В Киеве в 1941 г. Н. Хрущёв узнал о начале войны с Германи­ей. Спустя несколько месяцев германские войска заняли город. Как и в «гражданку», Н. Хрущёв воевал «комиссаром» — только уже не батальона, а целых фронтов. С Красной армией он прошёл до Ста­линграда, а потом обратно до Киева (см. ст. «СССР во Второй ми­ровой войне»). Здесь и оставался до декабря 1949 г. Затем вернул­ся в Москву руководить столичной парторганизацией.

В марте 1953 г. скончался Иосиф Сталин. В день его смер­ти Н. Хрущёв расплакался. Он вспоминал: «Я очень разволновал­ся и заплакал. Я не мог сдержаться. Искренне мне было жалко Ста­лина, искренне я оплакивал его смерть».

Н. Хрущёва в то время считали слишком «простоватым и на­ивным», чтобы опасаться его влияния. Вероятно, поэтому его и поставили во главе партийного аппарата. Теперь он был треть­им человеком в руководстве после Георгия Маленкова и Лаврен­тия Берии.

Большинство руководителей враждебно относились к че­кисту Л. Берии и боялись его. Как и прежде, Н. Хрущёв одним из первых осознал это общее чувство и решил возглавить заговор против Берии. В июне Л. Берию сместили со всех постов и аре­стовали (см. ст. «Оттепель»). Спустя несколько дней Н. Хрущёв рассказывал о происшедшем на пленуме ЦК. Один из участни­ков пленума, писатель Константин Симонов, вспоминал: «Слово „поймали" наиболее точно соответствует характеру рассказа Хру­щёва, его темпераменту и тому страстному удовольствию, с ко­торым он рассказал обо всём этом. Хрущёв в своей речи не без торжества говорил о том, за какого дурачка считал его Берия».

«Одержав верх над Берия, — замечал Алексей Аджубей, — Хрущёв сразу вырывался вперёд, обеспечивал себе приоритет­ное положение. После расстрела Берия Хрущёв даже внешне очень изменился».

держания и формы. Эти патологиче­ские выверты представляют собою жалкое подражание растленному фор­малистическому искусству буржуаз­ного Запада... „Такое „творчество" чуждо нашему народу, он отвергает его, — говорит Н. С. Хрущёв. — Вот над этим и должны задуматься люди, которые именуют себя художниками, а сами создают такие „картины", что не поймёшь — нарисованы они рукой человека или намалёваны хвостом осла. Им надо понять свои заблужде­ния и работать для народа"».

В действительности события развива­лись более бурно. Художник Элий Белютин вспоминал: «Хрущёв в окруже­нии плотной толпы бросился в обход вдоль стен. Раз за разом раздавались его выкрики: „Дерьмо!", „Мазня!". Хрущёв распалялся: „Кто им разрешил так писать?!", „Всех на лесоповал! Пусть отработают деньги, которые на них затратило государство!", „Безо­бразие! Что это — осёл хвостом пи­сал, или что?"».

Другой участник выставки, Борис Жутовский, рассказывал: «Когда Хрущёв подошёл к моей последней работе, к автопортрету, он уже куражился: „По­смотри лучше, какой автопортрет Лак­тионов нарисовал. Если взять картон, вырезать в нём дырку и приложить к портрету Лактионова, что видно? Ви­дать лицо. А эту же дырку приложить к твоему портрету, что будет? Женщины должны меня простить — жопа". И вся его свита мило заулыбалась».

После посещения Манежа Н. Хрущёв провёл две встречи с деятелями лите­ратуры и искусства. Их называли «ис­торическими встречами с интеллиген­цией». На второй из них, 8 марта 1963 г., он описал свои впечатления от прогулки в зимнем лесу: «Только по­смотрите на эти ели, на снежинки, бле­стящие в лучах солнца! Как прекрасно всё это!». После чего возмущённо до­бавил: «И теперь модернисты, абстрак­ционисты хотят нарисовать эти ели вверх ногами!».