В последующие 20 лет его арестовывали и ссылали ещё дваж­ды — в 1930 и 1937 гг.; 12 лет провёл епископ Лука в ссылках и тюрьмах. Окончательно освободился он лишь осенью 1943 г.

После ареста в 1937 г. два года он пробыл в следственной тюрьме. Однажды чекисты допрашивали 60-летнего учёного-епископа «конвейером», не давая спать 13 суток подряд. Но «при­знания» в шпионаже они от него так и не добились.

Куда бы ни забрасывала судьба Войно-Ясенецкого — в Туруханск или в глухие селения за Полярным кругом, — он про­должал бесплатно принимать больных, выполнял сложные опе­рации. После начала войны его пригласили работать в красно­ярские госпитали, где он оперировал раненых. В 1946 г. за книгу «Очерки гнойной хирургии» В. Войно-Ясенецкому была присуж­дена Сталинская премия первой степени.

В 1943 г. Лука стал епископом Красноярским, с 1946 г. — архиепископом Крымским. Уже оставив из-за плохого зрения хирургию, даже совсем ослепнув в 1955 г., он до самой смерти продолжал архиерейскую службу. Кроме медицинских трудов его перу принадлежат 12 томов проповедей, а также богословский труд «О духе, душе и теле».

Во многом согласный с официальной идеологией, он не переставал порой совершать неожиданные и опасные для себя поступки. Его биограф Марк Поповский писал: «В 1951 г. Лука произносит проповедь „Несть ни эллина, ни иудея". Размышле­ния апостола Павла о том, что перед истиной веры все люди, и эллины, и иудеи в том числе, равны, звучит прямым политиче­ским намёком. Ведь всех эллинов (греков), тысячу лет живших на крымских берегах, Сталин выселил за пределы родины, а иу­деев ждала ещё более жестокая расправа».

Скончался Валентин Войно-Ясенецкий в возрасте 84 лет 11 июня 1961 г. Тысячи верующих со всего Крыма провожали в последний путь своего архиепископа.

КОЛЛЕКТИВИЗАЦИЯ

ДЕРЕВНЯ В 20-е ГОДЫ

После окончания гражданской войны сбылась, казалось, вековая мечта крестьянина о земле. Почти вся пахотная земля оказалась в пользовании общины («земельного общества») и была разде­лена между семьями по числу едоков.

Тем не менее различия в достатке между крестьянами сохра­нялись. Власти считали своей надёжной опорой в деревне толь­ко бедняков, а зажиточных крестьян («кулаков») — «враждебным элементом». Власти настраивали деревенскую бедноту против «кулаков». Многие крестьяне среднего достатка уже опасались по­строить себе новую избу или купить вторую лошадь, чтобы не попасть в число «кулаков».

Некоторые крестьяне считали, что никаких «кулаков» вооб­ще нет. Сводки ОГПУ в 1929 г. приводят такие высказывания кре­стьян: «Никаких ни бедняков, ни кулаков у нас нет: все в общест­ве одинаковы. Есть только труженики да лодыри, которых Совет­ская власть считает бедняками».

Тверской крестьянин Севрюгин в 1928 г. писал в радиога­зету: «Какие могут быть в деревне на одиннадцатом году револю­ции кулаки, тогда как земля разделена вся по едокам. По мнению многих крестьян, кулак в деревне изжит уже давно, а под кула­ком надо понимать крестьянина труженика-хлебороба».

Понятие «кулак» в течение 20-х гг. постепенно расширялось. Вначале «кулаками» считались только те, кто нанимал себе работ­ников-батраков, т. е. использовал наёмный труд. Позднее так ста­ли называть вообще всех зажиточных крестьян.

Во второй половине 20-х гг. зажиточных крестьян ста­ли облагать всё более тяжёлыми налогами. Один из «кулаков» — героев поэмы Александра Твардовского «Страна Муравия» (1935 г.) — перечислял, за что ему приходилось платить налог: