Русское правительство и царь опасались, что повторится «крым­ская ситуация» (т. е. война против половины Европы, а не одной Тур-

495

ции), и стояли за дипломатическое урегулирование конфликта. В октяб­ре 1873 г. сложился так называемый «Союз трёх императоров» — Герма­нии, России и Австрии, в котором России была отведена малопочётная роль «пленного медведя». Связанная предыдущими соглашениями с евро­пейскими державами, страна выби­рала тактику и союзников, чтобы разрешить ситуацию на Балканах.

Министр иностранных дел государственный канцлер князь А. М. Горчаков и министр финансов граф М. X. Рейтерн последовательно выступали против войны. Их поддер­живал великий князь Константин Николаевич. Горчаков справедливо указывал на враждебность Европы и отсутствие союзников, на помощь которых можно было бы рассчиты­вать. А самые горячие сторонники идеи создания независимых нацио­нальных государств (в 1870 г. за­кончилось объединение Италии, а в 1871 г. — Германии) не имели в виду Сербию и Болгарию. Рейтерн утвер­ждал, что финансы страны не го­товы к испытанию войной и её по­следствием станет затяжной кризис.

Великий князь Константин обращал внимание на то, что у России прак­тически полностью отсутствуют во­енно-морские силы на Чёрном море. Ограничительные статьи Парижско­го договора 1856 г. запрещали ей иметь черноморский флот. Эти ста­тьи отменили лишь после того, как Пруссия в 1871 г. разгромила Фран­цию (см. статью «Пятнадцать лет не­прерывного сражения. Александр Михайлович Горчаков»). За пять лет в России успели построить только два особых, круглых броненосца береговой обороны — так называе­мые «поповки» (по имени автора проекта адмирала А. А. Попова). Из-за низких мореходных качеств они могли быть использованы в лучшем случае как плавучие батареи. На море, таким образом, господствовал построенный в Англии броненос­ный флот Турции.

Военный министр граф Д. А Ми­лютин понимал и относительную неподготовленность армии к войне, и невозможность для России укло­ниться от прямой помощи балкан­ским славянам. Испытание русских войск в условиях тяжёлой войны, по его мнению, могло окончиться печально. В этой ситуации особое значение приобретало влияние на Александра II, человека мягкого и подверженного колебаниям. Импе­ратору принадлежало решающее слово в вопросах войны и мира. «Он (Александр II. — Прим. ред.) был человеком школы Николая Павло­вича, но коренные его душевные свойства были им унаследованы не от отца, а от матери. Душевно он гораздо больше Гогенцоллерн, чем правнук Екатерины II; внук Фридри­ха-Вильгельма III, племянник Виль­гельма I, сын принцессы Шарлотты, отпрыск гогенцоллернских поздних поколений, не талантливых, скорее даже ограниченных, но достаточно толковых и гибких, умевших идти с веком, без творчества, но и без дон­кихотства, всегда готовых самоогра­ничиваться и склоняться одинаково перед сильными фактами и перед сильными людьми, подчиняясь им с достоинством, без шумного энтузи­азма, но и без крикливого протеста,

Александр II.

Литография

Арманино.

496

поколений Йены и Ватерлоо, Ольмюца и Садовой, Штейна и Бис­марка» — так обрисовал историк Б. Э. Нольде Александра Николаеви­ча. Император формировался как личность под сильным влиянием отца: тот не допускал проявления инициативы ни у кого, даже у це­саревича. Вместе с тем никто не мог отрицать безусловной храбрости и мужества Александра II. «Он дол­жен быть военный в душе, без чего он будет потерян в нынешнем ве­ке» — такую задачу Николай I по­ставил перед военным воспитате­лем наследника престола генералом К. К. Мердером. И эту задачу Мердер выполнил. В душе император на всю жизнь остался военным человеком, хотя и немного романтиком: сказы­валось влияние другого воспитателя, В. А. Жуковского. За мировоззрение императора, за понимание им обяза­тельств перед Россией, за его душу вели борьбу сторонники и против­ники войны с Турцией.