ДЕЯТЕЛИ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

АЛЕКСАНДР КЕРЕНСКИЙ

(1881—1970)

Тяжёл твой путь, — но подвиг честный

Ты смело принял, как герой,

И на рамена ношей крестной

Подъял судьбу земли родной...

Ты жжёшь сердца глаголом вещим,

Восторгом пламенным своим,

И перед будущим зловещим

Твой гордый дух неукротим.

Так писал летом 1917 г. поэт Пётр Оленин-Волгарь в стихотво­рении «Керенскому». После Февральской революции в России, пожалуй, не было более популярного человека, чем Керенский. «Гражданин, отменивший смертную казнь», «вождь батальонов смерти», «герой улыбающейся революции» — так называли его газеты.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Александр Фёдорович Керенский родился 22 апреля 1881 г. в се­мье директора мужской гимназии города Симбирска. Детство Александра прошло в провинциальном городке, который насчи­тывал в то время около 40 тыс. жителей.

Тяжёлая болезнь (туберкулёз бедра) заставила шестилетне­го ребёнка провести несколько месяцев в постели. В нём разви­лась некоторая замкнутость, он увлёкся чтением. Отличала Алек­сандра также повышенная впечатлительность, горячая религиоз­ная вера. «Религия навсегда осталась составной частью жизни», — признавался он позже. Одно из детских воспоминаний мальчи­ка связано с казнью Александра Ульянова. Маленький городок, где все друг друга знали, после известия об этой казни охватил «тихий ужас».

В 1889 г. семья Керенских переехала в Ташкент, где Алек­сандр и закончил гимназию. В возрасте 18 лет он стал студентом

В. Семёнова-Тян-Шанская.

«А. Керенский»

(рисунок из журнала «Лукоморье»,

1917 г.).

189

 

 

РЕЧИ КЕРЕНСКОГО ПЕРЕД ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ

Последние месяцы перед Февральской революцией Керенский произносил в Государственной думе страстные, за­жигательные речи. Почти все они об­рывались «лишением слова», и газеты их, конечно, напечатать не могли. 1 ноября 1916 г., например, Александр Фёдорович восклицал: «Где они, эти люди (указывая на места правительст­ва), в предательстве подозреваемые, братоубийцы и трусы?! (Слева бурные рукоплескания; справа голоса: «Что он говорит?!».) Они должны уйти, они яв­ляются предателями интересов стра­ны». Через три дня, 4 ноября, он раз­вил эту мысль: «Господа, до тех пор, пока вы не уничтожите старый режим, эту страшную великую язву государст­ва, отдельные предатели всегда будут наслаждаться жизнью!».

15 февраля 1917 г. Керенский говорил в Думе: «Господа, вы знаете, что я при­надлежу к партии, которая открыто признавала необходимость тираноубийств... Я говорю о том, что делал в классические времена гражданин Брут. С нарушителями закона есть только один путь — физического их устране­ния». В этой речи, за неделю до начала революции, он сделал ряд особенно грозных предостережений. «Страна уже находится в хаосе, — заявил он. — Мы переживаем небывалую в истории нашей страны смуту, пред которой вре­мя 1613 года кажется детскими сказ­ками... Перед вами та самая картина, которую переживала Франция во вре­мена Великой революции».

Большинству депутатов Государствен­ной думы в тот момент казалось, что положение ещё не так серьёзно. Они выслушивали слова своего коллеги с недоверием и недоумением.

Петербургского университета. «Поступив в университет, — вспо­минал он, — мы, новички, впервые в жизни испытали пьянящее чувство свободы. Жизнь швырнула нас в свой водоворот, запрет­ным отныне было лишь то, что мы сами считали таковым». Б 1904 г. А. Керенский получил диплом юриста.

После «красного воскресенья» 9 января 1905 г. он вступил в общественную борьбу. Вместе со своими коллегами подписал письмо протеста против расстрела демонстрации. Как адвокат, он ходил по домам погибших рабочих. Горячая юношеская ре­лигиозная вера вылилась в столь же горячее стремление к само­пожертвованию. «К 1905 г. я пришёл к выводу о неизбежности индивидуального террора, — писал Керенский позднее. — И был абсолютно готов в случае необходимости взять на свою душу смертный грех и пойти на убийство того, кто, узурпировав вер­ховную власть, вёл страну к гибели». Он выразил желание всту­пить в Боевую организацию (БО) социалистов-революционеров. Однако против выступил глава БО Евгений Азеф, который не слишком доверял пылким романтикам.

21 декабря 1905 г. А. Керенского арестовали за причаст­ность к боевой деятельности эсеров. Он оказался в известной пе­тербургской тюрьме «Кресты». «Возвращаясь мыслями к тем дням, — замечал А. Керенский, — я всегда с благодарностью ду­маю о нелепом случае, приведшем меня в тюрьму. Четыре меся­ца уединения за счёт государства расширили мой кругозор и позволили лучше разобраться в том, что происходило в стране». Раньше на борьбу его толкал «юношеский романтизм». Теперь он принял уже вполне зрелое решение отдать все силы общест­венной деятельности.

МЕЖДУ ДВУМЯ РЕВОЛЮЦИЯМИ

Осенью 1906 г., отбыв недолгую ссылку, А. Керенский вернулся в столицу. Он с увлечением стал работать политическим адвока­том. Первый же его процесс — защита эстонских крестьян, раз­громивших поместье своего барона — создал имя молодому ад­вокату. Для семерых подсудимых он добился оправдания, для ос­тальных тринадцати — небольших сроков заключения. «Мы вы­играли дело, — вспоминал он. — Когда я кончил свою защити­тельную речь, наступила тишина, а затем зал взорвался бурей ап­лодисментов».

А. Керенский выступал на многих громких политических процессах тех лет. Например, в 1912 г. защищал подсудимых по делу армянской революционной партии «Дашнакцутюн» («Союз»). Процесс закончился победой защиты: из 146 обвиняе­мых 95 оправдали и только трёх осудили на каторгу. В 1912 г. А. Керенский изучал обстоятельства расстрела рабочих на Лен­ских золотых приисках. Выпустил брошюру «Правда о Лене», не­медленно изъятую полицией.

В 1912 г. А. Керенского избрали депутатом IV Государствен­ной думы. Эсеры не могли выступать на этих выборах открыто,

190

 

 

и А. Керенский прошёл по списку близких к ним «трудовиков». В Думе он возглавил эту неболь­шую фракцию.

В феврале 1915 г. Александр Фёдорович выступил адвокатом на ещё одном ярком по­литическом процессе. Ему пришлось защищать своих коллег — пятерых депутатов-больше­виков. Несмотря на умелую и талантливую за­щиту, приговор оказался суровым — вечная ссылка.

Будучи крайне левым думским депутатом, Керенский и сам часто «ходил по острию лез­вия». Как замечал меньшевик Н. Суханов, «он умел ставить на карту не только своё положение адвоката и депутата, идя без колебания на такие шаги, которые могли легко и быстро кончиться Сибирью или Якуткой. Но этого мало: Керен­ский принимал самое непосредственное уча­стие в эсеровских делах...».

В конце 1916 г. и в первые месяцы 1917 г., перед Февральской революцией, Керенский произнёс в Государственной думе ряд ярких ре­чей, резко бичующих правительство.

ФЕВРАЛЬ

27 февраля 1917 г. к Таврическому дворцу, где за­седали депутаты Думы, пришла 25-тысячная ре­волюционная демонстрация. Среди её участни­ков было много вооружённых солдат. Депутаты ожидали приближения толпы с большой тревогой — оставалось неясным, как она отнесётся к Думе, не станут ли некоторые гро­мить дворец?

В момент общей растерянности один Керенский сохранил самообладание и уверенность в себе. «Его фигура вдруг выросла в „значительность" в эту минуту, — вспоминал В. Шульгин. — Он го­ворил решительно, властно, как бы не растерявшись... Слова и жес­ты были резки, отчеканены, глаза горели...» Конечно, дело было не только в личных качествах. Александр Фёдорович оказался «сво­им» сразу для двух чуждых друг другу лагерей — Думы и револю­ционной толпы.

Через главный вход А. Керенский выбежал навстречу наро­ду. Его речь была встречена громовым «ура!». Он немедленно на­чал отдавать распоряжения. Приказал бывшим в толпе солдатам установить «революционный караул» у входа во дворец. Именно этот решительный момент выдвинул Керенского в признанные вожди революции. Один из немногих депутатов, он мог справить­ся с революционной толпой, найти с ней общий язык. Он не те­рялся в самые трудные минуты.

Поэтому в новом правительстве, которое создавали депута-

А. Керенский. 1931 г.

КЕРЕНСКИЙ — ОРАТОР

Французский посол Морис Палеолог вспоминал о «молодом трибуне Сове­та»: «Простое чтение его речей не даёт никакого представления о его красно­речии. Ничто не поражает так, как его появление на трибуне с его бледным, лихорадочным, измождённым лицом. Временами таинственное вдохновение преображает оратора и излучается из него магнетическими токами. Трепет пробегает тогда по аудитории».

191

 

 

 

КЕРЕНСКИЙ И ПРОТОПОПОВ

В разгар Февральской революции, 28 февраля 1917 г., в Государственную думу добровольно явился царский ми­нистр внутренних дел Александр Про­топопов. Он хотел сдаться новым вла­стям. Но министра тотчас окружила враждебная толпа, которая угрожала ему немедленной расправой. От само­суда Протопопова спас А. Керенский.

«Ворвался Керенский, — рассказывал В. Шульгин. — Он был бледен, глаза горели, рука поднята... Этой протяну­той рукой он как бы резал толпу... Все его узнали и расступились, просто ис­пугавшись его вида.

«Не сметь прикасаться к этому чело­веку!» Это кричал Керенский, стреми­тельно приближаясь... Все замерли. Ке­ренский пробежал мимо, а за ним влек­ли тщедушную фигурку в помятом паль­то, окружённую штыками. Могли на­броситься на эту фигурку, вырвать её у часовых, убить, растерзать — на­строение было накалено против Про­топопова до последней степени. Но это­го не случилось. Толпа раздалась перед ними... А когда дверь павильона захлоп­нулась за ними, Керенский бухнулся в кресло и пригласил «этого человека»: „Садитесь, Александр Дмитриевич!.."».

ты, Керенскому предложили пост министра юстиции. Он согла­сился... Это согласие было для него довольно смелым шагом. Ведь исполком столичного Совета рабочих депутатов постановил в правительство не входить. А Керенский, сам член Совета, не мог да и не хотел идти на разрыв со своими товарищами.

В тот же день, 2 марта, А. Керенский явился в Совет рабочих депутатов. Вскочив на стол, он обратился к ним с речью. «Керен­ский начал говорить упавшим голосом, мистическим полушёпо­том, — вспоминал Н. Суханов. — Бледный... взволнованный до полного потрясения, он вырывал из себя короткие, отрывистые фразы». «Товарищи, доверяете ли вы мне?» — спросил он прежде всего, В ответ раздались возгласы: «Доверяем, доверяем!».

«В настоящий момент, — продолжал оратор, — образова­лось Временное правительство, в котором я занял пост минист­ра юстиции (Бурные аплодисменты, возгласы: «Браво!»). Товари­щи, я должен был дать ответ в течение пяти минут и потому не имел возможности получить ваш мандат...» А. Керенский безоши­бочно угадал момент и тон для своего сообщения: отдельные протестующие возгласы потонули в общем ликовании.

«Я не могу жить без народа, — горячо воскликнул он, — и в тот момент, когда вы усомнитесь во мне, — убейте меня. (Новый взрыв оваций.)». Заседание окончилось настоящим триумфом нового министра: из зала Совета его вынесли на руках.

ПОСЛЕ ФЕВРАЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Свою деятельность на посту министра юстиции Александр Фёдорович начал символическим жестом, о котором его про­тивники вспоминали ещё долгие годы. Писатель Аркадий Авер­ченко даже посвятил этому целый фельетон. А поступок А. Ке­ренского был очень прост: при первом посеще­нии министерства он поздоровался за руку со швейцаром...

Первые шаги нового министра, продикто­ванные революцией, как бы подводили черту под целыми эпохами. В начале марта — всеобщая амнистия политзаключённых; 12 марта — указ об отмене смертной казни; 17 марта — отмена ро­зог и наложения оков на заключённых. И многое другое. Самый молодой из новых министров, он оказался и самым популярным. Журналист В. Кирьяков замечал, что в марте и апреле «имя его сделалось синонимом красоты, чистоты и яс­ности нашей „улыбающейся" революции. А. Ф. Ке­ренский стал любимцем и надеждой, „красным солнышком" русского народа». В мае Александр Керенский как-то воскликнул с воодушевлением: «Нам суждено повторить сказку Великой Фран­цузской революции!». Даже новым гимном Рос­сии стала «Марсельеза».

 

А. Керенский и генерал М. Алексеев. Петроград. 1917 г.

192

 

 

 

Но уже в этот «медовый ме­сяц» революции среди интелли­генции проявилось первое бес­покойство. Развернувшаяся ре­волюция мало походила на бы­лые представления о ней. Народ плохо воспринимал идею само­пожертвования, которую горя­чо проповедовала интеллиген­ция. Солдаты на фронте всё на­стойчивее требовали немедлен­ного мира, крестьяне — земель­ного передела.

29 апреля на Совещании делегатов фронта А. Керенский произнёс свою самую знаме­нитую речь «Рабы или гражда­не?». Он бросал в зал откровен­ные и резкие слова. «Товари­щи, — сказал он, — вы умели столько терпеть и молчать. Вы умели стрелять в народ, когда старая власть этого требовала. А что же теперь? Неужели те­перь вы терпеть не можете больше? Неужели русское сво­бодное государство — это го­сударство взбунтовавшихся ра­бов? (Сильное движение на всех скамьях.)».

«Я жалею, — продолжал А. Керенский, обращаясь к глу­боко взволнованному залу, — что не умер два месяца назад. Тогда я умер бы с великой мечтой, что раз навсегда для России загорелась новая жизнь, что мы умеем без кнута и палки взаим­но уважать друг друга и управлять своим государством не так, как им управляли прежние деспоты». «Мы должны войти в исто­рию так, — закончил он, — чтобы на наших могилах написали: „Они умерли, но никогда не были рабами"».

ВОЕННЫЙ МИНИСТР

5 мая А. Керенский перестал быть единственным социалистом в правительстве. В число министров вошли его товарищи, образо­валась первая коалиция (см. ст. «Политическая борьба в 1917 го­ду»). Сам Александр Фёдорович занял пост военного и морского министра.

В следующие два месяца в столице он пробыл менее трёх недель: остальное время проводил в поездках по фронтам. Внеш-

А. Керенский и швейцар Моисеев. Март 1917 г. Современный рисунок.

ШВЕЙЦАР И МИНИСТР

При первом посещении Министерства юстиции в марте 1917 г. А. Керенский сделал символический жест — подал руку швейцару Моисееву. Этот его по­ступок породил много неодобритель­ных комментариев. А. Аверченко, обращаясь к Керенскому, с иронией спра­шивал: «Знаете ли Вы, с какого момен­та Россия пошла к гибели? С того само­го, когда Вы приехали в министерство и подали курьеру руку. Ах, как это глу­по было и как Вам должно быть сейчас мучительно стыдно!.. Вы ведь не ему одному протянули руку для пожатия, а всей наглой, хамской части России...».

193

 

 

 

Б. Ефимов. «Наступление Керенского... на рабочих» («Крокодил». 1922 г.).

ПОЕЗДКИ КЕРЕНСКОГО ПО ФРОНТАМ

Во время своих поездок по фронтам летом 1917 г. Александр Керенский вновь и вновь призывал солдат к тер­пению и самопожертвованию. 12 мая он повторял в одной из речей: «Я го­ворю: путь к свободе лежит через стра­дания. Кто не имеет мужества перене­сти их, тот не достоин свободы. Если вы покинете фронт, не к земле и воле вы пойдёте, а потеряете навеки землю и волю. (Бурные аплодисменты, переходящие в овацию.) Мои товарищи социалисты-революиионеры умирали один за другим в борьбе с самодержа­вием. Если вам предстоит почётная смерть на глазах всего мира, позовите меня. Я пойду с ружьём в руках впере­ди вас! (Гром рукоплесканий.)».

Как-то раз один солдат стал перебивать военного министра, восклицая: «За­чем мне земля и свобода, когда меня убьют? Нам нужен мир, а не свобода». После этих слов Керенский заявил: «Командир полка, приказываю Вам освободить этого солдата от военной службы. Отошлите его в деревню, опубликуйте в приказе, что революци­онной армии не нужны трусы». Воца­рилась гробовая тишина. Потрясён­ный, солдат побледнел и упал в обмо­рок. Его унесли на носилках.

не эти поездки выглядели как сплошной триумф. Толпы мирных жителей и солдатские митинги встречали его восторженными криками: «Вождю русской демократии ура!», «Да здравствует ге­рой Керенский!», «Ура народному министру!». От тысяч крепких фронтовых рукопожатий некоторое время ему пришлось дер­жать правую руку на перевязи.

По мнению генерала П. Краснова, для солдат он был «адво­катом и защитником перед офицерами и генералами, и потому был любим не как Керенский, а как идея мира. Уже то, что он был штатский, а не офицер, давало надежду солдатам, что он пойдёт против войны за мир, потому что ему-то мир был нужен, а не война». Близкую мысль выразил один солдат, выступавший на митинге после военного министра: «Товарищи, впервые за три года страданий мы, солдаты, услыхали здесь ласковое слово».

Но призывал военный министр, конечно, не к немедленно­му миру, а, наоборот, к наступлению. В одном из первых его при­казов по армии говорилось: «Вы понесёте на концах штыков ва­ших мир, право, правду и справедливость. Вперёд, к свободе, зем­ле и воле!».

Наконец 18 июня началось долгожданное наступление, в которое было вложено столько сил и столько надежд. Но после кратковременных успехов оно, как известно, закончилось рядом тяжёлых поражений...

КОРНИЛОВСКОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

8 июля А. Керенский, сохранив пост военного министра, стал главой Временного правительства. Теперь ему приходилось му­чительно решать для себя вопрос: «С кем идти дальше, с правы­ми или левыми?». Справа грозила диктатура генералов, слева -диктатура большевиков. И то и другое означало утрату февраль­ских свобод, которые так ценила интеллигенция.

12 августа, выступая на Московском государственном сове­щании, министр-председатель предостерёг и правых, и левых. Он сказал, что попытка большевиков захватить власть «будет прекра­щена железом и кровью». «Пусть ещё больше остерегаются те посягатели, — обратился Керенский к правым, — которые дума­ют, что настало время, опираясь на штыки, низвергнуть народ­ную власть».

Однако, как глава правительства, А. Керенский был обязан «наводить порядок» и потому, хотя и неохотно, уступал давле­нию генералов. 12 июля на фронте восстановили смертную казнь. Правда, реально она не применялась. В августе Александр Фёдорович с горечью говорил на Московском совещании: «Но пусть будет, что будет. Пусть сердце станет каменным, пусть зам­рут все струны веры в человека, пусть заглохнут все те цветы и грёзы о человеке (Возглас: «Не нужно!».), над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу. (Возглас сверху: «Не можете Вы этого сделать — Ваше сердце Вам этого не позволит».) Я брошу далеко ключи от

194

 

 

 

сердца, любящего людей, я буду думать только о государстве!». Уже по взволнованному тону оратора чувствовалось, что беспо­щадное «наведение порядка» далось бы ему нелегко.

Между тем Верховный главнокомандующий генерал Л. Корни­лов требовал дальнейших мер. Прежде всего смертной казни в тылу и очищения столицы от «мятежных элементов». Роль посредника между Л. Корниловым и А. Керенским взял на себя кадет Владимир Львов. Он хотел побыстрее подтолкнуть их к решительным мерам.

И вот 26 августа В. Львов привёз очередные предложения Л. Корнилова. Тот предлагал ввести военное положение в столи­це, передать ему всю полноту власти, а самого А. Керенского при­глашал в Ставку. Львов, однако, посоветовал Керенскому в Ставку не ехать: он слышал там разговоры, что его хотят убить. Министр-председатель, потрясённый, слушал все эти невероятные новости. Происшедшее он воспринял как начало военного мятежа. Он и прежде подозревал Л. Корнилова в намерении установить гене­ральскую диктатуру, но теперь... «Исчезли у меня последние сомне­ния! — вспоминал Керенский. — Всё, всё осветилось сразу таким ярким светом, слилось в одну цельную картину».

В то же время он почувствовал огромное облегчение. Тя­жёлого выбора перед ним больше не стояло: жизнь всё решила сама! Оставалось только исполнять свой долг. По словам В. Льво­ва, весь вечер после этого Керенский провёл в приподнятом на­строении, «распевая арии из опер». Он немедленно начал реши­тельную борьбу против Л. Корнилова и отправил ему телеграм­му о смещении.

Генерал не пожелал подчиниться и вступил в открытое столкновение с Временным правительством, двинув на Петро­град войска. В какой-то момент победа Корнилова казалась не­сомненной. 29 августа Керенский провёл ночь в Зимнем дворце почти в полном одиночестве. «Была одна такая ночь, — вспо­минал он, — когда я почти в единственном числе прогули­вался здесь. Создалась такая ат­мосфера кругом, что полагали более благоразумным быть по­дальше от гиблых мест». Но в конце концов выступление Корнилова закончилось пол­ной неудачей (см. ст. «Лавр Корнилов»). Его войска так и не дошли до столицы, а самого ге­нерала арестовали.

А. Керенский считал, что Л. Корнилов исходил из благо­родных побуждений. «Я ува­жаю моральное право на мя­теж, но в исключительных ус­ловиях», — писал Александр

Именно в эти недели старые офицеры наградили военного министра ирони­ческим прозвищем — Главноуговаривающий. Но его пламенные речи не ос­тавляли равнодушными и офицеров. Работник военного министерства Фё­дор Степун описывал такой эпизод: «Как сейчас, вижу Керенского, стоящего в своём автомобиле. Кругом плотно сгрудившаяся солдатская толпа. Керен­ский в ударе: его широко разверстые руки то опускаются к толпе, как бы стремясь зачерпнуть живой воды вол­нующегося у его ног народного моря, то высоко подымаются к небу. Я вижу, как однорукий поручик, прихрамывая, стремительно подходит к Керенскому и, сорвав с себя Георгиевский крест, нацепляет его на френч военного ми­нистра. Приливная волна жертвенно­го настроения вздымается всё выше, один за другим летят в автомобиль Ге­оргиевские кресты, солдатские и офи­церские. Бушуют рукоплескания».

Однако часто, если не всегда, подоб­ные массовые жертвенные настроения оставались мимолётными. Как вспо­минал журналист В. Варшавский, воен­ный министр как-то с горечью признал­ся ему: «Я уже перестаю верить в вос­торженные крики людей, перестаю ве­рить в их присяги, в их клятвы...».

А. Керенский со своими адъютантами в кабинете за работой. Петроград. 1917 г.

195

 

 

 

Фёдорович позднее в своих воспоминаниях. А тогда он, как рас­сказывали, произнёс такую фразу: «Корнилов должен быть каз­нён, но когда это случится, приду на могилу, принесу цветы и преклоню колено перед русским патриотом».

ОТЪЕЗД КЕРЕНСКОГО ИЗ ПЕТРОГРАДА

Утром 25 октября А. Керенский решил отправиться из Петрограда навстречу верным правительству войскам, вы­званным с фронта. Позднее большеви­ки и монархисты распространили слух, что якобы главковерх бежал из Зим­него дворца тайно, переодетый в жен­ское платье. В действительности всё происходило иначе.

«Я решил прорваться через все больше­вистские заставы и лично встретить под­ходившие, как мы думали, войска, — рассказывал Керенский. — После неко­торого размышления решили идти на­пролом: чтобы усыпить всякую осторож­ность, будем действовать с открытым забралом. Я приказал подать мой пре­восходный открытый дорожный автомо­биль». Рядом шёл автомобиль под аме­риканским флагом. «Нечего и говорить, что вся улица — и прохожие, и солда­ты — сейчас же узнавала меня. Военные вытягивались, как будто и впрямь ничего не случилось. Я отдавал честь, как всег­да. Наверное, секунду спустя после мое­го проезда ни один из них не мог себе объяснить, как это случилось, что он не только пропустил этого „контрреволю­ционера", но и отдал ему честь». Таким образом, приветствуя как ни в чём не бывало встречных военных, Александр Фёдорович покинул революционную столицу.

ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

Победив «опасность справа», А. Керенский столкнулся лицом к лицу с «опасностью слева». Перед ней новый Верховный главно­командующий оказался теперь почти безоружным.

Силы, на которые он опирался, словно растаяли. Офицерство отшатнулось от него вместе с Л. Корниловым. Солдаты желали не войны, а немедленного мира и шли за большевиками. Офице­ры рассказывали сплетни, что Керенский спит в постели царицы и носит бельё государя Николая II; то же повторяли большевики Пожалуй, только часть интеллигенции продолжала сочувствовать своему вождю, но на эту силу нельзя было опереться.

В середине октября стало ясно, что большевики открыто готовят свержение Временного правительства. В эти дни кадет Владимир Набоков спросил главу правительства, что он об этом думает. «Я был бы готов отслужить молебен, чтобы такое выступ­ление произошло», — отвечал тот. «А уверены ли Вы, что сможе­те с ним справиться?» — «У меня больше сил, чем нужно. Они бу­дут раздавлены окончательно».

Только в последний момент внезапно стало ясно, что защи­щать правительство в столице почти некому. Офицеры в штабе столичного военного округа сочувствовали Корнилову и просто вводили своего главковерха в заблуждение. «Их стратегический план состоял в том, — вспоминал Керенский, — чтобы сначала не препятствовать успехам вооружённого восстания большеви­ков, а затем, после падения ненавистного Временного правитель­ства, быстро подавить большевистский „бунт". Увы, выполнив блестяще первую, так сказать пассивную, часть своего плана, -„свергнув" руками большевиков Временное правительство, I наши „патриоты" оказались совершенно неспособными побе­дить большевиков не только в три месяца, но и в три года».

А. Керенский покидает Петроград

в дни Октябрьского переворота.

Современный рисунок.

196

 

 

Утром 24 октября А. Керенский отправился на заседание Предпарламента (Совета республики). Здесь он заявил, что часть населения столицы находится в «состоянии восстания». «В дей­ствительности это есть попытка поднять чернь против сущест­вующего порядка, — заявил он. — Я говорю с совершенным соз­нанием „чернь"». Но даже и здесь, в Предпарламенте, А. Керен­ский уже не нашёл полной поддержки и доверия. Это его осо­бенно возмутило и раздосадовало.

А. Керенский распорядился вызвать в Петроград войска с фронта. Утром 25 октября он отправился им навстречу — сел в автомобиль и покинул столицу. Однако начатый им вместе с ге­нералом П. Красновым военный поход на Петроград с целью по­давить восстание потерпел полное поражение.

Около двух месяцев бывший глава правительства скитался по отдалённым деревням под Новгородом и Петроградом. В ян­варе 1918 г. побывал в столице и хотел выступить на заседании Учредительного собрания. Но товарищи по эсеровской партии отговорили его от этой рискованной затеи. Своим появлением он подставил бы под удар и их, и себя.

В июне 1918 г. А. Керенский под видом сербского офицера нелегально пересёк границу, навсегда покинув родину.

В ЭМИГРАЦИИ

Оказавшись вдали от России, А. Керенский поселился сначала во Франции, а в 1940 г., с приходом гитлеровцев, перебрался в Со­единённые Штаты Америки.

Он не оставлял общественную деятельность. Издавал исто­рические труды, редактировал в Париже газету «День». В 1965 г. вышли его воспоминания «Россия на историческом повороте».

Ему пришлось пережить многих исторических деятелей, сво­их современников. «Удивительно, — замечал он как-то. — Никого нет вокруг. Ни Краснова — его казнили в 47-м году вместе с гене­ралом Власовым. Ни этого Дыбенки-матросика. Ни Корнилова, ни Черчилля, ни Ленина, ни Сталина... Я один остался на всём белом свете». Он размышлял о своём долголетии: «Почему Христос был взят на небо в 33 года, а мне уже почти 90 — а я всё живу, живу... Что это — миссия? Или наказание? Наказание долголетием и все­знанием. Я знаю то, что уже никто знать не может».

Последние годы жизни Александра Фёдоровича прошли в бедности. Когда его средства в 1970 г. оказались на исходе, он попросил близкого ему человека Елену Иванову-Пауэрс дать ему яд. (Он находился в это время в нью-йоркской больнице.) «Я хочу умереть сейчас, пока могу умереть достойно», — сказал А. Керен­ский. Потом, заподозрив, что Е. Иванова не выполнит его прось­бу, он перестал принимать пищу. Таким способом он решил по­кончить жизнь самоубийством...

Врачи вводили ему питательный раствор через капельницу. Он вырывал капельницу из вены. Александра Фёдоровича при­ходилось привязывать. Эта борьба не за жизнь, а за смерть про-

ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ

26 октября А. Керенский вместе с гене­ралом П. Красновым двинул на Петро­град казачьи войска. Несмотря на свою малочисленность, они заняли Гатчину, Цapcкoe Село и вплотную подошли к столице. Но к тому времени сомнения казаков значительно усилились. Они тоже не желали воевать, тем более за Керенского, и требовали перемирия с большевиками. 1 ноября на переговоры с ними прибыл прославленный матрос-большевик Павел Дыбенко.

Генерал П. Краснов так описывал его: «Громадного роста, красавец-мужчина с чёрными усами и юной бородкой, сверкающий белыми зубами, с готовой шуткой на смеющемся рте, физически силач, позирующий на благородство, он очаровал в несколько минут не только казаков, но и многих офицеров. „Да­вайте нам Керенского, а мы вам Лени­на предоставим, хотите, ухо на ухо по­меняем!" — говорил он смеясь. Казаки верили ему...». Сам генерал Краснов сочувствовал Корнилову и тоже при­надлежал к противникам Керенского.

Днём 1 ноября между Красновым и Керенским состоялся знаменитый раз­говор. Генерал в своих показаниях большевикам передавал его так: «Меня потребовал Верховный главнокоман­дующий. Он был взволнован и нервен.

— Генерал, — сказал он, — Вы меня предали... Тут Ваши казаки определён­но говорят, что они меня арестуют и выдадут матросам...

— Да, — отвечал я, — разговоры об этом идут, и я знаю, что сочувствия к Вам нигде нет.

— Но и офицеры говорят то же.

— Да, офицеры особенно недовольны Вами.

— Что же мне делать? Приходится по­кончить с собой.

— Если Вы честный человек, Вы по­едете сейчас в Петроград с белым флагом и явитесь в Революционный комитет, где переговорите как глава правительства...».

Спустя полчаса Керенский покинул дво­рец, ставший ловушкой. Переодетый в матросскую форму, он вышел через по­тайной ход, пройдя, по его словам, «под носом у врагов и предателей».

197

 

 

 

А. Керенский. 1917 г.

должалась мучительно долго — целых два с половиной месяца.

11 июня 1970 г. Александра Фёдоровича Керенского не ста­ло. Он похоронен в Лондоне, где жил его сын. Так, в нужде и неиз­вестности, вдали от родины скончался бывший глава правитель­ства России...

Один из первых биографов Керенского, выпустивший бро­шюру под псевдонимом Е. В-ч, замечал, что «его биография -биография обыкновенного русского интеллигента». Но именно Александру Керенскому довелось стать, пожалуй, одним из наи­более ярких выразителей настроений интеллигенции в 1917 г. Эти настроения отразились в уже упомянутом стихотворении П. Оленина-Волгаря «Керенскому»:

Сам гражданин, ты видишь в русских

Не возмутившихся рабов,

Не себялюбцев, злых и узких,

А стойких граждан и борцов.

Зови нас жертвовать собою, —

Но если на призыв борьбы

Мы не пойдём вперёд с тобою,

Как малодушные рабы, —

Тогда признай мечтою дикой

Свободы русской торжество,

И, сбросив с плеч свой крест великий,

Поставь над родиной его!..

ПАВЕЛ МИЛЮКОВ

(1859—1943)

МОЛОДЫЕ ГОДЫ

Будущий руководитель российских либералов Павел Николаевич Милюков родился 15 января 1859 г. в Москве в дворянской се­мье. Одним из детских впечатлений мальчика были посещения крестьян, привозивших, как в старину, оброк его матери. Он вспо­минал: «Мы, ребята, с большим интересом ждали, когда, покло­нившись „барыне", они из цветных платков вывернут наше за­конное угощение: жирные чёрные ржаные лепёшки, которые мы ужасно любили. С этой вкусной стороны мы узнали крепостное право, когда оно кончалось...».

Закончив гимназию, в 1877 г. Павел поступил в Московский университет, где стал изучать историю. Одним из его учителей был знаменитый русский историк Василий Ключевский.

В бурном 1881 году, когда народовольцы убили императора

П. Милюков.

198

 

Александра II, состоялось и «гражданское крещение» П. Милю­кова. Полиция арестовала в полном составе запрещённую студен­ческую сходку, в которой он участвовал. Вместе с товарищами ему пришлось переночевать в Бутырской тюрьме. «Ночь прошла очень весело, — вспоминал П. Милюков, — даже появился само­дельный сатирический листок». За участие в этой сходке Павла на год исключили из университета.

ИСТОРИК И ОБЩЕСТВЕННЫЙ ДЕЯТЕЛЬ

После 1881 г. в общественном движении надолго воцарилось за­тишье. В это время П. Милюков целиком посвятил себя истории. «Тринадцать лет я мог безмятежно заниматься наукой», — вспо­минал он позднее. В 1886 г. он стал приват-доцентом Москов­ского университета.

В середине 90-х гг. в обществе наметился новый революци­онный подъём. Студенты приглашали Павла Николаевича на свои собрания, где кипели жаркие политические споры. В этих круж­ках преобладали социалисты. Один из них, Виктор Чернов, за­мечал: «Мы резко противопоставляли себя либералам, но Милю­кова к ним отнюдь не относили. Он казался нам не чужаком, а своим».

Правда, П. Милюков постоянно подчёркивал, что ставит на первое место борьбу за гражданские свободы. Борьба же за со­циальные перемены — дело будущего. А бороться «за землю и волю» одновременно, говорил он, — «значит гоняться за двумя зайцами, чтобы не поймать ни одного».

В конце 1894 г. П. Милюкова пригласили прочитать в Ниж­нем Новгороде несколько лекций на тему: «Общественные движе­ния в России». Излагая этот весьма острый материал, Павел Нико­лаевич сопровождал его смелыми политическими намёками. С напряжённым вниманием слушал его переполненный зал. Когда закончилась последняя лекция, оратора проводили овацией. Но за этот успех Милюкову пришлось серьёзно поплатиться. Его высла­ли на два года в Рязань, а затем ещё на два года — за границу.

В 1899 г. срок его высылки закончился, и он вернулся в Рос­сию. «Политическая атмосфера Петербурга была тогда уже дос­таточно накалённой, — замечал П. Милюков. — Наукой занимать­ся не приходилось...» Вскоре за рискованное выступление на ис­торическую тему Павла Николаевича вновь арестовала полиция. На этот раз он провёл в тюрьме полгода, а затем, после суда и вынесения приговора, ещё три месяца.

СОЗДАНИЕ КАДЕТСКОЙ ПАРТИИ

Интеллигенция в России единодушно выступала за гражданские свободы. Но далеко не все сочувствовали идеям социализма. По­добных взглядов придерживался и Павел Милюков. Соответст­вующее политическое течение — либеральное — стало оформ­ляться около 1902 г.

ПИСЬМО ДОСТОЕВСКОМУ

Уже в гимназии Павел Милюков живо интересовался общественными вопро­сами. В то время образованная моло­дёжь считала себя заступницей просто­го народа и защитницей его прав. Эти настроения разделял и Павел. Поэто­му его, «как громовой удар», поразил случай, когда в 1876 г. в «первопре­стольной» мясники из Охотного ряда избили студентов. «Откуда такое неве­роятное, такое бессмысленное недора­зумение? — недоумевал 17-летний гим­назист. — Кто виноват в этом столкно­вении студентов с народом на улице?» По просьбе товарищей Павел написал письмо Фёдору Достоевскому, в кото­ром поставил мучивший их вопрос: «Чем мы виноваты в случившемся?».

Через некоторое время П. Милюков получил ответ. По мнению писателя, ошибка молодёжи заключается в том, что спасения она ищет в Европе, а не в самом русском народе. «Помню впе­чатление, произведённое ответом, — писал Милюков. — Водворилось не­ловкое молчание... Европы мы выдать не могли. Напротив, от Европы ждали поднятия народа на высший культур­ный уровень...» Так, в столкновении идей и мнений, складывались взгляды молодого П. Милюкова.

Карикатура на П. Милюкова (журнал «Леший», 1906 г.).

199

 

 

 

БЕСЕДА МИЛЮКОВА И ПЛЕВЕ

Отбывая тюремный срок зимой 1902— 1903 гг., Павел Милюков пережил весь­ма неожиданное приключение. Однаж­ды из тюрьмы «Кресты» его доставили прямо в Министерство внутренних дел. Здесь его повели через какие-то бес­конечные тёмные коридоры. «Я тут даже струхнул немного», — признавал­ся Павел Николаевич. Затем он про­шёл несколько дверей, возле каждой из которых возвышались два неподвиж­ных великана-охранника. В кабинете, который столь тщательно охраняли, Милюкова ждал сам министр внутрен­них дел Вячеслав Плеве. Подали чай, после чего министр и арестант начали мирно беседовать.

П. Милюков доказывал, что его пресле­дуют в сущности ни за что. Но в ка­кой-то момент В. Плеве внезапно из­менил ход разговора, поразив Милю­кова неожиданным вопросом: «Что Вы сказали бы, если бы Вам предложили пост министра народного просвещения?». Трудно сказать, говорил ли Вя­чеслав Константинович всерьёз или только испытывал своего собеседника. Но Павла Николаевича слишком по­тряс подобный оборот беседы, чтобы он мог уйти от откровенного ответа.

«Я не выдержал — и сорвался, — вспо­минал он. — Я ответил, что поблагода­рил бы министра за лестное для меня предложение, но, по всей вероятности, от него бы отказался. Плеве сделал удивлённый вид и спросил: „Почему же?" — „Потому что на этом месте ни­чего нельзя сделать. Вот если бы Ваше Превосходительство предложили мне занять Ваше место, тогда я бы ещё по­думал". Плеве узнал обо мне из этого ответа, наверное, больше, чем ожи­дал».

Разговор закончился, несостоявшего­ся «министра просвещения» достави­ли обратно в камеру. Через неделю его снова вызвали к В. Плеве. Но теперь тот встретил Милюкова более чем хо­лодно, не подал руки и резко произ­нёс: «Я сделал вывод из нашей беседы. Вы с нами не примиритесь. По край­ней мере не вступайте с нами в откры­тую борьбу. Иначе — мы Вас сметём!».

П. Милюков стал одним из видных его руководителей. Он вошёл в нелегальный «Союз освобождения», а в 1905 г. деятель­но участвовал во многих либеральных съездах. В августе участ­ников одного из таких совещаний арестовала полиция, и Павел Николаевич месяц провёл в тюрьме «Кресты».

В октябре состоялся первый съезд Конституционно-демо­кратической (кадетской) партии, и П. Милюков сразу стал её при­знанным вождём.

Как рассказывал Милюков, в последний день съезда в зал вбежал запыхавшийся сотрудник дружественной газеты. Он раз­махивал свежеотпечатанным текстом царского манифеста 17 ок­тября, провозгласившего свободы. Все пришли в праздничное, восторженное настроение. Чуть позже в тот же вечер ликующая публика подхватила Павла Николаевича на руки, поставила на стол и потребовала от него речи. «Я вылил на их головы ушат холодной воды», — вспоминал он. Свою речь Милюков закончил словами: «Ничто не изменилось; война продолжается».

вождь думской оппозиции

П. Милюков избирался депутатом III и IV Государственных дум и возглавлял в них либеральную оппозицию. В своих думских вы­ступлениях он проявил незаурядное красноречие. Кадет Влади­мир Набоков замечал: «Он хорошо владеет иронией и сарказмом. Своими великолепными схемами, подкупающими логичностью и ясностью, он может раздавить противника. Ораторам враждеб­ных партий никогда не удавалось смутить его, заставить расте­ряться».

Выступая в 1909 г. в Англии, на обеде у лорд-мэра Лондона, П. Милюков произнёс слова, ставшие впоследствии знамениты­ми: «Пока в России существует законодательная палата... русская оппозиция останется оппозицией Его Величества, а не Его Ве­личеству». Социалисты позже любили припоминать П. Милюко­ву эту фразу и насмешливо называли кадетов «оппозицией в лив­рее». Павел Николаевич отвечал им такими же едкими замечания­ми. «Я как-то сказал, — вспоминал он, — взяв сравнение из боя быков, что не следует в борьбе дразнить красной тряпкой». По­лучилось, что он высмеял красное знамя социализма...

Не лучше социалистов относились к кадетам и черносотен­цы. В. Пуришкевич как-то раз начал свою речь многозначитель­ной цитатой из И. Крылова:

Павлушка — медный лоб, приличное названье,

Имел ко лжи большое дарованье.

В 1914 г., после начала Первой мировой войны, Павел Ми­люков без колебаний выступил за «войну до полной победы». На войне погиб его младший сын, по совету отца ушедший на фронт добровольцем.

В 1915 г. думское большинство — от кадетов до части на-

200

 

 

ционалистов — объединилось в Прогрессивный блок. Участни­ки блока обвиняли правительство в бездарности и неспособно­сти вести войну. П. Милюков стал одним из лидеров этого блока.

1 ноября 1916 г. он произнёс в Думе свою прогремевшую на всю страну речь «Глупость или измена?». «Мы потеряли веру в то, что власть может нас привести к победе, — заявил он. — Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольны­ми правительством. Но все частные причины сводятся к одной: неспособности и злонамеренности данного состава правитель­ства». Перечисляя ошибки властей, П. Милюков каждый раз гроз­но восклицал: «Что это?! Глупость или измена!?».

Речь П. Милюкова запретили публиковать в печати, но это только усилило впечатление от неё. Распечатанная на пишущих машинках в тысячах экземпляров, она обошла всю страну. «За моей речью установилась репутация штурмового сигнала к ре­волюции, — писал Милюков. — Я этого не хотел...» Хорошо зна­комый с историей, он замечал о революции: «Я знал, что там — не моё место».

И позднее, когда в феврале 1917 г. революция всё-таки раз­разилась, Павел Николаевич повторял: «Мы не хотели этой рево­люции, мы особенно не хотели, чтобы она пришла во время вой­ны, перед лицом неприятеля. Я даже не предвидел её: она про­изошла без нас...».

МИНИСТР ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ

Волею событий П. Милюков оказался одним из руководителей Февральской революции. В дни Февраля он не раз выступал пе­ред революционными полками, убеждая их сохранять дисцип­лину и порядок. В конце концов от непрерывных речей на ми­тингах Павел Николаевич совершенно сорвал голос. Порой вмес­то сна он все ночи напролёт проводил в жарких политических спорах. Французский посол Морис Палеолог нашёл его после первой недели революции «очень утомлённым и постаревшим на десять лет».

2 марта П. Милюков занял пост министра иностранных дел. Из всех членов правительства он наиболее горячо отстаивал идею верности союзникам и лозунг «войны до победного кон­ца». В. Набоков вспоминал, как его и других кадетов взволновало известие о том, что Германия предлагает России мир. Они уви­дели в этом первый проблеск надежды на прекращение войны. Набоков далее рассказывал, что «Милюков сразу и решительно облил нас ледяной водой». «Спокойно и даже весело» он заявил, что единственный мыслимый ответ на германские предложе­ния — «это категорическое и возможно резкое их отклонение». П. Милюков глубоко верил в то, что Россия может сражаться и победить. Более того, он не оставлял мечты о присоединении к России Константинополя и черноморских проливов — Босфо­ра и Дарданелл. «Победа — это Константинополь», — повторял министр иностранных дел...

ВОКРУГ «МИНИСТЕРСТВА ДОВЕРИЯ»

На выборах в I Думу партия кадетов получила наибольшее количество мест. Власти начали переговоры с кадетами о приглашении их в число министров. Такое предполагаемое правительство назвали «министерством доверия». Со стороны кадетов переговоры вёл П. Милюков. В июне 1906 г. Пётр Сто­лыпин встретился с ним на своей да­че на Аптекарском острове. Камнем преткновения в их беседе стал вопрос о том, кто будет назначать министра внутренних дел — император или Дума. П. Столыпин настаивал, чтобы право назначения на этот пост осталось в руках государя. Он спрашивал с иро­нией: понимает ли его собеседник, что министр внутренних дел, например, является шефом жандармов? Не ока­жется ли такая работа «непривычной» для интеллигентов?

Павел Николаевич, по свидетельству самого Столыпина, решительно отве­чал, что кадетское правительство твёр­до очертит границы свободы для рево­люционных партий. Оно скажет им: «Досюда — и ни шагу дальше!». «А если бы революционное движение разрос­лось, — продолжал Милюков, — то правительство не остановится перед принятием самых серьёзных и реши­тельных мер. Если надо будет, мы по­ставим гильотины на площадях и бу­дем беспощадно расправляться со все­ми, кто ведёт борьбу против опираю­щегося на народное доверие прави­тельства!»

Однако в конечном итоге переговоры о «министерстве доверия» так и не увенчались успехом.

201

 

 

 

«В передовице „Последних новостей"

Милюков пишет:

„Большевиков терпят потому,

что не знают, кем их заменить:

не Кириллом же и даже не Николаем

Николаевичем. Если вот эта

эмигрантская демократия громко

крикнет: „Мы здесь", то дело

освобождения России сразу

подвинется к развязке".

Милюков: — Мы здесь!

Рабочий: — Хорошо, что я лупу захватил,

а то невооружённым глазом вас и не

видно!» («Крокодил». 1922 г.)

МИЛЮКОВ В ДНИ ФЕВРАЛЯ

Днём 2 марта 1917 г. Павел Милюков первым объявил народу список новых министров. Он обратился к гражданам, солдатам и матросам в Екатеринин­ском зале Таврического дворца. Из толпы тотчас послышались ехидные возгласы: «Кто вас выбрал?». «Нас ни­кто не выбирал, — уверенно отвечал Милюков, — ибо если бы мы стали до­жидаться народного избрания, мы не могли бы вырвать власти из рук вра­га». И, выдержав паузу, он добавил: «Нас выбрала русская революция!». Эти знаменитые слова были встрече­ны бурей аплодисментов.

Прозвучали выкрики: «А династия?!». Павел Николаевич произнёс: «Я знаю наперёд, что мой ответ не всех вас удовлетворит, но я его скажу. Старый деспот, доведший Россию до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен... (Руко­плескания.) Власть перейдёт к реген­ту, великому князю Михаилу Алексан­дровичу...». Это заявление вызвало в

ВОКРУГ «НОТЫ МИЛЮКОВА»

20 апреля 1917 г. в газетах появилась нота Временного прави­тельства. В ней подчёркивались полная верность России союз­никам и «всенародное стремление довести войну до решитель­ной победы». Эта нота вызвала возмущение солдат столичного гарнизона. Весь их гнев обратился против П. Милюкова, чья под­пись стояла под документом. В Петрограде начались стихийные солдатские демонстрации. К 1б часам у Мариинского дворца, где размещалось правительство, собралась 15-тысячная толпа. Де­монстранты держали плакаты: «Долой Милюкова!», «Долой вой­ну!», «Милюков, в отставку!».

Спустя несколько часов начались шествия и под противо­положными лозунгами: «Доверие Милюкову!», «Да здравствует Временное правительство!». В этих колоннах шло много офице­ров, студентов. С балкона Мариинского дворца к ним обратился П. Милюков. Он с волнением сказал: «Видя плакаты с надписями „Долой Милюкова!", я не боюсь за Милюкова. Я боюсь за Россию»,

На следующий день столица продолжала бурлить; дело до­ходило до столкновений между демонстрантами. Правительст­во заявило, что ноту единогласно одобрили все министры, а не один Милюков. Но он с горечью заметил в тот же день: «Я слиш­ком победил...». Всем стала очевидна общая шаткость положения Невольно возникала мысль: быть может, если отстранить П. Ми­люкова, напряжение уменьшится?

Ему предложили принять портфель министра народного просвещения. Он категорически отказался и 2 мая вышел из со­става Временного правительства. «С чистой совестью могу ска­зать, — говорил он днём позже, — что не я ушёл, а меня ушли».

В БОРЬБЕ С БОЛЬШЕВИКАМИ

Ещё будучи министром, П. Милюков призывал правительство к укреплению государственной власти. Например, в апреле он без­успешно требовал арестовать В. Ленина за его «пораженческие» выступления на митингах. В мае Павел Николаевич пришёл к вы­воду, что «революция сошла с рельс». Все последующие месяцы, вплоть до октября, он продолжал призывать к «наведению поряд­ка», к «войне до победного конца». Свои надежды при этом он воз­лагал на генерала Лавра Корнилова, которого неизменно поддер­живал в печати. 30 августа, когда Л. Корнилова уже объявили мя­тежником, кадетская газета «Речь» вышла с белым пятном на пер­вой полосе. Отсюда в последний момент сняли передовицу П. Ми­люкова, в которой он всё ещё защищал «мятежного» генерала.

Октябрьский переворот застал Павла Николаевича в столи­це. Вскоре он отправился на Дон, где примкнул к Добровольче­ской армии генерала Л. Корнилова. Однако «добровольцев» в то время было ещё очень мало — лишь небольшая горстка офицер­ства; их дело казалось почти безнадёжным. П. Милюков лихора­дочно искал силу, на которую можно было бы опереться в «восстановлении российского государства».

202

 

 

 

Весной 1918 г. судьба забросила его в оккупированный нем­цами Киев. И вот неожиданно П. Милюков увидел возможную опо­ру... в германской армии. «Германия вышла победительницей из мировой борьбы», — говорил он. Отчего же теперь немцам, раз­рушившим российское государство, не помочь его восстановить?

«Так как мы справиться с большевиками сами не можем, то должны обратиться за помощью к Германии, — утверждал Ми­люков. — Немцам выгодно иметь в тылу восстановленную с их помощью и, следовательно, дружественную им Россию, а не боль­шевиков. Немцы — люди практичные, и они поймут, что для их же пользы надо помочь России...» Поэтому он убеждал герман­ские военные власти на Украине «занять Москву и Петербург, что для них никакой трудности не представляет», и помочь восста­новлению «всероссийской власти».

Но за П. Милюковым пошло только меньшинство кадетской партии. Кадет князь Владимир Оболенский рассказывал о своей беседе с ним в то время.

«Неужели Вы думаете, — спросил он у Милюкова, — что мож­но создать прочную русскую государственность на силе враже­ских штыков? Народ Вам этого не простит».

«Народ? — пожал плечами Павел Николаевич. — Бывают ис­торические моменты, когда с народом не приходится считаться».

Осенью 1918 г. стало ясно, что Германия терпит поражение, и П. Милюков изменил свою позицию. Он заявил: «Я рад, что ошибался и что правы были мои противники». В дальнейшей борьбе с большевиками П. Милюков и его единомышленники опирались на военную помощь держав-победительниц.

В ЭМИГРАЦИИ

В конце 1918 г. П. Милюков покинул родину, а с 1920 г. постоян­но жил в Париже. Теперь он считал, что тех же политических целей надо добиваться совершенно новыми методами. Белые

толпе слушателей страшный шум и кри­ки негодования. «Долой Романовых! — кричали собравшиеся. — Долой кня­зей! Не надо нам монархов! Да здрав­ствует республика!» Присутствовав­ший в зале репортёр замечал, что в этот момент «что-то зловещее носилось в воздухе». Солдаты были потрясены: «Это что ж? Мы работали-работали, а он опять — на шею к нам монархов?!». И всё-таки по окончании речи публи­ка разразилась бурными аплодисмен­тами и подхватила оратора на руки.

На следующий день П. Милюков отча­янно пытался убедить великого князя Михаила Александровича не отказы­ваться от царского престола. Вначале тот был настроен принять верховную власть и шутливо сказал Милюкову: «А что, хорошо ведь быть в положении английского короля. Очень легко и удобно!». Но, кроме П. Милюкова и

A. Гучкова, почти все члены правитель­ства выступили за отказ от престола.

B. Шульгин вспоминал выступление Милюкова: «Белый, как лунь, сизый ли­цом от бессонницы, совершенно сип­лый от речей в казармах и на митин­гах, он не говорил, а каркал хрипло... Эта речь его, если можно назвать ре­чью, была потрясающая...» (см. ст. «Февральская революция»).

В конце концов великого князя убе­дили доводы большинства. Прощаясь, он поблагодарил П. Милюкова за «па­триотизм».

К. Елисеев. «Никуда не уйдёшь...» («Крокодил». 1922 г.)

«Милюков (в Петрограде в 1917 г.): Как это похоже на французскую революцию!»

«Он же (в Париже в 1925 г.): — Как это похоже на русскую революцию!»

203

 

 

МИЛЮКОВ-ДАРДАНЕЛЛЬСКИЙ

За твёрдую решимость П. Милюкова завоевать черноморские проливы на него резко нападали социалисты. Они присвоили министру иностранных дел ироническое прозвище Милюков-Дарданелльский. «Эпитет, которым я мог бы по справедливости гордиться...» — замечал он.

М. Палеолог приводил мнение, что Милюкова как историка вдохновляла вековая русская мечта о покорении Царьграда (Константинополя). Сам Павел Николаевич объяснял свои за­воевательные стремления экономиче­скими нуждами. Он считал, что юг Рос­сии нуждается в свободном выходе к морю.

В апреле он настоятельно уговаривал Верховного главнокомандующего гене­рала М. Алексеева немедленно провес­ти операцию по захвату Константино­поля. Тот возражал, доказывая, что дисциплина в армии ослаблена и пото­му десантная операция неминуемо со­рвётся. Чтобы убелить в этом настой­чивого министра, генерал решил пре­подать ему «предметный урок». Он приказал провести небольшую высад­ку — как бы репетицию — на турец­ком побережье. Однако... войска от­казались участвовать в десанте. Толь­ко этот обескураживающий результат заставил П. Милюкова отступиться.

армии уже потерпели в России сокрушительное поражение. Па­вел Николаевич выступил перед кадетами с докладом, в котором предложил отказаться от вооружённой помощи иностранцев в борьбе с большевиками. «Для меня выяснилось, — сказал он, — что Россия не может быть освобождена вопреки воле народа». На­род поддержал проведённую большевиками передачу земли кре­стьянам, отверг монархический строй. Кадеты должны признать эти перемены. Советскую власть нельзя уничтожить извне, она может измениться только изнутри. Эту новую тактику политиче­ской борьбы П. Милюков применил во время Кронштадтского восстания 1921 г., когда выдвинул совсем неожиданный для ка­детов лозунг: «За Советы, но без коммунистов!».

Конечно, подобные идеи вызывали негодование у монархи­чески настроенной части эмиграции. В марте 1922 г. монархис­ты совершили покушение на П. Милюкова, когда он выступал на собрании русских эмигрантов в Берлине. Кадет В. Набоков, си­девший среди публики, вскочил и бросился на его защиту. Он по­гиб от предназначенной Милюкову пули...

В 1929 г. русская эмиграция в Париже с исключительным размахом отпраздновала 70-летие П. Милюкова. Чествование юбиляра стало крупным политическим событием. В банкете уча­ствовало 400 человек, в том числе послы славянских государств.

С 1921 г. Павел Николаевич редактировал крупнейшую эми­грантскую газету «Последние новости». Газета перестала выхо­дить в июне 1940 г., когда в Париж вступили германские войска.

Милюков ещё в середине 20-х гг. пришёл к выводу, что во внешней политике Советская власть часто «представляет инте­ресы России». Остался он и неизменным сторонником расши­рения пределов государства — теперь это было уже Советское го­сударство. В 1941 г. он шутливо заметил о своих взглядах на им­перию: «Куда до меня... самому Сталину!». После нападения Гер­мании на Советский Союз он внимательно следил за ходом во­енных действий. Он тяжело переживал поражения Красной ар­мии, восторженно приветствовал её первые победы. В феврале 1943 г. с радостью узнал о победе советских войск под Сталин­градом.

После этого П. Милюков опубликовал свою знаменитую ста­тью «Правда о большевизме». В ней он убеждённо заявлял: «Бы­вают моменты, когда выбор становится обязательным. Правда, я знаю политиков, которые предпочитают отступать в этих случа­ях на нейтральную позицию: „Мы ни за того, ни за другого". К ним я не принадлежу». На этот раз П. Милюков в происходящей борьбе однозначно становился на сторону Советского прави­тельства. «Народ в худом и хорошем связан со своим режимом, — писал он. — Советский гражданин гордится своей принадлежно­стью к режиму. Он не чувствует над собой палку другого сосло­вия, другой крови, хозяев по праву рождения».

Эта статья оказалась последней работой, написанной Пав­лом Милюковым. 31 марта 1943 г. он скончался в возрасте 84 лет.

204

 

 

 

БОРИС САВИНКОВ

(1879—1925)

Сначала его как виднейшего революционера и опасного терро­риста выслеживали жандармы и полиция. Затем его уже как «ма­тёрого контрреволюционера» разыскивали советские чекисты. Ему грозила казнь в царской тюрьме ещё в 1906 г. Однако погиб этот человек в тюрьме советской — почти двадцать лет спустя...

МОЛОДЫЕ ГОДЫ

Борис Викторович Савинков родился 19 (31) января 1879 г. в дво­рянской семье. Закончив гимназию, Борис поступил в Петербург­ский университет. Его старший брат за революционную деятель­ность был сослан в Сибирь, где покончил жизнь самоубийством. Их отец, бывший варшавский судья, под влиянием тяжёлых пе­реживаний вскоре после этого скончался...

Как и брат, Борис примкнул к революционному движению. В возрасте 19 лет стал социал-демократом. В 1902 г. за агитацию в рабочих кружках его сослали в Вологду. «Социал-демократи­ческая программа меня давно уже не удовлетворяла, — призна­вался позднее Б. Савинков. — В вопросе террористической борь­бы я склонялся к традициям „Народной воли"». В ссылке он по­знакомился с Е. Брешко-Брешковской, прозванной Бабушкой русской революции. В те годы она ездила по стране и вдохнов­ляла молодёжь зажигательными речами, проповедуя идеи рево­люционного народничества (см. ст. «Эсеры»). Под влиянием встреч с ней Б. Савинков примкнул к только что созданной то­гда партии эсеров.

РУКОВОДИТЕЛЬ ТЕРРОРИСТОВ

В июне 1903 г. Борис Савинков из ссылки бежал за границу. Он решил вступить в Боевую организацию эсеров. Друг Савинкова с детских лет Иван Каляев говорил о нём тогда: «Он хочет борьбы, яркой и подымающей, хочет гореть и сжигать...».

В Женеве Б. Савинков встретился с руководителем Боевой организации. Позднее Борис Викторович так вспоминал эту встречу: «Однажды днём к нам в комнату вошёл человек лет трид­цати трёх, очень полный, с широким, равнодушным, точно на­литым камнем лицом и большими карими глазами. Это был Ев­гений Филиппович Азеф». Савинков обратился к главе эсеров­ских боевиков с просьбой дать ему «работу в терроре». Вступив в Боевую организацию, Борис Викторович со временем стал «пра­вой рукой» Е. Азефа.

Вместе они подготовили самые значительные теракты эсе­ров — убийство министра внутренних дел Вячеслава Плеве, убий­ство великого князя Сергея Александровича. В эти годы в Бое­вой организации постепенно сложился особый дух тесного то-

БОРИС САВИНКОВ В 1905 ГОДУ

После октябрьского манифеста 1905 г., провозгласившего гражданские свобо­ды, эсеры временно прекратили тер­рор и распустили Боевую организа­цию. Б. Савинков категорически воз­ражал против этой меры, считая её «не­поправимой ошибкой». Он полагал, что правительство надо, наоборот, «до­бивать беспощадными террористиче­скими ударами». «В решительную ми­нуту, — с горечью замечал он, — пар­тия оказалась не террористической и недостаточно революционной».

Эсер Виктор Чернов вспоминал о Б. Са­винкове: «Весь приподнятый, он ори­ентировался на самопожертвование, гибель, красивую смерть... Основная проблема для него была — суметь уме­реть. А тут вдруг лавиной обрушилась новая проблема — суметь жить. И весь старый склад чувств и мыслей в нём возмущался».

По словам Чернова, Савинков «сарка­стически спрашивал»: «Что же мне те­перь остаётся делать? То, что надо де­лать, мне будет запрещено. Хорошо. Одного мне, вероятно, никто запретить не может: подойти на улице к какому-нибудь бравому жандарму или филёру Тутушкину и выпустить в него послед­нюю в своей жизни пулю. Это ведь не смешает карты нашей политической игры, пройдёт незаметно, а для меня по крайней мере не будет изменой все­му моему прошлому. Итак, до моего свидания в Петербурге с каким-ни­будь... Тутушкиным».

Однако под влиянием дальнейших со­бытий эсеры вскоре приняли решение возобновить террор.

205

 

 

Б. Савинков.

АРЕСТ И ПОБЕГ

В 1906 г. Б. Савинкову довелось пере­жить одно из самых опасных приключе­ний за свою жизнь. Случилось это, ко­гда он в очередной раз нелегально при­езжал в Россию. 14 мая, когда Борис Викторович находился в Севастополе, местные эсеры устроили покушение на коменданта города генерала В. Неплюева. Савинков отношения к этому делу не имел. Однако полиция выследила его и арестовала в гостинице.

Сам Б. Савинков рассказывал об этом: «Когда я подымался по лестнице, я ус­лышал позади себя крик: „Барин, Вы задержаны!.."». В ту же минуту я по­чувствовал, что кто-то сзади крепко схватил меня за руки. Я обернулся. Площадка лестницы быстро наполня­лась солдатами с ружьями наперевес. Они окружили меня и опустили штыки так, что я был в их центре. Полицей­ский офицер, очень бледный, приста­вил мне к груди револьвер...».

В севастопольской крепости Борис Викторович оказался вместе с терро-

варищества, о котором Б. Савинков вспоминал: «Было одно брат­ство, жившее одной и той же мыслью, одним и тем же желани­ем». Товарищ Савинкова Егор Сазонов спустя годы писал ему с каторги: «Наша Запорожская Сечь, наше рыцарство было проник­нуто таким духом, что слово „брат" ещё недостаточно ярко вы­ражает сущность наших отношений».

Сам Б. Савинков, как и Е. Азеф, не бросал бомбы, он только руководил покушениями. Позднее английский писатель и развед­чик Уильям Сомерсет Моэм заметил в беседе с Савинковым, что индивидуальный террор, видимо, требует особого мужества. Бо­рис Викторович покачал головой: «Это такое же дело, как всякое другое. К нему тоже привыкаешь...».

В ЭМИГРАЦИИ

В декабре 1908 г. стало известно, что глава Боевой организации эсеров Е. Азеф одновременно тайно работал в полиции (см. ст. «Евгений Азеф»). Конечно, для Б. Савинкова и его товарищей эта новость стала тяжелейшим ударом. «Я считал, — писал Борис Викторович, — что честь террора требует возобновления его после „дела Азефа". Возобновлённый террор смывал пятно с Бое­вой организации, с живых и умерших её членов».

В августе 1909 г. Б. Савинков написал книгу «Воспоминания террориста», которая заканчивалась бодрой фразой: «Я стал го­товиться к новой террористической кампании». Савинков создал новую Боевую организацию из 12 человек. Однако она так и не начала террор: слишком сильна была подавленность после «дела Азефа». Во всём теперь подозревали «руку полиции». Эсер С. Слё­тов писал: «Если бы партии удалось свалить самого царя, партий­ные люди прежде всего заподозрили бы тут провокацию...».

Б. Савинков переключился на литературную деятельность. В том же 1909 г. под псевдонимом В. Ропшин он напечатал по­весть «Конь бледный». Её герои — террористы. Они напряжён­но размышляют о праве человека проливать чужую кровь. Сре­ди эсеров повесть вызвала бурное возмущение как «пародия на террор». Начались разговоры о том, чтобы исключить автора из партии.

Но за Бориса Савинкова заступился его товарищ Егор Са­зонов, отбывавший каторгу в далёкой глуши Горного Зерентуя, Он утверждал, что в повести нет ни одного невыстраданного слова, и требовал, чтобы его исключили вместе с автором «Коня бледного». В конце концов Савинкова оставили в партии, хотя его творчество продолжало вызывать негодование многих ре­волюционеров.

После начала Первой мировой войны эсеры, как и другие социалисты, разделились на «оборонцев» и «пораженцев». Б. Са­винков твёрдо занял позицию обороны России и вступил доб­ровольцем в союзническую французскую армию. Он участвовал в сражениях и написал книгу военных очерков «Во Франции во время войны».

206

 

 

В 1917 ГОДУ

Вскоре после Февральской революции, 9 апреля 1917 г., Б. Савин­ков, как и другие эмигранты, вернулся на родину. Разумеется, он оставался непоколебимым «оборонцем», сторонником «войны до победного конца».

Уже в мае Борис Савинков занял пост комиссара армии, ко­торой командовал генерал Лавр Корнилов. Так судьба свела двух людей, сыгравших в событиях 1917 г. столь значительную роль. Борис Викторович сразу же решил прояснить свои отношения с Корниловым и с необычайной прямотой заявил ему: «Возмож­но, что когда-нибудь наступит день, господин генерал, когда у Вас явится желание расстрелять меня как революционера, и я не со­мневаюсь, что Вы постараетесь привести это желание в испол­нение. Но я должен Вас предупредить, что в тот же день я поже­лаю расстрелять Вас и, конечно, приложу все усилия, чтобы ис­полнить это».

Генерал Корнилов отвечал: «С Романовыми у меня соглаше­ния быть не может. Для себя лично я ничего не хочу. К едино­личной диктатуре я не стремлюсь. Я хочу одного — чтобы Рос­сия была спасена, то есть чтобы армия возродилась». Позднее Б. Савинков, приведя этот разговор, заключал: «Я поверил гене­ралу Корнилову и думаю до сих пор, что не ошибся».

Вскоре генерал возглавил Юго-Западный фронт, а Савинков стал комиссаром фронта. Вместе они добивались утверждения в армии «железной дисциплины». 10 июля они подписали знаме­нитую телеграмму А. Керенскому: «Армия обезумевших тёмных людей, не ограждавшихся властью от систематического развра­щения и разложения, потерявших чувство человеческого досто­инства, бежит. Необходимо немедленное введение смертной каз­ни и учреждение полевых судов на театре военных действий. Время слов, увещаний и пожеланий прошло, необходима непо­колебимая государственно-революционная власть...».

«Выбора не дано, — настаивал Б. Савинков в другой теле­грамме, — смертная казнь тем, кто отказывается рисковать сво­ей жизнью для Родины, за Землю и Волю».

19 июля Б. Савинкова назначили управляющим военным министерством, а Л. Корнилов в тот же день стал Верховным глав­нокомандующим русской армии. Добившись восстановления смертной казни на фронте, они теперь настойчиво требовали её введения в тылу. В подобных суровых мерах Корнилов и Савин­ков видели единственный шанс спасти армию и государство.

Вместе с Корниловым Савинков добивался «наведения по­рядка» в Петрограде, «очищения» его от большевиков. Борис Викторович считал, что если большевиков поддержат Советы, «придётся действовать и против них». Как говорил он Корнило­ву, «действия должны быть самые решительные и беспощадные». Генерал отвечал, что «иных действий он не понимает». А. Керен­ский как будто поддерживал требуемые меры.

Однако 27 августа между Керенским и Корниловым вспых­нула открытая борьба — начался «корниловский мятеж». Борис

ристами, покушавшимися на В. Неплюева. Всех их собирались судить по одному делу. Смертный приговор Са­винкову был практически предрешён.

Однако эсер Лев Зильберберг вызвал­ся освободить арестованных. Он при­ехал в Севастополь и стал готовить по­бег. Вначале замысел выглядел почти невыполнимым: крепость хорошо охра­нялась и казалась неприступной. Но один из младших чинов охранявшего её полка Василий Сулятицкий вызвал­ся помочь.

Предпринимая первую попытку, он угостил часовых конфетами с сонны­ми порошками. Б. Савинков слышал разговор за дверями камеры: «Хочешь, земляк, конфету?» — «Покорно благо­дарим». Через несколько минут один из часовых заметил: «Яка гирка кон­фета!». «Та ж паны жруть», — сказал другой. — «Тьфу!» После этого в ко­ридоре воцарилась тишина, но часовые так и не уснули.

Стало ясно, что всех заключённых ос­вободить не удастся. Решили попытать­ся спасти хотя бы одного. Товарищи единодушно пришли к выводу, что им должен быть Савинков. Он согласил­ся, рассчитывая, что никто из остав­шихся не будет казнён (так и случи­лось).

На рассвете 16 июля В. Сулятицкий, бывший в этот день разводящим карау­ла, вывел Б. Савинкова в умывальную комнату, где тот сбрил усы и переодел­ся в солдатскую форму. Затем на гла­зах у ничего не подозревавших часо­вых они спокойно прошли к выходу... После успешного побега Б. Савинков перебрался за границу, в Румынию.

В эмиграции его с триумфом встрети­ли товарищи. Историк Борис Никола­евский отмечал: «Все окружали его любовным вниманием как человека, чудом сорвавшегося с виселицы». По­бег Савинкова из строго охраняемой крепости выглядел похожим на сказ­ку... Судьба двух спасителей Савинко­ва — Л. Зильберберга и В. Сулятицкого — оказалась менее счастливой. Спустя год их арестовали и повесили по приговору суда за участие в терро­ристических актах.

207

 

 

 

 

Арест Б. Савинкова в Севастополе в 1906 г. Современный рисунок.

Викторович считал происшедшее «недоразумением» и вначале пытался разрешить дело мирным путём. Но события уже зашли слишком далеко. А. Керенский приказал ему защищать Петро­град от Л. Корнилова в качестве генерал-губернатора столицы. Конечно, Б. Савинков мог отказаться выполнять приказ, но это означало для него самоустранение от борьбы, дезертирство. И он согласился... «Таким образом, — писал он, — я оказался врагом человека, к которому относился с глубоким уважением как к человеку безупречному во всех отношениях, а прямой и му­жественный характер которого поселил во мне чувство привя­занности».

Б. Савинков, как он рассказывал, надеялся по окончании «корниловского мятежа» принять жёсткие меры против больше­виков. Но уже 31 августа ему пришлось по настоянию Петроградского совета уйти в отставку со всех постов. 9 октября за содей­ствие Корнилову эсеры исключили Савинкова из партии. Любо­пытно следующее: сам он считал, что они, наконец, отплатили ему за литературное творчество, а «корниловский мятеж» — толь­ко предлог.

ПОСЛЕ 25 ОКТЯБРЯ

Сразу после Октябрьского переворота Б. Савинков участвовал в «гатчинском походе» на Петроград (см. ст. «Александр Керен­ский»). Генерал Пётр Краснов вспоминал первую встречу с Са­винковым в конце октября: «В цепях разговаривает с казаками статный, красивый человек средних лет, с выправкой отличного спортсмена, в полувоенном платье, с амуницией и биноклем. Мы здороваемся. Савинков говорит мне, как лестно обо мне и лю­бовно отзывались казаки. Революционер и царский слуга! Как всё это странно?!».

А. Керенский назначил Б. Савинкова начальником обороны Гатчины. Борис Викторович категорически выступил против пе­реговоров с большевиками. П. Краснов вспоминал, что на Воен­ном совете Савинков «говорил с глубокой горечью, с истинным и сильным патриотизмом». Он воскликнул: «Мы должны бороть­ся до конца и спасти Россию!».

Б. Савинков готов был принять самый отчаянный план, су­ливший возможность успеха. Он видел, что казаки не желают идти за А. Керенским, и поход из-за этого на грани провала. Тог­да он предложил П. Краснову арестовать министра-председателя и самому возглавить движение на столицу. Но генерал отказался...

31 октября Б. Савинков попросил А. Керенского отправить его за подкреплениями. В последующие дни, по его словам, он метался по станциям железной дороги и безуспешно искал во­инские части, которые могли бы двинуться на столицу. «Гатчин­ский поход» между тем окончился полным поражением.

Б. Савинков побывал в «красной» Москве. Он вспоминал,

БОРИС САВИНКОВ НА ДОНУ

Своё решение примкнуть в 1918 г. к Лавру Корнилову и Добровольческой армии Борис Савинков позднее объяс­нил так: «Почему я тогда пошёл к Кор­нилову? Что же мне было делать: один бороться я не могу. В эсеров я не ве­рил, потому что видел их полную рас­терянность, полное безволие, отсутст­вие мужества... А кто боролся? Да один Корнилов! И я пошёл к нему».

Как вспоминал генерал Александр Лукомский, Савинков «указал на то, что возглавление борьбы с большевиками одними генералами более чем ошибоч­но». Борис Викторович доказывал, что в этой борьбе нельзя опираться толь­ко на офицерство. «Настоящая Рос­сия, — говорил он, — это в огромной степени крестьянство. Надо бороться с большевиками, защищая интересы крестьянства, для крестьянства и во имя крестьянства, иначе борьба долж­на кончиться неудачей».

Вместе с П. Милюковым и другими об­щественными деятелями Б. Савинков вошёл в Гражданский совет при До­бровольческой армии. Но генерал Лавр Корнилов после всего происшед­шего работал с ним весьма неохотно. Ещё хуже к Савинкову относились мно­гие офицеры.

Вскоре прошли слухи, что офицеры готовят покушение на Савинкова. Го­ворили, что монархисты устроили на бывшего террориста «охоту по всем правилам»... Однажды к нему явился офицер, весь увешанный оружием: с карабином, револьвером, саблей и кин­жалом.

«В чём дело?» — спросил Савинков. — «Вас убьют». — «Это не так легко сде­лать». — «Но ведь вот я, например, могу Вас убить...» — «Попробуйте».

«Мне стало жалко его, — рассказывал Борис Викторович, — я видел, что у него не хватает решимости». В конце концов посетитель повернулся и ушёл.

209

 

 

 

например, такой поразивший его случай: «При мне на Курском вокзале, при громком смехе большевистских солдат подпоручик, мальчик лет двадцати, был брошен под поезд за то, что не желал снять погоны».

В декабре Борис Викторович с фальшивыми документами прибыл в Новочеркасск, где генералы Л. Корнилов и М. Алексеев создавали Добровольческую армию. Однако спустя месяц, в ян­варе 1918 г., Б. Савинков решил нелегально вернуться в Москву и там продолжать борьбу.

В БОРЬБЕ С СОВЕТАМИ

Перед отъездом Б. Савинкова генерал М. Алексеев выдал ему удо­стоверение за своей подписью. Этот мандат позволил Борису Викторовичу объединять вокруг себя офицерство. В феврале 1918 г. он начал создавать подпольную офицерскую организа­цию под названием «Союз защиты родины и свободы».

В Москве в неё вошло до 2 тыс. человек; в других городах, в основном поволжских, — более 3 тыс. Это было необычайно много для подпольной организации. В июне и июле 1918 г. «Союз защиты родины и свободы» поднял офицерские восстания в Яро­славле, Муроме и Рыбинске. Все эти выступления потерпели не­удачу, хотя в Ярославле восставшие держались 17 дней...

В последующие годы Борис Викторович с неистощимой энергией продолжал борьбу с «германо-большевиками», как он говорил. Добывал за границей деньги и оружие для А. Колчака, засылал партизанские отряды с территории Польши.

При этом Б. Савинков настойчиво старался проводить свою политическую линию. Он призывал белогвардейцев искать опо­ру не только в офицерстве, но прежде всего в крестьянстве. Б сентябре 1920 г. он достаточно ярко обрисовал предлагаемую

им тактику в письме к гене­ралу П. Врангелю: «Ваше Пре­восходительство! Мы верим, что Вы считаетесь с ошибками прошлого. К прошлому возвра­та нет. Не надо пытаться его вернуть. Царя восстановить нельзя, не надо пытаться его восстанавливать... Мы верим, что Вы пытаетесь создать Рос­сию, но без царизма, без круп­ных землевладельцев, без чиновников, Россию, где каждый крестьянин и каждый казак бу­дут иметь свой участок земли; Россию, которая не будет ни­кого ни подавлять, ни наси­ловать — ни эстонцев, ни ма­лороссов, ни евреев...».

«КОНЬ ВОРОНОЙ»

В 1923 г. вышла ещё одна повесть Б. Савинкова под псевдонимом В. Ропшин — «Конь вороной». В сущности это было продолжение «Коня бледного». Герой повести Жорж, бывший терро­рист, сражается с «красными» на гра­жданской войне. «Кто виноват и кто прав? Есть ли виноватые и правые?» — такими вопросами задаётся Жорж. Он размышляет: «Чем я отличаюсь от ко­миссара? Мы верим в разное, но по делам нашим нас не познать. Мы ма­заны одним мирром. Мы дерёмся меж­ду собой, а обыватель нас одинаково проклинает, нас, белых и красных: „у хлопцев чубы трещат"». Об этой сво­ей книге Савинков говорил: «Я описы­вал либо то, что пережил сам, либо то, что мне рассказывали другие. Эта по­весть не биография, но она и не из­мышление».

Б. Савинков (в центре), А. Керенский

(второй справа) на одном из военных

совещаний. Петроград. 1917 г.

210

 

 

 

АРЕСТ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Б. Савинков признавался, что он не мог примириться с перспек­тивой спокойной и тихой жизни в эмиграции. «Я не могу выйти в отставку, как поступают чиновники, кончившие свой труд, — говорил он. — Я был всю жизнь из тех, которые сами идут впе­рёд и делают то, что зовут других делать». И он решил вернуться на родину. Летом 1924 г. к нему поступили сведения о том, что в России действует серьёзная подпольная группа. Ей нужен опыт­ный руководитель. Судя по всему, эту легенду создали чекисты, чтобы заманить Б. Савинкова в Советский Союз.

Борис Викторович нелегально перешёл советскую грани­цу. 16 августа 1924 г. чекисты арестовали его в Минске и под стражей доставили в Москву. Уже 27 августа — невероятно бы­стро — Б. Савинков предстал перед Военной коллегией Верхов­ного суда СССР. Он заявил суду «Я — революционер. А это зна­чит, что я не только признаю все средства борьбы, вплоть до тер­рористических актов, но и борюсь до конца, до той последней минуты, когда либо погибаю, либо совершенно убеждаюсь в сво­ей ошибке. Я не преступник, я — военнопленный. Я вёл войну, и я побеждён...

К 1923 г. передо мной во весь рост встал страшный вопрос. Вот пять лет я борюсь. Я всегда и неизменно побит. Почему? По­тому ли только, что эмиграция разлагается, эсеры бездействен­ны, а генералы не научились и не могут научиться ничему? По­тому ли только, что среди нас мало убеждённых и стойких лю­дей, зато много болтунов, бандитов и полубандитов? Или ещё и прежде всего потому, что с коммунистами русские рабочие и крестьяне, то есть русский народ? Я впервые ответил себе: ,Да, я ошибся, коммунисты — не захватчики власти, они — власть, при­знанная русским народом. Русский народ поддержал их в граж­данской войне, поддержал их в борьбе против нас. Что делать? Надо подчиниться народу"».

Б. Савинков отметил, что у него «остались идейные разно­гласия» с властью: «Интернационал или родина, диктатура про­летариата или свобода? Но из-за разногласий не подымают меч и не становятся врагами...». «Плох или хорош русский народ, — повторял Борис Викторович, — заблуждается он или нет, я, рус­ский, подчиняюсь ему. Судите меня, как хотите».

«После тяжкой и долгой кровавой борьбы с вами, — заклю­чил Савинков, — борьбы, в которой я сделал, может быть, боль­ше, чем многие и многие другие, я вам говорю: я признаю без­оговорочно Советскую власть, и никакую другую». «Для этого, — добавил Борис Викторович, — нужно было мне, Борису Савин­кову, пережить неизмеримо больше того, на что вы можете меня осудить».

29 августа суд вынес свой приговор: высшая мера наказа­ния — расстрел с конфискацией имущества. Но одновременно судьи во главе с председателем В. Ульрихом подали ходатайство о смягчении приговора. И Президиум ЦИК СССР заменил смерт­ную казнь тюремным заключением на максимальный срок — де-

Б. Савинков. Около 1917 г.

САВИНКОВ И ЧЕРЧИЛЛЬ

В годы борьбы против большевиков Борису Савинкову приходилось встре­чаться с Уинстоном Черчиллем, в то время английским военным минист­ром. Савинков вспоминал об одном эпизоде, который произвёл на него особенно сильное впечатление. Однаж­ды во время беседы Черчилль показал на карту России, где флажки обозна­чали армию А. Деникина, и сказал: «Вот это моя армия!». «Я помню,— говорил Савинков, — как у меня ноги приросли к полу... Я хотел выйти, но представил себе, что на фронте рус­ские добровольцы ходят разутые, и вот, если я хлопну дверью и выйду со скандалом из этого кабинета, они бу­дут ходить без сапог. Я стиснул зубы, а унижение своё положил в карман».

У. Черчилль много лет спустя посвятил Б. Савинкову очерк в своей книге «Ве­ликие современники». Вот как он опи­сывал облик бывшего террориста: «Не­высокого роста, с серо-зелёными гла­зами, выделяющимися на смертельно бледном лице, с тихим голосом, почти беззвучным. Лицо Савинкова изрезано морщинами, непроницаемый взгляд временами зажигается, но в общем ка­жется каким-то отчуждённым». Чер­чилль заключал, что Савинков сочетал в себе «мудрость государственного дея­теля, качества полководца, отвагу ге­роя и стойкость мученика».

211

 

 

 

сять лет. Интересно обоснование этого решения: «Применение высшей меры наказания не вызывается интересами охранения революционного правопорядка... мотивы мести не могут руково­дить правосознанием пролетарских масс».

В тюрьме Б. Савинков продолжал работу публициста. В ста­тье «Почему я признал Советскую власть» он убеждённо повто­рял мысль, высказанную на суде; «Воля народа — закон. Это заве­щали Радищев и Пестель, Перовская и Егор Сазонов. Прав или не прав мой народ, я — только покорный его слуга. Ему служу и ему подчиняюсь. И каждый, кто любит Россию, не может иначе рассуждать».

7 мая 1925 г. Борис Савинков, по официальной версии, по­кончил жизнь самоубийством. Он выбросился из окна пятого этажа тюрьмы на Лубянке во внутренний двор и разбился на­смерть. В предсмертном письме Савинков объяснял это тем, что не в силах перенести долгих лет вынужденного бездействия.

По другим данным, Борис Савинкова убили, сбросив с вы­соты, четыре чекиста. Об этом рассказывали в лагерях Колымы, где спустя десять лет оказались чекисты, имевшие дело с аресто­ванным Б. Савинковым.

ВИКТОР ЧЕРНОВ

(1873—1952)

В. Чернов.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Будущий председатель Учредительного собрания России Виктор Михайлович Чернов родился 19 ноября 1873 г. в дворянской се­мье. Детство его прошло в городке Камышин на берегу Волги. Он вспоминал: «Я рос в значительной мере беспризорным, предпри­имчивым, своевольным бродягой. Волга в моём детстве играла огромную роль. В подрастающем поколении река зарождала по своему образу и подобию стихию упрямой и непокорной воли, Что вышло бы из нас без неё?».

Как-то раз буря застигла десятилетнего Виктора в лодке посередине реки. Вместе с ним были два товарища, ещё младше его. В. Чернов рассказывал: «Один из них, что сидел на вторых вёслах, вдруг выпустил их из дрожащих рук, принялся крестить­ся и прерывистым голосом нас убеждать, что всё погибло и ос­талось только стать всем троим на колени и молиться Богу; а мой рулевой просто залился жалким детским плачем, зовя маму... Вспомнив, что я старший и за них в ответе, я откликнулся ярост­ными ругательствами и какое-то время отчаянно работал один за всех троих, пока наконец они не опомнились...». Только це-

212

 

 

 

ной невероятных усилий юным гребцам удалось добраться до берега.

Большое влияние на взгляды Виктора оказали стихи Н. А. Не­красова, проповедовавшие любовь и уважение к народу. Почти все стихи поэта он выучил наизусть. По его собственному при­знанию, на него произвела большое впечатление и «легенда о социалистах и нигилистах, ходивших бунтовать народ... Роман­тический туман окутывал этих загадочных и дерзких людей. И это действовало на молодую фантазию».

Ещё гимназистом в Саратове он стал участвовать в кружках революционной молодёжи. Затем поступил в Московский уни­верситет на юридический факультет, где «кружковая» жизнь ки­пела гораздо сильнее. На студенческих сходках Виктор встречал­ся и спорил со многими будущими знаменитостями — от либе­рала Павла Милюкова до марксиста Владимира Ульянова... Сам Виктор и его друзья называли себя народовольцами, как они го­ворили, «за отсутствием более подходящего названия».

В. Чернов. 1917 г.

РЕВОЛЮЦИОНЕР

Получить диплом юриста В. Чернову не пришлось: в 1894 г. его вместе с товарищами арестовали. В камере Петропавловской крепости молодого революционера особенно поразила «тро­пинка», протоптанная заключёнными в асфальтовом полу. «Сколько людей до меня ходили здесь из утла в угол, словно зве­ри в клетке!» — размышлял он. После девятимесячного заключе­ния в крепости его выслали на три года в Поволжье.

Едва кончился срок ссылки, 25-летний Виктор Чернов от­правился за границу. Он хотел познакомиться со старой русской революционной эмиграцией, окунуться в идущие здесь идейные споры. «Когда я выехал за границу, — вспоминал Чернов, — то вскоре оказался в положении любимца нарождавшейся партии социалистов-революционеров. Заграничные старые народо­вольцы ласково звали меня первой ласточкой вновь повеявшей на них из России революционной весны».

Действительно, в России начался подъём революционного движения. Из народнических кружков и групп к началу 1902 г, образовалась единая партия социалистов-революционеров (эсе­ров), Виктор Чернов стал одним из основателей партии, а вско­ре — её ведущим теоретиком.

В 1905 г., после провозглашения свобод, Виктор Михайло­вич, как и многие другие эмигранты, вернулся на родину. В ян­варе 1906 г. в Финляндии состоялся первый съезд партии эсе­ров. Съезд принял программу, написанную Виктором Черновым. Ключевым положением программы являлась «социализация зем­ли». Это означало отмену собственности на землю — частной, государственной или любой другой. Земля должна была стать «общенародным достоянием», как воздух или вода, и перейти в пользование тех, кто её обрабатывает. Такая идея вполне отве­чала вековым представлениям и желаниям крестьянства.

 

 

ВИКТОР ЧЕРНОВ

ПОСЛЕ НАЧАЛА

ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

После начала Первой мировой войны В. Чернов занял место в рядах её ре­шительных противников. Он так пере­давал свою точку зрения на войну в 1914 г.: «Эта война будет величайшей катастрофой для социализма и вообще для европейской цивилизации; она не может быть нашей войной, она нам — чужая; просто встать за тех или других из двух воюющих лагерей для нас как социалистов было бы идейным и моральным самоубийством; мы долж­ны плыть против течения и звать охва­ченных массовым военным психозом опамятоваться...».

В 1915 г. В. Чернов участвовал в зна­менитой Циммервальдской конферен­ции (Швейцария), на которую из раз­ных стран приехали социалисты — про­тивники войны. По его оценке, на эту конференцию собрались «отдельные кучки не мирящихся с кровавым кош­маром людей, смелые отщепенцы», ко­торые «поверх войны подали друг дру­гу братскую руку».

213

 

 

 

 

 

В 1908 г., когда революция в России была окончательно по­давлена, В. Чернов вновь выехал за границу.

«СЕЛЯНСКИЙ МИНИСТР»

После известия о Февральской революции В. Чернова, как и всех эмигрантов, охватила настоящая лихорадка: «Скорее домой!». 8 апреля 1917 г. В. Чернов вместе с Б. Савинковым прибыл в Пет­роград, Что их здесь ждёт, они не знали до последней минуты. И вот на Финляндском вокзале им неожиданно открылось море красных флагов, огромные толпы встречающих. На флагах зо­лотыми буквами был написан лозунг «Земля и Воля!». Вчераш­них изгнанников приветствовали воинские части, торжествен­но выстроенные на караул, и военные оркестры, исполняющие «Марсельезу». В. Чернов в этот день выступал несколько раз — с трибун, грузовиков, даже с броневика.

5 мая В. Чернов вошёл в состав Временного правительства, заняв должность министра земледелия. В крестьян это вселило надежду на скорое исполнение их давней мечты о земле. Они верили в своего «селянского министра». Однако В. Чернов мог только призывать их к «терпению» и «ожиданию Учредительно­го собрания». Это отражало настроения всей интеллигенции, поддержавшей правительство, — от кадетов до социалистов. Крестьян, конечно, нисколько не устраивали такие лозунги. По всей стране начала расти волна крестьянских беспорядков: жгли усадьбы, изгоняли и убивали помещиков.

В июле волнения вспыхнули и в Петрограде. Во время июль­ских событий толпа кронштадтских матросов и рабочих двину­лась к Таврическому дворцу. На крыльце они встретили В. Чер­нова и окружили плотным кольцом. Произошла символическая и выразительная сценка. Какой-то рослый рабочий поднёс к лицу «селянского министра» кулак и с негодованием крикнул ему: «Принимай власть, сукин сын, коли дают!». В. Чернов ещё оставался для демонстрантов «своим», но они возмущались, что он не проводит долгожданных мер.

Чтобы передать В. Чернову и другим социа­листам захваченную власть, матросы, боясь, что он скроется, насильно посадили его в свой авто­мобиль. Освободил министра Лев Троцкий, заме­тивший, что «не надо насилия над случайными людьми». «Гражданин Чернов, Вы свободны», — объявил он ему.

В. Чернов понимал, что положение в стране день ото дня становится всё напряжённее. Поэто­му он предлагал сделать некоторые шаги навстре­чу крестьянству, не дожидаясь Учредительного со­брания. Для этого, считал он, надо создать прави­тельство из одних социалистов. В августе, оконча­тельно убедившись в безуспешности своих пред­ложений, В. Чернов подал в отставку.

АРЕСТ ВИКТОРА ЧЕРНОВА В ЕКАТЕРИНБУРГЕ

Переворот 18 ноября 1918 г. в Омске свергнул Директорию и поставил у вла­сти адмирала Александра Колчака. Вместе с другими депутатами Учреди­тельного собрания В. Чернов попытал­ся возглавить в Екатеринбурге борьбу против Колчака. Но уже через несколь­ко дней их арестовал отряд офицеров, ворвавшийся в гостиницу, где жили де­путаты. Услышав шум в коридоре (там застрелили одного из эсеров, подняв­шего тревогу), В. Чернов выбежал из своей комнаты номер три.

В коридоре кто-то наставлял военных: «Помните, номер третий — самый главный... хорошенько там поработай­те штыками!». «Они ворвались ту­да, — рассказывал Чернов, — но опе­шили: никого, кроме одного старика и двух женщин, собравшихся перебе­лять наши воззвания, в моём номере не оказалось». Когда арестованных пе­реписывали, какой-то офицер сказал Чернову: «А, так вот где он, кто погу­бил Россию! А мы уже думали, что он сбежал... да, жаль, что не нашли сра­зу». В конце концов после долгих и опасных приключений председатель Учредительного собрания всё-таки оказался на свободе.

И. Малютин. «Чернов у гадалки, — Как ни гадай, а всё бубновый туз выходит!..» (Бубновый туз — знак заключённого-каторжника.) («Рабочий». 1922 г.)

214

 

 

 

Карикатуры на выступления В. Чернова.

«Из речи Чернова: — Русский народ против большевиков! Русский народ „за нами"...» («Рабочий». 1922 г.)

«По-видимому, большевистский бурун грядёт неотврати­мо, — писал он в конце сентября. — Надо было не упускать, ко­гда всё шло прямо к нам в руки, а „не удержался за гриву — за хвост и подавно не удержишься"».

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ

Виктор Чернов, конечно, категорически не принял Октябрьский переворот. Тем не менее уже после Октября ему довелось ещё раз сыграть одну из первых ролей на политической сцене России.

5 января 1918 г. в Таврическом дворце открылось Всерос­сийское учредительное собрание. Депутаты избрали Виктора Чернова своим председателем. Это знаменитое заседание про­должалось, как известно, только один день (см. ст. «Учредитель­ное собрание»).

После роспуска Учредительного собрания многие депута­ты покинули столицу и отправились в Самару. Здесь они созда­ли Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), который взял власть в свои руки. В. Чернов смог присоединиться к своим товарищам только позже, осенью 1918 г. К этому времени дело уже неминуемо шло к военному перевороту. Правое офицерст­во готовилось «второй раз разогнать» Учредительное собрание.

«Мне не повезло, — вспоминал Чернов, — я смог перебрать­ся на освобождённую от большевиков территорию лишь к ша­почному разбору и быть свидетелем лишь заключительных ак­тов этой трагедии». 18 ноября 1918 г. в Омске произошёл пере­ворот, власть перешла к военному министру адмиралу Александ­ру Колчаку. «Последний принял титул Всероссийского верхов­ного правителя. Без пяти минут император... Худшие опасения мои и моих единомышленников вдруг стали реальностью», — писал Виктор Михайлович.

ПОСЛЕДНЕЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЧЕРНОВА НА РОДИНЕ

В 1920 г. в Москву приехала делега­ция английских рабочих. В Большом зале консерватории проходила их встреча с московскими рабочими-пе­чатниками. «Я решил явиться на это со­брание, попросить слова и публично рассказать всю правду о большеви­ках, — писал Виктор Чернов. — В са­мом собрании бояться было нечего. Настроение печатников было резко противобольшевистским».

Поднявшись на трибуну, Чернов про­изнёс речь, в которой сказал: «Товарищи, наши гости застают Россию в мо­мент огромной, мировой важности. Чтобы найти в летописях что-либо по­добное, нам пришлось бы отойти в се­дую даль, к первым векам христианст­ва, когда оно выступало как религия обездоленных, идущая на мученичест­во... И вот перед глазами изумлённого мира эта религия подверглась медлен­ному, но фатальному перерождению. Она стала господствующей религией, она отвердела в церковную иерархию, поднявшуюся из подполья на самую вершину общественной пирамиды.

Люди, ещё недавно приносившие обе­ты нестяжания, нищенства и презрения к земным благам, постепенно превра-

215

 

 

 

Он считал, что борьбу надо продолжать на два фронта: с большевиками, с одной стороны, и колчаковцами — с другой. Но сил на это уже, конечно, не хватало. Зато эсеров арестовывали, а порой и расстреливали обе стороны — и «белые», и «красные».

В марте 1919 г. В. Чернов вернулся в Советскую Россию. «С обритой головой и без бороды, в потёртой куртке, я пробрался в Москву по фальшивым документам», — вспоминал он. Больше­вики в это время ненадолго разрешили партию эсеров.

Потом её снова запретили, а многих эсеров арестовали. В числе арестованных оказались жена Виктора Михайловича и даже трое его детей (в том числе 11-летняя дочка). Детей, прав­да, вскоре отпустили. Как писал Чернов, ему самому приходи­лось испытывать в это время поистине «кинематографические приключения с переодеваниями, гримировкой, побегами, сыщи­ками, погоней, прыганьем из окон и т. п.».

В 1920 г. В. Чернов навсегда оставил родину, перейдя эс­тонскую границу по фальшивым документам...

В ЭМИГРАЦИИ

Покинув Россию, В. Чернов поселился в Праге. Здесь он продол­жил выпуск эсеровского журнала «Революционная Россия». В ян­варе 1921 г. участвовал в Парижском совещании депутатов Учре­дительного собрания. Это был как бы последний отзвук Учреди­тельного собрания, где собрались все деятели эпохи Февраля -от А. Керенского до П. Милюкова.

Однако В. Чернов не утратил надежду возвратиться на роди­ну. Когда в марте 1921 г. в Кронштадте вспыхнуло восстание мо­ряков, он отправился в Ревель (Таллинн), откуда приветствовал восставших. В послании он предложил им свою помощь: «Сооб­щите, сколько и чего нужно? Готов прибыть лично и предоставить на службу народной революции свои силы и свой авторитет».

В годы Второй мировой войны В. Чернов жил во Франции, где помогал движению Сопротивления. После войны поселился в Нью-Йорке. Продолжал писать книги о своём видении социализ­ма, статьи, воспоминания...

Скончался Виктор Михайлович Чернов 15 апреля 1952 г. в возрасте 78 лет.

щались в людей, упоённых властью и верными спутниками власти — богат­ством, блеском, мишурой и комфор­том, высоко вознесясь над толпой — по-прежнему голодающей, холодаю­щей и забитой. Когда-то гонимые ры­цари свободного духа превратились по­том в деспотов, искоренителей ересей, тюремщиков души и тела. Та же роко­вая судьба на наших глазах постигает и нашу правящую партию...».

В конце речи в зале послышались воз­гласы: «Имя, имя оратора!». Чернов вспоминал: «Мне не хотелось скрывать от этой явно сочувственной аудитории своё имя, и я сказал: „Вы хотите знать моё имя? Я — Чернов". Собравшиеся сейчас же поднялись, многие вскочи­ли на стулья, и мне была устроена та­кая овация, какой за всю мою жизнь мне не приходилось переживать».

Англичане засыпали В. Чернова во­просами, но их остановили словами: «Скорее, скорее, тут вам не Англия!». Товарищи помогли Виктору Михайло­вичу благополучно скрыться.

Это был один из последних подобных митингов в советской Москве.

«Вандервельде (моя Чернова): — Даже хвост, и тот не отмывается!..» Карикатура на защитников эсеров (в том числе Э. Вандервельде) из числа западных социал-демократов во время «процесса эсеров» в Москве в 1922 г. («Рабочий». 1922 г.).

216

 

 

 

ВАСИЛИЙ ШУЛЬГИН

(1878—1976)

Жизнь этого человека полна удивительных противоречий. Ре­шительный враг любой революции — и волей обстоятельств один из видных деятелей Февраля. Убеждённый монархист — и человек, принимавший отречение Николая II. Один из вождей белого движения — и гость XXII съезда КПСС...

МОЛОДЫЕ ГОДЫ

Василий Витальевич Шульгин родился 1 (13) января 1878 г. в Киеве в семье профессора истории. Его отец был создателем известной монархической газеты «Киевлянин». Василий закон­чил гимназию, затем получил диплом юриста в Киевском уни­верситете.

Сам В. Шульгин утверждал, что окончательно его полити­ческие убеждения сложились в один день, на последнем курсе университета. «В этот день, — вспоминал он, — я стал „правым", „консерватором", „националистом", ну словом, тем, что я есть сейчас...» Что же произошло в тот день? Студенты решили уст­роить забастовку протеста против разгона в столице демонст­рации молодёжи. «Я лично ничего не имел против того, — пи­сал В. Шульгин, — чтобы студенты, которые желающие, вместо того, чтобы идти в аудитории, гуляли по коридорам. Но когда „забастовщики", „протестуя против насилия", сами учинили яв­ное и наглое насилие, вышвырнув из аудитории профессоров и небастующих студентов, то я возмутился... И я вступил в ярост­ную борьбу за правду и право, против насилия и лжи».

Василий Шульгин стал писать статьи в газету «Киевлянин», которую в то время редактировал его отчим Дмитрий Пихно. Га­зета резко выступала против «освободительного движения», про­тив революции. 18 октября 1905 г., на следующий день после подписания царского манифеста, журналисты почувствовали себя в редакции как в осаждённой крепости. Войска с трудом удерживали революционную толпу от разгрома газеты.

Через день ситуация полностью изменилась. В Киеве нача­лись мощные монархические демонстрации и еврейские погро­мы. В. Шульгин был, по его собственным словам, убеждённым антисемитом, но одновременно — решительным противником погромов. Как младший офицер, во главе отряда солдат он пы­тался прекратить эти погромы и грабежи. Из толпы ему крича­ли: «Господин офицер, зачем Вы нас гоните?! Мы ведь — за вас!». А он обратился к участникам беспорядков с речью: «Вы хотите царским именем прикрыться, ради царя хотите узлы чужим доб­ром набивать! Возьмёте портреты и пойдёте — впереди царь, а за царём — грабители и воры. Этого хотите? Так вот заявляю вам: видит Бог, запалю в вас, если не прекратите гадости...».

В. Шульгин.

217

 

 

 

Казалось, эти слова возымели своё действие, но тут из со­седнего дома, где жили евреи, стали стрелять по толпе. Разъярён­ные люди ринулись на приступ... В. Шульгин вспоминал:

«Я решился на последнее:

— По наступающей толпе... пальба... взводом!

Наступила критическая минута. Если бы они двинулись, я бы запалил. Непонятным образом они это поняли. И останови­лись». Однако толпа ждала «правосудия» — ареста тех, кто стре­лял. В. Шульгин вошёл в дом, из которого прозвучали выстрелы Здесь были только старики, женщины, дети... Для успокоения толпы требовалось кого-то арестовать. «Внезапно я решился, -писал Шульгин. — „Из этого дома стреляли. Я арестую десять че­ловек. Выберите сами..." Раздался неожиданный ответ: „Ваше бла­городие, сделайте милость — арестуйте всех...". Я понял: за сте­ной ждёт толпа. Её рёв минутами переплёскивает сюда. Что мо­жет быть страшнее толпы? Не в тысячу ли раз лучше под защи­той штыков, хотя бы и в качестве арестованных?»

К этой мысли — неприязни к толпе, будь она черносотен­ная или революционная, — В. Шульгин в своих воспоминаниях возвращался ещё не раз...

ДЕПУТАТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ

С 1907 г. Василий Шульгин целиком посвятил себя политиче­ской деятельности. Он стал депутатом II Государственной думы и примкнул в ней к националистам. Новый правый депутат сра­зу привлёк к себе общее внимание. Изысканно вежливый, он го­ворил тихим, глуховатым голосом. Но его речи — ехидные, ед­кие, ироничные — приводили в возмущение и левых депутатов, и революционную печать. Выступал В. Шульгин, как признава­ли даже его противники, с необычайной искренностью.

В. Шульгин горячо приветствовал роспуск II Думы, которую называл «думой народного гнева и невежества» (см. ст. «Револю­ция 1905—1907 годов»). В III Думе Шульгин был твёрдым сто­ронником Петра Столыпина и его реформ. Позднее, вспоминая то время, Василий Витальевич писал: «Нашёлся Столыпин — предтеча Муссолини. Черпая силы в сознании моральной своей правоты, Столыпин раздавил первую русскую революцию...».

С думской трибуны В. Шульгин отстаивал суровые меры вла­стей по «наведению порядка». В частности, он не раз выступал в защиту смертной казни. Когда оппозиция возмущалась, что в во­енно-полевых судах у подсудимых нет защитников, он спрашивал: «Есть ли защитники в подпольных судилищах, по приговорам ко­торых растерзывают бомбами министров на улицах и площадях?».

Николай II тоже обратил внимание на молодого красноре­чивого депутата. В 1909 г. после горячей речи В. Шульгина против отмены смертной казни царь на приёме сказал ему: «Мы только что за завтраком прочли с императрицей Вашу вчераш­нюю речь в Государственной думе... Благодарю Вас. Вы говори­ли так, как должен говорить человек истинно русский...».

ВОКРУГ «ДЕЛА БЕЙЛИСА»

В 1913 г. началось знаменитое судеб­ное «дело Бейлиса». Киевский еврей Мендель Бейлис обвинялся в убийстве русского мальчика Андрея Юшинского (см. ст. «Черносотенцы»). Фактиче­ски это было обвинение всего еврей­ского народа в совершении ритуальных убийств.

Один из немногих в правом лагере, Василий Шульгин решительно выступил в защиту М. Бейлиса. Это вызвало рас­терянность и недоумение черносотен­ной печати. Газета «Двуглавый орёл», например, сообщала об этом в статье под заголовком «Продался или сошёл с ума?».

На третий день процесса, 27 сентября 1913 г., В. Шульгин напечатал в газете «Киевлянин» передовую статью, в ко­торой обвинил прокурорскую власть в предвзятости. Он писал: «Мы не уста­нем повторять, что несправедливое дело не даст желанных плодов. Не ус­танем повторять, что суд не должен быть орудием ни левых, ни правых, а должен быть просто судом — тем при­бежищем, где можно найти защиту про­тив несправедливостей, продиктован­ных политической страстью». Тираж газеты изъяла полиция. Более того, В. Шульгина судили за эту статью и приговорили к трём месяцам тюрьмы...

Позднее Шульгин красочно описывал встречу с одним стариком-евреем, ко­торая состоялась в 1914 г.: «Вошёл ста­рик с белой бородой. Он был необы­чайно красив — красотой патриарха.

— Я хочу, чтобы вы знали... Есть у нас, евреев, такой, как у вас, митрополит. Нет, больше! Он на целый свет. Так он приказал... Назначил день и час... По всему свету! И по всему свету, где только есть евреи, что веруют в Бога, в этот день и час они молились за вас! — И добавил: — Такую молитву Бог слышит!

Когда я иногда бываю очень беден, я говорю себе: „Ты богат. За тебя моли­лись во всём мире...". И мне легко».

218

 

 

 

В ПРОГРЕССИВНОМ БЛОКЕ

Когда началась Первая мировая война, В. Шульгин отправился добровольцем на фронт. «Самое счастливое время моей жизни было на войне», — замечал он. В одной из атак Василий Виталь­евич получил ранение. Шульгина потрясло отступление русской армии в 1915 г., когда войскам катастрофически не хватало сна­рядов. «Я приехал в Петроград, — вспоминал он. — Я чувствовал себя представителем армии, которая умирала так безропотно, так задаром, и в ушах у меня звучало: „Пришлите нам снарядов!"».

В Государственную думу В. Шульгин вернулся убеждённым в полной бездарности и непригодности правительства. Он встретился со своим давним политическим врагом, кадетом Пав­лом Милюковым. Во время этой беседы бывшие противники об­суждали идею Прогрессивного блока.

В этот блок в 1915 г. объединилось большинство депутатов Государственной думы — от кадетов до части националистов. Глав­ной задачей блока являлось создание нового правительства, ответ­ственного перед Думой. 3 ноября 1916 г. В. Шульгин так объяснял в своей речи, что его толкнуло на этот путь: «Мы будем бороться с этой властью, чтобы армия могла спокойно делать своё дело на фронте, а рабочие у станков могли спокойно подавать фронту снаряды. Мы будем говорить, чтобы страна молчала...».

Василий Витальевич считал, что усилия блока позволили отсрочить революцию по меньшей мере на год. «Удалось пере­вести накипавшую революционную энергию в слова, в пламен­ные речи, — отмечал он. — Удалось подменить „революцию", то есть кровь и разрушение, „резолюцией", то есть словесным вы­говором правительству...»

Однако так или иначе, Прогрессивный блок боролся с вла­стью и тем самым не только тушил, но и разжигал революцию. В феврале 1917 г. она всё-таки разразилась. И в апреле В. Шуль­гин признавал: «Даже не желая того, мы революцию творили. Нам от этой революции не отречься, мы с ней связались и не­сём за это моральную ответственность...».

В ДНИ ФЕВРАЛЯ

27 февраля 1917 г. в Таврический дворец, где заседала Дума, хлы­нула революционная толпа. Для В. Шульгина это событие стало настоящим символом Февраля.

Свои чувства он передал в знаменитых строках: «Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди... Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец. С первого же мгновения этого потопа отвращение за­лило мою душу. Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческо­го водопровода бросала в Думу всё новые и новые лица... Но сколько их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное... Боже, как это было гад­ко! Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскую­щее, бессильное и потому ещё более злобное бешенство... Пуле-

ШУЛЬГИН И ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II И МИХАИЛА

2 марта 1917 г. вместе с А. Гучковым В. Шульгин отправился в Псков, где на­ходился Николай II. Василий Виталье­вич вспоминал, что перед встречей с ца­рём его мучила «глупая мысль»: нелов­ко было появляться перед государем не во фраке, а в пиджаке и к тому же в неотглаженном воротничке. Кроме того, он уже четыре дня не мог побрить­ся и, по его собственным словам, имел «лицо каторжника, выпущенного из только что сожжённых тюрем». Так В. Шульгин принял отречение Николая (см. ст. «Февральская революция»).

Вернувшись на следующий день в Пет­роград, он первый прямо на вокзале прочитал войскам и толпе текст отре­чения. Сам В. Шульгин так описывал эту сцену: «Стало так тихо, как, кажется, никогда ещё... Слова падали... И сами по себе они были — как это сказать? — вековым волнением волнующие... А тут... Перед строем, перед этой толпой, испуганной, благоговейно затихшей, они звучали неповторяемо... Я поднял глаза от бумаги. И увидел, как дрогну­ли штыки, как будто ветер дохнул по ко­лосьям... Прямо против меня молодой солдат плакал. Слёзы двумя струйками бежали по румяным щекам...».

В. Шульгин обратился к народу: «Вы слышали слова государя? Последние слова императора Николая Второго? Он подал пример нам всем, как нужно уметь забывать себя для России... Как быть едиными? Только один путь — всем собраться вокруг нового царя. Государю императору Михаилу Второ­му провозглашаю — „ура!"». И в ответ над толпой раздалось горячее и взвол­нованное „ура!". «И показалось мне на одно мгновение, — добавлял Шуль­гин, — что монархия спасена...»

Но в тот же день ему пришлось присут­ствовать при отречении Михаила. «Ве­ликий князь внушал мне личную симпа­тию, — замечал В. Шульгин. — Он был хрупкий, нежный, рождённый не для таких ужасных минут, но он был ис­кренний и человечный. На нём совсем не было маски. И мне думалось: „Каким хорошим конституционным монархом он был бы...". Увы... В соседней комна­те писали отречение династии».

219

 

 

 

ШУЛЬГИН О «ТИХОМ ПОГРОМЕ»

В октябре 1919 г. Добровольческая армия, незадолго до того выбитая из Киева, во второй раз вошла в город. После этого в Киеве вспыхнули еврей­ские погромы, названные «тихими». По словам В. Шульгина, погромщики «не убивали, но грабили; вероятно, изде­вались».

«По злой иронии судьбы, — замечал он, — этот тихий погром был как раз оглушительный». 8 (21) октября 1919 г. в своей нашумевшей статье «Пытка страхом», опубликованной в газете «Киевлянин», В. Шульгин дал яркую картину «тихого погрома»:

«По ночам на улицах Киева наступает средневековая жуть. Среди мёртвой тишины и безлюдья вдруг начинаются душераздирающие вопли. Это кричат „жиды". Кричат от страха. В темноте улицы где-нибудь появится кучка про­бирающихся „людей со штыками", и, завидев их, огромные пятиэтажные дома начинают выть сверху донизу. Целые улицы, охваченные смертель­ным страхом, кричат нечеловеческими голосами, дрожа за жизнь... Это под­линный ужас, настоящая „пытка стра­хом", которой подвержено всё еврей­ское население».

После этого В. Шульгин излагал свой взгляд на происходящее: «Власть, по-

мётов — вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулемётов доступен уличной толпе и что только он, свинец, мо­жет загнать обратно в его берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя... Увы — этот зверь был... его величество русский народ».

Но и теперь требовалось что-то делать, «спасать то, что мож­но спасти». «Если подавить бунт можно, то и слава Богу, — раз­мышлял Василий Витальевич. — Николай I повесил пять декаб­ристов, но если Николай II расстреляет 50 тысяч „февралистов", то это будет задёшево купленное спасение России. Но если не удастся?» В. Шульгин вошёл во Временный комитет Думы. Фак­тически он и другие депутаты возглавили революцию, попытав­шись «ввести её в берега».

В. Шульгину пришлось даже съездить на автомобиле под красным флагом в Петропавловскую крепость. Толпа собралась штурмовать крепость, и требовалось уладить дело миром. Шуль­гину это удалось. «Это, кажется, единственное дело, которым я могу гордиться», — замечал он. Василий Витальевич произнёс речь перед солдатами крепостного гарнизона, и в ответ ему раз­далось: «Ура товарищу Шульгину!».

В 1917 ГОДУ

После Февраля В. Шульгин, по его признанию, «изо всех сил» поддерживал Временное правительство. Он надеялся, что новая власть сможет стать сильной, продолжит войну и сохранит государство. Но его возмущала слабость правительства. В конце апреля Василий Витальевич едко пошутил над положением, ко­гда «старая власть сидит в Петропавловской крепости, а новая -под домашним арестом». К Временному правительству, по сло­вам В. Шульгина, «как бы поставлен часовой, которому сказано: „Смотри, они буржуи, а поэтому зорко следи за ними и в случае чего — знай службу"». Тогда же он обратился к социалистам с призывом: «Мы предпочитаем быть нищими, но нищими в сво­ей стране. Если вы можете нам сохранить эту страну и спасти её, раздевайте нас, мы об этом плакать не будем».

В августе В. Шульгин вновь повторил: «Я хочу, чтобы ваша власть была действительно сильной, действительно неограни­ченной». Но к началу сентября, после «корниловщины», стало ясно, что этим надеждам не суждено сбыться. В октябре он пе­реехал в Киев.

УЧАСТНИК БЕЛОГО ДВИЖЕНИЯ

В феврале 1918 г. в Киев вступила германская армия. В. Шульгин после этого прекратил выпуск газеты «Киевлянин», считая по­зором пользоваться защитой противника. В последнем номере газеты он писал: «Так как мы немцев не звали, то мы не хотим пользоваться благами некоторой политической свободы, кото­рые немцы нам принесли. Мы всегда были честными противни-

220

 

 

 

ками. И своим принципам не изменим. Пришедшим в наш го­род немцам мы это говорим открыто и прямо. Мы — ваши вра­ги. Вашими друзьями мы не будем до тех пор, пока идёт война».

С августа 1918 г. В. Шульгин стал одним из видных идеоло­гов белого движения. Генералов он убеждал решительно встать под монархический флаг. В то же время он сожалел, что они «предоставили полный простор и свободу чёрной прессе Шуль­гина... а левую серьёзную печать преследовали» и что они не по­шли навстречу крестьянам в земельном вопросе.

С горечью и болью В. Шульгин наблюдал постепенное разло­жение белого движения. «Я помню, — писал он, — какое сильное впечатление произвело на меня, когда я в первый раз услышал зна­менитое выражение: „От благодарного населения...". Это был хо­рошенький мальчик, лет 17—18. На нём был новенький полушу­бок. Кто-то спросил его: „Петрик, откуда это у Вас?". Он ответил: „От благодарного населения, конечно". И все засмеялись...»

В своих воспоминаниях В. Шульгин вынес бывшим товари­щам по оружию знаменитый приговор: «Белое дело было нача­то почти что святыми, а кончили его почти что разбойники».

В ЭМИГРАЦИИ

В ходе гражданской войны В. Шульгину пришлось пережить не­мало превратностей судьбы. Он попадал в руки «красных», чу­дом избегая расстрела; вёл подпольную борьбу на советской тер­ритории. Здесь он руководил «Азбукой» — тайной разведыва­тельной организацией. После разгрома белых армий В. Шуль­гин покинул Россию.

В эмиграции Василий Витальевич подвёл некоторые итоги поражению «белого дела». В своей книге «1920» он сделал неожи­данно оптимистические выводы. По его мнению, если «красные» и победили, то лишь потому, что стали отчасти... «белыми». Преж­де всего белогвардейцы заставили их перестроить Красную армию по образцу старой русской армии. «Какова была Красная Армия три года тому назад? — спрашивал В. Шульгин. — Комитеты, ми­тинги, сознательная дисциплина — всякий вздор. А теперь, когда мы уходили из Крыма? Это была армия, построенная так же, как армии всего мира... как наша». В этом он видел первую победу бе­лого движения. Затем В. Шульгин задавался вопросом — быть мо­жет, «красным только кажется, что они сражаются во славу „Ин­тернационала"? На самом же деле, хотя и бессознательно, они льют кровь только для того, чтобы восстановить Богохранимую Держа­ву Российскую? Если это так, то Белая Мысль, прокравшись через фронт, покорила их подсознанье... Мы победили».

В 1925 — 1926 гг. В. Шульгин тайно побывал в Советском Союзе. Об этой поездке Василий Витальевич подробно расска­зал в своей книге «Три столицы».

Находясь в эмиграции, Василий Шульгин большую часть времени прожил в Югославии, с 1937 г. отойдя от политической деятельности.

скольку это в её силах, борется за то, чтобы не допустить убийств и грабе­жей. Русское же население, прислуши­ваясь к ужасным воплям, исторгнутым „пыткою страхом", думает о том, на­учатся ли в эти страшные ночи чему-нибудь евреи. Поймут ли они, что зна­чит разрушать государства, не ими соз­данные? Поймут ли они, что значит добывать равноправие какой угодно ценой? Поймут ли они, что значит по рецепту „великого учителя" Карла Маркса натравливать класс на класс?».

Статья быстро стала известна едва ли не во всём мире и вызвала широкое возмущение. Её рассматривали и поз­же часто приводили как пример «по­эзии погрома».

Впрочем, В. Шульгин и до публикации этой статьи считал, что евреи прини­мают слишком деятельное, «несоответ­ственное своей численности» участие в русской революции. Он полагал, что именно поэтому они несут за неё осо­бую ответственность. В то же время, ещё выступая в IV Думе, Шульгин за­метил, что «любая революция в России пройдёт по еврейским трупам»...

221

 

 

«ТРИ СТОЛИЦЫ»

В 1925—1926 гг. В. Шульгин совершил свою знаменитую тайную поездку на родину, которую описал в книге «Три столицы». Перейти границу ему помог­ла таинственная антисоветская органи­зация «Трест». Спустя год чекисты объ­явили её «легендой», специально со­зданной ОГПУ. Получалось, что ОГПУ помогло В. Шульгину побывать в СССР и благополучно вернуться за границу.

Журналист М. Кольцов писал об этом в очерке «Дворянин на родине»: «Мы не очень возражаем против того, что по­сланец русского дворянского класса безнаказанно для себя совершил свой путь на родину и обратно, в изгнание. Что он увидел? О чём рассказал? Жизнь „чуть похуже, чем раньше". Иными сло­вами, весьма соблазнительная для эмиг­рантов...». Действительно, Шульгин подробно описал вполне благополуч­ную жизнь советского общества эпохи нэпа. Рассказывая о «мелочах жизни», он повторял: «Всё, как было, только по­хуже». И в его устах такая оценка зву­чала почти похвалой.

Впрочем, любые приметы новой идеоло­гии вызывали у него непреодолимую враждебность. Это подтверждает, напри­мер, такой характерный отрывок: «Я взял к Михайловскому монастырю. Вот зна­комые, старого, волнующего рисунка во­рота в Михайловское подворье. Над во­ротами, где раньше была икона, в рамке сосновых ветвей торчит богомерзкая рожа Ленина. Тьфу! За эти штучки запла­тите вы, господа хорошие!».

«Въезжая в Россию, — писал В. Шуль­гин, — я как бы входил в комнату тя­жело больной. Что? Умерла? Жива? Потише говорите... Я думал, что еду в умершую страну, а вижу пробуждение мощного народа». Он побывал в Кие­ве, Москве, Ленинграде. Повсюду на­ходил подтверждения своим выводам о том, что «Белая Мысль победила». Его порадовала, например, надпись на здании: «Музей Революции», и он раз­мышлял: «Это хорошо. Когда револю­ция переходит в музеи, это значит, что на улице... контрреволюция». Вернув­шись из поездки, он подытожил свои впечатления «в двух словах»: «Когда я шёл туда, у меня не было родины. Сейчас она у меня есть».

ВНОВЬ НА РОДИНЕ

В 1944 г. в Югославию, где проживал В. Шульгин, вступила Крас­ная армия. Советские власти арестовали Василия Витальевича и препроводили его в Москву. Здесь за 30-летнюю (1907—1937 гг.) «враждебную коммунизму и антисоветскую деятельность» его приговорили к 25 годам заключения.

Свой срок В. Шульгин отбывал во Владимирской тюрьме Его биограф, писатель Дмитрий Жуков, замечал, что сохрани­лось «более сотни тетрадей с записями снов, которые он делал во Владимирской тюрьме. В пояснениях к снам талантливо опи­саны встречи с Буниным, Северянином, Волошиным, Шаляпи­ным, громадным числом политических и иных деятелей».

В 1956 г., во время общей политической амнистии, Васи­лий Витальевич вышел на свободу. Он с гордостью подчёрки­вал, что «никто его не миловал, и он не просил о помиловании. Помилованный и принёсший покаяние Шульгин не стоил бы и ломаного гроша и мог бы вызывать только презрительное со­жаление».

После освобождения В. Шульгин поселился во Владимире. В 1961 г. опубликовал «Письма к русским эмигрантам», в кото­рых развил мысли, впервые прозвучавшие в его прежних про­изведениях. Ещё в книге «1920» он допускал, что «России сужде­но возродиться через Безумие Красных». Теперь он считал, что коммунисты окончательно превратились из разрушителей Рос­сийского государства в его защитников... «С тем, что мы считали злом, мы боролись. Но если зло явственно переменило своё ме­сто? Неужели мы будем колотить по-прежнему по пространст­ву, которое как-никак наша Родина?» «Я не стал коммунистом, -1 добавлял В. Шульгин. — Наоборот, мне приходится спорить с коммунистами, и даже иногда ожесточённо. Я — мистик. Мис­тицизм плохо совместим с материализмом».

Василий Витальевич подробно описывал свою жизнь в СССР, например посещение московского балета. И делал при этом такое сравнение: «Девушки и молодые люди (хор) с вели­ким подъёмом и силой восклицали: „Россия, Россия, Россия — родина моя!". Скажу честно, что интеллигенция моего времени, то есть до революции, за исключением небольшой группы лю­дей, слушала бы это с насмешливой улыбкой. Да, тогда восхи­щаться родиной было не в моде; не кто иной, как я сам, очень скорбел об этом».

В 19б5 г. В. Шульгин снялся в документальном фильме «Пе­ред судом истории». В нём он беседовал с советским историком, делился пережитым. Василий Витальевич вёл свой рассказ и: Екатерининского зала Таврического дворца, где некогда заседа­ла Государственная дума. Как 50 лет назад, он сидел в своём при­вычном кресле в правом ряду... Снимался Шульгин и в салон-вагоне, где когда-то принимал отречение Николая II. Д. Жуков вспоминал о том, какое впечатление производил фильм: «С са­мого появления В. Шульгина на экране в зале наступила напряжённая тишина. Зрители, казалось, боялись упустить хотя бы

222

 

 

 

единое слово, сказанное обманчиво тихо». Фильм недолго шёл на экранах кинотеатров: вскоре его прекратили показывать.

В. Шульгин написал книгу воспоминаний «Годы», увидев­шую свет спустя три года после его смерти.

15 февраля 1976 г. Василий Витальевич Шульгин скончал­ся в возрасте 98 лет.

ОКТЯБРЬСКИЙ ПЕРЕВОРОТ

РЕШЕНИЕ О ВОССТАНИИ

10 октября 1917 г. на квартире меньшевика Н. Суханова собра­лось заседание Центрального Комитета партии большевиков. Присутствующие обсуждали вопрос о взятии власти путём во­оружённого восстания.

Горячим сторонником восстания выступил В. Ленин. Он ещё 29 сентября в письме угрожал ЦК отставкой, если не будет принято решение о восстании. В тот момент многие руководи­тели партии ещё далеко не были готовы к столь серьёзному ре­шению. Как вспоминал Н. Бухарин, ЦК единогласно постановил это письмо сжечь.

Против восстания выступили Г. Зиновьев и Л. Каменев. На следующий день в секретном письме к партии они так объясни­ли свою позицию: «Шансы нашей партии на выборах в Учреди­тельное собрание превосходны. Мы можем получить треть, а то и больше мест. Говорят, за нас уже большинство народа в Рос­сии и за нас большинство международного пролетариата. Увы! Ни то ни другое не верно, и в этом всё дело. Мы не имеем права ставить теперь на карту вооружённого восстания всё будущее».

За резолюцию В. Ленина было подано десять голосов, про­тив — два голоса (Зиновьева и Каменева). В ней говорилось: «Признавая, что вооружённое восстание неизбежно и вполне назрело, ЦК предлагает всем организациям партии руководить­ся этим».

Сведения об этом решении просочились в печать. Каменев 18 октября опубликовал в газете «Новая жизнь» запутанное оп­ровержение. Он писал, что решения о восстании не было. «Не только я и тов. Зиновьев, — добавлял он, — но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооружённо­го восстания в настоящий момент было бы недопустимым, ги­бельным для революции шагом». Ленин назвал эту публикацию «изменой». Однако дальнейшее бурное развитие событий ото­двинуло эти обвинения на второй план.

Л. Каменев.

Г. Зиновьев.

223

 

 

Л. Троцкий.

Военный патруль у Гостиного двора. Петроград. 1917 г.

НАЧАЛО ВОССТАНИЯ

Через несколько дней после решения большевиков о восстании, 1б октября, Петросовет создал Военно-революционный коми­тет, в который вошли левые эсеры и большевики. Этот комитет стал вполне легальным штабом готовящегося восстания. Основ­ной силой восстания выступила Красная гвардия — тоже впол­не легальное войско Петросовета численностью около 20 тыс. солдат.

Само восстание в Петрограде началось в ночь на 25 октяб­ря. Правительство неожиданно выяснило, что в городе совсем нет верных ему войск. В поддержке отказали даже казаки. Толь­ко юнкера ещё сохраняли верность правительству. Узнав о та­ком положении дел, А. Керенский утром 25 октября покинул сто­лицу — отправился за подкреплением.

Тем временем восстание в Петрограде развивалось. Прав­да, воевать не хотелось никому. Отряды Красной гвардии посте­пенно мирно занимали мосты, вокзалы, другие важные точки го­рода. Всё это происходило почти без единого выстрела. Кое-где юнкера возвращались и прогоняли красногвардейцев — тоже бескровно. Однако шаг за шагом, «ползучим путём» власть в го­роде менялась.

Во время переворота Петроград продолжал жить своей обычной мирной жизнью. Шли уроки в школах, работали фаб­рики, магазины и рестораны. По городу продолжали спокойно ходить ярко освещённые трамваи. Давали представления теат­ры. Публика гуляла по Невскому и толпилась возле электриче­ских вывесок кинематографов.

Л. Троцкий писал о спокойствии, царившем в городе 25 ок­тября: «Буржуазные классы ждали баррикад, пламени пожаров, грабежей, потоков крови. На самом деле царила тишина, более страшная, чем все грохоты мира. Бесшумно передвигалась со­циальная почва, точно вращающаяся сцена... унося вчерашних господ в преисподнюю».

ВЗЯТИЕ ЗИМНЕГО ДВОРЦА

В ночь на 26 октября произошло взятие Зимнего дворца, где за­седало Временное правительство. В 21 час 45 минут раздался хо­лостой пушечный выстрел крейсера «Аврора». Вслед за этим по Зимнему стала стрелять артиллерия Петропавловской крепости, Из 35 снарядов во дворец попали только два, но без особых по­следствий.

Защищали Зимний несколько сот юнкеров и около 130 жен­щин из «батальона смерти». (Такие женские «батальоны смерти» были созданы летом, главным образом для того, чтобы присты­дить мужчин, не желавших воевать.)

Как и в начале восстания, никто не хотел сражаться. Поэто­му «штурм Зимнего» происходил необычно. Задние двери двор­ца не охранялись, и через них свободно проходили повстанцы.

224

 

 

Служители Зимнего дворца пытаются остановить красногвардейцев (в ночь на 26 октября 1917 г.).

Остановить их пытались только швейцары и служители в пыш­ных ливреях, по привычке восклицавшие: «Нельзя! Нельзя!». Пов­станцы входили в здание и... сдавались юнкерам. К двум часам ночи таких пленников было уже около 400 — почти столько же, сколько и юнкеров. Один из них рассказывал Джону Риду: «На верхней площадке юнкера задерживали всех и отнимали вин­товки. Но наши ребята всё подходили да подходили, пока нас не стало больше. Тогда мы кинулись на юнкеров и отобрали вин­товки у них...».

Министр юстиции Павел Малянтович вспоминал о послед­них минутах Временного правительства: «Вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться, и в его звуках сразу зазвучало что-то особенное — что-то окончательное. Дверь распахнулась... Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырёк, лицо взволнованное, но решительное:

— Как прикажете, Временное правительство? Защищаться до последнего человека? Мы готовы, если прикажет Временное правительство.

— Этого не надо! Это бесцельно! Это же ясно! Не надо кро­ви! Надо сдаваться! — закричали мы все, не сговариваясь, а толь­ко переглядываясь и встречая друг у друга одно

и то же чувство и решение в глазах.

Вся сцена длилась, я думаю, не больше мину­ты. Шум у нашей двери. Она распахнулась — и в комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам вол­ной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату и, как вода, раз­лилась сразу по всем углам и заполнила комнату.

— Временное правительство здесь, — ска­зал Коновалов, продолжая сидеть. — Что вам угодно?

— Объявляю всем вам, членам Временного правительства, что вы арестованы. Я предста­витель Военно-революционного комитета Ан­тонов».

Крейсер «Аврора». 1917 г.

225

 

 

Проверка мандатов при входе в Смольный. Петроград. 1917 г.

А. Самохвалов. «Появление В. И. Ленина на II Всероссийском съезде Советов». 1940 г.

В 2 часа 30 минут ночи арестованных министров от­правили в Петропавловскую крепость. Толпа солдат была не прочь учинить над ними само­суд, но от расправы их защитил Антонов-Овсеенко.

Взятие Зимнего прошло почти бескровно. Со стороны на­падавших погибло шесть чело­век. Со стороны защитников -ни одного. В штабе восстания в Смольном радовались лёгкой и бескровной победе. В. Ленин на это заметил: «Не радуйтесь, будет ещё очень много крови. У кого нервы слабые, пусть лучше сей­час уходит из ЦК».

II СЪЕЗД СОВЕТОВ

За несколько часов до взятия Зимнего открылся II съезд Со­ветов рабочих и солдатских депутатов. Большинство деле­гатов съезда составляли боль­шевики (338 из 648) и сочувст­вующие им.

Начало съезда проходило под непрерывный гром пушек, обстреливавших Зимний дво­рец. Открыл съезд меньшевик Фёдор Дан. Как вспоминал оче­видец событий Джон Рид, Дан печально произнёс: «Власть в наших руках...».

«Он остановился на мгно­вение и тихо продолжал: „...Я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши пар­тийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возло­женный на них ЦИК..."».

Меньшевик Юлий Мартов предложил создать правитель­ство из всех социалистических

226

Комната, где было арестовано Временное правительство. (Малая столовая. Зимний дворец.)

 

 

 

партий. Это предложение было поставлено на голосование и единогласно принято под громкие аплодисменты.

Но вслед за этим представители меньшевиков и эсеров за­явили, что протестуют против захвата власти большевиками за спиной других социалистических партий. Из-за этого они не мо­гут оставаться на съезде и покидают его. Часть меньшевиков и эсеров — около полусотни — поднялась с мест и стала выходить из зала. В зале разыгралась настоящая буря возмущения и протес­та. «Дезертиры! Идите к Корнилову!» — раздавалось им вслед. Как | вспоминал большевик Александр Спундэ, «было внутренне тяжело видеть, что люди, бывшие ещё недавно нашими товарищами в борьбе с царизмом, уходят из блещущего огнями Смольного в темный, скупо освещенный город». Лев Троцкий под аплодисменты зала заявил: «Восстание народных масс не нуждается в оправдании. Тем, кто отсюда ушёл, мы должны сказать: „Вы — жалкие единицы, вы банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории!"».

В пять часов утра съезд (при двух голосах против и две­надцати воздержавшихся) принял обращение, в котором гово­рилось, что «съезд берёт власть в свои руки».

ПЕРВЫЕ ДЕКРЕТЫ

Своим первым постановлением после взятия власти Второй съезд отменил смертную казнь на фронте. Тем самым смертная казнь в России окончательно упразднялась (в тылу она была от­менена ещё раньше).

Вечером 26 октября съезд принял Декрет о мире. В нём всем воюющим странам предлагалось заключить немедленное переми­рие и начать переговоры о всеобщем «справедливом мире» (см. ст «Россия в Первой мировой войне»). Джон Рид вспоминал об этом: «Один из делегатов попробовал было поднять руку против, но во­круг него разразился такой взрыв негодования, что он поспешно опустил руку... Принято единогласно. „Конец войне! Конец вой­не!" — радостно улыбаясь, говорил мой сосед, молодой рабочий».

Листовка ВРК. 25 октября 1917 г.

Демонстрация в поддержку Советской власти. Петроград. 17 декабря 1917 г.

Группа красногвардейцев. Петроград. 1917 г.

228

 

 

 

Вслед за этим съезд (при одном голосе против и восьми воз­державшихся) принял Декрет о земле. Ничего общего с земель­ной программой большевиков декрет не имел. Зато он отражал программу эсеров и требования самих крестьян.

В. Ленин сказал об этом: «Здесь раздаются голоса, что декрет составлен социалистами-революционерами. Пусть так. Не всё ли равно, кем он составлен, но, как демократическое правительство, мы не можем обойти постановление народных низов, хотя бы мы с ним были не согласны». Как писал Д. Рид, после принятия декре­та «крестьянские делегаты были в неистовом восторге».

СОВНАРКОМ

После Октября возник вопрос, как назвать новое правительст­во: «Совет министров» или «Временное правительство»? Л. Троц­кий предложил — «Совет народных комиссаров» (Совнарком). В. Ленин сразу подхватил: «Это пахнет революцией!».

В ночь на 27 октября съезд Советов утвердил состав перво­го советского правительства. В него вошли только большевики — 15 человек во главе с Лениным.

Борьба вокруг партийного состава правительства кипела ещё около полутора месяцев. Левые эсеры добивались создания правительства из всех социалистов: меньшевиков, эсеров и т. д. Их поддержал и ряд видных большевиков — Каменев, Зиновьев, пять наркомов (Алексей Рыков, Александр Шляпников и др.). 4 ноября в знак поддержки этого требования почти все они вы­шли из состава ЦК и правительства.

«Бегство кучки трусов вызвало ликование врагов» — так позднее говорилось об этом в сталинском «Кратком курсе исто­рии ВКП(б)».

Только 10 декабря левые эсеры согласились войти в Сов­нарком без других социалистов. Они получили семь портфелей, в том числе наркомов земледелия и юстиции.

Теперь советское правительство стало двухпартийным.

ПЕЧАТЬ ПОСЛЕ ОКТЯБРЯ

Уже на следующий день после своей победы большевики закры­ли ряд газет — от «Биржевых ведомостей» и кадетской «Речи» до социалистического «Дня». В Декрете о печати говорилось, что печать — не менее опасное оружие в руках врага, «чем бомбы и пулемёты». «Как только новый порядок упрочится, — обещал дек­рет, — всякие административные воздействия на печать будут прекращены».

Против ограничений свободы печати горячо возражали ле­вые эсеры и часть большевиков. Левый эсер Прош Прошьян го­ворил, что это «яркое выражение системы политического тер­рора и разжигания гражданской войны».

Почти все закрытые издания продолжали выходить, только слегка изменив названия. «День», например, после одного запрета превратился в «Ночь», а после другого выходил даже под названием

Демонстрация на Марсовом поле. Петроград. 17 декабря 1917 г.

ОБСТРЕЛ КРЕМЛЯ

Во время боёв в Москве красногвар­дейцы начали обстреливать Кремль из орудий, чтобы отбить его у юнкеров.

Народный комиссар просвещения Ана­толий Луначарский, узнав об обстреле Кремля, 2 ноября подал в отставку. В заявлении для печати он писал: «Со­бор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль бомбарди­руется. Жертв тысячи. Борьба ожесто­чается до звериной злобы. Куда идти дальше? Вынести этого я не могу. Ос­тановить этот ужас я бессилен. Вот почему я выхожу в отставку из Совета Народных Комиссаров».

В результате обстрела были сильно по­вреждены кремлёвские башни и храмы. Писатель Герберт Уэллс, посетивший Россию в 1920 г., замечал: «Один из ку­полов нелепого собора Василия Блажен­ного, что стоит у самых ворот Кремля, разворочен снарядом и до сих пор не восстановлен». Снаряд заставил замол­чать Кремлёвские куранты. В их цифер­блате осталась большая пробоина.

В августе 1918 г. главные часы россий­ского государства пошли вновь. Теперь вместо «Коль славен» они играли «Ин­тернационал» и «Вы жертвою пали». Позднее, при Сталине, эта музыка сно­ва сменилась на патриотическую.

229

 

 

Восставшие в Петрограде, захватившие

броневик войск Временного

правительства. Октябрь 1917 г.

«В глухую ночь». До середины 1918 г. газеты эсеров и меньшеви­ков продолжали выходить более или менее свободно.

«ТРИУМФАЛЬНОЕ ШЕСТВИЕ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ»

Общество достаточно спокойно отнеслось к Октябрю. Казалось, всего лишь одна временная власть сменила другую. Да и само правительство называло себя «временным» до созыва Учреди­тельного собрания. Кроме того, крестьяне с огромным сочувст­вием отнеслись к Декрету о земле, который наконец осуществил

их вековую мечту. Солдаты, ус­тавшие от трёхлетней войны, надеялись на скорый мир.

В 80 из 100 крупных горо­дов власть перешла к Советам совершенно мирно. Но кое-где возникли столкновения. В Мо­скве с 28 октября по 3 ноября разыгралась настоящая война. Против большевиков сража­лись юнкера, студенты. Всего в уличных боях погибло около тысячи человек. 3 ноября про­тивники большевиков капиту­лировали. Как замечал Павел Милюков, победой большеви­ков в Москве «решился вопрос о их победе в России».

500 убитых большевиков торжественно похоронили на Красной площади. Развевались красные и анархистские чёр­ные флаги. Д. Рид вспоминал; «За гробами шли женщины -молодые, убитые горем, или морщинистые старухи, кричав­шие нечеловеческим криком. Многие из них бросались в мо­гилу вслед за своими сыновьями и мужьями и страшно вскрики­вали, когда жалостливые руки удерживали их. Так любят друг друга бедняки...».

В течение октября — де­кабря 1917 г. власть Советов распространилась по всей стране. Владимир Ленин на­звал период до весны 1918 г. временем «триумфального ше­ствия Советской власти».

230