Когда же враг был изгнан, Алек­сандр не пожелал закончить войну. «Или он, или я — вместе мы не мо­жем царствовать», — заявил импера­тор, и вовсе не из простого тщесла­вия. Александр, должно быть, лучше других понял Наполеона и знал, что тот никогда не смирится с пораже­нием. Александр стал душой новой антинаполеоновской коалиции. Не будет преувеличением сказать, что прежде всего воля и твёрдость рос­сийского императора побудили пра­вителя Пруссии и Австрии при­мкнуть к России и вести войну с Францией до победного конца. В «битве народов» под Лейпцигом осенью 1813 г. Александр сумел от­странить от дел официального союз­ного главнокомандующего — не­решительного австрийского князя Шварценберга, доверив всё руко­водство войсками испытанному полководцу М. Б. Барклаю-де-Толли. Сражение под Лейпцигом сломило Наполеона. Александр преодолел со­мнения своих союзников и настоял в конце 1813 г. на переходе войск коалиции через Рейн. Весной 1814 г. именно он добился того, чтобы со­юзные армии двинулись к Парижу. Наполеон был повержен.

На Венском конгрессе держав-победительниц Александр I стал од-

250

ним из главных творцов нового по­рядка в Европе. По его инициативе была подписана декларация о Свя­щенном союзе монархов Европы, главной целью которой было не до­пустить впредь кровавых потрясений, подобных Французской революции и войнам Наполеона. Надежды на спо­койствие народов Александр связывал отнюдь не с реставрацией старых ди­настий на престолах, а с установлени­ем прочной и нерушимой законности во всей Европе. По его настоянию Бурбонов восстановили на француз­ском престоле только после принятия Людовиком XVIII конституционной хартии.

Священный союз, который стал впоследствии синонимом реакции, при своём зарождении в помыслах императора был, напротив, оплотом европейской свободы. На деле всё вышло иначе. В 1815 г. Александр был ещё убеждённым либералом, свободолюбцем. Доверенный совет­ник Новосильцев по требованию го­сударя составлял для всей России Уставную грамоту, т. е. разрабатывал конституционный проект Сперан­ского. Но либерализм нередко попа­дает между молотом и наковальней истории. Реакция монархической Европы, восторжествовавшей над Наполеоном, в то время стала нако­вальней, а молотом — революция. «Либерализм Александра оказался... простым стеклом, которое и раздро­билось мгновенно при первом же ударе молота, даже не очень тяжёло­го», — писал биограф царя Г. Чулков.

После 1820 г. Александр уступил ведущую роль в Священном союзе канцлеру Австрийской империи Меттерниху, и сам Союз превратился в союз монархов, деятельность которо­го была направлена против револю­ционных устремлений в Европе.

И во внешней политике импе­ратор Александр I пережил утрату иллюзий. Ещё один надлом.

«ПОХОЛОДАНИЕ»

В Париже, незадолго до возвращения в Россию, император во всеус­лышание заявил: «С Божьей помощью крепостное право будет унич­тожено ещё в моё царствование». 1815 год не 1801-й, теперь слова царя упали на благодатную почву. В 1801 г. его понимали совсем не многие, ныне готовых поддержать Александра отнюдь не мало... Война 1812 года и Заграничный поход не прошли бесследно для русских дво­рян-офицеров. «За военных два года каждый из нас сколько-нибудь вы­рос», — писал Иван Якушкин. И в своём взрослении, не замеченном императором, дворянская молодёжь устремилась к свободомыслию, са­мим же царём в начале правления посеянному. Декабрист Александр Бестужев позже напишет: «Все гово­рили, что думали, и все по многому хорошему ждали ещё лучшего». «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву всё, даже самую жизнь, ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма», — свидетельство­вал ещё один из зачинателей рус­ского революционного движения Матвей Муравьёв-Апостол. Вспоми­ная 1812 г., ему вторил Александр Бестужев: «И тогда-то народ рус­ский впервые ощутил свою силу; тогда-то пробудилось во всех серд­цах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и на­родной. Вот начало свободомыслия в России».