В своём дневнике в этот день Николай II записал: «По его (Родзянко) словам, положение в Петрограде таково, что теперь министерство из Думы будет бессильно что-либо сделать, так как с ним борется социал-демократическая партия в лице рабочего комитета. Нужно моё отречение. Рузский передал этот разговор в Ставку, а Алексеев всем главнокомандующим... Пришли ответы от всех. Суть та, что во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согла­сился. Вечером из Петрограда прибыли Гучков и Шульгин, с ко­торыми я переговорил и передал им подписанный манифест. В час ночи уехал из Пскова с тяжёлым чувством пережитого.

Кругом измена, и трусость, и обман!».

Последняя фраза звучала совершенно необычно в очень сдержанном и скупом на эмоции дневнике Николая II...

ПОСЛЕ ОТРЕЧЕНИЯ

Николай II подписал отречение от престола и направился в Мо­гилёв, в Ставку. 8 марта он отдал здесь прощальный приказ по армиям. Он начинался словами: «В последний раз обращаюсь к вам, горячо любимые мною войска...». Бывший император писал: «Эта небывалая война должна быть доведена до полной победы. Кто думает теперь о мире, кто желает его — тот изменник отече­ства, его предатель. Знаю, что каждый честный воин так мыслит. Исполняйте же ваш долг, защищайте доблестно нашу великую Родину, повинуйтесь Временному правительству». Армии это прощальное обращение не объявили.

В тот же день Николай Александрович простился с высшими чинами Ставки. Генерал В. Воейков вспоминал: «Это был единст­венный случай, когда он после отречения находился в среде своих бывших верноподданных. Картина, по словам очевидцев, была по­трясающая. Слышались рыдания. Несколько офицеров упали в об­морок.. Государь не мог договорить своей речи из-за поднявшихся истерик... было раздирающее душу проявление преданности царю со стороны присутствовавших солдат». Генерал Н. Тихменев писал: «Судорожные всхлипывания и вскрики не прекращались. Офице­ры Георгиевского батальона, люди по большей части несколько раз раненые, не выдержали: двое из них упали в обморок. На другом конце залы рухнул кто-то из солдат-конвойцев. Государь, всё вре­мя озираясь на обе стороны, со слезами в глазах, не выдержал и быстро направился к выходу». В своём дневнике Николай Алексан­дрович записал: «Прощался с офицерами и казаками конвоя и Свод­ного полка — сердце у меня чуть не разорвалось!».

Верховный главнокомандующий генерал Михаил Алексеев объявил Николаю Александровичу о решении Временного пра-

20

вительства: «Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным». Генерал Дмит­рий Дубенский рассказывал: «Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся... Госу­дарь был очень далёк от мысли, что он, согласившийся добро­вольно оставить престол, мо­жет быть арестован».

При отъезде из Могилёва бывшему государю открылось поразительное зрелище. На всём протяжении его пути до вокзала молчаливые толпы на­рода стояли на коленях перед своим бывшим императором. Его глубоко взволновала и рас­трогала эта сцена. Он по-преж­нему не сомневался, что основ­ная масса русского народа — за государя. «Семя зла в самом Пет­рограде, а не во всей России», — писал он позднее. Революция, по его мнению, произошла помимо воли подавляющего боль­шинства русского народа. «Народ сознавал своё бессилие», — за­метил Николай Романов чуть позже о февральских днях.

Бывший государь вернулся в Царское Село уже под охра­ной и здесь окончательно оказался под домашним арестом. При­быв туда, он впервые после всех бурных событий встретился с супругой и детьми. «В эту первую минуту радостного свидания, — писала Анна Вырубова, — казалось, было позабыто всё пережи­тое и неизвестное будущее. Но потом, как я впоследствии узна­ла, когда Их Величества остались одни, Государь, всеми остав­ленный и со всех сторон окружённый изменой, не мог не дать воли своему горю и своему волнению и, как ребёнок, рыдал пе­ред своей женой».