21 ноября 1948 г. Еврейский антифашистский комитет закры­ли, а через год всех его членов арестовали. 8 мая 1952 г. над ними начался закрытый суд. Главным обвинением послужил их проект создания в Крыму еврейской автономии. 18 июля объявили при­говор: расстрел для 13 подсудимых. Казнь состоялась 12 августа. Среди расстрелянных были известный поэт Перец Маркиш, актёр Зускин, который после смерти Михоэлса руководил Еврейским те­атром. Театр закрыли ещё раньше «за нерентабельностью».

13 января 1953 г., в годовщину гибели С. Михоэлса, его имя вновь попало на страницы газет. Теперь о нём писали как о вдох­новителе «убийц в белых халатах», «известном еврейском нацио­налисте». Ходили слухи о готовящейся высылке всех евреев в

Л. Генч. «Точность клеветника.

— В Вашем заявлении не оказалось ни слова правды.

— А фамилии, имена?!» («Крокодил». 1953 г.)

ведка должна быть более гуманна в отношении заядлых агентов буржуа­зии, заклятых врагов рабочего класса и колхозников?

ЦК ВКП(б) считает, что метод физи­ческого воздействия должен обяза­тельно применяться и впредь в виде исключения в отношении явных и не­разоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесооб­разный метод».

Основным способом «физического воздействия» осталась порка резиной. В январе 1940 г., незадолго до рас­стрела, режиссёр Всеволод Мейер­хольд так описывал этот способ в пись­ме Вячеславу Молотову:

«Меня здесь били — больного 66-лет­него старика, клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и по спине; когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с боль­шой силой) и по местам от колен до верхних частей ног. И в следующие дни, когда эти места ног были залиты обильным внутренним кровоизлияни­ем, то по этим красно-сине-жёлтым кровоподтёкам снова били этим жгу­том, и боль была такая, что казалось, что на больные чувствительные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли)».

403

ПОДПИСЬ ПАСТЕРНАКА

Во время показательных процессов 30-х гг. в газетах публиковались кол­лективные письма рабочих, колхозни­ков и интеллигенции с требованиями уничтожить подсудимых «как бешеных псов».

Поэт Борис Пастернак говорил, что подпись под этими опубликованными письмами считалась знаком официаль­ного доверия и милости. Подпись Пас­тернака тоже появлялась несколько раз под подобными письмами.

Но однажды он открыто отказался под­писать «расстрельное» письмо. Сам Борис Леонидович позднее вспоми­нал: «В 1937 г., когда был процесс по делу Якира, Тухачевского и других, среди писателей собирали подписи под письмом, одобряющим смертный приговор. Пришли и ко мне. Я отказал­ся подписать. Это вызвало страшный переполох». Отказываясь, Пастернак сказал: «Как я могу желать их смерти? Я им жизнь не давал, я им не судья. Пусть мне грозит та же участь, я готов погибнуть в обшей массе. Это, в конце концов, не контрамарки в театр под­писывать».

Кроме того, Пастернак отправил пись­мо Сталину. «Я писал, что вырос в се­мье, где очень сильны были толстов­ские убеждения, всосал их с молоком матери, что он (Сталин) может распо­лагать моей жизнью, но себя я считаю не вправе быть судьёй в жизни и смер­ти других людей».

«В ту ночь мы ожидали ареста, — рас­сказывал Пастернак. — Но, представь­те, я лёг спать и сразу заснул блажен­ным сном. Давно я не спал так крепко и безмятежно».

Однако на следующий день его ожида­ло более тяжёлое потрясение: 15 июня 1937 г. «Литературная газета» напеча­тала письмо писателей под заголовком «Не дадим житья врагам Советского Союза». И хотя список подписей закан­чивался словами «и др.», там была и подпись Пастернака! Прочитав газету, он расплакался от чувства собственно­го бессилия. «Они меня убили», — ска­зал он. В Союзе писателей ему объяс­нили, что якобы произошла «ошибка». Но исправить её, конечно, было невоз­можно.