Многие купцы и фабриканты второго, третьего и последующих поколений гордились своим про­исхождением, принадлежностью к «природному московскому (тамбов­скому, тверскому, калужскому и т. д.) купечеству». Когда император пожа­ловал дворянство П. М. Третьякову за основанную им галерею, тот от­ветил: «Очень благодарен Его Вели­честву за великую честь, но от звания дворянина отказываюсь... Я ро­дился купцом, купцом и умру». Эти люди преданно любили Россию, были в основном верны православ­ным устоям.

Но рядом с превосходными, украшавшими «торгово-промыш­ленный класс» качествами сущест­вовали хитрость и изворотливость, без которых нельзя было обойтись в российской действительности. К этому вынуждали административ­ный нажим, запреты и бесчинства непобедимой отечественной бю­рократии. Приходилось прибегать к нечистым приёмам в борьбе с кон­курентами, финансовым аферам и махинациям, подкупать правитель­ственных чиновников, нарушать законы.

На фоне европейской образо­ванности и утончённости неприят­но поражало дикое «купецкое» са­модурство, которое в те времена называли «чертогоном». Среди доб­ропорядочных сыновей и внуков ос­нователя династии вдруг заводился пьяница, дебошир, повеса — позор семейства. Бывали случаи и позатейливее. В семье Рябушинских семеро сыновей окончили Академию прак­тических наук, стажировались за границей, приумножали капиталы и славу династии. Они стали не толь­ко грамотными коммерсантами, но и политиками, членами городского самоуправления, внесли немалый вклад в науку и культуру страны. Но восьмой сын — Николай, человек об­разованный, склонный к занятиям живописью, художественный кри­тик, вдруг обнаружил тягу к богем­ной жизни и вышел из «Товарищест­ва мануфактур П. М. Рябушинского с сыновьями». Картёжник, ловелас, мот, он получил в среде художников прозвище Ухарь Меценат, Беспут­ный Николаша. Живописец Алек­сандр Бенуа писал: «Что же касает­ся его манер, то казалось, точно он нарочно представляется до карика­туры типичным купчиком-голубчи­ком из пьес Островского. И говор у него был такой же характерный мо­сковско-купеческий, с лёгким заика­нием, ударением на „о" и с целым специфическим словарём».

М. Врубель.

Портрет

С. И. Мамонтова.

490

Однако этот, казалось бы, бес­путный малый понял и искренне поддержал плеяду молодых худож­ников-символистов — П. Кузнецова, С. Судейкина, Н. Сапунова и других: покупал их картины, находил им ра­боту, устраивал грандиозные выстав­ки их полотен в Петербурге, Москве, Саратове. Ему принадлежала ини­циатива издания новых художест­венных журналов «Золотое руно» и «Голубая роза». Он вложил в них соб­ственные идеи и огромные средства. В первом номере «Золотого руна» Николай Рябушинский писал: «Ис­кусство символично, потому что оно несёт в себе символ, выражение Вечного во временном... Искусство вечно, едино и свободно...». Предан­ность национальной культуре, забо­та о её процветании навсегда вписа­ли имя Николая Рябушинского в российскую историю.

Таких неоднозначных, богато одарённых и талантами, и пороками личностей немало встречалось среди российских предпринимателей. Одна­ко большинство фабрикантов и тор­говых деятелей были заняты упорной повседневной работой, тем самым способствуя развитию отечественной промышленности. Известный до Ок­тября 1917 г. крупнейший в России владелец молочного производства Александр Чичкин говаривал: «Поэты поэтами, но ведь и бочкою масла, и головкою сыра, и бутылкою чистого вкусного молока, которую мы дарим детям, можно в равной степени сла­вить своё Отечество, служить благу и расцвету родной земли».