Во-первых, творцы реформы не верили в то, что крестьяне начнут отказываться от земельных наделов: вне земли, вне собственной усадьбы они себя не мыслили. Количество же городов с их более привлекательным укладом жизни тогда было не очень велико — страна оставалась преиму­щественно крестьянской. Во-вторых, крестьянин получил лишь формаль­ную свободу: он «принадлежал» об­щине, и все вопросы, связанные с предоставлением земельных наде­лов, государство решало с ней, а не с отдельным хозяином. Уход из общины означал потерю земли. Да и само понятие индивидуальной, «частной» свободы было для кресть­янского сознания непривычным, чуждым. В-третьих, отказаться от по­левого надела крестьянин не мог, так как усадебная земля не обеспечива­ла потребностей его семьи. В таких условиях крестьянин не видел дру­гой возможности, кроме выкупа по­левого надела. Но в не менее жёсткие условия попал и помещик. Он имел право не продавать землю крестья­нам. Но воспользоваться этим пра­вом ему было невыгодно: выделен­ная крестьянам земля закреплялась за ними навсегда, их обязанности по отношению к помещику строго рег­ламентировались законом и не мог­ли удовлетворить его потребностей в деньгах. Поэтому помещику ниче­го не оставалось, как продать свою землю, а не оставаться вечно её не­полным собственником. Таким обра­зом, и помещики, и крестьяне могли поступать в основном так, как пла­нировали Редакционные комиссии: первые были вынуждены землю про­давать, а вторые — покупать её. Это создавало необходимое напряжение, пускавшее в ход механизм реформы. Расчёты реформаторов оправ­дали себя: через 20 лет после вступ­ления в силу Манифеста 1861 г. большинство крестьян внутренних губерний перешли на выкуп или уже выкупили усадебную и надель­ную землю. К 1881 г. на положении

Сельский сход. Фотография конца XIX — начала XX в.

457

АЛЕКСАНДРОВ ДЕНЬ

В тот год последний день Масленицы вы­дался в обеих столицах солнечным и хо­лодным. С самого утра в воздухе была разлита тревога. Петербургский гене­рал-губернатор П. Н. Игнатьев разо­слал экстренные инструкции в полицей­ские части города. Полкам было велено никуда не отлучаться и быть наготове. Городовых вооружили револьверами. В Москве пешие и конные патрули с заря­женными ружьями постоянно курсиро­вали по городу и даже заглядывали в трактиры. Чего же опасались власти? Нашествия неприятеля? Бунта? Эпиде­мии? Совсем нет. На тот день, 5 марта 1861 г., было назначено обнародование воли — Манифеста и Положения об от­мене крепостного права в России.

Подписанные государем 19 фев­раля 1861 г. Положение и Манифест об отмене крепостного права печата­лись в строжайшей секретности. За разглашение тайны типографским ра­бочим грозило серьёзное наказание. Слухи, всё же проникавшие в народ, неминуемо искажали суть дела, усили­вали напряжение и беспокойство в обществе. Шеф жандармов князь В. А. Долгоруков со свойственной его учреждению бдительностью запугивал царя и предрекал революцию, называя попеременно различные её причины — то недовольство дворян, то непонима­ние и «буйство» крестьян.

При всей тщательности и осторож­ности подготовки время для обнародо­вания царских указов было выбрано поразительно неудачно. Ведь на 5 мар­та в тот год пришлось Прощёное воскре­сенье — последний день Масленицы, по традиции хмельно и буйно празднуемой в народе. В сочетании с полицейскими приготовлениями (многие современни­ки расценили их как расчётливую про­вокацию противников реформы) это могло привести к самым плачевным по­следствиям. Однако, как бы то ни было, люди встретили объявление воли спо­койно и с достоинством.