| ГЛАВА XV. ТРАФАЛЬГАРСКАЯ КАМПАНИЯ ДО ОБЪЯВЛЕНИЯ ВОЙНЫ ИСПАНИЕЙ Май 1803 г. — декабрь 1804 г. Приготовления к вторжению в Англию. — Великая флотилия. — Сухопутные и морские комбинации Наполеона и морская стратегия британцев. — Существенное единство цели Наполеона. — Причины испанской войны. Хотя Великобритания и Франция до последнего момента надеялись сохранить мир, — каждая на предъявлявшихся ею условиях, — приготовления к войне начали совершаться быстро уже с 8 марта — со дня вышеприведенного обращения короля к парламенту. Непосредственно после этого обращения были посланы курьеры в различные морские порты с полномочиями вербовать матросов для многочисленных кораблей, получивших приказание готовиться к кампании. Сообщаемые ниже некоторые подробности дают живое представление о том беззаконном процессе, который был известен под названием экстренного набора ("hot pess") в эпоху уже близкую к моменту его отмены. «Вчера в 7 часов вечера, — говорит Плимутский вестник 10 марта, — город был встревожен шествием нескольких партий королевских морских солдат, группами от 12 до 14 человек каждая, при оружии, в сопровождении как своих, так и морских офицеров. Все дело сохранялось в такой тайне, что они не знали, куда их ведут до тех пор, пока не подошли к ряду угольных барж у новой набережной и группам других судов в Kaтуотepe (Catwater) и Пуле (Pool). Как на этих судах, так и в питейных домах было забрано и отправлено на адмиральский корабль большое число лучших матросов. В других частях города и во всех складах и питейных домах в доке было завербовано несколько сот матросов, а также и людей береговых профессий. По утренним отчетам оказывается, что прошлой ночью было завербовано свыше четырехсот добрых молодцов. Одна партия вошла в доковый театр и очистила всю галерею, оставив только женщин». На дорогах, ведущих из города, были расставлены партии матросов и морских солдат, чтобы перехватывать беглецов. В Портсмуте угольные баржи так обеднели рабочими руками, что не могли выйти в море, тогда как фрегаты и суда меньших размеров, рассеявшись по Каналу и другим морским подходам к королевству, останавливали все коммерческие суда и брали с них часть их команд. Целая флотилия рыболовных ботов, вышедшая на промысел близ Эддистона в числе сорока, была обыскана, и с каждого из них было снято по два матроса. Шесть направлявшихся в Ост-Индию судов, задержанных близ Плимута противным ветром, были абордированы вооруженными ботами, причем с них было снято триста матросов, не знавших до тех пор, что разрыв с Францией был близок (Примечание: Naval Chronicle. vol. IX, pp. 243, 247, 329, 330, 332, 491). Бонапарт, со своей стороны, был не менее деятелен, хотя при этом старался сохранением в тайне своих действий предотвратить тревогу и отсрочить по возможности войну, которая для его целей была преждевременна. Были отданы приказания о скорейшем отправлении подкреплений в колонии, пока еще мир не нарушен. Ни одно из линейных судов и ни один из фрегатов не должны были сопровождать их туда; и те, которые были уже за границей, большею частью были отозваны оттуда. Войска были сосредоточены на берегах Голландии и Фландрии; и плоскодонные суда, построенные в течение прошлой войны с целью вторжения в Англию, «без шума» собрались на Шельде и в портах Канала. Изучались планы действий, которыми можно было бы вредить британской торговле. 9 апреля приказано было начать вооружение берегов от Шельды к западу до Соммы, на протяжении ста двадцати миль, и берега эти сделались впоследствии, как образно выразился Мармон, «берегами железа и бронзы». Несколько дней спустя было приказано укрепить Эльбу и берега Франции, а также всех островов ее, и адъютанты Первого консула, разосланные на север, восток и запад для наблюдения повсюду за ходом приготовлений, отдавали ему постоянно отчет о них. Первому консулу предстояло еще справиться с одним чрезвычайно серьезным делом. Менее крупные французские острова в Ост- и Вест-Индиях могли удерживаться в подчинении умеренным числом войск, которые могли также сопротивляться в течение значительного времени всякой попытке со стороны англичан к завоеванию вышеупомянутых островов, лишь бы такая попытка не приняла очень больших размеров. Не так обстояло дело на Гаити и в Луизиане. На первом французы, ряды которых поредели от лихорадки, были теперь заперты в нескольких морских портах, сообщения между которыми как возможные только водой в случае морской войны должны были бы прекратиться. Бонапарт естественно мог опасаться потери острова под давлением чернокожего населения внутри его и британцев — извне. Луизиана до сих пор не была еще занята. Не говоря о том, что можно было извлечь из этой колонии в будущем, непосредственное значение для Франции этого владения, так недавно еще возвращенного ей, состояло в том, что оно было источником снабжения припасами Гаити, находившегося по отношению ко многим предметам первой необходимости в зависимости от материка Америки. С падением острова колония на этом материке делалась бесполезной. Уступка ее Испанией Франции возбудила сейчас же ревность, с которой с самого начала колониальной эпохи население Соединенных Штатов смотрело на политическое вмешательство европейских держав в дела на Американском континенте, даже когда вопрос шел только о переходе колонии из рук одной державы в руки другой. При чрезвычайно трудных обстоятельствах революционного движения, когда необходимость помощи из-за границы была так велика, американцы все-таки постарались включить в союзный договор с Францией непременное условие, что она не завоюет для себя ни одного из владений Великобритании на материке; при этом, конечно, имелись в виду Канада и Флорида. Тревога их достигала сильного напряжения, когда, — как в рассматриваемом случае, — слабый владелец, каким было инертное испанское государство, уступал место такому могущественному государству, как Франция, с репутацией притязательности, связывавшейся все прочнее и прочнее с именем его правителя — Бонапарта. Опасения и раздражение американского народа возросли вместе со «сдержанностью», обнаруженной французским правительством в ответах на запросы американского посланника в Париже, который спрашивал неоднократно, но тщетно, об обеспечении навигации на Миссисипи; и возбуждение достигло апогея, когда в ноябре 1802 года было получено известие, что испанские власти в Новом Орлеане отказали американским гражданам в депозитном праве, выговоренном ими по договору с Испанией в 1795 году. Это было естественно приписано влиянию Бонапарта, и жители долины верхнего течения Миссисипи были готовы прибегнуть к оружию для отстаивания своих прав. Таково было угрожающее положение дел в Америке, когда война с Великобританией быстро надвигалась. Бонапарт не был человеком, готовым уступить перед одной только угрозой враждебных действий в отдаленных пустынях Луизианы; но ему было ясно, что, в случае разрыва с Великобританией, всякое французское владение на берегах Мексиканского залива неизбежно должно было перейти или к ней, или в руки американцев, если он возбудит вражду последних. В Вашингтоне тогда полагали, что Франция приобрела от Испании также и Флориду, в которой были военно-морские порты, важные для обороны Луизианы. 12 апреля 1803 года в Париж прибыл посланный Джефферсоном (Jefferson) в качестве экстренного посла Монро (Моnrое) для переговоров совместно с постоянным американским посланником во Франции об уступке Флориды и острова Новый Орлеан Соединенным Штатам; это вызывалось желанием последних обеспечить за собой Миссисипи вниз до ее устья в качестве западной границы. Прибытие Монро было в высшей степени своевременным. Лорд Уитворт за пять дней перед тем сообщил британскому кабинету, что если только французское правительство не приготовилось дать требуемых объяснений, то дружественные отношения с ним не могут более продолжаться. И в то же самое время в лондонских газетах появилось обсуждение предположения об отправке пятидесятитысячного отряда для взятия Нового Орлеана (Примечание: Am. State Papers, vol. II, p. 553). Три дня спустя, 10 апреля Первый консул решился продать Луизиану (Примечание: Ibid.); и Монро по прибытии оставалось только установить условия сделки, которая, в сущности, не составляла точной цели его миссии, но которая давала его стране обладание западным берегом Миссисипи по всему ее течению и обоими берегами от ее устья почти до Батон Руж (Baton Rouge), на протяжении свыше двухсот миль. Договор, подписанный 30 апреля 1803 года, дал Соединенным Штатам «всю Луизиану в тех границах, каких владела ею Испания», всего за восемьдесят миллионов франков. Таким образом, cтpax перед морской силой Великобритании был решающим фактором (Примечание: В случае войны британское правительство предполагало послать экспедицию для занятия Нового Орлеана, как оно сделало впоследствии в 1814 г. (Am. State Papers, vol. II, pp. 551, 557)) в деле передачи в руки Соединенных Штатов обширной страны, известной под именем Луизианы и простирающейся от Мексиканского залива к Канаде и от Миссисипи к Мексике, с плохо определенными границами в том и другом направлениях... Это приобретение поставило Штаты на тот путь расширения к западу, который привел их к берегам Тихого океана. Оставив, таким образом, позицию, которой не мог защищать, и обеспечив насколько от него зависело французские владения за морем, Бонапарт мог теперь сосредоточить все свое внимание на тех планах «покорения» британских островов, которые так давно зрели в его творческом уме. С самого начала было очевидным, что Великобритания, имеющая в трех королевствах только пятнадцать миллионов жителей, не могла сделать вторжение в континентальные владения Франции с ее более чем двадцатипятимиллионным населением. Это было тем более так, потому что требования военного флота Островного королевства, его огромного торгового мореходства, а также его фабричной и промышленной системы, — не только обширной, но и сложной, а потому и способной серьезно расстроиться в целом при всяком нарушении частей ее, — оставляли для пополнения британских армий число свободных людей, незначительное по сравнению с тем, каким располагала Франция. В последней капитал и фабричная деятельность, торговля и судоходство исчезли, и потому почти весь низший класс населения обратился в земледельческое крестьянство, из среды которого конскрипция могла свободно удовлетворяться без существенного увеличения бедности страны или расстройства социальной системы, по существу простой. Эта кажущаяся неспособность Великобритании вредить Франции вызвала насмешливое замечание, что едва ли стоит стране начинать войну для того, чтобы показать, что она могла поставить себя в выгодное положение для обороны. Такая точка зрения была, однако, весьма поверхностной. Явным основанием для Великобритании начать войну была необходимость сопротивления захватам со стороны соседнего государства, на чем настаивало министерство и что признавала и энергичная оппозиция. Из таких захватов на континенте некоторые уже состоялись, и на время, по крайней мере, с ними приходилось мириться; но нельзя было помириться с ясно обнаружившимся намерением Франции делать их и в странах, где успех ее серьезно компрометировал бы колониальное господство Великобритании. Для воспрепятствования этому последняя объявлением войны восстановила свои права как воюющая сторона, и таким образом сейчас же возобновила свое господство на море, которое ей оставалось только довершить. Она «протянула руки своего владычества» ко всем пунктам длинной береговой линии противника и, следуя стратегии предшествовавшей войны под управлением того ветерана-моряка, который внушил ей такую энергию, воспрепятствовала своему врагу осуществить какую бы то ни было большую операцию, способную потрясти ее всесветное господство или нанести серьезный вред какому-либо пункту ее владений. Британские эскадры, оцеплявшие французские берега и блокировавшие французские порты, составляли первую линию обороны, которая защищала британские интересы от Балтики до Египта, британские колонии в четырех частях земного шара и британские коммерческие суда, рассеянные в изобилии по всем морям. В этом состояло оборонительное преимущество ее в войне, мотивом которой, в сущности, была оборона. В наступательных же операциях Великобритания внезапностью своих действий нанесла противнику удар, значение которого никто не понимал лучше, чем Бонапарт. Что он имел целью, в конце концов, войну, это в высшей степени вероятно. Его инструкции Декану (Decaen), генерал-капитану французской Ост-Индии, помеченные 15 января 1803 года, говорят о возможности войны около начала сентября 1804 года; но как мало задорный отчет Себастьяни указывал на желание немедленного разрыва, это видно из секретного сообщения, которое Бонапарт послал Андреосси в Лондон в самый день оставления Уитвортом Парижа. Несмотря на свое хвастливое желание видеть Великобританию скорее на Монмартре, чем на Мальте, Первый консул тогда писал: «Скажите генералу Андреосси, чтобы он по удостоверении, что прилагаемая нота сообщена английскому правительству, внушил последнему через гражданина Шиммельпенника (Schimmelpennick) или какими-либо другими косвенными путями, что если Англия безусловно отклонит предложение передать Мальту одной из гарантирующих ее держав, то мы не будем противиться тому, чтобы Англии удержала за собой этот остров на десять лет при условии передачи во владение Франции полуострова Отранто. Важно, чтобы, если нет шансов на успех этого предложения, английскому правительству не было сделано такое сообщение о нем, которое оставило бы какой- либо след; и чтобы мы здесь имели возможность отрицать, что наше правительство могло когда-либо допустить это предложение» (Примечание: Napoleon to Talleyrand; Corr. de Nap., May 13 1803). Бонапарт понял (понимал) ясно, что Великобритания, «схватив его за руку», низвергла (бы) французский флот прежде, чем он начал подниматься. «Мир, — сказал он, — необходим для восстановления флота, — мир для снабжения наших портов, лишенных материала, и мир потому, что при нем открыта единственная арена для обучения наших эскадр, т.е. море». «Корабли, колонии, торговля», нужду в которых он открыто признал впоследствии под Ульмом, были уничтожены одним и тем же ударом. Как расстроены были финансы Франции, как упал ее кредит, этого никто не знал лучше, чем он, который тогда, как и в течение всего своего правления, старался поднять цену ассигнаций неблаговидными правительственными ухищрениями; и самый главный из всех источников богатства, морская торговля, был уничтожен морской силой Великобритании, которая с того времени постоянно оцепляла тесным и все более суживавшимся кольцом берега Франции. Однако Бонапарт не мог представить себе волне степени вреда, который причинял своей стране. Не признавая препятствий, он отказывался видеть, что сооружение флотилии для вторжения в Англию пожирало скудные запасы кораблестроительного материала, занимало все рабочие руки и, таким образом, останавливало рост действительного флота. Даже когда эта флотилия уже была сооружена, вследствие требования постоянных исправлений и починок она отнимала мастеров у адмиралтейских мастерских (Примечание: Thiers, Cons. Et Emp., livre XX, p.182). Не мог он также предвидеть, в какой широкой степени Великобритания восстановлением закона 1736 года во всей его строгости и постоянным ответом на каждый нанесенный ей удар с суши еще более тяжелым ударом с моря истощит средства Франции, поставив ее в положение осажденной крепости. Франция была доведена до нищеты непосредственно морской войной, которая отрезала ее от торговых сношений с заморскими странами, и косвенно общим упадком всякого рода промышленной деятельности в Европе, в силу которого обеднели и потребители, изолированные от моря усилиями Бонапарта, видевшего в своей Континентальной Системе единственное средство истощить Великобританию. В 1798 году, когда Кампоформийский мир поставил Францию одну лицом к лицу с Великобританией, естественно возник вопрос о вторжении в последнюю; но Бонапарт легко убедил себя и Директорию, что попытка эта невозможна при такой морской силе, какую Франция могла тогда организовать. Он указал затем, что представляются два других способа нанести серьезный вред неприятелю: один — занятием Ганновера и Гамбурга, через которые торговля Великобритании получает доступ на континент, другой — захватом Египта, как базы операций против Индии. Оба эти способа могут быть отнесены к категории фланговых атак, и так как первый при тогдашнем состоянии континента, был неосуществим, — потому что как Гамбург, так и Ганновер входили тогда в состав стран, державшихся Северо-Германского нейтралитета под гарантией Пруссии, а Австрия была отнюдь не в таком униженном состоянии, как в 1803 году, — то решена была экспедиция в Египет. Каковы бы ни были личные мотивы, могущие тогда влиять на Бонапарта, это предприятие с военной точки зрения и при тогдашней военной обстановке на Средиземном море было задумано хорошо; и хотя в процессе осуществления его многое зависело от счастья, тем не менее значительная доля достигнутого успеха должна быть приписана предусмотрительности и соблюдению тайны при приготовлениях к нему, тогда как конечная неудача должна быть приписана морской силе Великобритании. В 1803 году Бонапарт был уже не простым генералом, зависевшим от слабого и ревниво относящегося к нему правительства, на содействие которого не мог с уверенностью рассчитывать, но абсолютным правителем, располагавшим всеми средствами Франции. Он решился поэтому ударить прямо на жизненный центр британской силы вторжением на территорию Британских островов. Сама величина опасности, сопряженной с переправой через Канал и оставлением последнего между собой и базой, не была лишена некоторого очарования для его авантюристской натуры; но, хотя и принимая на себя столь большой риск в попытке достижения такой великой цели, он не оставлял на долю случая ничего такого, о чем сам мог позаботиться. План вторжения отличался ясностью цели и мелочным вниманием к деталям, т.е. свойствами, так присущими его кампаниям; и масштаб приготовлений вполне соответствовал серьезности дела, что Бонапарт всегда соблюдал, когда возможность поступать так была в его руках. Для этих приготовлений, однако, вследствие обширности их необходимо было время; но Первый консул был готов двинуться сразу на оба фланга британской позиции, поскольку к этому представлялась возможность для сухопутных сил. 26 мая корпус его войск, под начальством генерала Мортье вошел в Ганновер, тогда как несколько дней спустя другой корпус под начальством генерала Сен-Сира прошел через Папские государства в Неаполитанское королевство и вновь овладел полуостровом Отранто с портами Таранто и Бриндизи. Из этих портов легко было угрожать Ионическим островам, Морее и Египту, а также, — что отвечало требованиям тонкой стратегии Наполеона, — поддерживать тревогу Нельсона за эти пункты и за Левант вообще. На возбуждении такой тревоги величайшего британского адмирала, оправдывавшейся на деле несомненными целями, которые преследовались неприятелем в восточных водах Средиземного моря, опиралась решительная часть комбинаций Бонапарта против Великобритании. Ганновер, бывший тогда германским электоратом Георга III, граничил с Эльбой и Везером в нижней части их течения; занятием его Франция обеспечила себе господство на двух великих реках и нанесла сильный вред торговле Великобритании, закрыв доступ к ним британским товарам. Этот акт осуждался как нарушение нейтралитета Германии. Бонапарт оправдывал его враждебным характером электора как короля Великобритании; но никакого подобного аргумента нельзя было привести в оправдание занятия Куксгавена, порта Гамбурга, который лежит на Эльбе вне пределов Ганновера. Тройная обида была нанесена Пруссии: ее претензия фигурировать в качестве стража Северо-Германского нейтралитета потерпела поражение; ее страстное желание господствовать в Ганновере было оставлено без внимания; ее торговля пострадала в высшей степени чувствительно. На закрытие доступа своим товарам к упомянутым рекам Великобритания отвечала блокадой устьев последних, не пропуская ни одного судна туда, куда не допускались ее суда, и сделав Германию ответственной за вредное для нее самой позволение нарушить нейтралитет. Торговые операции Гамбурга и Бремена были, таким образом, остановлены; и так как эти города были «маклерами», которые получали и распределяли фабричную продукцию Пруссии, то удар почувствовался во всем королевстве. Нужда среди рабочих так распространилась, что король должен был прийти к ним на помощь, и многие состоятельные люди потеряли половину своих доходов. Кроме приобретения выгод положения, Наполеон извлек из занятия Ганновера и Неаполитанского королевства еще ту пользу для себя, что наложил на эти нейтральные государства бремя содержания расположившихся в них на квартирах войск — около тридцати тысяч человек в Ганновере и половины этого числа в Неаполитанском королевстве. Голландии, против которой как союзницы Франции (Примечание: "Голландия, говорит Тьер, — желала бы остаться нейтральной; но Первый консул принял решение, справедливость которого нельзя отрицать, сделать каждую морскую державу своей помощницей в нашей борьбе против Великобритании" (Cons. et Emp., livre XVII, p. 383)), Великобритания также объявила войну, пришлось содержать еще несколько большие силы. Такими средствами Бонапарт облегчал свои финансы на счет нейтральных или подчиненных ему стран, но не приобретал, конечно, за это большей любви со стороны их. Для вторжения в Великобританию надо было прежде всего стянуть к избранному пункту большие армии, требовавшиеся для обеспечения успеха, и весьма большое число судов, необходимых для переправы их. Другие корпуса, более или менее многочисленные, которые имели назначением содействовать главному движению диверсиями в различных направлениях, отвлекавшими внимание противника, могли быть посажены на суда в отдаленных портах и отплыть независимо от главных сил; но последние должны были двинуться в путь всей массой и высадиться одновременно в данном пункте побережья Англии. Для этой главной операции Бонапарт предназначал сто тридцать тысяч человек, из которых сто тысяч должны были составить первую линию и сесть на суда в один и тот же час из четырех различных портов, расположенных по берегу Канала на протяжении двадцати миль. Остальные тридцать тысяч составляли резерв и должны были отплыть вскоре после первых. Обыкновенные мореходные суда той эпохи были неприменимы для переправы на них через Канал такой многочисленной армии в один прием: нельзя было иметь необходимого числа их, и на берегу Канала не было французского порта, в котором они могли бы собраться и оставаться в безопасности. Даже если бы и были устранены эти затруднения и войска в упомянутом выше числе были бы посажены на суда одновременно, то уже самый процесс отправления в путь был бы сопряжен с бесконечными задержками. Так, парусные суда не могли держаться вместе, и уже одни условия ветра, при котором только они могли двигаться, повлекли бы рассеяние их и подвергли бы их пагубному нападению со стороны британского флота, который воспользовался бы той же движущей силой и которому Бонапарт не мог бы противопоставить сколько-нибудь равного флота. Сам сбор такого большого числа беспомощных парусных транспортов выдал бы место, где должен был сосредоточиться французский военный флот и куда поэтому враждебные корабли поспешили бы при первом указании на предполагаемую операцию. Наконец, такие транспорты должны были стать на якорь в некотором расстоянии от британского берега, и войска должны были бы переправиться с них на последний на шлюпках — добавочная операция, столь же затруднительная, сколько и опасная. Вследствие вышеприведенных соображений переправу решено было совершить на судах, зависевших не только от парусного двигателя, но способных передвигаться и под веслами. Такие суда должны были иметь, следовательно, малые размеры и весьма малое углубление, которое позволило бы им укрыться в мелководных французских гаванях и подойти к английскому берегу настолько близко, чтобы войска могли высадиться на последний прямо с них. Представлялось возможным, что таким судам удастся отправиться в путь одновременно в полном составе и перейти Канал незаметно для неприятеля под защитой тумана и штиля или даже прямо, не боясь атаки неприятельских кораблей, так как они в случае отсутствия ветра вынуждены были бы оставаться беспомощными зрителями переправы. Именно на возможность такого положения дела старался Бонапарт обратить внимание британского правительства. Как занятие Таранто и движение войск в Италии имели целью обратить внимание Нельсона на Левант, так шумное приготовление великой флотилии к переправе без поддержки со стороны флота имело целью скрыть действительное намерение последнего прикрывать эту переправу. Сосредоточить внимание британских властей на флотилии, отвлечь их взоры от морских портов, в которых находились французские эскадры, и затем стянуть эти эскадры в Канал, обеспечив тем контроль над ним при посредстве большого флота, — вот та грандиозная комбинация, осуществлением которой Бонапарт надеялся совершить триумфальную переправу через Канал своей армии и завоевание Англии. Он лелеял, однако, этот план тайно «на груди своей»; и эта глубокая тайна только постепенно раскрывалась немногим людям, которым вверено было выполнение плана. Первой задачей была организация «флотилии и армии вторжения». Приготовления, столь обширные и поспешные, требовали напряжения всех средств Франции. Одновременная постройка тысячи и более плоскодонных лодок, каждая из которых должна была вместить от шестидесяти до ста солдат и, кроме того, еще от двух до четырех сильных пушек для обороны, не могла быть осуществлена средствами какого-либо одного порта. Далеко внутри Франции на берегах многочисленных потоков, бегущих в Канал и Бискайскую бухту, так же как и во всех даже незначительных прибрежных гаванях, были деятельно заняты огромные партии рабочих. От Северного моря и Голландии также потребовалась соответствующая лепта. В то же время были приняты меры к облегчению беспрепятственной переправы упомянутых лодок к пункту сосредоточения, которое было назначено в Булони, и удобному помещению их в гавани по прибытии. Вследствие малого углубления они могли идти вдоль берега, держась близко к нему, а по своей конструкции могли быть вытащены на берег без вреда для себя. Поэтому путь следования их с места постройки в Булонь — обычно партиями от тридцати до шестидесяти — и от порта до порта шел вдоль берега на расстоянии пушечного выстрела от него. Для прикрытия их устроены были, через небольшие расстояния, береговые батареи, под защиту которых они могли укрыться в случае нужды. Вдобавок к этому в каждом морском округе были организованы батареи полевой артиллерии, которые были готовы следовать немедленно к арене боя в случае атаки неприятеля. «Одно полевое орудие на каждую лигу берегового протяжения — меньшее, что можно допустить», — писал Бонапарт. В первые месяцы войны британцы приписывали большое значение затруднению этих переходов судов флотилии и воспрепятствованию их сосредоточения; но скоро попытки, имевшие эту цель, прекратились. Лодки, как только опасность им угрожала, становились на якорь под защиту ближайшего орудия; пехота и конная артиллерия по сигналам прибрежных телеграфов спешили к месту атаки, и соединенное сопротивление их скоро оказывалось слишком сильным для неприятельских судов. Обыкновенно движение вдоль берега отряда флотилии было согласованной операцией, совершению которой помогали все вооруженные силы на воде и на берегу. В крайних случаях суда вытаскивались на берег, и британские матросы в попытках овладеть ими схватывались в рукопашном бою с французскими солдатами, — редко, однако, с успехом. «Причиной того, что наша флотилия не имела успеха в усилиях уничтожить канонерки неприятеля, — писал лорд Сен-Винсент, — было небольшое углубление судов ее, и сопротивление сильных батарей на берегу». Сосредоточение, хотя и совершенное менее быстро, чем того требовало страстное нетерпение Бонапарта, встретило мало препятствий со стороны британцев. Булонский порт близ восточной оконечности Английского канала расположен на береговой полосе, которая тянется прямо на юг от Дуврского пролива к устью Соммы на расстоянии около пятидесяти миль. Эта гавань, которой можно воспользоваться только при приливе, лежит в устье небольшой реки Лианы (Liaine), на северном берегу которой построен город. В ней даже шлюпки малого углубления при низкой воде в то время оставались на мели, да и при высокой воде ее вместимость была весьма ограниченной. Поэтому приказано было произвести обширные землечерпательные работы при посредстве солдат, расположенных по соседству в лагере, которые получали за это экстренную плату. По окончании работ порт представил собой двойной бассейн: внешний продолговатый, разделенный течением реки, которая образовала здесь Канал, оставленный свободным; внутренний — полукруглой формы, вырытый на отмелях, противолежащих городу, и связанный с первым узким проходом. Оба были окаймлены набережными, вдоль которых стояли суда флотилии, иногда по девять в ряд... И в июле 1805 года, когда настал час для последней и величайшей из морских комбинаций Наполеона и сам Трафальгар был уже недалеко, Булонь приютила более тысячи канонерок и транспортов, готовых переправить сорок тысяч солдат к берегам Англии. К северу и югу от порта не только окрестности гавани, но весь берег был усеян пушками; и напротив входа поднималось сильное укрепление, построенное на сваях, для защиты судов как во время выхода их, так и после постановки их на якорь вне бассейна. Эта предосторожность вызывалась обстоятельством, составлявшим одно из самых больших затруднений проектировавшейся операция. Столь большое число судов не могло пройти узкий канал в течение времени одной полной воды; необходимы были, по крайней мере, два прилива, т.е. двадцать четыре часа, и то при предположении тщательной организации этого дела и точности в движениях войск и судов. Поэтому половина флотилии по выходе из бассейна должна была оставаться в течение нескольких часов на якоре, и, конечно, нельзя было ожидать, чтобы британские крейсера упустили случай воспользоваться таким критическим моментом, если только не боялись бы отпора в той обороне бассейна, о которой озаботился предусмотрительный Бонапарт. К северу от Булони и на расстоянии пяти миль от нее находились две другие гавани значительно меньших размеров, тоже доступные только во время прилива, — Вимре и Амбльтез, а к югу, на расстоянии двенадцати миль, третья — Этапль. Несмотря на незначительность их, невозможность такого расширения Булонского порта, при котором там могла бы поместиться вся флотилия, заставила Бонапарта воспользоваться и ими, и они после некоторых улучшений вместили еще около семисот канонерок и транспортов. Из трех портов должны были сесть на суда шестьдесят две тысячи солдат, и из каждого из четырех портов предполагалось погрузить на суда соответствующую часть полевой артиллерии, боевых и других припасов. Приготовлены были для переправы также около шести тысяч лошадей; но большая часть кавалеристов взяла только седла и уздечки, надеясь найти лошадей в неприятельской стране. В портах Северного моря — Кале, Дюнкерке и Остенде — собралась флотилия из четырехсот судов, двадцать семь тысяч солдат и две тысячи пятьсот лошадей. Этот отряд составлял резерв, который должен был следовать за главными силами, — близко, но отдельно от них. В конце концов, он также подошел к Булонскому берегу, и его суда после жаркой схватки с британскими крейсерами присоединились к судам главной флотилии в четырех портах Канала. Для того чтобы управляться такой массой людей на поле битвы, нужна способность, которую могли приобрести лишь немногие генералы после целых годов опыта. Переход через широкую реку с армией таких размеров в виду бдительного и равносильного неприятеля составляет сложную операцию. Переправа же армии через морской канал почти в сорок миль шириной — таково расстояние, отделяющее Булонь и соседние с ним порты от намеченного места высадки между Дувром и Гастингсом, — перед лицом врага, господство которого на море было большей частью неоспоримо, составляет предприятие столь смелое, что многие и ныне сомневаются, действительно ли Наполеон думал совершить его; но он это наверно думал. Надежду на успех он основывал на превосходной организации и выучке армии и флотилии, которые долгой и целесообразной практикой должны были подготовиться к совершению амбаркации и отплытия немедленно после наступления благоприятного момента; а такой момент он надеялся обеспечить большой морской комбинацией, таившейся в его уме. Эта комбинация, изменявшаяся и расширявшаяся с течением месяцев, но остававшаяся по существу все той же самой, была зародышем, из которого выросли сложные и полные захватывающего интереса события, изложенные в этой и следующей главах, — события, затемненные для большинства ослепительным сиянием Трафальгара. Когда предшествующие строки — результат твердых убеждений автора по рассматриваемому вопросу — были уже написаны, он встретил вновь выражения сомнений относительно цели Наполеона, основанные на словах, которые были сказаны последним Меттерниху в 1810 году (Примечание: Metternich's Memoirs, vol. I, p, 48), так же как и на мнениях лиц, бывших в более или менее близких сношениях с императором. Что касается случая, сообщенного Меттернихом, то для того, чтобы опровергнуть приписываемое ему значение, не только не приходится считаться с какими-либо затруднениями, но достаточно лишь заметить, что отнюдь нельзя полагаться на какие бы то ни было уверения Наполеона, если только они не подтверждены дальнейшими обстоятельствами. Что позиция в Булони была избрана хорошо для обращения оружия против Австрии в любой момент — это совершенно верно; но также верно и то, что — если бы удалось избежать сопротивления со стороны британского флота — она была одинаково благоприятна и для вторжения в Англию. Не указывает ли это только на то, что великий вождь и здесь, как делал это всегда в течение своей карьеры, победил стратегическое затруднение, возникшее из существования двух опасностей в различных направлениях, тем, что занял центральную позицию, откуда был готов обратить свои силы против одной какой- либо из них прежде, чем надвинется другая! Вот соображения, имеющие для автора неоспоримую силу: 1) Наполеон предпринял и совершил экспедицию в Египет — почти столь же трудную; 2) он видел, благодаря своему ясному инстинкту, что если не рискнет быть уничтоженным со своей армией при переправе через Канал, то Великобритания, в конце концов, одолеет его при посредстве своей морской силы, и что поэтому, как ни велика опасность поражения в одном случае, она все-таки меньше, чем при другой альтернативе, — аргумент, который автор развивает далее в нижеследующих частях этого труда; 3) как ни трудно проникнуть в истинные намерения столь утонченно хитрого человека, каким был Наполеон, автор вместе с Тьером и Ланфре держится мнения, что после прочтения переписки Наполеона за эти тридцать месяцев нельзя не придти к убеждению, что столь выдержанный обман, каким пришлось бы признать ее при предположении отсутствия намерения совершить вторжение, был невозможен даже для него. Можно также заметить, что мемуары Мармона и Нея, командовавших корпусами армии вторжения, не обнаруживают никакого сомнения в серьезности плана, о котором первый говорит вполне утвердительно; равным образом и жизнеописание маршала Даву, другого корпусного командира, не говорит ни о каком подобном сомнении и с его стороны (Примечание: Chenier. Vie du Marechal, Paris, 1866). Между тем этот период ожидания с мая 1803 года до августа 1805 года, когда сложная сеть военно-морских и сухопутных движений начала уже распутываться, был замечательной и удивительной паузой в мировой истории. На высотах к северу от Булони и вдоль узкой береговой полосы от Этапля до Вимре был расположен лагерь ста тридцати тысяч самых блестящих солдат всех времен, солдат, которые сражались в Германия, Италии и Египте, солдат, которым предстояло тогда еще одержать победы над Австрией под Ульмом и Аустерлицем, над Пруссией — под Ауэрштадтом и Иеной, отстоять свои позиции, хотя и едва-едва, под Эйлау против русской армии и разгромить также и последнюю несколько месяцев спустя на кровавом поле Фридланда. Становясь с каждым днем бодрее на здоровом морском воздухе и под влиянием деятельной жизни, веденной ими, они могли в один прекрасный день — подготовленные упражнениями в различных маневрах, которые должны были приучить многочисленные полчища к посадке на суда и высадке с них в быстроте и порядке — увидеть белые утесы, окаймляющие ту страну, которая до тех пор одна только смеялась над их силой. Далеко от них Корнуэлс близ Бреста, Колингвуд близ Рошфора, Пелью близ Ферроля сражались со свирепыми штормами Бискайской бухты при том ужасной и упорной бдительности, которая достигла высшего напряжения в годы, предшествовавшие Трафальгару. Именно об этом напряжении Колингвуд писал, что адмиралы, чтобы выдержать его, должны быть сделаны из железа; но к такой бдительности обязывала их неоспоримая опасность, угрожавшая их отечеству. Еще дальше, — по-видимому, лишенный всякой связи с ареной кипучей деятельности под Булонью, — Нельсон перед Тулоном проводил последние два года своей славной, но страдальческой жизни, борясь со свирепыми северо-западными ветрами Лионского залива и допытываясь, допытываясь постоянно с лихорадочной тревогой, был ли действительным объектом Наполеона опять Египет, или на этот раз им была действительно Великобритания. Как скучны, утомительны и однообразны были эти месяцы неустанной бдительности и ожидания больших кораблей перед французскими портами! Бесцельными казались они, без сомнения, многим, но они спасли Англию. Мир никогда не видел более внушительного доказательства влияния морской силы на историю. Эти отдаленные, испытанные в штормах корабли, которых великая армия так и не увидела, стояли между ней и завоеванием его мира. Так как эти корабли занимали внутренние позиции перед, — а потому и между, — главными портами и отрядами французского флота, то последние могли соединиться только при совокупности благоприятных уклонений от встречи с неприятелем, причем неудача одного отряда сводила бы к нулю всякие результаты, достигнутые другими. При условии, что различные британские эскадры были связаны цепью сравнительно мелких судов, один только случай мог помочь осуществлению великой комбинации Бонапарта, которая опиралась на тайное сосредоточение нескольких отрядов в пункте, находившемся практически в пределах неприятельской линии. Таким образом, британские эскадры, расположенные материально перед Брестом, Рошфором и Тулоном, стратегически находились в Дуврском проливе, преграждая путь армии вторжения. Сам пролив, конечно, не оставался и без специальной защиты. Как он, так и подходы к нему, в широком смысле слова, от Текселя до островов Канала сторожились многочисленными фрегатами и судами меньших размеров — в общем в числе от ста до ста пятидесяти. Они не только внимательно наблюдали за всем, что происходило в неприятельских портах, и старались помешать движениям плоскодонных лодок, но также поддерживали связь и сообщение между отрядами линейных кораблей. Из последних пять близ Текселя сторожили голландский флот, тогда как другие стояли та якоре близ тех пунктов английского побережья, избрание которых неприятелем для высадки было вероятно. Лорд Сен-Винсент, — идеи которого в области морской стратегии были ясны и здоровы, хотя он и не употреблял технических терминов этой науки для их выражения, — разгадал истинную цель Бонапарта, т.е. сосредоточение перед Булонью кораблей Атлантики и Средиземного моря. Лучшее средство помешать этому состояло в занятии выгодных стратегических позиций, а выгоднейшие из них находились, без сомнения, перед неприятельскими портами; и в истории блокад не было такой операции, которую можно было бы поставить выше заграждения адмиралом Корнуэлсом французскому флоту выхода из Бреста, зимой и летом, в промежуток времени между объявлением войны и Трафальгарской битвой. Его блокада возбудила не только восхищение, но и удивление современников (Примечание: Naval Chronicle, vol. X, pp. 508, 510, vol. XI, p. 81. Nelson's Dispatches, vol. p. 438). Однако на случай, если бы французы вышли из Бреста, Корнуэлсу, — как сообщил спикеру палаты первый министр Англии, — назначено было рандеву близ Лизарда (прямо на север от Бреста) так, чтобы он мог или идти оттуда в Ирландию, или следовать за французами вверх по Каналу, если бы они приняли это направление. Если же французы направились бы к Доунсу, то пять линейных кораблей, стоявших в Спитхэде, должны были также следовать за ними, и тогда лорд Кейт (в Доунсе) имел бы, в придачу к своим шести кораблям и шести блокшифам, в своем распоряжении также и эскадру Северного моря (Примечание: Pellew's Life of Lord Sidmouth, vol. II, p. 237). Таким образом, было предусмотрено, чтобы в случае опасности внешние отряды постепенно стягивались к стратегическому центру, пока там не составится эскадра из 25-30 сильных, хорошо дисциплинированных линейных кораблей, достаточная для того, чтобы считаться со всякими вероятными случайностями. Таким образом, ни адмиралтейство, ни британские морские офицеры, вообще говоря, не разделяли тревоги населения относительно опасности со стороны флотилии. «Наша первая оборона, — писал Нельсон в 1801 году, — возле неприятельских портов; и при тех предосторожностях, которые приняло Адмиралтейство, снарядив столь почтенную силу, какой я командую, я осмеливаюсь выразить вполне основательную надежду, что неприятель будет уничтожен, прежде чем отойдет на десять миль от своих берегов» (Примечание: Nels. Disp., vol. IV, p. 452). «Что касается возможности того, что неприятель будет в состоянии прорваться в узком Канале через нашу блокирующую и оборонительную эскадру, — сказал Пелью, — то при всей его осторожности и ловкости и каких-то тайных средствах, о которых подозревают многие достойные люди, я поистине, на основании всего виденного мной за время своего профессионального опыта, не очень склонен признать ее» (Примечание: Parl. Debates, March 15 1804). Наполеон также понимал, что его канонерки не могли состязаться в море с сильными кораблями со сколько-нибудь основательной надеждой на успех. «В лагере был возбужден вопрос, — говорит Мармон, — относительно возможности сражения с военными кораблями плоскодонных судов, вооруженных 24- и 36-фунтовыми пушками, а также относительно того, может ли флотилия из нескольких тысяч таких судов атаковать эскадру кораблей. Старались убедить себя, что успех возможен... Но, несмотря нa кажущуюся самоуверенность, с какой Бонапарт поддерживал такое воззрение, в действительности он никогда не разделял его ни на минуту» (Примечание: Memoires du Duc de Raguse, vol. II, p. 212). Он не мог разделять его, не отрешившись от всех военных принципов, которых держался раньше. Лорд Сен-Винсент поэтому упорно отказывался согласиться на организацию большой флотилии подобных судов для того, чтобы встретить врага на равных с ним условиях. «Наша великая надежда, — писал он, — опирается на бдительность и деятельность крейсеров в море, всякое уменьшение числа которых возложением на них обязанности охранять наши порты, бухты и вообще побережье поведет, по моему разумению, к нашему поражению». Он знал также, что канонерки, раз построенные, можно было комплектовать людьми только за счет уменьшения численности команды крейсеров, — как это и было во французской флотилии, — потому что, как ни обширны были морские ресурсы Великобритании, они и то были уже обременены сверх меры огромными требованиями ее военного флота и коммерческого судоходства. Правда, что существовал еще контингент морских милиционеров (Sea Fencibles), составленный из людей, которых приучили к воде промыслы на берегах моря и реках Соединенного королевства; в прошлой войне они были освобождены от набора вследствие того, что приняли на себя обязательство обратить свои силы на оборону страны, когда ей будет грозить вторжение французов. Когда, однако, опасность последнего сделалась близкой в 1801 году, то даже и энергичные воззвания Нельсона, которому тогда вверена была организация обороны, не могли вызвать их к деятельности, хотя он и уверял их, что их служба настоятельно необходима сейчас же на судах береговой обороны. Из всего числа их — 2600 — в четырех округах, которым непосредственно грозила опасность, только 385 пожелали заняться обучением или идти на суда. Остальные не могли оставить своих занятий, не потерпев убытков, и умоляли, чтобы их освободили от обязательства (Примечание: Nels. Disp and Letters, vol.IV, pp.444-447). Когда французы действительно были уже в море, направляясь к Англии, милиционеры заявили свою готовность войти в состав судовых команд; таким образом, писал Нельсон, мы должны «положиться на наши суда, комплектованные в последний момент этим (почти) насильственным способом». Поэтому в настоящей войне Сен-Винсент сопротивлялся организации вновь такого контингента защитников до тех пор, пока не был завершен набор команд для бывших уже в кампании судов, и даже и после того уступил только давлению кабинета. «Это была статья бюджета, — сказал он с грубоватым юмором, — полезная лишь для успокоения страхов старых баб внутри нашей страны и вне ее». Именно на прежней своей системе близкого наблюдения за неприятельскими портами основывал он свою надежду на сохранение господства в водах Канала — господства, без отвоевания которого флотилия Бонапарта не осмелилась отойти от французского берега. «Это шлюпочное дело, — как сказал Нельсон, — может быть частью великого плана вторжения; но никогда оно не может быть самостоятельным» (Примечание: Nels. Disp. and Letters, vol. IV, p. 500). События не обманули их. В одной — однако весьма важной — частности Сен-Винсент серьезно подвергал опасности успех своей общей политики. Глубоко возмущенный взяточничеством, господствовавшим в портовых управлениях, и практиковавшимися в ту эпоху системами заключения контрактов, он, как только сделался главою Адмиралтейства, предпринял борьбу с этим стилем, в которой выказал как прямоту взглядов, так и жесткость характера. Мир, уменьшив непосредственное значение для страны ее морских учреждений, благоприятствовал намеченным графом реформам, и поэтому он как бы не хотел видеть признаков приближавшейся борьбы или отсрочить перемены, которые, сколько бы ни были желательными по существу, должны были неизбежно повести к затруднениям и задержкам в деле непосредственной и спешной подготовки к войне. Вследствие этого во второй год рассматриваемой войны число линейных кораблей Великобритании в море было на десять меньше, чем в соответствующий период предшествовавшей войны. «Многие опытные и полезные офицеры и большое число мастеровых были уволены из королевских адмиралтейств; обычных заготовок леса и других важных морских припасов сделано не было; некоторые предметы, включая большое количество пеньки, были проданы частным лицам. Недостаток мастеровых и материалов, конечно, привел к застою в портовых работах. Новые корабли нельзя было строить, а старые нельзя было починить. Многие суда начали кампанию, будучи приведенные в порядок кое-как, на скорую руку, так что едва-едва могли держаться в море» (Примечание: James Nav. Hist., vol. III, p. 212 (ed. 1878)). В этом пункте Сен-Винсент был уязвим для нападок на его управление со стороны Питта в марте 1804 года; но что касается главного предмета критики Питта, а именно — отказа графа расходовать деньги и матросов на канонерки, то в этом последний был совершенно прав, и его взгляд на это дело был достоин и государственного человека и воина, обладающего верными военными инстинктами (Примечание: cм. Cobbet's Reg., vol. V, pp. 442, 443, где приведены весьма меткие замечания о нападках Питта, написанные самим Коббетом). Нельзя также порицать его после опыта с морскими милиционерами за то, что он не разделял воодушевления Питта, когда тот говорил о «многочисленности храбрых и надежных старых людей, стремившихся против врага с ревностью и пылом юношей и клятвами в преданности королю» и т.д. (Примечание: Stanhope's Pitt, vol. IV, p.94). Несвоевременные реформы Сен-Винсента сказались наиболее вредно на том самом театре действий британского флота — Средиземном море, на который опиралась проектированная Бонапартом комбинация. Из несоответственно малого числа наличных кораблей самые сильные и обладавшие лучшими морскими качествами были, естественно, сосредоточены у берегов Канала и Бискайской бухты. «Я знаю, — сказал сэр Эдуард Пелью, говоря о своем личном опыте командования эскадрой из шести линейных кораблей под Ферролем, — я знаю и могу утверждать с уверенностью, что наш флот никогда не был лучше организован, что он никогда не был лучше снабжен всеми припасами и наши матросы никогда не продовольствовались и не одевались лучше, чем теперь» (Примечание: Parl. Debates, 1804, p. 892). И превосходное состояние кораблей было доказано не только упорством, с которым Пелью и его начальник Корнуэлс держались на своих станциях, но и фактом, что они получили мало повреждений во время свирепых зимних штормов. Но в то же самое время Нельсон горько жаловался, что его корабли плохи, вооружены постыдно и не снабжены самыми необходимыми припасами. Между тем Сен-Винсент писал ему: «Мы не можем послать вам больше ни кораблей, ни людей, но при ресурсах ума вашего вы обойдетесь и без тех и без других» (Примечание: Nels. Disp., vol. V, p. 283). — «Браво, мой лорд!», — сказал Нельсон иронически. «Но я не думаю,— писал он месяц спустя, — чтобы лорд Сен-Винсент держался в море с такими кораблями» (Примечание: Ibid., p. 306). И затем, перечислив семь из десяти, бывших под его командой, он говорит, что «это, конечно, еще из лучших в нашей эскадре; на них лучшие командиры, и они лучше других комплектованы; и, тем не менее, я желал бы видеть их в безопасности в Англии и предпочел бы, чтобы вместо них мне дали корабли с вдвое меньшим числом команды, потому что не с одним транспортным судном в неделю можно содержать их в исправности» (Примечание: Ibid., p. 174. Нижеследующие ссылки указывают также на состояние кораблей Нельсона: vol. V, pp. 179, 211, 306, 307, 319, 334; vol. VI, pp. 38, 84, 99, 100, 103, 134, 158). Такая слабость эскадры серьезно мешала близкому наблюдению за Тулоном при бурной погоде, какой отличается Лионский залив; между тем, по стратегическим условиям Средиземного моря ни на одной станции не было более важно, чем здесь, иметь возможность получить скорее известие об отплытии неприятеля и постоянно знать его местонахождение. При условии, что Гибралтарский пролив, прорыв через который допускал избрание нескольких различных путей, удален от Египта на полторы тысячи миль, и самый прозорливый адмирал мог бы быть введен в заблуждение относительно назначения французской эскадры, раз потеряв ее из виду. На этом затруднении неприятеля и построил Бонапарт свою комбинацию. Согласно первоначально намеченной цели, Тулонская эскадра должна была состоять из десяти линейных кораблей и в соответствующий момент выйти из порта с северо-западным ветром, взяв курс, который, на случай встречи с британскими разведчиками, указывал бы на ее намерение идти на восток. Для того, чтобы усилить убеждение неприятеля в вероятности этого курса, генералу Сен-Сиру было предписано воздвигнуть в Таранто батареи для защиты эскадры из десяти кораблей и приготовить полмиллиона порций; в то же время военный министр получил извещение, что предполагается чрезвычайная операция в этом направлении около 20 ноября (Примечание: Corr. de Nap., vol. VIII, p. 657). Одновременно с этим 20 линейных кораблей с двадцатью тысячами солдат должны были подготовиться к отплытию из Бреста по первому приказанию для высадки десанта в Ирландии. Это имело целью заставить Корнуэлса держаться ближе к Бресту и подальше от входов в Канал. Тулонская эскадра, скрывшись от британцев, должна была направиться в Гибралтарский пролив, соединиться близ Кадиса и Лиссабона с эскадрой из Рошфора, после чего численность ее достигла бы пятнадцати или шестнадцати линейных кораблей, и затем, пройдя между островами Уэшантом и Силли, прибыть в середине февраля к Булони, где Первый консул рассчитывал тогда быть готовым к переправе со своей статридцатитысячной армией. Для Тулонской эскадры, на которую опиралось все предприятие, Бонапарт избрал храбрейшего своего адмирала, Лятуша Тревиля (Latouche Treville), и назначил временем отплытия ее середину января 1804 года. Все французские власти заботливо держались в заблуждении, за исключением самого адмирала, морского министра и морского префекта в Тулоне — Гантома, который догадывался об истине (Примечание: Ibid., vol. IX, p. 168.). Данные последнему приказания, — якобы конфиденциальные, но намеренно не скрывавшиеся от портовых чиновников, чтобы обмануть их, — указывали на Мартинику, как на место назначения эскадры, и предписывали ему сказать генералу, командующему войсками, что эскадра идет в Морею, с остановкой в Таранто. В то же время были посланы штабные офицеры для извещения Сен-Сира, что подкрепления, которые должны увеличить численность вверенного ему отряда до тридцати тысяч человек, идут не только из Тулона, но и из других портов, и что войска во всей северной Италии начали уже стягиваться к берегу моря. Неудивительно, что Нельсон был введен в заблуждение таким тщательным планом обмана. До сих пор еще многие сомневаются в том, чтобы Бонапарт серьезно думал вторгнуться в Англию, а моряки того времени слишком живо понимали опасности предприятия, чтобы не подозревать в нем обмана. При всех условиях задачи Египет и Гибралтарский пролив были одинаково вероятными решениями ее; при этом Египет был не единственным возможным объектом операции к востоку от Тулона. Сицилия и Сардиния, Ионические острова и Морея были предметами желаний Бонапарта как станции, занятие которых способствовало бы обеспечению его господства на Средиземном море и приблизило бы его к Египту и Леванту — традиционным объектам притязаний Франции. Нельсон подозревал также существование секретного соглашения между Францией и Россией о разделе Турецкой империи (Примечание: Nels. Disp., vol. V, pp.115, 136); и это подозрение, оправдывавшееся прошлыми действиями Бонапарта, оправдалось и в будущем Тильзитскими соглашениями. Поэтому затруднения британского адмирала были просто следствиями неизбежной неизвестности, сопряженной с оборонительной ролью, принятой на себя поневоле в этой войне Великобританией. Он должен был позаботиться о мерах против широко расходящихся случайностей; и нам предстоит разобрать вопрос не о том, в какой степени он разгадал (Примечание: "В лучшем случае, это только догадка, — говорит он сам, — а свет приписывает мудрость тому, кто догадывается верно". (Nels. Disp., vol. VI, p. 193)) непроницаемые намерения Бонапарта, а о том, как приготовился он для встречи того или другого оборота дела. Позволим себе, однако, заметить мимоходом, что великая заслуга стратегии Сен- Винсента состояла в том, что он довел до минимума зло, явившееся результатом единственного ошибочного шага адмирала. Для успеха плана французов было необходимо, чтобы удалось не одно какое-либо усилие осуществить его, а совокупность всех отдельных усилий. Сила стратегии британцев заключалась не в герметическом закрытии какого-нибудь одного порта, но в надежном воспрепятствовании соединению в большую эскадру отдельных отрядов из всех портов. Для Бонапарта было существенно не только, чтобы его рассеянные эскадры прорвались, одна раньше, другая позже, из порта в море, но чтобы они сделали это в течение промежутка времени, так рассчитанного, и путями, так избранными, чтобы обеспечить быстрое сосредоточение сил в данном пункте. Для воспрепятствования этому британцы обратились к испытанной и разумной мере — к занятию внутренних позиций и внутренних путей. Выгоду этой меры Бонапарт понял и старался уничтожить ее принуждением противника к действиям на расходящихся операционных линиях, стараясь отвлечь силы его к Леванту на одном фланге, к Ирландии — на другом. Обе эти операции отдаляли врага от Булони. Но возвратимся к Нельсону. В течение первых шести месяцев своего командования он думал, что Тулонский флот имеет целью выйти из Средиземного моря (Примечание: См. Nels. Disp., vol. V, pp. 179, 185, 247, 309, 374); и в самом деле, вопреки хитростям Бонапарта и мнениям большей части своих друзей, Нельсон постоянно возвращался к этому убеждению до прорыва Вильнева. Он не мог, однако, на основании своих собственных догадок спорить с доносившимися ему фактами. 12 декабря 1803 года он пишет: «Кто скажет, куда намереваются они идти? По моему мнению, конечно, из Средиземного моря» (Примечание: Nels. Disp., vol. V, p. 309). Затем, 16 января 1804 года: «Трудно сказать, которая страна составляет назначение Тулонского флота — Египет или Ирландия. Я скорее склонен думать, что последняя» (Примечание: Ibid., p. 374). Неделю спустя, 23 января, обманы Бонапарта начинают иметь успех: «Только что полученное мною известие заставляет меня думать, что французский флот готовится выйти в море на восток, к Неаполю и Сицилии» (Примечание: Ibid., p. 388). 10 февраля: «Тридцать тысяч французов готовы сесть на суда в Марселе и Ницце, и я должен думать, что феррольские корабли двинутся в Средиземное море. Цель Бонапарта — Египет» (Примечание: Ibid., pp. 405, 411). При всех этих сомнениях Нельсон ясно видел, что для встречи того или другого решения противника он никогда не должен терять из виду Тулонского флота. «Мои взоры постоянно устремлены на Тулон», — (Примечание: Nels. Disp , vol. V, p. 498) говорит он, — «я не буду терять из виду Тулонского флота» (Примечание: Ibid., p. 411). «В высшей степени важно, — пишет он своим сторожевым фрегатам, — чтобы эскадра неприятеля в Тулоне сторожилась чрезвычайно бдительно и чтобы меня известили об ее отплытии и избранном ею пути со всевозможной быстротой» (Примечание: Ibid, p. 300). Но здесь несостоятельность флота Сен-Винсента сказалась серьезно; и ей, а не Нельсону, должны быть приписаны ошибки последней кампании. «Мой дряхлый флот! — пишет он. — Если я должен наблюдать за французами, то мне надо быть в море, а в море теперь должна быть плохая погода; а если корабли не годны выносить такую погоду, то они бесполезны» (Примечание: Ibid., p. 306). «Я не знаю иного способа сторожить неприятеля, как только быть в море, — говорит он самому Сен-Винсенту, — и поэтому хорошие корабли необходимы». При таких условиях, при «ужасной погоде», зимой, когда в течение шести недель не насчитывается и четырех хороших дней, да и летом каждую неделю дуют сильные штормы (Примечание: Ibid., pp. 253, 254), было невозможно держать его расшатанные корабли так близко к Тулону, как Корнуэлс держался со своими у Бреста. «Я принял за правило не сражаться с северо-западными ветрами, — сказал Нельсон, — выйдя на простор или закрепив все паруса, мы избегаем опасности только благодаря постоянной бдительности командиров»; и он не без основания заявлял притязания на признание за ним таких же заслуг, как и за Корнуэлсом, за то, что — с таким флотом, которому не высылалось ничего, — держался в море десять месяцев сряду, причем «ни на одном судне повреждения не исправлялись иначе, как в море» (Примечание: Ibid., p. 438). Как ни желательно было бы, чтобы сами линейные корабли держались близ Тулона, все-таки было бы возможно при узости Средиземного моря обойтись без этого занятием центральной позиции и установлением наблюдения за неприятелем при посредстве многочисленных фрегатов; но этому мешал недостаток последних при эскадре. Между Маддаленскими островами у северной оконечности Сардинии была превосходная центральная якорная стоянка, хорошо защищенная, с восточным и западным выходами, через которые можно легко выйти в море при всяких ветрах. Здесь эскадра могла стоять в безопасности наготове принять бой недалеко от линий любого из путей, какой мог избрать неприятель, и в уверенности, что сторожевые суда знают, где найти ее. Поэтому туда как к пункту, откуда легко было поспешить напересечку курса французов (Примечание: Ibid., p.388), направился Нельсон в январе 1804 года, когда получил известие, что неприятель готовится к отплытию. Но он писал при этом: «Я терплю большую нужду во фрегатах и мелких судах в этот критический момент. Мне нужно их в десять раз более того числа, каким располагаю, чтобы не упустить французов» (Примечание: Nels.Disp, vol. V, p. 395). В этих словах выражена забота, постоянно мучившая его в течение тех тревожных двух лет (Примечание: Ibid., pp. 145, 162, 413; vol. VI, pp. 84, 328, 329); результат недавнего опыта годовых маневров европейских флотов показал, что подобная забота может представиться флотоводствам и ныне. При таких обстоятельствах все зависит от позиции, занятой главным отрядом, и от числа разведочных судов, какое он может выделить из своего состава. Таким судам надлежит держаться по два вместе для того, чтобы, когда одно направится к своему отряду с добытыми вестями, другое сохраняло связь с противником до встречи с каким-либо из остальных разведчиков, рассеянных по различным радиусам действий. Положение Нельсона в Средиземном море, характер его забот и состояние его кораблей мы описали здесь с некоторыми подробностями потому, что на средиземноморских флотах противников сосредоточивается главный стратегический интерес проектированного Бонапартом вторжения в Англию и кампании, завершившейся в Трафальгаре. Лорд Сен-Винсент оставил свою должность вместе с министерством Аддингтона в мае 1804 года, и при энергичном правлении его преемника, который «бросил на ветер» его административную систему, состояние флота Нельсона до некоторой степени улучшилось; но перемена эта пришла уже слишком поздно для того, чтобы улучшить его в должной мере. Между тем случились различные события, стечение которых способствовало отсрочке исполнения проекта Бонапарта и продолжению, таким образом, тяжелой службы британского адмирала. Снаряжение самой Булонской флотилии не шло так успешно, как ожидали; но расход на него рабочих и материалов из французских портов был еще большей причиною задержки, так как замедлял снаряжение кораблей, предназначенных для прикрытия переправы. В декабре были готовы только семь линейных судов в Тулоне (Примечание: Corr.de Nap., vol., IX, p. 226). Весной 1804 года внимание Первого консула было поглощено заговором роялистов, который вызвал арест Пишегрю и Мора, захват герцога Энгиенского на германской территории и казнь его в Венсенском замке в марте месяце. Отношение к этому последнему событию России и Пруссии повело к дипломатическим осложнениям, еще более озаботившим Бонапарта; и попытка вторжения в Великобританию рядом задержек была отсрочена, таким образом, до лета 1804 года. 25 мая Наполеон, который принял титул императора 18-го числа того же месяца, пишет Лятушу (Примечание: Ibid., p.475), что на берегу океана все приготовлено, что проект только отсрочен, но не оставлен, и спрашивает, будет ли он готов к июлю. 2 июля Наполеон пишет Лятушу опять (Примечание: Ibid., 513), предполагая, что отплытие последнего из Тулона состоится около 1 августа, чтобы он захватил в Кадисе один французский линейный корабль, который укрылся там, затем шел в Рошфор и, наконец, следовал в Булонь, согласно первоначальному плану, через Канал или — в случае необходимости — обойдя Британские острова с севера. При всех переходах от порта до порта он должен был держаться подальше в море, чтобы неприятель не заметил его. «Пусть только, — прибавляет Наполеон, — мы сделаемся господами Канала на шесть часов, и тогда мы сделаемся господами всего света». 2 августа, однако, он откладывает попытку вторжения еще на несколько недель, потому что некоторые отряды флотилии еще не были на месте, а 20-го числа того же месяца Лятуш Тревиль умер. Эта потеря была серьезна, так как между французскими адмиралами той эпохи никто, кроме Брюи, не обнаружил таких качеств, которые свидетельствовали бы о способности к выполнению столь важной задачи. Но Брюи как совершенно уже освоившегося с флотилией, нельзя было без вреда для дела заменить другим; к тому же и здоровье его было так плохо, что и он умер в следующем марте месяце. Из двух других, которые, быть может, могли бы оказаться на высоте столь серьезной задачи, а именно Розили и Вильнева, Наполеон после некоторого колебания и с большим недоверием избрал последнего. «Все морские экспедиции, предпринятые с тех пор, как я стою во главе правительства, — сказал он, — всегда были неудачны, потому что адмиралы смотрят на дело неправильно и научились, — я не знаю где, — тому, что воевать можно без риска» (Примечание: Corr.de Nap., vol. IX, Sept. 12 1804). С этой простой и неоспоримой точки зрения нельзя было сделать более неудачного выбора, чем Вильнев. Будучи образованным, храбрым и искусным офицером, он в то же время видел недостатки французского флота с ясностью, которая абсолютно отняла у него способность рисковать. Поэтому он был не в состоянии отдаться порученному ему делу как такому, в котором жертвы могли повести к большому успеху, хотя и был готов на полное самопожертвование. Сомневаясь в решимости Вильнева, Наполеон теперь изменил детали комбинации, дав Тулонскому флоту второстепенную роль — диверсии, вместо того чтобы оставить его при великом назначении прикрывать флотилию в главном центре стратегических действий. Брестский флот, пока Лятуш Тревиль был жив, предназначался для пассивной службы — удерживать Корнуэлса у французского берега только для демонстрации. Теперь же ему дана была главная роль. Адмирал его, Гантом, в 1801 году навлек на себя нарекания за то, что не доставил помощи в Египет; но Наполеон все-таки чувствовал к нему пристрастие в силу личной с ним дружбы и, кроме того, знал его как способного офицера. Поэтому в новом плане Ирландская экспедиция играла главную роль, вместо прежней демонстративной. Для нее было предназначено восемнадцать тысяч солдат под начальством маршала Ожеро. Приняв их на суда, Гантом должен был отплыть с флотом из двадцати линейных кораблей, выйти далеко в Атлантический океан, чтобы сбить с толку неприятеля, и затем направиться к северной части Ирландии, как будто бы идя из Нью-Фаундленда. По высадке солдат, на что ему назначалось только тридцать шесть часов, флот должен был отплыть в Дуврский пролив или Английским каналом, или обойдя Шотландию с севера, смотря по тому, как позволит ветер. По приближении к месту назначения представлялась возможность двух альтернатив, выбор между которыми опять обусловливался ветром. Или великая Булонская армия должна была сейчас же переправиться в Англию, или двадцатипятитысячный корпус войск, собравшихся под начальством генерала Мармона в Голландии, должен был отплыть в Ирландию под конвоем Гантома. «Высадив только восемнадцать тысяч человек в Ирландии, — писал Наполеон, — мы подвергнемся большому риску; но если численность отряда будет доведена до сорока тысяч или, хотя и по-прежнему, останется восемнадцать тысяч, но при этом сам я буду в Англии, то успех войны обеспечен за нами» (Примечание: Corr. de Nap., vol. IX, p. 700, Sept. 29 1804). Тулонская и Рошфорская эскадры должны были способствовать этим операциям сильной диверсией. Они должны были отплыть отдельно в Вест-Индию, первая — в числе двенадцати, а вторая — пяти линейных кораблей. По достижении Атлантики два из тулонских кораблей должны были направиться к острову св.Елены, покорить его и затем крейсировать близ него в течение трех месяцев, стараясь действовать против британских торговых судов. Остальной отряд с четырьмя тысячами солдат должен был попытаться отнять Голландскую Гвиану и доставить подкрепление на Сан-Доминго (Примечание: Часть острова, находившаяся прежде во владении испанцев, тогда все еще была в руках французов). Рошфорская дивизия, которой недавно командовал Вильнев, а теперь Миссиесси, должна была захватить острова Санта-Лючиа и Доминику, доставить подкрепление на Мартинику и Гваделупу и затем присоединиться к Вильневу. Вся соединенная сила, которая составилась бы таким образом, должна была возвратиться в Европу, пройти к Ферролю, освободить блокированные там 5 кораблей и, наконец, стать на якорь в Рошфоре. «Атакованные, таким образом, одновременно в Азии, Африке и Америке, — писал Наполеон, — англичане, давно уже привыкшие не страдать от войны, будут после нанесения их торговле этих последовательных ударов приведены к сознанию очевидной своей слабости. Я думаю, что отплытие этих двадцати линейных кораблей обяжет их отрядить в погоню свыше тридцати своих» (Примечание: Corr. de Nap., Sept. 27 и 29 1804). Вильнев должен был отплыть около 12 декабря, а Миссиесси — до 1 ноября. Ирландская экспедиция должна была выждать отплытия других отрядов, но надеялись, что она, во всяком случае, выйдет до 23 ноября. Эта вторая комбинация была более обширна, более сложна и поэтому значительно более трудна, чем первая. Она интересна главным образом как указание на то, что император перешел от сравнительно простого плана, начертанного для Лятуш Тревиля, к грандиозному замыслу, который окончился в Трафальгаре и потребовал себе в жертву Вильнева. Ход событий более могущественный, чем желание правителей, вмешался теперь в дело для того, чтобы опять изменить цель Наполеона и снова дать Тулонскому флоту центральную роль в великой драме. В декабре 1804 года состоялся формальный разрыв между Великобританией и Испанией. Испания с 1796 года была в оборонительном и наступательном союзе с Францией. По Сан-Ильдефонскому договору, подписанному тогда, она обязалась доставить по первому требованию французского правительства пятнадцать линейных кораблей для усиления французского флота, а также определенный отряд солдат. Голландия также вошла в подобный договор навсегда против Великобритании. Поэтому по открытии враждебных действий Бонапарт имел уже у себя на каждом фланге морскую державу, формально обязанную помогать ему, каково бы ни было ее желание в тот момент. В Голландии — в стране небольшой — благодаря плоской поверхности ее территории легко было обеспечить господство при посредстве армии. Это государство было богато, правительство его отличалось твердостью, а население — энергией, и его положение вполне соответствовало плану действий Наполеона против Великобритании. Ему поэтому было удобно, что Батавская республика приняла участие в войне. Испания, напротив, по обширности своей территории и пересеченной поверхности трудно поддавалась контролю через посредство вооруженной силы, как Наполеон впоследствии узнал это «собственными своими боками». Она была удалена от центра его влияния и от театра предполагавшихся операций, и при этом нельзя было ожидать действительной военной поддержки ни от ее правительства, слабого почти до разложения, ни от населения, недружелюбно и ревниво относившегося к иностранцам. Одно только еще осталось у Испании от ее прежнего величия, это — серебро, притекавшее в ее казну из колоний. Бонапарт поэтому решался допустить нейтралитет Испании и отказаться от условленной помощи «натурой», заменив ее соответственной денежной суммой. Он определил последнюю в шесть миллионов франков в месяц, или около четырнадцати миллионов долларов ежегодно. Испания протестовала горячо против этой суммы, но Первый консул был неумолим. Он потребовал также, чтобы Испания прекратила всякий рекрутский набор, отозвала все силы из пограничных с Францией провинций, выдвинутые ею туда с сентября 1801 года, и реорганизовала свой флот. Далее он потребовал, чтобы пять линейных французских кораблей, стоявших тогда в Ферроле, где они укрылись от британского флота в июле 1803 года по возвращении из Гаити, были исправлены Испанией и снаряжены к выходу в море. «Испания, — сказал Бонапарт, — имеет три альтернативы: 1) объявить войну Англии; 2) уплатить назначенную Францией субсидию; 3) дождаться, что Франция объявит ей войну» (Примечание: О действиях Бонапарта по отношению к Испании см. два письма его к Талейрану от 14 и 16 августа 1803 г.; Corr. de Nap., vol. VIII, pp.580-585). Когда война началась, британский посланник в Мадриде получил приказание спросить Испанию, намеревается ли она снабдить Францию кораблями, обещанными по договору. В случае утвердительного ответа он должен был воздержаться от выражения какого-либо мнения, сказав только, что всякое отступление от этого договора в пользу Франции будет считаться Англией за объявление войны. Позднее, когда сделалось известным, что Испания подписала конвенцию (Примечание: Подписана 19 октября 1803 г. (Combate Naval de Trafalgar, by D'Jose de Couto, p. 79)), обязывавшую ее на уплату субсидии Франции, британское правительство решило, что этим ему дан основательный повод к войне, когда бы оно ни пожелало объявить ее, хотя на время и могло воздержаться от этого. «Вы отчетливо объясните, — говорилось в инструкциях посланнику от 24 ноября 1803 года, — что его величество может воздержаться от непосредственных враждебных действий вследствие такой меры только при условии, что последняя допущена лишь временно... и что его величество считает себя вправе смотреть на настойчивое продолжение этой системы доставления помощи Франции и впредь как на основательную причину войны, если обстоятельства того потребуют» (Примечание: Parl. Debates, 1805, vol. III, p. 70). «Я непременно обязан заявить, — писал британский посланник в своем донесении, — что такие уплаты составляют военную субсидию, помощь самую действенную и наиболее приспособленную к нуждам и положению неприятеля, наиболее вредную для интересов подданных его британского величества и наиболее опасную для его владений, наконец, более чем равносильную наступательным действием какого бы то ни было рода» (Примечание: Ibid., p. 72). Неоднократные запросы посланника, требовавшего от испанского правительства официального сообщения о сделке, указания суммы субсидии, срока ее и других условий соглашения, оставались без ответа (Примечание: Ibid., p. 372). Французский посланник решительно воспротивился сообщению Великобритании таких сведений (Примечание: Ibid. p. 81). Поэтому сперва было сделано предостережение (Примечание: 24 января 1804 г. Parl. Debates, 1805, vol. III, p. 85), что Великобритания ставит существенным условием воздержания своего от военных действий прекращение всяких работ по дальнейшему вооружению флота в испанских портах. Это было повторено в самых определенных и официальных выражениях, и притом как ультиматум, несколько дней спустя, 18 февраля 1804 года. «Мне приказано объявить вам, что продолжение воздержания со стороны Англии абсолютно зависит от прекращения всяких морских вооружений; и мне строжайше запрещено продолжать здесь свое пребывание, если бы, к несчастью, это условие было отвергнуто» (Примечание: Ibid., p. 89). Британское правительство ссылалось — бесспорно, основательно — на то, что так как Испания находится под столь очевидным влиянием Бонапарта, то вооружения в ее портах требуют от Великобритании такого же зоркого наблюдения за ними и так же обременительны для нее, как это было бы в случае действительного объявления войны (Примечание: Ibid). Другим поводом к жалобе со стороны Англии было то, что призы, захваченные французскими приватирами, присуждались последним путем установленного законом процесса и продавались в испанских портах (Примечание: 24 января 1804 г. Par]. Debates, 1805, vol. III, pp. 85, 89). То же самое, без сомнения, было дозволено и Великобритании. Но при строгой блокаде французских портов Франция извлекала из такого отношения Испании к «призовым делам» большую выгоду, тогда как на ее противника оно накладывало только добавочное бремя, потому что вызывало необходимость «обшаривать» все побережье Испании так, как будто бы уже война объявлена, для того чтобы перехватывать направлявшиеся во Францию призы. Раз присужденные призовые грузы находили путь во французские порты на испанских судах прибрежного плавания. Независимо от трудности отожествления имущества малые размеры этих нейтральных транспортов делали захват их нецелесообразным, так как расходы по присуждению обыкновенно превышали стоимость приза (Примечание: Описание выгод для французских приватиров пользования испанскими портами изложено с интересными подробностями в Naval Chronicle, vol. XIII, p. 76. В марте 1804 года Испания запретила продажу призов в своих портах). Испанское правительство настаивало на том, что присуждение призов и продажа призовых товаров в портах Испании были просто актами узаконенной торговли, чуждыми всякой неприязненности по отношению к Великобритании (Примечание: Parl. Debates, 1805, vol. III, p. 86). Американцы, которые помнят крейсерства «Алабамы» (Alabama) и его товарищей, склонны думать, что, как бы ни было корректно такое толкование с технической стороны, нейтралитет, благоприятный для крейсеров неприятеля, составляет законный повод к войне, раз политика рекомендует последнюю. Отношения между двумя державами продолжали быть чрезвычайно натянутыми в течение большей части 1804 года. Бонапарт настаивал на том, что испанские адмиралтейства в Ферроле и Кадисе должны исправлять французские суда, — что было действительно одним из условий конвенции, заключенной тайно от Великобритании 19 октября 1803 года, — и обязаны позволить морякам переправляться сухим путем от одного порта Испании до другого и из Франции через Испанию для комплектации судовых команд. Он согласился, правда, на то, чтобы последние переправлялись небольшими партиями от тридцати до сорока человек, но бдительность британских чиновников не могла быть этим обманута. Отношения между Францией и Испанией в то время были довольно метко охарактеризованы в письме Наполеона к королю, возвещавшем о принятии первым императорского достоинства. Наполеон назвал его там «союзником и конфедератом». В июне 1804 года адъютант императора посетил Ферроль для освидетельствования состояния кораблей и затем Мадрид, где должен был потребовать их комплектации (Примечание: Corr. de Nap., vol. IX, p. 482. б Pad. Debates, 1805, vol. III, p. 93). Британский посланник не мог добиться никакого объяснения этой миссии, которая естественно привлекла его внимание (Примечание: Parl.Debats, 1805, vol.III, p.93). Испания, в действительности, не пользовалась более свободой деятельности. 3 июля Наполеон приказал своему морскому министру послать в Ферроль людей, все еще необходимых для комплектации стоящих там кораблей, и 19-го числа этого месяца (Примечание: Parl.Debates, 1805, vol.III, p.93) британский адмирал Кокрен, блокировавший тогда порт, поставил на вид губернатору Галисии, что такой образ действий испанского правительства имеет характер, враждебный по отношению к Великобритании. 3 сентября, и затем опять 11-го, Кокрен писал своему правительству, что испанские суда готовятся к выходу в море, что три корабля первого ранга ожидаются из Кадиса и что не остается никакого сомнения в том, что французские, испанские и голландские корабли, стоящие в порту, предназначены к совместным действиям. Вследствие этого он нашел необходимым сосредоточить свои силы (Примечание: Ibid., pp.95, 122). Непосредственно по получении этого известия британское министерство известило испанское правительство, что им посланы приказания своему адмиралу, крейсирующему близ Ферроля, не пускать туда и не выпускать оттуда ни одного испанского военного судна. Посланнику в Мадриде было приказано потребовать, чтобы вооружения были прекращены и приведены к тому же состоянию, в каком были перед войной. Он должен был также потребовать полного объяснения отношений, существовавших между Францией и Испанией. В случае неполучения удовлетворительных ответов ему было приказано оставить Мадрид. В то же самое время министерство сделало другой, более спорный шаг. Оно послало приказания Корнуэлсу, Кокрену, Нельсону и командирам судов, крейсировавших близ Кадиса, задерживать и препровождать в Англию все испанские суда, нагруженные серебром из колоний; предполагалось задержать эти суда в качестве залога до тех пор, пока не будут окончательно улажены отношения между Великобританией и Испанией. Вследствие этого 5 октября четыре британских фрегата остановили близ Кадиса четыре испанских судна того же класса, но менее сильно вооруженные. Неравенство в силе было, однако, недостаточно для того, чтобы послужить для испанского коммодора оправданием к сдаче без боя, который и состоялся, во время чего один из испанских фрегатов взлетел на воздух. Другие три сдались и были отведены в Англию. Довольно интересно, что вести об этом деле не успели еще достигнуть Мадрида, когда британский представитель 10 ноября оставил город. Окончательные переговоры между ним и испанским правительством совершались при полном неведении об этом решительном событии; но так как он не мог добиться никакого объяснения соглашений между Францией и Испанией, то настоял на возвращении ему паспортов. 12 декабря 1804 года Испания объявила войну. Что Великобритания имела основательный повод к войне, — это едва ли можно отрицать. Теперь она в первый раз столкнулась с притязанием Наполеона на то, что не только интересы, но и священный долг всех морских государств обязывают их оказывать содействие его попытке «раздавить» ее (Примечание: Thiers, Cons. et Emp., livre XVII, pp. 383, 384). Этим принципом император оправдывал свою политику втянуть всех во враждебные действия и позднее провозгласил правило: «нет нейтральных сторон». Субсидия, уплачиваемая Испанией, по оценке в масштабе расходов Великобритании, окупала для Франции годовое содержание пятнадцати линейных кораблей и двухсоттысячной армии (Примечание: Pitt's, Speech of February 11 1805); но против дальнейшего расширения Наполеоном своего принципа внезапным призванием к военным действиям испанского флота Великобритания могла иметь только одно обеспечение — настояние на оставлении этого флота невооруженным. Испанское правительство после обещания не вооружаться внезапно и без объяснения начало снаряжать суда в Ферроле — поступок, который в сопоставлении с прибытием сюда французских матросов через Испанию возбудил основательную тревогу британцев и оправдал приказание не впускать испанские суда в порт и не выпускать из порта стоящие там. Захват судов с испанской казной оправдать труднее, хотя злые толки о нем были несколько преувеличены вследствие трагического взрыва испанского фрегата. Лучшим извинением этого захвата был прежний опыт Великобритании в том, что при упадке торговли Испании и ее бедности колониальные сокровища ее были решающим фактором в переговорах. Пока эти сокровища были в море, Испания была уступчива; как только они достигали порта, так она делалась упорной. Великобритания намеревалась задержать их только в качестве залога с тем, чтобы возвратить их в случае мирного исхода, — совершенно так, как это было со шведскими купеческими судами, на которые было наложено эмбарго в 1801 году и которые затем были освобождены, когда Вооруженный Нейтралитет распался. Испанский морской историк, хотя и осуждающий другие поступки Великобритании, говорит: «Одно только задержание нашего американского отряда со звонкой монетой на судах его, которая могла пойти на военные приготовления французов, может рассматриваться как мера целесообразная, так как Англия надеялась путем ее настоять на своих требованиях, и не очень нелегальная ввиду слабого удовлетворения, данного Англии нашим правительством»; и далее: «Взвесив беспристрастно все обстоятельства,... мы увидим, что все обвинения Англии в захвате фрегатов могут свестись к упреку их в недостатке предусмотрительности по отношению к тому, какие силы следовало отрядить для этой цели» (Примечание: D'Jose Couto, Combate Naval de Trafalgar (Madrid, 1851), pp 83, 89). Нельсон, который, конечно, не был против сильных мер, приказал командирам своих судов ослушаться инструкций, приписав их сначала личному почину Корнуэлса, «так как, — писал он последнему, — для меня ясно, что Испания не имеет желания воевать с Англией» (Примечание: Nels. Dlsp, vol. VI, p. 240. Это письмо не было послано, так как Нельсон получил скоро приказания от Адмиралтейства). |