Число смертных приговоров, по данным историка Роя Мед­ведева, выросло более чем в 300 раз: с 111б в 1936 г. до 353 680 — в 1937 г. Родственникам о расстреле сообщали в зашифрованной форме: «Десять лет отдалённых лагерей без права переписки». Пос­ле трёхсот лет забвения получила новую жизнь поговорка «Москва слезам не верит». Действительно, никакие просьбы родственников заключённых не могли изменить их судьбу.

Писатель Лев Разгон рассказывал: «Осенью и зимой трид­цать седьмого года в Москве открылось множество странных ма­газинов. Странных потому, что даже вывески на них — „Распро­дажа случайных вещей" — были написаны на полотне, наспех. Они были заполнены старой мебелью, потёртыми коврами, по­держанной или даже новой одеждой, разрозненными сервизами, предметами антиквариата, картинами». Сюда поступало имуще­ство арестованных.

В разгар арестов торжест­венно отпраздновали 20-летие создания ЧК. Выступая на юби­лейном собрании в Большом театре, А. Микоян воскликнул: «Славно поработал НКВД за это время!». Газета «Известия» писа­ла о его речи: «Товарищ Мико­ян приводит замечательный факт того, как в самых различ­ных уголках Советского Союза рабочие, колхозники, инжене­ры, взрослые и пионеры помо­гают НКВД распознавать врагов народа — подлых троцкистско-бухаринских фашистских шпи­онов. У нас каждый трудящий­ся — наркомвнуделец». Андрей Жданов замечал:«1937 год вой­дёт в историю как год разгрома врагов народа».

«Остерегись, Максим! Гляди, как бы и тебя не пришлось зачеркнуть!» Карикатура на М. Горького после его выступления в защиту эсеров («Рабочий». 1922 г.).

396

Ю. Узбяков.

«Язык мой — враг мой.

— Что, Иван Петрович, зубы?

— Хуже: душа болит. Завтра наш завод принимает секретный заказ — боюсь, как бы об этом не проболтаться». Рисунок, посвящённый «борьбе

за бдительность». («Крокодил». 1953 г.)

Большинство арестованных не понимали смысла происхо­дящего. Писательница Евгения Гинзбург вспоминала: «У многих были ещё иллюзии. Всё происходившее было слишком нелепо, чтобы длиться долго, думали многие».

«ДЕЛО ТУХАЧЕВСКОГО»

Лето 1937 г. началось на тревожной для Красной армии ноте. 1 июня печать сообщила о самоубийстве главы Политуправления РККА Яна Гамарника. Газеты писали, что он «запутался в своих связях с антисоветскими элементами». Климент Ворошилов на­звал его в приказе «предателем и трусом».

11 июня последовало ещё более поразительное сообщение. Несколько высших командиров Красной армии во главе с мар­шалом Михаилом Тухачевским оказались замешаны в «заговоре и измене». Уже около двух недель они были под арестом.

В тот же день состоялся закрытый суд. Неожиданное стече­ние обстоятельств соединило в зале суда 16 человек, считавших­ся «цветом и гордостью Красной армии». Но половина из них си­дела за судейским столом, половина — на скамье подсудимых. Судили маршала Михаила Тухачевского, командармов Иону

«ПРОЦЕСС ЭСЕРОВ» И СОЦИАЛИСТЫ

О предстоящем суде над эсерами со­ветские газеты объявили заранее, 28 февраля 1922 г.

Вскоре после этого, в апреле, в Берли­не открылось совещание трёх Интер­националов. Европейские социалисты горячо протестовали против процесса над эсерами. Под их давлением пред­ставители Коминтерна — Н. Бухарин и К. Радек — дали письменное завере­ние, что к подсудимым не применят смертную казнь.

В. Ленин осудил это обещание в статье под заголовком «Мы заплатили слиш­ком дорого». Формально обязательст­во не разорвали. Но суд позднее за­явил, что он им нисколько не связан.

Представители социалистов прибыли на процесс, чтобы выступить адвока­тами обвиняемых. В их числе были Эмиль Вандервельле и Теодор Либкнехт (брат погибшего Карла Либкнехта). На вокзале в Москве их встретила свистящая толпа с плакатами: «Адво­катам контрреволюции. Господин ми­нистр Вандервельде, когда Вы будете на скамье подсудимых Революционного Трибунала? Теодору Либкнехту — Каин, Каин! Где брат твой Карл?! Смерть убий­цам и предателям!».