Многие родители дали волю своей фантазии в выборе имён для детей. К концу 20-х гг. около трети новорождённых получа­ли необычные «революционные» имена: Бунтарь, Декабрист, Коммуна, Пятилетка, Свобода, Стяг, Тракторина. Появились и сложные составные имена: Догнат-Перегнат («догнать и пере­гнать»), Рина (революция, интернационал), Роблен («рождён быть ленинцем»).

Настоящая революция происходила и в искусстве. Многие считали, что новой эпохе должно отвечать совершенно новое искусство. В порыве воодушевления пролетарский поэт Влади­мир Кириллов призывал:

Во имя нашего завтра —

Сожжём Рафаэля,

Разрушим музеи,

Растопчем искусства цветы!

В журнале «Леф» («Левый фронт искусств») летом 1923 г. рассказывалось: «Маяковский производит чистку поэтов. Под ог­лушительный рокот одобрения летят насмарку бальмонты, брюсовы, ахматовы — весь заплесневевший российский Парнас. И под тот же гул восторга поверяют и зачисляют в поэты истинно революционных мастеров слова — Асеева, Кручёных и других. И лишь жалобными голосками попискивают случайно забредшие сюда литературные белогвардейцы, которые всё ещё пыжатся от­стоять свой старый литературный строй во главе с абсолютным монархом А. С. Пушкиным».

ЖИЗНЬ ВЫСШИХ СЛОЁВ ОБЩЕСТВА

Уже в годы гражданской войны советские руководители позво­ляли себе некоторые послабления, недоступные большинству населения.

Лев Троцкий вспоминал: «Неправда, будто в те годы в Крем­ле утопали в роскоши, как утверждала белая печать. Жили на са­мом деле очень скромно. Однако привилегии уже отлагались и автоматически накоплялись». Он описывал такой характерный случай: «В 1919 году я случайно узнал, что в кооперативе Совнар­кома имеется кавказское вино, и предложил изъять его, так как торговля спиртными напитками была в то время запрещена. ,До-

472

Рисунок из журнала «Красный перец». 1923 г.

ползёт слух до фронта, что в Кремле пируют, — говорил я Лени­ну, — опасаюсь дурных последствий".

Третьим при беседе был Сталин. „Как же мы, кавказцы, — ска­зал он с раздражением, — можем без вина?"

„Вот видите, — подхватил шутливо Ленин, — грузинам без вина никак нельзя!" Я капитулировал без боя».

Для местных руководителей льготы часто становились во­просом жизни и смерти. Они стеснялись пойти на «чёрный ры­нок», как это делали беспартийные, а на один паёк прожить было невозможно.

Дмитрий Фурманов отмечал в своём дневнике осенью 1918 г.: «Питаться совершенно нечем. Может быть, нас переведут

ОБЩЕСТВО «ДОЛОЙ СТЫД!»

Ярким проявлением духа послереволю­ционных лет стало известное общест­во «Долой стыд!». В октябре 1924 г. пи­сатель Михаил Булгаков записал в сво­ём дневнике: «Новость: на днях в Мо­скве появились совершенно голые люди (мужчины и женщины) с повязка­ми через плечо „Долой стыд!". Влеза­ли в трамвай. Трамвай останавливали, публика возмущалась».

«Члены этого общества, — вспоминал В. Шаламов, — гуляли по Москве на­гишом. Мальчишки, зеваки шли толпа­ми за адептами этого голого ордена. Потом московская милиция получила указания — и нагие фигуры женщин и мужчин исчезли с московских улиц».

12 сентября 1924 г. сам нарком здра­воохранения Николай Семашко разъ­яснил в газете «Известия» отношение властей к обществу «Долой стыд»: «По­добное поведение необходимо самым категорическим образом осудить со всех точек зрения. Во-первых, жесто­ко ошибаются, когда думают, что если ходить голыми, отрастить волосы и ногти, то это будет самая настоящая „революционность". Во-вторых, путе­шествие по Москве в голом виде со­вершенно недопустимо с гигиениче­ской точки зрения. Нельзя подставлять своё тело под пыль, дождь и грязь. Ули­цы Москвы — не берег Чёрного моря. В-третьих, очень спорно, содействует ли это дивное новшество нравственно­сти. Поэтому я считаю абсолютно не­обходимым немедленно прекратить это безобразие, если нужно, то репрессив­ными мерами».