не эти поездки выглядели как сплошной триумф. Толпы мирных жителей и солдатские митинги встречали его восторженными криками: «Вождю русской демократии ура!», «Да здравствует ге­рой Керенский!», «Ура народному министру!». От тысяч крепких фронтовых рукопожатий некоторое время ему пришлось дер­жать правую руку на перевязи.

По мнению генерала П. Краснова, для солдат он был «адво­катом и защитником перед офицерами и генералами, и потому был любим не как Керенский, а как идея мира. Уже то, что он был штатский, а не офицер, давало надежду солдатам, что он пойдёт против войны за мир, потому что ему-то мир был нужен, а не война». Близкую мысль выразил один солдат, выступавший на митинге после военного министра: «Товарищи, впервые за три года страданий мы, солдаты, услыхали здесь ласковое слово».

Но призывал военный министр, конечно, не к немедленно­му миру, а, наоборот, к наступлению. В одном из первых его при­казов по армии говорилось: «Вы понесёте на концах штыков ва­ших мир, право, правду и справедливость. Вперёд, к свободе, зем­ле и воле!».

Наконец 18 июня началось долгожданное наступление, в которое было вложено столько сил и столько надежд. Но после кратковременных успехов оно, как известно, закончилось рядом тяжёлых поражений...

КОРНИЛОВСКОЕ ВЫСТУПЛЕНИЕ

8 июля А. Керенский, сохранив пост военного министра, стал главой Временного правительства. Теперь ему приходилось му­чительно решать для себя вопрос: «С кем идти дальше, с правы­ми или левыми?». Справа грозила диктатура генералов, слева -диктатура большевиков. И то и другое означало утрату февраль­ских свобод, которые так ценила интеллигенция.

12 августа, выступая на Московском государственном сове­щании, министр-председатель предостерёг и правых, и левых. Он сказал, что попытка большевиков захватить власть «будет прекра­щена железом и кровью». «Пусть ещё больше остерегаются те посягатели, — обратился Керенский к правым, — которые дума­ют, что настало время, опираясь на штыки, низвергнуть народ­ную власть».

Однако, как глава правительства, А. Керенский был обязан «наводить порядок» и потому, хотя и неохотно, уступал давле­нию генералов. 12 июля на фронте восстановили смертную казнь. Правда, реально она не применялась. В августе Александр Фёдорович с горечью говорил на Московском совещании: «Но пусть будет, что будет. Пусть сердце станет каменным, пусть зам­рут все струны веры в человека, пусть заглохнут все те цветы и грёзы о человеке (Возглас: «Не нужно!».), над которыми сегодня с этой кафедры говорили презрительно и их топтали. Так сам затопчу. (Возглас сверху: «Не можете Вы этого сделать — Ваше сердце Вам этого не позволит».) Я брошу далеко ключи от

194

сердца, любящего людей, я буду думать только о государстве!». Уже по взволнованному тону оратора чувствовалось, что беспо­щадное «наведение порядка» далось бы ему нелегко.

Между тем Верховный главнокомандующий генерал Л. Корни­лов требовал дальнейших мер. Прежде всего смертной казни в тылу и очищения столицы от «мятежных элементов». Роль посредника между Л. Корниловым и А. Керенским взял на себя кадет Владимир Львов. Он хотел побыстрее подтолкнуть их к решительным мерам.

И вот 26 августа В. Львов привёз очередные предложения Л. Корнилова. Тот предлагал ввести военное положение в столи­це, передать ему всю полноту власти, а самого А. Керенского при­глашал в Ставку. Львов, однако, посоветовал Керенскому в Ставку не ехать: он слышал там разговоры, что его хотят убить. Министр-председатель, потрясённый, слушал все эти невероятные новости. Происшедшее он воспринял как начало военного мятежа. Он и прежде подозревал Л. Корнилова в намерении установить гене­ральскую диктатуру, но теперь... «Исчезли у меня последние сомне­ния! — вспоминал Керенский. — Всё, всё осветилось сразу таким ярким светом, слилось в одну цельную картину».