416

личались: флегматичный, уравнове­шенный, молчаливый Ник и «испол­ненный живого огня» Саша. Огарёв признавался: «Какая нужда до наших характеров, пусть они разны: у нас есть высшее тождество — тождество душ». Так рождалась редкая по проч­ности и благородству мужская друж­ба на всю жизнь. Она выдержала не­мало трудных испытаний.

Помимо всего прочего, мальчи­ков сближало и отношение к восста­нию и казни декабристов. Они счи­тали себя преемниками идей первых российских революционеров. Стихи Рылеева и Пушкина пробудили у них политические стремления, они по­клялись бороться «с этим троном, с этим алтарём, с этими пушками».

В 1829 г., несмотря на сопро­тивление отца, желавшего, чтобы Александр сделал карьеру диплома­та или военного, Герцен поступил на физико-математическое отделение Московского университета. В те годы университет был средоточием сво­бодолюбия и передовых общест­венных идей. Студенты читали за­прещённую литературу, обсуждали политические события в стране и за рубежом, переписывали друг у друга стихи опальных поэтов, в том числе и декабристов. Но и учёба, несмотря на сверхкритическое отношение большинства тогдашних студентов к преподавателям, приносила свои плоды. Герцен писал товарищам незадолго до окончания курса в 1833 г.: «Многим, очень многим обя­зан я ему (университету. — Прим. ред); науками, сколько в состоянии был принять и сколько он в состоя­нии был мне дать. Но главное — ме­тоду я там приобрёл, а метода важ­нее всякой суммы познаний».

В университете студенты соби­рались в кружки друзей и единомыш­ленников. В 1831 г. такой кружок сло­жился вокруг Герцена и Огарёва. В него вошли Н. И. Сазонов, Н. М. Сатин, В. В. Пассек. Чаще всего юноши со­бирались в доме Огарёва, там они обсуждали политические проблемы, пели песни Беранже, читали стихи Пушкина и Рылеева. Постепенно кружковцы перешли к изучению тру­дов французского социалиста  Сен-Симона. Споры о социализме сблизи­ли Герцена и Огарёва с Сазоновым, будущим известным публицистом.

В 1834 г. Герцена, Огарёва, Са­тина и Лахтина арестовали по «Делу о лицах, певших в Москве пасквиль­ные песни». Один из случайных уча­стников студенческой вечеринки Иван Скаретка донёс, что студенты «дерзостно» пели о коронованных особах и разбили бюст императора Николая Павловича. Герцен был аре­стован и девять месяцев провёл в тюрьме, после чего обвиняемым, по его словам, «прочли, как дурную шут­ку, приговор к смерти, а затем объя­вили, что, движимый столь характер­ной для него, непозволительной добротой, император повелел при­менить... лишь меру исправительную, в форме ссылки». Александр был со­слан в Пермскую губернию, откуда через две недели его перевели в Вятку. «Именно здесь, — вспоминал он, — началось реальное, практиче­ское знакомство с жизнью».

КЛЯТВА НА ВОРОБЬЁВЫХ ГОРАХ

Воробьёвы горы были излюбленным местом дальних прогулок моск­вичей. В честь победы русского оружия над Наполеоном здесь зало­жили храм-памятник Отечественной войне 1812 года.

В один из жарких летних дней 1826 или 1827 г. сюда приехали Александр Герцен и Николай Огарёв. «Садилось солнце, купола бле­стели, город стлался на необозримое пространство под горой, све­жий ветерок подувал на нас, постояли мы, постояли, оперлись друг на друга и, вдруг обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожерт­вовать нашей жизнью на избранную нами борьбу», — вспоминал впо­следствии Герцен.

Огарёв описал этот знаменательный и трогательный эпизод в прозаическом этюде «Три мгновения»: «На высоком берегу стояли два юноши. Оба, на заре жизни, смотрели на умирающий день и вери­ли его будущему восходу. Оба, пророки будущего, смотрели, как гас­нет свет проходящего дня, и верили, что земля ненадолго останется во мраке. И сознание грядущего электрической искрой пробежало по душам их, и сердца их забились с одинаковой силой. И они бросились в объятия друг другу и сказали: „Вместе идём, вместе идём!"».