«Я дёрнул замок, открыл дверь и позвал рабочих, — вспоми­нал Рутенберг. — Они давно ждали, чтоб я их выпустил. Теперь они не вышли, а выскочили... бросились на него со стоном: „А-а-а-а!".»

Г. Гапон восклицал: «Товарищи, всё, что вы слышали, — не­правда! Я сделал всё это ради бывшей у меня идеи...». «Молчи, зна­ем твои идеи!» — с гневом оборвали его.

«Братцы! — попросил Гапон. — Простите меня — во имя прошлого». «Ты нашу кровь продал охранке — за это нет проще­нья», — отвечали рабочие. «Нет у тебя прошлого. Ты его бросил к ногам грязных сыщиков», — сказал ему один из них.

что я сделаю, если царь примет её? Тогда я выну белый платок и махну им, это значит, у нас есть царь. Что долж­ны сделать вы? Вы должны разойтись по своим приходам и тут же выбрать своих представителей в Учредительное собрание. Ну а если царь не примет петицию, что я тогда сделаю? Тогда я подниму красное знамя, это значит, что у нас нет царя, что мы сами долж­ны добыть свои права».

«Если же не пропустят, — продолжал он, — то мы прорвёмся силой. Если войска будут стрелять, мы будем обо­роняться. Часть войск перейдёт на нашу сторону, и тогда мы устроим ре­волюцию... разгромим оружейные ма­газины, разобьём тюрьму, займём те­леграф и телефон. Эсеры обещали бом­бы... и наша возьмёт».

Как вспоминал литератор В. Поссе, он позже как-то спросил у Гапона: «На что же вы рассчитывали, когда вели ра­бочих к царю?». «На что? — отвечал тот. — А вот на что! Если бы царь при­нял делегацию, я упал бы перед ним на колени и убедил бы его при мне же на­писать указ об амнистии всех полити­ческих. Мы бы вышли с царём на бал­кон, я прочёл бы народу указ. Общее ликование. С этого момента я — пер­вый советник царя и фактический пра­витель России. Начал бы строить Цapство Божие на земле».

«Ну а если бы царь не согласился?» — спрашивал Поссе. «Что же? Тогда было бы то же, что при отказе принять деле­гацию. Всеобщее восстание, и я во гла­ве его, — сказал Гапон и добавил с лу­кавой улыбкой: — Чем династия Рома­новых лучше династии Гапона? Пора в России быть мужицкому царю, а во мне течёт кровь чисто мужицкая, притом хохлацкая».

127

Гапона связали, накинули ему петлю на шею и повесили на крюке вешалки. Рутенберг не смог присутствовать при казни сво­его бывшего друга и вышел из комнаты. Потом он говорил Б. Са­винкову: «Я вижу его во сне. Он мне всё мерещится. Подумай, ведь я его спас 9 января... А теперь он висит!».

Только месяц спустя тело убитого обнаружила хозяйка дачи. 3 мая «героя красного воскресенья» предали земле. В последний путь его провожали две сотни рабочих, оставшихся до конца вер­ными своему наставнику. «Вы жертвою пали... — пропели они, а потом возмущённо выкрикивали над гробом: — Месть! Месть! Ложь! Ложь!»

На надгробном кресте сделали краткую надпись: «Герой 9 января Георгий Гапон».

ГЕОРГИЙ ГАПОН ПОСЛЕ ДЕМОНСТРАЦИИ 9 ЯНВАРЯ

После расстрела шествия 9 января Г. Гапон и П. Рутенберг, чудом остав­шиеся в живых, покинули место, где войска стреляли в демонстрантов. В од­ном из дворов Гапон снял свою длин­ную рясу и накинул пальто, подарен­ное каким-то рабочим. Чтобы изменить внешность отца Георгия, Рутенберг предложил тут же постричься и вытащил заранее припасённые ножницы. Потом Гапон изумлённо говорил: «Ка­кой хитрец этот Рутенберг — ножни­цы захватил с собой!».

Прямо на глазах у стоявших вокруг рабочих Рутенберг совершил «постри­жение» — обрезал священнику боро­ду и укоротил волосы. «Как на великом постриге, при великом таинстве, — вспоминал П. Рутенберг, — стояли ок­ружавшие нас рабочие, пережившие весь ужас только что происшедшего, и, получая в протянутые ко мне руки клочки гапоновских волос, с обнажён­ными головами, с благоговением, как на молитве, повторяли: „Свято"». Во­лосы эти остались у рабочих как свое­образные реликвии.