ПРОЩАЛЬНОЕ ПИСЬМО БЛЮМКИНА

В ночь на 6 июля Яков Блюмкин напи­сал предсмертное письмо. Имя адре­сата точно не установлено, но, по-ви­димому, им являлся, как это ни стран­но, горячий противник Советской вла­сти — Борис Савинков.

Я. Блюмкин писал: «Вы, конечно, уди­витесь, что я пишу это письмо Вам, а не кому-нибудь иному. Вы ушли из партии, в которой я остался. Но, не­смотря на это, в некоторых вопросах Вы мне ближе, чем многие из моих товарищей по партии. Я, как и Вы, — противник сепаратного мира с Герма­нией и думаю, что мы обязаны сорвать этот постыдный для России мир каким бы то ни было способом, вплоть до единоличного акта, на который я ре­шился...».

Затем Я. Блюмкин приводил ещё одну неожиданную причину, побуждавшую его к действию: «Я — еврей, и не толь­ко не отрекаюсь от принадлежности к еврейскому народу, но горжусь этим, хотя одновременно горжусь и принад­лежностью к российскому народу. Черносотенцы-антисемиты с начала вой­ны обвиняли евреев в германофильст­ве и сейчас возлагают на евреев ответ­ственность за большевистскую полити­ку и за сепаратный мир с немцами. По­этому протест еврея против предатель­ства России и союзников большевика­ми представляет особенное значение».

417

БЛЮМКИН И ГУМИЛЕВ

Характерно, что и в 20-е гг. Яков Блюмкин сохранял интерес к литера­туре. Владимир Маяковский, даря ему свои книги, дружески подписывал их: «Дорогому Блюмочке...». Поэтесса Ирина Одоевцева как-то раз встрети­ла Блюмкина с поэтом Николаем Гу­милёвым (позже расстрелянным). Вы­сокорослый мужчина «в коричневой кожаной куртке, с наганом в кобуре» читал по памяти гумилёвские стихи. И. Одоевцева так описывала эту сие­ну: «Гумилёв останавливается и холод­но и надменно спрашивает:

— Что Вам от меня надо?

— Я Ваш поклонник. Я все Ваши стихи знаю наизусть. Я хотел пожать Вам руку и поблагодарить Вас за стихи, — и при­бавляет растерянно: — Я Блюмкин. Гумилёв вдруг сразу весь меняется. От надменности и холода не осталось и следа. «Блюмкин? Тот самый? Убийца Мирбаха? В таком случае — с большим удовольствием, — и он, улыбаясь, по­жимает руку Блюмкина. — Очень, очень рад...».

Н. Гумилёв упомянул эту встречу в сти­хотворении «Мои читатели» (1921 г.):

Человек, среди толпы народа

Застреливший императорского посла,

Подошёл пожать мне руку,

 Поблагодарить за мои стихи.

инстинктивно подчиняясь ему, его действию, я бросился за ним». В этот момент в террористов начала стрелять охрана, и Блюмкина ранило в ногу. Всё-таки кое-как он дополз до автомобиля... Левый эсер Владимир Карелин на улице случайно встретил этот автомобиль. Сидевшие в нём Блюмкин и Андреев что-то вос­торженно кричали ему и приветственно махали руками. Но ко­гда возбуждение улеглось, террористами овладела некоторая рас­терянность. «Я не знал, куда мы едем. У нас не было заготовлен­ной квартиры, мы были уверены, что умрём, — писал Блюмкин. — Нашим маршрутом руководил шофёр... У меня мелькнула усталая мысль: надо в комиссию, „заявить"».

В ПОДПОЛЬЕ

Шофёр доставил террористов в штаб чекистского отряда в Трёхсвятительском переулке, где он служил. Во главе отряда стояли левые эсеры. Раненого Блюмкина они тотчас переправили в бли­жайшую больницу. А спустя три часа в отряд явился Ф. Дзержин­ский, который потребовал немедленно выдать ему Я. Блюмкина и Н. Андреева (в посольстве остался их мандат, и председатель ВЧК уже знал фамилии террористов). Сам Блюмкин безуспеш­но требовал собственной выдачи, но левые эсеры сочли невоз­можным выдать товарища. Чтобы не допустить ареста Блюмкина, им пришлось арестовать самого Дзержинского. Так началось восстание левых эсеров (см. ст. «Эсеры»). Все последующие бур­ные события вытекали из первого — отказа левых эсеров выдать властям Я. Блюмкина.