527

«ХОЖДЕНИЕ В НАРОД». РАССКАЗЫВАЮТ УЧАСТНИКИ СОБЫТИЙ

Народник Осип Аптекман писал о побудительных причинах «хожде­ния»: «Идти в народ! Что это означало? Это означало не только от­дать народу свои силы, свои знания во имя и ради народной револю­ции, но это означало ещё — жить его радостями и страданиями, делить с ним его светлые надежды и горькие разочарования! А это опять-таки означало: надо оставить высшие учебные заведения, официаль­ную науку, расстаться с родными и близкими, со всеми привычками и удобствами досужей культурной жизни и, стряхнувши всё это с себя, как несправедливое, незаслуженное и вредное, погрузиться на самое дно, в самую гущу многострадальной народной жизни! Нужно, стало быть, раз и навсегда сбросить с себя культурную шкуру и предстать пред народом в его грубо-рабочей шкуре».

Из-за любви к народу, горячего стремления познать загадочную крестьянскую душу, как вспоминал Пётр Кропоткин, «молодые люди от­правлялись... в деревню как врачи, фельдшеры, народные учителя, воло­стные писаря». «Чтобы ещё ближе соприкоснуться с народом, многие пошли в чернорабочие, кузнецы, дровосеки. Девушки сдавали экзамены на народных учительниц, фельдшериц, акушерок и сотнями шли в дерев­ню, где беззаветно посвящали себя служению беднейшей части народа».

К непривычной жизни среди народа молодые люди готовились заранее — например, в специальных мастерских, артельных предпри­ятиях. Вот как описывал одну из таких мастерских Аптекман: «Не­большой деревянный флигель из трёх комнат, с кухней, на Выборг­ской стороне. Скудная мебель. Спартанские постели. Запах кожи, вара бьёт в нос. Это — сапожная мастерская. Трое молодых студентов со­средоточенно работают. Один особенно занят прилаживанием двой­ной толстой подмётки к ботфортам. Под подошву надо спрятать пас­порт и деньги — на всякий случай. У окна, согнувшись, вся ушла в работу молодая девушка. Она шьёт сорочки, шаровары, кисеты для своих товарищей, собирающихся на днях идти в народ... Говорят мало, потому что некогда».

Известный писатель-народник Николай Златовратский не без юмора повествовал о деятельности студентов в деревне: «И как же мы усердствовали! Мы залезали к мужику в горшок, в чашку, в рюм­ку, в карман, мы лезли в хлев, считали скотину, считали возы навоза, мы отбирали данные у кабатчиков, у акцизных чиновников, мы лета­ли на сходы и „усчитывали" мирскую выпивку, мы топтались по полям и лугам, мерили полосы шагами, снимали планы, прикидывали чет­вертями и вершками межники и межполосные броды... чего-чего толь­ко мы не нюхали, не измеряли, не вешали...».

Сергей Кравчинский, один из первых «ходоков», писал, что вер­нувшихся «из народа» товарищи «терзали» вопросами о мужиках. И им отвечали: «Этот страшный народ — добр, прост и доверчив, как дитя... он встречает своих друзей не только без всякой подозритель­ности, но с распростёртыми объятиями и открытым сердцем». Одна­ко единение интеллигенции и народа было лишь в рассказах. В дейст­вительности пропагандистов чаше всего встречали весьма нелюбезно: крестьяне отказывали им в ночлеге, подозревали в воровстве, сдава­ли властям. Редко удавалось «распропагандировать» мужиков. Не­сколько месяцев проработавший в плотницкой артели Иосиф Лука­шевич так и не заметил после своих бесед с мастерами «никакого „шевеления" их интеллекта». Мужик оставался себе на уме. На во­прос: «Что такое плохо?»—отвечал: «Не жрамши сидеть». Или: «Что такое хорошо?» — «Двадцать пять рублей».

В то же время чайковцы понимали, как глубока в России пропасть меж­ду городом и деревней, между интел­лигентом и мужиком, И потому по­лагали, что социалистические идеи в село должны нести люди, к которым крестьяне отнесутся с доверием. Чайковцы создавали кружки самооб­разования прежде всего среди фаб­ричных рабочих, которые относи­лись к своим занятиям в городе как к отхожему промыслу. Весной они обычно возвращались в село на по­левые работы. Чайковцы надеялись, что «фабричные» и понесут в село социалистические идеи.