| ГЛАВА IX. СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ В 1797 И 1798 ГОДАХ Египетская экспедиция Бонапарта. — Возвращение англичан в Средиземное море и Абукирская битва. — Восстановление Великобританией господства на Средиземном море и образование второй коалиции. Предварительный Леобенский договор прекратил вооруженную борьбу на суше и дал возможность Европе сосредоточить внимание на дипломатическом поле, к которому оно и приковывалось главным образом в течение следовавших за тем двенадцати месяцев. В то самое время, как Бонапарт подписывал статьи этого договора, Моро и Гош, командовавшие обеими французскими армиями на Рейне, перешли через реку с целью ведения кампании в пределах Германии. 22 апреля в главные квартиры этих генералов прибыли курьеры с известием о прекращении военных действий и немедленно остановили их наступление. Война продолжалась только на море между Великобританией и союзными с Францией державами. Самоуверенность Директории возрастала по мере побед Бонапарта и внушила ей в сношениях с иностранными правительствами тон, который последние сочли надменным, если не дерзким. Уступая политическим соображениям, опиравшимся на общественное мнение, Питт послал во Францию в октябре 1796 года опытного дипломата лорда Малмсбери для переговоров о мире. Условия, предлагавшиеся Великобританией, заключались, в сущности, в том, чтобы обе стороны отказались от сделанных во время войны завоеваний. Если бы Франция возвратила императору Нидерланды и Ломбардию, то Великобритания, не потерявшая ничего своего, обязывалась возвратить Франции ее владения в Ост- и Вест-Индиях, точно так же как и в заливе св. Лаврентия, сохранив, однако, относительно рыбных промыслов Status ante bellum. Что же касается колоний, отнятых у Голландии, то их предполагалось возвратить последней в случае восстановления правительства штатгальтера. Но в случае, если бы республика, учрежденная при помощи французского оружия, не согласилась пойти на это, то и Великобритания и император, расторгнуть союз с которым она отказывалась, настаивали на каком-нибудь другом вознаграждении за ущерб, наносившийся таким образом их политическому положению в Европе. При принятии этих условий за основание, британское правительство изъявляло желание вступить в переговоры об общем мире, настаивая на допущении к участию в них России и Португалии, а также и императора. Французское правительство возразило, что Великобритания не имеет полномочия говорить за своих союзников; и, кроме того, заявило, что уступка территории, присоединенной к Франции эдиктами Конвента, как это имеет место по отношению к Нидерландам, была бы несогласна с органическим законом республики. Последнему доводу британское правительство не придавало значения. Никакие переговоры о прекращении войны не могли состояться, так как результаты, выгодные для одной из сторон, исключались из обсуждения под предлогом неприкосновенности ее постановлений. В рассматриваемом случае Франция и Великобритания были обе сторонами, сделавшими завоевания; главнейшие же союзники каждой из них являлись потерпевшими. Великобритания предложила, чтобы Франция вместе с нею отказалась от своих завоеваний в пользу союзников. Республика не соглашалась, ссылаясь на то, что захваченные ею земли вошли в состав национальной территории и, как таковые, не могут быть отчуждены от нее. Сверх того, недовольная проволочками в переговорах, являвшихся следствием частых обращений Малмсбери к своему правительству за инструкциями, Директория 20 декабря приказала ему оставить Париж в течение сорока восьми часов — промежутка времени, не вполне законного. Подобное же дерзкое отношение к себе со стороны Франции испытывали и Соединенные Штаты. Американское правительство, после того как возгорелась война на море, имело частые столкновения с обеими воюющими сторонами из-за многих причин: из-за обхождения английских и французских крейсеров с американскими судами, покрытия неприятельских грузов нейтральным флагом, из-за трактата Джея, заключенного в 1794 году о торговле и мореплавании, который Франция считала слишком благоприятным для Великобритании; и, наконец, из-за отношения Соединенных Штатов к французским приватирам, которым сначала было разрешено, а потом запрещено продавать призы в американских портах. Затруднения эти происходили, в сущности, потому, что так как у Соединенных Штатов практически не было военного флота, то ни та, ни другая из воюющих сторон не чувствовали себя вынужденными относиться с уважением к их правам. Для Великобритании, однако, дружественные отношения с ним были важны вследствие торговых интересов, а Франция, не имея коммерческих судов, находила выгоды в пользовании судами американцев для транспортных целей, а их портами — как базами для своих крейсеров, откуда последние могли тревожить британскую торговлю. Великобритания ограничила первые из этих выгод для Франции, настаивая на том, что по международному праву неприятельские грузы под нейтральным флагом могут быть захвачены. Соединенные Штаты согласились на это и, сверх того, в интересах мира и нейтралитета, уклонились на будущее время от покровительства французскому приватирству. Это положило начало взаимным неудовольствиям между Французской республикой и Соединенными Штатами и повело в результате к отозванию из Америки французского посольства в ноябре 1796 года. В то же самое время и президент Вашингтон, недовольный действиями Монро (Munroe), посланника в Париже, отозвал его оттуда. Когда Монро оставлял свой пост 30 декабря, то президент Директории произнес речь, весьма лестную для него лично, но обидную для правительства Соединенных Штатов, и выказал, как верно заметил президент Адаме, «желание поселить разлад между народом Соединенных Штатов и их правительством, посеяв таким образом раздор, пагубный для нашего мира». Та же теория о несогласии интересов правителей с интересами народов, которую Французская республика положила в основу взятой ею на себя миссии насильственного искоренения исконного деспотизма, была таким образом беспристрастно применена и к свободному американскому народу, управлявшемуся избранным и всеми любимым согражданином, Вашингтоном. Нового посланника Соединенных Штатов Пинкни (Pincknеу) Директория отказалась принять. Не признававшийся официально он все- таки оставался в Париже около месяца, но в утро получения известия о победе при Риволи Директория приказала ему оставить Францию. Вследствие не совсем обычного стечения обстоятельств в то время, как республика, таким образом, ссорилась с двумя главнейшими морскими государствами, на императорском престоле в России произошла перемена. Держава эта, хотя и не морская в течном значении этого слова, все-таки, благодаря своему преобладанию в Балтике, находилась в условиях, благоприятных для того, чтобы влиять на мировые морские интересы. Императрица Екатерина II умерла 18 ноября 1796 года, когда была уже почти готова подписать соглашение с Лондонским и Венским дворами о том, чтобы, отказавшись от своего несколько пассивного, неприязненного отношения к Франции, послать шестидесятитысячную армию на помощь Австрии. Преемник ее Павел I не дал этому делу дальнейшего хода и держался хладнокровного, выжидательного образа действий, пока Бонапарт взятием Мальты, а Директория — своей угрозой объявить войну в случае установления торговых сношений между Российской империей и Великобританией не вызвали этого правителя, обладавшего не вполне нормальным темпераментом, на открытые военные действия. Но это произошло годом позже. Упомянутые события конца 1796 года совпали по времени с заключением Французской республикой тесных союзов с Испанией и Голландией и формальных мирных договоров с итальянскими государствами. Этими союзами и договорами в совокупности с Леобенским миром определились внешние отношения Франции к остальной Европе в апреле 1797 года. В то же время внутренние дела ее приняли тревожный оборот. Подошло время к выборам новых членов обеих законодательных палат для замены одной трети прежнего их состава, в результате чего реакционеры были избраны вновь в таком числе, что составили большинство в обеих палатах, особенно же в нижней. Последняя сразу выказала свой характер, избрав большинством голосов в председатели генерала Пишегрю, открыто враждовавшего с Директорией. За этим знаменательным актом последовал целый ряд мероприятий, рассчитанных на то, чтобы создать затруднение для исполнительной власти и ослабить ее деятельность. В течение летних месяцев разлад между законодательной властью и Директорией проявлялся все резче и резче. Но реакционеры не сумели вовремя понять знамение той эпохи. Они дошли до того, что вследствие интриг роялистов и собственных неблагоразумных поступков стали казаться противниками республиканского правительства, что возбудило опасения Гоша, командовавшего армией на Самбре и Мозеле. Сверх того, они прямо поставили на обсуждение вопрос о действиях Бонапарта по отношению к Венеции, чем вызвали более личную и страстную вражду к себе со стороны блестящего завоевателя Италии. Таким образом, законодательное собрание создало себе оппозицию в лице двух военачальников, которые стояли выше всех других в общественном мнении, возлагавшем на них надежду в вопросе о безопасности Франции, и которые, каждый сообразно своему характеру, воодушевили своими стремлениями вверенные им войска и подготовили их к coup d'Etat. Мятежные речи и тосты стали постоянно раздаваться среди армий, которым республика была дорога скорее по имени, чем по существу дела, и которых легко было заставить думать, что обе палаты замышляют восстановление монархической власти. Большинство членов Директории, наполовину веря тому же самому и в раздражении на оппозицию, серьезно мешавшую управлению страной, готовы были на насильственные меры. Однако двое из них не разделяли этой готовности, и в том числе Карно, виновник первых побед республики, отбывавший теперь свою очередь в должности президента Директории. Втайне от него трое заговорщиков обдумали свой план действий и обратились к Бонапарту с просьбой прислать им Ожеро, наиболее преданного революции из всех находившихся в Италии генералов, для того, чтобы он руководил войсками при насильственных мерах, какие могли оказаться необходимыми. По прибытии своем в Париж Ожеро, несмотря на противодействие со стороны Карно, был назначен начальником стоявшей там военной дивизии. Срок президентства Карно истек 24 августа, и после него вступил на эту должность один из заговорщиков. В ночь на 3 сентября Ожеро окружил Тюильрийский замок и сад двенадцатью тысячами солдат с сорока орудиями и выгнал находившихся там членов законодательного собрания вместе с их гвардией. Директория же приказала своей гвардии арестовать двух членов, не принимавших участия в заговоре, Карно и Бартелеми. Первый, однако, спасся бегством в Швейцарию, но второй был схвачен. Состоявшееся на следующий день собрание тех членов обеих палат, которые не были арестованы, вынесло резолюцию, объявившую недействительность последних выборов по отношению к некоторым лицам и изгнание в Кайену двух членов Директории и пятидесяти трех представителей нации. После такой чистки законодательного собрания между ним и исполнительной властью установилась гармония. Вслед затем была издана прокламация к армии и департаментам, в которой объявлялось, что в отечестве посеяны смуты контрреволюцией и что патриотизм и другие социальные и общественные добродетели нашли себе приют в войсках. «В этом, — говорит один республиканский историк, — была, к несчастью, своя доля правды. Средний класс поддался реакции или инертности; народные массы принимали теперь уже лишь очень малое участие в политических движениях, и активная демократия едва ли существовала вне армий. Но если последние могут защищать дело свободы, то они не в состоянии ввести ее в жизнь и поддерживать ее, когда гражданское общество от нее отвернулось. Только что состоявшаяся с согласия военного элемента революция вела теперь к другой революции, которая должна была совершиться солдатами и для солдат (Примечание: Martin, Hist. de France depuis 1789, vol. II, p. 479)»: 18 фрюктидора 1797 года являлось логическим предвестником 18 брюмера 1799 года, когда Бонапарт захватил в свои руки бразды правления. Борьба между Директорией и законодательным собранием поставила всю Европу в выжидательное положение, так как исход ее должен был глубоко повлиять на направление предпринятых переговоров. Император, сожалея о своей поспешности при подписании Леобенского мира, воздерживался от заключения окончательного трактата, стараясь добиться допущения к участию в нем также и Великобритании. Бонапарт с негодованием отказал, так как это расстроило бы его главную цель, состоявшую в ведении именно сепаратных переговоров с Австрией. Питт, больше прежнего желавший мира, снова послал во Францию Малмсбери. Директория заставила его долго прождать в Лилле — месте сбора уполномоченных во время борьбы ее с собраниями. Она заявила несколько требований, удовлетворение которых было мало вероятно, и сильно затягивала переговоры, что терпеливо переносилось британским министерством, теперь уже действительно желавшим благоприятного окончания последних. Через неделю после coup d'Etat первые французские уполномоченные были отозваны и вместо них посланы другие, которые немедленно по своем прибытии запросили у британского посланника, имеет ли он «полномочия на возвращение Франции и ее союзникам всех владений, перешедших с самого начала войны в руки англичан». Ответ требовался в течение того же дня. Малмсбери холодно отвечал, что он не может и не должен вести переговоры на каком-либо другом основании, кроме принципа взаимного возвращения завоеваний. Тогда ему было передано приказание Директории возвратиться к своему правительству в 24-часовой срок и попытаться получить согласие на требовавшиеся Францией уступки. Этим, разумеется, был положен конец переговорам, и война возобновилась, чтобы продолжаться затем еще четыре года. В течение этих богатых событиями месяцев в уме Бонапарта, теперь уже самого влиятельного человека во Франции, благодаря его умению действовать на воображение людей, созревали тесно связанные с вопросом о господстве на морях проекты относительно будущего направления тех мощных усилий, на которые Франция выказала себя способной. 5 апреля был под его руководством заключен с королем Сардинии договор об оборонительном и наступательном союзе, подлежавший еще ратификации со стороны Директории. К этому договору присовокуплялась секретная статья, по которой король уступал Франции остров Сардинию при условии вознаграждения его за это владениями на материке (Примечание: Corr. de Nap., vol. II, p. 590). Вскоре после этого, однако, случились события, открывшие его прозорливому гению еще более выгодную комбинацию. Во время вторжения его в Каринтию население всех венецианских владений на итальянском материке в тылу его армии восстало против французов, умертвив несколько сот попавших в его руки солдат. Это дало Бонапарту предлог к захвату упомянутых владений, согласно секретным статьям Леобенского мира, и в то же время вызвало у него зловещее предсказание, что венецианское правительство, запертое на своем маленьком острове, будет недолговечно (Примечание: Соrr. de Nap, vol II, p. 622). 2 мая, возвратившись уже в Италию, Бонапарт издал прокламацию (Примечание: Ibid, vol III, p. 21), в которой выставлялись многие причины его неудовольствия на возмущения, разжигавшиеся у него в тылу и ставившие в опасное положение армию, «углубившуюся в Штирийские ущелья». Он приказал французскому посланнику оставить Венецию, всем венецианским агентам выехать из Ломбардии и венецианских владений, а французскому генералу обходиться с войсками республики, как с неприятельскими, и сорвать венецианское знамя на всем материке. За этим объявлением войны 16 мая последовало отречение древней венецианской олигархии от власти в пользу временного правительства, которое потребовало присутствия в городе французского отряда для поддержания порядка в течение переходного периода. На это Бонапарт согласился, послав туда пять тысяч человек и цинично заметив в своем донесении Директории, что таким образом окажется возможным избежать негодующих нареканий, без которых нельзя было бы обойтись в случае приведения в исполнение секретных соглашений с Австрией, и в то же время успокоить Европу, так как «очевидно, что оккупация эта только временная и состоялась по просьбе самих венецианцев» (Примечание: Corr. de Nap, vol III, p 73). Десять дней спустя Бонапарт послал генерала Джентили, отозванного из Корсики в Корфу, с отрядом из двух тысяч человек, приказав ему обеспечить за собой обладание как островами, так и стоявшей там венецианской эскадрой, рекомендуя, однако, действовать всегда так, чтобы это казалось в интересах венецианских уполномоченных, которые должны сопровождать его. «Если островитяне склонны к независимости, — писал он, — льстите им и говорите о Греции, Афинах и Спарте» (Примечание: Ibid., p. 89). Венецианскому правительству он писал, что экспедиция послана для оказания помощи его уполномоченным, а Директории в тот же день, — что Корфу должен непременно принадлежать французам. «Остров Мальта, — прибавил он, — имеет для нас крайне важное значение. Отчего бы нашему флоту не захватить его, прежде чем войти в Атлантический океан? Этот островок для нас бесценен. Секретные статьи договора с королем Сардинии выговаривают для нас право занятия небольших островов Сан-Пьетро. Теперь как раз время укрепить их» (Примечание: Corr. de Nap., May 26, 1797, vol. II, pp. 86, 87), потому что средиземноморский великобританский флот стоял тогда перед Кадисом, а в эскадре Канала бунты были в полном разгаре. Четыре месяца спустя Бонапарт снова пишет: «Владея Сан-Пьетро, Корфу и Мальтой, мы будем хозяевами всего Средиземного моря» (Примечание: Corr. de Nap., Sept. 13, 1797, vol. II, p. 311). «Острова Корфу, Занте и Кефалония имеют для нас более значения, чем вся Италия. Если бы нам пришлось выбирать, то лучше было бы возвратить Италию императору и удержать за собой эти четыре острова... Турецкая империя разрушается с каждым днем. Обладание этими четырьмя островами даст нам возможность или поддержать ее, или захватить свою долю от нее. Недалеко то время, когда мы убедимся, что для того, чтобы действительно уничтожить Англию, нам надо овладеть Египтом. Обширная Оттоманская империя, которая приближается к гибели с каждым днем, налагает на нас обязанность принять меры к охране нашей торговли в Леванте» (Примечание: Corr. de Nap., Aug. 16, 1797, vol. II, p. 311). «Если при заключении мира нам придется согласиться на уступку мыса Доброй Надежды Англии, то нам следует захватить Египет. Эта страна никогда не принадлежала европейской державе; теперь она не принадлежит и Турции. Мы могли бы отправиться отсюда с двадцатью пятью тысячами человек под конвоем десяти линейных кораблей и овладеть ею. Я желал бы, чтобы вы, гражданин министр, навели справки о том, какое впечатление произвела бы на Порту наша экспедиция в Египет» (Примечание: Бонапарт к министру иностранных дел, Corr. de Nap., vol. III, p.. 392). «Занятие нами Корфу и островов поведет к сношениям с пашами Албании. Они расположены к французам. Тщетно было бы старание поддержать Турецкую империю; мы еще увидим ее падение. Корфу и Занте дадут нам господство в Адриатическом море и в Леванте» (Примечание: Corr. de Nap., vol. III, p. 113). Из этих выдержек, которых можно было бы привести еще много, виден генезис великой Египетской экспедиции, к которой Бонапарт возвращается беспрестанно со свойственной ему настойчивостью в преследовании своих планов. Пока он был занят таким образом, — с одной стороны ободряя Венецию надеждой на продолжение национального существования, а с другой договариваясь с Австрией об ее уничтожении и о разделе этой добычи, из которой Франция должна была получить Ионические острова и венецианский военный флот (Примечание: „Прибыв в Венецию, коммодор, вы в сопровождении начальника наших сухопутных сил там и французского посланника явитесь к временному правительству. Вы ему скажете, что согласие в принципах, существующее между Французской и Венецианской республиками, и покровительство, которое мы им оказываем, требуют быстрого снаряжения флота для помощи нам в обеспечении господства на Адриатическом море и островах его; скажите, что для этой цели я и послал войска в Корфу для удержания его за Венецианской республикой и что отныне ей необходимо деятельно работать над приведением своего флота в хорошее состояние. Под этим предлогом вы приберете все к своим рукам, проповедуя постоянно на словах единство обеих республик и всегда называя ее флот венецианским флотом... Я намереваюсь захватить для (Французской) республики все венецианские корабли и всевозможные припасы для Тулона". Письмо к коммодору Перре, 13 июня 1797 г. — Nаро1еоn's Correspondence, vol. III, p. 155. См. также инструкции адмиралу Брюэсу, ibid., p. 291), — пока Малмсбери вел переговоры в Лилле, а Директория ожесточенно боролась с собраниями, — в Англию следовал на корабле, страдая от ран, тот, кому суждено было расстроить блестящие мечты Бонапарта о подвигах на Востоке и разбить французский флот — самое существенное звено, которое одно только могло бы связать между собой эти разрозненные морские владения и служило единственным основанием для всей задуманной Бонапартом организации господства на Средиземном море. В течение томительных дней блокады Кадиса лорд Сен-Винсент, понимая насколько бессодержательное однообразие такой службы способствует возникновению мятежей, изобретательно пользовался всяким случаем занять матросов военными действиями; с этой целью он главным образом и бомбардировал Кадис; и с этой же целью послал он Нельсона с отдельным отрядом овладеть городом Санта- Крус на Канарских островах внезапным и энергичным нападением, надеясь, что ему удастся при этом захватить там галион с богатым грузом, предназначавшимся для испанского правительства. Атака состоялась в ночь на 24 июля со всей энергией, какой и надо было ожидать от Нельсона, но, однако же, при весьма неблагоприятных обстоятельствах. В результате англичане были отбиты с жестоким уроном; адмирал получил рану, вследствие которой должен был подвергнуться ампутации правой руки. После этого ему необходимо пришлось отправиться в Англию, где он и оставался в течение своего медленного и тяжелого выздоровления. В следующем апреле месяце он опять вышел в море для присоединения к Средиземноморскому флоту, прибыв туда как раз вовремя, чтобы принять команду над эскадрой, посланной в погоню за Бонапартом. Когда внутренние волнения, ослаблявшие внешнюю деятельность французского правительства, прекратились вышеописанным coup d'Etat 4 сентября, Бонапарт быстро привел к концу переговоры с Австрией. 17 октября 1797 года он как единственный представитель Франции подписал Кампоформийский договор, который в общих чертах согласовался с предварительными условиями Леобенского мира, хотя не без некоторых серьезных изменений. Притворство по отношению к Венеции было отброшено в сторону, и древнее государство совершенно исчезло из списка европейских держав. Город и его владения на материке вплоть до Адижа отошли к Цизальпинской республике, которая была наделена также и папскими легатствами, приписанными на короткое время к Венеции. Принадлежавшие последней земли и острова восточной части Адриатики были разделены на две части течением Дрина. Все, что к северу от него, перешло к Австрии, а остальная часть — к Франции, которая таким образом получила во владение то, что так горячо желал Бонапарт, а именно: Корфу и соседние с ним острова вместе с венецианскими факториями на противолежащем берегу Балканского полуострова. Уступка Нидерландов Франции была утверждена; а для умиротворения Германской империи и перераспределения земель ее решено было созвать конгресс в Раштадте, так как Бонапарт настаивал на своем желании вести переговоры с императором только относительно его собственных владений, независимо от вопросов об остальных частях империи. По секретным статьям соглашения обе великие державы согласились поддерживать требования и интересы друг друга на конгрессе, на котором Франция желала удержать за собой часть Рейна, а Австрия — вознаградить себя на счет каких-либо мелких государств Германии за потери, понесенные ею по договору. Выдающимися результатами этого договора, таким образом, были: уступка Французской республике Бельгии; уничтожение Венеции; учреждение Цизальпинской республики в качестве могущественного государства, поставленного в зависимость от Франции; усиление последней как Средиземноморской державы приобретением Ионических островов; и, наконец, обеспечение ей свободы действий против Великобритании, не имевшей теперь ни одного сильного союзника во всей Европе. Бонапарт оправдывал свои действия перед критиками всеми изложенными результатами их для Франции, но особенное значение придавал последнему из них. «Если Цизальпинская республика имеет лучшую военную границу в Европе, если Франция приобретает Майнц и Рейн, если она в Леванте владеет превосходно укрепленным островом Корфу и другими островами, то чего же более желать вам? Не разброски же сил для того, чтобы Англия могла продолжать отнимать владения от нас, от Испании, от Голландии; или еще не дальнейшей же отсрочки восстановления нашей торговли и нашего флота?... Наше правительство должно или уничтожить Английскую монархию, или дождаться собственного низвержения подкупами и интригами этих деятельных островитян. Настоящий момент дает нам возможность вести выгодную игру. Сосредоточим же всю нашу деятельность на флоте и уничтожим Англию. Раз это сделано, — вся Европа у наших ног» (Примечание: Соrr. de Nap, vol. III, pp 519, 520). Бонапарт, таким образом, указывал на то, что театр войны следует перенести на море Директория немедленно утвердила Кампоформийский договор и назначила Бонапарта одним из трех уполномоченных на Раштадтский конгресс. Генерал оставался еще один месяц в Италии, организуя новое государство и распределяя части своей армии, как того требовали интересы Франции, отделив в то же время около тридцати тысяч человек для армии, которую предполагал направить против Англии. 17 ноября Бонапарт оставил Милан и 25-го прибыл в Раштадт. Там он оставался, однако, только одну неделю и затем, по-видимому, по вызову Директории (Примечание: Ibidem, p. 597) отправился в Париж, куда и прибыл 5 декабря. Он был открыто объявлен командующим армией, предназначавшейся для действий против Англии; и в продолжение двух следующих месяцев в письмах его нет признаков, чтобы его занимала какая-либо другая цель: его предписания своим подчиненным, и в особенности Бертье, знаменитому начальнику его штаба в Итальянской армии, изобилуют распоряжениями и инструкциями относительно передвижения войск оттуда к Английскому каналу. Особенно выразительным свидетельством такого его намерения служит приказание его адмиралу Брюэсу, командовавшему французским отрядом в Корфу, идти на Брест (Примечание: Corr de Nap., vol. III, p 609 (Dec. 14, 1797)) — поручение, вследствие которого упомянутый отряд не мог бы участвовать в Египетской экспедиции. Нельзя, однако, придавать слишком много значения таким указаниям, когда дело идет о человеке, которому так свойственна была хитрость, и первый намек на перемену целей имеет скорее вид снятия им маски, чем пробуждения от прежних мечтаний. «Какие бы усилия мы ни делали, — писал он Директории 23 февраля 1798 года, — нам все-таки и через много лет не удастся приобрести господство на морях. Высадка же десанта в Англии без обеспечения обладания морем была бы операцией самой смелой и самой трудной из всех когда-либо предпринимавшихся» (Примечание: Ibid., p. 644 (Febr. 23, 1798)). Это совершенно верно, но не ново. Не очень трудно приподнять и завесу, за которой Бонапарт скрывал намерение переменить образ действий. 7 февраля 1798 года он писал военному министру, что собирается посетить побережье Канала близ Дюнкерка, послав в то же время Клебера и Дезе (Desaix) в Гавр и Брест. Из Дюнкерка он 12-го числа отправляет инженеров осмотреть Булонь, Этапль, Амблетез и Кале — порты, которые он, пять лет спустя, в своих более серьезных проектах вторжения в Англию, предполагал сделать базами этой операции; в то же время два других инженера были посланы в Голландию просить об оказании помощи разного рода. На следующий же день 13 февраля он посылает приказание в Тулон от имени Директории не только остановить предписанную им ранее отправку кораблей в Брест, но и разослать посыльные суда по всем направлениям для того, чтобы отозвать в Тулон все военные корабли, крейсировавшие в Средиземном море (Примечание: Ibid., p. 643). Возвратившись в Париж, Бонапарт послал правительству письмо с изложением всего, что следовало бы сделать к апрелю месяцу, чтобы осуществление попытки экспедиции в Англию могло быть когда-либо возможным. Это письмо заключает длинный ряд таких требований, исполнить которые мог бы только разве он сам, отдавшись при том всей душой этому делу. В заключение он говорит, что существуют только три способа нанести поражение Англии; во-первых, прямое вторжение в ее пределы; во-вторых, нападение на Ганновер и Гамбург — континентальные центры ее торговли, и, наконец, в- третьих, — экспедиция в Левант. 5 марта Бонапарт представил правительству другую записку, содержащую разъяснение приготовлений, необходимых для экспедиции с целью завоевания Египта и Мальты. В тот же день Директория издала ряд декретов, утверждавших комиссию по организации береговой обороны Средиземного моря, под прикрытием которой должны были совершаться упомянутые приготовления; при этом указывались и неотложные меры. Судам, стоявшим в Тулоне, предписывалось приготовиться к выходу в море 4 апреля. Адмиралу Брюэсу, не имевшему возможности идти в Брест из-за недостатка провизии, 12 февраля было приказано отправиться в Тулон. Он прибыл туда со своей эскадрой 2 апреля и был назначен начальником морской части экспедиции, состоявшей из тринадцати линейных кораблей с несколькими судами меньших размеров. Все приготовления совершались с величайшей энергией, но все- таки сильно запоздали вследствие крайнего недостатка морских припасов, провизии и денег. Еще большее затруднение представлялось в нехватке матросов. Выгоды службы на приватирах привлекли почти всех матросов республики, и большое число их попало в британские тюрьмы — печальный результат столь восхвалявшейся крейсерской войны. Истинная цель всей этой деятельности по-прежнему прикрывалась ложным предлогом вторжения в Англию, и сам Бонапарт, чтобы обмануть общественное мнение, оставался до последнего момента в Париже. По настойчивому требованию Директории испанский флот в Кадисе должен был сделать вид, что собирается скоро выйти в море с целью удержать корабли Сен-Винсента у этого порта и поддержать легко возникавшие опасения британцев, что Франция готовится к вторжению в Ирландию. Однако столь обширные мероприятия не могли не возбудить скоро толков и подозрений. Действительные намерения Директории держались в столь непроницаемом секрете, что после того, как экспедиция уже отплыла из Тулона, командир этого порта писал морскому министру: «Я знаю о назначении эскадры не более, чем знал бы, если бы она не принадлежала республике» (Примечание: Jurien de la Graviere, Guerres Maritimes (4-me ed.), vol. I, p. 350); но невозможно было скрыть очевидный факт, что Марсель, Генуя, Чивита-Веккия и Корсика деятельно и поспешно готовились к большой морской экспедиции, каково бы ни было ее назначение. Ясно было поэтому, что Франция готова была на время подставить себя на море под удары Великобритании, и правительство последней решило не упускать такого случая. В течение 1797 года ни одна британская эскадра и — за редким исключением одного или двух отдельных крейсеров — даже ни одно британское военное судно в отдельности не входили в Средиземное море. Стоянка почти всех испанских кораблей в Кадисе и большинства французских — в Бресте, как казалось с целью вторжения в Ирландию или Англию, вызывала сосредоточение британского флота перед этими двумя портами — или непосредственно, как, например, это осуществлялось эскадрой Сен-Винсента перед Кадисом, или, как это было сделано по отношению к эскадре Канала и что менее достигало цели, распределением отдельных отрядов судов не под Брестом, а на различных станциях, в надежде, что они в случае необходимости успеют вовремя собраться к упомянутому порту, чтобы воспрепятствовать выходу из него неприятеля. Великобритания после ухода Сен-Винсента из Средиземного моря находилась в положении державы, борющейся за свое существование, — так, по крайней мере, считала она сама (Примечание: Такой сдержанный человек, как Колингвуд, писал (28 января 1798 года): „Вопрос не только в том, кто останется победителем... Но сохраним ли мы еще самостоятельность; суждено ли еще Великобритании числиться впредь в списке европейских держав. Соllingwооd's Memoirs), — и вынужденной ограничить район своих действий вследствие уменьшения сил от постепенного перехода ее союзников к врагам ее. Вдобавок голландский флот в Текселе занял угрожавшее по отношению к ней положение, что вызывало необходимость держать сильную эскадру в Северном море. Наконец, ко всем затруднениям в этот несчастный для нее год прибавились еще бунты во флоте, доходившие до больших размеров. Хотя они и успокаивались то мирным путем, то суровыми мерами и силой, но то настроение команды, тот дух, который был причиной их, продолжал существовать. При таких обстоятельствах Бонапарт в 1797 году не встретил препятствий в военно- морском отношении к выполнению своих планов господства на Средиземном море, к обеспечению за собой которого он приготовлялся вдобавок в такой тайне, что намерения его не были раскрыты неприятелем. Адмирал Брюэс ушел из Тулона в Адриатическое море, оставался там в течение нескольких месяцев и затем спокойно возвратился назад; все менее серьезные крейсерства, а также и другие передвижения французских судов совершались беспрепятственно. Значение Корфу для выполнения планов Бонапарта до самого конца года не было разгадано британцами; намерение овладеть Мальтой, серьезно преследовавшееся адмиралом Брюэсом по внушению Бонапарта (Примечание:См. переписку Брюэса с Бонапартом; Jurien de la Graviere Guerres Maritimes (4-me ed., приложение)), также не было обнаружено; толки об армии, предназначавшейся для действий против Англии, в связи с позициями, занимавшимися союзными флотами, удерживали британцев все на тех же станциях. К концу 1797 года некоторые обстоятельства, однако, облегчили положение Англии. В октябре адмирал Дункан нанес у Текселя такое решительное и полное поражение голландскому флоту, что на долгое время лишил его возможности принимать участие в военных действиях. Из пятнадцати сражавшихся с его эскадрой кораблей девять были им взяты. Если в Англии не знали печального состояния стоявшего в Бресте французского флота так точно, как оно известно было Бонапарту (Примечание: В Бресте вооружаются только десять линейных кораблей, которые не имеют команд и далеко еще не находятся в таком состоянии, чтобы держаться в море. Экспедиция против Англии, по-видимому, невозможна до будущего года (Corr. de Nap., vol. III, p. 644, Febr. 23, 1796). В английской эскадре Канала в это время числилось сорок семь кораблей, не считая шестнадцати, находившихся в Немецком море), то все-таки его слабость была, наконец, достаточно понята. В течение лета и зимы 1797 года Францией не было сделано никаких попыток к возобновлению экспедиции в Ирландию; а когда с наступлением весны 1798 года суда эскадры Канала получили возможность держаться в море соединенно, то британское правительство сочло вполне безопасным отделить часть сил ее в Средиземное море. Сэр Горацио Нельсон отплыл из Англии 10 апреля и присоединился к стоявшему у Кадиса британскому флоту 30-го. Лорд Сен-Винсент радостно приветствовал его и немедленно послал с тремя линейными кораблями в Средиземное море наблюдать за грозными военными приготовлениями французов и, если возможно, узнать об их назначении. Нельсон отплыл для исполнения этого поручения 9 мая, накануне того дня, как Бонапарт уехал из Парижа. Задержанный по независевшим от него причинам в Гибралтаре, он подошел к Тулону только 17-го числа и захватил французский корвет, только что вышедший из порта; от него он получил подробные сведения о морских силах неприятеля, но о назначении их не узнал ничего. В ночь на 20-е число при сильном шторме корабль его потерял мачты и с трудом избежал постановки на мель. С большими усилиями был он отбуксирован к островам Сан-Пьетро, у южной оконечности Сардинии, где 23-го числа стал на якорь. 19-го Бонапарт отплыл с Марсельской и Тулонской дивизиями экспедиции. На пути к нему должны были присоединиться отряды из Генуи, Корсики и Чивита-Веккии, в общей сложности с ним была армия численностью от тридцати пяти тысяч человек. В тот самый день, как Нельсон расстался с Сен-Винсентом, 2 мая адмиралтейство писало последнему, что чрезвычайно важно послать двенадцать линейных кораблей в Средиземное море для противодействия военным приготовлениям французов; и что для замены этих судов посланы уже восемь кораблей из Англии. Частное письмо от первого лорда адмиралтейства, посланное с этой же почтой, уполномочивало Сен- Винсента в случае необходимости располагать для этой цели всеми своими силами; но при этом выражалась надежда, что достаточно будет и одного отряда. В последнем случае при предоставлении адмиралу окончательного выбора командира все-таки указывалось на Нельсона как на человека, во всех отношениях отвечавшего требованиям предстоявшей задачи, хотя и бывшего моложе по службе двух других подначальных Джервису адмиралов. Последний пришел к тому же решению еще и ранее; с получением же письма он немедленно отделил девять кораблей, составлявших прибрежную блокирующую эскадру, и приготовил их к отплытию сейчас же по прибытии ожидавшегося подкрепления. Соединение этого подкрепления с главной дивизией флота Сен-Винсента состоялось 24 мая вне вида парта, и ночью капитан Трубридж отплыл с упомянутой прибрежной эскадрой, причем места кораблей ее были заняты другими, одинаковой с ними окраски, чтобы в Кадисе не могло возникнуть подозрения о происшедшей замене их. 7 июня Трубридж присоединился к Нельсону, и так как по пути в состав его эскадры вошли еще два корабля, то силы Нельсона возросли теперь уже до тринадцати 74-пушечных кораблей и одного 50-пушечного. Однако по весьма странной и печальной случайности фрегаты, бывшие сначала с Нельсоном, разошлись с ним в ту ночь, когда корабль его потерял мачты, и затем так и не нашли его. Трубридж привел с собой только один небольшой бриг, а так как разброску линейных кораблей нельзя было допустить, то недостаток разведочных судов серьезно вредил Нельсону во время последовавшей затем почти восьминедельной долгой и утомительной погони за неприятелем. По выходе из Тулона Бонапарт направился Генуезским заливом, где в ночь на 20-е мая вытерпел тот же шторм, в котором корабль Нельсона потерял мачты. На следующий день к нему присоединился отряд из Генуи. Корсиканский отряд встретился с ним у южной оконечности Корсики в то время, как он держал на юг вдоль восточного берега этого острова и Сардинии; но отряд из Чивита-Веккии не показывался. Здесь французы в первый раз услыхали о том, что Нельсон находится в Средиземном море с тремя кораблями и ожидает еще десять. Бонапарт затем продолжал следовать к Мальте, которой достиг 9 июня; там он нашел и отряд из Чивита-Веккии и таким образом собрал под своей командой все свои силы. Гарнизону острова немедленно было предложено сдаться, и 12-го числа он после слабых попыток сопротивления должен был принять это предложение и сдался на капитуляцию. 13-го французская экспедиция с ее караваном в числе четырехсот судов вошла в порт Ла Валетта. Здесь Бонапарт оставался сколько было необходимо для того, чтобы временно обеспечить за собой вновь приобретенный остров, а затем, оставив там гарнизон из четырех тысяч человек и известив Директорию, что туда необходимо послать, по меньшей мере, еще четырехтысячный отряд с обильными припасами всего необходимого, 19 июня отплыл для следования уже прямо в Египет. Эскадра Нельсона после соединения его с Трубриджем штилела в течение нескольких дней; затем с возможной поспешностью обошла северную оконечность Корсики и оттуда направилась к югу между Италией и островами. Только 14 июня близ Чивита- Веккии Нельсон получил правдоподобное известие о том, что десять дней назад французов видели у SW оконечности Сицилии и что тогда они шли на восток. До сих пор об их назначении не было известно ничего достоверного, а у Нельсона не было легких судов для разведочной службы. Сен-Винсент, передавая в своих инструкциях взгляды правительства, говорил, что неприятель, «по-видимому, имеет целью атаковать Неаполь или Сицилию, или высадить войска где-либо в Испании для вторжения в Португалию, или же пройти через Гибралтар для следования в Ирландию». Все положение дела показывает трудность преследования неприятеля в море и необходимость стеречь его с надлежащими силами близ порта, из которого он должен выйти для своих операций. По какой-то ошибке, — конечно, впрочем, не Нельсона или Сен-Винсента, — британская эскадра опоздала на целые две недели войти в Средиземное море. Она опоздала бы еще более, если бы средства французских портов позволяли удовлетворить настоятельным требованиям Бонапарта об ускорении снаряжения экспедиции; на шпоры мало полезны для истощенной лошади. Однако курс на восток при свежем OW ветре указывал на то, что ни Испания ни Атлантический океан не были местом назначения французской экспедиции, и Нельсон сразу решил, что она направилась к Мальте с целью сделать этот остров базой операций против Сицилии. «Будь я, — говорил он, — флагманом флота, сопровождающего армию, предназначенную для вторжения в Сицилию, я бы сказал генералу: если можете, то завладейте Мальтой; это обеспечит не только безопасность флота и транспортов, но и ваше отступление, если бы оказалось необходимым. Мальта лежит на прямом пути в Сицилию» (Примечание: Nе1sоn's Dispatches, vol. III, p. 35). Остановившись на короткое время для сообщения с Неаполем, Нельсон 17 июня услыхал там, что французы высадились на Мальту, и поспешил туда; но уже близ Мессины получил известие о еe сдаче. Это было 20-го числа, на другой день после отплытия оттуда Бонапарта в Египет. 22-го числа на параллели мыса Пассаро — юго- восточной оконечности Сицилии, Нельсон встретил одно судно, сообщившее ему об этом отплытии и высказавшее мнение, что цель последнего — вторжение в Сицилию; между тем еще в Неаполе ему говорили, что французы не имеют намерения сделать нападение на какую-либо часть Неаполитанского королевства. Оставаясь в полной неизвестности и не имея фрегатов для разведок, он, взвесив все обстоятельства, заключил, что местом назначения неприятеля был Египет, и, воспользовавшись попутным ветром, под всеми парусами направился в Александрию. 28-го он пришел на вид этого порта и послал шлюпку на берег; там его уверили, что никаких французских судов поблизости не видели. Такая досадная неудача, преследовавшая человека, одаренного столь громадными энергией и сообразительностью, была следствием, во-первых, того, что в эскадре Нельсона не было мелких разведочных судов, а во-вторых, хитрости (Примечание: Мармон приписывает близость курса Бонапарта к Кандии желанию дать защиту под берегом острова многочисленным судам прибрежного плавания, бывшим в его караване. Memoires du Duc de Raguse, vol. I, p. 362) Бонапарта, хотя несложной, но на море совершенно достаточной, а именно — избрания им такого пути, который не прямо вел его к цели. Эта хитрость, однако, в тесном море и при многочисленности каравана Бонапарта и его конвоя не увенчалась бы успехом, если бы только британский адмирал имел в своем распоряжении «глаза флота», — т. е. тех собирателей сведений, которые играют столь существенную роль как в морской, так и в сухопутной войнах (Примечание: Бонапарт во время своих приготовлений особенно заботился о том, чтобы иметь достаточно мелких судов. „При эскадре необходимо иметь возможно большее число корветов и посыльных судов. Разошлите по всем портам приказание всем таким судам присоединиться к флоту". Соrr. de Nap., vol. IV, pp. 79-80). Оставив Мальту, Бонапарт взял курс сначала на Кандию. После недельного спокойного плавания он был у южного берега этого острова, а 27-го к нему присоединился фрегат, сообщивший, что Нельсон с четырнадцатью кораблями был десять дней назад у Неаполя. В этот момент британский адмирал уже перегнал Бонапарта. 25-го числа враждебные флоты находились на расстоянии около шестидесяти миль друг от друга, идя почти параллельными курсами, причем французы были как раз к северу от англичан (Примечание: Эти сведения основаны на карте, заимствованной из Commentaires de Napoleon (vol. II, p. 190). В ней в пометке о позиции британцев на 22 июня при приближении Нельсона к Александрии, очевидно, вкралась ошибка; но местонахождение их, помеченное 25-м числом, кажется вероятным. Джемс сообщает, что в ночь на 22-е июня флоты шли взаимно пересекавшимися курсами; но так как между моментами прохождения их через точку пересечения прошел значительный промежуток времени, то они не заметили друг друга, — тем более, что погода была постоянно пасмурная. (Nav. Hist., vol. II, p. 177)). Когда Бонапарт узнал, что противник находится поблизости и следует за ним по пятам, он снова изменил курс с таким расчетом, чтобы подойти к берегу на расстоянии семидесяти миль к западу от Александрии, и в то же время послал фрегат прямо в этот порт для разведок. 29 июня, в тот день, когда Нельсон отплыл из Александрии, летучий отряд Бонапарта известил сигналом, что видна земля, и затем весь французский флот последовал вдоль берега, идя так до 1 июля, когда стал на якорь близ порта. Решив не давать неприятелю ни одного шанса помешать осуществлению своих целей, Бонапарт высадил свою армию на берег в тот же вечер. Если во время этой знаменитой погони Нельсон и сделал серьезную ошибку, то именно по своем прибытии в Александрию. После тщательного обсуждения всех данных, он пришел к заключению — верному, как показало дело, — что французы направлялись в Египет, и вполне понял, насколько это угрожает британскому владычеству в Индии. Зная время отплытия французов с Мальты, а также и факт, что с ними идет столь многочисленный отряд транспортов, он, казалось бы, не должен был так скоро отказаться от проверки упомянутого заключения. Было бы логичнее, если бы он выждал некоторое время у порта, чтобы убедиться в том, не перегнала ли его однородная эскадра нестройный караван неприятеля. По-видимому, Нельсон, обманувшись в своих ожиданиях, пришел в то состояние духа, знакомое большинству людей, при котором сознание, что сделан ложный шаг, хотя и внушенный наличными условиями, может явиться лишь при свете несчастных последствий и потому такой шаг приходится признать виной, или, по меньшей мере, промахом. «Его деятельный и беспокойный характер, — писал сэр Эдвард Берри, в качестве командира флагманского судна бывший каждый день свидетелем его настроения, — не позволял ему оставаться ни минуты на одном месте, поэтому он и направил эскадру к северу — к Караманийскому берегу» (Примечание: Narrative in Naval Chronicle, vol. I, p. 48). Единственной его мыслью теперь было возвратиться к западу, уклонившись на этот раз севернее того пути, которым пришел в Александрию, чтобы увеличить шансы на получение сведений от встречных судов. Согласно этому, эскадра его шла к северу, пока не открылся берег Малой Азии, и затем, повернув назад, лавировала по направлению к южному побережью Кандии, причем до прохождения этого острова не встретила ни одного судна. 19 июля, прибыв в Сиракузы, Нельсон написал британскому посланнику в Неаполе, что, сделав круг в шестьсот лиг с величайшей поспешностью, он все-таки остается в таком же неведении относительно местонахождения противника, как и четыре недели назад. Затем, сделав запасы воды, которая была уже на исходе, он 24-го числа снова отплыл в Александрию, так как убедился, по крайней мере, в том, что Бонапарт не в Корфу и не к западу от него. 1 августа показались городские минареты, а вскоре затем и весь порт с французским флагом на стенах его и полный судов, среди которых, однако, к горькому разочарованию Нельсона, не было ни одного большого военного судна. Но в час пополудни один из кораблей его эскадры сделал сигнал, что в двенадцати или тринадцати милях к востоку от Александрии, в Абукирской бухте, стоят на якоре несколько линейных кораблей; и Нельсон, столь же быстро решившись на атаку, как Бонапарт на высадку войск на берег, не дал более шансов переменчивой судьбе, столь долго не благоприятствовавшей ему, опять обмануть его, и при свежем ветре немедленно устремился к противнику. Ни по характеру якорного места, ни по диспозиции своей французский флот не был подготовлен к принятию атаки, столь внезапно и неожиданно обрушившейся на него. Через два дня после того, как армия высадилась на берег, главнокомандующий отдал адмиралу Брюэсу точное и настоятельное приказание немедленно сделать промер в старом Александрийском порту и, если окажется возможным, ввести туда корабли; в противном же случае, если Абукирская бухта позволяет защищаться на якоре против нападения сильнейшего неприятеля, адмиралу разрешалась стоянка в этой последней. Если же, наконец, она не отвечает требованиям безопасности, то ему предписывалось идти с большими судами в Корфу (Примечание: Соrr. de Nap., vol. III, pp. 275-277). Последний, точно так же как и другие Ионические острова, входил в район, на который распространялось командование Бонапарта, так как по декрету от 12 апреля он был назначен главнокомандующим Восточной армией. В значительно более позднем письме, до получения которого Брюэсу не суждено было дожить, Бонапарт разъясняет, что необходимо уберечь флот от серьезных аварий до окончательного устройства дел в Египте, чтобы воспрепятствовать всякой помехе со стороны Порты; так как, хотя верноподданство ей мамелюков и было только номинальным, все же возможно, что султан примет близко к сердцу вторжение французов в их владения. Действия Порты немедленно после того, как разгром французского флота сделался ей известным, показывают всю справедливость такой предусмотрительности. Брюэс приказал сделать необходимый промер Александрийской бухты, и донесение о результатах его, полученное им 18 июля, за две недели до сражения, оказалось благоприятным: при хорошей погоде линейные корабли можно было ввести в порт (Примечание: На карте старого порта Александрии, составленной в 1802 году майором корпуса королевских инженеров Брайсом (Вrусе), который был прикомандирован к экспедиции Аберкромби, показано, что по всему среднему фарватеру глубина не менее пяти сажен. В приложенном к карте описании говорится, что большие корабли могут выйти из порта, только когда погода благоприятствует завозу верпов. Последнее обстоятельство послужило для Брюэса главным возражением против входа туда, и это имело основание; но другое решение, в результате которого французский флот подвергся поражению, было еще хуже). Но адмирал был человеком больным и, по природе, нерешительного характера; не будучи в состоянии сделать выбор между представлявшимися ему затруднениями, он колебался и бездействовал, успокаивая себя убеждением, что англичане не вернутся. Бонапарт думал так же. «Все действия англичан, — писал он 30 июля, — указывают на то, что они уступают нам в численности и удовольствуются блокадой Мальты и пресечением подвоза к ней припасов» (Примечание: Nе1sоn's Dispatches, vol. III, p.108 — это неправильная сноска). Однако великий солдат, несмотря на свою всегдашнюю склонность искушать судьбу до последних пределов в своей борьбе за достижение великих целей, не нашел в этом своем мнении достаточно причин к тому, чтобы подвергаться совершенно ненужному риску, и, не колеблясь, настаивал на том, чтобы флот или вошел в Александрийский порт, или ушел в Корфу. Брюэс же отвел свои суда в Абукирскую бухту 8 июля и там и остался. Он имел инструкции от своего начальника; но последний, находясь далеко от него и поглощенный заботами о своих береговых операциях, не мог внушить нерешительному подчиненному своей энергии. На эскадре все работы велись вяло: уверенность, что британский флот не возвратится, усыпляла французских моряков; беспечность, отсутствие дисциплины и неповиновение властям среди офицеров и матросов служили предметом постоянных жалоб и тревог. В таком самообмане и, можно сказать, сонливом состоянии французы теряли те драгоценные для британцев дни, которые Нельсон проводил в неустанном движении в своих поисках неприятеля и в неусыпной работе мысли, сопровождавшейся «лихорадочным возбуждением», едва позволявшем ему есть и пить. Абукирская бухта (Примечание: См. карту побережья от Александрии до Розетты и план Абукирской битвы), в западной части которой французский флот стоял на якоре и в которой произошла знаменитая битва, представляет собою открытий рейд, простирающийся от Абукирского мыса, в пятнадцати милях к востоку от Александрии, до устья Розеттского рукава Нила. Расстояние между крайними пунктами бухты достигает восемнадцати миль. В западной части, где стояли французы, береговая линия, отступая к югу на некотором расстоянии от Абукирского мыса, поворачивает затем на юго-восток и продолжает тянуться в этом направлении, образуя длинную, узкую косу, за которой лежит мелководное озеро Мадие. К северо- востоку от Абукирского мыса простирается ряд банок и рифов, выступающих из воды на расстоянии двух с половиной миль в виде островка, в то время называвшегося также Абукиром, но с тех пор известного под названием острова Нельсона; за ним опять идет отмель еще на протяжении одной мили с четвертью. За этой четырехмильной преградой находится стоянка, прекрасно защищенная от господствующего летом северо-западного ветра; но так как даже в расстоянии трех миль от берега глубина бухты только четыре сажени, то французской эскадре пришлось расположиться немного мористее. Крайний к северо-востоку корабль ее, который при господствующем ветре приходился наветренным и в авангарде, бросил якорь на расстоянии полутора миль к SO от Абукирского острова, на глубине пяти сажен (Примечание: Chevalier, Mar Franc, sous la Republique, p. 365). Для большого судна глубина эта невелика, но все-таки кажется, что его можно было поставить ближе к отмели. Как авангардный корабль колонны, он был на наиболее открытом фланге линии баталии, лагом к морю. Его поэтому следовало бы поставить настолько близко к отмели, чтобы оно не имело места развернуться, и затем положить якоря с носа и кормы; тогда противник не мог бы обойти фланг линии, как он в действительности сделал это. Упомянутая предосторожность была тем более необходима, что те несколько орудий, которые Брюэс установил на острове, были настолько слабы, что и по дальности выстрела и по весу снарядов оказывались совершенно недействительными для предполагавшегося усиления ими обороны фланга при отделявшем их от него расстоянии. В смысле защиты это были просто игрушки, настолько же ничтожные, насколько и остальные меры, принятые французами.. По- видимому, фрегаты можно было поместить вдоль стапели более впереди, где снаряды с линейных кораблей противника не могли бы доставать их и откуда они могли бы поддерживать фланговый корабль. От последнего линия баталии шла к юго-востоку до восьмого корабля в строе включительно, и затем поворачивала немного к берегу, образуя с прежним направлением выдающийся в море, но очень тупой угол. Расстояние между кораблями было около ста шестидесяти ярдов, откуда, и приняв во внимание среднюю длину кораблей, можно заключить, что вся линия баталии от головного до концевого корабля простиралась в длину почти на одну милю и три четверти. В случае ожидания атаки, предполагалось протянуть между кораблями перлиня, чтобы неприятель не мог прорезать линию, а также завезти шпринги (Примечание: Шпринг — это канат, идущий с кормы судна и прикрепленный затем к канату того якоря, на котором оно стоит, или к другому якорю, брошенному в надлежащем положении относительно корабля. Укорачивая или удлиняя шпринг, можно поставить корабль бортом к желаемому направлению. Как потому, что перед появлением Нельсона шлюпки были посланы наливаться водой и многие из них не возвратились, так и вследствие быстроты его атаки, эти предосторожности не были приняты) на канаты якорей, на которых стояли корабли. Для профессионального читателя поучительно будет сравнить диспозицию адмирала Брюэса в Абукирской бухте с диспозицией лорда Гуда в 1782 году у острова св.Христофора, при ожидании им на якоре нападения со стороны значительно сильнейшего неприятеля (Примечание: Мэхэн, „Влияние морской силы на историю, 1660- 1783й. Русский перевод, 2-е издание, планы XVIII и XIX). Сравнение это настолько же интересно в историческом отношении, насколько и поучительно, так как говорят, что Нельсон построил свой план, обдумывавшийся им в течение долгой погони за неприятелем, по образцу плана нападения Гуда на французский флот, когда последний под начальством адмирала де Грасса, стоя на якоре, занимал позицию, с которой Гуд согнал его, чтобы затем стать на его место. Параллель совершенно полная, так как ни у острова св.Христофора, ни при Абукире, стоящий на якоре флот не мог получать существенной помощи от береговых батарей. Безусловно, важным для такой диспозиции, как и для всякого ордера баталии, на суше ли, или на море, являются условия: 1) чтобы линию нельзя было прорезать и 2) чтобы фланги не могли быть обойдены. Гуд поставил одно из фланговых судов так близко к берегу, что неприятель не мог обойти его, и сомкнул промежутки между судами (Примечание: 1 Письмо де Грасса к Кергэлену, 8 января 1783 года. Гуд „расположил свои суда в тесно сомкнутом строе (tres serres), так что между ними и берегом невозможно было пройти, как я хотел". Kerguelen's Guerre Maritime de 1778, p. 259); Брюэс же расположил тот же фланг так, — так как в обоих случаях головной корабль был и наветренным, — что его можно было обойти, и между судами оставил большие расстояния. Фланг подветренных кораблей у Брюэса был также слабее, чем у Гуда. Последний построил восемь упомянутых кораблей под прямым углом к остальной часта флота, так что весь бортовой огонь их вполне защищал эту часть от продольного огня противника; Брюэс же просто согнул немного свою линию, с намерением приблизить арьергард к отмели. Не будучи при таких условиях в состоянии стрелять под прямым углом к главной линии баталии, арьергард не мог способствовать усилению ее; вместе с тем, не будучи придвинут достаточно близко к отмели, он мог быть поставлен в два огня, в случае, если бы неприятель атаковал главным образом его. Это было тем более странно, что Брюэс ожидал, что англичане направят свои силы на арьергард. «Я просил, — писал он, — две мортиры для того, чтобы поместить их на той отмели, которая ограждает головную часть моей линии; но я должен гораздо меньше опасаться за эту часть, чем за арьергард, на который неприятель, вероятно, сосредоточит свои усилия» (Примечание: Письмо Брюэса к Бонапарту, 13 июля 1798 года. La Graviere Guerres Maritimes, vol. 1, p. 367. Это довольно оригинальный пример следования правилу, без отчетливого понимания сущности его. Арьергард колонны парусных судов на ход составляет слабейшую ее часть, потому что авангарду труднее помочь ему в случае нужды; но в колонне парусных судов, стоящих на якоре, носом к ветру, наветренные суда находятся в несравненно более опасном положении, так как подветренные могут подойти к ним только с большим трудом). Нельсон, однако, — руководствовался ли он примером Гуда, вследствие того изучения истории тактики, которым он был известен, или же лишь вдохновленный своим гением, — вполне предугадывал, что если застанет французскую эскадру в том строе, в каком и застал ее действительно, то авангард и центр ее будут в его руках... И он ясно передал это соображение командирам своих кораблей. Поэтому, когда неприятель показался, Нельсону оставалось только сделать сигнал, что «намеревается атаковать авангард и центр согласно уже ранее развитому им плану» (Примечание: Сообщение сэра Эдуарда Берри (Edward Berry). См. Naval Chronicle, vol. I, p.52), и предоставить своим подчиненным подробности исполнения последнего. Вечером накануне знаменательного дня 1 августа, когда британский флот предполагал прибыть в Александрию, «Александр» (Alexander) и Swiftsure были посланы вперед для разведок. Вследствие этого поручения, явившегося необходимым за отсутствием в эскадре фрегатов, упомянутые корабли, когда главные силы увидели в час пополудни французский флот (Примечание: James, vol. II, p. 177. Журнал Vanguard'a, цитируемый сэром Гаррисом Николасом, Nelson's Disp., vol. III, p. 49, говорит, что в 4 часа пополудни.), находились значительно под ветром и могли вступить в бой только через два часа после начала его. Как только неприятель был усмотрен, британский флот привел в крутой бейдевинд, взяв приблизительно на NО с тем, чтобы обогнуть с наветренной стороны остров Абукир и отмель; в то же время адмирал сделал сигнал приготовиться к бою и становиться на якорь, отдавая его с кормы. Подойдя к отмели, где лот показывал одиннадцать сажен глубины (Примечание: Для линейных кораблей необходима была глубина почти в пять сажен при тихой воде, а в случае волнения — более), Нельсон окликнул капитана Гуда, командовавшего кораблем (Zealous), и спросил его, находятся ли они, по его мнению, достаточно далеко к востоку, чтобы пройти ее. Надо заметить, что единственная имевшаяся на эскадре карта была грубо скрокирована, взята с одного захваченного коммерческого судна, и никто на кораблях Нельсона те был знаком с фарватером. Гуд отвечал, что он спустится и будет на ходу все время делать промер, так что другие суда, держась мористее его, будут в безопасности. Таким образом, флот подвигался к месту битвы, причем один из кораблей, «Голиаф» (Goliath), шел впереди (Zealous), но на левом его крамболе, а адмирал пропустил вперед себя несколько судов, пока не оказался шестым в строе, чтобы быть достаточно уверенным в том, что его судно не станет на мель, — что нельзя не признать вполне основательным. Капитан Фоули (Foley) с «Голиафа» (Goliath), все продолжая идти впереди других, бросая лот, прошел перед носом головного корабля «Воин» (Guerrier) французской колонны, в промежуток между ним и отмелью, оставленный свободным по непредусмотрительности Брюэса, и намеревался атаковать упомянутый корабль, но якорь у него отдался не сразу, так что он стал только сзади левой раковины второго корабля (Conquerant); Гуд же, следуя непосредственно за ним, бросил якорь против левого крамбола «Воина» (Guerrier). Эти два английских корабля начали бой почти перед самым закатом солнца; французы открыли огонь десятью минутами ранее, через пять минут, как раз когда солнце тонуло за горизонтом, фок-мачта с «Воина» (Guerrier) полетела за борт. «Столь благоприятное начало атаки было приветствовано троекратным ура на английской эскадре» (Примечание: James, Naval History, vol. II, p. 184 (ed. 1778). В общем, автор держался Джемса при описании деталей этого и других сражений, — не без тщательного, однако, сравнения данных с другими доступными для него источниками). Следующий корабль «Орион» (Orion) описал значительно большую циркуляцию, обойдя оба передовых корабля между ними и берегом и стал на якорь против левого борта пятого французского корабля, тогда как «Тезей» (Theseus), следовавший за ним, стал на траверзе третьего, пройдя между кораблями «Голиаф» (Goliath) и (Zealous) и их противниками. «Дерзкий» (Audacious), пятый из приближавшихся британских кораблей, избрал новый курс. Направившись между «Воином» (Guerrier) и (Conquerant), он стал на крамболе последнего, уже атакованного с раковины кораблем «Голиаф» (Goliath). Все эти пять британских кораблей стали на якорь со стороны левого, т.е. обращенного к берегу борта французов. Флагманский корабль Нельсона, Vanguard, следовавший за ними, бросил якорь против правого борта третьего из неприятельских судов, «Спартиата» (Spartiate), оказавшегося таким образом между ним и «Тезеем» (Theseus). «Минотавр» (Minotaur), спустя пять минут, занял позицию с правого борта четвертого, до сих пор не имевшего противника, a «Защита» (Defence) атаковал, также с правого борта, пятый корабль, уже атакованный с противоположного борта «Орионом» (Orion). Таким образом, пять французских 74-пушечных кораблей должны были принять жаркий бой с восемью британскими, того же размера, через полчаса после первого их выстрела и спустя только пять часов после того момента, как Брюэс впервые узнал, что неприятель подходит. Этот весьма храбрый, но в высшей степени несчастный человек был внезапно выведен из беспечной уверенности в безопасности и поставлен лицом к лицу с чрезвычайно критическими обстоятельствами. Когда ему донесли, что с моря идет эскадра Нельсона, многие матросы с его кораблей были со шлюпками у берега для пополнения пресной воды, в расстоянии трех или более миль от якорного места. Они были, конечно, сейчас же отозваны на суда, но далеко не все успели возвратиться. Брюэс все еще лелеял надежду, — с которой он, в самом деле, и не мог бы расстаться, не впав в отчаяние, — что неприятель не решится подвергать себя опасностям незнакомого фарватера с надвигавшейся ночью, и не мог догадаться о его намерении, пока английские корабли, пройдя остров Абукир, не вошли в бухту. Поспешно созванный тогда Брюэсом совет из старейших на эскадре офицеров повторил уже раньше состоявшееся решение принять бой, — раз уже принятие его было необходимо, — на якоре; французский адмирал, по-видимому, даже и после этого колебался, так как приказал поднять на место брам-реи, что не могло иметь иного значения, кроме того, что он собирался сняться с якоря. Он рассчитывал еще, что ночь даст ему время сделать приготовления, которыми так долго пренебрегал. Плохо знал он человека, которого, впрочем, тогда и сама Англия лишь едва знала. Не теряя ни минуты, без страха перед неизвестностью, но в то же время со всеми предосторожностями опытного моряка, шел Нельсон прямо к цели, давно уже мысленно освоившись и с трудностями плавания и с возможными случайностями и риском ночного сражения. Французы поспешно готовились к бою, и будучи убеждены в том, что неприятель не посмеет зайти по внутреннюю сторону их линии, загромоздили батареи левых бортов множеством предметов корабельного обихода, удаление которых с мест, где они могут быть помехой, составляет одну из необходимых мер при приготовлении судна к бою. В течение получаса Брюэс оставался беспомощным и безнадежным, хотя и бесстрашным зрителем подавляющей атаки, совершенно им не ожидавшейся и направленной, — что он не считал ранее возможным, — именно против наиболее обеспеченной, по его мнению, от нападения части его эскадры. Вскоре он был освобожден от этой томительной агонии пассивного ожидания представившимся ему случаем действовать. «Беллерофон» (Bellerophon) и «Величественный» (Majestic), оба 74-пушечных корабля, стали на якорь снаружи линии и на траверзе, первый — 120- пушечного флагманского корабля «Ориент» (Orient), а второй — стоявшего за ним 80- пушечного корабля (Tonnant). Тьма только что сгустилась над водой, когда прибытие этих двух кораблей закончило первую сцену трагедии, и британские суда, сражавшиеся до тех пор под своими белыми флагами, как легче различаемыми ночью, подняли теперь еще каждый по четыре фонаря, расположенных в горизонтальном направлении, для распознавания друг друга (Примечание: До середины XIX столетия в британском флоте употреблялись три флага одинакового рисунка, но на полях разного цвета, а именно — красного, белого и синего. Адмиралы разделялись также на три класса; принадлежавшие к первому из них поднимали на судах своей эскадры красный флаг, а адмиралы второго и третьего классов поднимали соответственно белый и синий флаги. Так как Нельсон был в это время контр-адмиралом синей эскадры, то его суда должны были собственно носить синий флаг, почти невидимый ночью). Между тем избранного собрата Нельсона по оружию, Трубриджа, постигла грустная неудача: его корабль Culloden отстал немного от эскадры, когда последняя огибала отмель, и, правя уже самостоятельно, наскочил на ее наружную оконечность в три четверти седьмого часа. Там он и оставался, несмотря на все усилия его доблестнейшего командира, до двух часов следующего утра, когда битва уже прекратилась. Однако он послужил как бы баканом для двух остальных кораблей, «Александра» (Alexander) и Swiftsure, которым приходилось проходить это опасное место в темноте. Эти последние вместе с 50-пушечным кораблем Leander, прибыв после восьми часов, в критический момент битвы исполнили роль резерва в той части арены ее, где британцам приходилось плохо. «Беллерофон» (Bellerophon) и «Величественный» (Majestic) уступали своим противникам, в особенности же первый, которому пришлось иметь дело с кораблем в двое сильней его, тем более, что он стал совсем на траверзе его, так что подвергался огню всех его бортовых орудий; поэтому «Беллерофон» (Bellerophon) скоро был почти совершенно разбит. В течение трех четвертей часа у него были сбиты грот- и бизань- мачты, а еще через полчаса, не будучи уже в состоянии выносить долее убыль людей и поражение корпуса и рангоута, он обрубил канат и вышел из сферы огня. Сейчас же вслед затем у него упала и фок-мачта, и он, потеряв уже сорок девять человек убитыми и сто сорок восемь ранеными из экипажа в шестьсот пятьдесят человек, беспомощно дрейфовал вдоль неприятельской линии, получая последовательно залпы французского арьергарда. В это время подошел Swiftsure, и капитан его, Галлоуэл, увидев судно без флага и огней, прежде чем открыть по нем огонь, окликнул его. Убедившись, что это был английский корабль «Беллерофон» (Bellerophon), он немедленно отдал якорь, став против правого крамбола «Ориент» (Orient). Сейчас же после этого подошел «Александр» (Alexander) и отдал якорь против левой раковины трехдечного корабля, между тем как Leander с соответствующей своим силам осторожностью стал против левого крамбола «Франклина» (Franclin), стоявшего непосредственно впереди «Ориента» (Orient), и, заняв, таким образом, сравнительно безопасное положение, громил продольными выстрелами оба французских корабля. Центр французской эскадры сделался теперь в свою очередь жертвой сосредоточения неприятельского огня, подобно тому, как в начале битвы такой же жертвой был авангард, и здесь-то именно и произошла ужаснейшая катастрофа. Около десяти часов вечера заметили, что французский флагманский корабль загорелся, — по причине, которую никогда не удалось узнать в точности. Британские орудия, наведенные на объятую пламенем часть корабля, парализовали все усилия потушить пожар, и огонь быстро распространялся. Судьба пощадила столько же храброго, сколько и несчастного Брюэса от мучительного созерцания этого последнего бедствия: в половине девятого у него, дважды уже раненого, пушечным ядром оторвало левую ногу у бедра. Он не позволил снести себя вниз и спокойно с достоинством скончался на палубе за несколько минут до начала пожара. В десять часов «Ориент» (Orient) взлетел в воздух. Пять кораблей из находившихся впереди его уже сдались, а перед полночью спустил флаг и 80-пушечный корабль «Франклин» (Franklin). На шести французских кораблях флаг еще развевался, но они сдались далеко назад, — потому ли, что канаты их были перебиты снарядами, или потому, что они нашли это необходимым, чтобы не пострадать от взрыва «Ориента» (Orient). Три из арьергардных кораблей, считая с концевого, принимали лишь незначительное участие в сражении; из других же (Tonnant) потерял все свои мачты, а «Счастливый» (Heureux) и «Меркурий» (Mercure) получили значительные повреждения (Примечание: Первоначальная атака тринадцати британских кораблей (считая в том числе и 50- пушечный Leander) сосредоточивалась только на первых восьми кораблях французской линии, до корабля (Tonnant) включительно. Когда эти корабли были один за другим разбиты, британцы спустились ниже и вступили в бой с арьергардом противника; но тогда сила их атаки разумеется уже ослабела от понесенных ими самими потерь, не говоря уже об утомлении экипажа от усиленной работы и возбуждения предшествовавших часов. Тем не менее, когда «Меркурий» (Mercure) спустил флаг, то оказалось, что он потерял сто пять человек убитыми и сто сорок восемь ранеными, и из всех его орудий только шесть остались пригодными к дальнейшей службе. О потерях «Счастливого» (Heureux) не говорится, но у него было до девяти футов воды в трюме. (Chevalier, Marine Francaise sous la Republique, pp. 376, 377)). На следующее утро суда эти были атакованы несколькими наименее пострадавшими британскими кораблями, и в результате (Tonnant), «Меркурий» (Mercure), «Счастливый» (Heureux) и (Timoleon), из которых последний был крайним в арьергарде, т.е. фланговым в первоначальном строе, выбросились на берег. Первые три из только что названных кораблей впоследствии спустили флаги, а четвертый был сожжен своими офицерами. Два других французских корабля, «Гийом Тель» (Guillaume Tell) и «Великодушный» (Genereux), спаслись бегством. Первый нес флаг контр-адмирала Вильнева, командовавшего в этой битве арьергардом, а впоследствии бывшего главнокомандующим союзных флотов при достопамятном поражении их под Трафальгаром. В рассматриваемой теперь битве его бездействие резко осуждалось и в его время и потом. В общем, позднейшие французские профессиональные писатели высказывают мнение, что его мужество, хотя и бесспорное, было скорее пассивным, чем активным, и что в Абукирской битве ему предоставлялась и диспозицией и временем полная возможность ввести в бой и арьергардные суда, чем он, совершенно по своей вине, не сумел воспользоваться (Примечание: Jurien de la Graviere Guerres Maritimes, vol. I, p. 228-30. Chevalier, Marine Francaise sous la Republique, pp. 386-388. В последнем сочинении, на стр. 381, и у Troude, Batailles Navales, vol. III, p. 121, напечатано письмо Вильнева, в котором он старается оправдаться в своем бездействии). Бонапарт же, напротив, писал Вильневу вскоре после сражения, что «если ему и можно поставить что-либо в вину, так это то, что он не снялся с якоря, как только «Ориент» (Orient) взлетел на воздух, так как уже за три часа до этого линия Брюэса была прорвана и корабли его терпели поражение, окруженные неприятелем (Примечание: Соrr. de Nap., vol. IV, p. 520). Такова была в главных чертах знаменитая Абукирская битва, в которой британцы одержали победу, наиболее полную из когда-либо одержанных на море и одну из самых решительных, по крайней мере, по непосредственным ее последствиям. Во время этой битвы французы потеряли одиннадцать из тринадцати линейных кораблей (Примечание: Два спасшихся судна были захвачены эскадрой лорда Нельсона ранее июля 1800 г., когда он передал командование Средиземноморской эскадрой своему преемнику), три тысячи пятьсот человек убитыми, ранеными и утонувшими (Примечание: Chevalier, p. 381); между первыми был главнокомандующий и три командира, а между ранеными — один контр-адмирал и шесть командиров. Потери англичан состояли из двухсот восемнадцати человек убитыми, в том числе одного командира, и шестисот семидесяти восьми человек ранеными, в числе которых был сам адмирал, пораженный тяжелым осколком рангоута в голову. Рана эта, которую он вначале считал смертельной, на время лишила его возможности исполнять свои обязанности и в течение нескольких дней серьезно мешала ему действовать. «Я думаю, — писал он спустя четыре недели, — что если бы господу не было угодно сделать так, чтобы я был ранен, то ни одна неприятельская шлюпка не спаслась бы» (Примечание: Nels. Disp., vol. III, p. 10). Исключительные обстоятельства, при которых предпринята была британцами атака, замечательное искусство, так же как и доблестное поведение всех командиров и вполне научный характер тактических комбинаций, — все это вместе, поскольку оно ясно из самого хода битвы, в совокупности с решительным результатом последней, дает особый блеск победе Нельсона. Лорд Гоу, один из наиболее компетентных судей в этом деле, сказал капитану Берри, что Абукирская битва потому «стоит вне сравнения выше всякой другой и выделяется особенно, что в ней каждый командир отличился» (Примечание: Ibid., p. 84). Высказывались разноречивые мнения о том, насколько в данном случае следует приписать адмиралу честь того смелого маневра, которым головной корабль, пройдя перед авангардом французской линии, показал следовавшим за ним товарищам самый действенный путь для постановки неприятеля между двух огней. Автор настоящего труда не имеет намерения углубляться в этот вопрос и ограничивается лишь указанием на тот пропуск, который сделал сэр Гаррис Николас (Harris Nicolas) — тщательный и трудолюбивый издатель писем Нельсона, не пришедший, однако, по всестороннем обсуждении вопроса к какому-либо решению (Примечание: Nesоn's Dispatches and Letters, vol. III, p. 62-65, также Appendix, p. 474). В сочинении Росса «Жизнь адмирала Сомареца» (Ross's Life of admiral Saumarez) приводится один случай, когда, рассуждая о различных способах, которыми можно атаковать неприятеля, Сомарец рассердил Нельсона, сказав ему, что «ему пришлось видеть вредные последствия постановки неприятеля между двух огней, в особенности во время ночного сражения». Сомарец расходился с адмиралом во взглядах на план атаки, полагая что «для захвата одного французского корабля никогда не требуется два английских, и что повреждения, которые последние неизбежно причинят при этом друг другу, могут их обоих сделать неспособными сражаться с неприятельскими судами, еще не поврежденными до того в бою (Примечание: Ross's Life of Saumarez, vol. I, p. 228). Замечание Сомареца, хотя и не совсем безосновательное, было правильно оставлено адмиралом без внимания; но едва ли бы оно могло быть высказано, если бы Нельсон, в свою очередь, не высказывал определенных соображений об атаке противника в два огня постановкой своих кораблей с каждого борта его, так как ни в каком другом положении со стороны последних не могло быть серьезного риска вредить друг другу. Вполне гармонирует с хорошо известным характером Нельсона тот факт, что, после обсуждения всех возможных положений и убеждения в совершенном понимании его целей командирами кораблей его эскадры, он с полным и благородным доверием предоставил им в непосредственно последовавшей затем битве действовать в деталях ее самостоятельно. В рассматриваемом случае было бы бессмыслицей, если бы он строго предписал заранее, что должен был делать капитан Фоули. Только тот, кто, находясь на палубе «Голиафа» (Goliath), следил ежеминутно за результатами промера, и мог правильно судить о том, что следует предпринять в тот или другой момент; и то, что Нельсон решился таким образом довериться другому лицу, делает ему не меньшую честь, чем быстрая решимость перед наступлением ночи и в неизвестных ему водах атаковать более сильного по сравнению с ним неприятеля при естественном предположении, что последний расположил свои суда в тщательно обдуманном строе. Впрочем, строго говоря, и начало постановки неприятеля между двух огней — маневр, который надо отличать от обхода авангардной части неприятельской линии, — было положено самим Нельсоном, так как его корабль первый стал на якорь со стороны, противоположной той, которую заняли пять его предшественников. Он вполне мог последовать за ними, руководствуясь теми же соображениями, которые обусловили образ действий капитана Фоули (Примечание: Nеlsоn's Disp., vol, III, Appendix, p. 474. Letter of admiral Browne). Вместо этого он обдуманно стал на якорь с правого борта французского судна, уже атакованного с другого борта кораблем «Тезей» (Theseus), указывая этим настолько ясно, насколько ясен пример, чего он ожидает от следовавших за ним кораблей. Первые два французских корабля были уже так энергично атакованы и так сильно разбиты, что на них можно было не останавливаться. Поэтому признание заслуги капитана Фоули в его решительности — весьма высокого порядка с военной точки зрения — не вырывает ни одного листка из лавров Нельсона (Примечание: Американский романист и морской историк Фенимор Купер, в предисловии к своему сочинению „Два адмирала", приписывает всю тактическую комбинацию судовым командирам, основываясь на свидетельстве, высказанном капитаном корабля «Александр» (Alexander) Болем, говорившем об этом коммодору флота Соединенных Штатов Моррису, от которого в свою очередь узнал об этом автор. Таким образом, составилось предание, совершенно достойное уважения и передаваемое через людей интеллигентных и, безусловно, правдивых. Но если сопоставить его с тем, что в те времена писал капитан Берри, флаг-капитан Нельсона — человек, имевший полную возможность хорошо знать факты, то нельзя не сомневаться в том, что где-нибудь в ряду этих свидетельств было недоразумение. Что капитан Фоули сразу сообразил, каким образом ему действовать, это вполне вероятно; но допущение, что все командиры, как бы по взаимному соглашению, внезапно вдохновились решимостью выполнить комбинацию, о которой раньше не упоминалось при них, было бы равносильно допущению чуда; и факт этот можно объяснить удовлетворительно только тем, что Нельсон, согласно сообщению Берри, постоянно обсуждал свои планы с судовыми командирами и разъяснял их последним. (См. Narrative of an officer of Rank, etc. Naval Chronicle, vol. I, p. 52)). «Смелость и искусство адмирала Нельсона доходили до высоты, — говорит капитан Шевалье, — которую трудно было бы превзойти» (Примечание: Marine Franc. sous la Republique, p. 381). «Образ действий Нельсона, — писал Наполеон, — был отчаянным, и его поэтому нельзя рекомендовать как образец; но в нем он, так же как и команды английских кораблей, обнаружил искусство и энергию, каких только можно достигнуть» (Примечание: Commentaires de Napoleon, vol. II, p. 356). Выраженное таким образом мнение Наполеона допускает двоякое толкование. Но нельзя не сказать, что осуждение, если только допустить его, было бы странным со стороны человека, совершившего отчаянное наступление на Леобен в 1797 году, растянувшего под Маренго свою линию до того, что она прервалась, и рискнувшего в 1798 году Средиземноморским флотом и итальянской армией в Египетской экспедиции, едва ли имея хотя бы один шанс в свою пользу, за исключением суеверного упования на судьбу, которая и не изменила ему. В Абукирской же битве при том, как распорядился своими силами Брюэс, шансы были на стороне британского адмирала. Высказывалось мнение, что если бы артиллерийское дело во французском флоте было поставлено лучше, то результатом атаки англичан в Абукирской бухте было бы их собственное поражение. Совершенно то же говорили впоследствии и по поводу Трафальгарской битвы (Примечание: Хорошие артиллеристы наверно изменили бы исход этих кровавых драм, так как они в первом же акте разгромили бы английский флот (Jurien de la Graviere, Guerres Mar., vol. II, p. 225, 1-er edit.). „Если бы Нельсон атаковал американский флот таким способом, как он атаковал французский в Абукире, то он имел бы достаточные причины раскаиваться в смелости своего опыта. (Купер, предисловие к сочинению „Два адмирала")). Но, оставляя в стороне то соображение, что ко времени Абукирской битвы британские моряки уже по опыту узнали степень действенности французской артиллерии, — на что Нельсон и мог рассчитывать, — следует заметить, что правильность вышеупомянутого мнения зависит еще от того, каковы были при атаке сила ветра и направление его по отношению к курсу нападавших кораблей, когда они приближались к противнику. Атака при весьма слабом ветре, когда нападающий долго остается под неприятельским огнем, или при ветре свежем и порывистом, в крутой бейдевинд, когда рангоут испытывает сильнейшее напряжение, совершенно отличается от атаки в полный бакштаг, при ветре свежем и ровном, как это и имело место в Абукирской бухте. Нельзя положительно утверждать о вероятности того или другого факта, когда, по существу дела, есть слишком мало прецедентов, на которые можно было опереться в своих соображениях. Но имеется много примеров сражений, в которых нападавшие корабли спускались на противника, бывшего на ходу, и едва ли хоть в одном из них имел место случай таких серьезных аварий в рангоуте упомянутых кораблей, которые помешали бы им дойти до неприятельской линии; а в Абукирской бухте потеря британскими кораблями после того как они уже стали на якорь каких-либо частей рангоута имела бы мало значения. Вместе с этим кажется вероятным, что если бы французская артиллерия и была значительно лучше, чем она была на самом деле, то британские корабли все-таки заняли бы намеченные ими позиции; а раз это было бы сделано, то уже сами тактические достоинства последних обеспечили бы им победу, хотя и более дорогой ценой. Если же бы диспозиция Брюэса была более искусной, например вроде диспозиции Гуда при Сент-Киттсе, и если бы французская артиллерия была очень хороша, то смело можно сказать, что тогда британскому адмиралу пришлось бы действовать в своей атаке с большей осмотрительностью. Утверждение, что различные обстоятельства дадут и различные результаты, относится к категории пророчеств, с которыми никто не спорит. Если в каком-либо боевом столкновении все данные у обеих враждебных сторон одинаковы, например адмиралы, командиры и команды кораблей и самые корабли враждебных эскадр, а также и тактика их действий равносильны, — то нельзя ожидать никакого результата этого столкновения. Когда же, хотя в одном из перечисленных факторов, какая-либо из враждебных эскадр имеет перевес, — в основных ли элементах, или по сложившимся обстоятельствам, — то результат и будет пропорционален этому перевесу. Когда последний значителен, то значителен и результат, и наоборот. В Абукирской битве перевес в боевых качествах адмиралов, командиров, офицеров и матросов, в артиллерии и в тактических комбинациях противников, был сильно не в пользу французов, и потому результатом ее явилось полное поражение их. В течение мecяцa, проведенного Брюэсом в беспечном спокойствии, Бонапарт упорно шел вперед к намеченной цели — к завоеванию Египта. 21 июля произошла битва близ пирамид; на следующий день сдался Каир, и 25-го числа главнокомандующий вступил в город. Пробыв там несколько дней для того, чтобы дать отдых своим войскам и обезопаситъ свое положение, Бонапарт 7 августа снова двинулся дальше для завершения завоевания Нижнего Египта и оставил в Каире Дезе, поручив ему охрану этого города и формирование отряда, предназначенного для покорения верхнего Нила. Около 12 августа мамелюки, все еще не положившие оружия, были отброшены от дельты Нила к Суэцкому перешейку, откуда удалились в Сирию; здесь, на границах пустыни, получил Бонапарт от Клебера известие о поражении французского флота в Абукирской бухте. Узнав об этом ужасном несчастье, он выказал то самообладание, на которое всегда был способен в критические моменты. Войска пришли в отчаяние. «Мы оказались, — говорили они, —покинутыми в варварской стране, без сообщения со своей родиной, без надежды на возвращение». — «Да, и это обязывает нас к великим деяниям, — возразил их генерал. — Моря, которыми мы не владеем, отделяют нас от родины, но никакие моря не лежат между нами и Африкой и Азией. Мы оснуем здесь империю». Магическое влияние Бонапарта на солдат, большинство которых одерживало с ним победы в Италии, восстановило их мужество, и французская беспечность снова одержала верх над унынием. Тем не менее, удар этот попал в цель и отразился в четырех частях света. Мамелюки, Ибрагим-бей в Сирии и Мурад-бей в Верхнем Египте, подавленные нанесенными им поражениями, приготовлялись уже вести с Францией переговоры о мире; по получении же известий о победе Нельсона, они снова взялись за оружие. Порта, раздраженная вторжением французов в Египет, но все еще колебавшаяся, несмотря на давление, оказывавшееся на нее посланниками Великобритании и России, ободрилась, как только узнала, что французский флот более не существует. Бонапарт был прав, предупреждая Брюэса о том, что сохранение его кораблей необходимо для удержания Турции от неприязненных действий. Султан и его паши, египетские и сирийские, отвергли теперь сделанные французами предложения. 2 сентября всем иностранным посланникам в Константинополе был разослан меморандум, в котором выражалось удавление Порты по поводу высадки Бонапарта и объявлялось, что в Египет посланы значительные силы для воспрепятствования дальнейшему его движению. 11-го числа этого месяца Французской республике была формально объявлена война (Примечание: Annual Register. 1798, State papers, pp. 267-272). В течение всего 1798 года положение дел на континенте Европы принимало все более и более угрожающий характер. Победы Бонапарта придавали все возраставшую энергию. Эта политика задалась явной целью окружить Францию небольшими зависимыми от нее республиками с правительственной организацией по образцу французской, но при условии, чтобы местные власти были подчинены центральному правительству (Примечание: Martin, Histoire de France depuis 1789, vol. III, p. 6). Соединенные провинции, сделавшись республикой, сохранили свое прежнее федеральное устройство; но в январе 1798 года там, под влиянием агитации со стороны французской Директории, произошла революция, вследствие которой пропала независимость Провинций, унаследованная от прошлых веков. Цизальпинская республика и Генуя получили подобную же организацию «из рук» Бонапарта. Во многих кантонах Швейцарии проявлялось недовольство, и происходили беспорядки вследствие неравных политических условий, в которые были поставлены жители. Директория воспользовалась этим для вмешательства под тем предлогом, что Франция заинтересована и во внутреннем спокойствии соседней страны и в судьбе отдельных лиц, недовольство которых должна принять за доказательство испытываемого ими притеснения. Французские войска вступили в Швейцарию в январе 1798 года. Бернский кантон усиливался отстоять оружием свои привилегии, но был легко покорен; и собравшийся в Аарау конвент, члены которого были утверждены Директорией, установил для Швейцарии централизованную конституцию взамен прежней политической организации ее, обеспечивавшей независимость каждого кантона. Через несколько месяцев после этого, в августе 1798 года, последовало заключение оборонительного и наступательного союза между Французской и Гельветической республиками. Вмешательство Франции в дела Швейцарии имело еще и другую цель, кроме желания ее приобрести политическое преобладание в правительственных учреждениях ее соседей. Доходы Директории все еще далеко не могли покрыть ее расходы, а деньги были настоятельно нужны для предстоявшей тогда экспедиции Бонапарта. В Бернском казначействе было найдено и присвоено французами семнадцать миллионов франков; к ним присоединены были еще восемнадцать миллионов, добытых посредством реквизиций. И другие кантоны были «ограблены» пропорционально тому, что могли дать (Примечание: Martin, Histoire de France depuis 1789, vol. III. p. 9). В то же самое время и та же причина послужила основанием (Примечание: Ibid., p. 11) оккупации Рима, для чего был подыскан более подходящий предлог. 28 декабря 1797 года партия приверженцев революционного движения восстала в Риме, и между ней и папскими войсками произошло столкновение близ здания французского посольства. Живший тогда там генерал Дюфо (Duphot) был убит при попытке успокоить сражавшихся. Французский посол немедленно покинул город, а Директория, отказавшись принять какие-либо объяснения, приказала Бертье, заместителю Бонапарта в Италии, двинуться к Риму, куда он и вступил 10 февраля, признав существование Римской республики, провозглашенной под его влиянием, и принудил папу удалиться в Тоскану. Именно благодаря этой оккупации часть войск, предназначенных для Египетской экспедиции, и была посажена на суда в Чивита- Веккии, как пункте, наиболее удобном. Ни Неаполитанское королевство, ни Австрия не решились действовать открыто в пользу папы; но оба эти государства были крайне недовольны поступком Франции. Никогда, даже под предводительством Бонапарта, не подходили французские войска так близко к Королевству Обеих Сицилий, значение которого вследствие его географического положения для общего дела континентальных государств ясно сознавалось Европой. Но если Неаполь с одной стороны, благодаря местонахождению своему на краю полуострова, представлял серьезную опасность с фланга и тыла французов при военных операциях их в верхней Италии, то с другой стороны это самое положение, не позволявшее ему при разобщении с последней получать поддержку иначе, как только с моря, было и источником слабости его, так как ставило его в непременную зависимость от союзников. Это особенно чувствовалось в феврале 1798 года, когда британский флот после годового отсутствия все еще ничем не заявлял о намерении возвратиться в Средиземное море, а суда, сопровождавшие Бонапарта в Египет, еще находились в Тулоне. Последние, вне всякого сомнения, были бы посланы действовать против Неаполя, если бы он вступился за Рим. Бурбонское королевство поэтому затаило свою досаду, но при этом сошлось ближе с Австрией, которая, вдобавок к обиде, нанесенной папе, имела еще и собственные причины недовольства на Францию вследствие занятия французами Швейцарии и перемен, произведенных агрессивными действиями республиканского правительства в политическом состоянии континентальных государств. Действия Директории в продолжение европейского мира 1797 и 1798 годов можно поставить в параллель с теми действиями Бонапарта через четыре года после того, благодаря которым положение вещей, созданное Амьенским миром, уже не могло продолжаться; с меньшими ловкостью и энергией ею велась такая же коварная, предательская и настойчивая агрессивная политика под видом самозащиты и уступки народным требованиям, которая усиливала могущество Франции за счет других государств. Как раз в это время в Вене случился инцидент, чуть не вызвавший войны и едва не остановивший Египетской экспедиции. Когда Бонапарт в апреле 1797 года вступил в Германию, венская молодежь целыми массами предлагала свои услуги для защиты отечества. Годовщина этого события в апреле 1798 года была ознаменована публичной демонстрацией, в ответ на которую французский посланник поднял трехцветный флаг. Разъяренные этим вызовом толпы народа ворвались в посольство и разгромили его (Примечание: Martin, Histoire de France depuis 1789, vol. III, p. 16). Возбуждение с обеих сторон достигло при этом таких размеров, что приготовившимся к отплытию французским войскам в Тулоне и других портах было приказано остановить посадку на суда, и сам Бонапарт был, в качестве уполномоченного, отправлен в Раштадт; но император представил успокоительные объяснения, и инцидент окончился благополучно. Тем не менее, как говорит французский историк, «отношения между Австрией и Францией начали ухудшаться» (Примечание: Ibid., vol. III, p 24). Россия в это время была выведена из своего выжидательного положения, продолжавшегося со смерти Екатерины II, такой же политикой, которая привела Соединенные Штаты к quasi-воине с Францией в 1798 году (Примечание: См.ниже, глава XVII). Декретом французского законодательного собрания был признан законным захват всякого нейтрального судна, на котором находится не только британский груз, но даже и какие бы то ни было товары британского происхождения, хотя бы они и принадлежали нейтральным государствам. Этот декрет применялся специально и к Балтийскому морю изданной 12 января 1798 года декларацией, которая гласила, что «если какому-либо судну с английскими товарами, какой бы нации оно ни принадлежало, позволено будет пройти через Зунд, то это будет считаться за формальное объявление войны французской державе» (Примечание: Annual Register 1798, State Papers, p. 237). Хотя такое извещение и было направлено непосредственно против Швеции и Дании, как государств, владевших берегами Зунда, но оно все-таки возбудило неудовольствие как со стороны нейтральных государств, так и со стороны русского царя. 15 мая последний приказал двадцати двум линейным кораблям и двумстам пятидесяти галерам отправиться в Зунд для защиты торговли вообще от притеснений Директории (Примечание: Магtin, Histoire de France, vol. III, p. 23). Раз раздраженный Павел I по своему необузданному характеру легко впадал в крайности; на этот же раз еще подлило масла в огонь взятие Мальты. Когда Бонапарт овладел этим островом, то нашел там только что подписанный договор с обязательством царя уплатить четыреста тысяч рублей Ордену, к которому он до конца дней своих сохранил странное влечение. В виде меры предосторожности французский генерал объявил, что всякий грек на Мальте или Ионических островах, поддерживающий сношение с Россией, будет расстрелян, а греческие суда под русским флагом — потоплены (Примечание: Corr. de Nap., vol. IV, pp. 226, 233). Вследствие этого проживавшие в России члены Ордена заявили в августе месяце энергичный протест против захвата острова, обратившись к царю за помощью, которую он горячо обещал им (Примечание: Annual Register, 1798, State Papers, p. 276). Затем он вошел в дружеские сношения с Великобританией и предложил Австрии помощь войсками. Австрийский император сначала отвечал, что ничего не может быть сделано без Пруссии, и три правительства стали тогда добиваться, чтобы и это королевство приняло участие в новой коалиции. 19 мая — в тот самый день, заметим мы, когда Бонапарт отплыл из Тулона, Австрия и Неаполитанское королевство подписали оборонительный союз (Примечание: Martin, Hist. de France, vol. III, p. 27). Раштадтские переговоры, поскольку они касались австрийского императора, были прерваны 6 июля. Императорский посол Кобенцель (Cobentzel) немедленно отправился в Берлин, где и вступил в дружественные сношения с уполномоченными от Британии и России. 10 августа обоими императорами была подписана конвенция, по которой русский царь обязался послать тридцатитысячное войско в Галицию для поддержки австрийской армии. Великобритания, как и всегда, была готова помочь общему делу, враждебному Франции, кораблями и деньгами. Когда Пруссия отказалась присоединиться к этой конвенции, то русский посол, уезжая, сказал: «Мы будем воевать с Францией с вами, без вас или против вас» (Примечание: Ibid., pp. 24, 25). На государства, столь раздраженные против Франции, но все еще сдерживавшиеся престижем успехов французского оружия, а также взаимным недоверием, всегда неразлучным с коалицией, известие об Абукирской битве произвело действие, подобное падению горящей головни на трут. Французский флот был не только побежден, но и уничтожен. Средиземное море от Гибралтарского пролива до Леванта было теперь во власти британского флота, который с полным уничтожением сил неприятеля, освобождался от необходимости сосредоточивать свои корабли в том или другом пункте, а мог рассеять их всюду, где присутствие их могло быть полезным для Великобритании. Величайший из военачальников Франции и тридцать тысяч отборного войска ее, с большим числом самых блестящих офицеров, оказались таким образом безнадежно отрезанными от своей страны. После победы Нельсон, понимая громадное значение ее, приняв меры к тому, чтобы распространить известия о ней так быстро, как только мог это сделать при скудном числе имевшихся в его распоряжении мелких судов. Leander отправился 5 августа с первыми донесениями к лорду Сен-Винсенту, стоявшему со своим флотом близ Кадиса; но 18-го числа был захвачен 74-пушечным кораблем «Счастливый» (Genereux) — одним из двух, спасшихся из Абукирской бухты. Предвидя возможность такой случайности, Нельсон 13 августа послал еще бриг Mutine в Неаполь, куда тот и прибыл 4 сентября, доставив таким образом в Европу первые известия о триумфе британцев, а также обращенную к британскому посланнику просьбу Нельсона оповестить о событии все другие державы. На следующий день командир брига Mutine отправился в Англию, избрав путь через Вену, и 2 октября 1798 года, ровно через два месяца после битвы прибыл в Лондон с первыми донесениями о ней. Понимая также значение событий в Египте для влияния англичан в Индии, Нельсон послал 10 августа лейтенанта сухим путем через Александретту и Алеппо в Бомбей. Этот офицер повез к губернатору бумаги с извещением, как о высадке в Египет экспедиции Бонапарта, с указанием численного состава ее, так и о постигшем ее роковом ударе. Вести эти прибыли как нельзя более во-время. Французы усердно интриговали при туземных дворах, а Типпу Саиб, сын и преемник Гайдера Али, султана Майсурского, их прежнего союзника в дни Сюффрена, открыто выказал себя сторонником отцовской политики. Отступать для Типпу было уже слишком поздно, и он в скором времени должен был начать войну, окончившуюся однако в апреле 1799 года его смертью при штурме Серингапатама и падением его королевства. Но на другие туземные государства поразительная катастрофа при Абукире произвела должное впечатление, и операциям англичан против Типпу не мешали никакие беспорядки в других местностях. «Последствия этой битвы, — говорит один из наиболее выдающихся французских морских писателей, — были неисчислимы. Наш флот не мог оправиться от ужасного удара, нанесенного его значению и могуществу. Это была битва, которая на два года предала Средиземное море в руки англичан и вызвала туда русские эскадры, которая отрезала нашу армию от отечества, оставив ее посреди враждебного и неспокойного населения, и дала Порте решимость восстать против нас; битва, которая сделала Индию недосягаемой для наших предприятий и после которой Франция была на волосок от гибели, так как эта битва вновь возбудила едва окончившуюся войну с Австрией и привела Суворова и русско-австрийские войска к самым нашим границам» (Примечание: Jurien de la Graviere, Guerres Mantimes, vol. I, p. 229 (1-er edit.)). Великобритания — морская держава, столь часто и несправедливо обвинявшаяся в нерешительности действий против Франции и в том, что она будто бы требовала поддержки континентальных держав, чтобы осмелиться на такой шаг, должна была первая приступить к делу. Задолго еще до известия об Абукирской битве, даже ранее, чем она состоялась, и чем заключен был союз между Австрией и Россией, Сен- Винсенту были посланы приказания отделить от сил Нельсона небольшой отряд для поддержки Неаполя в надежде забросить здесь искру, из которой можно будет раздуть большой пожар. Эти приказания дошли до Нельсона «под чрезвычайным секретом» 15 августа (Примечание: Nе1sоn's Dispatches, vol. III, p. 105). Он только что перед этим отправил в Гибралтар семь кораблей английского флота и шесть отнятых у французов под общим начальством сэра Джемса Сомареца. Тогда он сжег остальные три приза и, вверив блокаду Александрии отряду капитана Гуда, состоявшему из трех линейных кораблей, с другими тремя отплыл 19-го числа в Неаполь. Вследствие плачевного состояния его кораблей (Примечание: Отряд состоял из флагманского судна Vanguard, не имевшего настоящих мачт, которые он потерял при входе в Средиземное море, корабля Culloden, который во время битвы жестоко колотился об Абукирский риф в течение семи часов, и корабля «Александр» (Аlехаndеr), рангоут и корпус которого были в очень плохом состоянии) на этот переход потребовалось более месяца, но 22 сентября Нельсон, наконец, стал на якорь в заливе, куда весть об его подвиге дошла еще раньше него. По пути Нельсон получил уведомление о том, что в Средиземное море вошла португальская эскадра под начальством маркиза Низа (Niza) с целью содействовать его операциям. По его просьбе эта эскадра, появившаяся перед Александрией 29 августа (Примечание: Соrr. de Nap., vol. IV, p.. 660), но отказавшаяся оставаться там, приняла на себя блокаду Мальты до тех пор, пока английские корабли, починившись, не будут в состоянии сами это исполнить. Местное население острова восстало против французов 26 августа и оттеснило их в крепость Ла Валетта. Маркиз Низа расположил свои суда у этого порта около 20 сентября, а 24-го появился сэр Джемс Сомарец со своим отрядом и призами. На следующий день оба они послали генералу Вобуа предложение сдаться, на что, разумеется, получили отказ. Сомарец отправился далее в Гибралтар, но перед уходом раздал жителям тысячу двести ружей с боевыми припасами, что существенно облегчило их успешные, в конце концов, старания лишить неприятеля возможности пользоваться ресурсами острова.. Нельсон отсылал туда британские корабли по мере их готовности и сам присоединился к блокирующим силам 24 октября, хотя только на несколько дней, так как присутствие его в Неаполе было необходимо. Снова сделанные гарнизону формальные предложения о сдаче опять были отвергнуты. С этого времени до самой последовавшей, наконец, сдачи в сентябре 1800 года французы выдерживали строгую блокаду и c суши и с моря. В октябре этого года лорд Сен-Винсент поселился на берегу в Гибралтаре, как вследствие плохого состояния здоровья, так и потому, что, находясь на этой важной английской станции Средиземного моря, занимавшей центральное положение между Англией и главной ареной тогдашних операций флота, он мог своевременно получать известия о ходе последних, руководить ими и в особенности ускорить под своим бдительным личным надзором те работы по исправлению и снабжению кораблей, от которых главным образом зависит боевая деятельность флота. Кадиская дивизия, состоявшая обычно из пятнадцати линейных кораблей, занимала свою прежнюю станцию, наблюдая за испанцами под начальством лорда Кейта — одного из лучших и наиболее деятельных морских офицеров в период времени от Сен-Винсента до Нельсона, который был моложе его. В Средиземном море всеми бывшими в кампании судами командовал Нельсон под главным начальством Сен-Винсента. На него были специально возложены блокада Египта и Мальты и содействие австрийским и неаполитанским войскам в ожидавшейся тогда вскоре войне. Нельсон должен был также насколько для него представлялось возможным способствовать операциям соединенного русско-турецкого флота, собравшегося в Дарданеллах в сентябре 1798 года для поддержания дела коалиции в Леванте. Этот флот вошел в Средиземное море в октябре; но вместо того, чтобы блокировать Александрию и защищать Сирийское побережье, он предпринял захват Ионических островов, которыми, за исключением Корфу, и завладел 10 октября; Корфу же, служивший цитаделью этой группы островов, был атакован 20-го числа. Нельсон относился к такому направлению русско- турецких операций с неодобрением и недоверием. «Порте следовало бы знать, — писал он, — о той великой опасности, которая грозит ей в будущем, если она позволит русским утвердиться в Корфу» (Примечание: Nе1sоn's Dispatches, vol. III, p. 160). «Я надеялся, что часть соединенной русско-турецкой эскадры пойдет в Египет; Корфу же имеет второстепенное значение... Я имел долгое совещание с Келимом Эфенди по вопросу о вероятном образе действий русского правительства по отношению к слишком доверчивым (я этого опасаюсь) и прямодушным туркам... Следовало бы послать сильный отряд в Египет на смену моего дорогого друга капитана Гуда; но для России более по душе пришелся Корфу» (Примечание: Ibid, p. 204). В это самое время турецкие войска под начальством тех же пашей, добрым расположением которых Бонапарт хвастался, отняли от Франции прежнюю венецианскую территорию на материке, приобретенную ею по Кампоформийскому договору. В то время как воздушные замки Бонапарта на Востоке, таким образом, разрушались вследствие уничтожения в Абукирской бухте того основания, на которое они опирались, Мальта голодала, Ионические острова переходили в руки врагов Франции, а Египет оказался отрезанным от нее с утратой ею господства на море, — союзники, французы и испанцы, лишились и другой важной опоры для морской силы: 16 ноября остров Минорка с его драгоценным портом Порт Магон сдался британской экспедиции, состоявшей из сухопутных и морских сил, беспрепятственно снаряженной и отправленной Сен-Винсентом из Гибралтара. 1798 год закончился в разгаре вышеизложенных операций в Средиземном море. В начале этого года Франция имела безусловное преобладание в этом окруженном со всех сторон землей море, в котором при том едва ли появлялось хоть одно враждебное ей судно, за исключением разве тайных приватиров. В конце же года в водах его, кишевших уже неприятельскими эскадрами, оставалось всего два годных к бою французских корабля, уцелевших от роковой Абукирской битвы. Из них один был совершенно заперт в Мальте, откуда ему так никогда и не удалось уйти, а другой дошел до Тулона, но затем погиб при тщетной попытке доставить подкрепления осажденному острову. |