Поздно вечером 23 декабря 1908 г. к Азефу домой пришли три товарища, в том числе В. Чернов и Б. Савинков. Они предло­жили ему «откровенно рассказать о его сношениях с полицией». Несколько минут Азеф молча ходил по комнате, выкуривая одну папиросу за другой. Затем, взяв себя в руки, сказал: «Я никогда ни в каких сношениях с полицией не состоял и не состою». Затем он вдруг взглянул в глаза Чернову и взволнованно произнёс: «Вик­тор, мы жили столько лет душа в душу. Как мог ты ко мне прийти с таким... с таким гадким подозрением».

Посетители ушли, предложив Азефу «подумать» 12 часов. После этого он тайно покинул свою квартиру и сел на венский поезд. В прощальном письме он с возмущением писал: «Мне, од-

«Пожалуйста, Владимир Львович! — отвечал Лопухин. — Я вас слушаю». После этого Бурцев стал рассказывать о деятельности Азефа. Позже он вспо­минал: «Интерес к рассказу у Лопухи­на, видимо, возрастал. Я видел, что он был совершенно потрясён неожидан­ным для него рассказом об Азефе как о главном организаторе убийства Пле­ве. С крайним изумлением, как о чём-то совершенно недопустимом, он спро­сил меня: „И вы уверены, что этот агент знал о приготовлении к убийству Пле­ве?". „Не только знал, — отвечал я, — но и был главным организатором это­го убийства"».

Лопухин был взволнован и потрясён: ему открылось, что убийство его на­чальника и личного друга В. Плеве ор­ганизовано его бывшим подчинённым.

«Затем я сообщил ему, — писал Бур­цев, — что всего лишь несколько ме­сяцев тому назад агент, о котором я говорил, лично организовал покушение на Николая II, которое если и не уда­лось, то только помимо его воли...»

«Вы, будучи директором Департамен­та полиции, не могли не знать этого провокатора, — заявил Бурцев. — Он был известен как Раскин, были у него и другие клички...»

«Никакого Раскина я не знаю, а инже­нера Евно Азефа я видел несколько раз!» — решительно произнёс Лопу­хин. Хотя В. Бурцев и ожидал подоб­ного признания, оно произвело на него сильное впечатление. Важнейшее сви­детельство против Е. Азефа было те­перь в его руках.

123

ному из основателей партии с.-р., приходят и говорят: „Сознавай­ся — или мы тебя убьём". Это ваше поведение будет, конечно, ис­торией оценено. Мне же такое ваше поведение даёт моральную силу предпринять самому, на свой риск все действия для очист­ки своей чести. Моя работа в прошлом даёт мне силы и подыма­ет меня над смрадом и грязью, которой вы окружены теперь и забросали меня».

25 декабря 1908 г. эсеры объявили Азефа провокатором. Впечатление это произвело ошеломляющее. «Тому, кто сам не пережил тех дней, — вспоминал В. Чернов, — трудно даже вооб­разить себе овладевшую партией оторопь и ощущение мораль­ной катастрофы». Многие говорили: «Если Азеф — провокатор, то кому же после этого верить? И как после этого жить?».

Между тем Азеф поселился в Берлине под именем купца Александра Неймайера. Когда спустя несколько лет он попытал­ся встретиться со своей бывшей семьёй, его жена, искренняя ре­волюционерка, чуть было не застрелила его.

В августе 1914 г. благополучная жизнь Е. Азефа внезапно оборвалась: с началом войны он почти разорился. А спустя год, в июне 1915 г., его арестовали германские власти как известного русского бунтовщика и террориста.

Азеф попросил перевести его из Моабитской тюрьмы в ла­герь для гражданских лиц. «Почти по неделям ни с кем не могу перемолвиться словом, — жаловался он. — Я болен, нервно по­давлен, не могу ни сосредоточить мыслей, ни читать, о серьёз­ных занятиях уже нет речи, меня мучит бессонница, и мрачные думы преследуют меня днём и ночью. Теперь я болен не только телом, но и душой». Власти согласились перевести Азефа в ла­герь... под его настоящей фамилией. От этого ему пришлось от­казаться.