не пожелало ни в чём вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Опыт времён для нас не су­ществует. Века и поколения протекли для нас бесплодно... Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чём не содействовали движе­нию вперёд человеческого разума, а всё, что досталось нам от этого дви­жения, мы исказили...».

Сам Чаадаев относился к созда­нию «Философических писем» как к важнейшему труду своей жизни: он высказал всё, над чем столько раз­мышлял и что хотел высказать.

Летом 1831 г. Чаадаев появился в московском Английском клубе: пе­риод его затворничества окончился. Пётр Яковлевич начал проповедо­вать свои воззрения. С этого време­ни он — желанный гость московских салонов и гостиных, хозяин скром­ного кабинета в доме на Новой Бас­манной, открытого для всех по по­недельникам с часу до четырёх. К «басманному философу» с охотой приходили и аристократические тузы, и западники, и славянофилы, и все известные иностранцы, посещав­шие Москву в 30—40-х гг. XIX в. «Его разговор и даже одно его присут­ствие действовали на других, как

Предписание министра просвещения

С. С. Уварова, запрещающее публиковать

печатные отзывы на первое

«Философическое письмо».

375

Могила П. Я. Чаадаева

в Донском монастыре.

Москва.

действует шпора на благородную ло­шадь, — писал М. И. Жихарев. — При нём как-то нельзя, неловко было от­даваться ежедневной пошлости».

Публикация первого «Филосо­фического письма» в журнале «Теле­скоп» в октябре 1836 г. вызвала в об­ществе громкий резонанс: целый месяц в Москве и Петербурге спори­ли, высказываясь «за» и «против» Ча­адаева и с нетерпением болельщиков ждали, как отреагируют власти. Вы­сочайшим повелением философа объявили сумасшедшим, ему запре­тили публиковать свои произведе­ния, а его бумаги конфисковали. Припомнили, что психическим рас­стройством страдал дед Чаадаева. Между тем письмо стало известно широким общественным кругам и послужило сильнейшим толчком к формированию важнейших идей славянофилов и западников.

Сам П. Я. Чаадаев к 1836 г. уже пересмотрел свои взгляды: при тех же религиозно-философских по­строениях он делал иной вывод о характере и назначении России. По-прежнему исходя из того, что прошлое России равно нулю, он предсказывал ей великое будущее: оторванность от культурных тра­диций Запада позволяет учиться на

чужих ошибках, отбирать и претво­рять в жизнь лучшие западные идеи, принципы и установления, «Мы пойдём вперёд, и пойдём скорее других, потому что пришли позднее их, потому что мы имеем весь их опыт и весь труд веков, предшество­вавших нам», — писал Пётр Яковле­вич в новом сочинении — «Аполо­гии сумасшедшего». Россия должна понять своё предназначение на земле: «решить большую часть про­блем социального порядка, завер­шить большую часть идей, возник­ших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество...».

Нашумевшая история с публи­кацией «Философического письма» была последним внешним событием жизни Чаадаева. Как писал Гершензон, последующие «двадцать лет он про­жил жизнью мудрых, жизнью Канта и Шопенгауэра, в размеренном кругу однообразных интересов, привычек и дел». Всё те же ежедневные посещения Английского клуба, обеды в рестора­не Шевалье, споры в салонах Свербеевых, Елагиной, Орловой... Высо­кий, стройный до худобы, изящный в одежде и манерах, лысый и безусый, словно в противоположность косма­тым и бородатым славянофилам, Ча­адаев одновременно вызывал и уваже­ние как носитель духовной мощи и неприязнь своей вечной, непредска­зуемой оппозицией общественному мнению. Так, он выступил против еди­нодушной хулы гоголевской книги «Выбранные места из переписки с друзьями», проигнорировал торжест­ва по поводу возвращения в Москву защитников Севастополя, а в начав­шуюся эпоху «оттепели» 50—60-х гг. XIX в. скептически отзывался об Алек­сандре II: «Просто страшно за Россию. Это тупое выражение, эти оловянные глаза». Когда смерть была уже близка, Чаадаев объявил, что задумал написать сочинение, «в котором докажет необходимость сохранения в России крепостного права».

Хоронили Чаадаева на Пасхаль­ной неделе в Донском монастыре, и над могилой христианского филосо­фа священник произнёс: «Умерший во Христе брат! Христос воскресе!».

376