некогда могу­щественная Речь Посполитая? Неу­жели всё дело в «польском характе­ре» и избытке демократии? Или у поляков и на самом деле отсутст­вовала способность к государствен­ному строительству, как полагали многие известные русские историки XIX — начала XX в.? Советская ис­торическая наука избегала темы раз­делов Польши, как заразной болезни: до сих пор этой деликатной пробле­ме не посвящено ни одной специ­альной книги! Это и понятно: разде­лы бросали тень на якобы исконно миролюбивую внешнюю политику Российской империи. На Западе всё дело по традиции сводили к агрес­сивности, присущей «русскому мед­ведю». Сейчас можно уверенно ска­зать, что Польша была растерзана не вследствие внутреннего хаоса. Это лишь косвенная причина. Прямой причиной стал международный кри­зис второй половины XVIII в.

Кто же виноват в трагедии, по­стигшей Польское государство? Все три империи в равной степени. Рос­сия была мотором разделительного процесса, за кулисами стояла Прус­сия, от которой всякий раз исходи­ла инициатива. Раздел произошёл крайне циничный, но «честный» — новые границы точно отразили рас­становку сил, сложившуюся между основными европейскими держава­ми в конце XVIII столетия.

Крест за взятие Праги — предместья Варшавы.

215

 

 

«ЗОЛОТОЙ ВЕК» РОССИЙСКОГО ДВОРЯНСТВА

 

Русское дворянство в XVI — XVII вв. было обязано служить московскому государю. Служили и другие сосло­вия: крестьянство, купечество, каза­чество. Дворяне выделялись почёт­ным характером службы: сферой их деятельности были военное дело и работа в аппарате управления. Ни бедные «городовые», ни родовитые титулованные дворяне денег за свою службу, как правило, не получали. Но зато государь им жаловал зем­ли — большие или малые поместья с крестьянами, которые обеспечива­ли дворян продовольствием, одеж­дой, вооружением и снаряжением для военных походов. Однако за провинность (например, если дво­рянин отказывался от государевой службы) царь был волен отнять дарованное поместье. В военное вре­мя «отказчик» мог за это поплатить­ся и жизнью.

В XVI в. помимо дворян в вой­ске служили казаки и стрельцы — за землю и денежное жалованье. При первых царях из династии Романо­вых в XVII в. были созданы полки «нового строя» — рейтарские, дра­гунские и солдатские, в которых служили иноземцы — наёмники и выходцы из низших сословий рос­сийского общества. Всем им также платили денежное жалованье. Но русских дворян это нововведение не коснулось. За добросовестную службу им по-прежнему полагались поместья, которые были порой для многих единственным средством существования.

Пётр I уравнял две формы зе­мельной собственности: вотчину, ко­торая передавалась по наследству, и поместье, пожалованное государем. По указу Петра I о шляхетском (дво­рянском) единонаследии и вотчины, и поместья по воле родителя могли передаваться по наследству — но только одному из сыновей. Осталь­ные были обязаны служить за жалованье на «статской» (гражданской) или военной службе, за отказ от ко­торой полагалась каторга. Ежегодно весной в обеих столицах появлялись толпы безземельных дворян, прие­хавших для «получения службы». Указ не случайно был строгим: Рос­сии требовались грамотные армей­ские офицеры и чиновники. Если офицер получал военные отли­чия — а при Петре I Россия пос­тоянно вела войны (со Швецией, Турцией, Персией), — то он мог рас­считывать на то, что ему пожалуют земли на завоёванных территориях.

Если молодые дворяне не мог­ли сдать экзамены по счёту, русской словесности и иностранному языку, их объявляли «недорослями» и вос­питывали в гвардейской казарме или (в случае вопиющей неграмотности) отправляли домой и запрещали же­ниться до тех пор, пока они не сда­дут экзамен.

Но, как писал в XX столетии из­вестный историк С, Ф. Платонов, ос­новная «масса дворянства желала стряхнуть с себя бремя службы и добивалась законодательных мер, облегчавших это бремя». Впервые шляхетство (благородное сословие, дворянство) стало открыто претен­довать на расширение своих прав, когда в 1730 г. на российский пре­стол взошла герцогиня Анна Иоанновна. В высший правительственный орган Российской империи — Вер­ховный тайный совет — было пода­но несколько проектов государст­венного устройства. Их авторы, в частности, настаивали на том, чтобы срок службы дворян был сокращён, для их детей созданы специальные учебные заведения, чтобы дворян за­числяли в армию офицерами, пре­кратили записывать в матросы и не обучали ремёслам принудительно, как это практиковалось в эпоху Пет­ра I. Прусский посол Мардефельд со­общал в это время своему монарху

216

 

 

Ж. Делабарт.

Вид с балкона

Останкинского

дворца

под Москвой.

о том, что дворяне желают свободы. Анна Иоанновна сделала некоторые послабления шляхетству в отноше­нии его обязательной военной служ­бы. Манифест 1736 г. ограничил службу дворян двадцатью пятью го­дами. Было разрешено записывать дворянских детей в полки и «колле­гиальные присутствия» с момента крещения. Дети из родовитых арис­тократических семей проходили службу «заочно». Манифест 1736 г. составил, по выражению русского историка С. М. Соловьёва, «целую эпоху в истории дворянства в пер­вой половине XVIII в.».

Императрица Елизавета Пет­ровна пошла ещё дальше навстречу пожеланиям дворянства. Шляхет­ских детей по-прежнему записывали в армию уже с младенчества, и в полк они являлись 16— 17-летними офи­церами, служили 10—12 лет, после чего возвращались в свои имения. Не оформленный специальным указом, такой порядок тем не менее стал правилом, на которое правительство Елизаветы смотрело сквозь пальцы. Дворяне по-прежнему должны были служить, а уклоняющихся от службы отдавали в солдаты или матросы, од­нако императрица предполагала, что в будущем освободит шляхетство от обязательной государственной служ­бы. Планировала она отменить и те­лесные наказания для дворян. Офи­циально закрепить за дворянством

новые права Елизавета намеревалась в готовящемся своде законов — Уло­жении. В проекте елизаветинского Уложения дворянам гарантирова­лись льготные условия при возвра­щении на службу и право выезда за границу. Запрещалось арестовывать дворян и ссылать их на каторгу, если они не пойманы с поличным на мес­те преступления.

Однако новое Уложение при Елизавете так и не было принято. Только манифест императора Пет­ра III «О даровании вольности и сво­боды всему российскому дворянству» от 18 февраля 1762 г. законодательно

Дом Пашкова в Москве. Архитектор В. Баженов.

217

 

 

отменил для них обязательную госу­дарственную службу. Манифестом провозглашалось, что каждый дво­рянин волен сам определять, где, сколько ему служить и служить ли вообще. Дворяне теперь практически не несли обязанностей перед госу­дарством. При этом они сохраняли за собой сословные привилегии, в том числе и почти исключительное право владеть землёй. Никто, кроме дворян и самого государя как перво­го среди них, не имел права приоб­ретать землю. Только дворяне могли занимать высшие чины и должности. В течение 1762—1763 гг. многие дво­ряне оставили службу. Они постепенно превращались в сельских жи­телей, тех помещиков, облик и быт которых хорошо известны из рус­ской классической литературы XIX в.

Однако дворянство в России никогда не переставало стремиться к службе, получение чина всегда было его идеалом. Чин давал власть и почёт, а доходы от службы неред­ко обеспечивали безбедную жизнь всего семейства.

Манифест Петра III самым бла­готворным образом повлиял на раз­витие культуры. Отныне дворяне, располагавшие достаточными сред­ствами, могли посвящать своё вре­мя чтению книг и упражнениям в изящных искусствах. К тому же дво­ряне по-прежнему несли учебную повинность. Они имели возмож­ность выбора — обучать своих де­тей в русских школах или дома, могли давать им образование в Ев­ропе, но никто из них «не дерзал без учения пристойных благород­ному дворянству наук детей своих воспитывать...».

Провозглашение «вольности» вызвало небывалое ликование дво­рянства: «удовольствие было все­общее и самое искреннее». Как пи­сал современник, «доброта нашего августейшего государя вызвала экс­таз во всём свете. Я в восторге от этой милости; никогда пи один го­сударь не оказывал столь явной и общей» милости. Всем была очевид­на личная заслуга Петра III в появ­лении манифеста. В благодарность сенат даже вознамерился поставить ему золотую статую, но государь от­казался от подобной чести, сказав: «Употребите это золото на лучшее дело. Если вы сохраните в своих сердцах благодарное воспоминание о моём царствовании, то это мне будет приятнее золотой статуи».

Императрица Екатерина II взо­шла на российский престол, сверг­нув своего мужа Петра III. Её под­держала гвардия, представлявшая интересы всего дворянства. Госуда­рыне было хорошо известно, что за­кон о «вольности» не удовлетворил всех притязаний дворянства. Оно требовало ещё большего расшире­ния и укрепления своих прав. «Я за-

Пётр III.

Оранжерея

в усадьбе Кусково.

218

 

 

памятовала давеча вам сказать, — писала молодая монархиня осенью 1762 г. графу Н. И. Панину, — что немало роптания меж дворянства о неконфирмации (неподтвержде­нии. — Прим. ред.) их вольности, и надлежит о том не позабыть приступ сделать (т. е. приступить к делу — Прим. ред)». Екатерина II подтверди­ла манифест Петра III и попыталась ещё больше расположить к себе дво­рян. Указы следовали один за другим: 15 июля 1762 г. — «О награждении отставляемых дворян от службы офицерскими чинами», 22 сентяб­ря — манифест «О подтверждении российскому войску прав и преиму­ществ, дарованных императрицей Елизаветой Петровной» и т. д.

Несомненно, венцом «золотого века» российского дворянства, куль­минацией законодательного закре­пления привилегированного поло­жения благородного сословия стала «Грамота на права, вольности и пре­имущества благородного россий­ского дворянства» (так называемая «Жалованная грамота»), изданная императрицей 25 апреля 1785 г.

Жалованная грамота, автором которой была сама императрица, начиналась с пространного преди­словия о заслугах дворянства перед отечеством и престолом — в давние времена и последние годы. Упоми­нались ратные подвиги Румянцева и Потёмкина, победы над турками и присоединение Крыма. Всё это должно было убедить читателя в том, что перечисляемые далее пра­ва и привилегии дворянством заслу­жены. «Дворянское название есть следствие, истекающее от качества и добродетели начальствовавших в древности мужей, отличивших себя заслугами, чем, обращая самую службу в достоинство, приобрели потомству своему нарицание (т. е. звание — Прим. ред.) благород­ное», — гласила первая статья Гра­моты. Отныне «на вечные времена и непоколебимо» провозглашалось, что дворянин может быть лишён дворянского достоинства только по решению суда, и при этом судить его могут только люди того же со­словия. Дворян больше не казнили

беспричинно, как при Иване Гроз­ном, не таскали за бороды, как при Петре I, не ссылали из-за дворцо­вых интриг в Берёзов или Холмогоры, как при Анне и Елизавете.

Грамота подтверждала даро­ванное манифестом Петра III право дворян служить или не служить по своему выбору, а также наниматься на службу к иностранным госуда­рям. Подтверждались все права дво­рянства на наследственные и при­обретаемые имения, причём не только на землю, но и недра её. Спе­циальной статьёй дворянам разре­шалось владеть «фабриками и заво­дами по деревням».

«Прежде принадлеж­ность к известному чину обусловлива­лась происхождени­ем человека, при Петре стала обусловливаться личными заслугами. Вне служебных должностей все дворяне слились в одну сплошную массу и получили общее название шляхетства...».

(С. Ф. Платонов.)

ТАБЕЛЬ О РАНГАХ

До конца XVII в. в России служба воинская и гражданская не отделя­лись одна от другой. Вернувшись из военного похода, дружинник или предводитель отряда могли занять гражданскую должность, а с нача­лом военных действий вновь оставить её ради участия в кампании. При царе Фёдоре Алексеевиче стали думать о разделении граждан­ских и воинских должностей, но так ничего для этого и не сделали. Только в эпоху петровских преобразований возникла настоятельная необходимость в упорядочении чинов и должностей: их стало чрез­вычайно много — и новых, иностранных, и исконно русских.

«В январе 1722 года, — писал знаменитый историк С. М. Со­ловьёв, — двое сенаторов, Головкин и Брюс, и двое генерал-майоров, Матюшкин и Дмитриев-Мамонов, сочинили «Табель о рангах»». Это был проект Закона о порядке государственной службы в Российской империи. царь Пётр I утвердил его 24 января 1722 г. В Законе 1722 г. было записано: «Сыновьям Российского государства князей, гра­фов, баронов, знатнейшего дворянства, такожде служителей знатней­шего ранга... никому какого ранга не позволяем, пока они нам и оте­честву никаких услуг не покажут и за оныя характера не получат...».

Закон состоял из таблицы (табели) чинов и поясняющих её 18 статей. Все существующие и вновь вводимые чины разделили на три разряда (воинские; статские, или гражданские; придворные) и 14 клас­сов, высшим из которых был 1 -й. В свою очередь, воинские чины под­разделялись ещё на четыре разряда: сухопутные, гвардейские, артил­лерийские и морские. Воинские чины считались выше гражданских, находящихся в том же классе, а гвардейские — на класс выше других воинских чинов.

Со временем сложилась целая система титулования официальных лиц в соответствии с Табелью о рангах. Так, к чинам 1—2-го классов обращались «ваше высокопревосходительство», 3—4-го— «ваше пре­восходительство», 5-го — «ваше высокородие», 6—8-го — «ваше высо­коблагородие», 9—14-го классов — «ваше благородие».

Закон 1722 г. давал возможность недворянам, находящимся на гражданской службе, получить личное дворянство при производстве их в 14-й класс, а потомственное — в 8-й. Военные становились по­томственными дворянами начиная с 14-го класса. Однако по закону 1856 г. звание потомственного дворянина гражданским чинам пре­доставлялось только с 4-го, а воинским — с 6-го класса.

219

 

 

Екатерина II. Старинная гравюра.

В губерниях были созданы дво­рянские собрания, которые могли иметь дом в городе для заседаний, собственный денежный оборот, пе­чать и архив. Дворянские собрания составляли родословные книги. В них записывались лица, имевшие неопровержимые доказательства потомственного дворянства и вла­девшие недвижимой собственно­стью (землёй и домами) в той же гу­бернии. Каждый внесённый в книгу получал грамоту на дворянство. В обязанности дворянских собраний входило «содержание и дополнение дворянских родословных книг». Книги эти делились на шесть раз­рядов в соответствии с «рангами» дворянства.

• «Действительное дворянство», по­жалованное верховной властью. Обыкновенно это были те роды, предки которых владели населён­ным имением менее 100 лет до 1875 г. Например, 31 декабря 1741 г. императрица Елизавета Петровна возвела в дворянство и наделили землёй всю гвардейскую роту Преображенского полка в составе 364 че­ловек, оказавшую ей поддержку при захвате престола.

• «Военное  дворянство».  Сюда включались все те, кто получил дво­рянское достоинство по военным чинам и орденам, дослужившись до высокого обер-офицерского звания.

• «Осьмиклассное дворянство». В этот разряд входили получившие дворянское звание по достижении 8-го класса «Табели о рангах» 1722 г, на гражданской службе.

• «Иностранные роды». К ним при­надлежали те, кто имел патенты на дворянское звание от иностранных государей.

• «Титулами отмеченные роды». Это были дворяне, которые получили по наследству либо от «коронованной главы» княжеский, графский или ба­ронский титул. Часто титул жалова­ли одновременно с дворянским дос­тоинством.

• «Древнее дворянство». Сюда отно­сились только те, кто мог предста­вить доказательства «дворянского достоинства за 100 лет и выше» (до 1685 г.).

Шесть разрядов родословных книг остались чисто формальным различием. К середине XVIII столе­тия дворянство фактически раздели­лось на две группы: в одну входили «древние», в другую — выслужившие­ся из «подлых» (т. с. неблагородных сословий) дворяне.

В Жалованной грамоте Екатери­на II ограничила право дворян про­двигаться по служебной лестнице за­очно, с детских лет, с получением воинских званий. Будущие офицеры должны были закончить какое-либо военно-учебное заведение: Инженер­ную школу в Москве, Морскую акаде­мию или Кадетский корпус.

В памяти российских дворян Екатерина II осталась истинной благодетельницей и защитницей. Сенатор и писатель И. В. Лопухин вспоминал: «Екатерина была при­мер великих государей, и царство ея было самое благотворное для России». Сын Екатерины, импера­тор Павел I, стремился ограничить привилегии, дарованные его мате­рью дворянству, и это было одной

220

 

 

 

из причин его трагической гибели от рук заговорщиков.

Императрица Екатерина Алек­сеевна постоянно заботилась о том, чтобы не оскудевала государствен­ная служба родовым дворянством, и стремилась привлечь к подножию трона как можно больше талантли­вых дворян. Ей это несомненно уда­валось: в историю России вошли славные имена братьев Орловых, По­тёмкина, Безбородко, Дашковой.

Российское дворянство на не­сколько десятилетий получило пра­ва наиболее привилегированного сословия в России. И дворяне, видя в сохранении установившегося по­рядка гарантию своего благоден­ствия, восставали против любых попыток его изменить. Преобра­зования Екатерины II сохранили за российскими дворянами значение главной опоры царской власти вплоть до начала XX столетия.

МИХАИЛ МИХАИЛОВИЧ ЩЕРБАТОВ

(1733—1790)

На кладбище села Михайловское близ Ярославля стоит надгробный памятник, надпись на котором гла­сит: «Здесь погребено тело князя Михайлы Михайловича Щербатова, сочинителя древней российской истории, тайного советника, дейст­вительного камергера и ордена Святыя Анны кавалера. Родился 1733 года июля 22 дня, преставил­ся 1790 года декабря 12 дня попо­луночи в 3 часа, имея от рождения 57 лет, 5 месяцев и 20 дней». Судя по эпитафии, судьба этого человека сложилась, казалось бы, вполне удачно. Но сам он оценивал её ина­че. В памфлете «К вельможам», на­писанном незадолго до смерти, князь сетовал: «Я видел над собою многие несчастия, был обманут сча­стием, претерпел в имениях своих ущерб, лишился многих ближних, которых не перестаю оплакивать; вижу ныне вами народ угнетённый, законы в ничтожность приведён­ные... и имя свободы гражданской тщетным учинившимся, и даже — отнятие смелости страждущему жа­лобы приносить...». Что же послужи­ло причиной такого заявления?

Будущий государственный дея­тель и учёный родился в семье пет­ровского генерала, получил блестящее домашнее образование. Он вла­дел немецким и французским языка­ми, выучил итальянский, шведский и польский. Впоследствии собрал об­ширную библиотеку, состоявшую из 15 тыс. томов по разным отраслям знаний. По традиции Щербатов был смолоду (как и его отец) записан в гвардейский Семёновский полк, где в 1756 г. получил чин прапорщика, а в 1758 г. — подпоручика. В те же

Н. Куртейль.

Портрет

М. М. Щербатова.

221

 

 

 

В истину могу я сказать, что, если, вступя позже других народов в путь просвещения, нам ничего не оставалось более, как благоразум­но последовать стезям прежде просвещённых народов, — мы подлин­но в людкости и в некоторых других вещах, можно сказать, удиви­тельные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей. Но тогда же с гораздо вящей скоро­стью бежали к повреждению наших нравов и достигли даже до того, что Вера и Божественный закон в сердцах наших истребились, тайны божественныя в презрение впали, гражданския узаконения презирае­мы стали; судьи во всяких делах не толь стали стараться, объясня дело, учинить свои заключения на основании узаконений, как о том, что­бы, лихоимственно продавая правосудие, получить себе прибыток, или, угождая какому вельможе, стараются проникать, какое есть его хотение; другие же, не зная и не стараясь узнать узаконений, в суж­дениях своих, как безумные, бредят, и ни жизнь, ни честь, ни имения гражданския не суть безопасны от таковых неправосудий. Несть ни почтения от чад к родителям, которые не стыдятся открытно их воле противуборствовать и осмеивать их стараго века поступок. Несть ни родительской любви к их исчадию, которые, яко иго с плечь слагая, с радостью отдают воспитывать чуждым детей своих, часто жертвуют их своим прибыткам, и многие учинились для честолюбия и пышно­сти продавцами чести дочерей своих. Несть искренней любви между супругов, которые, часто друг другу хлодно терпя взаимственныя пре­любодеяния, или другие за малое что разрушают собою церковью за­ключённый брак и не токмо не стыдятся, но паче яко хвалятся сим поступком. Несть родственнической связи, ибо имя родов своих за ничто почитают, но каждый живёт для себя. Несть дружбы, ибо каж­дый жертвует другом для пользы своея. Нет верности к Государю, ибо главное стремление почти всех обманывать Государя, дабы от него получать чины и прибыточныя награждения. Несть любви к оте­честву, ибо почти все служат более для пользы своей, нежели для пользы отечества; и наконец, несть твёрдости духу, дабы не токмо истину пред монархом сказать; но ниже временщику в беззаконном и зловредном его намерении попротивиться...

(Из сочинений князя М. М. Щербатова.)

годы (1759—1760 гг.) в единствен­ном тогда научно-популярном журнале России «Ежемесячные со­чинения» появляются первые ли­тературные опыты М. М. Щербато­ва — переводы и «нравоучительные рассуждения» о том, как сохранять спокойствие и довольство в жизни. В 1761 г, князь стал поручиком, од­нако в военных действиях никогда не участвовал и от карьеры офице­ра отказался: без всяких видимых причин в 29 лет он вышел в отстав­ку сразу после объявления мани­феста «О вольности дворянской» 1762 г. (согласно которому госу­дарственная служба перестала быть обязанностью для дворян) и уехал в свои ярославские имения.

Щербатов-помещик стремился быть хозяином рачительным, тре­бовательным и справедливым. В ин­струкции своим приказчикам он предписывал выплачивать все «госу­даревы подати» немедленно и стро­го следить за поведением крестьян: чтобы они вином не торговали, не поддерживали компанию с «воров­скими людьми», не держали у себя «беглых и безпашпортных». В той же инструкции указывалось, как надо косить, сеять и боронить, сколько и куда возить навоза, в какое время и чем кормить собак.

Князь регламентировал всё при­надлежащее ему большое хозяйство и старался повысить его доходность. Он приобрёл породистых англий­ских овец и требовал содержать их строго по правилам, завёл у себя ле­сопилку для торговли тёсом, а муку с собственной мельницы с выгодой продавал в столице.

Честолюбие, эрудиция и опыт практической деятельности хозяи­на-помещика помогли Щербатову в государственной и общественной деятельности, к которой он вернул­ся в марте 1767 г., когда был избран депутатом от ярославского дворян­ства в Комиссию по сочинению нового Уложения (свода законов). Тогда же князь поступил на придвор­ную службу.

«Кто же в гибели твоей, Россия, тебе руку помощи подал? То верные твои чада, древние российские дво­ряне! Они, оставя всё и жертвуя свою жизнь, они тебя от чуждого ига освободили, они тебе прежнюю вольность приобрели!» — так на заседаниях Уложенной комиссии Щербатов отстаивал свои главные принципы: родовитое русское дво­рянство оказало огромные услуги отечеству, кровью заслужило свои привилегии, на которые никто не вправе посягать.

Только дворяне, по его мне­нию, являются «природными владе­телями» земли и деревень с крестья­нами, которыми они, «как детьми своими», управляют. При этом дво­ряне могут и должны владеть заво­дами, вести торговлю и поощрять к этому своих крестьян. Крепостные,

222

 

 

как искренне полагал князь, «суть равные создания», и именно по­этому считал недопустимым, чтобы крестьянами владели купцы и фаб­риканты (т. е. люди низкого проис­хождения, ничем не отличающиеся от крестьян) как «недавно равные» им. До конца своих дней Щербатов последовательно доказывал, что кре­стьянам в принципе нельзя дать свободы: они не могут владеть соб­ственностью — ибо немедленно ра­зорятся, не могут обращаться с жа­лобами в суд — ибо побегут туда «целыми деревнями» при любом по­воде и, в конце концов, просто раз­бегутся, отчего обезлюдеет «центр империи». Щербатов отчётливо по­нимал: крепостное право есть осно­ва государственного строя России и «всякое расторжение сей связи угро­жает падением государству». Любые эксперименты в этой сфере, преду­преждал Щербатов, не допустимы; получившего даже относительную свободу человека уже невозможно закрепостить, и «единое сие имя сво­боды» может произвести «умство­вания неподданства, до самой край­ности доведённого».

Другую опасность для государст­ва князь видел в «оподдении» дворян­ства — проникновении в его ряды выходцев из купечества и других со­словий. Щербатов неустанно крити­ковал одно из главных преобразова­ний Петра I — «Табель о рангах», а также право получения дворянского звания на государственной службе по выслуге соответствующего чина. Толь­ко настоящее дворянство, как указы­вал публицист, отличается «доброде­телью» — высшими нравственными качествами; люди низшего состояния приносят в его среду «ту подлость, то пронырство, то корыстолюбие, с коим родилися, в коем воспитаны, в коем упражнялись... да и старое дворянство тем заразили».

Яркие выступления всесторон­не образованного ярославского де­путата обратили на себя внимание. Щербатов стал фактическим руко­водителем одной из комиссий и подготовил проект закона о правах третьего сословия («среднего рода людей»). В 1768 г. его назначают членом Комиссии по коммерции, в 1771 г. — герольдмейстером, в 1773 г. — действительным камерге­ром, а в 1775—1777 гг. он «ведёт журнал по Военному совету», т. е. ве­дает секретным делопроизводством по военным делам. Екатерина II буд­то бы благоволит к Щербатову. Сам он в те годы считал императрицу «истинной почитательницей дел Петра Великого».

Одновременно разворачива­ется его деятельность как учёного и официального историографа. В 1766 г. в письме к историку Герарду Миллеру Щербатов впервые упомя­нул о работе над сочинением по русской истории. Вскоре начала вы­ходить его «История Российская» от древнейших времён»; всего в 1770— 1791 гг. было издано 7 томов в 15 книгах. Автор стремился завер­шить свой труд на эпохе Петра I, но смог довести его только до 1610 г. С 1768 г. Щербатов был допущен к разборке бумаг кабинета Петра I, которые ему удалось привести в по­рядок. В качестве историографа он опубликовал летописи «Царственный летописец» и «Царственную книгу», а во время крестьянской войны 1773— 1775 гг. по просьбе Екатерины II написал специальный труд — «Крат­кую повесть о бывших в России са­мозванцах», — который выдержал три издания. Историк спешил успо­коить современников: мятеж «такая есть слабость народная, что... часто,

М. М. Щербатов работает в архиве.

223

 

 

 

быв увлекаемы легкомыслием и но­востью, в злейшие себя несчастия ввергает»; подобное случалось и раньше, но всегда «увлечённые в преступления народы вины свои признали, и спокойствие России возвратилось».

Приступая к своему главному труду, посвящённому истории Рос­сии, Щербатов не имел специальной исторической подготовки и по ходу его создания учился работе с ис­торическими источниками. Он за­думал не просто свести воедино из­вестия летописцев, а проследить и объяснить связь исторических явле­ний «до тайных пружин и до притчин сокровенных». При этом исто­рик исходил из того, что «страсти» и «склонности» людей во все времена одинаковы: славолюбие, властолю­бие, корыстолюбие. Попытки осмыс­лить историю у Щербатова порой остроумны, порой наивны — напри­мер, когда он объясняет казни бояр в эпоху опричнины Ивана IV склон­ностью царя «к распутной жизни» и пьянству. В других случаях его выводы близки к принятым в со­временной науке: успех татарского нашествия Щербатов связывал с по­литической раздробленностью Руси и военным превосходством мон­гольской армии. К тому же, рас­сказывая о деяниях князей, автор считал необходимым дополнить их «рассмотрением о состоянии Рос­сии, её законов, обычаев и правле­ний». Следуя примеру Щербатова, последующие историки (Н. М Карам­зин, С. М. Соловьёв) стали помещать в своих трудах подробные очерки внутреннего состояния страны.

Есть у «Истории...» князя Щерба­това и ещё одна особенность. Её ав­тор, описывая столетия русской истории, твёрдо проводит свою за­ветную идею: правители не должны выходить из «пределов своей власти» и допускать несправедливость по от­ношению к знати: «Обычай был весь­ма похвальный тогда в России, что государи никакого знатного дела не предпринимали без совета своих родственников и бояр: часто вер­ность отечеству и государю превоз­могала подобострастие к самодержавному монарху, и сии почтенные советники дерзали против намере­ний государя спорить». Отказ от это­го правила — «плоды самовластия» — неизбежно приводит к ослаблению государства, как это и случилось по­сле смерти Ивана IV.

«История Российская» не при­обрела популярности у современ­ников: труд был написан очень тяжёлым языком и пересыпан нра­воучительными отступлениями. Не вызвало исследование одобрения и со стороны Екатерины II, которая сама работала над многотомными «записками касательно российской истории». Карьера Щербатова за­медлилась. В 1777 г. он был «обой­дён» давно ожидаемым чином тай­ного советника и в составленной по этому поводу записке «О себе» с горечью писал: «Ко мне благоволе­ние — другим чины». Впоследствии инцидент был исчерпан: в 1778 г, князь стал тайным советником и президентом Камер-коллегии (т. е. министром финансов) и награждён орденом Святой Анны, а в следую­щем году — назначен сенатором.

В 1788 г. князь вышел в отстав­ку. Однако досуг отставного чинов­ника был заполнен работой. Щер-

Титульный лист

«Истории

Российской»

М. М. Шербатова.

Том 5. 1789 г.

224

 

 

батов много размышляет и пишет. Именно в последние десять лет жиз­ни он создаёт свои основные публи­цистические работы: «Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Ве­ликого», «Размышления о дворян­стве», «Примечания верного сына Отечества на дворянские права», «Размышления о законодательст­ве вообще», «Путешествие в землю Офирскую» и, наконец, потаённую историю своего времени — «О по­вреждении нравов в России».

Прежде всего он обращается к переломному времени в истории страны — к царствованию Петра I. Отдавая должное великому реформа­тору, Щербатов, безусловно, одобрял его налоговую систему, новые госу­дарственные учреждения, искреннее стремление к благу отечества. Но он не мог примириться с падением роли знати, с выдвижением безродной бю­рократии, «когда стали почтенными не роды, а чины, заслуги и выслуги». Смущал его и нравственный облик царя, который «уподлял себя» распут­ством, произволом и собственноруч­ным «биением окружающих его». И всё же как беспристрастный историк, Щербатов не смог сурово осудить Петра — князь полагал, что «нужда за­ставила его быть деспотом, но в серд­це он имел расположение... взаимственных обязательств государя с подданными». Задавался историк и не­обычным для его современников во­просом: «Во сколько лет могла Россия сама собою без самовластия Петра Ве­ликого дойти до того состояния, в ка­ком она ныне есть в рассуждении просвещения и славы?». По весьма произвольным расчётам самого авто­ра, для этого понадобилось бы боль­ше 100 лет...

За недоумением историка XVIII в. стоит весьма серьёзная про­блема цены реформ Петра I, когда страна совершила громадный скачок в своём экономическом развитии — но путём усиления крепостничества. Укрепление государства означало подчинение ему общества и ликви­дацию любых «противовесов» неог­раниченной власти монарха. Щерба­тов считал, что отмена местничества и старых традиций дворянской службы, «не заменённых никаким пра­вом», ставила даже самых знатных в прямую зависимость от воли началь­ника, а всех вместе — от произвола самодержца. А «отнятие власти» у церкви означало умаление веры «к божественному закону». Создание жёсткой чиновной иерархии при­вело к тому, что «начали люди наи­более привязываться к государю и к вельможам, яко ко источникам бо­гатства и награждения». Исчезла «гру­бость нравов, по оставленное ею место лестью и самством (эгоиз­мом. — Прим. ред.) наполнилось».

Щербатов пытался оправдать самого императора, но его преем­ников уже не щадил. В его памфле­те «О повреждении нравов в Рос­сии» перед читателями проходит не только галерея временщиков — чес­толюбцев и расточителей, но и сами ничтожные наследники Петра: «слабая и роскошная Екатерина I, жестокая Анна Иоанновна, невеже­ственная и ленивая Елизавета» и, наконец, «сама лицемерная, славо­любивая и пышная Екатерина II», которая «не токмо примерами сво­ими, но и самым ободрением поро­ков является». Критика князя-исто­рика зла и язвительна, но выхода он не видит — «токмо должно просить Бога, чтоб лутчим царствованием сие зло истреблено было...».

Однако в других сочинениях Щербатов всё же пытался предло­жить образ лучшего государственного устройства. В его понимании та­ковым является истинная монархия, не имеющая ничего общего с «са­мовластием». Подобная монархия должна иметь свои «основательные законы» (порядок престолонаследия, судебные установления, нерушимые права сословий, независимое от го­сударственного произвола вероис­поведание). Власть государя там бы­ла бы ограничена и советом «из мудрейших и более знания имею­щих в делах» знатных лиц. Щербатов считает необходимыми для государ­ственного благоустройства незави­симый и гласный суд и даже строгое соблюдение принципа личной безо­пасности. В своей критике россий­ского самодержавия он подошёл к

Стечение многих страстей может произвести такое повреждение нравов, а однако главное из них я почитаю сластолю­бие. Ибо оно рождает разныя стремительныя хотения, а дабы достигнуть до удовольствия оных, часто человек ничего не щадит.

(М. М. Щербатов.)

225

 

 

Титульный лист книги с сочинениями М. М. Щербатова и А. Н. Радищева, в том числе и с памфлетом «О повреждении нравов в России».

мысли о необходимости его прин­ципиального преобразования в кон­ституционную монархию.

Одновременно с работой «О по­вреждении нравов в России» он со­чинял первую в России социальную утопию «Путешествие в землю Офирскую», изображавшую подобное государство с жёстким разделением со­словий. «Благоденствие» этой страны обеспечено крепостным правом, по­вседневным контролем над поведе­нием людей деятельностью священ­нослужителей, по совместительству являющимися полицейскими...

Автор пытался найти в прошлом пример такого устройства общества, но примера не было, и добросовест­ность учёного взяла верх над амби­циями политика — роман остался не­оконченным. Не видел князь свой идеал и в будущем. Написанные им незадолго до смерти стихи полны пессимизма и чувства одиночества:

Поверженный в печаль, в слезах

тяжко рыдая,

К единым к вам теперь я мысли

обращаю,

О книги, всегдашняя пища

души моей...

Но всё же историк был уверен, что его сочинения понадобятся потомкам; он писал своему коллеге историку Г. Ф. Миллеру: «Я убеждён, что изуче­ние истории своей страны необходи­мо для тех, кто правит, и те, кто осве­щает её, приносят истинную пользу государству. Как бы то ни было, даже если я не буду вознаграждён за мои мучения, надеюсь, что потомство от­даст мне справедливость».

«ОТЕЦ РУССКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ» НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ НОВИКОВ

(1744—1818)

Талантливый книгоиздатель, публи­цист, просветитель и филантроп Ни­колай Новиков родился в 1744 г. в религиозной и благочестивой семье состоятельного помещика. Мальчик провёл детство в подмосковном име­нии отца Тихвинском-Авдотьине, грамоте учился у сельского дьячка.

В 11 лет его определили во француз­ский класс открывшейся в 1755 г. дворянской гимназии при Москов­ском университете. Преподавание было поставлено неважно, к тому же хворал отец, и Николай часто про­пускал занятия. В 1760 г. его в ком­пании с будущим генерал-фельдмар-

226

 

 

 

шалом Григорием Потёмкиным от­числили из гимназии «за леность и нехождение в классы».

В начале 1762 г. он начал службу в Измайловском полку в Петербурге. Николай Новиков принимал участие в дворцовом перевороте, закончившем­ся воцарением Екатерины II. Тогда Новиков и увидел впервые будущую императрицу. Впоследствии судьба его будет нерасторжимо связана с судьбой государыни-заговорщицы. За участие в знаменитом походе на Пе­тергоф, определившем победу вели­кой княгини Екатерины Алексеевны, гвардейца произвели в унтер-офице­ры. Военная служба позволяла ему заниматься самообразованием, осо­бенно интересовался Новиков «сло­весными пауками». Юноша посещал литературные вечера Екатерины в Эр­митаже, а в 1768 г. издал на собствен­ные средства первые свои сочине­ния — сонет и переводы французских авторов.

В 1766 г. Николая Новикова как одного из самых способных и обра­зованных молодых людей команди­ровали в Москву письмоводителем в Комиссию по составлению проекта нового Уложения (свода основных законов). Там он много узнал о не­лёгкой жизни «среднего рода людей» (ремесленников и мелких торгов­цев) и российского крестьянства. Когда в 1769 г. Комиссия завершила работу, Новиков подал в отставку с военной службы, преисполнившись желанием защищать униженные со­словия российского общества и би­чевать пороки знати.

В 1769 г. Новиков предпринял издание своего первого журнала «Тру­тень». Эпиграфом для него стала сумароковская фраза: «Они работают, а вы их труд ядите». Основная идея сатири­ческого издания сформулирована в одной из публикаций Николая Ивано­вича: «Мнится (т. е. думается. — Прим. ред), что похвальнее бедным быть... и полезным государству членом, неже­ли знатной породы тунеядцем, извест­ным только по глупости, дому, экипа­жам и ливрее».

Жало «Трутня» оттачивалось в дерзкой полемике с журналом самой Екатерины «Всякая всячина», где жизнь в России изображалась впол­не благополучной (здесь если и уми­рают, то не от голода, а от перееда­ния). Венценосная издательница призывала к терпимости, христиан­скому смирению, осуждала «всякое задевание особ». Новиков отвечал: «Больше человеколюбив тот, кто ис­правляет пороки, нежели тот, кото­рый оным потакает». В новиковском журнале высмеивались «жестокосер­дые» помещики, придворные «лас­катели» (т. е. льстецы), судьи, «не имеющие ни совести, ни чести», светские щёголи и высокородные дамы, заражённые «чужебесием». Новиков осмеливался критиковать даже государственную политику. Его, например, возмущала организация внешней торговли России: за «га­лантерейные вещи» — черепаховые гребни, табакерки, ленты и чулки —

Н. И. Новиков.

227

 

 

 

расплачивались «разными домашни­ми безделицами, как-то: пенькой, железом, юфтью (обработанной ко­жей. — Прим. ред.), салом, свечами, полотном...». Таким образом, Россия расплачивалась за аристократиче­ские роскошества товарами первой необходимости. В 1770 г. журнал был закрыт властями.

Уже через три месяца — в июне 1770 г. — Новиков начал издание ещё более смелого журнала «Пусто­меля», который запретили после вто­рого номера. Это заставило издате­ля действовать осмотрительно и дипломатично. В первых номерах своего следующего журнала «Живо­писец» он ограничивался тонкой са­тирой на русские нравы, помещал хвалебные материалы в адрес импе­ратрицы и близких к ней людей: Ека­терины Дашковой, Григория Орлова и других царедворцев. Но уже с пя­того номера «Живописец» принял­ся за запретные темы, критикуя жестокость государства и помещи­ков. В журнале, сотрудниками кото­рого были выдающиеся просве­тители той эпохи А. Н. Радищев, Д. И. Фонвизин, А. П. Сумароков, пе­чатались серьёзные статьи общест­венного значения, переводы произ­ведений европейских мыслителей. В то же время издание сохраняло сатирическую остроту и изобрета­тельность в отражении российской действительности.

«Живописец» пользовался доб­рой славой у читателей самых раз­ных вкусов. Его по праву считали лучшим периодическим изданием России XVIII в., неоднократно пере­издавали ещё при жизни Новикова. Статьи самого Николая Ивановича задавали тон журналу. «Живописец» был запрещён в 1773 г.

Последний журнал Новикова «Кошелёк» продержался всего два месяца. Правительство закрыло его после девятого номера. «Кошелёк» критиковал галломанию — поваль­ное увлечение всем французским в ущерб национальному. Новиков пи­сал: «Русские люди в рассуждении наук и художеств... столько же име­ют остроты, разума и проницания, сколько и французы, но гораздо бо­лее имеют твёрдости, терпения и прилежаний».

Издавая сатирические журналы, Новиков мечтал о развитии в России книжного дела. Первые его издания сразу же получили признание, рас­купались по всей стране. В 1772 г. он напечатал «Опыт исторического сло­варя о российских писателях» — эн­циклопедию, в которую включил сведения о более чем 300 русских мыслителях XI—XVIII вв.

Впервые в России он издал за­бытые или ранее не публиковавшие­ся архивные материалы. «Древняя Российская Вивлиофика» (библиоте­ка), которую Новиков посвятил им­ператрице, состояла из 28 книг с «разными древними сочинениями» дипломатического характера, исто­рическими и географическими опи­саниями — «достопамятностями», стихами и прозой русских авторов прошлых веков. Екатерина II поддер­жала идею Новикова, направленную на увековечение памяти «доброде­тельных предков», велела снабжать его древними рукописями. Николай Иванович Новиков становился зна­менитостью.

Но его мятущаяся душа не зна­ла покоя. Новиков искал единомыш­ленников, с которыми мог бы поде­литься своими демократическими воззрениями. В 1775 г. он вступил в Великую провинциальную масон­скую ложу, получив самый высокий

Тома «Древней

Российской

Вивлиофики».

228

 

 

 

титул. Нового члена ложи не инте­ресовали ни обрядовые стороны масонства, пи его символика, ни мистические увлечения братьев. Он нашёл в организациях «вольных ка­менщиков» поддержку своим про­светительским и благотворительным стремлениям и стал приверженцем благотворительно-христианского направления в русском масонстве.

Московские масоны предло­жили Новикову в 1778 г. взять в аренду на десять лет типографию Московского университета. Он с готовностью подписал контракт и переехал в Москву. Благодаря не­обыкновенным организаторским способностям Николая Ивановича и участию его просвещённых товари­щей типография очень скоро стала одной из лучших в Европе: в 1785 г. она издавала 35% всей книжной про­дукции России, а в 1788 г. — 41%. Это были произведения классиков отече­ственной и европейской литерату­ры, многих из которых русский чи­татель до Новикова не знал. Вместе с типографией к Новикову перешла и газета «Московские ведомости», ко­торую он превратил в интересное для горожан издание. Тираж газеты ежегодно увеличивался.

Николай Иванович и его това­рищ И. Г. Шварц учредили в Москве в 1779 г. Дружеское учёное общест­во, которое должно было занимать­ся изданием полезных книг, помо­гать отцам в воспитании детей и поощрять к образованию молодых людей. Для выполнения первой за­дачи Учёное общество печатало свои издания в четырёх типографи­ях, включая и одну «тайную» (полу­подпольную). В 1783 г. вышли в свет 79 книг, продавались они в универ­ситете, книжных лавках Новикова и других книгопродавцев. Тогда же Николай Иванович открыл при сво­ём книжном магазине на Моховой первую в Москве бесплатную пуб­личную библиотеку.

Филантропические (благотво­рительные) начинания общества выразились в открытии двух «семи­нарий» — педагогической и перевод­ческой. Это были учебные курсы для 50 наиболее одарённых неимущих

студентов университета, которых готовили к целенаправленной про­светительской работе в будущем. Обучение оплачивали благотворите­ли (средства рекой текли в Учёное общество, их хватило даже на уст­ройство больницы для бедных). Но­виков, пользовавшийся абсолютным доверием товарищей и жертвовате­лей, сумел поставить подготовку сту­дентов на должную высоту, их не­редко посылали «для довершения образования» за границу.

В 1784 г. Дружеское учёное об­щество преобразовалось в «акционер­ную» Типографическую компанию — первое предпринимательское объеди­нение в книгоиздательском деле Рос­сии. Компания развила огромную и многообразную деятельность: издава­ла множество книг философского со­держания, сочинения английских эко­номистов; продолжила «Вивлиофику»; приобрела несколько домов для двух типографий и обеспечила жильём своих сотрудников; открыла бесплат­ную аптеку для бедных.

На всю Россию произвела впе­чатление благотворительная помощь Новикова и его соратников голодаю­щим в 1787 г. Николай Иванович по­лучил в собственное распоряжение огромные средства друзей и едино­мышленников. На них он устроил хранилища-магазины, из которых раздавал бесплатно зерно и хлеб нуж­давшимся жителям сотен казённых и помещичьих селений Подмосковья. Голодный год прошёл, а хлебный магазин превратился в постоянно действующий. Благотворительная акция Новикова имела успех в наро­де и обществе, но вконец испортила его отношения с властями. Екате­рина II не любила масонов, к тому же её раздражала растущая популяр­ность Новикова — просветителя и филантропа. Придравшись к публи­кации в типографии «ругательной истории Ордена Иезуитского» (а членам этого ордена благоволила Екатерина II), самодержица предпи­сала в 1785 г. учинить проверку всей издательской продукции Новикова. Комиссия отобрала и сожгла сотни книг Типографической компании, нанеся ей огромный ущерб. Но

 

229

 

 

в 1786 г. издателю вновь разрешили торговать книгами, и Николай Ива­нович продолжил книгоиздатель­скую деятельность. За 13 лет (1779— 1792 гг.) его трудов на этом поприще в Москве вышли в свет 944 кни­ги различных наименований. Но в 1791 г. компания самоликвидирова­лась — контракт с университетом не был продлён.

Расследование деятельности Новикова продолжилось в 1792 г., когда его, больного после потери любимой жены и краха дела всей жизни, арестовали в Авдотьине. В Петропавловской крепости Нико­лая Ивановича допрашивал сам Шешковский — начальник Тайной экспедиции, прозванный современ­никами за личное участие в пытках арестованных Великим Инквизитором. Не добившись раскаяния «преступника», его обвинили в ма­сонстве и «поколебании и развра­щении слабых умов» посредством издания богопротивных книг. Че­тыре с половиной года, проведён­ные в каземате Шлиссельбургской крепости, превратили «умного и опасного человека» (так Екатерина называла Новикова) в дряхлого и согбенного старика. В первый же день своего царствования Павел I освободил Николая Ивановича. Но нездоровье, огромные долги, паду­чая болезнь сына и дочери, пора­зившая их после ареста отца, подо­рвали силы 'этого кумира передовой интеллигенции. Николай Иванович Новиков скончался в 1818 г. в страш­ной нищете. Имение его пустили на продажу с аукциона.

 

АЛЕКСАНДР НИКОЛАЕВИЧ РАДИЩЕВ. «ОН БУНТОВЩИК ХУЖЕ ПУГАЧЁВА!»

(1749—1802)

В истории России есть личности, имена которых тесно связаны в представлении отдалённых потом­ков со словом «вольность». Одним из таких людей был Радищев.

Александр Николаевич Радищев происходил из древнего дворянско­го рода. Родился он в Москве 20 ав­густа 1749 г. Дед его, калужский дворянин Афанасий Прокофьевич Радищев, был денщиком у Петра I. Позднее он служил в гвардии и дослужился до чина бригадира, а после отставки поселился в родовом имении — селе Немцове, в двух вер­стах от города Малоярославца. Отец А. Н. Радищева, Николай Афанасье­вич, имел 2 тыс. душ крепостных крестьян, собственный дом в Моск­ве и несколько подмосковных дере­вень. Он, будучи человеком образованным и начитанным, хорошо знал латынь, немецкий, польский и фран­цузский языки. Предпочитая службе жизнь в деревне, отец Радищева слыл рачительным хозяином и в основ­ном занимался «экономией» — веде­нием хозяйства в имении.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Александр был первенцем в семье, впоследствии весьма многочислен­ной: у него было семь братьев и че­тыре сестры. Первые годы его жиз­ни прошли в Немцове, потом семья перебралась в самое крупное родо­вое имение — село Верхнее Аблязово Саратовского наместничества (ныне Пензенская область). Внача­ле воспитателями мальчика были

230

 

 

 

крепостные — няня Прасковья Клементьевна и дядька Пётр Мамонтов по прозвищу Сума, который научил Александра читать и писать. Когда ребёнку исполнилось шесть лет, в доме появился француз. Вскоре, однако, выяснилось, что «учитель французского» был беглым солда­том, к тому же почти не знавшим языка, и с ним расстались.

Спустя год отец повёз Алексан­дра в Москву в дом родственника матери, который приходился пле­мянником А. М. Аргамакову, директо­ру Московского университета, от­крытого в 1755 г. Дети Аргамаковых имели возможность заниматься на дому с профессорами и преподава­телями университетской гимназии. Воспитанником этой гимназии стал и Александр Радищев: с 8 до 13 лет он учился в доме дяди по программе гимназического курса, бывал на эк­заменах, гимназических и студен­ческих диспутах. Вместе с универ­ситетскими гимназистами бегал в единственную тогда в Москве книж­ную лавку при университете, много и жадно читал.

В 1762 г. Александр Радищев как прекрасно образованный юно­ша был записан на придворную службу, в пажи. В 1764 г. императ­рица со свитой выехала из Москвы в Санкт-Петербург. В составе Па­жеского корпуса юный паж со­вершил своё первое путешествие и оказался совсем один в чужом го­роде. В Петербурге он прожил с 1764 до конца 1766 г. Затем Ради­щев и еще 12 молодых дворян от­правились в Германию в Лейпцигский университет «для обучения латинскому, немецкому и, если воз­можно, славянскому языку, а на­ипаче праву естественному и всена­родному и несколько... Римской империи праву».

Пять лет продолжалась учёба Радищева в Лейпцигском универси­тете. Сверх программы он изучал иностранные языки, литературу, про­слушал цикл лекций по естествен­ным наукам, увлекался медициной, брал уроки игры на скрипке. Среди преподавателей особо выделялся про­фессор философии Эрнст Платнер.

Два десятилетия спустя, в 1789 г., с ним беседовал путешествовавший по Европе Николай Михайлович Карам­зин, и Платнер тепло вспоминал сво­их бывших студентов — Радищева и Кутузова. В Лейпциге началась и ли­тературная деятельность Радищева: он приступил к переводу брошюры греко-албанского политического деятеля А. Гика «Желание греков к Европе христианской», которая была написана в связи с начав­шейся в 1768 г. русско-турецкой войной. Сам выбор темы свидетель­ствует о политических интересах юного Радищева.

В октябре 1771 г. после сдачи экзаменов студенты из России стали собираться на родину. Русский по­сланник при саксонском дворе князь Белосельский писал о трёх «отли­чившихся в науках» студентах — Ра­дищеве, Кутузове и Рубановском, — особо отмечая «настоящие деловые и умственные качества» первого. В конце ноября 1771 г. Радищев при­был в Санкт-Петербург и был назна­чен на должность протоколиста в сенате с присвоением чина титуляр­ного советника, что соответствовало званию капитана в армии.

 

 

 

 

Неизвестный

художник.

Портрет

А. Н. Радищева.

231

 

 

 

ГОДЫ СЛУЖБЫ

Помимо службы в сенате Радищев переводил на русский язык сочине­ние знаменитого французского мыс­лителя Г, Б. де Мабли «Размышления о греческой истории», а также воен­ный трактат «Офицерские упражне­ния». Эту работу он выполнял по по­ручению созданного Екатериной И «Собрания, старающегося в перево­де иностранных книг». Летом 1773 г. Радищев написал свою первую авто­биографическую повесть «Дневник одной недели», которая была опуб­ликована лишь в 1811 г., уже после его смерти. В ней он рассказывал о подробностях службы, порядке об­суждения и ведения дел в сенате. Принадлежность к столь высокому учреждению давала молодому лите­ратору богатый материал для раз­мышлений о судьбах отечества, по­литическом строе, государственном аппарате, о самодержавии. Литера­туроведы считают «Дневник» пер­вым в России сентиментальным произведением-исповедью, напи­санным под влиянием идей фран­цузского просветителя Ж. Ж. Руссо. Тогда же Радищев написал «Исто­рию Российского сената», которую впоследствии уничтожил.

В мае 1773 г. Радищев был пе­реведён из сената в Финляндскую дивизию на должность полкового судьи. Здесь он узнал о начале кре­стьянского восстания под предводи­тельством Пугачёва. «Весь чёрный народ был за Пугачёва», — отметил позже А. С. Пушкин. Радищев знал об этом по письмам отца: когда восстав­шие подошли к Аблязову, Николай Афанасьевич вместе с семейством укрывался в лесу. Не исключено, что Александр Радищев был очевидцем казни Пугачёва 10 января 1775 г. Крестьянское восстание склонило его к мысли о пагубности самодер­жавия и возможности уничтожить крепостное право только с помощью вооружённой борьбы.

В марте 1775 г. Радищев добился разрешения об отставке «по домаш­ним обстоятельствам», и ему при этом был присвоен следующий чин — се­кунд-майора. Однако через несколько

лет он вернулся на службу, получив должность юрис-консула. Способно­сти его по достоинству оценил вид­ный государственный деятель граф А. Р. Воронцов: с 1780 г. Александр Николаевич был назначен на высо­кий пост помощника управляющего Петербургской таможни. Здесь он слу­жил в течение почти десяти лет и в 1790 г. получил повышение: стал со­ветником таможенных дел — управ­ляющим Петербургской таможни.

 

ЛИТЕРАТУРНЫЕ

И НАУЧНЫЕ РАБОТЫ

В 80-х гг. XVIII в. Радищев создал свои лучшие художественные, историчес­кие и публицистические произве­дения. В 1780 г. был написан первый вариант «Слова о Ломоносове». В 1781— 1783 гг. шла работа над одой «Вольность», положившей начало рус­ской революционной поэзии. В 1782 г. Радищев написал «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске» (С. Н. Янову). Здесь он почти с доку­ментальной точностью описал всё происходившее на Сенатской пло­щади в день открытия памятника Пет­ру I и попутно поделился с другом-чи­тателем своими воззрениями на роль Петра I как первого лица отечества и самодержца. В 1788 г. Радищев завер­шил работу над второй автобиогра­фической повестью, в которой расска­зывал о годах учёбы в Лейпциге, об университетских товарищах, размыш­лял о роли и значении воспитания и просвещения.

Во второй половине 80-х гг. Ра­дищев стал членом одного из су­ществовавших в то время научно-ли­тературных обществ — Общества друзей словесных наук. На заседании Общества он впервые читал свою статью «Беседа о том, что есть сын Отечества». Она была опубликована в 1789 г. в журнале «Беседующий гражданин». Человек, по мнению А. Н. Радищева, «существо свобод­ное». «Отличительным знаком сына Отечества» он считал истинное бла­городство, благонравие и сострада­ние как важнейшую добродетель.

232

 

 

В 80-х гг. Радищев завершил ряд трактатов по истории и совре­менному состоянию таможенного дела в России, в том числе «Проект нового генерального таможенного тарифа» и «О таможенных обрядах». В эти годы он работал над «Описа­нием Петербургской губернии», а в 1790—1791 гг. составил «Описа­ние Тобольского наместничества».

«ПУТЕШЕСТВИЕ

ИЗ ПЕТЕРБУРГА В МОСКВУ»

В 1790 г. Радищев закончил работу над главной книгой своей жизни — «Путешествие из Петербурга в Моск­ву», благодаря которой имя его на­всегда осталось в памяти потомков. Зато в глазах императрицы Екате­рины II он сразу же стал «бунтов­щиком хуже Пугачёва!». Никто не брался издавать книгу — так велика была опасность уголовного пре­следования за её антиправительст­венное содержание. Радищев решил действовать самостоятельно. В своём петербургском доме, в двух больших залах на втором этаже, он обору­довал типографию, в которой и от­печатал около 650 экземпляров «Пу­тешествия». В начале мая 1790 г. книга появилась в лавке № 14 Гости­ного двора по Суконной линии. Не­сколько книг Радищев разослал зна­комым, в том числе знаменитому поэту Г. Р. Державину. Внимательно прочитала книгу и Екатерина II и, по словам её секретаря, отзывалась о ней «с жаром и чувствительностью». Императрица пришла к заключению: «Намерение сей книги на каждом листке видно; сочинитель оной на­полнен и заражён французским за­блуждением, ищет всячески и выищивает всё возможное к умалению почтения к власти... к приведению народа в негодование противу на­чальников и начальства». Радищев писал о бесчеловечном и жестоком обращении помещиков с крепост­ными крестьянами. Он показал на страницах своего сочинения пример справедливого бунта доведённых до отчаяния крепостных крестьян

Сколь мне ни хотелось поспешать к окончанию своего путешествия, но по пословице: голод не свой брат, принудил меня зайти в избу; и, доколе не доберуся до рагу, фрикассе, паштетов и прочаго французского куша­нья, на отраву нам изобретённого, принуждён я был пообедать старым куском жареной говядины, которая со мной ехала в запасе. Пообедав сей раз гораздо хуже, нежели иногда обедают многие полковники (не говорю о генералах) в дальних походах, я по похвальному общему обык­новению налил в чашку приготовленнаго для меня кофе и услаждал при­хотливость мою плодами пота нещастных африканских невольников.

Увидев передо мною сахар, месившая квашню хозяйка подо­слала ко мне маленькаго мальчика попросить кусочек сего боярского кушанья.

—  Почему боярского? — сказал я ей, отдавая ребёнку остаток моего сахару. — Не ужли и ты его употреблять не можешь?

—  Потому боярское, что нам купить его не на что; а бояре упот­ребляют его для того, что не сами достают деньги. Правда, что и бур­мистр наш, когда ездит к Москве, покупает его, но также на наши слёзы.

—  Разве ты думаешь, что тот, кто употребляет сахар, заставля­ет вас плакать?

—  Не все, но все господа дворяне. Не слёзы ли ты крестьян своих пьёшь, когда они едят такой же хлеб, как и мы? — говоря сие, показыва­ла она мне состав своего хлеба. Он состоял из трёх четвертей мякины и одной части несеяной муки. —Да и то слава Богу при нынешних неуро­жаях. У многих соседей наших и того хуже. Что ж вам, бояре, в том прибыли, что вы едите сахар, а мы голодны? Ребята мрут, мрут взрослые. Но как быть? Потужишь, потужишь, а делай то, что господин велит.

И начала сажать хлебы в печь.

(А. Н. Радищев «Путешествие из Петербурга в Москву».)

Титульный лист книги

А. Н. Радищева

«Путешествие

из Петербурга

в Москву».

1790 г.

233

 

 

А. Н. Радищев в ссылке.

против своих господ. Тем самым Ра­дищев высказался за изменение су­ществующего порядка с помощью вооружённой силы, т. е. восстания. По сути своей книга представляет единое решительное и веское об­винение всему государственному строю России: «Алчность дворянства, грабёж, мучительство и беззащитное нищеты состояние».

30 июня в девять часов утра к Радищеву прибыл подполковник Горемыкин с ордером на арест. Автор «зловещей книги» был отправлен в Петропавловскую крепость. Следствие продолжалось две недели. Вскоре се­нат утвердил приговор Петербургской палаты уголовного суда: приговорить Радищева к смертной казни. Екате­рина II так и не решилась подписать приговор. Боясь возмущения общест­венности, она заменила казнь десяти­летней ссылкой в Сибирь — в Илимский острог. 8 сентября 1790 г. Ради­щева увезли из крепости. От пережи­того потрясения и истощения он едва держался на ногах. Из дома его забра­ли в лёгком платье, теперь же на дво­ре стояла холодная осень. Екатерина, возможно, рассчитывала, что «бунтов­щик» погибнет по дороге в ссылку. Узнав, что Радищева везут в острог, граф А. Р. Воронцов послал деньги тверскому губернатору, чтобы тот отдал приказание купить необхо­димое для дороги. Вслед за Радище­вым в Сибирь добровольно отпра­вились и некоторые из его бывших крестьян, которым он накануне ареста дал вольную.

Книга с самыми «вредными ум­ствованиями» была запрещена. Нака­нуне ареста Радищев сжёг большую часть тиража, шесть экземпляров из­дания были конфискованы и унич­тожены властями. До наших дней сохранилось около 15 экземпляров первого издания книги. Ей было суждено пережить немало гонений. Вопросы, затронутые Радищевым, продолжали волновать русское об­щество ещё в течение более 100 лет, Недаром даже в 1905 г. все попытки переиздать в России полный текст «Путешествия» оказались тщетными. Цензура находила в книге «выходки против принципов монархического образа правления и сочувствие к республиканской вольности», «глу­хую угрозу самодержавной монар­хии». Автора обвиняли в том, что он «порицает представителей власти в светском и духовном звании, отно­сится с ненавистью и презрением к вельможам и особенно служащим при дворе... возмущает крестьян против помещиков, слуг против господ» и т. д.

Почти пять лет пробыл Радищев в Илимском остроге. Здесь он враче­вал местных жителей, сам прививал детям оспу, оборудовал дома неболь­шую плавильную печь для обжига по­суды, ставил опыты по выплавке раз­личных пород руды. Но главным его занятием по-прежнему оставалась ли­тература. В ссылке Радищев написал философский трактат «О человеке, его смерти и бессмертии», «Письмо о китайском торге», повесть о Ермаке

234

 

 

 

«Ангел тьмы» и историческое исследование «Сокращённое повествование о приобретении Сибири».

Однажды в Илимск пришёл указ, подписанный императором Павлом I: «Находящегося в Илимске на житье Александра Радищева от­туда освободить, а жить ему в своих деревнях». В собственном имении Немцове Радищев продолжал оста­ваться под надзором полицейских чиновников, бесцеремонно появляв­шихся в доме в любое время. Его письма вскрывали, копировали и доставляли Павлу I. Жить в Немцове с каждым днём становилось всё тя­желее, но Радищева выручала рабо­та. Здесь он создал «Описание моего владения», поэму «Бова», начал очерк о поэте В. К. Тредиаковском.

В 1800 г. окончился срок ссыл­ки, определённый Екатериной И. Но Павел I не спешил освободить Радищева. Только 31 мая 1801 г. изгнан­нику был объявлен указ Александра 1 об амнистии. Благодаря ходатайству графа А. Р. Воронцова ему вернули дворянский титул и разрешили жить в Санкт-Петербурге. Назначенный императором членом Комиссии со­ставления законов, Радищев погру­зился в работу над «Проектом граж­данского уложения». Вплоть до своей кончины он участвовал в заседани­ях комиссии.

Александр Николаевич Радищев умер 12 сентября 1802 г. Ему было 53 года. Обстоятельства его смерти не вполне выяснены в исследова­тельской литературе. Последними словами умирающего были: «Потом­ство за меня отомстит». В них выра­жены боль утраченной надежды на разум монархов, горькое сознание того, что здание «свободы» в России не начертано даже на бумаге.

ПАВЕЛ I.

РЫЦАРСКОЕ САМОВЛАСТИЕ

(1754—1801)

Император Павел I родился 20 сен­тября 1754 г. Сразу после рождения мальчика взяла в свои покои его бабка, императрица Елизавета. Мать, великая княгиня Екатерина, могла видеть его только изредка с позво­ления государыни. После смерти Елизаветы и недолгого правления императора Петра III Екатерина за­хватила власть в результате загово­ра и переворота и воцарилась на престоле, став единовластной рос­сийской императрицей. Павел рос в атмосфере интриг и сплетен, ли­шённый материнской любви. Те придворные, кому было в тягость правление Екатерины, не упускали возможности показать преданность Павлу, чтобы потом, когда он сам начнёт царствовать, воспользовать­ся его расположением. Многие при дворе не скрывали от наследника

трагической смерти его несчаст­ного отца, императора Петра III, свергнутого с престола, намекая на неминуемую гибель самого це­саревича.

От природы Павел был одарён­ным человеком. Его учитель С. А. Порошин высоко ценил математические способности мальчика. «Если бы Его Высочество человек был партику­лярный (обыкновенный. — Прим. ред.), — писал он, — и мог совсем пре­даться одному только математическо­му учению, то бы по остроте своей весьма удобно мог быть нашим рос­сийским Паскалем». Но судьба распо­рядилась иначе: Павлу предстояло занять один из самых выдающихся тронов мира. Однако при дворе Ека­терины И, похоже, не собирались го­товить наследника к такому поприщу. Несмотря на то что Павел уже достиг

Монета

достоинством

в 1 рубль. 1796 г.

235

 

 

С. Щукин. Портрет Павла I.

Медаль в память коронования Павла I.

довольно солидного возраста и был женат на немецкой принцессе Вильгельмине, его не допускали на заседа­ния совета при дворе императрицы и не посвящали в дела. Его окружение строго контролировалось императри­цей, что дало повод Павлу сказать во время беседы с королём Франции Лю­довиком XVI: «Ах, я был бы очень не­доволен, если бы возле меня находил­ся хотя бы самый маленький пудель, ко мне привязанный: мать моя велела бы бросить его в воду прежде, чем мы оставили бы Париж».

Павла преследовала навязчивая идея, что его жизнь, как и жизнь отца, может быть прервана насиль­ственным путём. Его опасение под­тверждалось многими обстоятельст­вами. Король Пруссии Фридрих II, которого Павел почитал своим ку­миром, сказал после знакомства с ним: «Он показался гордым, высо­комерным и резким, что заста­вило тех, которые знают Рос­сию, опасаться, чтобы ему не было трудно удержаться на престоле, на котором, буду­чи призван управлять наро­дом грубым и диким, избало­ванным к тому же мягким правлением нескольких им­ператриц, он может подверг­нуться участи, одинаковой с уча­стью его несчастного отца».

Павел I пришёл к власти в нояб­ре 1796 г., после смерти своей мате­ри императрицы Екатерины II. Он начал правление с восстановления прав отца, свергнутого в результате заговора более 30 лет назад. Пётр III не дожил даже до собственной коро­нации, и Павел решил короновать его посмертно. Останки Петра III были извлечены из гробницы и ко­ронованы. Корону императора нёс за его гробом граф Алексей Орлов, обвинённый всем светом в убийстве Петра III. Эта церемония, скорее жут­кая, чем торжественная, лишь увели­чила число врагов Павла. «Важней­шие обитатели столицы пребывали в немом ужасе. Страх и всеобщая не­нависть, внушённые Павлом, точно пробудили в этот момент любовь и сожаление, заслуженные Екатери­ной», — вспоминал позже очевидец этого события. Новый император вернул из ссылки многих поддан­ных, оказавшихся неугодными Ека­терине, например опального литера­тора Н. И. Новикова.

Стремясь оградить раз и навсег­да свои права и права своих наслед­ников на российский престол, Па­вел издал в 1797 г. «Учреждение об императорской фамилии», в ко­тором впервые в истории России установил твёрдый и незыблемый порядок престолонаследия в госу­дарстве. Отныне престол мог занять только прямой потомок императо­ра по мужской линии, а императри­ца могла быть только регентшей при малолетнем наследнике, т. е. управлять страной от имени на­следника, провозглашённого им­ператором, но не коронованного. Женщины получали право на пре­столонаследие, лишь когда не оста­валось представителей династии — мужчин. С тех пор на престоле Рос­сии не было ни одной женщины.

Тогда же Павел подписал Указ о сокращении барщины. Хотя дейст­вие этого указа и тормозилось на местах, а часто и не доходило до от­далённых районов страны, всё же следует помнить, что именно Павел I впервые сделал настоящий шаг к ос­вобождению крестьян от произвола помещиков. Согласно этому доку-

236

 

 

менту, помещик не мог назначить барщину больше определённого ука­зом количества дней (больше трёх). Это должно было, по мысли Павла, существенно облегчить жизнь кре­стьянина и обезопасить страну от новой пугачёвщины. Кроме того, император ограничил привилегии дворян, отменив Жалованную грамо­ту 1785 г. Не трудно себе предста­вить, какую реакцию вызвали эти указы у помещиков. Ненависть к Пав­лу только возросла: его подданные стали составлять заговоры.

Постоянная подозрительность императора привела к тому, что вся страна была наполнена толпами шпионов, которые, следя друг за дру­гом и донося друг на друга, старались выслужиться, добиться привилегий. «При дворе кипела какая-то неимо­верная суетливая деятельность», — за­мечает один из современников Пав­ла I, Страх за собственную жизнь доходил у Павла до мании преследо­вания: будучи человеком вспыльчи­вым, он мог по совершенно незначи­тельному поводу или откровенному клеветническому доносу жестоко рас­правиться с любым придворным, ли­шить всех чинов и званий, отправить в отдалённую ссылку. От этого не был застрахован никто из его приближён­ных. Правление Павла привело стра­ну в состояние крайнего нервного расстройства, где любой чувствовал себя под подозрением.

Пожалуй, только на внешнепо­литическом поприще Павел I создал себе авторитет истинного политика и монарха. Борьба с Французской революцией, захватившая тогда Ев­ропу, давала императору Павлу воз­можность укрепить свои позиции на мировой арене. Отношение по­слов иностранных монархов — про­тивников Франции — к Павлу было гораздо более терпимым, чем у са­мих российских вельмож. «Замеча­тельное достоинство русского им­ператора — стремление поддержать и оказать честь древним институтам (учреждениям)», — заметил однаж­ды британский посол в России Витворт. Более развёрнутую характери­стику Павлу (когда тот ещё не был императором) дал французский посол Сегюр: «Павел желал нравиться; он был образован, в нём замечались большая живость ума и благородная возвышенность характера... Но вско­ре... во всём его облике, в особенно­сти тогда, когда он говорил о своём настоящем и будущем положении, можно было рассмотреть беспокой­ство, подвижность, недоверчивость, крайнюю впечатлительность — одним словом, те странности, которые яви­лись впоследствии причинами его ошибок, его несправедливостей, его несчастий».

Россия в конце XVIII в. играла весьма заметную роль не только в Европе, но и во всём мире. При Ека­терине II Россия активно участво­вала в антифранцузской коалиции. Императрица планировала послать русские войска во Францию для восстановления монархии, но смерть Екатерины II в 1796 г. поме­шала осуществить эти планы. Павел с самого начала своего правления был сторонником крутых мер про­тив революционной Франции, и в этом вопросе не было противоречий между ним и его матерью.

Памятник Павлу I в Павловске.

237

 

 

 

«Уложение»

(свод правил)

Мальтийского ордена.

Напечатано

на русском языке

в 1800 г.

по указу Павла I.

Правительство Павла I деятель­но готовилось к войне против Фран­ции, и в 1799 г. по просьбе австрий­ского императора в Италию был направлен корпус под командовани­ем Александра Суворова. Император в свойственной ему высокопарной

манере напутствовал гениального военачальника фразой: «Иди, спасай царей!». Успех этой кампании при­нёс России славу защитницы ве­ковых устоев и традиций. Разгром французов в Италии, героический переход А. В. Суворова через Альпы и победы в Швейцарии, сражения, выигранные флотом во главе с Ф. Ф. Ушаковым, — всё это золотые страницы Российской империи, впи­санные в неё в эпоху Павла I.

В борьбе против Французской революции Павел пошёл далеко. По просьбе рыцарей Мальтийского ор­дена Павел возложил на себя цепь магистра этого ордена, выбитого из его владений французами. Встав во главе изгнанников с Мальты, Павел мог принять их под своё покро­вительство. Многие мальтийские кавалеры, бежавшие от французов, нашли убежище в России. Это не вы­звало бы серьёзных последствий, если бы не всегдашняя поспешность Павла. Прими он звание магистра ордена после побед Суворова и Уша­кова — ему никто не поставил бы это в вину: победы должны были по­крыть все политические издержки этого шага. Но Павел стал магист-

А. Бенуа. Вахтпарад при Павле 1.

238

 

 

Г. Шварц. Строевые учения русской армии при Павле I.

ром ордена до этих побед, и враги императора этим воспользовались, распространив слухи об отречении Павла 1 от православия: ведь орден формально подчинялся Папе рим­скому. Ещё больше вреда авторитету царя принёс его неожиданный союз с Наполеоном (1800 г.).

Преобразования в армии и на флоте, направленные против давно и прочно утвердившихся традиций, окончательно подорвали и без того шаткие позиции императора Павла Петровича. В последние годы прав­ления Екатерины II воинская дисци­плина расшаталась до крайности. Борясь за её укрепление, Павел пере­гнул палку. Он ввёл прусскую систе­му подготовки войск, основанную на муштре и бессмысленной шагистике, на многократном повторении одних и тех же упражнений, предназначен­ных только для плац-парадов. Нако­нец, им была предписана неудобная, узкая и странная для русского чело­века форма прусского образца, что привело к падению авторитета импе­ратора в армии. Между тем именно армия (в особенности гвардия) поч­ти весь XVIII в. ставила и свергала монархов в России. Павел I не дове­рял русским офицерам, он прибли­жал к себе немцев, считая их более преданными и верными подданны­ми. Всё это и привело к трагическим событиям 11 марта 1801 г.

Павел I с самого начала своего царствования опасался заговоров и стремился обезопасить себя и семью от повторения истории Петра III. «История всех царей, низложенных с престола или убитых, была для него мыслью, неотступно преследовавшей его и ни на минуту его не покидав­шей. Эти воспоминания возвраща­лись, точно привидение, которое, бес­престанно преследуя его, сбивало его ум и затемняло его разум», — вспоми­нал посол Франции Сегюр. Для себя Павел возвёл в Санкт-Петербурге Ми­хайловский замок, который скорее походит на крепость завоевателя во враждебной стране, чем на дворец монарха. Устройство замка было та­ково, что незнакомые с ним люди могли легко запутаться в лабиринтах залов и переходов. Но смерть подсте­регала Павла именно в этих стенах, поскольку опасность исходила от приближённых к престолу людей. Некоторые историки считают, что о готовящемся покушении на жизнь императора знал его наследник — це­саревич Александр Павлович. Но под­твердить или опровергнуть эти пред­положения сейчас довольно трудно.

239

 

 

Гибель Павла I.

11 марта 1801 г. руководители заговора — граф Пален, братья Зубо­вы и генерал Беннигсен — собрали участников убийства. Многие из них были изрядно пьяны. Заговорщики разделились на два отряда. Одним командовали Беннигсен и Зубов, дру­гим — Пален. Благодаря предательст­ву караульных из Преображенского полка заговорщики легко проникли внутрь дворца. Расположение комнат было прекрасно известно графу Палену. Он и провёл убийц к покоям им­ператора. Охрана попыталась оказать сопротивление, но оно было быстро сломлено заговорщиками.

Ворвавшись в спальню Павла, заговорщики предъявили ему приказ

об аресте, якобы подписанный Алек­сандром. Павел отказался подчи­ниться, и тогда Николай Зубов уда­рил императора в висок тяжёлой табакеркой. Кто-то из нападавших накинул ему на шею белый офицер­ский шарф и сдавил горло...

Так 11 марта 1801 г. пришёл к власти новый российский импера­тор Александр I. Следствие по делу об убийстве Павла I даже не было начато, никто из убийц не был нака­зан. Лишь немногих из них удалили в ссылку, остальные отделались лёг­ким испугом и вскоре вновь появи­лись при дворе. Эпоха Павла I завер­шилась последним в истории России дворцовым переворотом.

 

 

 

 

 

 

 

Прошли тёмные и кровавые сто­летия, когда существование сверх­мощной, неограниченной государст­венности — «самодержавия» — было оправданно. В XIX в. этому громозд­кому механизму управления страной уже не было никакого оправдания. Кандалами, неподъёмной обузой был он для страны, мешая ей нормально развиваться. Россия вновь начала от­ставать от Европы, и отставание это сказалось как на её политиче­ском могуществе, так и на обороно­способности.

Сокрушительное поражение, которое Россия потерпела в Крым­ской войне 1853 — 1856 гг., стало важнейшей вехой отечественной истории последних трёх столетий. Именно это событие запустило в действие «российский маятник».

Эффект «российского маятни­ка» состоит в том, что государство, сознавая накалённость внутренней обстановки, неудачи во внешних вой­нах, идёт навстречу обществу и при­ступает к реформам. В то же время общество, видя, что государство поступается в своих преобразовани­ях слишком малым, а для себя требу­ет слишком многого, переходит в на­ступление, используя все средства вплоть до антигосударственного террора. Тогда государство, обороня­ясь, ликвидирует все уступки и ста­новится неприступной диктатурой... И вновь отставание страны и внут­ренние проблемы заставляют воз­вращаться к реформам. С середины и до конца XIX в. произошло несколько таких движений «маятника».

Военный крах России в Крымской войне заставил самодержавие осоз­нать очевидное экономическое и тех­ническое отставание России от Ев­ропы, причина которого коренилась в

несовершенстве социально - полити­ческого устройства страны. Россий­ское общество было отягощено пе­режитками допетровской эпохи — крепостничеством, многочисленным и праздным дворянским сословием, всеобщей подчинённостью сверхмощ­ному государству. В 60—70-е гг. госу­дарство сделало попытку оживить общественную жизнь, при помощи реформ поделившись с обществом своей бесконечной властью над ним, пойти на уступки, придав тем са­мым всему окостеневшему социально-политическому устройству страны больше гибкости и жизнеспособно­сти. Важнейшими преобразованиями были уничтожение в 1861 г. кре­постничества, освобождение кресть­янства отлично зависимого положе­ния по отношению к помещикам и выделение крестьянам небольших участков земли в собственность. За­тем последовали реформы, направ­ленные на создание новой судебной системы, менее зависимой от госу­дарства; на модернизацию армии; на создание органов местного (земского) самоуправления.

Общество ожидало от государ­ства дальнейших шагов по пути Ве­ликих реформ. Государство сожале­ло, что ушло по этой дороге так далеко. Внутренняя обстановка в стране стала взрывоопасной. В 1881 г. император Александр II, на­чавший реформировать государст­венные основы Российской империи и остановившийся на полпути, был убит заговорщиками. Террористы стремились подтолкнуть само­державие к дальнейшим уступкам, но результат оказался обратным: последовала серия контрреформ, уничтоживших многие достижения двух предыдущих десятилетий.