В. Верещагин. В покорённой Москве.

285

«ПРЕКРАСНЫЙ, ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ГОРОД МОСКВА БОЛЕЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ».  ПРИЧИНЫ ПОЖАРА МОСКВЫ

2 сентября 1812 г. войска Наполеона остановились в виду Москвы. «Блеск утра был волшебный. Москва с По­клонной горы расстилалась просторно с своею рекой, своими садами и церк­вами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звёздами, своими купо­лами в лучах солнца», — писал Лев Толстой в «Войне и мире». Вид этого необыкновенного, величественного города наполнил сердца французов радостью. «Москва! Москва!» — вос­торженно кричали они. Император не обманул — перед ними долгожданные удобные квартиры, у них будет вдоволь еды и питья, будут богатые трофеи.

Но радость оказалась преждевре­менной. Когда наполеоновская армия вступила в Москву, город был пуст. Пронзительную тишину мёртвых улиц нарушали лишь цокот копыт француз­ской конницы да хриплые выкрики и пение перепившейся бедноты.

Первую ночь в Москве Наполеон провёл в одном из оставленных жителя­ми домов у Дорогомиловской заставы. Перед отходом ко сну ему доложили, что город начинает гореть. Император ре­шил, писал известный советский исто­рик Е. В. Тарле, «что это солдаты его ар­мии... громят брошенные дома и по их неосторожности возникают пожары. Он призвал маршала Мортье, которого на­значил в этот день военным губернато­ром Москвы, и грозно приказал ему не­медленно прекратить грабежи.

Император ещё не успел заснуть, когда в третьем часу ночи ему сооб­щили, что горит уже центральный квар­тал, Гостиный двор, средоточие мос­ковской торговли, и что загораются дома, куда никто из французских сол­дат не только не входил, но где и по­близости ещё никаких французов не было. Бушевал ветер, искры сыпались густым огненным дождём и зажигали соседние здания. 3 сентября пожар достиг угрожающих размеров. Полы­хали Китай-город, Каретный ряд, Но­вый Гостиный двор у Кремлёвской сте­ны, Балчуг около Москворецкого

моста. Вечером того же дня загорелись «хлебные ссыпки» на берегу Москвы-реки, а искрами от них был взорван брошенный русским гарнизоном боль­шой склад гранат и бомб».

Одновременно с пожарами в Мо­скве происходило чудовищное по сво­ему размаху мародёрство. «Что всего было ужаснее в этом грабеже, — писал очевидец, один из французов, прожи­вавших тогда в Москве, —это система­тический порядок, который соблюдался при дозволении грабить последователь­но всем корпусам одному за другим. Первый день принадлежал старой импе­раторской гвардии, следующий — моло­дой, за ней грабил корпус Даву и т. д.». Ещё один свидетель пребывания фран­цузов в Москве вспоминал: «Французы входили в домы и, производя большие неистовства, брали у хозяев не только деньги, золото и серебро, но даже сапо­ги, бельё и, смешнее всего, рясы, жен­ские шубы и салопы, в коих стояли на часах и ездили верхом».

Почти сразу французы принялись искать «зажигателей», но чаше всего они арестовывали ни в чём не повин­ных мирных жителей, а иногда под ви­дом расстрела поджигателей мародё­ры убивали тех, кто не желал отдавать им своё имущество.

Самой страшной оказалась ночь с 3 на 4 сентября. «Ночью Наполеон про­снулся от яркого света, ворвавшегося в окна... Император подошёл к одному окну, к другому; он глядел в окна, выходящие на разные стороны и всюду было одно и то же: нестерпимо яркий свет, огромные вихри пламени; улицы, пре­вратившиеся в огненные реки; дворцы, большие дома, горящие огромными ко­страми. Страшная буря раздувала пожар и гнала его прямо на Кремль...» В Крем­ле помимо Наполеона, его свиты и ста­рой гвардии находились французский артиллерийский и оставленный русски­ми пороховой склады. Пожар Кремля грозил неминуемой гибелью и Наполе­ону, и его приближённым. «Нужно было уходить из Кремля, не теряя ни минуты. Наполеон, очень бледный... молча смот­рел в окно дворца на горящую Москву. „Это они сами поджигают. Что за люди! Это скифы!" — воскликнул он».