Восемь месяцев длилось следст­вие. Не все петрашевцы выдержали тяготы одиночного заключения — трое из них лишились рассудка. На грани помешательства был и сам Петрашевский. Но большинство круж­ковцев сохранили присутствие духа. Петрашевский требовал от следова­телей соблюдать справедливость и законность. В ответ на их попытки доказать наличие заговора Достоев­ский ответил: «Но в чём обвиняют меня? В том, что я говорил о поли­тике, о Западе, о цензуре?.. Но кто же не говорил и не думал в наше время

А. Н. Плещеев.

413

Арест петрашевца.

об этих вопросах?.. Неужели обвинят нас в том, что мы имели столько лю­бопытства... читать современные книги, приглядываться к движению западному?..». На предложение «рас­сказать всё дело» в обмен на им­ператорское прощение писатель промолчал. Тогда председатель след­ственной комиссии Я. И. Ростовцев сказал с досадой: «Не могу больше видеть Достоевского. Умный, незави­симый, хитрый, упрямый».

К следствию по делу петрашев­цев были привлечены 123 человека. Однако создать картину широко разветвлённого «заговора» не уда­лось, и большинство допрошенных пришлось отпустить. Перед военным судом предстали лишь 22 человека, из которых 21 человек был приговорён к расстрелу.

Утром 22 декабря 1849 г. из во­рот Петропавловской крепости вы­ехали тюремные кареты, окружён­ные жандармским кортежем. Они направлялись к эшафоту, установ­ленному на Семёновском плацу. По­зади эшафота, обитого чёрным кре­пом, врыли столбы. Вокруг стояло несколько полков. Казнь петрашев­цев, среди которых значились и офицеры, должна была стать для военных суровым уроком. Осуж­дённым прочитали приговор. Спустя годы, вспоминая тот страшный день, Достоевский напишет: «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без ма­лейшего раскаяния... В ту минуту, если не всякий, то, по крайней мере, чрезвычайное большинство из нас почло бы за бесчестье отречься от своих убеждений... То дело, за кото­рое нас осудили, те мысли, те поня­тия, которые владели нашим духом, представлялись нам не только не требующими раскаяния, но даже чем-то нас очищающим, мучениче­ством, за которое многое нам про­стится!». На приговорённых натяну­ли белые саваны с колпаками и привязали к столбам. Барабанная дробь разнеслась по площади. Раз­далась команда «На прицел!», и сол­даты, клацнув затворами, навели ружья на петрашевцев. Вдруг к эша­фоту быстро подкатила карета. Это прибыл флигель-адъютант с импе­раторским указом о помиловании. Все осуждённые получили различ­ные сроки каторги. Лишь Петрашевского, закованного прямо на площади в кандалы, ждала вечная ссылка. Инсценировка расстрела была задумана царём для того, что­бы одновременно подчеркнуть су­ровость кары и милосердие монар­ха. На следующий день о «милости»

414

Николая к «заговорщикам» сообщи­ли все петербургские газеты.

«Нага маленький кружок, со­средоточившийся вокруг Петрашевского в конце 40-х годов, носил в себе зерно всех реформ 60-х го­дов», — писал позже Ахшарумов. После смерти Николая I многие петрашевцы были помилованы. В пору правления либерального Алек­сандра II они активно участвовали в работе земств, занимались нау­кой и писательским трудом. Только М. В. Петрашевский, так и не полу­чивший царского прощения, умер на поселении в 1866 г.

Гражданское мужество петрашевцев памятно в российской истории. В тя­желейший период реакции они про­должили дело декабристов. «Может быть, я вольнодумец, — говорил сво­им судьям Достоевский, — в том же смысле, в котором может быть на­зван вольнодумцем и каждый чело­век, который в глубине сердца сво­его чувствует себя вправе быть гражданином, чувствует себя вправе желать добра своему отечеству, пото­му что находит в сердце своём и лю­бовь к отечеству, и сознание, что ни­когда ничем не повредил ему».