Женщинами-декабристками дви­гала не только любовь к мужьям, братьям, сыновьям, но и высокое сознание общественного долга, представление о чести. Выдающий­ся врач-терапевт Н. А. Белоголовый, воспитанник декабристов, говорил о них как о «высоких и цельных по своей нравственной силе типах русских женщин». Он видел в них «классические образцы самоотвер­женной любви, самопожертвования и необычайной энергии, образцы, какими вправе гордиться страна, вырастившая их».

Однако мало было решиться навсегда уехать за близкими в Сибирь — женщинам приходилось долго и упорно добиваться у царя разрешения на отъезд. Николай I опасался общественного резонанса, вызванного героизмом родовитых дворянок. Царь полагал, что это возбудит «слишком много участия» к сосланным. Выезжающие в Си­бирь супруги декабристов были обязаны подписать документ, в ко­тором говорилось, что они превра­щаются в жён ссыльнокаторжных с потерей всех дворянских прав и привилегий. «Дети, которые при­живутся (родятся. — Прим. ред.) в Сибири, поступят в казённые завод­ские крестьяне», — гласила подпис­ка. Детей, родившихся до восстания, брать с собой не разрешалось. Но и эти зловещие предостережения не остановили женщин. Доброжела­телям, изумлённым стремлением М. Н. Волконской последовать за му­жем в каторжные места, она отвечала: «Что же тут удивительного? Пять тысяч женщин каждый год делают добровольно то же самое». Она име­ла в виду жён крестьян и рабочих, сосланных в Сибирь.

Е. И. Трубецкой первой из 19 героических женщин-декабристок удалось получить разрешение вы­ехать в Сибирь. Она добралась до Иркутска в начале сентября 1826 г. и пробыла там почти пять месяцев.

П. Соколов. М. Н. Волконская с сыном Николенькой.

320

Гражданский губернатор Цейдлер в соответствии с инструкцией из сто­лицы изъял у неё все деньги и дра­гоценности, а за дорогу до Благо-датского рудника, где находился Сергей Трубецкой, нужно было пла­тить из собственных средств. Екате­рина Ивановна выехала из Иркутска 20 января 1827 г., а в ночь на 21 ян­варя на той же квартире остано­вилась княгиня Волконская (ей уда­лось в затейливой причёске спрятать 700 рублей ассигнациями). 28 янва­ря в Иркутск прибыла жена «неисто­вого Никиты» — А. Г. Муравьёва. Женщины встретились. Муравьёва везла всем каторжным декабристам пушкинское стихотворение «Во глу­бине Сибирских руд...», а лицейскому другу поэта И. И. Пущину — стихи «Мой первый друг, мой друг бесцен­ный!..». Муравьёва переписала посла­ния А. С. Пушкина на носовой пла­ток, выучила их наизусть. Она же рассказала, что поэт с грустью гово­рил ей: «Я очень понимаю, почему эти господа не хотели принять меня в своё общество: я не стоил этой чес­ти». Спустя несколько дней верные жёны встретились с мужьями.

За ними прибыли на каторгу А. И. Давыдова, Н. Д. Фонвизина, Е. П. Нарышкина, А. В. Ентальцева (Чи­тинский острог), М. К. Юшневская, А. В. Розен (Петровский Завод). Кроме

жён декабристов пожелали стать изгнанницами и другие женщи­ны: в 1838 г. в Селенгинске обосновались мать и сестра декабриста К. П. Торсона; в 1847 г. — немолодые уже сёстры ссыльных Бесту­жевых Елена, Ольга, Ма­рия. Их мать, не получив царского дозволения на переезд с дочерьми, от горя скончалась. П. М. Му­равьёва приехала к мужу в Верхнеудинск со своими сёстрами — княжнами Ша­ховскими (Варвара была не­вестой декабриста П. А. Муханова, а Марфа стала второй женой А. Н. Муравьёва после смерти старшей сестры). Огромные сложности на пути к своим женихам преодолели француженки П. Гебль (в замужестве II. Е. Анненкова) и К. Ле-Дантю (после венчания К. П. Ивашёва). В поэме Некрасова «Русские женщины» в уста Марии Волконской вложены такие слова: