«История Российская» не при­обрела популярности у современ­ников: труд был написан очень тяжёлым языком и пересыпан нра­воучительными отступлениями. Не вызвало исследование одобрения и со стороны Екатерины II, которая сама работала над многотомными «записками касательно российской истории». Карьера Щербатова за­медлилась. В 1777 г. он был «обой­дён» давно ожидаемым чином тай­ного советника и в составленной по этому поводу записке «О себе» с горечью писал: «Ко мне благоволе­ние — другим чины». Впоследствии инцидент был исчерпан: в 1778 г, князь стал тайным советником и президентом Камер-коллегии (т. е. министром финансов) и награждён орденом Святой Анны, а в следую­щем году — назначен сенатором.

В 1788 г. князь вышел в отстав­ку. Однако досуг отставного чинов­ника был заполнен работой. Щер-

Титульный лист

«Истории

Российской»

М. М. Шербатова.

Том 5. 1789 г.

224

батов много размышляет и пишет. Именно в последние десять лет жиз­ни он создаёт свои основные публи­цистические работы: «Рассмотрение о пороках и самовластии Петра Ве­ликого», «Размышления о дворян­стве», «Примечания верного сына Отечества на дворянские права», «Размышления о законодательст­ве вообще», «Путешествие в землю Офирскую» и, наконец, потаённую историю своего времени — «О по­вреждении нравов в России».

Прежде всего он обращается к переломному времени в истории страны — к царствованию Петра I. Отдавая должное великому реформа­тору, Щербатов, безусловно, одобрял его налоговую систему, новые госу­дарственные учреждения, искреннее стремление к благу отечества. Но он не мог примириться с падением роли знати, с выдвижением безродной бю­рократии, «когда стали почтенными не роды, а чины, заслуги и выслуги». Смущал его и нравственный облик царя, который «уподлял себя» распут­ством, произволом и собственноруч­ным «биением окружающих его». И всё же как беспристрастный историк, Щербатов не смог сурово осудить Петра — князь полагал, что «нужда за­ставила его быть деспотом, но в серд­це он имел расположение... взаимственных обязательств государя с подданными». Задавался историк и не­обычным для его современников во­просом: «Во сколько лет могла Россия сама собою без самовластия Петра Ве­ликого дойти до того состояния, в ка­ком она ныне есть в рассуждении просвещения и славы?». По весьма произвольным расчётам самого авто­ра, для этого понадобилось бы боль­ше 100 лет...

За недоумением историка XVIII в. стоит весьма серьёзная про­блема цены реформ Петра I, когда страна совершила громадный скачок в своём экономическом развитии — но путём усиления крепостничества. Укрепление государства означало подчинение ему общества и ликви­дацию любых «противовесов» неог­раниченной власти монарха. Щерба­тов считал, что отмена местничества и старых традиций дворянской службы, «не заменённых никаким пра­вом», ставила даже самых знатных в прямую зависимость от воли началь­ника, а всех вместе — от произвола самодержца. А «отнятие власти» у церкви означало умаление веры «к божественному закону». Создание жёсткой чиновной иерархии при­вело к тому, что «начали люди наи­более привязываться к государю и к вельможам, яко ко источникам бо­гатства и награждения». Исчезла «гру­бость нравов, по оставленное ею место лестью и самством (эгоиз­мом. — Прим. ред.) наполнилось».

Щербатов пытался оправдать самого императора, но его преем­ников уже не щадил. В его памфле­те «О повреждении нравов в Рос­сии» перед читателями проходит не только галерея временщиков — чес­толюбцев и расточителей, но и сами ничтожные наследники Петра: «слабая и роскошная Екатерина I, жестокая Анна Иоанновна, невеже­ственная и ленивая Елизавета» и, наконец, «сама лицемерная, славо­любивая и пышная Екатерина II», которая «не токмо примерами сво­ими, но и самым ободрением поро­ков является». Критика князя-исто­рика зла и язвительна, но выхода он не видит — «токмо должно просить Бога, чтоб лутчим царствованием сие зло истреблено было...».