СУФИЙ ИЛИ БУНТОВЩИК?
Этюд (V)
|
|
Проводить сравнительный анализ текста «Касыды» с суфийскими источниками для того, чтобы ответить на вопрос, являлся ли Р. Бертон суфием, а вместе с тем и подобием идеологического диверсанта, «передававшим суфийское учение на Запад», представляется вообще делом не столько бессмысленным, сколько скучным и достойным второразрядной курсовой работы для младших студентов при посредственном руководителе. Гораздо интереснее и полезнее попытаться понять, что, кроме стремительно развивавшихся положительных наук и тотальной моды на секуляризацию христианских идеалов, могло повлиять на возникновение у Бертона враждебного отношения к христианству и его ценностям и на приобщение к суфизму и другим восточным доктринам, помимо их несомненной этнографической и эстетической привлекательности. Этот вопрос интересен тем, что процесс забвения христианства, хоть и в окончательной фазе, но еще протекает сегодня во всех некогда христианских странах. На наш взгляд, для людей с ограниченным чувством ответственности, слабой волей, зараженных пассивностью вкупе с гипертрофированным самомнением, есть два притягательных момента в суфизме. (В данном контексте можно разуметь не только суфизм, но и другие восточные учения; но суфизм, как производная исламской традиции, максимально концентрирует в себе все ее идеологические пороки, которые для дипломированной, но по разным причинам не на многое способной части европейской публики являются, вследствие вышеупомянутых факторов, предпочтительными. Последнее, на наш взгляд, объясняется прагматическими причинами, т.е. использованием образованным обывателем некоторых положений в восточных учениях, овеянных западными либерализированными гуманитарными науками и таким же религиоведением ореолом даже не равноправности, а превосходства над христианской доктриной, в качестве научного оправдания собственной нравственной убогости (с точки зрения христианских ценностей) и сытого безделья. В нашей стране, по известным причинам, суфизм не столь популярен, как модификации индо-китайских традиций. Но для Европы и Америки, несмотря на те же известные причины, которые начинают ощущаться и там в последние годы, ислам и в особенности его либеральный потомок - суфизм - не теряют своей притягательности.) Очень многие организации сегодня выполняют курсовые работы на заказ для различных категорий учащихся. Как показывают исследования, из этих студентов лишь 10% - это реально те, кто не усвоил знания, или просто ленится. В большинстве своём заказчиками являются занятые люди, у которых есть дополнительный бизнес, работа, домашние проблемы, и им просто не хватает времени на выполнение формальных письменных заданий. Итак, два аспекта в рамках исламского эзотеризма, о которых мы ведем речь, - это гегемония личного суждения и индивидуальная нравственная бездеятельность в социально-общественном отношении (при установке на личное совершенствование). Последний абсолютно согласуется с ортодоксальным исламом (насколько «ортодоксальность» вообще может иметь в нем место, но в данном контексте это не важно). Первый из означенных аспектов, по нашему мнению, как нельзя полнее соответствует духу бертоновского антихристианского бунта.
Суфизм, хотя и обвинялся всегда в сепаратизме и свободомыслии официальным исламским богословием, но его «отказ от участия в мирских делах (инкита' 'ан ад-дунйа)» 30, установка на внутренне переживаемое знание, стремление к индивидуальным поискам должного и запретного, как ни крути, спровоцированы самой ортодоксальной традицией, в главной книге которой - Коране - о нравственных критериях добра и зла говорится редко и туманно, в особенности применительно к повседневной жизни человека: что-то там о соблюдении мер и весов, где-то раз порицается воровство и лжесвидетельство, где-то между делом рекламируется воздержанность для богатых и осуждается гордость. Очень подробно сура «Корова» (2:282-283) инструктирует, как брать в долг - это святое! Ну а мимо следующего перла, наставляющего в добродетели, пройти просто невозможно: «...не принуждайте ваших девушек к распутству, если они хотят целомудрия (тех, которые не хотят, стало быть, можно - Ю. Ш.) <...> А кто вынудит их... то ведь Аллах и после принуждения их - прощающий, милующий!» (24:33) Словом, мусульманское Священное писание дает широкий простор для вольных интерпретаций, индивидуальных поисков нравственного стержня и обещает заманчивые перспективы вновь обращенным поборникам веры, рекрутируемым из наименее устойчивых элементов, принадлежащих чужим традициям и регионам. Отсюда такое большое хождение в средневековой исламской литературе получили антологии коротких рассказов, анекдотов, притч, афоризмов, облаченные в доступную простому человеку дидактическую форму, высмеивающие разного рода недостатки и пороки и восхваляющие достоинства и добродетели. Это была извечная жажда идеала, не удовлетворенная официальным богословием. И суфийская «тоска по скрытому» (выражение ал-Газали) 31, эта формула постоянного поиска Истины, являлась той же, по сути, реакцией интеллектуалов, не удовлетворенных бессвязными, противоречивыми параграфами Корана и тафсиром, пытающимся свести концы с концами в этом алогичном кладезе мудрости. В христианстве Истина тоже неотделима от Бога, но оно не провоцирует своих последователей на процесс познания. Христианство, в сравнении с другими восточными религиями и учениями, более «практично» в своей нравственной проповеди, более приближено к повседневной жизни. В этом его преимущество и в то же время «трудность», поскольку жить и что-то делать труднее, чем мечтать о жизни и рассуждать о деле. Соблюдение десяти заповедей, при кажущейся простоте, вещь уже трудная, но оно есть условие обретения и вечной жизни после смерти, и сносной жизни здесь до обретения вечной. Более того, христианство предостерегает своих последователей от увлечения процессом познания, от чрезмерной игры ума, которые легко превращаются в своего рода наркотическую потребность или разновидность гордыни, что навсегда отдаляет искателя и от Истины, и от обеих жизней 32. Собственно говоря, «тоска по скрытому» противоречит и официальному исламу, основная доктринальная, нравственная и практическая идея которого тоже, как и в христианстве, сосредоточена на результате, только под результатом в исламе подразумевается беспрекословное подчинение (без ненужных умствований) наместнику Бога на земле, являющимся и религиозным и политическим (военным) лидером 33, который, придя к религиозной и политической власти через горы трупов, подкуп и предательства (другим способам не учит ни Коран, ни пример основоположника ислама - Мухаммада, - ни историческая традиция 34, несмотря на выборность первых четырех халифов), становится правоверным атеистом, обещающим своей «пастве» за ревностное служение Аллаху (имея в виду самого себя) любые земные радости в Раю после их смерти... Словом, Бертон знал, куда бежать (равно как и нынешние бегуны) от настоятельных требований христианством «дел», от ненавистных «возлюби ближнего своего», «не убий», «не прелюбодействуй».
И Бертон, предвосхищая волошинского Бунтовщика, призывает:
Индивидуализм сэра Ричарда, проявившийся в жизни особенно ярко в его агентурной деятельости и в смелых одиночных «рейдах» по глубоким тылам мусульманмкого мира, не являлся продуктом суфийского теоретизирования, а был присущ ему изначально. В суфизме же он находил свою идейную опору, подкреплявшую его собственную ориентацию на индивидуальное понимание Высшего Закона. М. Т. Степанянц пишет, анализируя суфийскую трактовку дихотомии «свобода воли - божественное предопределение»: «Признание божественного всемогущества оказывалось, таким образом, формальным (курсив - М. С.) постулатом, критерием же нравственности практически выступало личное суждение о том, чтó есть добро» 36. Ал-Газали, оправдывая использование суфиями запрещенных официальным исламом музыки и танцев во время своих радений, аппелировал к тому, что они «запретны для большинства людей, у которых они вызывают „страсть к бренному миру", <...> „желанны" же они для избранных, „кем правит любовь к Всевышнему Аллаху", в них слушанье вызывает лишь похвальные чувства» 37. Христианство, настоятельно проповедуя равенство всех перед Богом, тем не менее не может не признать очевидного факта интеллектуального и подвижнического неравенства. Его формулы «много званных, но мало избранных» (Мф. 22:14), или «...закон положен не для праведника, но для беззаконных и непокоривых...» (1 Тим. 1:9-10) общеизвестны. Но христианство не возводит их на пьедестал конечной цели, этического идеала и повода для высокомерия и самодовольства. Напротив, оно призавает «избранных» не выказывать своего превосходства, дабы недостигшие высот не поняли бы это превратно: «Берегитесь, однако же, чтобы свобода ваша не послужила соблазном для немощных» (1 Кор. 8:9). Сэр
Ричард посвятил мудрости много строк в поэме, но библейская формула
«начало мудрости - страх Господень» (Притч. 9:10) не вызвала
у него симпатии, и на поверку, переоценив собственную мудрость, он оказался
не столько избранным, сколько заблудшим, о которых сказано «...и
из вас самих восстанут люди, которые будут говорить превратно, дабы
увлечь учеников за собою» (Деян. 20:30).
Это отнюдь не значит, что он был крайним фаталистом. Руми отстаивал свободу воли, но определял ее как милость Божью, против чего, кстати, категорически выступал Бертон, отдавая «авторство» целиком человеку (VI, 10 поэмы). Но, несмотря на осознание отдельными представителями исламского мистицизма риска для необузданного индивидуализма, на деле, не имея в ортодоксии ясной теологической основы для понимания Истины, суфизм, породив институт шейхов - духовных учителей, святых, - которым большинство рядовых дервишей вынуждено было беспрекословно подчиняться, в конце концов выродился в идейную базу для создания практически мирских - экономических, военно-политических - организаций, далеких от первоначальных духовных поисков. Еще А.Шопенгауэр заметил, что «мистика суфизма находит себе обычное выражение главным образом в радостном сознании того, что ее адепты сами - ядро мира и источник существования, к которому все возвращается» 39. (Бертон тоже апеллировал к Шопенгауэру, но этот пассаж вряд ли пришелся ему по душе.) О том же писал и Дж. Тримингэм: «Многими шейхами двигало желание (насколько это можно судить на примере отдельных личностей) не столько приобщиться к богу в самом широком смысле этого слова, сколько снискать его милость и через последнее вкусить еще в этом мире от плодов его расположения» 40. И это еще одно подтверждение того факта, как исламская традиция, будь она официальная или стоящая в оппозициции, далека от нужд обустройства повседневной жизни своих приверженцев в согласии с Высшим Законом и как ее доктрина ложна в понимании Высшего Закона, который и в духовном и в юридическо-правовом воплощении преследует единственную цель: подчинение и насилие. Нравственное совершенство в восточных учениях направлено преимущественно на самосовершенство, которое практически никогда не ассоциируется с совершенством окружающего мира и окружающих подвижника людей. И ислам в этом отношении является лидером. Пакистанский философ, К. А. Кадир, не осмеливаясь критиковать официальную доктрину (а может, и не видя в ней идейных изъянов), всю вину возлагал на суфизм, утверждая, что он «подкреплял фаталистические тенденции, оправдывал безразличие к общественной морали <...> Игнорирование социальной и практической этики тормозило осуществление всех программ социальной и политической реконструкции и откинуло мусульман далеко назад» 41. Но именно общественное подвижничество, санкционированное протестантским представлением о богоугодности труда, создало современную процветающую Европу и Америку. Другой вопрос, что их население не выдержало испытание сытой жизнью (о котором предупреждал еще в XVIII веке Дж. Уэсли 42), забыв, Кому и каким идеям они обязаны своим благополучием, забыв, зачем это благополучие дадено. Но на то и свободная воля, дарованная человеку Всевышним, и тезизы апостола Иакова «человек оправдывается делами, а не верою только» и «вера без дел мертва» (Иак. 2:24, 20) не утрачивают своей справедливости, ибо за тысячи лет до Уэсли псалмопевец предупреждал: «...когда богатство умножается, не прилагайте к нему сердца» (Пс. 61:11). И на Востоке только одна Япония, в силу ли своей изолированности до Нового времени, в силу ли мизерности территории, в силу ли более суровых и катастрофичных природных условий, в силу ли идеального и жизнестойкого сочетания собственного синтоизма с импортированным дзэн-буддизмом, являет собой исключение на фоне восточной инертности и пример для западной сытой амбициозности, совмещая трудолюбие и созерцательность. Но работу по совершенствованию самого себя и окружающей жизни надо было делать не только тогда, когда христианский призыв обладал весомым авторитетом, ее надо делать и сейчас, когда христианство сдано в утиль, как лишний элемент в цепи между кухней и комфортабельным сортиром. А когда делать нет желания, то ищется удобная теория, оправдывающая собственную индифферентность и лень. И Восток обеспечивает искателю целую обойму привлекательных доктрин на любой вкус и темперамент, погружаясь в которые, хоть посредством интеллектуальных экзерсисов, хоть посредством добытых кружковсо-тусовочным способом медитативных практик, и навсегда вытолкав взашей обременительные христианские требования, у нового адепта создается ложное ощущение собственной интеллектуальной значимости, нравственного совершенства, неутомимой деятельности и социальной полезности. Не многим, прошедшим искушение Востоком, удалось осознать малую пользу его доктрин для европейского ума и еще меньше для каждодневного созидательного труда. Чутко понимавший Восток Герман Гессе недаром изменил судьбу главного героя своей притчеобразной «Игры в бисер» - Иозефа Кнехта, который, пройдя все ступени совершенства и достигнув вершины в иерархии Ордена, решил навсегда оставить созерцательные тренинги, а также возможность еще большего интеллектуального совершенства и стал простым воспитателем, получая моральное удовлетворение от скромной, в сравнении с масштабом Магистра, должности домашнего учителя. А христианину Достоевскому необходимость мирской деятельности была очевидна изначально, и его старец Зосима перед смертью, радея более о совершенстве общественном, нежели монашеской братии, повелел Алеше Карамазову «пребывать в миру», ибо боговдохновенное и самоотверженное иночество за пределами монастыря важнее, чем в его кельях, ибо очеловечивание стада людского нужнее, чем обожествление уже очеловечившейся личности. Впрочем, наш упрек в бесполезных и ложных умствованиях в ущерб практической деятельности, согласованной с порядочностью и совестливостью, относится более к современным поклонникам восточных хитросплетений, поставивших их себе целью в жизни, не будучи связанными с ними профессиональной деятельностью, и забывших собственную традицию. Что касается сэра Ричарда, то при его неприязни к христианству упрекнуть его в общественной бездеятельности не повернется язык. И здесь еще раз удивляешься противоречивости его натуры и мировоззренческих взглядов. |
Суфий или Бунтовщик? Этюд (VI) =>