| Часть седьмая. Китай при манчжурах Глава XXVII. Манчжурское завоевание Еще до прихода в Китай у манчжуров было свое государство, основанное в 1618 году на берегах реки Сунгари (ныне провинция Цзилинь) Нурхаци, первым вождем единого манчжурского народа. Его сын, придя к власти в 1625 году, сделал столицей Шэньян и завоевал минскую провинцию Ляодун. Однако китайцы по-прежнему стояли на линии Великой Стены. Несмотря на многочисленные набеги, манчжурам не удавалось выбить китайцев с этого форпоста, что не позволяло им закрепиться на собственно китайской территории. Если бы минскую империю не сокрушили внутренние войны, быть может, манчжурское царство так и осталось бы в этих пределах. Манчжурское завоевание Китая стало следствием цепи обстоятельств, большей частью случайных. Поэтому характер покорения северных и южных провинций соответственно был совершенно иной. Если Северный Китай манчжуры заняли "по приглашению" и фактически без сопротивления, то Южный — после долгой и ожесточенной борьбы. Это определило всю последующую историю династии и разное отношение северных и южных китайцев к манчжурам и императорской системе. В 1644 году манчжурский двор не был готов к завоевательному походу. Второй манчжурский император Тай-цзун умер годом ранее, оставив престол одиннадцатилетнему сыну. Регентство осуществляли братья покойного императора, и при таких обстоятельствах они едва ли отважились бы на такое трудное и рискованное предприятие, как поход на Китай, если бы им не предоставили возможность, слишком хорошую, чтобы ее упустить, которая едва ли могла еще представиться. Ли Цзы-чэн, лидер восставших, сокрушивший западные провинции и уничтоживший власть минской династии на севере, в 1644 году захватил Пекин и провозгласил себя императором новой династии Шунь. Последний император Мин покончил с собой, и народ, уставший от беспредела находившегося во власти евнухов минского двора, скорее всего принял бы новую династию с облегчением. Ли Цзы-чэн, хотя и не имел образования, был способным полководцем, в чем-то похожим на основателя династии Мин. Казалось бы, новой династии, опиравшейся на обученную на войне армию, нечего было бояться манчжуров. Даже при всеобщем хаосе конца правления Мин китайская армия, расположенная в Шаньхайгуань (там, где Великая Стена доходит до моря), довольно успешно мешала манчжурам надолго закрепиться на территории к югу от Великой стены. Эта армия, возглавляемая генералом У Сань-гуем, не участвовала во внутренних распрях. Если бы У Сань-гуй подчинился новому императору, династия Ли Цзы-чэна утвердилась бы надолго. Казалось бы, У Сань-гуй и не должен был поступить иначе, ведь, как показывают последующие события, он не являлся столь уж ревностным сторонником минской династии. Почему У Сань-гуй отказался признать новую династию, остается исторической загадкой, но едва ли причиной тому были соображения государственной политики или далеко идущих амбиций, скорее — дело в личной обиде. Ли Цзы-чэн взял себе в наложницы красивую певичку, прежде бывшую наложницей У Сань-гуя. Более того, он отказался отдать женщину законному супругу, когда У Сань-гуй потребовал ее. В итоге тот отказался признать новую династию и с несколько запоздалым и сомнительным пылом провозгласил себя приверженцем минского императора. Он открыл проход в Шаньхайгуань и позвал на помощь манчжуров. Неизвестно, чего ожидал У Сань-гуй, но результаты оказались фатальными для всех китайских претендентов на престол. Ли Цзы-чэн потерпел поражение от объединенной армии и вынужден был оставить Пекин. Преследуемый У Сань-гуем, он бежал в западные провинции, но в конечном счете был окончательно разбит. Манчжуры, тем временем, позволив У Сань-гую удовлетворить свою жажду мести, спокойно заняли Пекин и провозгласили своего правителя императором Китая. Система минского управления на севере уже рухнула, поэтому манчжуры заняли север и северо-запад Китая, практически не встречая сопротивления. На юге же, напротив, минский наследный принц тоже провозгласил себя императором в Нанкине, другие члены минского дома организовали сопротивление в Фучжоу и Кантоне. Дело подавления китайских претендентов на престол манчжуры оставили У Сань-гую и другим покорившимся им китайским военачальникам. В борьбе с ними и остатками армии Ли Цзы-чэна участвовали лишь небольшие отряды манчжуров. Первое завоевание юга закончилось после продолжительной войны восемнадцать лет спустя. Последний минский претендент бежал в Бирму. Юг был поделен между тремя китайскими князьями: У Сань-гуй обосновался на юго-западе, двое других, менее могущественных князя — на восточном побережье. Непосредственная власть манчжуров не простиралась южнее Янцзы, но и на северо-западе их позиции были слабы. В первые тридцать лет новой династии империя лишь формально подчинялась манчжурскому двору, который при императоре Шунь-чжи (1644—1662) был слабым и недееспособным. Сам император попал под опекунство евнухов Запретного города. Большую часть времени он посвящал буддийским духовным упражнениям, постепенно полностью завладевшим его вниманием. Когда в 1662 году он умер, власть новой династии была далека от стабильности. На трон взошел восьмилетний мальчик. Казалось бы, регентство должно было еще больше ослабить позиции династии. Немногие могли предвидеть, что этому мальчику суждено будет стать спасителем династии — великим Кан-си . Если бы У Сань-гуй, как номинальный вассал правивший на юго-западе, выбрал этот момент, чтобы сокрушить манчжурскую династию, ему это наверняка удалось бы. Однако он ждал еще десять лет. Лишь в 1673 году на юге началось восстание. К этому времени Кан-си уже избавился от опеки регентов и взял бразды правления в свои руки, с самого начала показав себя твердым и решительным властителем. Тем не менее, мятеж У Сань-гуя почти уничтожил власть манчжуров. Весь Южный Китай сразу же был потерян. У Сань-гуй призвал на помощь монгольские племена и пошел на северо- запад, чтобы соединиться с ними. Однако планам его не суждено было осуществиться, и в первую очередь из-за предательства других князей, поначалу поддерживавших У Сань-гуя, а затем покорившихся манчжурам и лишившихся из-за этого власти. Но даже завоевание побережья и поражение монголов не спасло бы династию, не будь У Сань-гуй слишком стар для тягот долгой войны. После пяти лет сопротивления он умер, так и не потерпев поражения и оставаясь властителем всего юго-западного Китая. Сыновья его не обладали ни способностями, ни авторитетом отца, да вдобавок перессорились между собой. В 1682 году Кан-си захватил Юннаньфу, их столицу, уничтожил семью У и тем самым смог наконец подавить восстание и завершить завоевание юга. Таким образом, юг полностью покорился манчжурам лишь спустя сорок лет после мирного взятия Пекина. Это определило и дальнейшее отношение манчжуров к китайским подданным севера и юга. Север покорился, и ему доверяли, до определенной степени, конечно. Непокорный юг внушал опасения и страх, ему не доверяли и безжалостно подавляли. Столицей манчжуров стал Пекин, расположенный близко к их родине и союзникам — монголам. Преимущества новой власти ощущались только в северных провинциях и столице, а основные поступления в казну шли с юга. Манчжуров была горстка по сравнению с китайским населением империи. К концу правления династии манчжуров было 10 миллионов, а китайцев — 350 миллионов. Конечно, тремя столетиями ранее, население было много меньше, но едва ли при этом доля манчжуров в процентном отношении была больше. Очевидно, что новая власть не могла управлять огромной империей, не опираясь на китайцев. Также ясно, что, если бы манчжуры и китайцы пользовались равными правами, первые вскоре просто исчезли бы. Поэтому половина всех гражданских постов была зарезервирована за манчжурами, другая половина — за китайцами. А это означало неадекватное распределение между северными и южными провинциями, соревновавшимися в Пекине и Нанкине соответственно. На юге проживало большинство населения, однако на его долю приходилась лишь четвертая часть должностей в империи. Естественно, что конкуренция на экзаменах среди южан была гораздо выше, чем среди северян, среди манчжуров же ее порой и вовсе не было. Поэтому южане, преуспевшие на экзаменах, составляли самый интеллектуальный слой гражданских служб, манчжурским же чиновникам, которым пост нередко гарантировался с детства, вообще не требовалось никаких талантов, чтобы получить должность. Из такого положения вещей вытекало две опасности для управления. Во-первых, тем, кто заслуживал высших постов и быстрого продвижения по служебной лестнице, — южанам — власти доверяли менее всего, опасаясь, что в администрации будут преобладать выходцы с враждебного юга. Поэтому южане, и особенно выходцы из Гуандуна, не получали тех постов, которых заслуживали, и, естественно, от этого они не становились более лояльными. Гораздо серьезнее были волнения среди образованных южан, не ставших чиновниками. Острая конкуренция за получение ограниченного числа должностей оставляла за бортом множество кандидатов, уровень подготовки которых был выше, чем у манчжуров или некоторых северян, но для которых при манчжурской власти шансов получить пост не было. Такие люди во все времена являлись "материалом" для выступлений и недовольства, а поскольку теперь половина постов предназначалась только для манчжуров, "безработных" интеллектуалов стало больше, чем когда-либо прежде, и недовольство их было велико. Южане приходили к убеждению, что империей управляют в интересах Пекина и соседних с ним провинций, но доходы при этом выжимают с юга. Впрочем, так и было на самом деле. Средства тратились в Пекине. В дополнение к огромным дворцам минских императоров построили загородные резиденции. Сооружались дорогостоящие храмы и усыпальницы, причем на налоговые поступления от южных провинций, никакой выгоды от подобного строительства не получавших. Специальным указом манчжурам запрещалось заниматься коммерцией и ремеслом, поэтому вся нация кормилась за государственный счет "казенным рисом", поступавшим с юга в Пекин и манчжурские гарнизоны. В отличие от предшествующих завоевателей, манчжуры никогда не ослабляли барьер между собой и китайцами. Вся манчжурская нация, разделенная на "восемь знамен", была рассредоточена в столице и по военным гарнизонам во всех провинциях. Манчжурам запрещалось вступать в браки с китайцами и заниматься какой-либо деятельностью, кроме гражданской и военной службы. При такой системе, обрекавшей их на праздность, они постепенно вырождались. Чтобы занять пост, манчжурам не требовалось особых способностей, а воины, обреченные в гарнизонах на безделье, вскоре утратили боевой дух отцов. Однако недостатки этой системы, в конечном счете приведшие династию к гибели, поначалу не были столь очевидны. Долгая борьба на юге, ознаменовавшая первый период манчжурского правления, не позволяла новой власти расслабиться. После усмирения юга в империи более столетия царил мир, в первую очередь благодаря личным качествам и способностям трех императоров — Кан-си, Юн-чжэна и Цянь- луна. Внешняя пышность их царствования скрывала упадок манчжурской власти, но когда в начале XIX века империя столкнулась с восстанием и внешними войнами, оказалось, что манчжурские войска не способны ни подавить бунт, ни отразить угрозу извне. В течение столетия манчжурское правительство боролось с китайскими подданными внутри и иностранными державами вовне. В этой битве оно вынуждено было опираться на китайские войска, сомнительной преданности и плохо вооруженные. Внутренние восстания и поражения от внешних врагов в конце концов дискредитировали династию и вовлекли китайскую империю в революцию, в ходе которой падение манчжурской династии явилось, быть может, событием далеко не самым значительным. Пожалуй, в новой истории Китая нет перемены более разительной, чем происшедшее с империей в период XVIII–XIX веков. При Кан-си и двух его преемниках империя достигла вершины материального благосостояния, что выразилось как в ее размерах и численности населения, так и в том восхищении, которое она вызывала у других государств. Миссионеры, первыми представившие Китай Западу, считали империю равной, если не превосходящей (за исключением религии), родную Францию. Империя Цянь-луна казалась им самой богатой в мире (так же, как она несомненно являлась и самой обширной). В следующем столетии произошел крутой поворот. Внутренние мятежи и разрушительные внешние войны следовали одни за другими (можно сказать, что они порождали друг друга). Столетие, ставшее для Запада веком механики и подъема науки, для Китая явилось периодом застоя, плохого управления, слабости и упадка. Империя, в XVIII веке вызывавшая восторг иезуитов, к концу XIX века считалась одряхлевшей и отсталой абсолютистской страной, обреченной на хищническое разграбление несколькими иностранными державами. Причиной такого быстрого упадка стало не плохое политическое или экономическое управление, а психология самого правящего класса. Иноземное господство фатально для национальной культуры. Если иностранные правители цивилизованнее своих подданных, они насаждают свою культуру, а национальное начало погружается в глубины презрения и теряет всякую перспективу. Если же, как это и было с манчжурами, завоеватели — "варвары", принимающие более высокую культуру покоренной нации, они инстинктивно благоволят всему самому устоявшемуся, признанному и ортодоксальному в ней и опасаются любых новшеств, опасаясь быть обвиненными высокообразованной местной аристократией в диком невежестве. Не имея собственной традиции, они не чувствуют в себе права судить о литературе и искусстве. Так же поступал и манчжурский двор. При Кан-си, Юн-чжэне и Цянь-луне манчжурские принцы и вельможи стали китайцами в большей степени, чем сами китайцы. Они восприняли и защищали самые строгие конфуцианские устои. Литература, которой они покровительствовали, строилась по образцу классики древней эпохи, поэзия подражала танским мастерам, искусство ориентировалось на сунскую эпоху. Любые идеи и направления, не вписывавшиеся в эти рамки, игнорировались или презирались. Манчжуры заняли такую позицию не только вследствие проводимой ими политики, но и из-за естественного преклонения перед великой и древней цивилизацией. Они были лишь горсткой воинов среди безбрежного моря китайских подданных и поняли, что могут управлять империей лишь с помощью китайского ученого класса, традиционно державшего в руках нити власти. Всецелое и искреннее покровительство культивируемым в среде этого класса искусству и литературе было самым надежным средством обретения его благорасположенности и лояльности. Поэтому манчжурские императоры всецело посвятили себя китайской культуре, но лишь в ее традиционном ортодоксально-конфуцианском проявлении. По их указам были составлены обширные собрания классической литературы. Экзамены стали еще более условными и далекими от действительности. К даосизму и ко всему, что, казалось, отдавало алхимией, относились с презрением. И именно к этой области знания, неконфуцианской, а потому ненужной, причислялись новые науки, возникшие в Европе. Манчжурские императоры использовали иезуитов в литейном деле и астрономии, но относились к научным познаниям иностранцев как к чисто техническому умению, подобному искусству плотника или огранщика яшмы, и никогда не интересовались лежащими в его основе реальными знаниями. Подобный ультра-консервативный взгляд разделялся и официальной иерархией, как манчжурской, так и китайской. Воспитанный на классической, исключающей восприятие неконфуцианской философии, традиции и прошедший нелегкие экзамены, основанные на чисто условной интерпретации литературы, менталитет, доминировавший в гражданской службе, был закрыт для любых идей прогресса и мысли о возможности, не говоря уже о необходимости, перемен. Те, кто противился такой системе подготовки или не удовлетворялся традиционным истолкованием, не могли успешно сдать экзамены, а если это порой и удавалось, то они находили саму обстановку гражданской службы столь несоответствующей их духу, что либо подавали в отставку, либо могли занимать лишь самые незначительные посты. Система сохраняла саму себя, изменить ее было невозможно. Подлинной причиной упадка империи в XIX веке стала интеллектуальная стагнация, вызванная доминированием немногочисленного чуждого правящего класса, опиравшегося, в свою очередь, на застывшую культурную традицию. Манчжуры до самого последнего момента цеплялись за эту традицию, как за спасительный якорь. Растущее недовольство, прогресс внешних врагов, отождествляемый с переменами и выбором другой идеологии, только подтверждали их уверенность в том, что конфуцианство является "для китайцев тем же, что вода для рыбы" — жизненной необходимостью. Любое волнение ассоциировалось с иным, враждебным учением. Идеология восстания секты Белого Лотоса, сотрясавшего империю в последние годы Цянь-луна и все правление Цзя-цина, основывалась на эзотерическом буддизме . Восстание тайпинов, бушевавшее в середине XIX века, связывалось с протестантизмом. Все эти выступления, а также иностранные державы со своими миссионерами и претензиями на равенство с империей, подрывали основы философии манчжурских правителей. "Своя" династия могла бы приветствовать перемены и возглавить партию реформаторов, как это случилось в Японии и как надеялись лидеры тайпинов, но манчжуры опасались, что, если они откажутся от конфуцианской традиции, они утратят поддержку китайского ученого класса, от которого династия полностью зависела, ибо "восьмизнаменное" манчжурское войско выродилось. Это была фатальная политика. Если манчжуры и смогли на какое-то время привлечь на свою сторону консервативных ученых, то только за счет отчуждения всех оригинальных и независимых мыслителей, игнорирования причин народного недовольства и ослабления империи перед лицом могущественных врагов. Все это были неизбежные следствия сурового консерватизма, утвержденного Кан-си, Юн-чжэном и Цянь-луном в XVIII веке — веке коренных изменений в европейской цивилизации. Тогда империя казалась процветающей и защищенной. В течение 120 лет вплоть до конца XVIII века в стране царил мир. Были завоеваны Монголия, Тибет и Туркестан — никогда прежде не входившие в империю (частично — лишь при Тан). Вассалами стали Бирма, Корея и Вьетнам. Непал потерпел лишь одно поражение, но агрессию непальские гурки отразили. Отчасти столь долгий мир обусловливался истощением страны от войн конца Мин. Юг, покорившийся последним, пострадал более всего и многие годы не имел сил на новое восстание. В 1649 году в Сычуани правил ужасный Чжан Сянь-чжун, уничтоживший большую часть населения провинции. Восемьдесят лет спустя после манчжурского завоевания о. де Майя писал, что несмотря на помощь, Сычуань так и не оправилась от такой катастрофы. Население провинции до сего дня большей частью состоит из потомков переселенцев из Хубэя и Шэньси . Долгое царствование Цянь-луна (1735–1795) стало самым блестящим периодом в истории манчжурской династии и, как считают многие, за всю китайскую историю в целом. Мир и спокойствие царили вплоть до последних лет, пока восстание секты Белого Лотоса в Центральном Китае не ознаменовало вступление империи в век хаоса. Внешние войны расширили границы империи до невиданных прежде пределов. Роскошные дворцы Пекина и сегодня напоминают о былом великолепии. Население росло быстрыми темпами. Сам император, ученый и поэт, подобно танским правителям, был сильным и способным властителем и любил, когда его сравнивали с танским Тай-цзуном (равно как и в следующем столетии императрица Цыси любила, когда ее сравнивали с У-хоу). Лестное сравнение, однако анализ основ позволяет вскрыть слабость манчжурской династии. Танский Тай-цзун правил двадцать два года, усмирив и заново организовав доставшуюся ему в разрухе страну. Итогом его жизни стали 150 лет спокойствия и мира. Цянь-лун шестьдесят лет правил империей, процветавшей, когда он взошел на трон. Сразу после его смерти начались мятежи и восстания, и спустя полвека горстка английских войск легко захватила все главные пункты страны. Основатель Тан подготовил почву для самого блестящего века в китайской истории — золотой эпохи расцвета поэзии и искусств. За царствованием Цянь-луна последовало столетие смут и упадка. Пышный и внушительный фасад империи Цянь-луна скрывал интеллектуальный и духовный застой, коррупцию чиновничьего класса. Первым актом Цзя-цина после смерти отца стал арест и заключение в тюрьму манчжура Хэ Шэня, первого министра и фаворита Цянь-луна. Его состояние было конфисковано в пользу государства и оценено в 223 миллиона таэлей — неплохой итог долгого пребывания на вершине власти. Эта фантастическая сумма — в деньгах, драгоценностях и недвижимости — свидетельствует как о процветании империи, так и о коррупции среди государственных министров и неспособности Цянь-луна видеть подлинное положение дел. История Китая в XIX веке достаточно хорошо известна и многими описана. Для манчжурской династии это был период постоянного упадка и катастроф. За первой Опиумной войной (1840 год), спустя десять лет, последовало великое Тайпинское восстание, начавшееся на юге, но вскоре захватившее многие районы Китая и не дошедшее лишь ста миль до Пекина, едва не кончившееся воцарением китайской династии. В течение девяти лет лидер тайпинов, "небесный царь" Хун Сю-цюань управлял из Нанкина половиной страны. Восстание в конце концов было подавлено, но не разучившимися сражаться манчжурскими "восьмизнаменными" войсками, а китайскими армиями, возглавляемыми генералом Гордоном и Цзэн Го-фанем. Так, движение, которое, как есть основание предполагать, могло бы сделать для Китая то же, что реставрация Мэйдзи сделала для Японии , было подавлено союзом манчжурского деспотизма и иностранного империализма. Еще 50 лет Китаю суждено было влачить существование под властью бездарного и обскурантистского двора с императрицей Цыси и евнухами во главе. Когда эта властная женщина умерла, династия быстро рассыпалась даже под ударом отдельных выступлений, возглавляемых идеалистами-республиканцами и поддержанных искавшими лишь свою выгоду военачальниками. Эти жалкие полвека ознаменовали конец старой эры. Единая и всеобъемлющая китайская цивилизация вошла в соприкосновение с силами, от которых уже нельзя было отмахнуться и которые оказывали на нее глубокое влияние. Изучение воздействия новых идей и теорий, соединившихся и приведших Китай к самой значительной революции за всю его историю, должно брать за отправную точку середину XIX века. О столь масштабных изменениях невозможно рассказать в одной- двух главах. История нового Китая сама по себе является отдельным предметом изучения. ПРИМЕЧАНИЯ 1 Согласно легенде, Шунь-чжи не умер в 1662 году, но тайно оставил трон, чтобы стать монахом одного из монастырей недалеко от Пекина; юго-западные ворота Северной Столицы долго назывались Шунь-чжи мэнь, Вратами Шунь-чжи, ибо, по преданию, именно через эти ворота император бежал из Пекина. 2 В основе идеологии "Белого лотоса" лежали мессианские идеи народного буддизма (ожидание пришествия будды Майтреи) и манихейства — вера в скорую окончательную победу сил добра над силами зла. — Прим. ред. 3 Чжан Сянь-чжун был сумасшедшим; по его приказу солдаты убивали жен, чтобы армию не утяжеляли обозы. В Чэнду, своей столице, он воздвиг каменную стену с одним-единственным иероглифом "ша" — "убивать". После его смерти стену опрокинули и засыпали землей. Существует поверье, что, если стену откопать, Чжан Сянь-чжун восстанет из мертвых и продолжит свои зверства. 4 Имеется в виду незаконченная буржуазная революция в Японии 1868 года, вернувшая власть от военных правителей — сёгунов из рода Токугава императору Мэйдзи и открывшая эпоху реформ и модернизации Японии. — Прим. ред. |