Однако так или иначе, Прогрессивный блок боролся с вла­стью и тем самым не только тушил, но и разжигал революцию. В феврале 1917 г. она всё-таки разразилась. И в апреле В. Шуль­гин признавал: «Даже не желая того, мы революцию творили. Нам от этой революции не отречься, мы с ней связались и не­сём за это моральную ответственность...».

В ДНИ ФЕВРАЛЯ

27 февраля 1917 г. в Таврический дворец, где заседала Дума, хлы­нула революционная толпа. Для В. Шульгина это событие стало настоящим символом Февраля.

Свои чувства он передал в знаменитых строках: «Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди... Живым, вязким человеческим повидлом они залили растерянный Таврический дворец. С первого же мгновения этого потопа отвращение за­лило мою душу. Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческо­го водопровода бросала в Думу всё новые и новые лица... Но сколько их ни было — у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное... Боже, как это было гад­ко! Так гадко, что, стиснув зубы, я чувствовал в себе одно тоскую­щее, бессильное и потому ещё более злобное бешенство... Пуле-

ШУЛЬГИН И ОТРЕЧЕНИЕ НИКОЛАЯ II И МИХАИЛА

2 марта 1917 г. вместе с А. Гучковым В. Шульгин отправился в Псков, где на­ходился Николай II. Василий Виталье­вич вспоминал, что перед встречей с ца­рём его мучила «глупая мысль»: нелов­ко было появляться перед государем не во фраке, а в пиджаке и к тому же в неотглаженном воротничке. Кроме того, он уже четыре дня не мог побрить­ся и, по его собственным словам, имел «лицо каторжника, выпущенного из только что сожжённых тюрем». Так В. Шульгин принял отречение Николая (см. ст. «Февральская революция»).

Вернувшись на следующий день в Пет­роград, он первый прямо на вокзале прочитал войскам и толпе текст отре­чения. Сам В. Шульгин так описывал эту сцену: «Стало так тихо, как, кажется, никогда ещё... Слова падали... И сами по себе они были — как это сказать? — вековым волнением волнующие... А тут... Перед строем, перед этой толпой, испуганной, благоговейно затихшей, они звучали неповторяемо... Я поднял глаза от бумаги. И увидел, как дрогну­ли штыки, как будто ветер дохнул по ко­лосьям... Прямо против меня молодой солдат плакал. Слёзы двумя струйками бежали по румяным щекам...».

В. Шульгин обратился к народу: «Вы слышали слова государя? Последние слова императора Николая Второго? Он подал пример нам всем, как нужно уметь забывать себя для России... Как быть едиными? Только один путь — всем собраться вокруг нового царя. Государю императору Михаилу Второ­му провозглашаю — „ура!"». И в ответ над толпой раздалось горячее и взвол­нованное „ура!". «И показалось мне на одно мгновение, — добавлял Шуль­гин, — что монархия спасена...»

Но в тот же день ему пришлось присут­ствовать при отречении Михаила. «Ве­ликий князь внушал мне личную симпа­тию, — замечал В. Шульгин. — Он был хрупкий, нежный, рождённый не для таких ужасных минут, но он был ис­кренний и человечный. На нём совсем не было маски. И мне думалось: „Каким хорошим конституционным монархом он был бы...". Увы... В соседней комна­те писали отречение династии».

219

ШУЛЬГИН О «ТИХОМ ПОГРОМЕ»

В октябре 1919 г. Добровольческая армия, незадолго до того выбитая из Киева, во второй раз вошла в город. После этого в Киеве вспыхнули еврей­ские погромы, названные «тихими». По словам В. Шульгина, погромщики «не убивали, но грабили; вероятно, изде­вались».

«По злой иронии судьбы, — замечал он, — этот тихий погром был как раз оглушительный». 8 (21) октября 1919 г. в своей нашумевшей статье «Пытка страхом», опубликованной в газете «Киевлянин», В. Шульгин дал яркую картину «тихого погрома»: