Свадьба состоялась в любимом Петром Петербурге-Парадизе, а не в ненавистной Москве, где всё ему на­поминало о прошлом. После венчания молодые отправились во дворец князя Александра Даниловича Меншикова, а оттуда — в только что отстроенный Зимний дворец на Адмиралтейском острове.

Пиршественная зала поражала своим пышным убранством. Её стены были затянуты «полотняными шпалерами» — полотнищами, расписанными красками, с аппликациями. Плафон — украшенный живописью потолок — представлял собой небо с облаками, гонимыми ветром. В центре находились два балдахина алого цвета, на внутренней стороне которых были растительные орнаменты. Между ними висело пани­кадило — люстра, сделанная руками самого Петра из чёрного дерева и слоновой кости. Он изготавливал паникадило в течение двух недель.

На свадебном пире, длившемся 5 часов, присут­ствовало более 160 человек, не считая шаферов (участ­ников свадебного обряда), музыкантов и певчих. Треть гостей составляли иностранцы, находившиеся в то время в Петербурге. Один из них рассказывал, что «общество было блистательное, вино прекрасное, венгерское, и — что особенно было приятно — гостей не принуждали пить его в чрезмерном количестве».

После обеде начались танцы, длившиеся до 10 часов вечера. Открыла танцы сама Екатерина в паре с князем Меншиковым. «В начале 11 часа, — как сооб­щал очевидец, — пущали ракеты, и бросали бомбы, и план был зажжён, на котором была выкладена фити­лями литера латинская: „Виват"».

На следующий день праздник продолжился. Гости съехались в Зимний дворец, где на торжественно на­крытых столах их ожидало угощение — разнообразные конфеты и фрукты. После застолья вновь были танцы, длившиеся до полуночи. Третий день торжеств озна­меновался закладкой в Адмиралтействе 60-пушечного корабля, названного в честь Екатерины. Событие это отмечалось обедом и танцами в доме генерал-губерна­тора Петербурга Меншикова. На четвёртый день веселились в доме царицы Прасковьи Фёдоровны (вдовы царя Ивана V), посажёной матери молодых. На этом торжества, длившиеся четыре дня, окончились.

497

состояние крайнего гнева и часто «вколачивал» истину сенаторам и ге­нералам своими огромными кулаками или посохом. Правда, царь был отходчив и через несколько минут уже мог хохотать над удачной шуткой провинившегося. Однако в иные моменты злость, досада и вечная спешка мешали Петру как следует разобраться в деле. Так, например, он поверил ложному обвинению, выдвинутому против одного из наиболее верных его соратников — Василия Никитича Татищева. В результате тот несколько лет провёл под следствием и лишился высокой должности управляющего казённой про­мышленностью на Урале.

Медаль за победу в морском сражении при Гангуте. 1714 г.

играли в шахматы и танцевали. Царь даже не имел собственных выездных экипажей: если требо­валось организовать торжественный выезд авгу­стейшей четы, он заимствовал коляску у извест­ных придворных щёголей — Меншикова или Ягужинского.

До конца дней своих Петру приходилось заниматься самообразованием; новые политиче­ские и военные задачи заставляли его постоянно искать учителей за пределами России. После поражения под Нарвой в 1700 г., когда русская армия лишилась всей артиллерии, Пётр не потерял присутствия духа и сказал Меншикову: «Вот Карл XII — достойный учитель; без него я остался бы плохим работником в делах ратных». В память «Нарвской конфузии» была отлита специальная медаль с девизом: «Учителю — от достойного ученика». Царь собирался вручить её шведскому королю после того, как одержит над ним победу. По окончании Полтавского сражения, несмотря на то что Карлу и Мазепе удалось бежать в Турцию, Пётр устроил пир, на котором поднял тост в честь «учителей-шведов». Присутствовавший на торжестве пленный военачаль­ник Реншильд заметил: «Хо­рошо же отблагодарили вы своих учителей!»

Пётр I обладал выдающимся дипломатическим талантом. Он искусно владел всеми классиче­скими приёмами европейской политики, которые в нужный момент легко «забывал», вдруг перевоплощаясь в загадочного восточного царя. Он мог неожи­данно поцеловать в лоб ошелом­лённого собеседника, любил ис­пользовать в своей речи на­родные прибаутки, ставя в тупик переводчиков, или же внезапно прекращал аудиенцию, сослав­шись на то, что его ожидает... жена. Внешне искренний и доброжелательный, русский царь, по мнению европейских диплома­тов, никогда не раскрывал своих истинных наме­рений и потому неизменно добивался желаемого. Пётр никогда не преувеличивал своих полко­водческих способностей. После Нарвы он пред­почитал командовать лишь своим Преображен­ским полком, а армию доверил профессиональным полководцам. В совершенстве зная основы ко­раблевождения, царь не брал на себя командование всей эскадрой, поручая это Апраксину, Голицыну и даже Меншикову. Страха в бою он никогда не показывал. В решающий момент Полтавского сражения 1709 г. царь лично повёл в атаку свежие силы. Когда адмирал Крюйс во время похода на Гельсингфорс в 1713 г. упрашивал Петра I сойти

Разгром Булавинского восстания.

на берег ввиду опасности встретить шведский флот, царь с улыбкой от­ветил: «Бояться пульки — не идти в солдаты», — и остался на флагманском корабле. На упрёк Меншикова, заметившего, что царь не бережёт себя, лично спасая тонущих в ледяной воде во время наводнения в Петербурге, он сказал: «За моё Отечество и людей жизни своей не жалел и не жалею».

* * *

В российской истории трудно найти деятеля, равного Петру I по масштабам интересов и умению видеть главное в решаемой проблеме. Сотканный из противоречий, император был под стать своей огромной державе, напоминающей гигантский корабль, который он выводил из тихой гавани в Мировой океан, расталкивая тину и обрубая наросты на бортах и днище.