СУФИЙ ИЛИ БУНТОВЩИК?
Этюд (I)
|
|
Киники, розенкрейцеры, нидзя, масоны, суфии... Каббала, герметизм, тантра, дзэн... Сколько непонятных, таинственных притягательных традиций, практик, мировоззренческих школ! Сколько личностей, биографий, легенд! Кажется, проникни хоть в одну из этих традиций, исследуй хоть одну историю жизни - и откроется Великая Тайна Мироздания, обретешь всю Мудрость Вселенной, появятся неограниченные возможности к... К чему? К успеху? к покою? к счастью? к бессмертию? Но не успевает любознательный и торопливый европейский ум ответить на собственные «к чему?», как захлестывает его витиеватая, парадоксальная, уходящая в бесконечность восточная мысль, завораживающая то своей красотой, то блеснувшим ощущением понимания и сопричастности к ее ускользаюей сути; и уже, теряя чувство времени, погружается он в это марево танцующих перед его глазами в полупрозрачных покровах истин и не замечает, как проходит его собственная жизнь, а проклятое «к чему?» так и остается где-то далеко позади, забытое, стучащее уже в чье-то другое, молодое, идущее за ним, сознание, стучащее до тех пор, пока и оно в свою очередь не забудется в пленительном хороводе загадочных, наполненных емкими и сложными символами софизмов, обрамленных то в виртуозные поэтические строки, то в насыщенные многосмысловыми терминами трактаты. А устав в конце концов от этих бесплодных и нескончаемых блужданий по душным и влажным джунглям, по зыбучим и шуршащим пескам, по оголенным и сыпучим скалам в надежде вот-вот ухватиться за шлейф манящей, но так и не дающейся в руки Истины, как приятно упасть, не разбирая места, закрыть утомленные от внимательного слежения глаза и еще более забыться, даже не от прочно утерянного «к чему?», а и от самой убегающей и превращающейся в мираж пэри, княжны, царицы, забыться под чарующие звуки тимпанов, звонкого ситара, бурлящего ауда и сиплых бамбуковых флейт, сперва обволакивающих, успокаивающих, но постепенно с нарастающим возбуждением начинающих кружиться, утопая в безудержном вихре, как пьяный дервиш, чтобы вырваться прочь из этой обманчивой действительности, слиться в любовном экстазе с Царицей - но где-то там, в вышине - и раствориться с нею в непостижимом, вечном, недоступном, бесконечном Боге, дабы не быть больше связанным с неясными, двусмысленными, запутанными словами, ибо Истина вне слов, музыка же - это танец Истины. Но
Почему европейский ум с эпохи Крестовых походов, а в особенности со времен завоевания Наполеоном Египта, так беспечно и безрассудно бросает свою - христианскую (и ведь тоже восточную) - традицию и настойчиво домогается благосклонности новых, экзотических, лунолицых красавиц - и не одной, а всех сразу? Пресыщенность ли это? Стремление ли идти более легким путем? А может, эта восточная разновидность Истины более снисходительна к своему адепту; может, дозволяет ему покрасоваться своим «я» и льстит ему его же собственной многозначительностью? А может, маня легкостью и возможностью обладания ею, просто подменяет ему цель действием - то ярким, как праздничное шествие, для любителей шума и веселья, то опасным для охотников до острых ощущений, то запутанным, как ночной лабиринт, для поклонников словесных хитросплетений и логических изворотов? А тогда Истина ли она? Как не хочется европейскому характеру полностью отказаться от своего «я» и вручить себя воле Божьей, даже если перстпектива сулит обретение нового, преображенного, совершенного «я», «я» вместе с «Ним», когда открыты будут гораздо более широкие перспективы, встанут новые, более грандиозные, задачи, откроются истины и возможности доселе невиданные! Даже на этих условиях как нелегко расставаться со своей самостью! Даже если она едва различима в скопище еще более ничтожных и ничего не обещающих самостей; даже если в редкие минуты случайных просветлений, когда запуганная и замордованная правда издает глухой стон из темного, затхлого, опутанного тяжелой паутиной закоулка очерствелой души и кровавые капли озарения падают на онемевшее сознание и внезапный всполох пробуждения смущает на мгновение его беспечный сон... даже тогда! Правды хóчется. Но такой, чтоб Правда эта оказалпсь твоей правдой. И чтобы не лишить себя любимого «я», дорогих сердцу «мое» и «свое», европейский ум готов покинуть родную обитель и пойти в любое далекое и чуждое ему неведомое, подальше от Того, Который неумолимо и настойчиво требует оставить все «свое», за тем, кто разговор подобный не то, чтобы не ведет вовсе, но говорит о сем как-то невнятно, мягко, вскользь, а значит дозволительно взять с собою в дорогу и любезное душе «я»; можно даже с напускным самодовольством забыть, в котором углу котомки ты его припрятал, но взять - а там... веди меня, учитель, шейх, гуру, халиф, магистр, гроссмейстер, Отец народов, а при случае и отец крестный! Где ваши пыльные манускрипты, потрескавшиеся свитки, огромные, неподъемные фолианты с выжелтевшими страницами, лакированные вольюмы с глянцевыми иллюстрациями - харнители Мудрости - ваши «Тайные доктрины», «Дианетики», «Ветви персиков», «Диагностики кармы», «Коммунистические манифесты»! Если мое «Я» в моей котомке, а Тот, Который... - ну да и вспоминать-то противно! - заперт в чулане, то выкатываете свои шастры, мантры, тасаввуфы, гороскопы, кармы, алхимические смеси, шаманские заклинания, сатанистские обряды, пусть даже замешанные на околохристианских и околонаучных дрожжах! Лишь бы гипертрофированное «я» осталось нетронутым, хоть бы и в ущерб себе ли, семье, своим изуродованным и забытым детям, в ущерб будущему нации и самой остолбеневшей от недоумения Истине. Но на поверку за всей этой деятельностью, подчас активной, за этими поисками, которые могут оказаться весьма бескомпромиссными, напряженными, целеустремленными и затратными, как в душевном отношении, так и в материальном, невооруженным глазом видна пресловутая, ничем не прикрытая страсть к халяве, цель которой, попросту говоря, въехать в рай, сменив гражданство. И высокий духовный подвиг черниговского князя Михаила Всеволодовича, предпочившего мучительную смерть в ставке хана легкому утреннему поклону в сторону солнца ли, куста («ибо христианин есмь»), выглядит в наши дни как малопонятный курьез неуместного тупого упрямства, получившего в конечном счете по заслугам... Вот уже и реалии сегодняшнего дня забрезжили на строках моего повествования. О Восток! Как искусно умеешь ты овладевать мыслью, распалять фантазию, обостряя чувства и умаляя стройность замысла, стараясь либо растворить в себе охмелевшего философа, дав упиться ему музыкой слова и воспарить над молчанием будней, либо сбить его с магистральной дороги, заморочить, как начинающего джазового импровизатора, выжать из него все накопленные и приготовленные темы и пассажи, опустошить, загнать в угол и насмеяться над неопытностью соперника и тщедушностью развиваемых идей! Но не для того пустился я в рассуждения, чтобы увлечься и упустить из виду главное, а с ним и моего героя с его отчаянным детищем. А, впрочем, так ли уж далеки настроения и мотивация тех или иных предпочтений образованного англичанина середины XIX века от оных же, но по прошествие 120 лет, да еще с поправкой на географию? Частных причин для предпочтений - множество; общих - одна, и о ней сказано предостаточно. Говоря же о частных, настала пора перейти к личности главного персонажа. |
Суфий или Бунтовщик? Этюд (II) =>