Иногда их протест обращался против плохих педагогов. Приме­чателен конфликт московских сту­дентов с профессором Маловым. Его не любили за грубость и некомпе­тентность и в ответ на очередное ос­корбление шумом и криками изгна­ли из аудитории. Не желая огласки, университетское начальство пред­почло само наказать зачинщиков и отправило шесть человек в карцер. Среди заключённых по-настоящему виновен как зачинщик был один — Герцен. Остальные признались из солидарности, надеясь, что происхож­дение и влиятельные родственники помогут всем им избежать более строгого наказания. Они не ошиб­лись: «зачинщиков» через неделю ос­вободили, а профессора Малова от преподавания отстранили. Этот эпи­зод как нельзя лучше характеризует товарищеские отношения среди сту­дентов, большинство которых не придавали значения сословным раз­личиям и не кичились знатностью или богатством.

С открытием новых универси­тетов давний недостаток в препода­вателях превратился в серьезную проблему. К 40-м гг. её решили: в университеты пришли молодые про­фессора, подготовившие диссерта­ции самостоятельно или под руко­водством европейских учёных во время командировок за рубеж. Свою высокую научную квалификацию русские профессора подтверждали серьёзными исследованиями в об­ласти математики, астрономии, био­логии, русской словесности, исто­рии. К властям они были внешне лояльны. Это позволило министру просвещения С. С. Уварову с удовле­творением заявить, что ни один из молодых преподавателей «не дал правительству ни малейшего повода к сомнению или недоверию».

Но граф Уваров был прав лишь отчасти. Более точно ту эпоху оха­рактеризовал Герцен, назвав её уди­вительным временем «наружного рабства и внутреннего освобожде­ния». В университетских аудитори­ях и студенческих комнатах жарко спорили о прошлом и настоящем России, путях её преобразования, роли литературы, религии и науки в обществе, гражданском долге ин­теллигенции, нравственном долге способствовать отмене крепостно­го права. Молодые преподаватели были полны сил, желали служить родной стране и нести просвеще­ние народу. Они выступали против консервативно настроенной про­фессуры и стремились к обнов­лению учебных курсов. Так, на лек­циях профессора Грановского по западноевропейскому Средневе­ковью, где история представала в живых образах, собирались сотни студентов Московского университе­та и «посторонних». На них слуша­тели без труда усматривали общее в истории Европы и России и, благо­дарные лектору за «вольное слово», устраивали овации в его честь.

Оценивая роль университета в «удушливой атмосфере» николаев­ской России, известный правовед Б. Н. Чичерин писал: «Он расширил мои умственные горизонты, ввёл меня в новые, дотоле неведомые об­ласти знания, внушил пламенную любовь к науке, раскрыл нравствен­ное её значение для души человека. Я в университете впервые услышал живое слово, возбуждающее ум и глу­боко западающее в сердце; я видел в нём людей, которые остались для меня образцами возвышенного ума и нравственной чистоты».

678

Великие реформы в царствова­ние Александра II коснулись и учеб­ных заведений. Высшее образование стало доступно всем сословиям, раз­решались научные командировки за границу.

К обсуждению проекта универ­ситетского устава были привлечены русские и иностранные учёные. Ус­тав, утверждённый Александром II в июне 1863 г., восстановил автоно­мию университетов, определил пра­вила поведения студентов в учебном заведении и вне его стен, отменил форменную одежду.

Правом поступления в универ­ситеты по-прежнему пользовались выпускники классических гимназий. Юноши, окончившие реальные учи­лища или духовные семинарии, для получения такого права должны бы­ли успешно выдержать экзамены по древним языкам в одной из гим­назий, причём семинаристы — с особого разрешения духовного на­чальства. Семинаристам разрешалось учиться только в Дерптском, Томском, Петербургском и Варшавском универ­ситетах. Будущий студент подавал на имя ректора прошение о принятии его на первый курс избранного фа­культета. К прошению прилагались ат­тестат зрелости, выданное местной полицией свидетельство о безукориз­ненном поведении, а с 1884 г. и вы­писка из школьного кондуита (журна­ла, в котором записывались проступки учащихся).