ОКТЯБРИСТЫ (СОЮЗ 17 ОКТЯБРЯ)

ПОСЛЕ МАНИФЕСТА 17 ОКТЯБРЯ

Царский манифест 17 октября 1905 г., даровавший свободы, вы­звал очень различные отклики в стране. Часть общественных сил — от социалистов до кадетов — единодушно ответила на него примерно так: «Ничего не изменилось, война продолжается». Ре­волюция действительно продолжалась...

Но были и иные, совершенно противоположные оценки. 18 октября в здании Московской биржи состоялся торжествен­ный молебен по случаю выхода манифеста. По окончании бого­служения известный промышленник Сергей Четвериков (буду­щий октябрист) вскочил на лавку и выкрикнул: «Слава царю, ко­торый благо народа поставил выше охранения прерогатив сво­ей власти! Слава русскому народу, который пожелал любить сво­его царя не за страх, а за совесть!». В ответ грянуло дружное «ура!». Оратора подхватили на руки и начали качать...

Можно сказать, что именно из таких настроений и родился Союз 17 октября, или просто партия «октябристов». Уже через несколько недель в продаже появилась тоненькая брошюра без обложки, озаглавленная «Воззвание от Союза 17 октября». «Ма­нифест 17 октября, — говорилось в ней, — знаменует собой ве­личайший переворот в судьбах нашего отечества: отныне народ наш становится народом политически свободным, наше государ­ство — правовым государством...» Монархия же, по мнению ав­торов брошюры, постепенно превращалась в конституционную. Они призывали «дружно сплотиться вокруг этих начал». Как и другие либералы, октябристы выступали за гражданские права и свободы.

В то же время они опирались и на ещё одно, столь же мощ­ное общественное настроение. Это было стремление прекратить революционную смуту, установить «твёрдый порядок». «Пока сво­боду смешивают с революцией, ничего путного не выйдет», — говорил один из вождей октябристов граф Пётр Гейден. Револю­цию он называл «акулой». В одной из листовок октябристов от­мечалось: «Союз ненавидит революцию как величайшее зло и ве­личайшую помеху в установлении в России порядка».

Однако каких только непредсказуемых поворотов и ситуа­ций не возникало в эти месяцы 1905 года! На одном из заседа­ний Вольного экономического общества председательствовал

А. Гучков. С октября 1906 г. — лидер партии октябристов.

105

 

 

 

АЛЕКСАНДР ГУЧКОВ

Когда Александр Гучков в октябре 1906 г. возглавил UK октябристов, он уже имел репутацию яркого и своеоб­разного общественного деятеля. Его политический противник граф Сергей Витте замечал: «Гучков — любитель сильных ощущений и человек храб­рый». Впервые Александр Иванович удивил своих друзей и знакомых, ко­гда отправился добровольцем в Юж­ную Африку на англо-бурскую войну. Защищая независимость буров, он по­лучил ранение в ногу и попал в англий­ский плен.

Его второй не менее рискованный по­ступок привлёк уже всеобщее внима­ние. Заканчивалась русско-японская война... Будучи уполномоченным Крас­ного Креста, Гучков добровольно ос­тался в Мукдене с русскими ранены­ми, когда в город вступили японские войска. Московская городская дума выразила ему благодарность за этот «самоотверженный подвиг». На япон­цев поступок А. Гучкова также произ­вёл сильное впечатление, и после ме­сячного плена его отпустили на роди­ну. Любопытно, что позднее, прочтя книгу Бориса Савинкова «Воспомина­ния террориста», А. Гучков с сожале­нием заметил: «Зависть берёт! Каким первоклассным человеческим материа­лом располагала революция...». И вы­разил сожаление, что противополож­ной стороне часто не хватало «идей­ного горения и жертвенной готовно­сти, которыми были так богаты те». Впрочем, Александр Иванович и в по­литическую борьбу своей партии ста­рался внести эти черты. За любое не­вежливое слово он вызывал своих оп­понентов на поединок и заработал ре­путацию отчаянного дуэлянта. Он дрался на дуэли с графом А. Уваровым, с жандармским полковником С. Мясоедовым (которого позднее повесили как германского шпиона), вызвал на поединок П. Милюкова (но потом про­тивники помирились). С. Мясоедов, обвинённый А. Гучковым в различных тёмных делах, ранил своего противни­ка в руку. Когда Александр Иванович с рукой на перевязи явился в Думу, депутаты встретили его восторженной овацией.

граф Пётр Гейден. Зал был заполнен молодёжью, причём до­вольно революционно настроенной. И вот в президиум переда­ли чей-то котелок, в который собирали пожертвования. На ле­жавшем в нём листке бумаги было написано: «На вооружённое восстание». Пётр Александрович с невозмутимым видом передал шляпу дальше...

В БОРЬБЕ С РЕВОЛЮЦИЕЙ

Важнейшим пунктом своей программы октябристы считали по­ложение о «единой и нераздельной Руси». Этот вопрос, по их соб­ственному признанию, служил для определения политических друзей и врагов партии. Причём «лакмусовой бумажкой» для ок­тябристов являлся вопрос: «Можно ли предоставить Польше авто­номию?». «Ни в коем случае», — категорически отвечали они. Ка­деты на этот счёт имели противоположное мнение.

Вскоре наметились и другие линии расхождения двух либе­ральных партий. В декабре в Москве вспыхнуло вооружённое восстание. Кадеты осуждали неоправданно суровые, по их мне­нию, меры властей. Октябристы, напротив, однозначно поддер­жали государственную власть, резко осудив революционеров. «На улицах Москвы льётся кровь исполнителей служебного долга», — говорилось в их заявлении. Один из вождей октябристов Алек­сандр Гучков демонстративно внёс крупное денежное пожертво­вание в пользу солдат, пострадавших при подавлении восстания в Севастополе.

Итоги выборов в I Думу оказались для октябристов не слиш­ком ободряющими. Они сумели провести в неё всего лишь 13 де­путатов во главе с графом Гейденом, и те разместились на край­не правом фланге. Им приходилось вести ожесточённую борьбу с думским большинством — кадетами и социалистами. Когда I Думу распустили, граф Гейден с остальными депутатами отпра­вился в Выборг, но воззвание с протестом не подписал. «Я такие нелепости подписывать не буду», — сказал он.

Во II Думу прошли уже 43 октябриста. Всего же численность партии к этому времени достигала примерно 75 тыс. человек. В основном это были люди состоятельные и образованные: дворя­не, предприниматели, отставные чиновники и офицеры. «Мы — господская партия», — с сожалением признавали сами октябри­сты. Возглавил ЦК октябристов в октябре 1906 г. Александр Гуч­ков, директор страхового общества «Россия».

А. Гучков решительно поддерживал курс правительства на подавление революции. Когда в августе 1906 г. II. Столыпин ввёл знаменитые военно-полевые суды, Александр Иванович одобрил этот шаг. Он назвал его «решительной мерой в борьбе с револю­цией». Такая оценка А. Гучкова вызвала раскол среди октябристов. От них ушли многие создатели партии: граф П. Гейден, ряд про­мышленников, например П. Рябушинский, С. Четвериков. Ми­нистр В. Коковцов в частной беседе говорил о такой позиции части купечества: «Подмигивают всё и кокетничают с революци-

106

 

 

 

 

ей? Московских купцов мало жгли в 1905 году, что они ещё не образумились. Вот дворяне — другое дело. Им въехали порядоч­но, а потому они протрезвились».

В СОЮЗЕ СО СТОЛЫПИНЫМ

Октябристы поддержали роспуск II Думы 3 июня 1907 г., извест­ный как «третьеиюньский государственный переворот». А. Гуч­ков замечал: «Акт 3 июня был спасением, благом для России, так как открывал путь реформам, проводимым Столыпиным».

На выборах в III Думу, которые проходили по новому зако­ну, октябристы одержали победу, получив 133 места. На этот раз в Думу прошёл и сам вождь партии А. Гучков. Эту «октябристскую» Думу часто называли «столыпинской». Октябристы считали бла­годетельной для России земельную реформу П. Столыпина (см. ст. «Столыпинская земельная реформа») и горячо её поддер­живали. Между прочим, в партии состоял брат главы правитель­ства журналист Александр Столыпин.

Однако этот союз октябристов с П. Столыпиным был до­вольно шатким, неустойчивым. По ироническому замечанию Павла Милюкова, он «напоминал крыловскую басню о лебеде, раке и щуке». Под раком Милюков подразуме­вал придворные круги, которые очень косо смотрели на либералов-октябристов. П. Милю­ков говорил: «Рак оказался самым сильным партнёром, а роль щуки, потопившей себя, при­шлось сыграть самому Столыпину».

Что же произошло? Пытаясь ослабить влия­ние придворных кругов, А. Гучков объявил им настоящую словесную войну. В ноябре 1908 г. он впервые публично выступил против вмешатель­ства великих князей в политику. П. Столыпин, до того пытавшийся примирить двор с октябриста­ми, был неприятно поражён и с досадой вос­кликнул: «Что Вы наделали!?».

В своих последующих речах А. Гучков бес­пощадно бичевал «камарилью и тёмные силы», окружавшие, по его мнению, трон. В результате он получил репутацию личного «врага номер один» царя и царицы. Когда позднее он проиг­рал на выборах в IV Думу, государь искренне об­радовался, несмотря на то что победили Гучко­ва кадеты.

После того как вспыхнула борьба между двором и октябристами, П. Столыпину при­шлось искать иную опору в Думе. Он нашёл её в лице более правой партии националистов. Влияние на государственную политику посте­пенно ускользало из рук октябристов.

Д. Мельников. Плакат, посвящённый сбору средств в помощь инвалидам войны. Подобная кампания проводилась при поддержке октябристов.

107

 

 

ССОРА МИХАИЛА РОДЗЯНКО И АЛЕКСАНДРА ПРОТОПОПОВА

В январе 1917 г. враждебность между правительством и Думой вылилась в личное столкновение их руководите­лей. 1 января в Зимнем дворце госу­дарь устроил приём по случаю Ново­го года. К Михаилу Родзянко подошёл поздороваться министр внутренних дел Александр Протопопов. Бывший октябрист, он ещё год назад был то­варищем (заместителем) председате­ля Думы. А. Протопопов с приветли­вым возгласом протянул руку для по­жатия, но М. Родзянко резко отрубил: «Нигде и никогда». Смутившись, ми­нистр дружески взял председателя Думы под локоть и произнёс: «Родной мой, ведь мы можем столковаться».

«Оставьте меня, Вы мне гадки», — от­вечал М. Родзянко, отдёргивая руку.

В газетах оживлённо обсуждался этот случай, получивший широкую огласку. Шли толки о том, что А. Протопопов намерен вызвать М. Родзянко на ду­эль. Но вызов так и не был послан. Позднее на приёме у паря М. Родзянко ехидно обыграл это. Сам он так излагал происшедший разговор:

«Я заметил, что Протопопов, вероят­но, не очень оскорбился, так как не прислал вызова.

— Как, он не прислал вызова? — уди­вился царь.

— Нет, Ваше Величество... Так как Протопопов не умеет защищать своей чести, то в следующий раз я его побью палкой.

Государь засмеялся».

снизу, со стороны торгово-промышленного сословия. Многие считали, что октябристы «всё отдали П. Столыпину», а взамен не получили ничего: ни влияния на правительство, ни гражданских свобод. Союз 17 октября шутливо прозвали «партией потерян­ной грамоты».

Видный октябристский публицист Громобой писал в нояб­ре 1909 г.: «Неопределённость, томящая всю Россию, нависшая каким-то кошмаром... А что, если завтра всё правительство будет сменено другим и мы окажемся под сапогом доктора Дуброви­на? В какую сторону мы плывём? Каждый день мы можем про­снуться... по ту сторону 17 октября».

22 февраля 1910 г. А. Гучков выступил в Думе с важной речью. Он откровенно признался, что октябристы «чувствуют себя несколько изолированными в стране». Оратор сказал, что, поскольку революция подавлена, «прискорбная необходимость» ограничивать гражданские свободы миновала. Закончил Гучков свою речь знаменитой нетерпеливой фразой, обращённой к властям: «Мы, господа, ждём».

В марте 1911 г. А. Гучков пошёл ещё дальше в своём протес­те. Он покинул пост председателя III Государственной думы, на который его избрали годом ранее. «Столыпин очень удивился моей отставке», — вспоминал Александр Иванович. Во главе Думы встал его соратник по партии крупный помещик Михаил Родзянко. И всё-таки октябристы продолжали бороться не против Сто­лыпина, а за влияние на него. Они считали, что глава правитель­ства изменяет сам себе, уступая «камарилье и тёмным силам», Громобой с разочарованием писал после отставки А. Гучкова: «П. А. Столыпину уже служить нельзя — можно только прислужи­ваться». А. Гучков позднее замечал: «В сущности Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти».

ПОСЛЕ УБИЙСТВА СТОЛЫПИНА

Выстрел террориста, прозвучавший в сентябре 1911 г., не толь­ко оборвал жизнь П. Столыпина, но и нанёс тяжелейший удар по октябристам. Они переживали настоящий шок. А. Гучков в день похорон Столыпина с горечью заявил: «Россия попала в болото...». Вскоре на заседании ЦК октябристов он произнёс речь о вели­чии погибшего.

Больше всего октябристов удручало очевидное поражение столыпинской земельной реформы. В ноябре 1913 г. на партий­ной конференции А. Гучков развивал свои безрадостные пред­чувствия: «Иссякло государственное творчество. Глубокий пара­лич сковал правительственную власть: ни государственных це­лей, ни широко задуманного плана, ни общей воли. Государст­венный корабль потерял всякий курс, зря болтаясь по волнам».

Октябристы в 1912 г. потерпели крупное поражение на вы­борах в IV Государственную думу, потеряв свыше 30 мест. В Мо­скве избиратели забаллотировали А. Гучкова. Вскоре думская фракция октябристов к тому же раскололась на две группы. На

108

 

 

местах жизнь партии постепенно замирала. В 1915 г. даже Депар­тамент полиции не обнаружил по губерниям её действующих отделов. В июле 1915 г. перестала выходить главная октябрист­ская газета — «Голос Москвы».

В ПРОГРЕССИВНОМ БЛОКЕ

Начавшаяся в 1914 г. Первая мировая война вызвала в России патриотический подъём. Как с воодушевлением писали журна­листы ещё выходившего тогда «Голоса Москвы», «все партийные разногласия, все „классовые противоречия" должны отойти на второй план. В настоящую минуту в России может быть только одна партия — русская». Впрочем, многие октябристы, в том чис­ле А. Гучков, не строили себе никаких иллюзий на этот счёт. Он мрачно замечал в частном письме: «Начинается расплата...».

В 1915 г. Александр Иванович возглавил движение военно-промышленных комитетов (ВПК), созданных предпринимате­лями. После тяжёлых поражений на фронте, вызванных недо­статком снарядов, ВПК взялись помогать властям снабжать армию.

Поражения резко усилили недовольство правительством, которое стали обвинять в бездарности и даже измене. В 1915 г. образовался Прогрессивный блок, требовавший создания прави­тельства, ответственного перед Думой. В блок вступило большин­ство депутатов — октябристы, кадеты и часть националистов. А. Гучков с сожалением заявлял в августе 1915 г.: «У нас идут по пути спасения с постоянным опозданием». Он привёл слова од­ного «умного октябриста» о том, что Гучкова дадут только тогда, «когда потребуется Милюков, а Милюкова — когда придётся при­звать Керенского».

Своим главным противником октябристы по-прежнему счи­тали «тёмные силы» вокруг престола. Огонь их критики был на­правлен на Григория Распутина, придворные круги, императри­цу Александру Фёдоровну. Вплоть до Февральской революции 1917 г. председатель Думы октябрист М. Родзянко убеждал Ни­колая II пойти на уступки. В январе 1917 г. он говорил царю: «В стране растёт негодование на императрицу и ненависть к ней... Её считают сторонницей Германии. Для спасения Вашей семьи Вам надо, Ваше Величество, найти способ отстранить императ­рицу от влияния на политические дела».

10 февраля Михаил Владимирович вновь уговаривал Нико­лая II: «Ещё есть время и возможность всё повернуть и дать от­ветственное перед палатами правительство. Но этого, по-види­мому, не будет. Результатом этого, по-моему, будет революция и такая анархия, которую никто не удержит...». «Государь ничего не ответил, — вспоминал М. Родзянко, — и очень сухо простился».

ПОСЛЕ ФЕВРАЛЯ

После Февральской революции партия октябристов формально прекратила существование. Её программа уже не могла догнать

ЗАМЫСЕЛ ДВОРЦОВОГО ПЕРЕВОРОТА

Группа октябристов во главе с Алек­сандром Гучковым в борьбе с прави­тельством пошла ещё дальше Про­грессивного блока. Они считали, что власть ведёт страну к поражению в войне и внутренней революции. Един­ственный способ предотвратить это — низложить Николая II.

«Мне стало ясно, — вспоминал А. Гуч­ков, — что государь должен покинуть престол». В конце 1916 г. многие вид­ные октябристы вместе с некоторыми кадетами стали готовить дворцовый пе­реворот. А. Гучков писал, что по за­мыслу «государь был бы вынужден под­писать отречение с передачей престо­ла законному наследнику». Октябрист Сергей Шидловский на одной из встреч заговорщиков с возмущением восклик­нул о царе: «Щадить и жалеть его не­чего, когда он губит Россию!».

Заговор опирался на поддержку неко­торых высших чинов армии. Генерал Александр Крымов говорил его участ­никам: «Настроение в армии такое, что все с радостью будут приветствовать известие о перевороте. Переворот не­избежен. Если вы решитесь на эту край­нюю меру, то мы вас поддержим». За­говорщикам передали сочувственную фразу генерала Алексея Брусилова: «Если придётся выбирать между царём и Россией, я пойду за Россией».

Но все эти обсуждения, по словам А. Гучкова, «настолько затянулись, что не привели ни к каким реальным ре­зультатам».

109

 

 

 

В ДНИ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Вожди октябристов всегда оставались убеждёнными противниками любой революции. Однако волей событий им пришлось вместе с другими политиче­скими силами встать во главе Февраль­ской революции. Михаил Родзянко по телеграфу первый посоветовал Нико­лаю II отречься от престола. А 2 марта в Пскове А. Гучков принимал это уже подписанное отречение... Дума напра­вила его к государю вместе с В. Шуль­гиным, хотя А. Гучков даже не был де­путатом. Для него это событие стало как бы маленьким реваншем в той борьбе, которую он столько лет вёл лично с Николаем...

Между тем М. Родзянко в эти дни мно­гократно выступал перед подходивши­ми к Думе войсками, убеждая их со­хранять порядок и дисциплину. Воен­ные части являлись со знамёнами, под торжественную музыку. «Православ­ные воины! — говорил солдатам Родзянко. — Послушайте моего совета. Я старый человек и обманывать вас не стану. Слушайте офицеров, они вас дурному не научат...» Своим зычным, раскатистым басом председатель Думы выкрикивал: «За нашу святую матуш­ку-Русь!». Войска отвечали дружными возгласами «ура!». «Будь другом наро­да, Родзянко!» — благожелательно кричали ему собравшиеся.

Впрочем, иногда в толпе пробуждалась и давняя неприязнь к октябристам. Так, П. Милюкову, когда он представлял народу новых министров, пришлось сказать: «Теперь я назову вам имя, ко­торое, я знаю, возбудит здесь возра­жения. А. Гучков был моим политиче­ским врагом (Крики: «Другом!».) в те­чение всей жизни Государственной думы. Но, господа, мы теперь полити­ческие друзья, да и к врагу надо быть справедливым...», А. Гучков стал воен­ным и морским министром Временно­го правительства.

Были и другие случаи, когда на необыч­ное «единство октябристов и просто­народья» набегали тучи. Михаил Родзянко рассказывал Василию Шульгину об одном своём выступлении 1 марта: «Встретили меня как нельзя лучше... Я

быстро развивающиеся события. Но бывшие вожди октябристов не сошли с политической сцены.

В марте и апреле А. Гучков оставался на посту военного и морского министра Временного правительства. Однако армия всё больше выходила из подчинения. Кадет Владимир Набоков вспоминал одно из выступлений Александра Гучкова перед ми­нистрами: «Речь, вся построенная на тему „не до жиру, быть бы живу", дышала такой безнадёжностью...».

«Революция — тяжёлое бедствие для государства, — говорил А. Гучков. — Она срывает жизнь с её привычных рельсов, массы выходят на улицу. Теперь мы должны снова загнать толпу на мес­то, но это нелёгкая задача». К концу апреля Александр Иванович окончательно пришёл к выводу, что его работа в правительстве «безнадёжна и бесполезна». 29 апреля он написал заявление об отставке.

В течение бурного 1917 года А. Гучков, М. Родзянко и дру­гие бывшие октябристы убеждённо поддерживали идею «силь­ной власти». В августе сторонники этой идеи (в основном каде­ты и бывшие октябристы) провели в Москве Совещание обще­ственных деятелей. Александр Керенский назвал его «новым Про­грессивным блоком против Временного правительства».

Участники совещания заявили, что «правительство вело страну по ложному пути, который должен быть немедленно по­кинут». Избранный председателем М. Родзянко направил генера­лу Лавру Корнилову довольно красноречивую телеграмму: «Со­вещание общественных деятелей приветствует Вас, Верховного вождя Русской армии. В грозный час тяжёлого испытания вся мыслящая Россия смотрит на Вас с надеждой и верой. Да помо­жет Вам Бог в Вашем великом подвиге на... спасение России». Быв­шие октябристы полностью разделяли идеи «корниловского мя­тежа»: необходимость крепкой власти, дисциплины в армии... Ко­гда корниловцы потерпели поражение, А. Гучкова арестовали, но уже через день освободили.

За десять дней до Октябрьского переворота в Москве про­шло второе Совещание общественных деятелей. Его участники во главе с М. Родзянко вновь потребовали ввести «твёрдую еди­ную власть» и прекратить «буйства черни».

После установления Советской власти бывшие октябристы приняли деятельное участие в развернувшейся борьбе на сторо­не «белых». А. Гучков стал одним из первых промышленников, оказавших денежную помощь белогвардейской Добровольче­ской армии. Он горячо призывал вступать в её ряды. С прихо­дом Советской власти ему пришлось вновь пережить ряд опас­ных приключений. Он скрывался в подполье, однажды даже пе­решёл фронт в одеянии протестантского пастора.

М. Родзянко же отправился вместе с Добровольческой ар­мией в её первый Ледяной поход. Бывший председатель Государ­ственной думы не участвовал в боях, но разделял с добровольца­ми трудности их перехода. Некоторые офицеры неодобритель­но смотрели на него как на... революционера. Чувствуя такие

110

 

 

 

настроения, Михаил Владимирович даже зашёл как-то к генера­лу Антону Деникину и сказал: «Мне очень тяжело об этом гово­рить, но всё же решил с Вами посоветоваться. До меня дошло, что офицеры считают меня главным виновником революции и всех последующих бед. Возмущаются и моим присутствием при ар­мии. Скажите, Антон Иванович, откровенно, если я в тягость, то останусь в станице, а там уж что Бог даст». «Остаться в станице» означало почти верный арест, а затем и расстрел большевиками. «Я успокоил старика, — вспоминал А. Деникин. — Не стоит обра­щать внимания на праздные речи».

Когда белогвардейцы начали одерживать победы и занимать города, М. Родзянко выдвинул идею созвать совещание депута­тов всех четырёх дум — нечто вроде парламента. Однако эта идея мало кого вдохновила и не получила достаточной поддержки.

После гражданской войны бывшие вожди октябристов ока­зались в эмиграции, где и окончили свои дни. Михаил Родзянко скончался в 1924 г., Александр Гучков — в 1936 г. На похороны бывшего вождя октябристов в Париже в феврале 1936 г. собрал­ся весь цвет русской эмиграции, от А. Керенского до А. Деники­на. Это событие подвело окончательную черту под историей пар­тии октябристов.

ЧЕРНОСОТЕНЦЫ

Первоначально слова «чёрная сотня», «черносотенцы» звучали почти как оскорбительные прозвища. Так в начале XX в. окре­стили людей консервативных, крайне правых взглядов. Но потом сами черносотенцы переосмыслили эти слова. Они стали напо­минать всем, что в XVI—XVII вв. чёрной сотней называли город­ское простонародье.

«Да, мы черносотенцы! Чёрная сотня Кузьмы Минина спас­ла Россию!» — говорили они теперь с гордостью. Для интелли­генции, разумеется, слово «черносотенец» по-прежнему звучало как оскорбление.

ЗАРОЖДЕНИЕ ЧЕРНОСОТЕНСТВА

Первая черносотенная организация — Русское Собрание — воз­никла в январе 1901 г. Это был немногочисленный литератур­но-аристократический кружок во главе с князем Дмитрием Го­лицыным. Кружок ставил перед собой в основном культурные задачи: изучение русской народной жизни, сохранение чистоты русской речи и т. п.

Сначала власти даже собирались запретить эту организа­цию, подозревая крамолу, но потом изменили своё отношение к

сказал им патриотическую речь — как-то я стал вдруг в ударе... Кричат „ура". Вижу — настроение самое лучшее. Но только я кончил, кто-то из них начина­ет... из этих... собачьих депутатов... От Исполкома, что ли, — ну, словом, от этих мерзавцев...

— Вот председатель Государственной думы всё требует от вас, чтобы вы, товарищи, русскую землю спасали... Так ведь, товарищи, это понятно... У гос­подина Родзянко есть что спасать... не малый кусочек у него этой самой рус­ской земли в Екатеринославской гу­бернии, да какой земли! Так вот, Родзянкам и другим помещикам Государ­ственной думы есть что спасать... Эти свои владения, княжеские, графские и баронские, они и называют русской землёй... Её и предлагают вам спасать, товарищи...».

«Мерзавцы! — гневно воскликнул Род­зянко. — Мы жизнь сыновей отдаём своих, а это хамьё думает, что земли пожалеем. Да будет она проклята, эта земля, на что она мне, если России не будет?»

111

 

 

 

КИШИНЁВСКИЙ ПОГРОМ

В России первый из еврейских погро­мов XX в. вспыхнул в Кишинёве 6— 7 апреля 1903 г. Министр внутренних дел Вячеслав Плеве так объяснял при­чины беспорядков: «Какая-то женщина-христианка с ребёнком на руках села в повозку карусели. Недовольный этим хозяин карусели, еврей, столкнул женщину и ударил так, что она упала и выронила ребёнка». После этого, по словам В. Плеве, возмущённая толпа начала громить евреев. Однако в дей­ствительности все карусели на площади принадлежали христианам, а упомя­нутого случая, по данным местной по­лиции, не было.

Главным виновником погрома самые различные круги — от революционных до умеренно-правых — сочли самого В. Плеве. 25 марта он писал бессараб­скому губернатору: «До сведения мое­го дошло, что во вверенной Вам губер­нии готовятся обширные беспорядки против евреев». Министр внутренних дел приказал прекращать беспорядки только «при помощи увещеваний, от­нюдь не прибегая к помощи оружия».

В. Плеве хотел перевести в иное русло революционное движение масс, напра­вить их враждебность на евреев и ино­родцев. Граф Сергей Витте замечал, что Плеве «в еврейских погромах ис­кал психологического перелома в ре­волюционном настроении масс».

Очевидец погрома граф Мусин-Пуш­кин, по словам С. Витте, «описывая все ужасы, которые творили с беззащитны­ми евреями, удостоверял, что всё про­изошло оттого, что войска совершен­но бездействовали». Другой свидетель погрома прокурор Поллан также вы­ражал удивление, что погром происхо­дил на глазах безучастных войск и полиции. Он отмечал: «У всех убитых размозжены кости черепов».

Во время погрома погибло 45 человек и свыше 400 было ранено. Писатель Лев Толстой в письме протеста выра­зил «ужас перед этим зверством рус­ских людей и безмерное негодование против попустителей этого ужасного дела». Кишинёвский погром стал одной из главных причин убийства В. Плеве эсерами в 1904 г.

ней. Министр внутренних дел Вячеслав Плеве стал покровителем и почётным членом общества.

Наиболее здоровым черносотенцы считали общество допет­ровской Руси. Они видели в нём своеобразный идеал единения и гармонии всех сословий. Что же нарушило эту социальную гар­монию? Привнесение чужого, иноземного влияния начиная с Петра I. Роковую роль сыграло знаменитое «окно, прорубленное в Европу». Один из вождей черносотенства журналист Владимир Грингмут замечал, что Пётр приказал России «забыть самобыт­ные русские предания, броситься в погоню за европейскими обычаями и учреждениями безо всякого разбора, не отличая в них драгоценного золотого от обманчивой мишуры».

В результате между царём и народом выросло «средосте­ние» — чиновничество со своими интересами, чуждыми народу. В программе возникшей позднее самой известной черносотен­ной организации — «Союза русского народа» (СРН) — говори­лось: «„Союз русского народа" признаёт, что современный чинов­ничий строй, осуществляемый в громаднейшем большинстве случаев безбожными, нечестивыми недоучками и переучками, заслонил светлый образ Царя от народа».

Против чиновничества боролась и интеллигенция. Но чер­носотенцы считали, что интеллигенты сами хотят встать «между государем и народом», подменить народные интересы своими. Одна из прокламаций столичного СРН в 1905 г. призывала: «Кре­стьяне, мещане и люди рабочие! Послушайте, что умышляет господчина. В городских думах и земствах сидят господа, а в боль­ших городах адвокаты, профессора, студенты, учителя, погоре­лые помещики, одворянившиеся купцы и прочие господа, назы­вающие себя интеллигенцией... Не признавайте её властью и пра­вительством, разнесите в клочья, помните, что в государстве вы сила, вас сто миллионов, а интеллигенции и пяти не будет. До­вольно терпеть эту интеллигентную шваль...».

Столь же критически черносотенцы относились и к буржуа­зии. В 1907 г. в газете черносотенцев «Русское знамя» отмечалось: «Наша доморощенная буржуазия не национальна, и родилась-то она у нас с испорченной сердцевиною. Русская буржуазия, не имея свежести самобытной, заразилась гнилью Запада... Наша буржуазия всегда останется такою же чуждою народу, какою яв­ляется она в настоящее время».

Выход для общества черносотенцы видели в возвращении к «исконным началам: Самодержавию, Православию, Народности». Власть государя должна выражать интересы не отдельных сосло­вий, считали они, а всей нации в целом. Для этого она должна быть свободна от всевозможных «конституций и парламентов».

Что же касается православия, то главное несчастье церкви черносотенцы видели в её подчинении государству. Духовенство слилось с чиновничеством, церковь превратилась в придаток го­сударства. Корень этого зла тоже уходит в Петровские реформы, считали они. Многие черносотенцы выступали за восстановление на Руси патриаршества, как это было в допетровскую эпоху.

112

 

 

 

Наконец, своей важнейшей задачей черносотенцы считали ограждение русского народа от всевозможных «инородных влия­ний». Они выдвигали лозунг «Россия — для русских!». Самым опасным из «инородных влияний» черносотенцы считали еврей­ское. Они выступали в конечном итоге за поголовное выселение евреев из России в «собственное государство».

ПОСЛЕ МАНИФЕСТА 17 ОКТЯБРЯ

Первые черносотенные организации оставались небольшими салонными кружками. Перелом в развитии движения произошёл в 1905 г.

После царского манифеста от 17 октября 1905 г., даровав­шего свободы, по всей стране прокатилась волна демонстраций. Революционеры праздновали свою первую победу и призывали добиваться большего. Это сопровождалось символическим унич­тожением атрибутов монархии. Демонстранты жгли портреты Николая II, разбивали его бюсты, собирали деньги на «похоро­ны царя».

Конечно, всё это глубоко задело монархические чувства час­ти населения. Особенно враждебные толки вызывало присутст­вие среди революционеров евреев и других «инородцев».

Например, в Киеве после появления царского манифеста ре­волюционная толпа захватила здание городской думы, разорвала в зале заседаний портреты Николая II и его предков. Какой-то сту­дент вышел на думский балкон с портретом царя. Он сделал в по­лотне отверстие, просунул туда голову и кричал толпе: «Теперь я — государь!». С балкона думы выступали революционные ораторы. Журналист Василий Шульгин вспоминал: «Случилось это случай­но или нарочно — никто нико­гда не узнал... Но во время раз­гара речей о „свержении" цар­ская корона, укреплённая на думском балконе, вдруг сорва­лась или была сорвана и на гла­зах у десятитысячной толпы грохнулась о грязную мостовую. Металл жалобно зазвенел о кам­ни... И толпа ахнула. По ней зловещим шёпотом пробежали слова: „Жиды сбросили царскую корону..."».

В тот же день сразу у мно­гих людей появилась идея от­ветить на революционные вы­ступления стихийными «пат­риотическими демонстрация­ми». Как вспоминал В. Шульгин, в редакцию газеты «Киевля­нин» 18 октября 1905 г. при-

РУКОВОДСТВО

«СОЮЗА РУССКОГО НАРОДА»

Председателем главного совета СРН избрали врача Александра Дубровина. Его товарищем (заместителем) стал Владимир Пуришкевич, историк и фи­лолог по образованию. Пуришкевич был талантливым оратором и, между прочим, сочинял стихи. Вот одно из на­писанных им стихотворений (его час­то цитировали позднее противники В. Пуришкевича как образец антисе­митской поэзии):

Гей, народ, молодцы из торговых

рядов,

Православные русские люди!

Вон их! к чёрту! носителей

смутных годов,

Что сдушили славянские груди!

Пусть исчезнут, как дым, как негодный

туман,

Сотни лет проживали мы дружно,

А сейчас погибаем от скорби и ран.

Пусть и беден народ, пусть народ наш

и пьян,

А жидовской Руси нам не нужно.

Погибший во время еврейского погрома. Начало XX в.

113

 

 

 

Е. Лансере. «Радость на земле основных

законов ради». Карикатура на

демонстрацию черносотенцев

(газета «Адская почта», 1906 г.).

ДЕЛО БЕЙЛИСА

20 марта 1911 г. в одной из пещер под Киевом обнаружили тело убитого 12-летнего Андрея Юшинского. Перед этим Андрея последний раз видели 12 марта. Преступник (или преступни­ки) действовал с крайней жестокостью.

На голове и груди убитого насчитали около 45 колотых ран, нанесённых но­жом и чем-то тонким вроде гвоздя или шила. Руки погибшего были связаны. «Когда об этом стало известно в Кие­ве, — вспоминал В. Шульгин, — то вдруг воскресла, впрочем не умиравшая, ле­генда о том, что евреи совершают риту­альные убийства с источением крови. Кровь эта будто бы им нужна для освя­щения так называемой „мацы", являю­щейся у евреев священным хлебом».

На похоронах А. Юшинского один быв­ший член «Союза русского народа» раздавал листовки такого содержания: «Православные христиане! Жидами замучен мальчик Андрей Юшинский.

шли четверо читателей: рабочий, ремесленник, торговец, чинов­ник. Он так передавал разговор в редакции:

«— Какое они имеют право! — вдруг страшно рассердился лавочник. — Ты красной тряпке поклоняешься — ну и чёрт с то­бой! А я трёхцветной поклоняюсь. И отцы и деды поклонялись. Какое ты имеешь право мне запрещать?

— Господин редактор, мы хотим тоже, как они, демонстра­цию, манифестацию... Только они с красными, а мы с трёхцвет­ными...

— Возьмём портрет государя императора и пойдём по все­му городу... Вот что мы хотим... Отслужим молебен и крестным ходом пойдём...

— Они с красными флагами, а мы с хоругвями...

— Они портреты царские рвут, а мы их, так сказать, всена­родно восстановим...».

На «патриотические шествия» повсюду решено было соби­раться у стен храмов. Начинались они церковными службами. На такие демонстрации по всей стране вышли сотни тысяч людей. Они несли российские флаги, иконы, портреты царя. Праздно­вали отчасти манифест 17 октября, отчасти годовщину вступле­ния на престол Николая II (21 октября). Кое-кто выкрикивал, что надо бить смутьянов — студентов и евреев.

Начавшись с простого шествия, события развивались по на­растающей. Некоторые участники демонстрации останавливали прохожих и требовали от них снимать шапки перед портретом государя. С тех, кто не хотел обнажить голову, шапки сбивали. Ко­нечно, это вызывало ответное возмущение, и в демонстрантов час­то летели камни. В Иваново-Вознесенске большевик В. Морозов в ответ на требование снять шапку обозвал Николая И сволочью, выстрелил в портрет и застрелил двух демонстрантов. Самого его за это сильно избили, арестовали и приговорили к каторге.

Стреляли в черносотенцев и в других городах; например, в Одессе в демонстрантов бросали бомбы, причём подорвался и погиб один из бросавших, анархист Яков Брейтман. Порой вспы­хивали уличные схватки между революционерами и черносотен­цами. Такие происшествия почти везде перерастали в погромы, направленные против «интеллигентов и инородцев», главным об­разом евреев.

Кое-где демонстранты просто разбивали камнями витрины магазинов и окна домов, принадлежащих евреям. Но чаще всего это сопровождалось и грабежом: толпа врывалась в дома, выбра­сывала на улицу имущество. Любая попытка самозащиты вызыва­ла возмущение толпы и влекла за собой многочисленные жертвы.

Говорили, что покарать «крамольников» разрешил сам царь. В Томске имел место следующий характерный случай. Шествие приблизилось к магазину, и один из демонстрантов громко спро­сил у царского портрета: «Разрешаете громить, Ваше Величест­во?». «Разрешаю», — отвечал человек, нёсший портрет...

В. Шульгин так описывал картину погрома:

«Это была улица, по которой прошёлся „погром".

114

 

 

 

— Что это? Почему она белая?..

— Пух... Пух из перин.

Страшная улица... Обезображенные жалкие еврейские халу­пы... Все окна выбиты... Местами выбиты и рамы... Точно ослеп­шие все эти лачуги. Между ними, безглазыми, в пуху и в грязи — вся жалкая рухлядь этих домов, перекалеченная, переломанная... Стулья, диваны, матрацы, кровати, занавески, тряпьё... полувдав­ленные в грязь, разбитые тарелки... — всё, что было в этих хибар­ках, искромсанное, затоптанное ногами...».

В течение двух недель после манифеста уличные беспорядки произошли более чем в ста городах. По данным историка С. Сте­панова, погибло 1622, ранено было 3544 человека. В число жертв попали как евреи, так и русские «смутьяны» — студенты, интелли­генты. Из тех погибших и раненых, чья национальность известна, евреи составляли 50%, русские и другие славяне — около 44%.

«СОЮЗ РУССКОГО НАРОДА»

В октябре 1905 г. черносотенное движение впервые переросло в массовое и распространилось по всей стране. В ноябре возник­ла самая крупная и известная черносотенная организация — «Союз русского народа» (СРН). Вышел первый номер её газеты «Русское знамя».

Вскоре отделения СРН образовались по всей стране. Кое-где крестьяне вступали в союз целыми деревнями. Руководители сою­за утверждали, что он резко отличается от любой политической партии. Если партия защищает сословные, классовые интересы, то СРН выражает интересы всех сословий и классов русского общества.

Через некоторое время, однако, в черносотенном движении сложились два различных направления. Одно направление в пер­вую очередь защищало привилегии дворянства, землевладельцев. Это направление возглавляли Владимир Пуришкевич и Николай Марков. Последний как-то раз удачно сравнил весь класс поме­щиков с вымирающими зубрами. В защите этих «зубров» от вы­мирания он видел свою основную задачу.

Другое направление во главе с Александром Дубровиным было ближе к низам общества, охватывало часть крестьянства. В его лозунгах часто своеобразно отражались крестьянские требо­вания. Например, А. Дубровин резко выступил против уничтоже­ния общины в ходе столыпинской реформы.

Характерным выразителем этого течения черносотенства являлся проповедник из Царицына иеромонах Илиодор (в ми­ру — Сергей Труфанов). Илиодор входил в «Союз русского наро­да». В страстных и зажигательных проповедях он призывал бо­роться с богачами, чиновниками и интеллигентами.

«Проповеди монаха привлекали толпы жителей заводских посёлков под Царицыном, — замечал историк С. Степанов. — Он говорил с ними на понятном им языке и о понятных им вещах. Вообще события в Царицыне чем-то напоминали народные дви-

Жиды ежегодно, перед своей Пасхой, замучивают несколько десятков хри­стианских мальчиков, чтобы их кровь лить в мацу. Русские люди, если вам дороги ваши дети, бейте жидов, бейте до тех пор, пока хотя один жид будет в России. Пожалейте ваших детей! Отомстите за невинных страдальцев! Пора! Пора!».

29 апреля в Государственной думе 39 черносотенных депутатов обратились к министрам с запросом: «Известно ли вам, что в России существует преступ­ная секта иудеев, употребляющая для некоторых религиозных обрядов сво­их христианскую кровь, членами како­вой секты замучен в марте 1911 г. в Киеве мальчик Юшинский?».

Вокруг запроса разгорелись жаркие дебаты. «Наша детвора, — горячо вос­клицал Н. Марков, — гуляющая на солнце, веселящаяся, радующаяся в садиках, каждую минуту может по­пасть в беду, к ней может подкрасться с длинным кривым ножом жидовский резник и, похитив резвящегося на сол­нышке ребёнка, утащить его к себе в жидовский подвал и там выпустить из него кровь. Надо преследовать всю зловредную иудейскую секту, которая собирает в чашки детскую кровь, ис­текающую из зарезанных детей, и рас­сылает эту кровь по иудеям — лако­миться пасхальным агнцем, лакомить­ся пасхой, изготовленной на крови хри­стианских младенцев!»

Кадет Л. Нисселович в ответ цитиро­вал буллу Папы римского Григория, из­данную в 1235 г. В ней говорилось, что евреи невиновны в употреблении кро­ви христиан. Те же, кто обвиняет их в этом, «злоупотребляют христианством, стараясь прикрыть им свою алчность к еврейским деньгам». В конце концов депутаты отклонили запрос большин­ством в 140 голосов против 60.

Но дело продолжало развиваться. Вся черносотенная печать обвиняла в смерти мальчика иудеев. 22 июля по подозрению в убийстве А. Юшинского арестовали 42-летнего еврея Мен­деля Бейлиса, приказчика кирпично­го завода.

Одна свидетельница говорила, что будто бы Бейлис схватил Юшинского прямо на глазах у других детей. При

115

 

 

 

этом убийцу сопровождали два еврея в необычных одеждах. Но эти показа­ния, очень противоречивые, вызыва­ли большие сомнения. К тому же сви­детельница сама находилась под по­дозрением.

25 сентября 1913 г. в Киеве над М. Бейлисом начался судебный процесс, ко­торый привлёк внимание всей страны. П. Милюков считал, что в этом судеб­ном деле «воплотилась вся неправда режима, всё его насилие над лично­стью». Революционные партии грози­ли всеобщей забастовкой в случае осуждения Бейлиса. Совершенно не­ожиданно из-за дела об убийстве об­щество оказалось чуть ли не на грани революции.

Весьма необычным для крупного горо­да, каким был Киев, оказался подбор присяжных заседателей. В их число не попал ни один интеллигент, а некото­рые были малограмотными. Писатель Владимир Короленко, бывший на суде, описывал их так: «Пять деревенских кафтанов, несколько шевелюр, под­стриженных на лбу, на одно лицо, точ­но писец с картины Репина „Запорож­цы". Несколько сюртуков, порой до­вольно мешковатых. Лица то серьёзные и внимательные, то равнодушные, двое нередко „отсутствуют". Семь крестьян, три мешанина, два мелких чиновника».

Черносотенцы надеялись, что такой состав присяжных признает М. Бейлиса виновным. 30 октября заседатели удалились на совещание. Всеобщее на­пряжение дошло до высшей отметки. В случае осуждения в Киеве ожидали погрома и вообще непредсказуемых беспорядков по всей стране. В этой предгрозовой атмосфере вердикт при­сяжных произвёл впечатление удара молнии: «Невиновен!».

В. Короленко вспоминал: «Около шес­ти часов разносится молнией известие, что Бейлис оправдан. Виднеются мно­гочисленные кучки народа, поздрав­ляющие друг друга. Русские и евреи сливаются в обшей радости. Кошмары тускнеют. Исключительность состава присяжных ещё подчёркивает значение оправдания».

Сам Мендель Бейлис позднее эмигри­ровал в Америку, где и скончался в 1934 г.

жения XVII—XVIII вв. Среди народа распространялись слухи, что Илиодор — побочный брат Николая II, Около храма было водру­жено огромное чучело дракона с надписью: „Гидра революции". По окончании проповеди Илиодор отсекал голову гидре».

ВО II ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ

На выборах в I Государственную думу черносотенцы не получи­ли ни одного мандата. Сами они объясняли это тем, что почти не участвовали в предвыборной борьбе. А. Дубровин так говорил о Думе: «Как верный монархист, я не имею права своим участи­ем санкционировать существование этого сборища, посягающе­го на неограниченные права монарха».

Во II Государственной думе было около 16 крайне правых депутатов. Самым заметным и ярким из них считался В. Пуришкевич. Советский историк Семён Любош так описывал его: «Со­вершенно голый череп, рыжая бородка и необыкновенная верт­лявость. При этом крикливый голос и вызывающая манера гово­рить. У Пуришкевича именно тон делал всю музыку. Самые обык­новенные фразы часто приобретали в его устах необыкновенно оскорбительный характер. Так как совершенное бессилие Думы выяснилось очень скоро, то перманентные выходки Пуришкевича в глазах большой публики оживляли парламентскую безнадёж­ность». В Таврический дворец специально приходили «полюбо­ваться на Пуришкевича».

Осуждая «крамольную» Думу, В. Пуришкевич тем не менее ценил свой депутатский мандат. Когда прошёл слух, что его со­бираются сделать губернатором, Пуришкевич сказал по этому поводу: «Из попов в дьяконы не идут. Дурак я был бы променять положение депутата Госдумы и товарища председателя СРН на положение казённого чиновника».

Все черносотенцы горячо выступали за роспуск II Государ­ственной думы, в которой преобладали левые. Иеромонах Илиодор даже говорил, что в левую часть Государственной думы надо бы бросить бомбу.

Николай II не раз принимал А. Дубровина и высоко ценил его выступления против Государственной думы. 3 июня 1907 г. она, наконец, была распущена царским указом. На следующий день Николай совершил поразивший всех шаг: он направил А. Ду­бровину телеграмму, в которой говорилось: «Да будет же мне „Союз русского народа" надёжной опорой, служа для всех и во всём примером законности и порядка».

В III И IV ГОСУДАРСТВЕННЫХ ДУМАХ

В III Государственной думе крайне правые получили около 45 мест. Ряды депутатов-черносотенцев пополнились ещё одним ярким лидером — членом курского СРН Николаем Марковым. По внешнему облику он очень напоминал Петра I, и его быстро ок­рестили Медным всадником. Руководитель кадетов Павел Ми-

116

 

 

 

люков называл Маркова «стоеросовым помещиком-дворянином».

Состав III Государственной думы был гораздо более правым, чем во II Думе. Большие преимущества на выборах получили по­мещики. Это в конечном итоге привело к расколу среди черно­сотенцев. До сих пор они могли единым фронтом выступать про­тив «революционной» Думы. Теперь их взгляды на Думу резко разошлись.

«Дубровинское» направление категорически отрицало необ­ходимость такого учреждения. Народу не нужен парламент, в котором заседают помещики и «денежные мешки», считал А. Дуб­ровин. Это новая перегородка, отделяющая государя от народа. Такая позиция во многом отражала точку зрения простонародья.

Вожди «дворянского» направления черносотенства думали иначе. Их отношение ясно выразил в 1910 г. Н. Марков: «Можно быть недовольным третьей, четвёртой Думой, двадцатой, разго­ните их, выберите настоящую, русскую, но как учреждение Госу­дарственная дума необходима: без этого России не существовать».

В 1908 г. «Союз русского народа» раскололся. В. Пуришкевич создал новую черносотенную организацию — «Союз Михаи­ла Архангела». В его программе подчёркивалось, что единствен­ное отличие нового союза от СРН — признание необходимости законодательной Думы.

В Думе черносотенцы играли роль «пробивной силы» при обсуждении правых законопроектов. В частности, они выступа­ли за ограничение прав инородцев в России. Н. Марков воскли­цал с думской трибуны в 1910 г.: «Россия, тебе грозят азиаты, гро­зят подвластные тебе инородцы. Опомнись, Россия, наша инородчина вконец обнаглела. Говорим вам: „Прочь, мелкота, — Русь идёт!"».

Вместе с другими правыми черносотенцы голосовали за ог­раничение автономии Финляндии. «Пора это зазнавшееся Вели­кое княжество Финляндское, — говорил В. Пуришкевич, — сде­лать таким же украшением русской короны, как Царство Казан­ское, Царство Астраханское, Царство Польское и Новгородская Пятина, и мне кажется, что дело до этого и дойдёт» (Рукоплеска­ния справа.).

В IV Думе черносотенцы увеличили своё представительство до 140 депутатов, превратившись в самую крупную фракцию.

СУД НАД ПУРИШКЕВИЧЕМ

Сразу после Февральской революции 1917 г. «Союз русского на­рода» и другие черносотенные организации были запрещены. Их деятельность прекратилась. 5 марта исполком Петросовета за­крыл газету «Русское знамя».

Одним из немногих черносотенцев, продолжавших борьбу, оказался В. Пуришкевич. Он горячо восклицал в июле 1917 г.: «Спа­сите Россию! Если бы было покончено с тысячью, двумя, пусть пя­тью тысячами негодяев на фронте и несколькими десятками в ты­лу, то мы не страдали бы от такого беспрецедентного позора».

ТЕРРОРИСТЫ-ЧЕРНОСОТЕНЦЫ

Революционный террор народовольцев и эсеров в России начала XX в. не вы­зывал ни у кого удивления. Но совер­шенно новым и неожиданным явлени­ем 1906—1907 гг. оказался «черносо­тенный индивидуальный террор».

Первым и самым известным покуше­нием черносотенцев стало покушение на видного кадета Михаила Герценштейна. Он был убит в июле 1906 г. (см. ст. «Столыпинская земельная ре­форма»). Решение об этом убийстве приняло руководство «Союза русско­го народа» (СРН) во главе с А. Дубро­виным.

Следующее покушение А. Дубровин решил организовать на бывшего пре­мьер-министра Сергея Витте. 29 янва­ря 1907 г. его истопник обнаружил в печи ящик, подвешенный на спускаю­щейся из печной трубы длинной верёв­ке. В ящике оказалась «адская маши­на» с часовым механизмом. Такое же устройство нашли и в соседней трубе.

Начальник столичной охранки А. Гера­симов тотчас прибыл на место проис­шествия. Он вспоминал: «Механизм часов был испорчен, почему взрыв и вообще не мог произойти. Для меня достаточно было беглого взгляда на эту „адскую машину", чтобы понять, что это не дело рук революционеров. Так грубо и неумело повести дело могли только дружинники СРН». Однако ни арестов, ни судов по этому делу так и не было. Впрочем, С. Витте постарал­ся отплатить А. Дубровину в своих вос­поминаниях. В них он не раз называл лидера СРН «мазуриком», «каторжни­ком», «лейб-кабатчиком» и т. п.

Организатором покушения на С. Вит­те выступил черносотенец и тайный со­трудник полиции А. Казанцев. В каче­стве исполнителей он выбрал двух ре­волюционно настроенных, но весьма простодушных рабочих — В. Фёдоро­ва и А. Степанова. Им он назвал себя членом партии эсеров-максималистов.

После неудачи в деле Витте террори­сты отправились в Москву, где Казан­цев заявил, что необходимо казнить «изменника», укравшего партийные

117

 

 

 

деньги. 14 марта В. Фёдоров застре­лил этого человека — редактора «Рус­ских ведомостей» кадета Григория Иоллоса. После этого убийства рабо­чие, несмотря на свою наивность, за­подозрили неладное. Они допытыва­лись, почему А. Казанцев не умеет го­ворить, как революционные агитаторы. «Тут я немного понял, — рассказывал В. Фёдоров, — что, видится, вместо максималистов попал к чёрной сотне». Наконец рабочие обнаружили у своего руководителя списки членов «Союза русского народа».

В мае террористы отправились в лес на окраине Петербурга, чтобы зарядить динамитные бомбы. Когда А. Казанцев занялся начинкой бомб, В. Фёдоров подошёл к нему сзади и кинжалом убил его. Вскоре после этого Фёдоров уе­хал за границу и опубликовал подроб­ный рассказ о деле.

В октябре он создал подпольную монархическую организа­цию из офицеров и членов бывшего «Союза Михаила Арханге­ла». Заговорщики достали пулемёт, другое оружие. Уже после Ок­тябрьского переворота В. Пуришкевич писал донскому казачье­му атаману А. Каледину: «Организация, в коей я состою, работает не покладая рук над спайкой офицеров и над их вооружением. Властвуют преступники и чернь, с которой теперь нужно будет расправиться только публичными расстрелами и виселицами. Мы ждём Вас сюда, генерал, и к моменту Вашего прихода высту­пим всеми наличными силами».

Однако новые власти быстро раскрыли неопытных под­польщиков. 18 ноября В. Пуришкевича (жившего под фамилией Евреинов) и его единомышленников арестовали.

28 декабря 14 подсудимых предстали перед Петроградским революционным трибуналом. Это был первый крупный полити­ческий суд в стране Советов. 3 января Пуришкевича приговори­ли к одному году тюремного заключения. Сходные приговоры вынесли и его соратникам.

Отбывая наказание в Петропавловской крепости, В. Пуришкевич написал цикл стихов под названием «Песни непокорённо­го духа». Но уже 17 апреля по решению ЧК его выпустили из тюрьмы, а 1 мая окончательно амнистировали. Освободили и его «сообщников».

Выйдя из тюрьмы, В. Пуришкевич опубликовал в газете «Но­вая жизнь» краткое письмо, где подчёркивал неизменность своих убеждений. «Я остался тем же, кем был, само собой разумеется, не изменившись ни на йоту», — писал он. Вскоре Пуришкевич уехал на юг, где примкнул к Добровольческой армии А. Деникина. Изда­вал в Ростове-на-Дону черносо­тенный журнал «Благовест». В феврале 1920 г. скончался в Но­вороссийске от сыпного тифа. Судьбы других черносо­тенцев после Октября 1917 г. сложились весьма разнообраз­но. Н. Марков оказался одним из видных деятелей эмиграции. А. Дубровина расстреляла ЧК осенью 1918 г. во время «крас­ного террора». Бывший монах Илиодор (в 1912 г. утративший сан) приветствовал Октябрь­ский переворот. Он создал в Ца­рицыне «мистическую комму­ну» и провозгласил себя «рус­ским Папой». В 1922 г. его вы­слали за границу.

Карикатура на черносотенцев. Открытка 1907 г.

 

ПОЛИЦИЯ

И РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ

История политической полиции и история революционного движения в России начала XX в. тесно соприкасаются друг с дру­гом. Порой они даже переплетаются между собой, образуя еди­ное целое. Между полицией и революционерами не только ки­пела ожесточённая борьба: нередко случалось, что представите­ли одного лагеря переходили в другой.

Более того, о некоторых политических фигурах до сих пор идут горячие споры среди историков. Обсуждается вопрос, кем они были: то ли видными революционерами, то ли столь же вид­ными полицейскими деятелями?

История взаимоотношений полиции и революционного дви­жения ярко отразилась в биографиях трёх непохожих друг на друга людей: Евгения Азефа, Георгия Гапона и Сергея Зубатова.

ЕВГЕНИЙ АЗЕФ

(1869—1918)

Имя этого человека революционеры ставили наравне с имена­ми вождей «Народной воли». Он сумел добиться не только непре­рекаемого авторитета, абсолютного доверия, но и настоящей любви своих товарищей.

Евгений Филиппович (Евно Фишелевич) Азеф родился в 1869 г. в местечке Лысково под Гродно в семье еврея-портного. Детство его прошло в крайней бедности. Чтобы «выйти в люди», помогать своим родным, требовалось прежде всего хорошее об­разование. 22-летний Евгений отправился в Германию, в Карлс­руэ, учиться на инженера. Во время учёбы он испытывал отчаян­ную нужду, как вспоминали его друзья, «терпел голод и холод».

Тогда же Евгений Азеф начал участвовать в революционных кружках русского студенчества. Товарищи запомнили его как искреннего идеалиста, страдающего за народ. Они называли его «светлой личностью». С деспотической властью, считал Азеф,

ТОВАРИЩИ О ЕВГЕНИИ АЗЕФЕ

По словам эсера Виктора Чернова, товарищи Евгения Азефа считали, что «натура у него скрытная, сдержанная, но по существу отзывчивая и нежная». Как-то раз, когда один бежавший с ка­торги эсер рассказывал, как его поро­ли розгами, Азеф расплакался. «Он делил с революционерами их жизнь, полную тревог, опасностей и глубоких, трагических переживаний, — замечал Чернов. — Он принимал последнее „прости" людей, идущих на смерть. В революции он завоевал себе положе­ние, напоминавшее положение Желя­бова...»

«Все работавшие с ним в терроре товарищи, — вспоминал боевик Влади­мир Зензинов, — не только безмерно уважали, но и горячо его любили». Азеф прекрасно разбирался в людях. Один из его полицейских начальников, Александр Герасимов, писал, что в Азе­фе его «каждый раз поражало умение понимать мотивы поведения самых разнокалиберных людей». При Азефе в Боевую организацию не смог проник­нуть ни один сотрудник полиции (ко­нечно, кроме него самого).

119

 

 

 

 

АРЕСТ АЗЕФА

Единственный арест за всё время дея­тельности Е. Азефа в Боевой органи­зации произошёл так. В апреле 1906 г. полиция выследила группу из трёх че­ловек, готовивших покушение на ми­нистра внутренних дел Петра Дурно­во. Четвёртый человек (это был Азеф) встречался со всеми тремя и явно ру­ководил ими. Начальнику Петербург­ского охранного отделения А. Гераси­мову бросилось в глаза, что филёр Е. Медников в докладах называет это­го четвёртого «нашим Филипповским».

А. Герасимов вспоминал: «Этот Филипповский, по словам Медникова, один из самых важных и ценных секретных сотрудников. Поразительное известие! Мне не приходилось никогда слышать об агенте с таким именем. И я решил взять быка за рога... Примерно 15 ап­реля мои филёры подстерегли Филипповского на одной из безлюдных улиц, схватили его под руки и честью попро­сили следовать за ними.

В Охранном отделении разыгралась короткая, но оживлённая сцена. Аре­стованный предъявил паспорт и доку­менты. „Я — инженер Черкас, Меня знают в Петербургском обществе. За что я арестован?" Он кричал, грозил прессой, ссылался на именитых друзей. Я дал ему выговориться, а затем корот­ко сказал: „Всё это пустяки. Я знаю, вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника. Не хотите ли поговорить откровенно?".

„Филипповский-Черкас" был чрезвы­чайно поражён. „О чём вы говорите? Как это пришло вам в голову?" — „Это безразлично, — ответил я. — Скажите: „да" или „нет"?" Он сказал: „нет", но это „нет" звучало весьма неуверенно».

Герасимов предложил Азефу «поду­мать» и велел посадить его в одиноч­ку. Через два дня Азеф попросил о встрече и сказал: «Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции и всё готов расска­зать откровенно. Но хочу, чтобы при этом разговоре присутствовал мой прежний начальник, Пётр Иванович Рачковский». Герасимов позвонил Рачковскому и пригласил его. Он вспоми­нал об этой встрече: «С обычной сво-

можно бороться только террором. «Главное — террор!» — вос­клицал он не раз.

В 1899 г., получив диплом инженера, Е. Азеф приехал в Рос­сию. Здесь он вместе с Г. Гершуни стал создателем новой пар­тии — социалистов-революционеров (эсеров). Основным мето­дом борьбы эсеры признавали именно террор. Азеф выделялся среди своих товарищей весьма редкими в этом кругу деловыми качествами. Его часто называли «золотые руки». «За что он ни брался, — вспоминал Виктор Чернов, — дело у него кипело. Го­ворил он мало — особенно при большой публике. То немногое, что он говорил, всегда как будто нехотя, было взвешено и проду­мано до конца». Вполне понятно, почему при этих качествах в 1903 г. именно Е. Азеф возглавил Боевую организацию эсеров.

Такую биографию Е. Азефа знали тогда его товарищи. Од­нако, оказывается, существовала и вторая биография, о которой они не имели понятия. Началась она ещё в 1893 г. Пытаясь все­ми средствами выбиться из нищеты, Е. Азеф направил письмо в русскую полицию. За небольшую плату он предложил ей свои услуги. В течение нескольких лет он добросовестно сообщал по­лиции о студенческих революционных кружках. Помог рас­крыть крупную нелегальную типографию, арестовать ряд под­польных групп.

Возможно, переломный момент в судьбе Е. Азефа наступил в апреле 1903 г., когда в Кишинёве произошёл еврейский погром. Он сопровождался массовыми убийствами, в том числе женщин и детей. Полиция никак этому не препятствовала, а главным вдох­новителем погрома считался министр внутренних дел Вячеслав Плеве. Азефа происшедшее потрясло и возмутило. Он не скры­вал этого даже в разговоре со своим полицейским начальником Сергеем Зубатовым. По воспоминаниям последнего, Азеф «тряс­ся от ярости и с ненавистью говорил о Плеве».

Под руководством Е. Азефа осенью 1903 г. Боевая организа­ция эсеров приступила к подготовке убийства Плеве. На этот раз Азеф решил не выдавать властям замыслы террористов. В то же время он заранее подготовил себе оправдание перед полицией: туманно сообщил, что Егор Сазонов (один из его боевиков) «за­тевает что-то важное».

После нескольких тяжёлых неудач и гибели одного из членов организации боевики едва не бросили дело. Азеф удержал их. «Плеве будет убит», — убеждённо повторял он. Как писал Бо­рис Савинков, «настойчивость Азефа, его спокойствие и уверен­ность подняли дух организации. Азеф возродил организацию...». На последнем свидании с боевиками перед покушением Азеф «казался спокойным, внимательным, преувеличенно ласковым». Как вспоминала одна из них, П. Ивановская, при расставании он их всех расцеловал. Много лет спустя Азеф говорил: «Когда я то­гда целовал Сазонова, это не был поцелуй Иуды».

15 июля 1904 г. Е. Сазонов швырнул бомбу в карету В. Пле­ве — министра убило на месте. Это произвело потрясающее впе­чатление на всю Россию. Историк Ю. Николаевский писал: «Ав-

120

 

 

 

 

торитет Азефа поднялся на небывалую высоту. Он сразу стал на­стоящим „героем" партии. Е. К. Брешковская — старая револю­ционерка, уже отбывшая две каторги в Сибири, — приветствова­ла его по старорусскому обычаю: низким поклоном, до самой земли».

Сохранилось воспоминание П. Ивановской, как Азеф в Вар­шаве встретил весть об убийстве Плеве: «Азеф рванул дрожащи­ми руками телеграмму: „Замордовано Плевего" (убийство Плеве), — громко читал он, и вдруг осунулся, опустив руки вдоль тела. „У меня отнялась поясница", — объяснил он». До сих пор Е. Азеф мог опасаться разоблачения только с одной стороны. Теперь вся его жизнь превращалась в смертельно опасную игру на два фрон­та. «Долгие годы, — писал позже В. Чернов, — с необыкновенной выдержкой он балансировал на туго натянутом канате над зияю­щей внизу пропастью».

17 февраля 1905 г. Боевая организация совершила ещё одно громкое покушение. В Москве взрывом бомбы убило великого князя Сергея Александровича. Разумеется, Азеф прекрасно знал о подготовке этого акта.

Конечно, всё это время полиция не прекращала требовать от него новых сведений. И он их давал, наводя её на своих «со­перников». Выдавал отряды боевиков, не связанные с Боевой ор­ганизацией. Выдавал своих политических противников в партии. А участников собственной Боевой организации тщательно обе­регал от ареста.

В сентябре 1905 г. Азефу пришлось пережить неожиданное потрясение. Важный полицейский чиновник Владимир Меньши­ков решил назвать эсерам двух сотрудников полиции в их рядах. Одним из них был «инженер Азиев, еврей». По случайному сов­падению Азеф оказался дома у эсера Е. Ростковского, когда тому пришло это письмо. Ростковский не знал, кто такой «Азиев», и спросил Азефа. Тот побледнел, но хладнокровно отвечал: «Инже­нер Азиев — это я. Моя фамилия Азеф».

Эсеры, конечно, не поверили обвинениям против главы их Боевой организации. Он оставался «выше всяких подозрений». С этого момента Азеф прервал своё сотрудничество с полицией. У него имелось веское оправдание — по вине начальства он чуть было не провалился.

Возможно, он хотел и окончательно порвать с полицией. В октябре 1905 г., после провозглашения гражданских свобод, Азеф заявил Чернову: «С террором покончено. Но одно дело, может быть, ещё осталось сделать — единственное дело, которое име­ло бы смысл. Это — взорвать всё Охранное отделение. Под ви­дом кареты с арестованными ввезти во внутренний двор охран­ки несколько пудов динамита. Так, чтобы и следов от деятельно­сти всего этого мерзкого учреждения не осталось...».

Если бы охранное отделение взорвали, от полицейской дея­тельности Азефа действительно «не осталось бы и следов». Тогда он со спокойной душой мог бы полностью перейти на сторону рево­люции. Но среди эсеровских вождей его план поддержки не нашёл.

ей сладенькой улыбочкой Рачковский разлетелся к „Филипповскому", протя­гивая ему, как при встрече со старым другом, обе руки. ,А, мой дорогой Ев­гений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?"

Но „Филипповский" после двух дней скудного арестантского питания обна­руживал мало склонности к дружеским излияниям. Он был чрезвычайно озлоб­лен и не скрывал этого. Только в са­мой смягчённой форме можно было бы передать ту площадную ругань, с ко­торой он обрушился на Рачковского. В своей жизни я редко слышал такую от­борную брань. „Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма. Что­бы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами", — кричал на него Филипповский. Смущённый, Рачковский чуть защищался, бросая только слова: „Но, мой дорогой Евге­ний Филиппович, не волнуйтесь так, успокойтесь!"».

После этого бурного свидания работа Азефа в полиции возобновилась. «Азеф оказался моим лучшим сотруд­ником в течение ряда лет, — писал позднее А. Герасимов. — Мы в конце концов сошлись на плане, по которо­му арестов производиться не должно, но в то же время совместными дейст­виями моими и Азефа все попытки ре­волюционеров должны неизбежно за­канчиваться неудачей». Члены Боевой организации эсеров, по словам Гера­симова, оказались у него «под стеклян­ным колпаком».

121

 

 

 

Е. Азеф. Снимок сделан после 1910 г.

РАЗГОВОР БУРЦЕВА И ЛОПУХИНА

Решающее подтверждение своих по­дозрений против Е. Азефа В. Бурцев сумел получить в сентябре 1908 г. Че­рез Германию проезжал Алексей Лопу­хин, бывший директор Департамента полиции и начальник Азефа. Бурцев сел в тот же поезд и, когда состав тро­нулся, зашёл в его купе. Сначала раз­говор шёл на обычные темы: о литера­туре, политике... Затем Бурцев сказал, что «страшные провалы, бывшие в эсе­ровской партии, объясняются тем, что во главе её Боевой организации стоит агент-провокатор».

A. Лопухин промолчал. После этого

B.Бурцев, по его воспоминаниям, ска­зал: «Позвольте мне, Алексей Алексан­дрович, рассказать вам всё, что я знаю об этом агенте-провокаторе. Я долго и упорно работал над его разоблаче­нием. Он окончательно разоблачён мною! Мне остаётся только сломить упорство его товарищей, но это дело короткого времени».

В апреле 1906 г. в судьбе Е. Азефа произошёл новый не­ожиданный перелом: его арестовали. Спустя несколько дней Азе­фа освободили, но работу на полицию ему пришлось возобно­вить. Правда, вначале Азеф попробовал продолжать «двойную игру» и в мае 1906 г. устроил в Москве покушение на генерал-губернатора Фёдора Дубасова. Взрывом того выбросило из ко­ляски, слегка ранило, но он остался жив. После этого вновь со­стоялась встреча Е. Азефа с его полицейскими начальниками — П. Рачковским и А. Герасимовым. Рачковский воскликнул, указы­вая на Азефа: «Это его дело в Москве!». Азеф спокойно отвечал: «Если моё, то арестуйте меня!». Но на его арест начальство не ре­шилось.

Теперь Азефу пришлось более добросовестно трудиться на полицию. Работа Боевой организации пошла вхолостую. Боеви­ки мучительно долго выслеживали намеченную жертву. Когда же им это наконец удавалось, их «вспугивали». «Для этой цели, — писал А. Герасимов, — у нас имелись особые специалисты, на­стоящие михрютки: ходит за кем-нибудь, прямо, можно сказать, носом в зад ему упирается. Уважающий себя филёр на такую ра­боту никогда не пойдёт, да и нельзя его послать: и испортится, и себя кому не надо покажет».

Азеф выдал полиции ещё несколько боевых групп, помог расстроить покушение на Николая И. После чего заявил Гераси­мову: «Устал и хочу отдохнуть. Хочу спокойно пожить своей ча­стной жизнью». Тот разрешил ему отправиться «на пенсию», по­сле чего Азеф увлечённо занялся подготовкой нового покуше­ния на царя. На этот раз он уже не собирался выдавать свои пла­ны полиции.

Но тут события приняли совершенно новый оборот. В авгу­сте 1908 г. историк-эмигрант Владимир Бурцев направил руко­водителям эсеров письмо, обвиняя Азефа в предательстве. В. Бур­цев ещё в 1906 г. узнал, что в руководстве эсеров действует со­трудник полиции «Раскин». Постепенно он пришёл к выводу, что «Раскин» — это Азеф. В сентябре 1908 г. В. Бурцев встретился с бывшим директором Департамента полиции Алексеем Лопухи­ным, который находился за границей. В. Бурцев рассказал об ус­пешных террористических актах, которыми руководил Е. Азеф. Возмущённый Лопухин подтвердил, что Азеф — тайный сотруд­ник полиции.

После этого разговора В. Бурцев потребовал от эсеров на­значить третейский суд над собой. В противном случае он при­грозил опубликовать своё обвинение против Азефа. Эсеры согла­сились и назначили судьями старых революционеров Германа Лопатина, Веру Фигнер и Петра Кропоткина. Трудно было пред­ставить более авторитетный состав суда.

Бурцев изложил судьям все свои подозрения. Затем перешёл к свиданию с Лопухиным. Он вспоминал: «Я видел, что мои слушате­ли были поражены рассказом и ждали всего чего угодно, но только не этого. Меня не прерывали. Я чувствовал, как глубоко все взволно­ваны и как все боятся своим волнением нарушить тишину».

122

 

 

 

Один из защитников Азефа, Б. Савинков, заявил на суде: «Я обращаюсь к Вам, Владимир Львович, как к историку русского освободительного движения и прошу Вас после всего, что Вам мы рассказали здесь о деятельности Азефа, сказать нам, есть ли в истории русского освободительного движения, где были Гершуни, Желябовы, Сазоновы, более блестящее имя, чем имя Азефа?».

«Нет! — отвечал Бурцев. — Я не знаю в русском революци­онном движении ни одного более блестящего имени, как Азефа. Но только... под одним условием, если он — честный революцио­нер. Но я убеждён, что он — провокатор, агент полиции и вели­чайший негодяй!»

11 ноября 1908 г. Е. Азеф неожиданно явился на секретную квартиру А. Герасимова в Петербурге. «Он пришёл не предупре­див, прямо с поезда, — вспоминал Герасимов. — Таким я его ещё никогда не видел. Осунувшийся, бледный, со следами бессонных ночей на лице, он был похож на затравленного зверя. Азеф был совсем подавлен и разбит. Сидя в кресле, этот большой, толстый мужчина вдруг расплакался: „Всё кончено, — всхлипывая причи­тал он. — Мне уже нельзя помочь. Всю жизнь я прожил в вечной опасности, под постоянной угрозой... И вот теперь, когда я сам решил покончить со всей этой проклятой игрой, — теперь меня убьют"».

Азеф сказал, что его выдаёт революционерам Лопухин. Ге­расимов посоветовал ему пойти к Лопухину и уладить дело. Пос­ле встречи Азеф «пришёл бледный, в ещё большем отчаянии, чем прежде». «Мы совершили очень серьёзный промах, я не должен был туда идти. Лопухин несомненно находится в связи с рево­люционерами, и он передаст им о моём сегодняшнем посеще­нии. Сейчас я окончательно пропал».

Тогда Герасимов отправился к Лопухину сам. Узнав, в чём дело, тот холодно заявил: «Ах, вы хлопочете по поводу этого не­годяя... Вся жизнь этого человека — сплошные ложь и предатель­ство. Революционеров Азеф предавал нам, а нас — революцио­нерам. Пора уже положить конец этой преступной двойной игре». О приходе к нему Азефа Лопухин сообщил революционе­рам. Это стало решающей уликой против Азефа. В декабре Са­винков с горечью заявил Бурцеву: «Вы правы во всём! Азеф — агент полиции».

Поздно вечером 23 декабря 1908 г. к Азефу домой пришли три товарища, в том числе В. Чернов и Б. Савинков. Они предло­жили ему «откровенно рассказать о его сношениях с полицией». Несколько минут Азеф молча ходил по комнате, выкуривая одну папиросу за другой. Затем, взяв себя в руки, сказал: «Я никогда ни в каких сношениях с полицией не состоял и не состою». Затем он вдруг взглянул в глаза Чернову и взволнованно произнёс: «Вик­тор, мы жили столько лет душа в душу. Как мог ты ко мне прийти с таким... с таким гадким подозрением».

Посетители ушли, предложив Азефу «подумать» 12 часов. После этого он тайно покинул свою квартиру и сел на венский поезд. В прощальном письме он с возмущением писал: «Мне, од-

«Пожалуйста, Владимир Львович! — отвечал Лопухин. — Я вас слушаю». После этого Бурцев стал рассказывать о деятельности Азефа. Позже он вспо­минал: «Интерес к рассказу у Лопухи­на, видимо, возрастал. Я видел, что он был совершенно потрясён неожидан­ным для него рассказом об Азефе как о главном организаторе убийства Пле­ве. С крайним изумлением, как о чём-то совершенно недопустимом, он спро­сил меня: „И вы уверены, что этот агент знал о приготовлении к убийству Пле­ве?". „Не только знал, — отвечал я, — но и был главным организатором это­го убийства"».

Лопухин был взволнован и потрясён: ему открылось, что убийство его на­чальника и личного друга В. Плеве ор­ганизовано его бывшим подчинённым.

«Затем я сообщил ему, — писал Бур­цев, — что всего лишь несколько ме­сяцев тому назад агент, о котором я говорил, лично организовал покушение на Николая II, которое если и не уда­лось, то только помимо его воли...»

«Вы, будучи директором Департамен­та полиции, не могли не знать этого провокатора, — заявил Бурцев. — Он был известен как Раскин, были у него и другие клички...»

«Никакого Раскина я не знаю, а инже­нера Евно Азефа я видел несколько раз!» — решительно произнёс Лопу­хин. Хотя В. Бурцев и ожидал подоб­ного признания, оно произвело на него сильное впечатление. Важнейшее сви­детельство против Е. Азефа было те­перь в его руках.

123

 

 

ному из основателей партии с.-р., приходят и говорят: „Сознавай­ся — или мы тебя убьём". Это ваше поведение будет, конечно, ис­торией оценено. Мне же такое ваше поведение даёт моральную силу предпринять самому, на свой риск все действия для очист­ки своей чести. Моя работа в прошлом даёт мне силы и подыма­ет меня над смрадом и грязью, которой вы окружены теперь и забросали меня».

25 декабря 1908 г. эсеры объявили Азефа провокатором. Впечатление это произвело ошеломляющее. «Тому, кто сам не пережил тех дней, — вспоминал В. Чернов, — трудно даже вооб­разить себе овладевшую партией оторопь и ощущение мораль­ной катастрофы». Многие говорили: «Если Азеф — провокатор, то кому же после этого верить? И как после этого жить?».

Между тем Азеф поселился в Берлине под именем купца Александра Неймайера. Когда спустя несколько лет он попытал­ся встретиться со своей бывшей семьёй, его жена, искренняя ре­волюционерка, чуть было не застрелила его.

В августе 1914 г. благополучная жизнь Е. Азефа внезапно оборвалась: с началом войны он почти разорился. А спустя год, в июне 1915 г., его арестовали германские власти как известного русского бунтовщика и террориста.

Азеф попросил перевести его из Моабитской тюрьмы в ла­герь для гражданских лиц. «Почти по неделям ни с кем не могу перемолвиться словом, — жаловался он. — Я болен, нервно по­давлен, не могу ни сосредоточить мыслей, ни читать, о серьёз­ных занятиях уже нет речи, меня мучит бессонница, и мрачные думы преследуют меня днём и ночью. Теперь я болен не только телом, но и душой». Власти согласились перевести Азефа в ла­герь... под его настоящей фамилией. От этого ему пришлось от­казаться.

На свободу он вышел только в декабре 1917 г. Здоровье его было подорвано, и 24 апреля 1918 г. Евгений Азеф скончался от болезни почек. Похоронили его на берлинском кладбище. За гро­бом шёл только один человек — госпожа N., певица из Петербур­га, ставшая его спутницей жизни в последние годы. На его моги­ле не поставили ни памятника, ни креста. Только дощечку без имени, с одним номером — 466.

ВСТРЕЧА АЗЕФА С БУРЦЕВЫМ

Никто из бывших товарищей после 1908 г. никогда больше не видел Азе­фа. Только Бурцеву удалось узнать его адрес и встретиться с ним 15 августа 1912 г. Два дня длились их беседы в одном франкфуртском кафе.

Теперь Азеф не отрицал своих сноше­ний с полицией. Это была ошибка мо­лодости, утверждал он. Но потом он даже полицию использовал в интере­сах революции. Азеф говорил, что ещё не известно, кому он принёс больше пользы: революции или полиции. Да, ему приходилось выдавать боевиков, но благодаря этому удавались самые дерзкие покушения. Разве другие эсе­ры не посылали иногда боевиков на верную смерть? С упрёком он сказал Бурцеву: «Если бы не вы, Владимир Львович, я убил бы царя».

«Но ведь дело не только в этом, — за­метил Бурцев. — Ведь вопрос имеет и принципиальное значение». Азеф взгля­нул на него с удивлением...

ГЕОРГИЙ ГАПОН

(1870—1906)

В 1905 г. вся Россия восхищалась этим человеком. Его называли «вождём революции», «героем красного воскресенья». Почти в каждой рабочей семье имелся портрет красивого, осанистого священника с благородным высоким лбом.

Священник Петербургской пересыльной тюрьмы Г. Гапон.

124

 

 

 

Родился Георгий Аполлонович Гапон 5 (17) февраля 1870 г. в селе Беляки близ Полтавы в крестьянской семье. Родители хотели, чтобы сын стал православным священником, и отправили его учиться в полтавскую семинарию. Позднее он продолжил учёбу в духовной академии в Петербурге, которую закончил в 1903 г. Молодой священник сочувствовал беднякам, бездомным и другим «отверженным». Он часто заходил на заводы, в рабочие общежития, городские ночлежки. По окончании академии занял место священника в Петербургской пересыльной тюрьме.

Осенью 1902 Г. отцом Георгием заинтересовался один из руководителей столичной полиции Сергей Зубатов. Он пригла­сил его к себе и предложил создать под опекой полиции рабо­чие кружки. Конечно, такие кружки ни в коем случае не могли заниматься политикой. Речь шла о взаимопомощи, культурном и религиозном просвещении рабочих. Г. Гапон с радостью взял­ся за дело.

Весной 1904 г. власти окончательно разрешили деятель­ность общества во главе с Г. Гапоном. Оно называлось «Собра­ние русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Первое время рабочие просто устраивали безобидные чаепития, вечера с музыкой и танцами, открыли кассу взаимопомощи. По­лиция помогала обществу деньгами.

«Собрание» разрасталось: к концу 1904 г. в нём состояло уже около 9 тыс. человек. Но в декабре события внезапно приняли неожиданный оборот. С Путиловского завода уволили четырёх рабочих — членов общества. Их товарищи потребовали восста­новить уволенных на работе и 3 января объявили стачку. Огром­ный завод остановился.

Начальник столичного охранного отделения Александр Ге­расимов писал: «Это движение застало полицию врасплох. Гапона считали своим, а потому вначале не придавали забастовке большого значения. Уже после начала забастовки с Гапоном ви­делся петербургский градоначальник Фулон. Это был, говорят, очень честный человек и хороший солдат... С Гапоном он был давно знаком и доверял ему. То, что Гапон теперь делал, его силь­но смущало.

— Я человек военный, — заявил он Гапону, — и ничего не понимаю в политике. Мне про Вас сказали, что Вы готовите ре­волюцию. Вы говорите совсем иное. Кто прав, я не знаю. Покля­нитесь мне на священном Евангелии, что Вы не идёте против Царя, — и я Вам поверю.

Гапон поклялся...».

Забастовка стала расти как снежный ком. Выдвигались всё новые и новые требования. В городе прекратили выходить газе­ты, перестал работать водопровод, отключили электричество и газ. Столица погрузилась во тьму.

Утром в воскресенье 9 января 1905 г. многотысячные колон­ны рабочих во главе с Г. Гапоном двинулись «к Царю», к Зимнему дворцу. Рабочие шли семьями, с жёнами и детьми, несли портре­ты Николая II и хоругви, пели молитвы. Одну из колонн, высоко

Г. Гапон и градоначальник И. Фулон среди членов «Собрания русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга».

125

 

 

 

ГЕОРГИЙ ГАПОН ПЕРЕД 9 ЯНВАРЯ

Каждый день после начала забастовки в Санкт-Петербурге отец Георгий вы­ступал со страстными речами перед ра­бочими, переходя с одного митинга на другой. Затаив дыхание, тысячи людей ловили каждое его слово. Он обладал необычайным даром красноречия; про­стыми, понятными словами зажигал людей и увлекал их за собой.

Позже Борис Савинков описывал одно его гневное выступление: «Гапон вне­запно преобразился. Он как будто стал выше ростом, глаза его загорелись. Он с силой ударил кулаком по столу и за­говорил... Никогда и никто на моих гла­зах не овладевал так слушателями, как Гапон. У него был истинный ораторский талант, и, слушая его исполненные гне­ва слова, я понял, чем этот человек за­воевал и подчинил себе массы».

В начале января 1905 г. Георгий Гапон составил знаменитую петицию рабочих к царю.

«Мы, рабочие и жители города С.-Пе­тербурга, — говорилось в ней, — при­шли к Тебе, Государь, искать правды и зашиты. Не откажи в помощи Твоему народу, выведи его из могилы беспра­вия, нищеты и невежества, дай ему воз­можность самому вершить свою судь­бу, сбрось с него невыносимый гнёт чиновников. Разрушь стену между То­бой и Твоим народом, и пусть он пра­вит страной вместе с Тобой».

Затем перечислялись просьбы рабо­чих — ввести гражданские свободы, созвать Учредительное собрание и многие другие. В заключение говори­лось:

«Повели и поклянись исполнить их, и Ты сделаешь Россию и счастливой, и славной, а имя Твоё запечатлеешь в сердцах наших и наших потомков на вечные времена. А не повелишь — мы умрём здесь, на этой площади, перед Твоим дворцом. Нам некуда дальше ид­ти и незачем. У нас только два пути: или к свободе и счастью, или в могилу».

В своих речах Г. Гапон разъяснял ра­бочим; «Ну вот подам я царю петицию,

подняв перед собой крест, возглавлял священник Г. Гапон. Рядом с ним шёл его знакомый, эсер Пётр Рутенберг.

Шествие встретили войска. Раздалось пение рожка горнис­та, что означало команду «Огонь!». Большинство рабочих этого не знали, но П. Рутенбергу смысл сигнала был хорошо известен. При первом звуке рожка он толкнул Гапона на землю, а сам упал возле него. Стоявшие рядом с ними люди погибли. Так Рутенберг спас жизнь Гапону.

Лёжа на снегу под градом солдатских пуль, Рутенберг обра­тился к нему: «Ты жив?». «Жив», — прошептал потрясённый свя­щенник. В перерыве между ружейными залпами друзья вскочи­ли и побежали прочь. Рутенберг отвёл Гапона на квартиру писа­теля Максима Горького.

Немного придя в себя, Г. Гапон написал новое воззвание к народу. «У нас нет больше царя! — восклицал он теперь. — Берите бомбы и динамит — всё разрешаю!» За несколько дней новые при­зывы Гапона прочла вся Россия. Скрываясь от ареста (и вероятной казни), Г. Гапон вёл себя очень хладнокровно. Большевик Влади­мир Бонч-Бруевич вспоминал: «Мне рассказывали очевидцы, что он был очень спокоен, держался непринуждённо, не выказывал никаких признаков волнения и совершенно не боялся».

Через некоторое время Г. Гапон благополучно оказался за границей. Здесь он написал книгу «История моей жизни», состав­лял революционные воззвания. По словам А. Герасимова, в Рос­сии они «производили огромное впечатление на рабочих».

Вначале Гапон хотел примкнуть к социал-демократам, бе­седовал с Владимиром Лениным и Георгием Плехановым. Потом присоединился к эсерам. «Дольше, чем у других, — писал лидер эсеров Виктор Чернов, — гостил он у нас, говоря, что мы не бол­туны, как разные иные прочие, а люди дела». Но и от эсеров Га­пон вскоре ушёл.

Причина заключалась в том, что интеллигенция снисходи­тельно смотрела на него как на какого-то «попа-выскочку», про­бравшегося в её ряды. И уж конечно, она никак не могла признать его одним из своих вождей.

Тогда Г. Гапон решил возвратиться в Россию. Здесь он снова решил действовать через полицию. Однажды этот путь уже при­вёл его к успеху.

Он вновь появился в Петербурге в декабре 1905 г. Составил объяснительное письмо в Департамент полиции, где назвал со­бытия 9 января «роковым недоразумением». Предложил воссоз­дать рабочее общество под опекой властей.

Правительство согласилось и выделило Г. Гапону 30 тыс. рублей. Однако на этот раз дело не ладилось. Казначей общества скрылся, похитив 23 тыс. рублей.

Перед Талоном встал вопрос: где раздобыть деньги? Полиция соглашалась заплатить ещё только в обмен на какие-нибудь ценные сведения. Такими сведениями Г. Гапон не располагал. Тогда он решил обратиться к своему старому другу эсеру П. Рутенбергу. Тому были известны многие тайны Боевой организации эсеров.

126

 

 

Рутенберг в то время нелегально жил в Москве. б февраля 1906 г. Гапон пришёл к нему. Он сказал, что хочет «повторить девятое января, только в ещё большем размере». Для этого нуж­ны средства. Полиция готова их заплатить. Надо только назвать членов Боевой организации эсеров, находящихся сейчас в Рос­сии. А чтобы этих людей не казнили, их можно вовремя преду­предить, и они скроются.

П. Рутенберг был глубоко взволнован и потрясён услышан­ным. Однако он сделал вид, что готов подумать над этим пред­ложением, и немедленно отправился в Финляндию. Придя к на­ходившимся там Борису Савинкову и Евгению Азефу, Рутенберг рассказал им о происшедшем и с горечью спросил: «Что теперь делать?».

Возмущённый Азеф сказал, что с Гапоном «нужно покончить, как с гадиной». Так же считали и другие видные эсеры. Было ре­шено убить его на встрече с Петром Рачковским — одним из глав­ных руководителей политической полиции.

Рутенберг отправился выполнять принятое решение. Но уст­роить встречу с Рачковским ему не удалось. Тогда он решил раз­облачить Гапона при свидетелях и для этого снял около грани­цы с Финляндией пустующую дачу.

28 марта 1906 г. П. Рутенберг привёл туда нескольких рабо­чих, бывших товарищами Гапона, и спрятал их в другой комна­те. Он предложил им быть судьями. Вскоре пришёл и сам Гапон. Рутенберг сказал, что его мучает совесть. Он боится, что выдан­ных ими боевиков арестуют и казнят. Г. Гапон успокаивал его: «Можно будет их предупредить, они скроются».

Рутенберг возразил, что все скрыться не смогут и кого-ни­будь повесят. «Ну что же! — ответил Гапон. — Жаль, но ничего не поделаешь! Посылаешь же ты, наконец, Каляева на виселицу! Лес рубят — щепки летят».

«Ну а если бы рабочие, — спросил Рутенберг, — хотя бы твои, узнали про твои сношения с Рачковским?» — «Ничего они не узнают. А если бы и узнали, я скажу, что сносился для их же пользы».

Разговор слушали запертые в комнате рабочие. Один из них потом рассказывал меньшевику Льву Дейчу, что «их страшно то­мил этот казавшийся неимоверно долгим спор». «Не могу пере­дать, — сказал он, — какое отвратительное состояние ожидать с минуты на минуту, что вот придётся убить человека».

«Я дёрнул замок, открыл дверь и позвал рабочих, — вспоми­нал Рутенберг. — Они давно ждали, чтоб я их выпустил. Теперь они не вышли, а выскочили... бросились на него со стоном: „А-а-а-а!".»

Г. Гапон восклицал: «Товарищи, всё, что вы слышали, — не­правда! Я сделал всё это ради бывшей у меня идеи...». «Молчи, зна­ем твои идеи!» — с гневом оборвали его.

«Братцы! — попросил Гапон. — Простите меня — во имя прошлого». «Ты нашу кровь продал охранке — за это нет проще­нья», — отвечали рабочие. «Нет у тебя прошлого. Ты его бросил к ногам грязных сыщиков», — сказал ему один из них.

что я сделаю, если царь примет её? Тогда я выну белый платок и махну им, это значит, у нас есть царь. Что долж­ны сделать вы? Вы должны разойтись по своим приходам и тут же выбрать своих представителей в Учредительное собрание. Ну а если царь не примет петицию, что я тогда сделаю? Тогда я подниму красное знамя, это значит, что у нас нет царя, что мы сами долж­ны добыть свои права».

«Если же не пропустят, — продолжал он, — то мы прорвёмся силой. Если войска будут стрелять, мы будем обо­роняться. Часть войск перейдёт на нашу сторону, и тогда мы устроим ре­волюцию... разгромим оружейные ма­газины, разобьём тюрьму, займём те­леграф и телефон. Эсеры обещали бом­бы... и наша возьмёт».

Как вспоминал литератор В. Поссе, он позже как-то спросил у Гапона: «На что же вы рассчитывали, когда вели ра­бочих к царю?». «На что? — отвечал тот. — А вот на что! Если бы царь при­нял делегацию, я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же на­писать указ об амнистии всех полити­ческих. Мы бы вышли с царём на бал­кон, я прочёл бы народу указ. Общее ликование. С этого момента я — пер­вый советник царя и фактический пра­витель России. Начал бы строить Цapство Божие на земле».

«Ну а если бы царь не согласился?» — спрашивал Поссе. «Что же? Тогда было бы то же, что при отказе принять деле­гацию. Всеобщее восстание, и я во гла­ве его, — сказал Гапон и добавил с лу­кавой улыбкой: — Чем династия Рома­новых лучше династии Гапона? Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течёт кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая».

127

 

 

 

Гапона связали, накинули ему петлю на шею и повесили на крюке вешалки. Рутенберг не смог присутствовать при казни сво­его бывшего друга и вышел из комнаты. Потом он говорил Б. Са­винкову: «Я вижу его во сне. Он мне всё мерещится. Подумай, ведь я его спас 9 января... А теперь он висит!».

Только месяц спустя тело убитого обнаружила хозяйка дачи. 3 мая «героя красного воскресенья» предали земле. В последний путь его провожали две сотни рабочих, оставшихся до конца вер­ными своему наставнику. «Вы жертвою пали... — пропели они, а потом возмущённо выкрикивали над гробом: — Месть! Месть! Ложь! Ложь!»

На надгробном кресте сделали краткую надпись: «Герой 9 января Георгий Гапон».

ГЕОРГИЙ ГАПОН ПОСЛЕ ДЕМОНСТРАЦИИ 9 ЯНВАРЯ

После расстрела шествия 9 января Г. Гапон и П. Рутенберг, чудом остав­шиеся в живых, покинули место, где войска стреляли в демонстрантов. В од­ном из дворов Гапон снял свою длин­ную рясу и накинул пальто, подарен­ное каким-то рабочим. Чтобы изменить внешность отца Георгия, Рутенберг предложил тут же постричься и вытащил заранее припасённые ножницы. Потом Гапон изумлённо говорил: «Ка­кой хитрец этот Рутенберг — ножни­цы захватил с собой!».

Прямо на глазах у стоявших вокруг рабочих Рутенберг совершил «постри­жение» — обрезал священнику боро­ду и укоротил волосы. «Как на великом постриге, при великом таинстве, — вспоминал П. Рутенберг, — стояли ок­ружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас только что происшедшего, и, получая в протянутые ко мне руки клочки гапоновских волос, с обнажён­ными головами, с благоговением, как на молитве, повторяли: „Свято"». Во­лосы эти остались у рабочих как свое­образные реликвии.

СЕРГЕЙ ЗУБАТОВ

(1864—1917)

МОЛОДЫЕ ГОДЫ

Виднейший руководитель российской полиции Сергей Василь­евич Зубатов родился в Москве в 1864 г. Обучаясь в гимназии, он увлёкся народническими идеями и вступил в кружок революци­онной молодёжи. В 1882 г. Сергея исключили из гимназии, как он тогда говорил, «за неблагонадёжность». После этого молодой человек так и не смог продолжить своё образование.

Товарищи по кружку собирались на его квартире, обмени­вались книгами, обсуждали прочитанное. Сергей пользовался среди них немалым авторитетом. Друзья отзывались о нём как о человеке обаятельном, умном и бескорыстном. Революционер К. Терешкович вспоминал Зубатова-гимназиста: «Впечатление он сразу произвёл на меня очень хорошее. У него было интеллигент­ное, умное и энергичное лицо с высоким лбом и гладкими, от­кинутыми назад каштановыми волосами».

Однако вскоре в молодом народнике, по его собственному признанию, созрело глубокое разочарование в революции. А 13 июня 1886 г. его вызвал к себе начальник Московского охран­ного отделения подполковник Николай Бердяев. В беседе с ним С. Зубатов неожиданно для себя узнал, что друзья тайно исполь­зовали его квартиру для своих подпольных дел.

Теперь к идейному разочарованию присоединилось и не­годование на товарищей, «подставивших» его полиции. С. Зубатов вспоминал: «Я дал себе клятву бороться всеми силами с этой вредной категорией людей, отвечая на их конспирацию контр­конспирацией, зуб за зуб, вышибая клин клином». И он согласил-

 

С. Зубатов.

128

 

 

ся стать тайным сотрудником полиции. Благодаря сообщениям С. Зубатова полиция арестовала нескольких его бывших едино­мышленников. В 1887 г. революционерам стало ясно, что их прежний товарищ тайно работает на полицию. После этого С. Зубатов продолжил свою службу уже открыто чиновником Москов­ского охранного отделения.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЧИНОВНИК

Сергей Зубатов выделялся среди своих коллег хорошим знани­ем революционеров и поистине выдающимися способностями. Он невероятно быстро продвигался по службе и в 1889 г. уже стал помощником самого Н. Бердяева. Генерал Александр Герасимов вспоминал о С. Зубатове: «По внешности он напоминал собой русского интеллигента, да, собственно, такой белой вороной на­всегда и остался в жандармской среде, хотя внутренне он, как редко кто, сроднился с её деятельностью. Благодаря своим неза­урядным дарованиям и любви к делу Зубатов скоро выдвинулся в ряд первых и наиболее влиятельных охранных деятелей».

Благодаря Сергею Зубатову политический сыск в России стал отвечать требованиям времени. Например, он создал в ох­ранном отделении огромную картотеку подозреваемых. В неё попадало имя любого, кто хоть однажды привлёк к себе даже мимолётное внимание полиции. Историк В. Жилинский писал: «Всякую справку на любое лицо можно было получить в несколь­ко минут. На карточках можно найти имена всех общественных деятелей, высокопоставленных особ, почти всякого интеллигент­ного человека, который хоть раз в жизни задумывался над поли­тикой». Общее число карточек достигало миллиона...

В 1896 г. С. Зубатов пересел в кресло Н. Бердяева, возглавив Московское охранное отделение. Жандармский генерал Василий Новицкий отмечал: «Зубатов настолько обошёл Бердяева... сделал­ся начальником Московского отделения с таким треском, что убил совершенно всю службу Бердяева».

«ОТЕЦ ПОЛИЦЕЙСКОГО СОЦИАЛИЗМА»

Сергей Зубатов считал, что путём одного только подавления справиться с революцией нельзя. Так можно заглушить движе­ние интеллигенции. Но иначе обстоит дело с движением рабо­чих. Если пытаться подавить его запретами и арестами, это вы­зовет ещё большее сопротивление и придаст революции непре­одолимую силу. Значит, надо позволить рабочим легально защи­щать свои экономические права.

В апреле 1898 г. Сергей Васильевич открыто изложил эти мысли в докладной записке московским властям. Он подчёрки­вал, что «сил одной интеллигенции для борьбы с правительст­вом недостаточно даже в том случае, если они вооружаются взрывчатыми веществами». Интеллигенция может стать грозной силой, только если за ней пойдут другие сословия. «Пока рево-

ЧЕРНОВ НА ДОПРОСЕ У ЗУБАТОВА

На допросах, вместо того чтобы грубо «давить» на подследственных, С. Зуба­тов предпочитал затрагивать чувстви­тельные стороны их натуры, обращать­ся к их лучшим побуждениям. Револю­ционеру Виктору Чернову, отказавше­муся давать показания, он, например, говорил:

«Я Вас хорошо понимаю. Скажу боль­ше: я одобряю, я всецело одобряю та­кой образ действий. Я сам был молод; я сам был в Вашем положении. Вы спро­сите: почему же я теперь сижу здесь, на этом кресле? Да потому, что я кое-что пережил... Кое-что увидел, пере­чувствовал, передумал... и кое-чему научился. Вы, революционеры, нетер­пимы, как верующие. Вы не можете представить себе человека, ходивше­го вашими путями, знающего все ваши доводы — и избравшего новый, совер­шенно противоположный прежнему путь. Все наши лучшие историки при­знают, что для своего времени само­державный строй был прогрессивен. Почему же вы не хотите понять, что можно совершенно искренне и глубо­ко убеждённо считать это „своё вре­мя" ещё не истекшим?».

С. Зубатов продолжал мягко убеждать В. Чернова: «Проповедь террора — вот что является худшим врагом всех про­грессивных начинаний. Именно друзья народа в революционной среде долж­ны всеми силами бороться против тер­рора. Революционеры, которые из-за террористических выходок теряют все возможности работы в массах, имеют право противодействовать террору всеми — понимаете ли, всеми! —сред­ствами...». Примерно так же Сергей Васильевич работал и с другими подследственными, обращаясь прежде все­го к их «высоким чувствам».

129

 

 

 

СЕРГЕЙ ЗУБАТОВ — НАЧАЛЬНИК МОСКОВСКОГО ОХРАННОГО ОТДЕЛЕНИЯ

Жандармы «старой школы», чтобы най­ти одного подозреваемого, часто аре­стовывали десятки случайных людей. С. Зубатов избегал таких повальных арестов. Ведь случайный арест мог под­толкнуть человека на путь революци­онной борьбы. Сергей Васильевич предпочитал «освещать революцион­ные организации изнутри» с помощью тайных агентов, а аресты производить на основании полученных данных — точно и безошибочно. Поэтому он уде­лял большое внимание работе с секрет­ными сотрудниками. «Для меня сноше­ния с агентурой, — писал С. Зубатов позднее, — самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и неж­но». Он так наставлял своих подчинён­ных: «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите её как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг — и вы её опозорите...».

Допросы арестованных С. Зубатов, не в пример многим своим коллегам, про­водил очень тонко, прямо виртуозно. Он любил подробно и доверительно излагать подследственным свои поли­тические воззрения. Его собеседники невольно втягивались в спор и раскры­вали свои взгляды, которые, возмож­но, предпочли бы сохранить в тайне. «Его допросы, — вспоминал социал-де­мократ С. Мицкевич, — носили свое­образный характер: Зубатов вёл бесе­ды на самые разнообразные темы в непринуждённом тоне и увлекал ис­кренней беседой... Многим арестован­ным казалось, что это просто столкно­вение двух мировоззрений, и они, из­лагая свою точку зрения, тем самым выдавали часто всё, что касалось их личной революционной деятельности. Он давал арестованным читать книги, особенно рекомендовал книги Бернштейна, горячим поклонником которо­го являлся».

люционер проповедует чистый социализм, — отмечал Зубатов, — с ним можно справиться одними репрессивными мерами; но когда он начинает эксплуатировать мелкие недочёты существую­щего законного порядка, одних репрессивных мер мало, а над­лежит немедля вырвать из-под его ног самую почву». А потому надо разрешить рабочим создать свои легальные экономические союзы. Полиция им в этом может помочь.

Московские власти одобрили проект С. Зубатова. Правда, при обсуждении возникли сомнения, не обернётся ли вся затея против государственного строя. Обер-полицмейстер Дмитрий Трепов решительно воскликнул: «Ну да штыков у нас хватит!». Получив поддержку городских властей, С. Зубатов взялся за дело.

Позднее его политику называли «охранно-полицейским со­циализмом» или «зубатовщиной». Сергей Васильевич считал, что именно неограниченная монархия даёт возможность проведе­ния такой политики. Только самодержец способен «протянуть руку» рабочим через голову промышленников, интеллигенции и т. п. Генерал А. Герасимов писал о С. Зубатове: «Его умственно­му взору рисовалась перспектива „социальной монархии", еди­нения царя с рабочим народом».

К 1901 г. в Москве образовались первые «зубатовские» ра­бочие союзы. Позднее такие союзы возникли также в Санкт-Пе­тербурге, Одессе, Минске и других городах. В октябре 1901 г. С. Зубатов пошёл ещё дальше: в Москве собрался городской «Со­вет рабочих механического производства». В него вошли 17 де­путатов от более мелких рабочих союзов. «Обладая советом, — отмечал Зубатов, — мы располагаем фокусом ото всей рабочей массы и можем вертеть всею громадою».

ВО ГЛАВЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО СЫСКА

Необходимо отметить, что жандармы «старой школы» не понима­ли зубатовских нововведений и мирились с ними неохотно. В душе они оставались верны прежней линии: считали, что следует пре­секать всякое брожение в зародыше. Внедрение в революционные организации секретных сотрудников представлялось им по мень­шей мере попустительством. Эти настроения позднее ярко пере­дал в своих воспоминаниях В. Новицкий. Генерал писал, что Зуба­тов «был злейший противоправительственный деятель, социал-ре­волюционер и безусловный террорист, организовывавший поли­тические убийства через своих агентов, состоявших на большом жалованьи у Департамента полиции. Революционная партия дале­ко не знает всей его террористической деятельности, а когда узна­ет, то безусловно будет боготворить его как революционера и ак­тивного участника политического террора».

Ещё хуже старые жандармы относились к опытам с «поли­цейским социализмом». Новицкий писал, что благодаря Зубатову «в России искусственно создался в самом остром, жгучем виде рабочий вопрос, несравненно в более резкой форме, чем созда­ли бы его революционеры, медленным весьма путём шедшие...».

130

 

 

Чтобы преодолеть сопротивление жандармов «старой шко­лы», С. Зубатов выдвинул очень смелый проект. Он предложил создать во всех губернских городах охранные отделения по об­разцу московского. Возглавить их должны молодые офицеры — ученики Зубатова. Молодёжи следовало взять в свои руки всё дело политического сыска. При этом старым жандармским управле­ниям осталась бы чисто вспомогательная роль.

Предложения Зубатова означали настоящую революцию в охранном деле. Все старые жандармы, верой и правдой прослу­жившие десятилетия, поседевшие на службе, просто отодвига­лись в сторону. Конечно, это вызвало среди них бурю возмуще­ния. Но у высших властей реформа получила поддержку. В 1902 г. министр внутренних дел Вячеслав Плеве начал проводить её в жизнь. В октябре С. Зубатов возглавил все охранные отделения империи — стал начальником Особого отдела Департамента по­лиции. Это был наивысший взлёт его карьеры. В. Плеве в то вре­мя говорил: «Теперь полицейское спокойствие государства в ру­ках Зубатова, на которого можно положиться».

ОТСТАВКА И ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ

Хотя В. Плеве высоко ценил С. Зубатова, тот считал, что ми­нистр излишне полагается на чисто полицейские меры. По мнению Зубатова, было необходимо дать выход накопившему­ся в обществе напряжению, иначе это могло привести к ката­строфе. Поэтому он стал искать поддержку против Плеве. В июле 1903 г. С. Зубатов явился к министру финансов Сергею Витте. «Я его принял, — вспоминал С. Витте. — Он мне начал подробно рассказывать о состоянии России... Он докладывал, что в сущ­ности вся Россия бурлит, что удержать революцию полицейски­ми мерами невозможно, что политика Плеве заключается в том, чтобы вгонять болезнь внутрь, и что это ни к чему не приведёт, кроме самого дурного исхода. Он прибавил, что Плеве убьют и что он его уже несколько раз спасал».

Об этом разговоре вскоре стало известно самому В. Плеве. Возможно, фразу об убийстве министр воспринял с особенной тревогой, как намёк на возможность его физического устране­ния. Это незамедлительно привело к краху полицейской карье­ры С. Зубатова. 19 августа его отстранили от должности. Затем обвинили в «политической деятельности с использованием ап­парата полиции». За это вчерашнего всесильного полицейско­го руководителя отправили в ссылку во Владимир — под глас­ный надзор полиции... Вскоре, после того как в июле 1904 г.

B. Плеве действительно погиб от рук эсеров, с Зубатова сняли обвинения. Но на службу он уже не вернулся.

Расстрел рабочей демонстрации 9 января 1905 г. привёл

C. Зубатова в отчаяние. Тот «мост», который он столько лет ста­рался навести между государем и рабочими, в один день оказал­ся разрушен почти до основания. В 1908 г. Сергей Васильевич в письме к историку Владимиру Бурцеву так передавал свои чув-

ДЕМОНСТРАЦИЯ «ЗУБАТОВЦЕВ»

Одним из самых ярких проявлений «зубатовского» рабочего движения стала демонстрация, состоявшаяся в Моск­ве в 1902 г. Её устроил при поддержке властей городской «Совет рабочих ме­ханического производства». Демонст­рацию решили провести 19 февраля, в годовщину отмены крепостного права.

Ещё до рассвета тысячи рабочих со всей Москвы начали стекаться к Крем­лю. К 8 часам утра вокруг памятника Александру II собралось около 60 тыс. человек. Началось торжественное бо­гослужение в память «царя-освободи­теля». В воздухе плыл звон колоколов кремлёвских церквей... Рабочие возло­жили к подножию памятника два очень пышных и дорогих венка. Деньги на их покупку собирались в складчину по подписке среди рабочих.

Когда начали молиться о здравии Ни­колая II, вся огромная толпа, сняв шап­ки, встала на колени. После этого ра­бочий оркестр исполнил гимн «Боже, царя храни», и под крики «ура!» в воз­дух взлетели тысячи шапок.

На демонстрации присутствовало выс­шее руководство «первопрестольной». Генерал-губернатор Москвы великий князь Сергей Александрович тепло по­благодарил рабочих.

По провинции между тем уже ра­зошлись панические слухи. В тот же день один губернатор послал в Петер­бург срочный запрос: «Правда ли, что Кремль штурмом взят революционной рабочей толпой?». Эта демонстрация произвела настолько сильное впечат­ление в обществе, что о ней помнили ещё долгие годы.

131

 

 

ства: «Я — монархист самобытный, на свой салтык и потому глу­боко верующий. Ныне идея чистой монархии переживает глу­бокий кризис. Понятно, эта драма отзывается на всём моём су­ществе; я переживаю её с внутренней дрожью. Я защищал горя­чо эту идею на практике. Я готов иссохнуть по ней, сгнить вме­сте с нею...».

Этим своим словам Сергей Зубатов последовал почти бук­вально. 3 марта 1917 г., получив известие о падении монархии, он покончил с собой, застрелившись из револьвера. Помимо все­го прочего, Февральская революция означала для него верный арест. Самоубийство избавило его от подобной участи...

ПЁТР СТОЛЫПИН

(1862—1911)

Горячие споры об этом человеке и его политике продолжались и 50, и 80 лет спустя после его смерти. Немногие государствен­ные деятели заслужили такое пристальное внимание потомков. Как же складывалась его судьба?

Будущий глава правительства России Пётр Аркадьевич Сто­лыпин родился 5 апреля 1862 г. в знатной дворянской семье. В роду Столыпиных строго хранились традиции дворянской чес­ти. Когда на дуэли погиб старший брат Петра, юноша стрелялся с его убийцей и получил пулю в правую руку, которая с тех пор была почти парализована.

В 1884 г. Пётр Столыпин закончил естественный факультет Петербургского университета. Один из экзаменов принимал у него сам Дмитрий Менделеев. Дочь Столыпина Мария Бок писала об этом: «Великий учёный так увлёкся, слушая блестящие ответы мое­го отца, что стал ему задавать вопросы всё дальше и дальше, во­просы, о которых не читали в университетах, а над решением которых работали учёные. Мой отец отвечал на всё так, что экзамен стал переходить в нечто похожее на учёный диспут, когда профес­сор вдруг остановился, схватился за голову и сказал: „Боже мой, что же это я? Ну довольно, пять, пять, великолепно"».

В 1899 г. Столыпин был назначен губернским предводите­лем дворянства в Ковно (Каунас). Тремя годами позже 39-лет­ний Столыпин стал самым молодым губернатором в России: сна­чала в Гродно, затем в Саратове.

Во время революции 1905 г. Столыпин стал известен реши­тельной борьбой с крестьянскими волнениями в Саратовской губернии. Для прекращения беспорядков он не раз использовал войска, которые применяли самые жёсткие меры: расстрелы,

ВЗРЫВ НА АПТЕКАРСКОМ ОСТРОВЕ

12 августа 1906 г. Пётр Столыпин, месяц назад назначенный главой прави­тельства, вёл приём просителей на сво­ей даче, находившейся на Аптекарском острове в Петербурге.

Из подкатившей к лому четырёхмест­ной кареты вышли и быстро зашагали к подъезду три человека, двое из кото­рых были в форме жандармских офи­церов. Это были переодетые члены боевой группы эсеров-максималистов, задумавшие покушение на Столыпина. Они хотели покарать бывшего саратов­ского губернатора за жестокость, про­явленную при подавлении крестьянско­го движения. В руках максималисты бе­режно несли большие портфели с вло­женными в них бомбами.

Старик-швейцар заметил, что жан­дармская форма посетителей, потре­бовавших срочной встречи со Столы­пиным, отличается от общепринятой. Тогда, оттолкнув его, они ворвались в подъезд и с революционными возгла­сами бросили свои портфели на пол.

Последовал сильнейший взрыв. При этом как сами максималисты, так и ок­ружающие были разорваны в клочья. Всего погибло 22 человека, ранено 30 человек (некоторые вскоре сконча­лись от ран). Сам Пётр Столыпин ос-

 

132

 

 

 

массовые порки непокорных крестьян. Руководитель одной из таких карательных экспедиций, генерал Сахаров, поселился по прибытии в Саратов в доме Столыпина. Здесь он и был убит ре­волюционерами. Самого Столыпина революционеры также при­говорили к смерти.

Невольный и глубокий страх внушал губернатор саратовским крестьянам, о чём свидетельствует его дочь М. Бок: «У меня хра­нится любительский снимок, где видно, как папа въезжает верхом в толпу, за минуту до этого бушевавшую, а теперь всю, до послед­него человека, стоящую на коленях. Она, эта огромная, десятиты­сячная толпа, опустилась на колени при первых словах, которые папа успел произнести». Дочь Столыпина вспоминает и такой эпи­зод: однажды Пётр Аркадьевич выступал перед взволнованным кре­стьянским сходом. Какой-то враждебно настроенный парень на­правился прямо к нему. Губернатор небрежно и властно бросил бунтарю свою шинель: «Подержи!». Тот, растерявшись, взял шинель и послушно держал её всё время, пока Столыпин говорил.

2б апреля 1906 г., вызвав Столыпина в Петербург, Нико­лай II назначил его на пост министра внутренних дел — са­мый важный в российском правительстве. Столыпин, по его собственным словам, занял это место в «стране окровавленной, потрясённой». Оказавшись самым молодым министром в пра­вительстве, он ярко выделялся на бесцветном фоне своих кол­лег. Министры, привыкшие к церемонным заседаниям, теря­лись среди шума и гвалта думских депутатов. Столыпин, напро­тив, держал себя в Государственной думе очень уверенно и час­то там выступал, не обращая внимания на прерывавшие его порой свист и выкрики «Долой!», «Погромщик!». Ему нельзя было отказать в красноречии.

Признавая, что «существующие законы несовершенны», ми­нистр внутренних дел в то же время твёрдо заявлял, что их сле­дует применять, пока нет новых. Он говорил: «Нельзя сказать ча­совому: „У тебя старое кремнёвое ружьё; употребляя его, ты мо­жешь ранить себя и посторонних; брось ружьё". На это честный часовой ответит: „Покуда я на посту, покуда мне не дали нового ружья, я буду стараться умело действовать старым"».

Столыпин не защищался и не оправдывался, как многие его коллеги-министры, наоборот — он нападал. «Тут нет ни судей, ни обвиняемых, — решительно заявлял он думской оппозиции в мар­те 1907 г., — и эти скамьи — не скамьи подсудимых, это место пра­вительства». О выступлениях оппозиции он говорил так: «Эти на­падки рассчитаны на то, чтобы вызвать у правительства, у власти паралич и воли, и мысли, все они сводятся к двум словам, обра­щенным к власти: „Руки вверх". На эти два слова, господа, прави­тельство с полным спокойствием, с сознанием своей правоты мо­жет ответить только двумя словами: „Не запугаете"».

8 июля 1906 г. Столыпин, сохранив за собой пост минист­ра внутренних дел, был назначен председателем Совета Мини­стров. Суть своей государственной деятельности в то время он определил так: «Сначала успокоение, а потом — реформы!».

тался невредим. Однако от взрыва по­страдали его дети: у 14-летней дочери Наташи были совершенно раздробле­ны кости ног, поэтому несколько лет она не могла ходить, а трёхлетний сын Аркадий получил лёгкие ранения в го­лову. Взрывом его с сестрой выброси­ло с балкона на землю. Старшая дочь Столыпина Мария Бок вспоминала: «Маленький Аркадий несколько дней совершенно не мог спать. Только за­дремлет, как снова вскакивает, с ужа­сом озирается и кричит: „Падаю, па­даю". Потом он спрашивал: „Что, этих злых дядей, которые нас скинули с бал­кона, поставили в угол?"».

Сразу после взрыва Пётр Аркадьевич, бледный, но старавшийся сохранять спокойствие, несмотря на ранения его детей, стал распоряжаться, чтобы всем остальным раненым была оказана по­мощь.

После покушения он вместе с семьёй по приглашению Николая II переехал с Аптекарского острова в строго охра­няемый Зимний дворец. Столыпин сильно изменился после взрыва 12 ав­густа 1906 г. Когда ему говорили, что раньше он как будто бы рассуждал ина­че, он отвечал: «Да, это было до бом­бы Аптекарского острова. А теперь я стал другим человеком».

П. Столыпин.

133

 

 

 

ВОЕННО-ПОЛЕВЫЕ СУДЫ

19 августа 1906 г., спустя неделю пос­ле взрыва на Аптекарском острове, в чрезвычайном порядке, минуя Государ­ственную думу, был принят закон о военно-полевых судах. Дела в таких су­дах рассматривались в течение 48 ча­сов, а смертные приговоры приводи­лись в исполнение не позднее чем че­рез сутки после их вынесения. Эти суды были созданы для подавления револю­ционного движения.

За восемь месяцев военно-полевые суды вынесли 1102 смертных пригово­ра. Писатель Владимир Короленко от­мечал, что «казни стали бытовым яв­лением».

Думская оппозиция подвергала воен­но-полевые суды резкой критике. Оп­равдывая эту меру, Столыпин говорил в марте 1907 г.: «Когда дом горит, гос­пода, вы вламываетесь в чужие квар­тиры, ломаете двери, ломаете окна. Когда человек болен, его организм ле­чат, отравляя его ядом. Когда на вас нападает убийца, вы его убиваете. Это, господа, состояние необходимой обо­роны. Оно доводило государство не только до усиленных репрессий — оно доводило до подчинения всех одной воле, произволу одного человека, до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводи­ла до спасения. Бывают, господа, ро­ковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества».

Приговоры военно-полевых судов ут­верждались командующими военными округами. Командующий войсками Ка­занского военного округа И. Карасс не подписал ни одного смертного приго­вора, не желая, как он говорил, «на ста­рости лет пятнать себя кровью». С дру­гой стороны, командующий Одесским округом барон А. Каульбарс однажды утвердил смертный приговор двум мо­лодым людям, даже не присутствовав­шим на месте события, за участие в ко­тором их казнили. Когда одна знатная просительница стала выяснять этот вопрос, он ответил ей: «Успокойтесь, я уже нашёл действительно виновных, и они уже расстреляны».

Карикатура на П. Столыпина (газета «Адская почта», 1906 г.).

После государственного переворота 3 июня 1907 г. и роспуска II Государственной думы желаемое успокоение было достигнуто, революция подавлена (см. ст. «Революция 1905 —1907 годов»). Настала пора приступать к реформам. «Мы призваны освободить на­род от нищенства, от невежест­ва, от бесправия», — говорил Пётр Столыпин. Путь к этим це­лям он видел прежде всего в ук­реплении государственности.

Стержнем его политики, делом всей его жизни стала зе­мельная реформа (см. ст. «Столыпинская земельная ре­форма»). Эта реформа должна была создать в России класс мел­ких собственников — новую «прочную опору порядка», опору государства. Тогда России были бы «не страшны все революции». Свою речь о земельной реформе 10 мая 1907 г. Столыпин завер­шил знаменитыми словами: «Им (противникам государственно­сти. — Прим. ред.) нужны великие потрясения, нам нужна Вели­кая Россия!».

Какой общественный строй возник бы в России после этой реформы? Сторонники Столыпина и тогда, и позже представ­ляли его себе по-разному. Националист Василий Шульгин, на­пример, считал, что он был бы близок итальянскому фашистско­му строю. Октябристы думали, что это будет скорее западное ли­беральное общество. Сам Пётр Аркадьевич говорил в 1909 г. в одном интервью: «Дайте государству 20 лет покоя внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России».

Внутренний покой подразумевал подавление революции, внешний — отсутствие войн. «Пока я у власти, — говорил Столы­пин, — я сделаю всё, что в силах человеческих, чтобы не допус­тить Россию до войны. Не можем мы мериться с внешним врагом, пока не уничтожены злейшие внутренние враги величия России — социалисты-революционеры». Столыпин предотвратил войну по­сле того, как в 1908 г. Австро-Венгрия захватила Боснию. Убедив царя не проводить мобилизацию, он с удовлетворением отметил: «Сегодня мне удалось спасти Россию от гибели».

Но Столыпину не удалось довести до конца задуманную ре­форму. Черносотенцы и влиятельные придворные круги отно­сились к нему крайне враждебно. Они считали, что он уничто­жает традиционный жизненный уклад России. После подавле­ния революции Столыпин стал терять поддержку царя.

134

 

 

После взрыва бомбы на Аптекарском острове. 1906 г.

В это время он с горечью сказал в частной беседе: «Мой ав­торитет подорван, меня поддержат, сколько будет надобно, для того, чтобы использовать мои силы, а затем выбросят за борт».

В августе 1911 г. в Киеве начались торжества по случаю вве­дения земств в западных губерниях России. Открывался памят­ник Александру II. В город прибыли множество важных гостей, государь с семьёй, Столыпин и другие министры. Их охрану обеспечивал товарищ (заместитель) министра внутренних дел Павел Курлов, давний противник Столыпина.

Николай II всячески подчёркивал свою нерасположенность к главе правительства. Когда Столыпин прибыл в Киев, царь не пригласил его в автомобили своей свиты. Премьер-министру даже не подали экипажа, и ему самому пришлось искать извозчика. Го­родской голова, свидетель этого неслыханного происшествия, предоставил ему собственный экипаж. Рассказывали, что друг царской семьи Г. Распутин, увидев его в экипаже, вдруг закричал так, что этот крик услышала толпа: «Смерть за ним! Смерть за

 

 

«СТОЛЫПИНСКИЕ ГАЛСТУКИ»

В ноябре 1907 г. кадет Фёдор Родичев, говоря о военно-полевых судах, в пылу полемики назвал верёвки для пригово­рённых к повешению «столыпинскими галстуками». Это вызвало бурное возмущение правого большинства депута­тов III Государственной думы. Оскорб­лённый П. Столыпин вышел из зала. Он сказал, что не хочет остаться в памяти своих детей с кличкой Вешателя и на­мерен вызвать Ф. Родичева на дуэль. Растерявшийся и смущённый Родичев был вынужден извиниться перед Столы­пиным. Тот сказал ему: «Я Вас прощаю».

Несмотря на такую развязку, упомя­нутое выражение не забылось и вско­ре было подхвачено всей революцион­ной прессой.

135

 

 

 

ним едет! За Петром... за ним!». По городу поползли мрачные слухи.

1 сентября царь, премьер-министр и все сановные гости слушали оперу Римского-Корсакова «Сказка о царе Салтане» в Киевском оперном театре. Казалось, на представление могли по­пасть только проверенные люди. Более 30 входных билетов по­лучили сотрудники охранки.

В антракте Столыпин подошёл к барьеру, отделяющему ор­кестровую яму от зрительного зала. Он облокотился на него и бе­седовал с другими министрами. Мало кто заметил молодого чело­века в чёрном фраке, который поднялся со своего места в 18-м ряду и направился по центральному проходу к министрам. Карман он прикрывал театральной программкой. Быстро подойдя к Столы­пину на расстояние двух-трёх шагов, человек во фраке выхватил из кармана револьвер и дважды выстрелил в упор.

Одна пуля попала Столыпину в руку, прошла навылет и ра­нила скрипача в оркестре, вторая раздробила Владимирский крест на груди Петра Аркадьевича и, изменив прямое направле­ние в сердце, попала в живот. На белом летнем сюртуке премьер-министра расплылось яркое пятно крови... Однако Столыпин со­хранил самообладание. С горькой улыбкой он повернулся к цар­ской ложе, в которую на звук выстрелов выбежал Николай, пе­рекрестил её и тяжело опустился в кресло.

Стрелявший был немедленно схвачен. Жандармам едва уда­лось отбить его от публики, готовой растерзать убийцу. Им ока­зался 24-летний Дмитрий Богров, анархист и секретный сотруд­ник охранки. Входной билет ему выдало охранное отделение.

Вечером 5 сентября 1911 г. Пётр Столыпин скончался. Им­ператрица сказала новому главе правительства Владимиру Ко­ковцову, сменившему Столыпина: «Он умер, потому что прови­дение судило, что в этот день его не станет. Не говорите о нём больше никогда». Она отказалась пойти помолиться у его гроба, и Николай II тоже не присутствовал на погребальной церемо­нии. Похоронили Петра Аркадьевича в Киево-Печерской лавре. Однако уже через год Столыпину были воздвигнуты памятники в Киеве, Гродно и Самаре.

Незадолго до покушения Столыпин предчувствовал свою скорую смерть и её последствия: «После моей смерти одну ногу вытащат из болота — другая завязнет». Действительно, начатая им земельная реформа закончилась неудачей — мощный «класс мелких собственников» в России так и не был создан.

В оценке незаурядности этой фигуры позднее сходились как поклонники, так и противники Столыпина. Он далеко пре­восходил по масштабам своей деятельности других политиков России той эпохи. В отличие от них Пётр Столыпин пытался по-своему направлять развитие общества, а не шёл вслед за ним; однако он потерпел в этом поражение.

ДМИТРИЙ БОГРОВ

Убийцей Петра Столыпина стал 24-лет­ний анархист Дмитрий Богров. Отно­сительно личности Богрова долгие де­сятилетия после его казни шли непре­кращающиеся споры. С 1907 г. он слу­жил в Киевском охранном отделении секретным сотрудником и выдавал ох­ранке своих товарищей-анархистов. Однако, совершая покушение в теат­ре, на виду у множества людей, терро­рист шёл на неизбежную смерть. Как объяснить такой поступок сотрудника охранки?

В своих письмах, написанных накану­не покушения на Столыпина, Богров так объяснял свои намерения: «Нет никакого интереса к жизни. Ничего, кроме бесконечного ряда котлет, ко­торые мне предстоит скушать в жиз­ни. Хочется выкинуть что-нибудь экст­равагантное...».

Одни историки считают, что Богров ввёл в заблуждение сотрудников ох­ранного отделения, чтобы проникнуть в театр и выстрелить в Столыпина. По мнению других, охранка и Павел Кур-лов, зная о желании царского окруже­ния избавиться от Столыпина, исполь­зовали Богрова как пешку в своей игре. Известны слова родственника Столы­пина А. Нейдгарда о том, что премьер-министра убила «охранная пуля».

9 сентября Дмитрий Богров предстал перед Киевским окружным военным судом. Заседание проходило при на­глухо закрытых дверях. На рассвете 12 сентября Богров был повешен. По­спешность и закрытость следствия и суда над Богровым уже тогда не мог­ли не вызвать недоумения в общест­ве. Советский историк Арон Аврех за­мечал по этому поводу: «Молниенос­ность расправы характерна, как пока­зывает исторический опыт, всегда в одном и том же случае: когда нужно скрыть какую-то правду, очень неже­лательную каким-нибудь весьма влия­тельным лицам».

 

 

СТОЛЫПИНСКАЯ ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕФОРМА

В I ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ

I Государственная дума собралась в апреле 1906 г., когда почти по всей России пылали усадьбы, не утихали крестьянские волне­ния. Как отмечал премьер-министр Сергей Витте, «самая серьёз­ная часть русской революции 1905 г., конечно, заключалась не в фабричных забастовках, а в крестьянском лозунге: „Дайте нам землю, она должна быть нашей, ибо мы её работники"». В столк­новение пришли две мощные силы — землевладельцы и земле­пашцы, дворянство и крестьянство. Теперь Дума должна была по­пытаться разрешить земельный вопрос — самый жгучий вопрос первой русской революции.

Если в деревнях проявлениями борьбы были поджоги уса­деб и массовые порки крестьян, то в Думе кипели словесные сра­жения. Депутаты-крестьяне горячо требовали передачи земли в руки земледельцев. Им столь же страстно возражали предста­вители дворянства, отстаивавшие неприкосновенность собст­венности.

Депутат от кадетской партии князь Владимир Оболенский рассказывал: «В центре внимания первой Думы стояла земельная проблема. Среди массы скучных и однообразных крестьянских речей была произнесена одна, произведшая на нас потрясающее впечатление. Это была речь тамбовского крестьянина Лосева. Он рассказал историю Самсона, ослеплённого филистимлянами и прикованного к колонне храма. Русский народ — это слепой Сам­сон. Он чувствует свою силу, но, прикованный, не может себе помочь... И вот настал последний срок развязать руки могучему Самсону. А то повторится библейская история, когда он сказал: „Умри, душа моя, вместе с филистимлянами", — и потряс колон­ну, к которой был прикован. И храм рухнул, погребя под своими развалинами и филистимлян, и Самсона... Впечатление от этой речи было так сильно и так неожиданно, что с минуту мы все сидели как зачарованные и никто не аплодировал».

Преобладавшие в I Думе кадеты постарались найти «сред­ний путь», примирить враждующие стороны. Кадеты предлагали передать часть земли крестьянам — но не бесплатно, а за выкуп. Речь шла не только о помещичьих, но и о казённых, церковных и иных землях. В то же время кадеты подчёркивали, что надо со­хранить «культурные помещичьи хозяйства».

УБИЙСТВО ГЕРЦЕНШТЕЙНА

Председателем земельной комиссии в I Думе был депутат от кадетской пар­тии профессор Михаил Герценштейн. Ему приходилось выдерживать суровую критику и справа, и слева. Например, социалист Алексей Пешехонов с не­годованием называл Герценштейна «идеологом помещичьего хозяйства и отъявленным буржуем». Справа, со стороны дворян-монархистов, критика звучала ещё более резко.

М. Герценштейн своими острыми вы­ступлениями вызывал особенную враж­дебность дворян. Однажды, выступая в Думе, Михаил Яковлевич спросил, обращаясь к правым депутатам: «Неуже­ли господам дворянам более нравится то стихийное, что уже с такой силой прорывается повсюду? Неужели плано­мерной и необходимой государствен­ной реформе вы предпочитаете „иллю­минации", которые теперь вам устраи­вают в виде поджогов ваших скирд и усадеб? Не лучше ли разрешить нако­нец в государственном смысле этот больной и нескончаемый вопрос?». Писатель Владимир Короленко вспоми­нал об этом выступлении: «Да, это была правда. Но, во-первых, она была слиш­ком горька, а во-вторых, это говорил Герценштейн, человек с типично еврей­ским лицом и насмешливой манерой. Трудно представить себе ту бурю гне­ва, которая разразилась при этих сло­вах на правых скамьях. Слышался бук­вально какой-то рёв. Над головами поднимались сжатые кулаки, прорыва­лись ругательства, к оратору кидались с угрозами, между тем как на левой стороне ему аплодировали». Особен-

137

 

 

ное негодование правых вызывало пу­шенное М. Герценштейном словечко «иллюминации».

Боевики из черносотенного «Союза русского народа» решили убить нена­вистного «председателя от жидов», как они прозвали Герценштейна. После роспуска Думы М. Герценштейн вме­сте с другими депутатами находился в Финляндии. Туда и отправились бое­вики-черносотенцы. 18 июля 1906 г., когда Михаил Яковлевич прогуливал­ся вместе с семьёй, его застрелили из засады. Одна из двух выпушенных пуль ранила в руку его маленькую дочь. Убийство М. Герценштейна стало са­мым известным из терактов черносо­тенцев.

Как вспоминал жандармский генерал А. Герасимов, петербургский градона­чальник фон дер Лауниц знал о гото­вящемся покушении и выплатил за него боевикам две тысячи рублей. Конечно, о привлечении Лауница к ответствен­ности не могло быть и речи. По сло­вам Герасимова, премьер-министр Пётр Столыпин, узнав о происшедшем, «брезгливо поморщился»: «Я скажу, чтобы Лауниц бросил это дело...» (т. е. прекратил помогать боевикам).

Спустя три года троих участников по­кушения арестовали. Финский суд при­говорил их к шести годам заключения. Однако спустя несколько месяцев дво­их осуждённых помиловал государь Николай II.

Предложения кадетов жёстко критиковались с обеих сторон. Правые депутаты видели в них покушение на право собственно­сти. Левые считали, что землю надо передать крестьянам без вы­купа — даром. Правительство также категорически отвергало кадетский проект. К лету 1906 г. борьба достигла предельной ост­роты. Власти решили подтолкнуть ситуацию к развязке. 20 июня появилось заявление правительства о том, что никакого наруше­ния прав землевладельцев оно не допустит. Это вызвало взрыв негодования среди большинства депутатов. 6 июля Дума высту­пила с декларацией, в которой подтверждалось намерение пере­дать часть помещичьих земель крестьянам. Ответом властей на это стал роспуск Думы. Высочайший указ о роспуске последовал три дня спустя, 9 июля 1906 г.

«ВОЙНА ЗА ЗЕМЛЮ»

До революции 1905—1907 гг. в русской деревне уживались две различные формы владения землёй: с одной стороны, частная собственность помещиков, с другой — общинная собственность крестьян. При этом у дворянства и крестьян сложились два про­тивоположных взгляда на землю, два устойчивых мировоззрения.

Помещики считали, что земля — такая же собственность, как и любая другая. Они не видели никакого греха в том, чтобы её продавать и покупать. Крестьяне думали иначе. Они твёрдо ве­рили, что земля «ничья», Божья, а право пользоваться ею даёт только труд. Этому вековому представлению отвечала сельская община. Вся земля в ней делилась между семьями «по числу едо­ков». Если численность семьи сокращалась, уменьшался и её зе­мельный надел.

До 1905 г. государство поддерживало общину. С неё было гораздо проще взимать различные повинности, чем с множест­ва отдельных крестьянских хозяйств. С. Витте замечал по этому поводу: «Легче пасти стадо, нежели каждого члена стада в отдель­ности». Община считалась самой надёжной опорой самодержа­вия в деревне, одним из «китов», на которых держался государ­ственный строй.

Но напряжение между общинной и частной собственностью постепенно нарастало. Население увеличивалось, и участки кре­стьян становились всё меньше и меньше. Этот жгучий недоста­ток земли называли малоземельем. Невольно взгляды крестьян обращались на дворянские имения, где земли было много. К тому же эту собственность крестьяне считали изначально несправед­ливой, незаконной. «Надо помещичью землю отобрать и присо­единить к общинной!» — убеждённо повторяли они.

В 1905 г. эти противоречия вылились в настоящую «войну за землю». Крестьяне «всем миром», т. е. всей общиной, шли гро­мить дворянские усадьбы. Власти подавляли волнения, посылая в места беспорядков военные экспедиции, производя массовые порки и аресты. Из «исконного устоя самодержавия» община не­ожиданно превратилась в «очаг бунта». Прежнему мирному со­седству общины и помещиков пришёл конец.

138

 

 

 

ЗАМЫСЕЛ РЕФОРМЫ

В ходе крестьянских волнений 1905 г. стало ясно, что сохранять прежнее положение в деревне невозможно. Общинная и частная собственность на землю не могли дольше уживаться рядом.

В конце 1905 г. власти всерьёз рассматривали возможность пойти навстречу крестьянским требованиям. Генерал Дмитрий Трепов говорил тогда: «Я сам помещик и буду весьма рад отдать даром половину моей земли, будучи убеждён, что только при этом условии я сохраню за собою вторую половину». Но в нача­ле 1906 г. произошёл перелом в настроениях. Оправившись от потрясения, правительство избрало противоположный путь.

Возникла идея: что, если не уступать общине, а, наоборот, объявить ей беспощадную войну? Речь шла о том, чтобы частная собственность перешла в решительное наступление против об­щинной. Особенно быстро, за несколько месяцев, эта идея завое­вала поддержку дворянства. Многие землевладельцы, прежде го­рячо поддерживавшие общину, теперь оказались её непримири­мыми противниками. «Община является зверем, и с этим зверем надо бороться», — категорически заявлял известный дворянин-монархист Н. Марков. Главным выразителем настроений, направ­ленных Против общины, стал председатель Совета Министров Пётр Столыпин. Он призывал «дать крестьянину свободу трудить­ся, богатеть, избавить его от кабалы отживающего общинного строя». В этом и заключалась главная идея земельной реформы, которую называли столыпинской. Предполагалось, что зажиточ­ные крестьяне превратятся из общинников в «маленьких поме­щиков». Тем самым община будет взорвана изнутри, разрушена. Борьба между общинной и частной собственностью завершится победой последней. В стране возникнет новый слой крепких соб­ственников — «прочная опора порядка».

УКАЗ 9 НОЯБРЯ И II ГОСУДАРСТВЕННАЯ ДУМА

О начале земельной реформы возвестил правительственный указ от 9 ноября 1906 г., принятый в чрезвычайном порядке, минуя Государственную думу. Согласно этому указу, крестьяне получа­ли право выйти из общины со своей землёй. Они могли также продать её. П. Столыпин считал, что эта мера в скором времени разрушит общину. Он говорил, что указом «заложено основание нового крестьянского строя».

В феврале 1907 г. была созвана II Государственная дума. В ней, как и в I Думе, земельный вопрос оставался в центре внима­ния. Отличие состояло в том, что теперь «дворянская сторона» не только защищалась, но и наступала. Правый депутат князь Д. Святополк-Мирский заметил, что дворянские хозяйства во много раз культурнее крестьянских. «Сохраните и поддержите частных владельцев, — призывал он. — Наша серая, тёмная кре­стьянская масса без помещиков — это стадо без пастыря». На это едко возразил крестьянин-монархист Ф. Петроченко: «Здесь кто-то из ораторов указывал, что крестьяне наши темны и невежест-

КРЕСТЬЯНСКИЙ БАНК И ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОЕ ДВИЖЕНИЕ

Противники столыпинской земельной реформы говорили, что она проводит­ся по принципу: «Богатым прибавит­ся, у бедных отнимется». Однако по за­мыслу сторонников реформы крестья­не-собственники должны были увели­чивать свои наделы не только за счёт сельской бедноты. В этом им помогал Крестьянский банк, скупавший земли у помещиков и мелкими участками продававший их крестьянам. Многие дворяне, обедневшие или обеспокоен­ные крестьянскими беспорядками, охотно продавали свои земли. Вдохно­витель реформы Пётр Столыпин, что­бы подать пример, сам продал одно из своих имений. Таким образом, банк выступал посредником между продав­цами земли — дворянами и её покупа­телями — крестьянами. Конечно, ку­пить землю даже через банк, с выпла­той в рассрочку, могли себе позволить только зажиточные крестьяне.

Помимо скупки и перепродажи земли столыпинская реформа имела другое важное направление — массовое пе­реселение крестьян на восточные ок­раины страны. Тем самым уменьшалась «земельная теснота» в европейской части России, «выпускался пар» недо­вольства. За 11 лет реформы на сво­бодные земли Сибири и Средней Азии переселилось свыше 3 млн. человек. В 1908 г. число переселенцев было наи­большим за все годы реформы и соста­вило 665 тыс. человек.

Однако затем волна переселенцев стремительно пошла на убыль. Не всем оказалось под силу освоение новых земель. Назад, в Европейскую Россию, двинулся обратный поток переселен­цев. Возвращались полностью разорён­ные бедняки, не сумевшие прижиться на новом месте. Всего таким образом вернулось около 550 тыс. человек.

Именно в годы массовых переселений появилось выражение «столыпинский вагон». Их начали строить в 1908 г. специально для переезда крестьян за Урал. Позднее, в советское время, ва­гоны такого типа использовали для пе­ревозки заключённых.

139

 

 

ПЕРЕПИСКА СТОЛЫПИНА И ТОЛСТОГО

26 июля 1907 г. Лев Толстой направил письмо Петру Столыпину. В нём писа­тель страстно защищал крестьянское отношение к земле, призывал «уничто­жить вековую, древнюю несправед­ливость» — земельную собственность. Л. Толстой доказывал: «Как не может существовать права одного человека владеть другим (рабство), так не может существовать права одного, какого бы то ни было человека, богатого или бед­ного, царя или крестьянина, владеть землёю как собственностью. Земля есть достояние всех, и все люди име­ют одинаковое право пользоваться ею». Лев Николаевич резко критико­вал столыпинскую земельную рефор­му как идущую в противоположном на­правлении. «Дорога, по которой Вы, к сожалению, идёте, — писал он, — до­рога злых дел, дурной славы и, глав­ное, греха».

Пётр Аркадьевич ответил на это пись­мо не сразу, а только спустя полгода. После напоминания Л. Толстого он написал ему: «Лев Николаевич... Не думайте, что я не обратил внимания на Ваше первое письмо. Я не мог на него ответить, потому что оно меня слиш­ком задело. Вы считаете злом то, что я считаю для России благом. Мне кажет­ся, что отсутствие „собственности" на землю у крестьян создаёт всё наше не­устройство.

Природа вложила в человека некото­рые врождённые инстинкты, как-то: чувство голода, половое чувство и т. а, и одно из самых сильных чувств этого порядка — чувство собственности. Нельзя любить чужое наравне со сво­им и нельзя обхаживать, улучшать зем­лю, находящуюся во временном поль­зовании, наравне со своею землёю. Искусственное в этом отношении ос­копление нашего крестьянина, уничто­жение в нём врождённого чувства соб­ственности ведёт ко многому дурному и, главное, к бедности. А бедность, по мне, худшее из рабств...».

П. Столыпин подчеркнул, что не видит смысла «сгонять с земли более разви­той элемент землевладельцев». Наобо-

венны и бесполезно им давать много земли... Что мы невежест­венны, так мы ничего иного и не просим, как земли, чтобы по своей глупости в ней же ковыряться. Дворянину и неприлично возиться с землёй». Ф. Петроченко заключил с эпической про­стотой: «Сколько прений ни ведите, другого земного шара не создадите. Придётся, значит, эту землю нам отдавать...».

Большинство депутатов во II Думе ещё более твёрдо, чем в I Думе, выступали за передачу крестьянам части дворянских зе­мель. П. Столыпин решительно отверг подобные проекты: «Не напоминает ли это историю тришкина кафтана: обрезать полы, чтобы сшить из них рукава?». Разумеется, II Дума не проявила желания одобрить столыпинский указ от 9 ноября. Среди кре­стьян в связи с этим ходили упорные слухи, что выходить из об­щины нельзя — вышедшим не достанется помещичьей земли.

В марте 1907 г. император Николай II в письме к матери за­мечал: «Всё было бы хорошо, если бы то, что творится в Думе, оставалось в её стенах. Дело в том, что всякое слово, сказанное там, появляется на другой день во всех газетах, которые народ с жадностью читает. Во многих местах уже опять заговорили о земле и ждут, что скажет Дума по этому вопросу... Нужно дать ей договориться до глупости или до гадости и тогда — хлопнуть».

Позиция II Думы в земельном вопросе стала основной при­чиной её роспуска 3 июня 1907 г.

ПОПЫТКИ РАЗРУШЕНИЯ ОБЩИНЫ

С конца 1906 г. государство начало мощное наступление на об­щину. Крестьяне теперь могли выходить из неё и получать зем­лю в полную собственность. Им отрезали от общинной земли участки — отруба. Богатые крестьяне на те же участки перено­сили свои усадьбы — это называлось хуторами. Власти считали хутора идеальной формой землевладения. Со стороны хуторян, живших обособленно друг от друга, можно было не опасаться бунтов и волнений.

После начала реформы из общины устремились многие бед­няки, которые тут же продавали свою землю и уходили в города. Зажиточные крестьяне с выходом не спешили. Чем это объясня­лось? Прежде всего уход из общины ломал привычный уклад жизни и всё мировоззрение крестьянина. Община защищала его от полного разорения и многих иных превратностей судьбы. Например, в общине крестьянин меньше зависел даже от капри­зов погоды. Каждая семья имела несколько разрозненных полос земли: одну в низине, другую на возвышенности и т. д. (такой порядок называли чересполосицей). В засуху лучший урожай со­бирали в низинах, а в дождливое лето — на возвышенностях. Тем самым уменьшалась опасность неурожая.

После выхода крестьян на отруба или хутора прежняя «стра­ховка» от неурожая исчезала. Теперь всего один засушливый или чересчур дождливый год мог принести нищету и голод. Чтобы подобные опасения у крестьян исчезли, выходящим из общины

140

 

 

стали нарезать лучшие земли. Естественно, это вызывало возму­щение остальных общинников. Между теми и другими быстро нарастала враждебность. Число вышедших из общины стало по­степенно уменьшаться.

В III Думе, созванной в 1907 г. по новому избирательному закону (ограничившему представительство малоимущих), цари­ли совершенно иные настроения, чем в первых двух. Эту Думу называли «столыпинской». Она не только одобрила указ от 9 но­ября, но пошла ещё дальше самого П. Столыпина. Чтобы уско­рить разрушение общины, Дума объявила распущенными все общины, где более 24 лет не происходило земельных переделов. Но крестьянская община оказалась гораздо сильнее и жизнеспо­собнее, чем предполагало правительство. Большинство кресть­ян не желало покидать её, несмотря на нажим. Там, где власти распускали общину силой, это вызывало бунты. От рук крестьян погибали чиновники, проводившие земельный передел. В ответ полиция выстрелами разгоняла сельские сходы.

За 11 лет столыпинской реформы из общины вышло 26% кре­стьян. 85% крестьянских земель осталось за общиной. По существу это означало, что реформа не увенчалась успехом. Община устоя­ла в столкновении с частной земельной собственностью, а после Февральской революции 1917 г. перешла в решительное наступле­ние. Теперь борьба за землю вновь находила выход в поджогах уса­деб и убийствах помещиков, происходивших с ещё большим ожес­точением, чем в 1905 г. «Тогда не довели дело до конца, останови­лись на полдороге? — рассуждали крестьяне. — Ну уж теперь не остановимся и истребим всех помещиков под корень».

В ходе революции и гражданской войны общинное земле­владение одержало решительную победу. Однако десятилетие спустя, в конце 20-х гг., вновь вспыхнула острая борьба между крестьянской общиной и государством (см. ст. «Коллективиза­ция»), Итогом этой борьбы стало уничтожение общины.

рот, надо крестьян превратить в настоящих собственников.

Своё письмо Пётр Аркадьевич закан­чивал так: «Впрочем, не мне Вас убеж­дать... Вы мне всегда казались великим человеком, я про себя скромного мне­ния. Меня вынесла наверх волна собы­тий — вероятно, на один миг! Я хочу всё же этот миг использовать по мере своих сил, пониманий и чувств на бла­го людей и моей родины, которую люб­лю, как любили её в старину. Как же я буду делать не то, что думаю и сознаю добром? А Вы мне пишете, что я иду по дороге злых дел, дурной славы и, главное, греха. Поверьте, что, ощущая часто возможность близкой смерти, нельзя не задумываться над этими во­просами, и путь мой мне кажется пря­мым путём. Сознаю, что всё это пишу Вам напрасно, — это и было причиною того, что я Вам не отвечал... Прости­те. Ваш П. Столыпин».

КРЕСТЬЯНСКИЕ БУНТЫ ПРОТИВ ЗЕМЕЛЬНОЙ РЕФОРМЫ

Напряжённость в деревне в годы зе­мельной реформы часто порождала крестьянские бунты. Беспорядки обыч­но происходили, когда землемеры на­чинали выделять из общинных земель участки «новых собственников».

Характерным примером таких волне­ний может служить бунт, вспыхнувший в 1910 г. в Тамбовской губернии. Вот как описывал события тамбовский гу­бернатор Н. Муратов: «13 мая в селе Болотове при производстве межевых работ толпа баб и подростков из се­мейств общинников вилами прогнала

с поля землемера. Сегодня (15 мая) ут­ром исправник в Болотове произвёл арест 13 человек, которые были окру­жены стражниками. Толпа в несколь­ко сот человек бросилась освобождать арестованных, кидая в стражников камнями. По команде открыта была стрельба. Убито четверо, ранено де­вять...». 11 крестьян были осуждены на несколько месяцев заключения.

А вот другой случай, также довольно типичный. Под Самарой, в селе Домашки, в августе 1911 г. толпа крестьян стала мешать землемерам — уничто­жать межевые знаки. Полиция разогна­ла толпу нагайками.

Через несколько дней межевание во­зобновилось. Тогда в селе ударили в церковный колокол. Крестьянин Лукьян Гончаров призывал односельчан: «Бейте в набат, берите вилы, колья. Что вы стоите? Идите бить стражу и собст­венников!». Общинники с вилами и кольями двинулись на землемеров. Прогремели первые выстрелы полицей­ских. Крестьяне в ответ озлобленно кричали: «Всех не перестреляете — патронов не хватит!». Тогда по ним открыли огонь на поражение — три человека погибли, многие получили ранения.

141