| ГЛАВА II. СОСТОЯНИЕ ФЛОТОВ — И ПРЕИМУЩЕСТВЕННО ФРАНЦУЗСКОГО — В 1793 ГОДУ. Для того, чтобы опыт прошлого можно было с пользой применить к делу в будущем, уместно предпослать описанию военных действий, или исследованию о влияния морского фактора на военные и политические события, изучение относительного положения, сил и средств участвовавших в борьбе держав, — особенно поскольку это касается морской силы, — взвесить шансы этой борьбы, какими они представлялись из сопоставления сопровождавших ее обстоятельств, и анализировать и указать вероятные причины, вследствие которых ход войны принял известное направление. Прежде всего следует сознаться, что эта задача в данном случае совсем не так проста, как при исследовании большей части других войн. Здесь встает вопрос не только о значении размеров, населения и географического положения страны, численности личного состава флота, грузовместимости коммерческого и сил военного флотов; нельзя также остановиться здесь преимущественно на рассмотрении влияния большего или меньшего богатства и жизнедеятельности колоний державы, обилия ее надежных и целесообразно расположенных морских баз в различных частях света; наконец, не стоит здесь на первом месте даже и вопрос о политике и характере правительств, хотя особенно поучительно остановиться на фазе революционных волнений во Франции, потому что результат их в этой, сравнительно малой, но, тем не менее, в высшей степени важной части государственного организма, каким был флот, сказался совсем иначе, чем в каких бы то ни было других частях. Каковы бы ни были ошибки, насилия, крайности всякого рода, до которых невольно доходило это народное восстание, они были симптомами силы, а не слабости, печальными спутниками движения, характеризовавшегося, при всех его отрицательных сторонах, подавляющей силой. Именно неверная оценка всей мощи этого взрыва народных чувств, так долго сдерживавшихся, была причиной ошибочных предсказаний многих государственных деятелей той эпохи, которые судили о силе и возможном результате рассматриваемого движения по таким признакам, как состояние финансов страны, ее армии, качества выдающихся вождей... Эти признаки служат обыкновенно достаточно точным мерилом прочности государственного организма, но, тем не менее, на этот раз они ввели в крайнее заблуждение тех, кто обращал внимание только на них и не принял в расчет мощного импульса, проникшего во все слои нации; но почему же, в таком случае, это движение дало такой печальный результат для военного флота? Почему последний был так слаб, не только и не главным образом количественно, но и качественно, — и притом в дни, следовавшие непосредственно за эпохой Людовика XVI, которая отличалась процветанием названного флота? Почему случилось так, что тот же самый переворот, который выдвинул великолепные армии Наполеона, ослабил до крайности военную же корпорацию моряков не только в период неурядиц республики, но и во времена стройной и сильной правительственной организации империи? Непосредственной причиной было то, что к организации службы совершенно специального характера, обнимающей круг специальных требований и вследствие этого обязывающей тех, на которых возложена забота о целесообразном удовлетворении последних, к специальному знакомству с ними, были приложены теории людей, которые не только были полными невеждами в деле упомянутых требований, но даже и не знали об их существовании. Не имея никакого опыта и вообще никаких познаний касательно условий морской жизни, они были не в состоянии представить себе препятствий на тех путях и в тех приемах, которыми хотели создать свой флот и согласно которым предлагали управлять им. Сказанное относится не только к «мероприятиям» первых дней республики, такой же упрек, по справедливости, можно сделать и самому великому императору, так как он едва ли имел какое-либо понятие о факторах, обусловливающих военную силу на море; и даже не видно, чтобы он сознавал их хотя бы настолько, чтобы понять, почему французский военный флот терпел неудачи. Жан Бон Сен-Андре (Jean Bon Saint Andre), управлявший во время революции делами флота и имевший на организацию его неограниченное влияние, говорит: «Пренебрегая, сознательно и по расчету, искусными эволюциями, наши моряки найдут, быть может, более приличным и полезным стараться сваливаться с противником на абордаж в таких схватках, в которых француз всегда был победителем, и таким образом удивить Европу новыми доблестными подвигами» (Примечание: Chevalier, Mar. Fran. sous la Republique, p.49.). «Мужество и смелость», — говорит капитан Шевалье, — «сделались в его глазах единственными качествами, необходимыми для наших офицеров». «Англичане», — сказал Наполеон, — «сильно присмиреют, когда Франция будет иметь одного или двух адмиралов, желающих умереть» (Примечание: Nap. to Decres Aug.29, 1805). По поводу этих слов злополучный адмирал Вильнев, на которого обрушилось недовольство императора флотом, заметил с патетической, но смиренной иронией: «Раз его величество думает, что от морского офицера для успешного прохождения службы не требуется ничего, кроме смелости и решительности, то мне ничего не остается более желать» (Примечание: Troude, Batailles Navales, vol. III, p.370). Полезно проследить в деталях тот путь, который привел к упадку прекрасную военную организацию, а также и изучить последовавшие от того результаты, потому что, если обстоятельства, при которых начался процесс этого упадка и были исключительными, то в общем урок не теряет своего значения. Пренебрегать указаниями опыта, отрешаться всецело от традиции прошлого, пересоздавать скорее, чем преобразовывать, смело ступать на новые и не испытанные пути, закрывать глаза перед возможными затруднениями — тaкое направление, такая школа существуют во всяком поколении. Иногда эта школа господствует. Вероятно, в настоящее время такая школа достигла необыкновенного развития, чему и не следует удивляться, ввиду тех перемен, какие произошли в наши дни в морском оружии. Тем не менее, если кампании Цезаря и Ганнибала считаются образцами, достойными изучения и теперь, в эпоху огнестрельного оружия, то было бы нелогично утверждать, что дни парусного флота не дают никаких уроков для дней пара. Нам, во всяком случае, следует обсуждать вопросы дисциплины и организации, степени приспособленности средств к целям; изучать не только возможные для флота задачи, но и те ограничения или препятствия, какими обставлено успешное выполнение этих задач по самой сущности дела, по свойствам стихии, в которой корабль движется, и его двигателя, в зависимости от степени искусства личного состава в пользовании боевыми средствами корабля и уменья считаться с их недостатками. В самом деле, только через всестороннее обсуждение как возможных задач, так и препятствий, появляющихся при их выполнении, в какой бы то ни было отрасли военной деятельности — касается ли она общего плана операций, например крейсерской войны, или сравнительно узкого вопроса об употреблении данного рода оружия, например тарана, — можно придти к правильным заключениям относительно того, чего следует держаться при выборе для этой деятельности людей со стороны их природных способностей, их навыков, привычки их к размышлению и их подготовленности к известному образу действий. Так, результат возможной для тарана задачи надо искать в последствиях успешного удара его; препятствия же для достижения этого результата могут заключаться в недостатке поворотливости корабля, скорости его, вообще в качествах самого корабля, а также в искусстве противника и в располагаемых им средствах для обороны. Если эти препятствия или затруднения тщательно изучены, то почти без колебаний можно будет ответить на вопрос о том, каковы будут шансы на успех командира, выбранного наудачу, не обучавшегося специально маневрированию, требующемуся в таранном бою, и не имеющего иного опыта, кроме дающегося многолетним обычным плаванием в море, — против другого, который имеет, по крайней мере, определенное представление о надлежащем образе действий и профессиональную учебную практику в том маневрировании, какое ведет к достижению рассматриваемой специальной цели. Единственным оружием в эпоху Французской революции была пушка; до холодного же оружия или до рукопашного боя, если дело иногда и доходило, то только к концу сражения. Однако, говоря о пушке, никоим образом не следует отделять ее от орудийной платформы, употребляя это слово не только в его узком техническом значении, но и подразумевая под ним и весь корабль, который несет пушку в бою и от искусного управления которым зависит занятие сражавшимися положения, наиболее выгодного для себя по отношению к действию артиллерии и наиболее опасного для противника. Это управление — дело командира: но раз цель его достигается, то на сцену выступает искусство артиллериста в производстве стрельбы с быстротой и меткостью, несмотря на препятствия, проявляющиеся в волнении моря, в быстрой перемене места неприятелем, в трудности прицеливания через узкие порты. Таким образом, искусство моряка-воина и искусство профессионального артиллериста, пушка и корабль, орудие и платформа дополняют друг друга. Корабль и его орудия вместе составляют одно оружие, движущуюся батарею, которая требует быстрого и точного управления во всех ее частях. Это управление осуществляется живым организмом, связанным в одно целое зависимостью всех частей от головы и, таким образом, действующим по общему побуждению, разделяющим общие традиции и живущим общей жизнью, которая, как и всякая другая жизнь, не достигает зрелого состояния, не пройдя через начало и через все промежуточные стадии развития. Было бы легкомысленно, уже потому, что неверно, утверждать, что все это легко было видеть... Легко, — но только людям, занимавшимся военно-морской профессией, и совсем не легко для посторонних ей, способных игнорировать затруднения, в которых они не имели опыта и о которых не имели даже представления. Не один только Жан Бон Сен-Андре питал презрение к искусным маневрам, хотя он один был необыкновенно откровенен в выражении его. Но вышеупомянутые затруднения, тем не менее, существовали; нет командира корабля без артиллериста и нет артиллериста без командира, и оба должны пройти через специальное обучение своему делу. Нельзя ожидать, чтобы человек, взятый прямо с коммерческого судна, которое обыкновенно не имеет иного отношения к другим судам, кроме уступки им дороги при встрече с ними в море, оказался способным сразу искусно маневрировать в схватке с противником, старающимся энергично нанести ему вред, или чтобы такой человек был готовым сразу перейти от командования горстью людей, завербованных на корабль для короткого крейсерства, к управлению многочисленным личным составом, который он должен одушевлять общей идеей, обучать действовать для общей цели и подчинять суровой дисциплине, чуждой ему самому по привычкам, приобретенным им в его предшествующей деятельности. Ярмо военной службы ложится тяжело только на тех, которые не всегда носят его; и приспособленность офицера военного флота к службе обусловливалась всегда его способностью исполнять свои обязанности хорошо потому, что они слились с его «я» настолько, что сделались его второй натурой. Все это верно, безусловно, верно даже и по отношению к одиночному кораблю в бою; что же сказать о соединенной силе большого числа орудий, составлявших артиллерию, быть может, двадцати пяти или даже тридцати больших кораблей, которые, несмотря на различие качеств, должны были тем не менее держаться вместе, в определенном строе, и темной ночью, и в дурную погоду, и особенно перед неприятелем; совершать эволюции все вдруг или последовательно для сосредоточенного нападения на какую-либо часть флота противника или для отражения атаки его удачно задуманными и хорошо исполненными маневрами; считаться с потерей парусов или мачт — основы их движущей силы, или принимать меры против нарушения строя от внезапных перемен ветра и других случайностей в море... Взвесив все эти условия, даже и не имеющий опыта человек поймет, что удовлетворительно действовать в такой обстановке может только личный состав, обладающий и специальными способностями и специальной подготовкой; и так серьезны эти требования, что если они и удовлетворялись когда-либо в совершенной мере, то очень редко даже и в наиболее хорошо организованных флотах в мире. Однако французское Национальное собрание закрыло глаза на эти требования. В течение второй половины 1789 года беспорядки происходили во всех приморских городах — в Гавре, Шербурге, Бресте, Рошфоре, Тулоне. Городские власти повсюду вмешивались в дела портовых адмиралтейств и флота; недовольные матросы и солдаты врывались в ратуши с жалобами на своих офицеров. Последние же, не получая никакой поддержки из Парижа, зачастую уступали. Морские офицеры не могли более рассчитывать ни на поддержку местных властей, ни на защиту со стороны центрального правительства: они оказались лишенными покровительства законов — говорит Шевалье Дела и за границей принимали все худший и худший оборот. Как только военные суда приходили в Сан-Доминго, самую богатую из французских колоний и по размерам и по плодородию, на палубу их являлись приверженцы господствовавшей в порту партии и разным способом склоняли команду к бунту. В редких случаях офицеру, обладавшему тактом и пользовавшемуся популярностью или, может быть, даром того рода красноречия, великим мастером которого выказал себя впоследствии император, удавалось уговорить скорее, чем обязать команду исполнять служебные обязанности хотя бы до некоторой степени. Это трагическое положение вещей, как обыкновенно бывает, имело и свои комические стороны. Три судна, из которых одно — линейный корабль, стали на якорь у Сан-Доминго. Там, по обыкновению, колонисты старались склонить матросов на свою сторону; но сверх того местное собрание арестовало на берегу двух из командиров с несколькими офицерами и, пригрозив им смертью, лишило их командования. На другой день команда с линейного корабля заявила, что она протестует против этого решения, которое «недействительно и лишено основания, так как им одним (т. е. команде) принадлежит право судить и оценивать поступки их офицеров». (Примечание: Guеrin, Histoire de la Marine, vol. III, p.195 (1-е издание)). Одному адмиралу, плававшему у берегов Соединенных Штатов, приказано было французским поверенным в делах идти с находившимися под его начальством судами — двумя линейными кораблями и двумя фрегатами, к небольшим островам Сен-Пьер и Микелон, близ Ньюфаундленда, и взять их. Через несколько дней по отплытии, команды объявили, что отданные приказания бессмысленны, и принудили командиров идти во Францию. (Примечание: Troude, Batailles Navales, vol. II, p.320). Ни один из начальников не мог сказать, долго ли он еще остается в своей номинальной должности, или долго ли еще предстоит ему пользоваться повиновением подчиненных в такой мере, какой он обязан был требовать по своему званию. Ничто не могло быть более бедственным для французских колоний, чем это ослабление военной власти и на суше и на море, ответственность за которое лежала главным образом на колонистах. В военных учреждениях и корпорациях, и особенно во флоте, где повиновение установленной власти составляет вопрос жизни военного организма, отсутствие этого повиновения сказывалось особенно резко. После всего, что было сказано, не кажется удивительным, что морские офицеры, все в большем и большем числе, отказывались от службы и оставляли Францию. В апреле 1791 года в собрании был проведен билль о преобразовании флота, неблагоприятный для офицеров; впрочем, говоря по справедливости, нельзя сказать, чтобы он игнорировал основательные притязания офицеров, уже бывших в то время на действительной службе. В июне состоялась неудавшаяся попытка короля к бегству. При переписи офицеров во флоте 1 июля не досчитались более трех четвертей старого состава их. Такая убыль была следствием отчасти оскорбления их роялистских чувств и убеждений, отчасти же недовольства новой организацией и упадком дисциплины. Своевременно будет теперь ознакомиться с планами, исполнением которых собрание предполагало преобразовать военный флот в духе народных воззрений того времени. В течение американской войны за независимость выяснилось, что офицерский состав военного флота слишком малочислен для удовлетворения требованиям службы; обнаружился недостаток как лейтенантов, так и младших офицеров для несения вахтенной и артиллерийской службы на корабле. Правительство делало систематические попытки для предотвращения такого затруднения в будущем. Королевским декретом 1 января 1786 года военный флот был преобразован, причем для комплектации его офицерами были открыты два источника. Первый составлялся из молодых людей исключительно дворянского происхождения, без надлежащих доказательств которого они не могли быть зачислены в морские кадеты. Другим источником для комплектации королевского флота офицерами был класс молодых людей, называвшихся волонтерами. Доступ в этот класс был также ограничен, хотя уже более широким кругом. В него допускались кроме детей дворян также и дети обер-офицеров, служивших во флоте или в адмиралтействах, крупных коммерсантов, судовладельцев, капитанов коммерческого флота и людей, ведущих «благородный образ жизни». Волонтеры, несмотря на то, что должны были выдержать определенные испытания и приобрести установленный ценз морскими плаваниями, получали только чин мичмана и не могли производиться в высшие чины иначе, как за выдающиеся отличия. (Примечание: Chevalier, Mar. Fran. sous la Republique, pp.20-23) Такова была организация, с которой в 1791 году пришлось считаться народному собранию. Привилегия, согласно которой карьера во флоте, за исключением прохождения службы в низших чинах, была открыта одному только классу, — и притом не по специальным заслугам его, — была, конечно, отвергнута без прений. Оставалось решить, следует ли дать упомянутую привилегию в будущем одному только классу, который заслужит ее посвящением всей своей жизни и энергии военно- морской карьере, т. е. следует ли признать военно-морскую службу специальной профессией, требующей и специальной подготовки, или можно признать, что между службой в военном флоте и службой на коммерческих судах так мало различия, что из одной в другую можно переходить без вреда для дела. Каждое из этих воззрений имело своих сторонников, но последнее восторжествовало даже на первом собрании; те, которые настаивали на полном отличии военно-морской службы от коммерческой, успели добиться лишь некоторых изменений в первоначальном плане, представленном комиссией. Новая организация была установлена двумя последовательными актами 22 и 28 апреля 1791 года. (Примечание: Декрет 22 апреля напечатан в Moniteur 23 числа того же месяца. Декрет же от 28 апреля не помещен в этом издании, но его можно прочесть в „Collection Generale des Decrets rendus par l'Ass-Nat", апрель 1791.) Подобно старой, она опиралась на два источника комплектации флота офицерами; один составлялся из молодых людей, получающих специальное военно-морское образование с юных лет; другим был контингент моряков коммерческого флота. Требования, удовлетворение которых давало право на производство в тот или другой чин, были постепенно снижены, что обусловливалось все возрастающим недостатком офицеров. Национальный Конвент пошел еще далее в этом направлении. 13 января 1793 года, как раз перед войной с Великобританией, отдан был приказ о том, что все офицеры, прослужившие месяц в чине капитана, могут производиться в контр- адмиралы. Командиры приватиров, или капитаны коммерческих судов дальнего плавания, прослужившие в этом звании не менее пяти лет, могли назначаться командирами военных кораблей. Право на производство в чин лейтенанта приобреталось пятилетней службой не только в военном флоте, но и в коммерческом. Один за другим следовали декреты все в том же направлении, и, наконец, дело дошло до того, что 28 июля морской министр был уполномочен впредь до нового распоряжения, замещать вакансии адмиралов и других чинов офицерами какого угодно чина, не стесняясь действовавшими до того законами. Большая часть этих мер, вероятно, оправдывалась крайней и неотложной необходимостью. (Примечание: Тrоude, Batailles Navales, vol. II, p.260). Декретом 7 октября 1793 года морскому министру было вменено в обязанность представить морскому комитету собрания список всех офицеров и гардемаринов, которых правоспособность к службе и цивизм, т. е. преданность новому порядку, были подозрительны. Списки всех офицеров и гардемаринов были вывешены в различных местах, причем население приглашалось обличить в своих донесениях тех из них, которых следовало считать неспособными или не сочувствующими новому порядку. Эти донесения должны были обсуждаться собранием, составленным из совета общины и всех моряков округа. Решение постановлялось большинством голосов и сообщалось морскому министру, который был обязан уволить в отставку осужденных таким образом. Вакансии, открывавшиеся при таком очищении флота от «вредных элементов», замещались на основании того же принципа. Морские офицеры, капитаны коммерческих кораблей и другие моряки каждого округа, получившие право на чин мичмана (enseigne), должны были в общем собрании своем указывать трех кандидатов на каждую из вакансий. При огромном числе последних нечто вроде этой системы замещения их могло быть полезным для облегчения непосильного бремени, лежавшего на министре; но очевидно, что упомянутые собрания были слишком многочисленны и не приспособлены для ведения формальных прений, и члены их обладали слишком малыми техническими сведениями для того, чтобы быть хорошими судьями. Здесь вредила делу та же существенно слабая сторона, какая лежала в основе различных учреждений первого периода республики. Не зная высоких и чисто специальных требований военно-морской профессии и поэтому не давая им надлежащей цены, республиканские вожди хотели вверить интересы флота и выбор офицеров для него людям, которые не могли быть компетентными. Результат такого порядка вещей очерчен в письме адмирала Вийаре Жуаеза (Villarel Joyeuse), который служил и при старой организации флота и поступил теперь на действительную службу при новых условиях из резервною (auxiliary) флота и который, поэтому, стоял как бы на рубеже между двумя крайними течениями. Надо заметить еще, что как подчиненный он весьма одобрялся Сюффреном в Ост-Индской кампании, а как адмирал командовал с честью флотами республики. Он писал: «Народные собрания созывались для того, чтобы выбирать людей, которые обладали бы и знаниями в морском деле и патриотизмом. Собрания эти полагали, что человеку, если только он хороший патриот, достаточно проплавать продолжительное время в море, чтобы сделаться моряком. Они не рассуждали о том, что один патриотизм не может управлять кораблем; поэтому награждали чинами людей, не имевших за собой в морском деле иных заслуг, кроме продолжительных плаваний, забывая, что такой человек часто является на корабле только балластом. И надо сказать откровенно, что выбор собрания падает не всегда на достойнейшего по познаниям или патриотизму». (Примечание: Тrоude, Batailles Navales, vol. II, p.397) В другом письме адмирал говорит: «Вы, без сомнения, знаете, что в начале революции лучшие моряки различных коммерческих портов держались на заднем плане, и что, с другой стороны, вперед выступила толпа людей, не нашедших себе работы в торговом флоте за неимением иных способностей, кроме искусства в патриотической фразеологии, которая привлекала на их сторону народные собрания, где они сами состояли членами; люди этого именно сорта и получали высшие назначения. Опытные капитаны, которые могли бы с пользой послужить республике своими талантами и знаниями, с тех пор упорно отказывались идти в море и, из-за простительного самолюбия, и теперь еще предпочитают службу в национальной гвардии (на берегу) службе на корабле, где, как они говорят, им пришлось бы быть под начальством капитанов, которым они часто даже не решались вверить вахту. Этим и объясняются частые аварии с судами республики. Но раз теперь (1795) справедливость, а, следовательно, и таланты являются девизом дня, и вся Франция убеждена, что патриотизм — без сомнения, одна из необходимейших добродетелей для офицера — не составляет еще всего, что требуется для командования армиями и флотом, как утверждалось некогда, то вы совершенно правы», и т. д. (Примечание: Ibidem, vol. II, p.396). Сказанного достаточно для выяснения различных причин ухудшения офицерского состава во французском военном флоте. Некоторые из этих причин были исключительны по своему характеру и невероятно, чтобы они повторились вновь; но ясно, что даже их влияние было усилено и ускорено теми ложными понятиями о сущности и значении профессиональной подготовки, которые господствовали в правительстве, так как те же ложные понятия легли в основу попыток замещать открывавшиеся вакансии и создать постоянный штат морских офицеров в будущем. Полезно теперь же привести замечания французского историка о прошлом тех адмиралов и командиров кораблей французского флота, которые участвовали в первом большом морском сражении времен революции, 1 июня 1794 года, когда последствия вышеописанных перемен успели уже сказаться во всей полноте. Эти три адмирала и двадцать шесть командиров 1794 года в 1791 году занимали следующие положения: главнокомандующий Вийаре Жуаез был лейтенантом; один из двух других флагманов был первым лейтенантом, а другой мичманом; из командиров трое были лейтенантами, одиннадцать — мичманами, девять — капитанами или помощниками капитанов на коммерческих судах, один — матросом и один — боцманом в военном флоте; о последнем из двадцати шести сведений не имеется. (Примечание: Guerin, Hist. de la Mar., vol. III, p.411 (выноска), изд. 1848 г.) Деятельность собраний по отношению к комплектации военного флота нижними чинами имела такой же нелогичный и радикальный характер, как и по отношению к личному составу офицерских чинов. В течение двадцати лет до созыва Генеральных штатов в составе корабельных команд флота всегда было девять дивизий матросов, обученных артиллерийскому делу, численностью около десяти тысяч; этими дивизиями, как и всеми другими во флоте, командовали морские офицеры. Едва ли будет ошибкой назвать такой личный состав превосходным как в боевом отношении, так и в дисциплинарном. В 1792 году эта организация была заменена учреждением корпуса морских артиллеристов, во главе которого стояли артиллерийские офицеры. Отношение последних к флотским офицерам не указано точно; но ясно, что такая организация необходимо давала место мелочному соперничеству между ними, вредному для дисциплины, так же как и для воинского духа офицеров. В 1794 году корпус морских артиллеристов, а также и морская пехота были упразднены по предложению Жан Бон Сен-Андре, имя которого пользуется такой известностью в связи с деятельностью французского флота той эпохи. По его мнению, одобренному Национальным Конвентом, факт, что определенная корпорация людей имеет исключительное право сражаться в море, отзывается аристократизмом. «Существенной основой наших социальных учреждений», — говорил он, — «служит равенство. К нему и должны быть приведены все правительственные учреждения, как военные, так и гражданские. Во флоте существует зло, уничтожение которого Комитет Общественного Спасения требует моими устами. Во флоте есть войска, которые называются морскими полками... потому ли, что эти войска имеют исключительную привилегию защищать республику на море? Разве не все мы призваны сражаться за свободу? Почему победители при Ландау, при Тулоне не могут сесть на корабли, чтобы показать свое мужество Питту и заставить Георга спустить флаг? Это право нельзя отнять у них; они сами потребовали бы его, если бы не работали теперь мечом на пользу отечества в других местах. Но если они не могут пользоваться этим правом теперь, то мы должны, по крайней мере, открыть им перспективу получить его в будущем». (Примечание: Chevalier, Mar. Fran. sous la Rep., p.126.). «Таким образом», — говорит французский писатель, — «морской артиллерист, солдат, обученный трудному искусству наведения на неприятеля пушки в море и специально предназначенный для этой службы, делается чем-то вроде аристократа» (Примечание: Ibidem, vol. I, p. 169 (1-е издание)). Тем не менее, Конвент, в те дни террора, вотировал за принятие предложения Жан Бон Сен-Андре. «Берегитесь», — писал адмирал Кергэлен, — «вам нужны люди, обученные обращению с орудиями в море. Сухопутные артиллеристы стоят на постоянной платформе и целятся в неподвижные предметы; морские же артиллеристы, напротив, стоят на подвижной платформе и стреляют всегда, так сказать, влёт. Опыт последних сражений должен был бы научить вас, что ваши артиллеристы хуже, чем неприятельские». (Примечание: Jurien de la Graviere, Guerres Mar., vol. I, p.138 (1-е издание)). Эти полные здравого смысла слова не нашли слушателей в ту эпоху. Последствия вышеуказанных законодательных мер не замедлили сказаться в морских сражениях. Британский 74-пушечный корабль «Александр» (Alexander) в течение двух часов выдерживал бой с тремя французскими кораблями одинаковой с ним величины; при этом средняя потеря, понесенная каждым из последних, равнялась всей потере противника. В июне 1795 года двенадцать французских линейных кораблей завязали бой с пятью английскими; французы управлялись плохо, но все-таки пяти их кораблям удавалось обстреливать три неприятельские в течение нескольких часов; в результате у англичан было только тринадцать раненых, и ни один корабль не пострадал настолько, чтобы его могли взять в плен. Несколько дней спустя, та же французская эскадра встретилась с британской, несколько большей силы. Вследствие слабого ветра и других причин завязались только незначительные схватки, в которых участвовали восемь британских и двенадцать французских кораблей. Все потери первых ограничилась ста сорока четырьмя убитыми и ранеными, тогда как из французских кораблей три спустили флаг, при выбытии из строя в командах их шестисот семидесяти человек; остальные девять кораблей, бывшие в сфере огня очень мало, потеряли двести двадцать два человека убитыми и ранеными. В 1796 году британский фрегат «Терпсихора» (Terpsichore) встретил французский «Весталь» (Vestale), равной с ним силы. Последний сдался после жаркого двухчасового боя, в котором потерял шестьдесят восемь человек убитыми и ранеными; у противника же выбыло из строя двадцать два человека. Об этом бое французский писатель говорит как о простом артиллерийском поединке, не сопровождавшемся какими-либо маневрами. Приведенные примеры не подобраны нарочно для доказательства, что французская морская артиллерия рассматриваемой эпохи была крайне слаба, а служат только иллюстрациями этой истины, хорошо известной современникам. «Из сравнения этой войны с Американской», — говорит сэр Говард Дуглас, — «видно, что в последней потери английских кораблей в сражениях с равносильными им французскими были гораздо значительнее, чем у противника. Во времена же Наполеона огонь целых батарей линейных кораблей французов наносил врагу не более вреда, чем наносили бы два орудия, хорошо направленные». В мае, уже в разгаре военных действий, вспыхнул мятеж на Брестской эскадре, когда ей приказано было сняться с якоря. Чтобы добиться повиновения, морскому начальству пришлось обратиться к городскому управлению и обществу друзей свободы и равенства. В июне де Галль опять пишет: «Я плавал на самых многочисленных эскадрах, но никогда прежде в течение года не видел столько столкновений, сколько было их в один месяц теперь, пока наша эскадра держалась соединенно». До конца августа адмирал держался в море; затем стал на якорь в Киберонской бухте, лежащей в семидесяти пяти милях к юго-востоку от Бреста. Морской департамент, являвшийся тогда просто выразителем мнений Комитета Общественной Безопасности, сделал распоряжение о том, чтобы флот оставался в море впредь до получения дальнейших приказаний. 13 сентября до эскадры дошли слухи о восстании в Тулоне и о приеме там английской эскадры. Тогда к адмиралу явились депутации от различных судов с двумя гардемаринами во главе, потребовавшими, чтобы он, вопреки полученным приказаниям, возвратился в Брест. Адмирал с твердостью отказался исполнить это требование. Предложения одного из гардемаринов были таковы, что адмирал потерял самообладание. «Я обозвал их», — говорит он, — «трусами, изменниками, врагами революции; и когда они отвечали мне, что все-таки снимутся с якоря, я возразил (и в тот момент я верил тому, что говорил), что в эскадре есть двадцать кораблей, на которые могу положиться и которые откроют по ним огонь при малейших движениях их, не согласных с моими приказаниями». Адмирал, однако, ошибался, полагаясь на свои команды. На следующее утро семь кораблей поставили марсели, готовясь вступить под паруса. Тогда он лично посетил эти корабли, пытаясь добиться повиновения, но тщетно. Чтобы замаскировать свое поражение хотя бы формой дисциплины, — если только это слово уместно в связи с тем, что произошло, — он согласился созвать военный совет, составленный из офицеров и матросов, по одному с каждого корабля, для обсуждения вопроса о возвращении в Брест. Совет решил послать депутатов к представителям Конвента, бывшим тогда по обязанностям службы в департаменте, а пока выжидать дальнейших приказаний от правительства. (Примечание: Chevalier, Mar. Fran. sous la Rep., pp.97-101) Депутаты с кораблей отыскали уполномоченных Конвента, один из которых явился на эскадру. Из совещания с адмиралом он узнал, что на двенадцати судах из двадцати одного был открытый мятеж, и четыре из остальных девяти должны были считаться под сомнением. Так как корабли эскадры нуждались в починках, то уполномоченный предписал ей возвращение в Брест. Таким образом, команды и на этот раз добились своего. Но к тому времени в правительстве начали господствовать уже другие веяния. В июне крайняя революционная партия одержала верх в делах управления государством и не желала более допускать господствовавшую до тех пор анархию. Конвент, во главе которого стояла партия Горы, выразил крайнее неудовольствие по поводу действий флота, и, хотя гнев его обрушился на адмиралов и командиров, многие из которых были отрешены от должности, а некоторые даже казнены, тем не менее, им изданы были декреты, показывавшие, что грубое неповиновение не будет более терпимо. Правительство чувствовало себя теперь на твердой почве. В важном Средиземноморском военном порту Тулоне дела шли также плохо. «Новые офицеры», — пишет Шевалье, — «добились не большего повиновения, чем старые; команда сделалась тем, что из нее делали; она знала теперь только одно — восставать против власти. Долг и честь сделались для нее пустыми словами». Приведение нами дальнейших примеров и изложение подробностей утомило бы читателя. Вместе с упадком воинского духа команды и офицеров, и материальные условия, как их, так и кораблей, дошли до жалкого состояния. Некомпетентность начальников и исполнителей и беспорядок царствовали везде. Ощущался недостаток в продовольствии, одежде, дереве, такелаже, парусах. В эскадре де Галля, хотя она только что вышла в море, большая часть кораблей нуждалась в починках. Среди команды было очень много больных, и при этом она терпела нужду в одежде. Несмотря на свирепствовавшую на эскадре цингу, люди, почти ввиду своих берегов, должны были довольствоваться солониной. Немного позже, а именно в 1795 году, с Тулонской эскадры — говорят летописи той эпохи — дезертировали почти все матросы. «Питаясь впроголодь, едва одетые, обескураженные постоянными неудачами, они только и думали о том, как бы бежать с морской службы. В сентябре для комплектации тулонского флота недоставало десяти тысяч человек». (Примечание: Chevalier, Rep., p.219). Матросов искали по всей Франции, а они уклонялись от морской записи подобно тому, как британский матрос того времени прятался от насильственной вербовки. После сражения, называемого англичанами Лорианским (of l'Orient), а французами — сражением при Иль-де-Груа (Ile de Groix), в 1795 году, французский флот укрылся в Лориан, где и оставался два месяца. Так велик был недостаток в продовольствии, что команду временно распустили. Когда же суда были опять готовы к выходу в море, то «не легко было заставить матросов возвратиться назад; понадобилось издание декрета о созыве их вновь на службу. Но даже и тогда вернулись лишь очень немногие, так что было решено отправлять корабли из порта поодиночке или, в крайнем случае, небольшими отрядами. По приходе их в Брест, команда посылалась сухим путем назад в Лориан для снаряжения других судов. Таким образом, флот отплыл оттуда тремя дивизиями, вышедшими в разное время». (Примечание: Troude, Batailles Navales, vol. II, p.423). Часть неудач в Ирландской экспедиции 1796 года надо приписать тому обстоятельству, что люди часто коченели от холода, потому что не имели надлежащей одежды. Выдачу жалованья постоянно задерживали. Дезертировавших и выслуживших срок матросов, каков бы ни был их патриотизм, нельзя было заманить назад на службу при таких беспорядочных и тягостных условиях ее. Обещания, угрозы, указы оказывались недействительными. Такое положение дел продолжалось целые годы. Гражданский комиссионер флота в Тулоне писал в 1798 году по поводу приготовлений к экспедиции Бонапарта в Египет: «Затруднения по организации продовольственной части, как ни велики они, составляют лишь второстепенный предмет моих забот, которые всецело почти обращены на привлечение матросов на службу. Я дал комиссарам по исполнению морской записи самые строгие инструкции. Я пригласил муниципалитеты, депутатов Директории, начальников частей сухопутных войск помогать им; и для достижения успеха я обеспечил еще снабжение каждого матроса прогонными деньгами и жалованьем за месяц вперед. Но так как закоренелое неповиновение матросов в большей части западных портов и их явное отвращение к службе сводили почти к нулю усилия морских комиссионеров, то я послал из этого порта (Тулона) избранного офицера, твердого и энергичного», на помощь им. «Наконец, после того, как были приняты все возможные меры, часть матросов из западных округов возвратилась сюда. Однако и теперь еще осталось много дезертиров, которые неослабно преследуются». (Примечание: Lettre de l'Ordonnateur de la Marine, Najac; Jurien de la Graviere, Guerres Mar. (4-me ed., App.)) Главными причинами неуспеха комплектации судов командами были тяжкие условия службы и неправильность в выдаче матросам жалованья, что тяжело отзывалось на их семьях. Даже еще и в 1801 году адмирал Гантом (Gantaume) дает следующую трогательную картину положения вверенных ему офицеров и нижних чинов: «Я еще раз обращаю ваше внимание на ужасное состояние, до которого доведены матросы, не получающие содержания в течение пятнадцати месяцев, голые или едва прикрытые рубищем, голодные, упавшие духом, одним словом, совсем приниженные под бременем глубочайшей и унизительнейшей нищеты. Было бы ужасным заставить их предпринять в таком состоянии долгое и без сомнения мучительное зимнее крейсерство» (Примечание: Chevalier, Rep., p.219). Тем не менее, именно при таких условиях адмирал совершил переход из Бреста в Тулон среди зимы. Тогда же он говорил, что офицеры, не получая ни жалованья, ни столовых денег, жили в таких условиях, которые уронили их в собственных глазах и лишили их уважения со стороны команды. Именно около этого времени командир корвета, захваченного британским фрегатом, будучи предан затем, по обычаю, морскому суду, говорил в защиту себя следующее: «Три четверти экипажа были больны морской болезнью с того времени, как я оставил мыс Сепет, до прихода в Магон. Прибавьте к этому неблагонамеренность и в то же время панический страх, охвативший мою команду при виде фрегата: почти все думали, что это линейный корабль; прибавьте к этому, наконец, что матросы мокли, обдаваемые волнами в течение двадцати четырех часов, не имея возможности переменить одежду, так как я располагал лишь десятью запасными куртками на весь корвет». Качества команды, условия их жизни и причина, почему хорошие матросы уклонялись от службы, достаточно ясны из этих описаний. Даже в год Трафальгарской битвы команды не снабжались надлежащим образом ни койками, ни одеждой. (Примечание: Тrоude, Batailies Navales, vol. III, p.337). Если разумные, заявляющие о себе существа — люди, были в таком пренебрежении, то неудивительно, что с нуждами безгласных кораблей совсем не считались. Трудно сказать, что было причиной частых аварий во флоте в начале войны: дурное ли управление кораблями или плохое вооружение их. Факт ухода шести линейных кораблей, под командой адмирала ван Стабеля, от эскадры лорда Гоу (Howe) в 1793 году приписывали превосходству их мореходных качеств и лучшей установке мачт на них. (Примечание: La Graviere, Guerres Mar., p.51.). В следующем году, однако, депутат Конвента Жан Бон Сен-Андре, сопровождавший большую океанскую эскадру, старался объяснить те частые аварии, которые случались даже и в хорошую погоду, последствиями проявлявшегося будто бы при королевской власти предумышленного намерения уничтожить французский флот. «Это пренебрежение», — писал он, — «как и многое другое, входило в систему разорения флота беспечным отношением ко всем составным частям его». (Примечание: Chevalier, Rep., p.132). На самом же деле нет необходимости объяснять печальное состояние кораблей, — корпус и все вооружение которых так легко подвергаются порче при небрежном уходе за ними, — чем-нибудь иным, кроме общего беспорядка, характеризовавшего пять последних лет царствования короля. За это время жалобы и хорошо обоснованные указания на недостаток материалов для ремонта и вооружения кораблей усиливаются. В этом недостатке скорее, чем в небрежном отношении к своему делу портовых чиновников в Бресте, надо видеть причину жалкого снаряжения эскадры, посланной в 1794 году, по упорному настоянию Комитета Общественного Спасения, в то зимнее крейсерство в Бискайском заливе, о бедствиях которого мы говорим ниже. (Примечание: См.главу VI). Крайне плохо была снаряжена и Ирландская экспедиция 1796 года, отправившаяся в декабре, и, следовательно, также зимняя. Это и неудивительно, так как, приняв во внимание, что господство англичан в море затрудняло торговые сношения, нельзя было ожидать, чтобы к тому времени недостаток своевременных приготовлений не сказался еще сильнее, чем сказывался ранее. Рангоут ломался, такелаж лопался, паруса рвались... А на некоторых кораблях между тем совсем не было запасных парусов. В 1798 году снаряжение в Тулоне экспедиции Бонапарта в Египет встретило величайшие затруднения. Уполномоченный по делам флота выказал много рвения и деятельности и не боялся принимать на себя ответственность; но флот отплыл для неведомого ему назначения почти без запасных рангоута и такелажа, и три из тринадцати кораблей его были совсем непригодны для морского плавания: два были признаны таковыми еще за год перед тем, а на третьем не решились поставить надлежащего артиллерийского вооружения. В январе 1801 года вышла из Бреста, под командой адмирала Гантома, эскадра из семи линейных кораблей, получившая весьма важное назначение — доставить в Египет пятитысячный отряд солдат в подкрепление действовавшей там армии. Войдя в Средиземное море, адмирал, основательно или нет, пришел в отчаяние и повернул к Тулону, где и стал на якорь после 26-дневного плавания. Вот донесение его о состоянии эскадры в течение и после этого короткого крейсерства: «Индивизибль» (Indivisible) потерял две стеньги, и у него не осталось ни одной запасной; лонг-салинги на грот-мачте треснули так, что не могли держать новой стеньги. На «Дессэ» (Dessaix) треснул бушприт. «Конституция» (Constitution) и «Жан- Бар» (Jean-Bart) были в таком же положении, как и «Индивизибль» (Indivisible), так как ни на том, ни на другом нечем было заменить потерянные грот-стеньги. «Формидабль» (Formidable) и «Индомтабль» (Indomptable) в ночь выхода эскадры в море подрейфовали на якорях, и им пришлось обрубить якорные канаты. Вследствие случившегося при этом столкновения между ними, они оба получили повреждения бортов у ватерлинии, которые нельзя было исправить в море. Наконец, на всех судах был недостаток такелажа, заставлявший крайне тревожиться за последствия: мы вышли из Бреста, не получив ни одной запасной бухты, а тот такелаж, который пришлось употребить на скудное вооружение нашей эскадры, был так плох, что мы в каждый момент могли оказаться в опасности». (Примечание: Сhevaliеr, Mar. Fran. sous le Consulat, p. 43) Нет необходимости цитировать далее перечень этих злоключений, в которых играли роль и недостаток искусства моряков и плохое вооружение кораблей; нет также необходимости стараться отделить одну из этих причин от другой. Теперь нами сказано уже достаточно для выяснения общего состояния французского флота в последние десять лет восемнадцатого столетия. И мы считаем, что это выяснение заняло в нашем изложении место и отняло у читателя время не даром, так как описанное состояние флота, продолжавшееся и во времена империи, было настолько же, несомненно, главной причиной постоянных поражений этого флота, насколько упадок морской силы Франции и Испании, достигший критической точки при Трафальгаре, был главным фактором в конечном результате, завершившемся при Ватерлоо. Мы увидим, что Великобритания принимает участие в войне против Франции в союзе со многими державами Европы, которые, однако, одна за другой, отпадают от союза, и в конце концов это островное королевство — с населением, не превосходившим двух пятых населения Франции, вынужденное еще считаться с недоброжелательством Ирландии, — оказывается в единоборстве с мощным натиском революции. Не теряя энергии, снова организует оно коалиции за коалициями, но слабые узлы их с такой же энергией разрубаются победоносным мечом французской армии. Великобритания продолжает стойко обороняться одна, пока уничтожение союзных флотов при Трафальгаре и упрочившееся преобладание ее флота, явившееся следствием огромных материальных потерь и, еще более, морального унижения флота ее противника, не позволило ей, после восстания на Пиренейском полуострове предпринять наступательные действия, опиравшиеся, безусловно, на господство ее на море. Действуя в Португалии и Испании, Англия поддерживает в постоянном раздражении ту испанскую язву, которая истощила наполеоновскую армию. Франция, как это неоднократно бывало и раньше, сражаясь с Германией, должна была в тылу у себя считаться с Испанией. Остается еще вкратце очертить состояние других флотов, принимавших участие в этой великой борьбе, и затем рассмотреть со всех сторон стратегические условия в ту эпоху, когда эта борьба началась. Британский флот был далеко не в образцовом состоянии, и он не мог опереться в своей организации на такой административный рецепт, какой Франция всегда имела в законоположениях и постановлениях, явившихся плодами деятельности Кольбера и его сына. В адмиралтействе и в портах, как в метрополии, так и в колониях, царили беспорядок и растраты, если не прямые хищения. Военные учреждения пришли в упадок в течение десятилетнего мира. Но если администрации недоставало системы, если должностные лица ее относились к своим обязанностям небрежно или бесчестно, то флот сам по себе, хотя и стоивший стране дороже, чем должен был стоить, был в цветущем состоянии: он обладал наличной и, еще более, резервной силой, источниками которой были свойства и промыслы населения, прочные традиции, глубоко пустившие свои корни в далеком прошлом, и, что особенно важно, корпорация офицеров — ветеранов последней и даже предшествовавших ей войн. Многие из этих участников славных подвигов были и теперь еще в той поре жизни, которая отвечает требованиям, предъявляемым военачальникам, и были проникнуты теми профессиональными воззрениями и обладали теми знаниями и опытом, которые от хорошего начальника передаются быстро и сами собою подчиненным. Тот, кто знаком с морской историей, найдет в списке адмиралов и командиров английского флота в 1793 году и тех, которые сражались уже под начальством Кеппеля, Родни и Гоу, и тех, которым еще предстояло пожинать боевые лавры в качестве сподвижников Гуда, Джервиса, Нельсона и Колингвуда. К этой корпорации офицеров, без сомнения, надо присоединить, как важный фактор силы флота, и многочисленный личный состав хорошо обученных и опытных матросов, оставленных на службе, по выбору, и при уменьшенном комплекте мирного времени; этот личный состав служил как бы ядром, около которого можно было быстро собрать в стройную организацию все население, занимающееся мореходными промыслами и годное для военно-морской службы. Сила Великобритании заключается, однако, в многочисленном контингенте коммерческих моряков; и нахождение многих из них во всякий данный момент в дальних плаваниях составляло всегда для нее источник затруднений при комплектовании флота в начале войны. Матрос торгового флота обыкновенно недружелюбно относится к военной службе; ему, как и офицеру этого флота, тяжело нести ярмо судовой дисциплины, пока не привыкнет к нему. Поэтому Великобритания, при отсутствии системы, подобной французской морской записи, прибегала к принудительному набору; мера эта, хотя и установленная законоположениями, при приведении ее в исполнение, сопровождалась беззакониями и насилием, необычными для нации, которая так любит и законность и свободу. Но даже и при соединении принудительного набора с добровольной записью во флот, в последнем в больших войнах всегда ощущался недостаток команды, так что туда принимались охотно, в большом числе, иностранцы каких угодно национальностей, а также допускался на службу очень плохой элемент местного населения. «Подумайте», — писал Колингвуд, — «как велик должен быть среди судовых команд в таком флоте, как наш, процент негодяев всякого разбора, готовых на всякое преступление. И когда они будут в преобладающем числе, то каких бед ни должны мы будем опасаться от сатанинских подстрекательств и влияния массы таких господ». (Примечание: Соllingwооd's Correspondence, p. 48 (First American from fourth London edition)). Материальное вознаграждение матросов и некоторые из условий их жизни на корабле оставляли желать очень многого. Жалованье не увеличивалось со времен Карла II, хотя цены на все необходимые предметы житейского обихода возросли на тридцать процентов. Требования службы, вместе с опасением дезертирства матросов, привели к тому, что последних строго ограничивали в отпусках на берег даже в отечественных портах, и им приходилось подолгу не видать своих семей. Дисциплина, слишком мало определенная и ограниченная законом, зависела от характера начальника и на различных кораблях была различна. В то время, как на одних допускались нецелесообразные послабления, на других практиковались наказания жестокие и мучительные. Рядом с этим, однако, среди офицеров, как слабо относившихся к дисциплине, так и строго поддерживавших ее, все увеличивалось число таких, которые смотрели на заботу о здоровье и довольстве команды как на дело, составлявшее их первую обязанность и входившее в их интересы Вследствие этого на эскадрах, плававших под командой Джервиса, Нельсона, Колингвуда и их современников и несших самую суровую и продолжительную службу при отчуждении от внешнего мира, при условиях утомительно-однообразных, вообще неблагоприятных для здоровья, были достигнуты такие результаты в санитарном отношении, лучше которых не достигали, быть может, никогда, — и уж наверно никогда, если рассматривать их по отношению к тогдашнему состоянию гигиены как науки... Нельсон, в течение двухлетнего крейсерства, в котором ни разу не оставлял не только своей эскадры, но и своего корабля, часто говорил с гордостью, почти с торжеством, о состоянии здоровья своих команд. После своей погони за флотом Вильнева в Вест-Индию, он пишет: «Болезнь не унесла у нас ни одного офицера и ни одного матроса с тех пор, как мы вышли из Средиземного моря», т. е. в десятинедельный период. На его кораблях, должно быть, было около семи тысяч человек. Во французской же и испанской эскадрах, которых он преследовал, болезни свирепствовали. «Союзники высадили тысячу больных на Мартинике и похоронили по меньшей мере столько же за время их стоянки там». (Примечание: Nelson's Dispatches, vol. VI, p.480). Колингвуд пишет: «Я не отдавал якоря пятнадцать месяцев, и в день Нового года у меня совсем не было больных — ни одного человека». (Примечание: Collingwood's Correspondence, pp. 265, 266). Еще год спустя мы читаем в его письмах: «Несмотря на всю эту работу в море, при условии, что команда ни разу не получала ни свежего мяса ни овощей, на моем корабле не было ни одного больного. Скажите это доктору». На его флагманском корабле было обыкновенно восемьсот человек; в течение одного крейсерства он более восемнадцати месяцев не заходил в порт, и во все это время в корабельном списке больных было обыкновенно только человека четыре сразу, и никогда не было более шести. (Примечание: Ibidem, p. 208). Такие результаты неоспоримо показывают, что команда была хорошо одета, хорошо питалась, и что вообще о ней хорошо заботились. Надо было ожидать в описываемую нами эпоху, что и в английском флоте, при том смешанном характере команд его, о котором мы говорили выше, и при серьезных и суровых испытаниях, каким подвергались они в первые годы войны, будут случаться мятежи и бунты. Они действительно случались, соперничая с происходившими во французском флоте, если даже не превосходя их по размерам. Руководителями их были обыкновенно люди, получившие лучшее образование и обладавшие большим развитием, чем матрос среднего уровня, и согласившиеся нести ярмо матроса из нужды, которой подверглись по склонности к пьянству, преступности или просто по непригодности к какому-либо делу. Отличительными чертами этих мятежей, в противоположность французским, были логичность и уважение к закону, которые сначала смягчали их характер и которые показывают, как сильно влияли на матросов военного флота Англии свойственные всей нации чувство законности, сознание долга и необходимости дисциплины. Жалобы команды, оставлявшиеся без внимания, когда они высказывались покорно, приходилось признавать справедливыми, как только мятеж вынуждал серьезно разобрать их. Форма дисциплины соблюдалась командой даже и тогда, когда она отказывалась выйти в море прежде удовлетворения ее требований, причем такие отказы были возможны лишь в тех случаях, «когда не шло вопроса о встрече неприятельского флота». (Примечание: Brenton's Naval History, vol. I, p.415 (Ed. 1823)) Офицерам, вообще говоря, оказывалось уважение, хотя некоторых из них, возбуждавших ненависть команды особенной строгостью, и приходилось списывать с корабля. Приводим следующий знаменательный пример того, как сочувственно относились матросы к тем, кто считал своим долгом повиновение приказаниям, хотя бы последние были и невыгодны им. На одном корабле мятежники решились повесить лейтенанта, застрелившего одного из их товарищей; офицер стоял уже под ноком реи с петлей на шее, когда адмирал заявил, что считает только себя ответственным за поведение лейтенанта, так как сам приказал ему стрелять, а это приказание, в свою очередь, согласно с инструкциями адмиралтейства; тогда матросы попросили прочесть эти инструкции и, удовлетворившись ими, отказались от своего преступного намерения повесить офицера. Капитан Брентон, морской историк, служил вахтенным офицером на корабле «Агамемнон» (Agamemnon), который долго был в руках мятежников. Он говорит: «Матросы, вообще говоря, вели себя во время мятежа с гуманностью, делающей честь не только им самим, но и национальному характеру. Правда, они вымазали смолой и вываляли в перьях доктора с одного корабля, стоявшего в устьях Темзы, но это за то, что он пьянствовал пять недель в своей каюте и пренебрегал своими обязанностями по отношению к пациентам; поэтому упомянутый поступок мятежников принадлежит к числу таких, которые лорд Бэкон . назвал бы отправлением дикого правосудия. Делегаты от команды «Агамемнона» (Agamemnon) оказывали почтение всем офицерам, кроме командира, которого, впрочем, после первого дня никогда не оскорбляли, а, скорее относились к нему пренебрежительно; они просили позволения у лейтенантов наказать одного матроса, который по халатности ли или намеренно, присвоил себе мясное блюдо, принадлежавшее кают-компании, вежливо предложив впрочем потом отдать вместо него свое». (Примечание: Ibidem, p.455). Однако фатальные последствия неповиновения, — первые проявления которого действительно имели основания и характеризовались известной сдержанностью, — сказывались долго; с матросами случилось то же, что бывает с лошадью, почувствовавшей свою силу; самообладание и логичность требований, отличавшие первые движения их, уступили место проявлениям иного свойства. Позднейшие мятежи серьезно угрожали государству, и мятежный дух пережил те причины, которые вызвали его и которые потом были уже устранены. Усилия удовлетворить требованиям такой большой и широко разбросанной морской силы, как морская сила Великобритании, даже и при наилучшей администрации и разумной экономии, не могли не сопровождаться иногда большими неудачами; кроме того, военные действия не позволяли отзывать корабли с театра войны в порты для ремонта и переснаряжения их так часто, как этого требовали суровые крейсерства. Но в общем, благодаря заботливости и предусмотрительности адмиралтейства, вооружение флота было в удовлетворительном состоянии. В 1783 году было сделано распоряжение «об организации обильных складов припасов для каждого мореходного судна отдельно, и о наполнении магазинов в нескольких портах материалами, не подвергающимися порче от долгого хранения». (Примечание: James Nav. Hist, vol. I, p.53 (ed. 1878). Такая же система была принята во Франции сто лет назад Кольбером (Revue Maritime et Coloniaie, Septembre, 1887, p.567)). Мера эта была испытана, и механизм приведения ее в исполнение улучшен после двух частных вооружений английского флота для действий против Испании в 1790 году и против России в 1791 году; так что в 1793 году, уже через несколько недель после указа о вооружении, число линейных кораблей, бывших в готовности, возросло от двадцати шести до пятидесяти четырех, а число снаряженных судов всех типов — от ста тридцати шести до двухсот, и даже более. С такими же энергией и предусмотрительностью действовала Великобритания и во время войны. Для нее было настолько же важно помешать доставке из Балтики корабельного леса и материалов корабельного вооружения во Францию, насколько обеспечить в должной мере такую доставку в свои порты; и при этом она имела основание опасаться, что захват ею отдельных судов и караванов с названным грузом, предназначавшихся для Франции, поведет, как это бывало и раньше, к осложнениям в ее отношениях с северными державами. «В 1796 году запасы в корабельных магазинах истощились настолько, что нельзя было надеяться, чтобы их хватило до конца ожидавшейся войны; но правительство, предвидя скорый разрыв, позаботилось об обильном пополнении их: корабельный лес был вывезен из Адриатики, рангоутные деревья и пенька из Северной Америки, и много материала было вывезено из Балтики. Через Зунд в течение этого года прошли четыре тысячи пятьсот судов, нагруженных главным образом корабельным лесом, зерном, салом, кожей, пенькой и железом. В то же время было предписано соблюдение самой строгой экономии в портах и на военных кораблях». (Примечание: Вrenton's Nav. Hist., vol. II, p. 105). Экономическое состояние британского крейсера той эпохи было крайне стеснительно: он снабжался всем необходимым в обрез, должен был рассчитывать каждую мелочь и мог лишь очень скудно пополнять израсходованные материалы. При таких условиях находчивость командира и офицеров играла большую роль в обеспечении боевой готовности корабля. «Некоторые», — писал Колингвуд, — «обладающие даром предвидения ближайших нужд, снабжают свои суда и поддерживают постоянный достаток на них как по волшебству, тогда как другие, менее предусмотрительные, могли бы опустошить порт и все-таки терпели бы нужду». Об одном из командиров он говорит: «Ему никогда не следовало бы плавать иначе, как в сопровождении транспорта». Рядом с этим Нельсон пишет о Трубридже (Troubridge): «Он всегда находил столько же средств, сколько у его старого «Каллодена» (Culloden). оказывалось дефектов». Один лейтенант той эпохи живо описывает, какую тревогу переживал экипаж в темные ночи или в свежую погоду вблизи неприятельского берега, когда безопасность корабля могла зависеть «от сомнительной крепости того или другого браса или галса». В переписке Нельсона часто упоминается о таком недостатке в корабельном вооружении. После ознакомления читателя с состоянием английского и французского флотов с рассмотренных выше сторон, перейдем теперь к сравнению сил их по числовым данным, сообщенным британским историком Джеймсом, сведения которого всегда носят отпечаток тщательного изучения и отличаются точностью. Не считая ненадежных или еще недостроенных судов, можно принять, что морская боевая сила англичан состояла из ста пятнадцати линейных кораблей, сила же французов — из семидесяти четырех линейных кораблей; при этом на первых было 8.718 орудий, а на вторых — 6.002; но автор доказывает, что, вследствие большего калибра французских орудий, вес бортового залпа всей линии баталии, — представляющий, несомненно, самую правильную меру сравнения силы артиллерии, — во французском флоте был только на одну шестую менее, чем в английском, так как в первом этот вес, в английских фунтах, выражался числом 73.957, а во втором — числом 88.957. (Примечание: James Nav. Hist., vol. I, pp. 57, 58). Эти данные, очевидно, приняты и французским адмиралом Ла Гравьером (Примечание: Guerres Mar., vol I, p. 49 (1-е издание)) и не отличаются существенно от тех сведений о силе французского флота в эпоху падения монархии, которые находим в описаниях других французских авторов. Испанский военный флот состоял тогда из семидесяти шести линейных кораблей, пятьдесят шесть из которых были в хорошем состоянии. (Примечание: James Nav. hist, vol. I, p.55). Прямых и подробных сведений об их вооружении не имеется, но на основании многих данных, рассеянных в морских летописях Испании, можно безошибочно заключить, что действительная боевая сила ее на море была много, очень много ниже, чем говорит о ней упомянутый численный состав полной линии баталии ее. Портовая администрация разделяла общую вялость разлагавшегося королевства. Офицеры не имели ни опыта, ни знаний; в команде было очень мало хороших матросов, и она была набрана большей частью с улиц, если не прямо из тюрем. «Испанцы в ту эпоху», — говорит Ла Гравьер, — «уже не были серьезными противниками. В Сен-Винсентском сражении на каждом из линейных кораблей едва насчитывалось от шестидесяти до восьмидесяти сносных матросов. Остальная часть команды состояла из рекрутов, которые впервые видели море и были завербованы для службы во флоте лишь несколько месяцев назад из деревенского населения внутренних областей или из отбывавших наказание в тюрьмах. Английские историки сообщают, что когда этим рекрутам приказывали идти на марс, они падали на колени, крича со слезами, что скорее хотели бы быть убитыми на месте, чем найти верную смерть в такой опасной службе». (Примечание: Guerres Mar., vol. I, p. 164 (выноска)) «Доны», — писал Нельсон в 1793 году, после посещения им Кадиса, — «умеют строить прекрасные корабли, но не могут подготовить для них людей. Теперь у них в Кадисе отбывают кампанию четыре первоклассных корабля; суда эти превосходны; команда же на них ужасная. Я уверен, что гребцы наших шести барж, т. е. отборные люди экипажа, могли бы взять любой из них». — «Если тот флот из двадцати одного линейного корабля, с которым мы должны соединиться у Барселоны, комплектован командой так же, как и стоящие в Кадисе суда, то нельзя ожидать, чтобы он сослужил нам службу, хотя, что касается самих кораблей, то я должен сказать, что никогда не видел лучших военных судов». (Примечание: Nеlsоn's Disp., I, p. 309-311). Несколько недель спустя он встретился с этим испанским флотом. «Доны в течение нескольких часов тщетно пытались стать в строй, сколько-нибудь похожий на строй кильватера. Впрочем, испанский адмирал послал к лорду Гуду два фрегата с извещением, что флот его должен идти на Картахену, так как на нем тысяча девятьсот человек больных. Капитан фрегата сказал при этом, что такое состояние команды неудивительно, потому что флот был в море шестьдесят дней. Такое заявление показалось нам смешным: мы объясняем хорошее состояние здоровья команды на нашей эскадре пребыванием ее в море еще более продолжительное время. Факт этот дает мне мерку мореходных способностей испанцев. Пусть они подольше остаются в настоящем состоянии». (Примечание: Nelson's Disp., I, p.312). В 1795 году, когда Испания заключила мир с Францией, он писал: «Я знаю, что Франция давно уже предлагала Испании мир за четырнадцать вполне снаряженных линейных кораблей. Я полагаю, что здесь не предполагалась комплектация их испанской командой, так как такая комплектация повела бы непременно к потере их». «Их флот плохо укомплектован командой и, я думаю, еще хуже — офицерами; кроме того, он не обладает хорошим ходом». «От того обстоятельства, что Испания заключила с Францией мир, можно ожидать многого, — может быть и войны с нами; в таком случае с флотом ее (если только теперь он не лучше, чем был в дни союза с нами) мы управимся скоро». (Примечание: Nе1sоn's Disp., II, pp. 70, 77, 241) Капитан Джалил Брентон (Jahleel Brenton), выдающийся британский офицер той эпохи, находясь перед войной, по службе, в Кадисе, получил разрешение вернуться в Англию на испанском линейном корабле «Сан-Ельмо» (St.Elmo), со специальной целью ознакомиться с организацией службы на нем. Он говорит: «Этот корабль был выбран для посылки в Англию, как лучший в испанском флоте по состоянию дисциплины на нем. Командиром его был дон Лоренцо Гойкочеа (Goycochea), храбрый моряк, командовавший ранее одним из кораблей, уничтоженных при Гибралтаре в 1782 году. В этом плавании я имел случай видеть, как чувствуют себя испанцы в море. Однажды, когда пришлось взять у марселей два рифа и держаться к ветру, в кают-компании сочли излишним накрывать стол для обеда; командир, обыкновенно обедавший вместе с другими офицерами согласно обычаю в том флоте, сказал мне, что все офицеры больны морской болезнью, и потому ни один из них не в состоянии сидеть за столом, и приказал подать обед в своей каюте для себя и для меня. И таким образом всегда, когда свежая погода не позволяла офицерам собираться за стол, я завтракал или обедал очень уютно вдвоем с командиром. Так как благополучию плавания корабля придавалось весьма большое значение (он должен был доставить денежное вознаграждение за инцидент в Нутка-Зунде), то на нем находился английский лоцман для того, чтобы обеспечить безопасность его у берегов Англии. Однажды ночью, за несколько дней до прихода в Фальмут, корабль, шедший под всеми парусами, был застигнут сильным шквалом от норд-оста, и я был разбужен лоцманом, который, стуча ко мне в дверь, кричал: «М-р Брентон! М-р Брентон! вставайте, сэр, корабль удирает с этими испанцами!» Выйдя на палубу, я увидел, что он был совершенно прав: судно уходило от Англии со скоростью двенадцати узлов при общем смятении экипажа; оно — употребляя здесь комичное выражение одного морского офицера — неслось как французская почтовая карета. Потребовалось несколько часов на то, чтобы привести все в порядок». (Примечание: Life of Sir Jahleel Brenton) Наполеон в 1805 году приказал адмиралу Вильневу считать два испанских корабля равносильными одному французскому; а между тем последний не мог выдержать сравнение с английским того же типа. Впрочем, справедливость требует сказать, что, говоря о сражении Кальдера, Наполеон заметил, что испанские моряки сражались, как львы. Голландия, бывшая сначала в союзе с Англией, а затем перешедшая на сторону противников ее, имела сорок девять линейных кораблей, которые, однако, вследствие мелководья у берегов Голландии, были, большей частью, малого водоизмещения, почему немногие из них нашли бы место в британской линии баталии. Фрегаты имели также слабую артиллерию. Кроме всего этого, суда голландского флота были в плохом состоянии, так что он вообще не был серьезным фактором ни для которой из воюющих сторон. У Португалии было шесть линейных кораблей, а у Неаполя — четыре, и соединенная сила их в течение первых лет войны служила почтенной поддержкой для британского средиземноморского флота (Примечание: James Nav. Hist, vol. I, p. 54 (Ed. 1878)); но поступательное движение французов, под начальством Бонапарта, на том и другом полуострове принудило эти государства к нейтралитету еще до конца столетия. Флоты балтийских держав и Турции не принимали в войне участия, которое требовало бы рассмотрения здесь их сил в ту эпоху. |