—               Что же это, батюшка, двугла­вый орёл, что ли? — полюбопытство­вал один из приезжих.

— Не орёл, а царский герб, — ответил Пугачёв.

— А что же, все цари с таким знаком родятся или это после как-нибудь Божьим произволением дела­ется? — не унимался любопытный.

— А того, други мои, простым людям ведать не подобает, — отрезал недавний казанский узник.

Так мог сказать только царь. Казаки низко поклонились.

167

НАЧАЛО ВОССТАНИЯ. ОСАДА ОРЕНБУРГА

Власти уже повсюду разыскивали беглеца. На хуторах и умётах поя­вились воинские команды. Ждать сбора казаков на лов рыбы было нельзя. Утром 17 сентября 1773 г. Пугачёв на хуторе Толкачёвых про­извёл смотр своему войску. Это были казаки и служившие вместе с ними калмыки и татары, всего чело­век 60. Молодой грамотей Иван Почиталин объявил написанный им «именной указ». В нём говори­лось: «Самодержавного императора нашего, великого государя Петра Фёдоровича Всеросийскаго и про­чая, и прочая, и прочая. Во имянном моём указе изображено Яицкому войску... Когда вы устоити за своё отечество, и ни истечёт ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей ваших. Будити мною, великим госу­дарем, жалованы: казаки, и калмыки, и татары... и жаловаю я вас: рякою (Яиком. — Прим. ред.) с вершын и до усья и землёю, и травами, и денеж­ным жалованьям, и свиньцом, и порахам, и хлебныим правиянтам. Я, великий государь амператор, жалую вас, Пётр Фёдаравич. 1773 году сен­тября 17 числа». Указ был встречен гулом одобрения. Развернули зна­мёна с нашитым на них расколь­ничьим крестом, и мятежное вой­ско двинулось на Яицкий городок. Началось казацкое восстание, пере­росшее в длительную и кровавую гражданскую войну.

В исторической литературе встречаются утверждения, будто Пу­гачёвщина была не широким народ­ным движением, а разбойничьим

предприятием кучки уголовных эле­ментов, стремившихся к грабежу и наживе и воспользовавшихся стес­нённым положением государства, втянутого в войну с Турцией. Это не так. Можно по-разному относиться к самому Пугачёву. В его натуре, не­сомненно, была беспокойная, аван­тюристическая жилка, не дававшая ему примириться с незавидной до­лей бесправного казака. Он чувство­вал в себе тягу и способности к ино­му, более высокому поприщу, хотел, по его словам, «произвесть себя от­личным от других». Ещё на турецкой войне, хвастаясь перед казаками сво­ей саблей, он заявил, что это пода­рок его крёстного отца — императо­ра Петра Великого. Верно и то, что восстание в глубине России было на руку всем её недругам, в первую оче­редь султану и стоявшей за его спи­ной Франции, а также Польше. По Европе ходили слухи, будто при Пу­гачёве состоят турецкие шпионы-со­ветники. В верхах петербургского общества также ходили слухи о «набеглом царе» как об агенте османов. Но Пугачёв не выбирал момента для восстания. Он поднял его, как толь­ко утвердился в своём предназначе­нии и собрал горстку отчаянных и решительных людей. Он встал не за себя, а за «чернь бедную», которая, как он хорошо знал, всюду «великие притеснения терпит». По крайней мере так воспринимал появление долгожданного царя-избавителя на­род, повсеместно бравшийся за ору­жие или готовый это сделать.

Россия напоминала пороховой погреб, который в любую минуту мог взорваться. Дворянская империя Ека­терины II вступала в апогей своего внешнего величия и могущества. Тер­ритория государства росла. Слава рус­ского оружия гремела на западе и юге континента. Умная дипломатия пре­умножала успехи и престиж императ­рицы, которую называли «философом на троне». В стране бурно развивались наука, искусство, культура. Но все эти достижения, этот расцвет помещи­чьей и чиновничьей России оплачи­вались другой Россией — трудящейся и эксплуатируемой, теми классами, слоями и группами населения, беспра-