Народ приветствовал своего заступника, не подозревая, что тот вступил на мученический путь, который неизбежно должен был привести его к гибели. Царь заставил Филиппа подписать приго­вор Освященного собора (высшего собрания иерар­хов русской церкви) о его избрании митрополитом и невмешательстве его в дела опричнины. Полтора года после избрания прошли в мире и надеждах, не слышно было и о новых казнях. Филипп не жалел времени и сил, чтобы достойно выполнять обязанности предстоятеля (главы) русской церкви. Он назначал епископов и наблюдал за их деятель­ностью, управлял владениями церкви, помогал пострадавшим от эпидемии чумы и т. д. Не забывал Филипп и свою Соловецкую обитель, посылал туда дары, интересовался строительством, а также нуждами и благополучием монахов. В память о своём детище он начал возводить в Москве церковь во имя Святых Зосимы и Савватия Соловецких. Но эта тишина и спокойствие были лишь предвестни­ками новой бури.

Осенью 1567 г. царь вернулся с театра военных действий Ливонской войны, не добившись успеха. Он был озабочен тем, чтобы оправдать неудачное окончание похода. Поводом для возобновления казней стал раскрытый заговор. Московским боярам — князьям Вельскому, Мстиславскому, Воротынскому, конюшему (одному из высших сановников) Ивану Петровичу Фёдорову и дру­гим — тайно вручили грамоты, подписанные королём Сигизмундом и литовским гетманом Ходкевичем. Король и гетман убеждали их оставить Ивана IV, звали к себе, обещали богатые уделы. Бояре ответили резким отказом, а эти грамоты представили царю. Но подозрение уже поселилось в сердце Ивана IV, и снова начались гонения на невинных людей. Опричники, воору­жённые длинными ножами и секирами, носились по улицам Москвы и искали жертв. За день могли принародно убить и десять, и двадцать человек; трупы лежали на улицах и площадях. Не только бояре, но и купцы, ремесленники, простые люди боялись выходить из домов, ибо могли быть немедленно убиты без суда и следствия.

Гонимые искали заступничества у митро­полита, и он решил обратиться к царю с духовным наставлением: «Истинный владыка тот, кто владе­ет собой, над кем не властвуют страсти и кто всё побеждает любовью. Возможно ли, чтобы бла­гочестивый царь поступал так, как делаешь ты». Иван Грозный был потрясён: до сих пор никто ещё не говорил так со всемогущим деспотом. «Не­счастный человек, — ответил он. — Твоё дело молчать, одобрять и благословлять мои поступки. По какому же праву ты, монах, вмешиваешься в мои дела?» Митрополит не замедлил с ответом. «Я пастырь церкви Христовой, — сказал он, — и мой долг, как и твой, блюсти мир моей паствы... Прошу

В. М. Васнецов. «Царь Иван Васильевич Грозный»

324

тебя, прогони от себя всех, кто губит тебя и твою страну». Негодованию царя не было предела. «Не затрагивай моей власти, если не хочешь навлечь на себя гнев мой, — отвечал он. — Или оставь сан митрополита». На это Филипп с достоинством сказал: «Я не сделал ничего для того, чтобы получить этот сан. Это ты нарушил моё уединение в пустыне и теперь поступаешь, как тебе хочется».

Как видно, беседа оказалась безрезультатной и только убедила царя, что митрополит — сторонник бояр и это они внушили ему мысль уничтожить опричнину. Нашлись и пособники царя: ими стали архиепископ Новгородский Пимен, епископ Суз­дальский Пафнутий, епископ Рязанский Филофей, а также царский духовник Евстратий, которые наговаривали на митрополита Филиппа, стараясь выслужиться перед царём.

Митрополит, поняв, что теряет доверие Ивана IV, пользовался каждой встречей, чтобы напом­нить самодержцу о милосердии, прощении, угро­жая судом Божьим. Поняв, что царь не из тех, кто позволяет учить себя, Филипп решил обратиться к нему всенародно. Однажды, весной 1568 г., Иван IV вошёл в кремлёвский храм Успения Пресвятой Богородицы, чтобы присутствовать на божественной литургии. Он и вся его дружина были в чёрных одеждах и высоких шлыках (головных уборах) и, по словам летописца, напоми­нали ряженых. Митрополит Филипп вёл службу. Трижды царь приближался к нему, но тот оставался неподвижным и не обращал никакого внимания на бояр, которые шептали ему: «Святой Владыко! Это государь: благослови его!» При всеобщем молчании митрополит обратился к царю: «В сем виде, в сем одеянии странном не узнаю царя православного; не узнаю и в делах царства... О, Государь! Мы здесь приносим жертвы Богу, а за алтарём льётся невинная кровь христианская. Отколе солнце сияет на небе, не видно, не слыхано, чтобы цари благочестивые возмущали собственную державу столь ужасно».