ТОВАРИЩЕСКИЙ СУД

Вернувшись в 1919 г. в Москву, Яков Блюмкин попросил принять его в со­став легального Союза максималистов. Те предложили ему сначала опроверг­нуть подозрения в предательстве на то­варищеском суде.

В состав межпартийного товарищеского суда вошли трое судей: председа­тель — анархист Аполлон Карелин, член партии украинских левых эсеров профессор Дмитрий Магеровский и революционный коммунист Георгий Максимов. Последний вспоминал: «Косвенные улики — частые посещения им ВЧК, которых не отрицал и Блюмкин, — не давали нам права об­винить его в предательстве». Суд вы­нес неопределённое решение: «Не ус­тановлено, что Блюмкин не предатель».

Хотя такое решение и не снимало с Я. Блюмкина подозрений, максимали­сты согласились принять его в свой Союз. Спустя несколько месяцев они влились в РКП(б), и Блюмкин также стал коммунистом.

419

ных батальонов пролетариата". Конечно, мы это выдумали; Блюмкин был очень огорчён...».

В 20-е гг. во время бурных дискуссий с «левой оппозицией» симпатии Я. Блюмкина оказались на стороне Л. Троцкого. Он не скрывал этого от руководства ОГПУ. Но в то время как других оп­позиционеров ссылали, Яков Григорьевич оставался на своей работе. «Объясняется это характером его работы, — замечал Лев Троцкий, — она имела совершенно индивидуальный характер; Блюмкину не приходилось иметь дело с партийными ячейками...» Троцкий добавлял, что руководители ОГПУ «считали Блюмкина незаменимым, и это не было ошибкой. Они оставили его на ра­боте, которую он выполнял, до конца». Яков Григорьевич при­знавался: «Откровенно говоря, для меня самого была весьма не­ожиданной такая терпимость».

Я. Блюмкина смущало создавшееся необычное положение. Может ли он служить государству, которое преследует его еди­номышленников? Особенно тяжело он воспринял высылку в Турцию Льва Троцкого. «Высылка Троцкого меня потрясла, — писал он. — В продолжение двух дней я находился прямо в бо­лезненном состоянии».

В апреле 1929 г. Я. Блюмкин возвращался в Советский Союз из Германии, где выполнял задание ОГПУ. Находясь в Турции, он решил встретиться с высланным сюда Л. Троцким и поделить­ся с ним своими сомнениями. Конечно, это было чрезвычайно рискованно для работника ОГПУ.

И вот 16 апреля эта встреча состоялась. «Блюмкин явился ко мне в Константинополе, — вспоминал Лев Троцкий, — чтоб узнать, как я оцениваю обстановку, и проверить, правильно ли он поступает, оставаясь на службе правительства, которое высы­лает, ссылает и заключает в тюрьмы его ближайших единомыш­ленников. Я ответил, что он поступает совершенно правильно, выполняя свой революционный долг, — не по отношению к ста­линскому правительству, а по отношению к Октябрьской ре­волюции».

В августе того же года Я. Блюмкин вновь проезжал через Константинополь, на этот раз возвращаясь из Индии. Лев Троц­кий передал через него в Москву два письма к своим сторонни­кам. Он призывал их продолжать борьбу за свои взгляды и не сдаваться. Советским властям стало известно о встрече Троцко­го и Блюмкина.

После приезда в Москву, в октябре 1929 г., Я. Блюмкина аре­стовали. Коллегия ОГПУ, слушавшая его дело, постановила: «За повторную измену Пролетарской революции и за измену ре­волюционной чекистской армии Блюмкина Якова Григорьеви­ча — расстрелять».

3 ноября 1929 г. приговор привели в исполнение. Это была первая казнь в среде большевиков-оппозиционеров. Рассказы­вали, что перед расстрелом Яков Блюмкин крикнул: «Да здрав­ствует Троцкий!».

САВИНКОВ И БЛЮМКИН

Лаже несколько лет спустя после убий­ства графа Мирбаха Я. Блюмкина не переставала мучить мысль о его пове­дении в этот день. Ведь он не собирал­ся бежать с места покушения, а хотел сдаться властям. Он писал: «Я знал, что наше деяние может встретить порицание и враждебность правительства, и считал необходимым и важным отдать себя, чтобы ценою своей жизни дока­зать нашу полную искренность, чест­ность и жертвенную преданность инте­ресам Революции... Кроме того, наше понимание того, что называется этикой индивидуального террора, не позволя­ло нам думать о побеге. Если мы ушли из посольства, то в этом виноват не­предвиденный, иронический случай». Как вспоминал писатель Илья Эренбург, в начале 20-х гг. он собирался в Париж и перед отъездом встретил в ресторане Я. Блюмкина. Тот попросил писателя спросить в Париже у Бориса Савинко­ва: «Должен ли террорист после поку­шения оставаться на месте или может бежать?». Видимо, Б. Савинков, как и прежде, оставался для Я. Блюмкина высшим авторитетом в вопросах «эти­ки индивидуального террора».