| ИБН-СИНА (980—1037 гг.) Абу-Али Ибн-Сина (Авиценна) родился в местечке Афшане, близ Бухары. Великий философ провел жизнь, полную тревог и скитаний. Одно время Ибн-Сина находился при дворе правителя Хорезма. Позже, гонимый нашествием султана Махмуда Газневидского, он перебрался в Джуржан, где им была начата работа над знаменитым «Каноном врачебной науки». Ибн-Сина — автор трех энциклопедических трудов: «Книги исцеления», «Книги спасения» и «Книги знания». Умер он в Хамадане. В своих многочисленных трактатах и книгах (число их, по мнению специалистов, достигает 276) Ибн-Сина затрагивал все отрасли знаний его времени: физику, метафизику, психологию, логику, этику, политику, астрономию, математику, медицину и т. д. Специальному рассмотрению музыкальной теории посвящены пять его сочинений: раздел «Свод науки о музыке» в «Книге исцеления», раздел «Сокращенное изложение науки о музыке» в «Книге спасения», часть раздела «Математика» в «Книге знания», не дошедший до нас трактат «Введение в музыкальное искусство» и известная лишь по упоминанию автора в «Книге исцеления» работа под названием «Книга об атрибутах». В настоящем издании публикуется перевод фрагмента из «Свода науки о музыке», входящего в раздел «Математика» «Книги исцеления». «Трактат о Хайе, сыне Якзана» был опубликован в книге: «Ибн-Сина (Авиценна). Избранное. М.: «Книга, 1980; «Книга исцеления» - в книге: «Музыкальная эстетика стран Востока». М.: Изд-во «Музыка», 1967; «Жизнеописание» - в книге: Сагадеев А.В. «Ибн-Сина (Авиценна)», 2-е изд. М.: «Мысль», 1985. ЖИЗНЕОПИСАНИЕ Отец мой был родом из Балха [1]. Во времена эмира Нуха ибн-Мансура [2] он переехал оттуда в Бухару и, поступив на государственную службу, принял на себя тогда же ведение дел в селении Хурмайсан близ Бухары, которое принадлежало в том округе к числу главнейших. Неподалеку от него расположено селение Афшана, где отец взял в жены мою матушку и, поселившись там, остался жить. Там и родился я, а потом — мой брат. Позже мы переселились в Бухару. Здесь ко мне были приглашены учитель Корана и учитель (адаба)[3] словесности; когда мне исполнилось десять лет, Коран и многое из словесности я усвоил уже настолько, что вызывал удивление. Отец был среди тех, кто внял призыву египтян присоединиться к их учению, и стал считаться исмаилитом [4]. Он — а с ним и мой брат — слушал их рассуждения о душе и разуме, как об этом говорят и как это они сами понимают. Иногда, бывало, они обсуждают эти вопросы между собой, а я прислушиваюсь к ним, понимаю, о чем говорят, но душой не принимаю, и они начинают меня убеждать. Заводили они также разговоры о философии, геометрии и индийском счете. Потом отец стал меня посылать к одному торговцу-зеленщику, знавшему индийский счет, и я учился у него. Затем в Бухару приехал Абу-Абдаллах ан-Натили. Поскольку он утверждал, что разбирается в философии, отец поселил его у нас в доме, и он принялся за мое обучение. Еще до его приезда я занимался фикхом, посещая Исмаила аз-Захида, и стоило мне освоиться с принятыми у факихов способами составления вопросов и возражений, как из меня вышел самый бойкий полемист. Вскоре под руководством ан- Натили я приступил к изучению «Эйсагоге» [5]. Когда он рассказал мне об определении рода — мол, это то, что сказывается при ответе на вопрос «что это?» о некотором множестве вещей, различающихся по виду, — я изумил его, разобрав это определение так, как ему никогда не приходилось слышать. Он поражался: какой бы вопрос им ни поднимался, у меня складывалось о нем представление более ясное, чем у него самого. И он наказал отцу: я должен заняться не чем другим, как только наукой. В итоге мне удалось с ним усвоить лишь те начала логики, что лежат на самой поверхности; о тонкостях же ее у него не было ни малейшего понятия. Позднее я начал изучать книги самостоятельно, читал комментарии и в конце концов овладел логикой в совершенстве. Что касается книги Евклида [6], то с ан-Натили я прошел пять-шесть теорем из ее первой части, а все остальное решал уже сам. После этого я перешел к «Альмагесту» [7]. Когда покончил с его вводными разделами и дошел до геометрических теорем, ан-Натили сказал мне: «Разбери их сам, да реши — потом покажешь мне, и я объясню тебе, где верно и где неверно». Муж сей не вздумал и притронуться к книге, так что разбираться в ней мне пришлось самому. А сколько теорем он понял только тогда, когда изложил их и растолковал ему я. Затем ан-Натили распрощался со мной и уехал в Гургандж. Я приступил к самостоятельному изучению книг — текстов и комментариев — по физике и метафизике, и передо мной стали постепенно раскрываться врата науки. Вскоре во мне пробудилась склонность к медицине, и я взялся за изучение посвященных ей сочинений. Врачебная наука отнюдь не относится к разряду трудных, а потому я преуспел в ней за самый короткий срок настолько, что учиться у меня медицине начали почтенные врачи. Пока я пользовал больных, мне открылись такие дающиеся опытом способы лечения, которые нигде не были описаны. Наряду с этим я занимался фикхом и участвовал в связанных с ним диспутах. И было мне в ту пору от роду шестнадцать лет. Вслед за тем я на полтора года целиком погрузился в науку и учебу, возобновив занятия по логике и всем отраслям философии. За это время не выпало и ночи, чтоб я выспался, и не было случая, чтоб я в течение дня занимался чем-нибудь другим. Я клал перед собой стопкой листы бумаги и, разбирая доказательства, каждый раз записывал, какие у оных силлогистические посылки, каков их порядок, какие выводы из них могут следовать, и при этом старался не упустить из виду условий, коим должны отвечать посылки, и так до тех пор, пока наконец вопрос не становился мне ясен. Если с тем или иным вопросом у меня не ладилось и мне не давался в нем средний термин силлогизма, я отправлялся в соборную мечеть и молился, взывая о помощи к Создателю вселенной, пока мне не отмыкалось то, что было замкнутым, и не облегчалось то, что было многотрудным. Возвратившись домой, я ставил перед собой светильник и вновь принимался читать и делать записи. Всякий раз, как одолевала дрема или чувствовалась усталость, я обращался к кубку с вином — пил, чтоб ко мне вернулись силы, — и затем возобновлял занятия, а всякий раз, как мною овладевал сон, те же самые вопросы являлись в сновидении, и немало их мне прояснилось во сне. И так продолжалось до той поры, пока я окончательно не окреп во всех науках и стал разбираться в них в меру человеческих возможностей. Все, что было познано мною тогда, таково, будто я познал это только теперь, — по сей день к тому не прибавилось ровно ничего. Со временем, овладев логикой, физикой и математикой, я добрался до божественной науки [8]. Прочитал книгу «Метафизика» [9], а что в ней — не понял. Замысел автора сей книги оказался для меня столь неясен, что она была вот уже сорок раз [10] как перечитана и запомнилась мне наизусть, а я все равно не мог уразуметь ни самой ее, ни ее назначения. Отчаявшись, я сказал себе: вот книга, к постижению которой нет никакого пути. Но однажды захожу я как-то после полудня в книжный ряд, и является взору моему торговый посредник, а в руках у него книжка, кою он громко призывает у него купить. Показывает книжку и мне, но я отказываюсь от нее — отказываюсь с досадой человека, разуверившегося в пользе той науки. А он мне говорит: «Покупай же — владелец книги в деньгах нуждается, и цена ее невелика — уступлю за три дирхема». Покупаю, и оказывается, что это сочинение Абу-Насра ал-Фараби о целях книги «Метафизика». Вернувшись домой, я тотчас принялся за чтение, и предо мною разом раскрылись цели этой книги — ведь она еще прежде мне запомнилась наизусть, Возрадовавшись, назавтра я щедро одарил бедных во благодарение всевышнего Аллаха Однажды Нуха ибн-Мансура, тогдашнего правителя Бухары, постигла болезнь, озадачившая врачей. Поскольку я в ту пору был известен среди них как человек много знающий и начитанный, они завели при эмире разговор обо мне и предложили вызвать меня. Я явился, вместе с ними принял участие в его лечении и служением ему удостоился отличия. Как-то раз попросил я у него разрешения войти в библиотеку, почитать хранившиеся там книги и ознакомиться с их содержанием. Разрешение мне было дано. И вот впускают меня в здание со множеством комнат, в каждой из которых — лари со сложенными в стопки книгами: в одной комнате — книги по арабскому языку и поэзии, в другой — по правоведению, и так в каждой — книги по одной из наук. Ознакомившись с перечнем сочинений древних ученых, я прошу то, что мне нужно, и вижу такие произведения, о коих многие не слышали даже по названиям и которые не приходилось и мне видеть ни прежде, ни потом. Прочитав эти книги, я усвоил то, что в них было полезного, и узнал, каких степеней достиг тот или иной ученый в своей науке. К тому времени, когда мне минуло восемнадцать лет, со всеми этими науками у меня было уже покончено. В отношении знания я обнаруживал тогда больше твердость памяти, а теперь оно у меня более зрелое, в остальном это то же самое знание — с тех пор у меня ничего нового не обновилось [11]. Жил со мною по соседству некто по имени Абу-ль-Хасан Просодист, который попросил меня составить сводное сочинение об этих науках, и я написал ему «Совокупность», назвав сию книгу его именем и включив в нее все науки, кроме математики. А был мне тогда двадцать один год. Жил со мною по соседству и некто Абу-Бакр ал-Бараки, по месту рождения — хорезмиец, по складу ума — законник, славный знаток правоведения, толкования Корана и аскетизма, человек, питавший к оным наукам необычайную склонность. Этот человек попросил меня составить комментарии к книгам, и написал я ему книгу «Итог и суть», в двадцати примерно томах. Для него же мною была составлена книга по этике под названием «Благочестие и грех». Обе эти книги имеются только у него, так как для снятия копии ни ту ни другую он никому не одалживал. Некоторое время спустя скончался мой отец, и мною стали распоряжаться обстоятельства. Я взялся за кой-какие дела по государственной службе, но необходимость вынудила меня покинуть Бухару [12] и перебраться в Гургандж, где визирем был любитель этих наук Абу-ль-Хасан ас-Сухайли. Меня представили тамошнему эмиру Али Ибн-Мамуну — а был я тогда в одежде правоведа, с повязкой, охватывающей подбородок, — и назначили мне месячное жалованье, вполне соответствующее таким, как я. Затем необходимость вынудила меня перебраться в Нису, оттуда — в Бавард, оттуда — в Тус, оттуда — в Саманкан, оттуда — в Джаджарм, что на границе Хорасана, а оттуда — в Джурджан. Моей целью было — попасть к эмиру Кабусу. Но случилось так, что эмира схватили и заточили в какую-то крепость, где он и умер [13]. Тогда я отправился в Дихистан, перенес там тяжелую болезнь и оттуда вернулся в Джурджан. Здесь ко мне присоединился Абу-Убайд ал-Джузджани. По поводу своих злоключений я сочинил касыду, в которой был такой бейт: Мне город мал любой, с тех пор как стал велик, Я вздорожал ценой — исчез мой покупщик [14]. Шейх Абу-Убайд сказал: «Вот дословно то, о чем поведал мне Учитель, а отсюда речь пойдет о том, что с ним было уже на моих глазах. Успех же от Аллаха. Жил в Джурджане человек, охотник до этих наук, по имени Абу-Мухаммад аш-Ширази. По соседству с собой он купил для Учителя дом и поселил его там. Я же навещал его каждодневно, изучал «Альмагест» и просил его диктовать о логике. Так он продиктовал мне «Среднее изложение логики», а для Абу-Мухаммада аш-Ширази составил книгу «Начало и возврат» и книгу «Общие наблюдения». Там им было написано немало книг, таких, например, как первая часть «Канона» [15] и изложение «Альмагеста», а также множество трактатов. Позже, в Горной стране [16] им были написаны остальные его сочинения. Вот перечень всех его произведений: книга «Совокупность» — в одном томе; книга «Итог и суть» — в двадцати томах; книга «Благочестие и грех» — в двух томах; книга «Исцеление» — в восемнадцати томах; книга «Канон» — в четырнадцати томах; книга «Общие наблюдения» — в одном томе; книга «Беспристрастное разбирательство» — в двадцати томах; книга «Спасение» — в трех томах; книга «Руководство» — в одном томе; книга «Указания» [17] — в одном томе; книга «Среднее изложение» — в одном томе; Книга «Аляева» [18] — в одном томе; книга «Колики» — в одном томе; книга «Арабский язык» — в десяти томах; книга «Средства от болезней сердца» — в одном томе; книга «Изложение» — в одном томе; часть «Восточной мудрости» — в одном томе [19] ; книга «Объяснение модусов» — в одном томе; книга «Возврат» — в одном томе; книга «Начало и возврат» — в одном томе; книга «Дискуссии» — в одном томе. Среди его трактатов — такие: «Предопределение и судьба»; «Астрономические инструменты»; Цель «Категорий»»; «Логика» в стихах; касыды о величии и мудрости; «О согласных звуках»; « Разбор общих мест диалектических рассуждений»; «Краткое изложение Евклида»; « Краткое изложение о пульсе»; «Определения»; «Небесные тела»; «Указание относительно науки логики»; «Разделы философии»; «Конечность и бесконечность»; «Обет», написанный им для себя; «Хайй, сын Якзана»; «О том, что пространственные измерения тела не являются его сущностными свойствами»; «Рассуждение о цикории»; речь «О том, что одна и та же вещь не может быть субстанцией и акциденцией»; «О том, что знание Зейда — иное, чем знание Амра»; послания дружеские и служебные; послания касательно вопросов, обсуждавшихся им с некоторыми досточтимыми учеными; комментарии к «Канону»; сочинение «Существо философии»; сочинение «Тенета и птицы». Со временем он перебрался в Рей и поступил на службу к Государыне и ее сыну Маджд-ад-Дауле [20] (узнавали же о нем по прибывавшим вместе с ним письмам, в которых содержалась оценка его достоинств), когда Маджд-ад-Дауля страдал меланхолией. Там им была составлена книга «Возврат», и он оставался в Рее до тех пор, пока Шамс-ад-Дауля не предпринял на этот город поход, последовавший за убийством Хиляля Ибн-Бадра Ибн-Хасануйи и поражением войск Багдада. Обстоятельства затем сложились так, что Учителю пришлось отправиться в Казвин. а оттуда в Хамадан. поступить на службу к Казабануя и вести ее дела. И только потом произошло его знакомство с Шамс-ад-Даулей, пригласившим его ко двору, поскольку у того начались колики [21]. Учитель пользовал его, пока Аллах не дал тому исцеление, и в награду получил многие дары. Проведя там сорок дней и ночей и став одним из приближенных эмира, он возвратился домой. Вслед за тем эмир предпринял поход на Кырмизин, чтобы вести войну с Анназом; в этом походе его сопровождал и Учитель. Потерпев поражение, эмир отступил к Хамадану, после чего Учителю было предложено занять пост визиря. Он занял эту должность, но случилось так, что войска взбунтовались против Учителя, почувствовав угрозу своему положению. Дом Учителя подвергся осаде, самого его взяли под стражу, а имущество разграбили — забрали все, что у него было. Войска добивались от эмира его казни; тот отказался его казнить, но, идя им на уступку, все же согласился выслать его за пределы государства. Сорок дней скрывался Учитель в доме шейха Абу-Саада Ибн-Дахдулая. Тем временем у эмира Шамс-ад-Даули снова начались приступы колик, и он послал за Учителем. Когда Учитель явился ко двору, эмир принес ему глубокие извинения, и тот начал его лечение. Окруженный почетом и уважением, он остался у эмира, и ему вновь был предоставлен пост визиря. Спустя некоторое время я предложил ему составить комментарии к произведениям Аристотеля. Он ответил, что у него сейчас для этого нет свободного времени, но добавил: «Если тебя устроит, чтоб я написал книгу, в коей изложил бы из этих наук то, что представляется мне истинным, не входя в дискуссии с теми, кто придерживается отличной от моей точки зрения, и не утруждая себя их опровержением, то я сделаю это». Я согласился, и, начав с раздела о физике, он приступил к написанию сочинения, которое было названо им «Исцеление». К тому времени он уже завершил первую книгу «Канона». Каждый вечер в его доме собирались ученики; поочередно мы читали: я — из «Исцеления», кто-нибудь другой — из «Канона». Когда мы заканчивали, приглашались разного рода певцы, подавались сосуды для вина, и мы предавались пиршеству. Вечерами же занятия проводились потому, что днем свободного времени не оставалось из-за его службы у эмира. Так и жили мы некоторое время. Но вот однажды Шамс-ад-Дауля предпринял поход на ат-Тарум, чтоб вести войну с тамошним эмиром, и где-то около того места у него возобновились приступы колик. Болезнь обострилась и усугубилась еще и другими недугами, вызванными тем, что эмир не заботился о своем здоровье и редко когда следовал предписаниям Учителя. Боясь, что он умрет, воины понесли эмира на носилках обратно в сторону Хамадана, но по дороге тот скончался. Затем, когда эмиром был провозглашен сын Шамс-ад-Даули, предлагали назначить визирем Учителя, однако он отказался и вошел в тайную переписку с Аля-ад-Даулей, изъявляя готовность служить ему, перейти к нему и примкнуть к его окружению [22]. Учитель укрылся в доме Абу-Галиба Дрогиста, а я предложил ему закончить книгу «Исцеление». Вызвав Абу-Галиба, он попросил у него бумагу и чернильницу, тот принес их, и Учитель наметил примерно в двадцати тетрадках размером в восьмушку главные вопросы. На это у него ушло два дня, по истечении которых, не имея под руками ни единой книги и не обращаясь ни к одному источнику — все по памяти и наизусть, он изложил главные вопросы. Затем, положив эти тетрадки перед собой, он взял бумагу к начал исследовать каждый вопрос в отдельности, составляя к нему комментарии. Он писал по пятидесяти листов в день и в итоге закончил всю «Физику» и «Метафизику», за исключением книги «О животных» и книги «О растениях». Затем он приступил к разделу «Логика» и написал из него одну часть. Между тем переписка Учителя с Аля-ад-Даулей вызвала против него подозрения у Тадж-ал-Мулька [23] ; тот вознегодовал за это на Учителя и велел его немедля разыскать. Учитель был выдан кем-то из своих недругов, схвачен и препровожден в крепость под названием Фардаджан. Там он сочинил касыду, в которой говорилось: Мое, как видишь, истинно вхожденье, Как выбраться — вот в этом все сомненье. В крепости он находился четыре месяца. Затем Аля-ад-Дауля пошел на Хамадан, захватил его, а потерпевший неудачу Тадж-ал-Мульк очутился в той же крепости. Когда Аля-ад-Дауля оставил город, Тадж-ал-Мульк Ибн-Шамс-ад-Дауля вместе с Учителем вернулся в Хамадан. Учитель поселился в доме Алида и занялся составлением раздела о логике для книги «Исцеление». Еще до этого, в крепости, им были написаны книга «Руководство», трактат «Хайй, сын Якзана» и книга «О коликах», а сразу по прибытии в Хамадан он написал «Средства от болезней сердца». Так прошло некоторое время, в течение которого Тадж-ал-Мульк прельщал его заманчивыми посулами. Затем Учитель решил направиться в Исфахан. Он, а с ним вместе я, его брат и двое слуг, переодетые в облачение суфиев, тайно пустились в путь и, натерпевшись по дороге всяких злоключений, добрались наконец до Тихрана под Исфаханом. Нас встретили друзья Учителя, приближенные и придворные эмира Аля-ад- Даули. Учителя одарили нарядами и верховыми животными, а поселили его в квартале под названием Куй Кунбад, в доме Абдаллаха Ибн-Биби, где была вся необходимая ему утварь и обстановка. При эмирском дворе он встретил почет и уважение, кои только и могут заслужить такие, как он. Эмир Аля-ад-Дауля предписал в дальнейшем проводить в своем присутствии пятничными вечерами научные собрания, на которые потом приходили ученые разных рангов, в том числе и Учитель, и ни в одной области знания он не был превзойден. В Исфахане, работая над завершением книги «Исцеление», он дописал разделы по логике и «Альмагесту», а еще раньше составил краткое изложение Евклида, арифметики и музыки. В каждую из книг по математике он внес дополнения, которые, по его убеждению, были совершенно необходимыми: «Альмагест» дополнил десятью теоремами, касающимися параллакса, а заключительную его часть — кое-чем таким об астрономии, чему не было подобного в прошлом; Евклида — рядом геометрических теорем; арифметику — некоторыми красивыми свойствами чисел; музыку — кое-какими вопросами, ускользнувшими от внимания древних ученых. Книга «Исцеление» была завершена им за исключением двух книг — «О растениях» и «О животных», которые он дописал, будучи в пути, в тот год, когда Аля-ад-Дауля предпринял поход на Сабур Хваст. В пути же им была написана книга «Спасение». Учитель находился при дворе Аля-ад-Даули и стал одним из его приближенных. Во время похода на Хамадан, предпринятого Аля-ад- Даулей, в котором его сопровождал Учитель, как-то вечером в присутствии эмира зашел разговор о погрешности, вкравшейся в эфемериды, что были составлены на основании старых астрономических наблюдений. Эмир велел Учителю заняться наблюдением за светилами и отпустил необходимые для этого средства. Учитель принялся за дело, поручив мне подготовить нужные инструменты и нанять сведущих в их производстве мастеров; в итоге многие вопросы прояснились: в отношении астрономических наблюдений погрешность возникла из-за множества путешествий [24] и связанных с ними затруднений. В Исфахане же Учитель написал «Аляеву» книгу. Одной из удивительных черт Учителя была такая: за двадцать пять лет, что я сопутствовал и служил ему, мне ни разу не приходилось видеть, чтобы оказавшуюся у него новую книгу он читал всю подряд — обычно он прямо обращался к содержавшимся в ней трудным местам и сложным вопросам, смотрел, что говорит о них ее автор, и выяснял для себя, каков уровень его познаний и насколько он умен. Как-то сидел Учитель на приеме у эмира, где присутствовал Абу-Мансур ал-Джаббан [25]. Затронули какой-то вопрос о языкознании, по поводу которого и Учитель высказывал имевшиеся у него соображения, но тут, обращаясь к нему, Абу-Мансур говорит: «Ты философ и врач. В языкознании же ты сведущ не настолько, чтобы с твоими суждениями о нем было должно соглашаться». Эти слова задели самолюбие Учителя, и он на три года погрузился в штудирование книг по языкознанию и даже велел доставить ему из Хорасана одно из сочинений Абу-Мансура ал- Азхари — книгу «Об исправлении языка». В конце концов Учитель достиг в языкознании такого уровня, подобный которому редко когда случается встречать. Он сочинил три касыды, включив в них редко используемые в речи слова, и написал три послания, составленные одно — в стиле Ибн ал-Амида, другое — в стиле ас-Саби, третье — в стиле ас-Сахиба [26]. Учитель велел переплести их, а переплету придать обветшалый вид; затем он подговорил эмира показать книжку Абу-Мансуру ал-Джаббану и сказать при этом: «Обрели мы сию книжку в степи на охоте. Просмотрел бы ты ее да рассказал нам, что там в ней». Абу-Мансур принялся за изучение книжки, и многое из того, что там было. оказалось для него непостижимым. И тогда Учитель сказал ему, что-де то, что в этой книге тебе непонятно, упоминается в языковедческих сочинениях там-то и там-то, и назвал ему известные книги по языкознанию, из которых он и почерпнул те обороты. В суждениях своих о языке Абу-Мансур был краснобаем, не заслуживающим в оной науке ни малейшего доверия, а потому, сообразив, что послания написаны Учителем и что к этому его побудила причиненная в тот день обида, взял свои слова обратно и извинился перед ним. Позже Учитель составил книгу по языкознанию, которую назвал «Арабский язык», и другого подобного сочинения в данной науке не составлялось. Набело ее Учитель не переписал, и когда он умер, книга так и осталась в черновом своем виде — восстановить ее в надлежащем порядке уже никто не может. Занимаясь врачеванием. Учитель из своего опыта накопил много знаний, каковые намеревался изложить в книге «Канон», набросал кое-что в тетрадках, но те оказались утерянными прежде, чем книга «Канон» была доведена до конца. Вот пример: однажды, когда у него болела голова, ему показалось, будто какое-то вещество стремится опуститься к оболочке мозга, он стал беспокоиться, как бы там не образовалась опухоль; тогда он велел принести побольше льду, растолок его, завернул в тряпку и накрыл ею голову, и так он делал до тех пор, пока больное место не очистилось, перестав впитывать то вещество, и боли не прекратились. Вот еще пример: в Хорезме он предписал страдавшей туберкулезом женщине не принимать никаких лекарств, кроме розового варенья на сахаре, так что приняв на протяжении какого-то времени сто маннов [27], она исцелилась. В Джурджане Учитель написал «Краткое изложение логики», которое затем включил в первую часть «Спасения». Один экземпяр, попав в Шираз, стал предметом обсуждения группы тамошних ученых. По некоторым рассматривавшимся в нем вопросам у них возникли сомнения, и они изложили их в тетрадке. Среди тех ученых был ширазский судья Шираза, который послал эту тетрадку Абу-ль-Касиму ал-Кирмани — другу Ибрахима Ибн-Баба ад-Дайлани, знатоку науки о внутреннем смысле Корана, — присовокупив к ней письмо шейху Абу-ль-Касиму. Он отправил обе бумаги с нарочным, и тот попросил Абу-ль-Касима передать тетрадку Учителю и добиться от него ответа. В знойный день, когда солнце уже клонилось к закату, Абу-ль-Касим пожаловал к Учителю и вручил ему письмо и тетрадку. Учитель прочел письмо и возвратил обратно, тетрадку же положил перед собой; рядом с ним ведут разговоры, а он изучает себе ее содержание. С уходом Абу-ль-Касима Учитель послал меня за чистой бумагой, и я скрепил ему пять тетрадок в десять листов фараоновой четвертки каждая. После того как мы совершили вечернюю молитву, Учитель, поставив свечи, распорядился принести вина, мне и своему брату велел садиться и угощаться, а сам приступил к составлению ответа на те вопросы. Так он писал, попивая, до полуночи, пока нас с его братом не одолел сон, и он велел нам идти. Под утро за мной пришел посланный им человек, я явился к нему и застал его за молитвой, а те пять тетрадок лежали перед ним. Учитель сказал: «Возьми их и доставь шейху Абу-ль-Касиму ал-Кирмани, да передай ему, что я спешил с ответом, дабы не задерживать гонца». Когда я принес их, удивлению Абу-ль-Касима не было предела. Отправляя назад посланца, он сообщил ширазским ученым о случившемся, и этот случай людская молва сделала незабываемым событием. Проводя астрономические наблюдения, Учитель изобретал невиданные дотоле инструменты, и о таковых им написан был один трактат. (На протяжении восьми лет я и сам занимался астрономическими наблюдениями, чтобы уточнить то, что рассказывает о своих наблюдениях Птолемей.) Учитель написал также книгу «Беспристрастное разбирательство», но в тот день, когда в Исфахан вошел султан Масуд [28], его воины разграбили вещи Учителя, среди которых была и эта книга. Напасть на ее след потом не удалось. Учитель был крепок в отношении всех сил. Из вожделеющих же сил самой могучей и преобладающей у него была половая, и он злоупотреблял ею, что, естественно, сказывалось на его темпераменте. А поскольку он держался на крепости своего темперамента, кончилось дело тем, что в год, когда Аля-ад-Дауля сражался с Таш Фаррашем под аль-Караджем, у Учителя начались приступы колик. Опасаясь, что эмира вынудят к отходу и что отступать со всеми ему не удастся из-за болезни, Учитель хотел излечиться во что бы то ни стало и промывал себе кишечник по восемь раз в день. В итоге у него воспалилась одна из кишок, на ней образовались язвы. Вместе с Аля-ад-Даулей ему пришлось спешно двигаться в направлении Изаджа, и там у него начались припадки, которыми иногда сопровождаются приступы колик. Тем не менее он следил за собой, делая себе от язв и продолжавшихся приступов колик промывания кишечника. Однажды, чтобы умерить вызываемые коликами кишечные ветры, он велел включить в промывочный состав два даника [29] зерен сельдерея, между тем один лекарь, сам вызвавшийся пользовать Учителя, бросил туда этих зерен пять дирхемов. Не знаю, умышленно он так сделал или по оплошности (меня при этом не было), но язвы из-за крепости раствора увеличились. Кроме того, от припадков он употреблял митридат [30], и вот один из его слуг, примешав туда большое количество опиума, подал его Учителю, и тот принял. В данном же случае дело было в том, что слуги изрядно пообчистили его казну и, дабы уйти от расплаты за учиненное ими, желали его погибели. В таком состоянии Учитель был доставлен в Исфахан, где он вновь занялся собой: сдавший настолько, что был не в силах стоять на ногах, он не переставал лечить себя до тех пор, пока не смог ходить и бывать при дворе Аля-ад-Даули. Вместе с тем, не проявляя сдержанности, он злоупотреблял близостью с женщинами. До конца избавиться от недуга ему так и не удалось — все время, бывало, то сляжет опять, то пойдет на поправку. Затем, когда Аля-ад-Дауля направился в Хамадан и его сопровождал Учитель, болезнь в пути возобновилась и не отпускала его до самого Хамадана. Он понял, что силы его пришли в упадок и их уже слишком мало, чтоб отогнать болезнь, а посему лечением своим пренебрегал и говорил: «Управитель, что ведал доселе моим телом, управлять отныне не способен — во врачевании теперь уж проку нет». Протянувши так еще какое-то время, отошел он в лоно господа своего и был предан земле в Хамадане в лето четыреста двадцать восьмое [31]. Год рождения его — триста семидесятый32. Значит, прожито им было пятьдесят восемь лет. Аллах да примет его по делам его праведным». Трактат о Хаййе, сыне Якзана Настойчивая просьба ваша [33], о братья мои, растолковать вам повесть о Хаййе, сыне Якзана, сломила упорство мое в отказе, распустила узел решимости моей отговариваться да отнекиваться — вот и приходится мне подчиниться вам, оказать вам в деле сем помощь. А успех уж — от Аллаха. Как-то в бытность мою в родном краю [34] довелось мне с приятелями моими [35] отправиться в одну из окрестностей его, облюбованную людьми для отдыха и прогулки [36]. Когда мы бродили вместе по округе, откуда ни возьмись появился пред нами благообразный старец. Отмеченный печатью прожитых им многотрудных лет, и в глубокой старости сохранил он свежесть совсем еще юношеских сил: в величественной осанке его не было и признака сутулости, старческая немощь не тронула его стать, седины же у него пробилось как раз столько, сколько седеющему придает только красоту [37]. И мне тут же захотелось познакомиться с ним. Побуждаемый возникшей во мне неодолимой потребностью сблизиться с ним и вступить в общение, я с приятелями направился к старцу, и стоило нам подойти к нему, как он первым пожелал нам мира и многолетия [38], удивив нас сладкозвучностью речи, что лилась из его уст [39]. Наперебой заговоривши с ним, стали мы расспрашивать старца обо всем житье-бытье его, разузнавать, чем живет он, чем промышляет, да как зовут его, как величают и откуда он родом. Старец же нам отвечал: «Зовут и величают меня Хаййем, сыном Якзана, родом я из города Иерусалима [40], а чем занимаюсь — скитаюсь вот по странам миров, так что ведомы они мне уже вдоль и поперек. Лицом я обращен к отцу моему, — а он живой [41]. Это он, снабдив меня ключами ко всем наукам, направлял стопы мои по стезям, что ведут в самые разные уголки мира, пока путешествием своим я не сомкнул горизонты областей». Мы задавали ему вопросы о науках, стараясь получить от него разъяснение содержащихся в них тайн, пока не дошли до физиогномики, и проницательность, которую я обнаружил у него в этой науке, повергла меня в крайнее изумление —обсуждать эту науку он начал тогда, когда мы только еще собирались его расспросить о ней [42]. Он сказал: «Физиогномика — это одна из тех наук, прибыль от которых отсчитывается наличными. Ибо она делает тебе явными те свойства человеческой природы, которые всякий стремится держать в тайне от других, так что сообразно с этим ты будешь с человеком либо откровенен, либо скрытен. Физиогномика сделает в тебе заметными черты полустершиеся, особенности чуть заметные и качества почти исчезнувшие, и если коснется тебя рука исправления, то доведет тебя до совершенства, а начни тебя обтачивать совратитель — вступить тебе на скользкую тропу. Вот и ты в окружении тех, кто не отступает от тебя, а ведь это дурные спутники, и тебе не избавиться от них. Они введут тебя в соблазн. если только не обережет тебя некое щедрое покровительство. Тот, который перед тобой [43], — это обманщик и краснобай, выдумывающий небыль и сочиняющий измышления. Он снабжает тебя вестями, кои никогда не служили дорожным припасом и в коих быль замутнена небылью и правда заслонена ложью. Но при всем том он служит тебе соглядатаем и дозорным: через него доходят до тебя сведения о том, чего не видно с твоей стороны и что удалено от местоположения твоего. И тебе ничего не остается, как отделять у него быль от небыли, отыскивать правду в измышлениях, извлекать истину из груды ошибок — без него тебе все равно не обойтись. И может статься, что возьмет тебя за руку удача и выведет из тупика блужданий: может случиться, что замешательство заставит тебя застыть на месте; а может оказаться так, что заманит тебя в ловушку правдоподобие измышлений. Тот, который справа от тебя [44], — буян: коли поднимется в нем ярость, не подавить ее уговорами, не умерить ласкою. Он — что огонь в сухих дровах, что поток на крутой стремнине, что львица, потерявшая детеныша своего. Тот же, который слева от тебя [45], — гадостный чревоугодник и похотливый жеребец: только праху насытить его утробу, только земля утолит вожделение его. Лижущий, лакающий, жрущий, алчущий, он — что боров, которого морили голодом, а затем выпустили на навоз. Связан ты с ними, о несчастный, так, что избавит тебя от них лишь побег из родных краев да в такую землю, на которую не ступить ногой никому из подобных им. Но покуда час для побега сего еще не настал и пока нет тебе спасения от них, пусть рука твоя повелевает ими и пусть восторжествует над ними власть твоя. И упаси тебя передать им свою узду или ослабить им поводья свои. Лучше совладай с ними, показав себя добрым хозяином, и в меру давай им волю. Ибо если ты будешь тверд с ними, то ты подчинишь их себе, а не они — тебя. Ты оседлаешь их, а не они —тебя. Что до действенных средств, применимых к ним, то состоят они в том, чтоб одернуть сего ненасытного дурня и умерить его вожделения, справившись с ним посредством необузданного озорника, а того неподатливого строптивца поставить на место, утихомирив ласкательством льстивого дурня [46]. Что до этого лживого краснобая, то не питай к нему благосклонности, пока он не предъявит тебе надежного ручательства от Аллаха — вот тогда и доверяй ему, не отказывайся прислушиваться к тому, что он. хоть и путанно, сообщает тебе, и ты не упустишь среди сообщений его те, что заслуживают проверки в своей обоснованности и достоверности» [47]. После того как эти приятели были описаны мне, я обнаружил, что доверие мое нуждается в скорейшем подтверждении того, что он поведал. И когда я вновь стал проверять их уже целенаправленным путем, пока я занимался ими и терпел их, то подчиняя их себе, то сам оказываясь у них в подчинении, поведанные сведения о них подтвердились сведениями, полученными через опыт. Аллах да поспешествует добрососедству с этими спутниками до часа расставания! [48]. Затем, как человек, обуреваемый страстным стремлением и нетерпеливым желанием скорее начать свое путешествие [49], я принялся заклинать старца, чтобы он указал, куда мне направить стопы. Он же мне в ответ: «Тебе, как и всем в твоем положении, недоступно путешествие, подобное моему, и дорога сия заказана тебе, как всем им, пока не посчастливится тебе уединиться, а срок тому предустановлен, и не опередить его. Так что довольствуйся путешествием, перемежающимся остановками, когда придется то находиться в пути, то быть занятым вот этими. Коли ты со всем рвением своим отдашься путешествию, я сойдусь с тобой, а с ними ты разлучишься; буде же овладеет тобою тоска по ним, ты вернешься к ним, а со мною будешь в разлуке до той поры, пока решительно не порвешь с ними». Разговор наш принял затем такой оборот, что я стал расспрашивать его о каждой из областей, кои он объял познанием своим и о коих располагал всеми сведениями. И он сказал: «Рубежей земли — три. Один из них — это тот, к которому примыкают Запад и Восток [50]. Он познан целиком, и о большей части того, что заключено в нем, распространены повсюду сведения, как вполне разумные и достоверные, так и диковинные. Два же остальных рубежа — неведомые: один — за Западом, другой — за Востоком [51]. Каждый из них имеет заповедный рубеж, и преступить их могут только избранные, обретшие силу, которая от природы людям никогда не дается [52]. А обретению ее помогает омовение в некоем журчащем источнике неподалеку от стоячего источника жизни [53]. Если забредет к нему путник, и очистится им, и испробует сладкой воды его, то растечется по членам его созидательная сила, которая придаст ему крепость, достаточную для того, чтобы пересечь ту пустыню, и он не погрузится в море-океан, гора Каф не изнурит его стремнинами своими, и адское воинство не скатит его в преисподнюю» [54]. Мы попросили его рассказать об этом источнике подробнее, и он сказал: «Вы, наверняка, уже наслышаны о том, как обстоит дело с тьмой, царящей в той стороне, где полюс: восходящее на небо солнце озаряет ее в назначенный срок раз в году; кто безбоязненно вступит в ее пределы, тот очутится под конец на просторе бескрайнем и полном света [55]. Первое, что попадется ему там, — это журчащий источник, который прокладывает себе путь рекою до перешейка [56]. Всяк искупавшийся в нем станет столь легким и проворным, что удержится над водой, не влекомый ко дну, взберется на гребни горных хребтов, не почувствовав усталости, и под конец выберется к одному из двух запредельных ему доселе рубежей» [57]. Мы стали расспрашивать его о западном рубеже [58] — ведь страна наша [59] близка к нему, — и он сказал: «На самом дальнем краю Запада есть большое тинистое море, которое в божественной книге именуется,,тинистым источником» [60]. Солнце [61] заходит, именно когда встречает его на своем пути. Пространство, на коем раскинулось оно, относится к пустынной области, ширь которой не поддается определению [62] и которая не осваивается никем, кроме случайно попадающих сюда чужеземцев [63]. Тьма никогда не покидает ее поверхности, и переселенцы здесь уловчаются удержать только искорки света, когда солнце склоняется к закату. Почва в ней — солончаковая; всякий раз, как ее заселяют те, кто приходит сюда, чтобы освоить эти места, она извергает их, а если некоторые все же обосновываются на ней, что ни осваивают они — все приходит к разрухе, как ни обстраиваются — все рассыпается прахом. Между обитателями ее то и дело возникают распри, доходящие до смертоубийства. Где какое сообщество окажется посильнее, там оно захватывает все что ни есть в жилищах у других, изгоняет их и старается само обосноваться на их месте, но добивается лишь того, что терпит разорение. Так у них заведено, и исправиться им не суждено [64]. В область сию может занести всякое животное и растение; но стоит им обжиться в ней, попастись и испробовать здешней воды, как они обрастают необычным для их облика покровом: ты увидишь здесь, к примеру, человека, а покрыт он звериной шкурой, да густая трава проросла на нем — и так дело обстоит с любым другим видом [65]. Так что область сия — разоренный край, солончаковая пустыня, полная смуты, волнения, вражды и злобности, красоту и радость для себя заимствующая из места отдаленного [66]. Между этой областью и вашей есть другие, но за областью сей, начиная оттуда, где стоят столпы небосвода, простирается область [67], сходная с ней [68] в нескольких отношениях: это пустынная равнина, населенная одними пришлыми чужеземцами; свет похищается ею у чужого народа, хотя к проему для света она расположена ближе, чем упомянутая ранее область; служит она местом, где заложены опоры небесных тел, точно так же, как указанная область служит местом, где заложены и укреплены опоры этой земли. Только жители этой области обосновались здесь прочно, поселения друг у друга пришельцы силой не отторгают, и у каждой общины есть определенный участок земли, который никто из чужих не захватывает в награду за одержанную победу [69]. Ближайший к нам обитаемый край — это страна [70], населенная малорослым и проворным в движениях племенем. Городов же там насчитывается девять. Затем следует царство [71], жители которого еще меньше тех ростом и помедлительней их в движениях, а любимые занятия их — письмоводство, астрономия, белая магия, наука о талисманах, тонкие ремесла и углубленные работы. Городов же там насчитывается десять. Затем следует расположенное по ту его сторону царство [72], жители которого — обладатели красивой наружности, охотники до пиршеств и увеселений, люди, не знающие горести и печали, тонкие знатоки игры на лютне, распространенной у них во множестве разновидностей. Управляет ими женщина, и они имеют естественное предрасположение к доброте и мягкосердечию, так что отвращение у них вызывает уже одно упоминание о зле. Городов же там насчитывается девять. Затем следует царство [73], жители которого подороднее телом и еще большей красоты. Их особенность в том, что удаление от них полезно, а приближение к ним вредно. Городов же там насчитывается пять. Затем следует царство [74], в коем укрывается племя, несущее земле порчу. Душегубство, кровопролитие, коварное убийство, членовредительство служат им утехой наряду с увеселениями и развлечениями. Царствует над ними некто рыжеволосый, испытывающий постоянное искушение учинить пытку, казнь или телесную расправу. Как заверяют те, кто передает вести об этом царстве, завороженный той царицей, он охвачен страстью к ней. Городов же там насчитывается восемь. Затем следует обширное царство [75], коего жители преисполнены нравственной чистоты, справедливости, мудрости, благочестия, решимости предоставить любой стране все, что нужно для ее благополучия, готовности проявить участие к близкому и далекому, оказать любезность знакомому и незнакомому. И им как нельзя более повезло по части красоты и благолепия. Городов же там насчитывается восемь. Затем следует царство [76], населенное племенем, у коего мысли — путаные, а устремления — злобные. Однако если уж надумало оно исправиться, то дает тому самое веское подтверждение, а коли решило напасть на какое племя, то не наносит удара, бросаясь очертя голову, но коварно и скрытно подбирается к нему, не торопится в действиях и не выказывает нетерпения в отношении того, что падет с дерева или прорастет из земли само. Городов же там насчитывается восемь. Затем следует огромное царство [77] с широко разбросанными землями и великим множеством жителей, край, где обосновываются не в городах, а в пустынной равнине, разделенной двенадцатью рубежами, и где имеется двадцать восемь поселений [78]. Ни один разряд жителей здесь не вступает в поселение другого разряда, пока те, кто находится впереди, не освобождают своих жилищ — вот тогда их место занимают без промедления [79]. Племена, что населяют предыдущие царства, путешествуя, непременно наведываются сюда [80]. К нему примыкает царство [81], горизонты которого и поныне неведомы. В нем нет ни городов, ни округов, и не укрыться там никому, кого можно было бы воспринять зрением. Жители его суть духовные существа из числа ангелов — люди там не обитают [82]. На тех, кто ниже, повеление и предопределение нисходят из этого царства. А по ту его сторону нет никакой обитаемой земли [83]. Итак, к двум областям сим примыкают земли и небеса, что с левой стороны мира, каковые и образуют Запад. Если ты отправишься от них в сторону Востока, то пред тобою предстанет область, не заселенная ни людьми, ни травами и кустарниками, ни деревьями, ни камнями. Вся она — привольно раскинувшаяся суша, да пучина морская, да ветры, заключенные в подземелье, да жарко полыхающий огонь [84]. Пересекши ее, ты окажешься в области, где встретятся тебе и недвижные громады гор, и реки быстротечные, и вольные ветры, и ливнем разражающиеся тучи; ты найдешь здесь самородки золотые и серебро, камни благородные и простые, всех родов и видов — только нет здесь ничего произрастающего [85]. Путь через нее приведет тебя в область, изобилующую — помимо перечисленного — многоразличными растениями: как травами и кустарниками, так и деревьями, как плодовыми, так и неплодовыми, как приносящими орехи, так и дающими семена, — только не услышать тебе в них даже писка или шипения живого существа [86]. Отсюда ты попадешь в область, в коей тебе собраны и все ранее перечисленное, и многообразные виды бессловесных животных: плавающих, пресмыкающихся, ходящих и летающих, рождаемых и самозарождающихся, — только нет здесь человека [87]. И отсюда ты выйдешь уже в этот ваш мир [88], а о том, что содержит он в себе, вы имеете понятие и по собственным наблюдениям, и по рассказам других. Если же ты направишься прямиком на Восток, то встретишь солнце [89], восходящее меж двух сонмищ [90] пособников сатаны. Ведь у сатаны есть два таких сонмища: одно — летает, другое — шагает. Из них шагающее племя включает в себя два рода: род, наделенный норовом хищника, и род, наделенный норовом скотины; меж ними постоянная, никогда нс утихающая распря. Оба они — по левую сторону Востока [91], Что же до демонов, которые летают, то их волости — по правую сторону Востока. В их облике нет единообразия; напротив, каждой особи их, можно сказать, свойственна неповторимая внешность: может попасться облик, составленный из сочетания двух либо трех, либо четырех обликов, вроде парящего человека или свиноголовой гадюки; а может попасться облик-недоносок, вроде особи — половины человека, особи — одной ноги человека, особи — кисти руки человека или какой другой подобного рода твари. Похоже на то, что составные образы, запечатлеваемые художниками, перенесены как раз из этой области. Тот, кто вершит делами сей области [92], велел проложить пять дорог [93] для гонца, расставив также на них пограничные охраны своего царства [94]. Здесь хватают пленных обитателей этого мира [95] и записывают поступающие отсюда сведения. Пленные передаются блюстителю пяти дорог [96], следящему за вратами области, а при пленниках — вести в грамоте, свернутой в свиток и закрепленной печатью, дабы ее не прочел блюститель. Оному дозволено и вменено в обязанность только препровождать их всех к некоему хранителю [97], который представляет их царю [98]. Пленники находятся в ведении этого хранителя, а их пожитки он поручает беречь другому хранителю [99]. Всякий раз, как из вашего мира захватывают людей, животных или чего другого, они начинают производить потомство по образам своим, сочетая их друг с другом либо же недонашивая их [100]. Из упоминавшихся двух сонмищ пособников сатаны одно [101] отправляется в эту вашу область и, застигая людей, проникает в самое их дыхание, чтобы добраться до тайников сердца. Из двух же шагающих сонмищ то, что имеет обличие хищников [102], подстерегает, когда возьмет человека хоть малейшая досада, и тогда принуждает его выйти из себя, расписывая ему в лучшем виде такие злодейства, как убиение, членовредительство, опустошение и истязание. Оно взлелеивает в душе ненависть, подстрекает чинить всяческую несправедливось и притеснение. Что до второго из указанных сонмищ [103], то, оседлав назойливость и опершись на настойчивость, оно не перестает нашептывать сердцу человеческому слова, коими расписывает ему деяния порочные, поступки омерзительные и всяческое непотребство прельщая его оными и подстрекая к ним, пока тот не окажется втянут в них бесповоротно. Что же до летающего сонмища, то оно лишь наущает человека считать ложным все незримое, расписывает перед ним красоту поклонения тому, что сотворено природой и искусством, и тайно внушает ему, будто нет другого рождения, нет воздаяния за дурные и благие дела и нет вечносущего над царствием [104]. В этих двух сонмищах есть разновидности особей, которые бывают близ границ области, расположенной за той, где обитают земные ангелы, и которые следуют верным путем тех ангелов, отказавшись от заблуждения бунтовщиков и приняв образ жизни благих от духовных. Таковые, коли смешаются с людьми, не совращают их, не сбивают с пути истинного, а напротив — благую помощь они оказывают им в очищении их. Это — джинны и хинны [105]. Кто выберется за пределы области сей, тот вступит в области, населенные ангелами [106]. Из этих областей та, что примыкает к земле, — обитель для ангелов земных. А оные — двух разрядов: справа — ведуны и повелители: слева, что напротив него, — исполнители и вершители [107]. Оба разряда то, низвергаясь, упадают в области джиннов и людей, то, взмывая, поднимаются к небесам. Сказывают, что хранители и благородные писцы [108] — как раз из их числа: тот, кто сел наблюдать за правой стороной, принадлежит к повелителям — ему и диктовать; тот же, кто сел наблюдать за левой стороной, принадлежит к вершителям — ему и писать. Кому дано отыскать путь, что ведет через область сию, тот, вырвавшись на волю, окажется по ту сторону неба, и взору его предстанет потомство от первотворения [109]. У потомства же этого есть царь, коему единому оказывается повиновение [110]. Первый рубеж там населен слугами великого их царя [111], и они, верноподданные, усердствуют в выполнении дел, сулящих хоть какое-то приближение к нему. Это — племя смиренников, глухих к зову алчности, скупости, похоти, зависти или лени. Им поручено было освоить окраинные земли царства, и они заселили их. Это оседлые жители горожане, для коих обителью служат прочные замки и роскошные палаты из глины, замешанной столь изощренным способом, что глина области вашей с замесью сей не идет ни в какое сравнение: она крепче алмаза, яхонта и всего, что в твердости своей не знает износу. Жизнь дарована им долгая, и срок платежа в их последний час отодвинут настолько, что смерть похитит их лишь за гранью времени самой что ни на есть отдаленной. Жизнь же они коротают в безропотном осваивании окраинных земель. За ними идет племя тех, кто находится в более близком общении с царем и кто неутомимо прислуживает собранию, уподобляясь ему [112]. Их оберегали, а потому в исполняемых ими делах никем не заменяли. Они выделены за родственную близость свою, и им предоставлена возможность лицезреть высшее собрание, обступать его. дана радость в созерцании постоянном, безотрывном любоваться ликом царя своего. Во украшение свое наделены они добротою в нравственных качествах, тонкостью и проницательностью в мыслях, благоразумием в подаваемых ими советах, а равно чарующей внешностью, восхитительной миловидностью и безупречнейшей стройностью. У каждого из них — строго очерченный предел, известное положение и отведенная ему ступень, которую никто не может ни оспаривать у него, ни делить с ним, так что все остальные или возвышаются над ним, или же довольствуются скромным местом своим ниже его. Среди них положение, наиближайшее к царю, занимает один —он отец для них, а те чада и внуки для него [113]. От него к ним исходят о6ращение царя и указ его. К удивительным особенностям их относится то, что свойственная им природа не торопит их дожить до седин и дряхлости, а тот, кто у них родоначальником, хотя он и старше их всех, превосходит остальных и щедро дарованной ему жизненной силою, и изумительной красой неувядающей юности. Отказавшись от крова, все они удалились в пустынную степь, и глубже всех царь. Впросак попадает всяк, кто для царя сего начнет выводить хоть какое- то родословие; бреднями окажутся слова того, кто вздумает ручаться хоть за какое-нибудь славословие, что оно достойно его; тщетными будут старания того, кто станет искать для него хоть какое-то описание [114]. Сравнения бегут с его пути, и любители сравнений не помышляют применять их к нему даже в мечтах своих. У него нет различимых членов, но в красоте своей он — лик, в щедрости же — длань. Красота его затмевает проявления всякой другой красоты, а великодушие его делает жалкой ценность любого иного великодушия. Когда кто-нибудь из тех, кто обступает его ковер, вознамерится лицезреть его, опустит изумленный взор его долу, и взор тот вернется с унижением, уведенный, можно сказать, назад прежде, чем достиг его. Красота его — как бы завеса красоты его; обнаруживая себя, он как бы прячется, проявляя себя — как бы скрывается [115]. Так и с солнцем: задернется дымкой — видно отчетливо, а засияет — недоступно для взора. Ибо свет его — завеса света его. Воистину, тот царь в полном блеске восходит над родичами своими, не скупясь позволяет им любоваться собой; если же им не удается разглядеть его хорошенько, то лишь из-за недостатка их же собственных сил. Воистину, он всевеликодушный, многоизбыточный, вселюбящий, всещедрый, всерадушный, всеодаряющий. Коли кто завидит воочию хоть какое-то проявление благолепия его — быть взору его прикованным к нему, и не оторваться оному от него ни на единое мгновение. Среди людей отдельные переселяются к нему. Он из милостей своих воздает каждому свое, внушает им презрение к благам этой области вашей, так что если они возвращаются от него, то удостоенными высокой почести [116]. Старец Хайй, сын Якзана, сказал: «Коли б, беседуя с тобою и пробуждая тебя, я не приближался к нему, быть бы заняту мне с ним, и не до тебя уж было бы мне. А хочешь —следуй за мною к нему [117]. С миром». «Книга исцеления». Математика. 3. Свод науки о музыке [118] Первое рассуждение. (Введение). Настала нам пора завершить математическую часть философии изложением свода науки о музыке. Мы ограничим себя изложением этой науки соответственно тому, что в ней существенно, что привходит в рассматриваемое ею учение и что является побочным следствием из ее начал и основоположений. Мы не будем вдаваться в пространные рассуждения относительно числовых основ и следствий, касающихся арифметики, коим разъяснение дается, как и подобает, в искусстве числословия, приводя извлечения [из этого искусства] или растолковывая все, чего [оно] касается. Мы не будем также уделять внимание уподоблениям небесных фигур и нравственных качеств души соотношениям музыкальных интервалов, ибо это в обычае лишь тех, кто не отличает одну науку от другой и не проводит грани между тем, что существенно, и тем, что акцидентально, — тех, кто придерживается ветхой философии, унаследованной [ими даже] не в виде краткого изложения ее сути, и за коими последовали иные поверхностные люди из числа тех, кто усвоил философию в упорядоченной форме и постиг ее уже исследованные подробности. Возможно, что склонность следовать за другими привела их к заблуждениям, что авторитет древних [мыслителей] скрыл ошибочность [их взглядов] и тем самым способствовал их одобрению, что ходячие [предрассудки] помешали им постичь истину и что [дурная] услуга отвратила их от [самостоятельного] исследования. Мы же, по мере наших сил, старались постичь истину такой, как она есть, не внемля зову ходячих [предрассудков], хотя осмотрительность уберегала нас часто, но не всегда, и осторожность предотвращала заблуждения в большинстве случаев, но не во всех. Ведь чтобы уберечься от допущенных нами оплошностей и упущений, потребовались бы совместные усилия нескольких исследователей. Аллах да поспешествует нам в том, о чем мы обращаемся к нему с мольбой, облегчив нам милостью своею постижение истины и избавив нас от ошибки. Прежде чем приступить вплотную к рассмотрению данного искусства, мы предпошлем ему введение, не имеющее ничего общего с [изложенными] учениями и весьма мало сходное с прочими, уже предпосылавшимися основоположениями наук. Это введение включает в себя суждения, выработанные разумом на основе опыта, и законы, построенные на безошибочном наблюдении и подкрепленные философскими доводами и научными положениями. И мы говорим: Из всего того, что подлежит чувственному восприятию, звук выделяется приятностью, свойственной ему именно как звуку. Он отличается от [прочих родов чувственно воспринимаемого, в коих] один вид доставляет чувству наслаждение, а другой вызывает отвращение [сам по себе, а] не вследствие [его] неприятной чрезмерной силы; последнее составляет общее свойство всех чувственно воспринимаемых качеств. Например, запах бывает противен в зависимости от того, каков его вид. Так, запах какой-нибудь гнили вызывает отвращение, даже если он неясен и еле ощутим. Но запах может быть неприятен также и вследствие своей насыщенности и чрезмерной силы возбуждающего действия на чувство, хотя он [в любом случае] будет соответствовать своему роду и напоминать о своей природе. Так, например, обстоит дело с острым запахом, исходящим из мускуса, равно как с ярким излучением, распространяющимся от солнечного диска: и то и другое могут утомить чувство, хотя последнее обращается к ним с полной доверчивостью. В роде же звука нет ничего такого, что вызывало бы в чувстве наслаждение или отвращение постольку, поскольку это звук, хотя в роде звука бывает и нечто такое, что оказывается неприятным вследствие чрезмерной силы [воздействия на чувство]. В последнем случае неприятное действие звука бывает связано скорее с инструментом, ибо оно сопряжено с чрезвычайно сильным, резким или прерывистым движением, но оно отнюдь не связано с тем, что звук является предметом именно слухового восприятия. И если даже [можно говорить, что звук] неприятен постольку, поскольку он воспринимается слухом, то лишь [в том смысле, что] он имеет чрезмерную силу. Звук бывает для души приятным или неприятным в другом отношении: либо с точки зрения создаваемого им настроения, либо с точки зрения композиции. Вызываемое же тем и другим наслаждение или отвращение свойственно различающей силе животной души, но не чувству слуха как таковому (выше ты уже ознакомился с тем, как обстоит дело с данным чувством у человека и у животного). А теперь нам следует получше рассмотреть этот вопрос. И мы говорим: В природе — этом божественном следе, запечатленном в телах, — проявляется стремление к сохранению ее состояний в упорядоченном виде и к придаче им определенной стройности. С ведома творца ее животные поддерживают дальнейшее существование своих видов посредством размножения, размножение осуществляется через сочетание самки с самцом, а для их сочетания требуется, чтобы они приблизились друг к другу. Но самец и самка не могут все время находиться друг подле друга: необходимость совершать различные движения может разлучить их, а упомянутая выше цель может заставить их испытать потребность в сближении после удаления и в соединении после разъединения. Вот тогда-то на помощь животным приходит средство, прибегая к которому они подзывают к себе друг друга и благодаря которому самец узнает о местопребывании самки и самка — о местопребывании самца на далеком расстоянии. Это средство служит животным для подачи знаков и при других обстоятельствах, например когда им надо собраться для оказания помощи или отпугнуть кого-то от родственных себе животных. Прибегая к этому средству, птенцы, щенки и зверята призывают на выручку своих отсутствующих избавителей или предупреждают себе подобное существо, когда оно ведет себя неосмотрительно, о надвигающейся опасности и помогают ему избежать беды. Правильность сказанного мной относительно этих явлений следует из опыта. Кроме того, ты можешь удостовериться в них, признать их необходимость и убедиться в том, что это действительно бывает, если вникнешь в то, как создатель печется о своих творениях, ибо упомянутые явления нужны и приносят пользу. Это средство не могло быть ни каким-то телом, соединяющим близкое и далекое, присутствующее и отсутствующее, ни какой-нибудь чувственной акциденцией, подлежащей восприятию лишь с определенной стороны, способной проникать лишь на короткое расстояние и не воспринимаемой позади препятствия не только издали, но и вблизи. Это средство могло быть только таким, каким является звук. Ведь ты не станешь отрицать наличие у звука таких качеств, как способность проникать на далекие расстояния, распространяться во все стороны и не заслоняться каким- либо препятствием, находящимся вблизи. Что касается человека, то нужда заставляет его сообщать другим людям, что у него на душе, и узнавать, что на душе у других. Ведь существование рода человеческого зависит от взаимообщения людей, а обособление лишает человека средств к существованию и самых необходимых для жизни предметов, как это тебе известно и из других рассуждений. Но для того, чтобы что-то сообщать и что-то узнавать, необходимо было произвести нечто такое, что выражало бы стремление души к тому и другому; необходимо было также, чтобы это нечто было легко воспроизводимо, а воспроизведение его осуществлялось каким-то естественным органом и чтобы это нечто быстро исчезало, когда в нем пропадала потребность. Поэтому люди также оказались нуждающимися в средстве, подобном крикам [животных], благодаря естественным изменениям которого они могли бы придавать ему нужные оттенки. Они вынуждены были также прибегать и к искусственным изменениям его, чтобы таковые соответствовали различным целям, количество которых едва можно представить себе в воображении. Прочие живые существа, [помимо человека], поскольку каждая их особь, подобно нам, добывает себе пищу, но не испытывает насущной потребности в общении с другими, — если не считать тех случаев. когда она побуждается к общению причинами, внешними по отношению к необходимости поддержания жизни особи, т. е. [стремлением] к размножению, — издавая звуки, удовлетворяются лишь естественными изменениями [голоса]. Но хотя причина, вынуждающая издавать звуки, такова, как мы объяснили выше, и хотя звук обязателен не всегда — его издают, а потом он пропадает, — в природе как разумных, так и неразумных животных было создано стремление прибегать к нему, [например], и при неприятном настроении. Было устроено так, что звуки могут претерпевать естественные и искусственные изменения, а животные — находить в них успокоение, когда испытывают тревогу или боль, и утеху, когда ими овладевает большая радость или печаль. А если звуки украшены к тому же гармоничностью и стройностью, то это действует на душу еще сильнее. Ведь лучший поэт — тот, кто управляет изменениями [своего голоса] с более тонким чувством и с более ясным представлением значения гармонии, ибо в нем от природы заложена любовь к звукам по причинам, указанным выше. Все это особенно ярко проявляется у людей, ибо основой используемых ими средств служат звуки разумной речи. Сама природа придала речи людей, носящей условный характер, естественные оттенки, проявляющиеся при понижении голоса, когда льстят, выказывают свою покорность или уговаривают, когда признаются в собственной слабости и немощи или взывают к милосердию, при резком и торопливом произношении звуков, когда угрожают, хотят показаться сильным, напускают на себя строгость и склоняют к смирению, благодаря чему речь становится выразительнее и достигает своей цели в более полной мере. В говоре людей встречаются и другие выразительные средства, обогащающие их речь разнообразными оттенками, благодаря чему, как я уже говорил тебе, они могут достичь свои цели, кои без этих искусственных средств добиться им было бы трудно. Далее, большое наслаждение, особенно людям, доставляет подражание. Если тоном голоса подражают какому-нибудь качеству, душа испытывает сладкое чувство либо от самого этого качества, либо от его необходимых следствий. Гармония звуков приятна по следующим причинам. Ей присуща стройность, передающаяся различающей силе так, как если бы ей свойственно было воспринимать эту стройность самой по себе, без посредства [внешнего] чувства; [она приятна также] потому, что в ней подражают различным настроениям. [Наконец], гармония звуков обладает свойством, которого лишены остальные [виды] гармонии: душа с ликованием встречает первый из двух приведенных в гармонию тонов, подобно тому как она вообще встречает все то, что доходит до нее нового и желанного; затем, когда этот тон исчезает, душа впадает в возбужденное состояние, как при слишком быстрой утрате того, что она приобрела с трудом; после этого все снова налаживается и устраивается, когда появляется другой тон, который кажется все тем же тоном, но вернувшимся уже в новом виде, согласованном с прежним. Тебе должно быть уже известно, что наиболее бесспорной причиной наслаждения является ощущение приятного, когда оно нежданно возникает после боли, испытанной от его утраты. Так вот, наивысшее духовное наслаждение доставляет то, что случается со звуком, когда он внезапно посещает душу, потом вдруг покидает ее и когда, наконец, тоска от разлуки с ним уступает место восторгу от его возврата в приятном для души, согласованном виде. Вот почему душа питает страстную любовь к гармонии звуков и согласованности ритмов, кои вызывают в воображении звуки и близки к ним по своей природе. Поспешим же теперь перейти к самой этой науке, которой предшествующее рассуждение служило лишь введением. Глава 1. Описание {науки} о музыке; о причинах {возникновения} звуков, их высокости и низкости. Музыка есть математическая наука, в коей изучаются тона с точки зрения их созвучия и несозвучия, а также разделяющие их промежутки времени, с тем чтобы знать, как создаются мелодии. Определение музыки указывает на то, что она состоит из двух видов исследования: первый вид — это исследование тонов самих по себе, он называется гармоникой; второй вид — это исследование разделяющих их промежутков времени, он называется ритмикой. Каждый из этих видов исследования имеет начала, восходящие к другим наукам, — они могут восходить к арифметике, к физике и, в редких случаях, к геометрии... ПРИМЕЧАНИЯ 1 Автобиография Ибн-Сины, сохранившаяся в нескольких мало отличающихся друг от друга вариантах,была записана со слов Джузджани. Воспоминания Абу Али ибн-Сины, доведенные до 1012 г., дополняются рассказом ал-Джузджаном о дальнейшей жизни учителя вплоть до его кончины в 1037 г. Мемуары Ибн-Сины и дополнения к ним ал-Джузджани переведены с арабского по последнему критическому изданиюэтих текстов в кн.: The life of Ibn- Sina. A critical ed.and annot.transl.by W.E.Gochlman. Albani. N. Y., 1974. 2 Ар-Рида Абу-ль-Касим Нух (976 - 997) - эмир из династии Саманидов. 3 Адаб - комплекс знаний, требовавшихся от многосторонне образованной. «культурной» личности и предполагавших прежде всего усвоение стилистики. поэтики и прочих словесных дисциплин. 4 Исмаилиты - представители религиозно-философского учения, служившего идеологическим знаменем ряда социальных и политических движений, направленных против власти аббасидских халифов. Это учение было. в частности. использовано при утверждении династии Фатимидов в Египте, откуда осуществлялась его пропаганда в различных концах мусульманского мира, в том числе - и во владениях Саманидов. 5 Произведение Порфирия Тирского, служившие введением к логическим трактатам Аристотеля. 6 Имеются в виду «Начала» Евклида. 7 «Альмагест» арабизированное название астрономического труда Клавдия Птолемея «Великое построение». 8 «Божественной наукой» Ибн-Сина именовал или всю метафизику, или ту ее часть, в которой рассматривались вопросы о необходимо сущем и эманационном происхождении из него мира. 9 Сочинение Аристотеля. 10 Здесь и далее число 40 следует понимать не буквально, а в качестве символа, обозначающего (как никогда) некое множество. 11 Сравните рассуждение Ибн- Сины в «Книге знания»: «Возможно найти такого редкого человека, который,если захочет, то поймет без учителя все науки подряд с начала до конца в течение одного часа, потому что он связан с действующим умом так хорошо, что ему не надо думать,словно ему откуда-то подсказывают, и в самом деле это так. Такой человек должен быть источником учения для человечества, и это не странно. Мы сами видели такого рода человека. Он изучил вещи мышлением и трудом, но при наличии силы догадки он не нуждался во многих трудах, и догадки его о многих вещах соответствовали тому, что было написано в книгах. Таким образом, ему не надо было читать много книг и трудиться над ними. Этот человек в возрасте 18 - 19 лет усовершенствовался в науках: философии, логике, физике. метафизике, геометрии, астрономии, музыке, медицине и прочих сложных науках до такой степени, что не встречал себе подобного. Он в последующие годы остался на том же уровне знаний, и ничего к его знаниям не прибавилось». Ибн-Сина. Даниш-намэ. Книга знания. Сталинабад: Тадж. Гос. изд-во, 1957, с. 280. 12 Отъезд Ибн-Сины приходится примерно на 1002 (год смерти отца) - 1005 гг.,когда правлению Саманидов здесь был положен конец вторжением Караханидов (999 г.) и оставаться в охваченном смутой городе стало опасно. 13 Принятый на службу хорезмшахом Али Ибн-Мамуном (997 - 1009), Ибн- Сина примкнул к кружку живших в столице Хорезма - Гургандже ученых, среди которых был и ал-Бируни. Гостеприимный город Абу-Али был вынужден покинуть потому, что его. как и некоторых других из тех ученых, вытребовал к себе газневидский султан Махмуд - деспот, известный своей нетерпимостью к свободомыслию. Кабусибн-Вашмгир Шамс-ал-Маали (976 - 1012), к которому стремился попасть после этого Ибн-Сина, - правитель Гурганда (Джурджана) из династии Зияридов, меценат, знаток философии и астрономии, поэт и мастер эпистолярного стиля. 14 Бейт допускает и иной перевод: «Не возвеличился, а град мне мал любой; В цене не возрастал - где ж покупатель мой? « В некоторых вариантах автобиографии касыда приписывается не Ибн- Сине, а ал- Джузджани. 15 «Канон медицины». 16 В так называемом Персидском Ираке. 17 «Указания и примечания». 18 »Книга знания» («Даниш-намэ»), посвященная автором. 19 Часть, посвященная логике, - «Логика восточников». 20 Умерший в 997 г. буидский правитель Рея Фахр-ал-Дауля оставил после себя четырехлетнего наследника Маджд-ад-Даулю и вдову Ширин, которую окружающие называли просто Государыней. Ширин стала регентшей, а после того, как Маджд-ад-Дауля достиг совершеннолетия, отказалась передать ему власть, и тот, впав в «черную меланхолию», коротал время между виноизлияниями и утехами гарема. 21 Эти новые скитания Ибн-Сины, согласно одному из источников, были вызваны повторными поползновениями султана Махмуда заполучить прославленного ученого. Слово «кадбануя» в своей исходной персидской форме «кадбануя» означает «государыня»; кто именно здесь подразумевается, сказать трудно Шамс-ад-Дауля - буидский эмир, ставший в 997 г. правителем Хамадана и Кырмиза (Кирманшаха). 22 Аля-ад-Дауля - буидский эмир, пришедший к власти в Исфахане в 1008 г., - был известен как покровитель ученых, и, по свидетельству одного источника, инициатива в переписке с Ибн-Синой принадлежала ему. 23 Тадж-ал-Мульк занимал при Шамс-ад-Дауле должность визиря, и, видимо, именно он был сменен на этом посту Ибн-Синой. 24 Имеются ли здесь в виду путешествия ученых, проводивших астрономические наблюдения, прохождение («путешествие») таблиц через множество рук или что-нибудь другое, сказать трудно. 25 Абу-Мансур ал-Джаббан - филолог, чье прозвание (ал-Джаббан) указывает на то, что правильному арабскому языку он обучался у бедуинов, в пустыне («ал-джаббана»). 26 Названные лица прославились как превосходные стилисты. 27 Манн (или мана) мера веса, равная 257 дирхемам (драхмам). 1 дирхем - около 3 г. 28 Исфахан был временно захвачен войсками Масуда вскоре после того, как последний был выдвинут султаном Махмудом в правители Персидского Ирака. 29 Даник - мера веса, равная 1/6 дирхема (драхма) - 0,5 г. 30 Митридат - лекарственная кашица, в состав которой обычно входил опиум. 31 1037 г.н.э. Согласно источникам, Ибн-Сина скончался в июне этого года. 32 980 г. н.э. 33 Хайй, сын Якзана (букв. Живой, сын Бодрствующего) — так зовут и величают одного из двух главных действующих лиц аллегорического трактата (или, как его иногда называли средневековые арабоязычные авторы, повести), написанного Ибн-Синой в бытность его узником крепости Фардаджан. Хайй — олицетворение деятельного разума, то есть последнего из истекающих от необходимо сущего космических интеллектов, каковой символизирует, в свою очередь, одновременно законосообразность мира, проявляющуюся в его срединной, подлунной части, и отражение этой законосообразности в коллективном разуме человечества. Другое главное действующее лицо — авторское «я», которое у Ибн-Сины используется обычно для персонифицированного обозначения человеческой, то есть разумной души. Описание мысленного путешествия, которое совершает авторское «я» вместе со старцем (шейхом. Учителем) Хаййем по странам Запада (материального мира) и Востока (мира умопостигаемого), представляет собою иносказательное резюме теоретической части философии мыслителя. Трактат переведен по критическому изданию арабского текста в кн.: Н. Согbin Avicenna еt 1е гёсit visionnaire, t. II. Теhегап — Pаris, 1954. 34 В теле. 35 С тремя животными силами души, коим характеристика будет дана ниже. 36 Речь идет о выхождении разума за пределы чувственного, непосредственно связанного с телесными органами мира, 37 Мир пребывает в беспрерывном изменении, но законы, им управляющие, постоянны, вечно молоды и выражают нерушимую стройность вселенной. 38 Сам по себе человеческий интеллект лишь предрасположен к принятию умопостигаемых форм и в этом смысле выступает как потенциальный, или материальный разум: актуализация же его, то есть превращение в действительность заложенной в нем возможности познания мира осуществляется посредством «соединения» с деятельным разумом, которому в данном акте принадлежит инициативная роль. 39 Познание служит источником эстетического наслаждения. 40 Букв. — из города Святости ( или Непогрешимости). Это арабское название Иерусалима акцентирует здесь мысль о непреложности управляющих миром законов. 41 Как далее выяснится, отец Хаййа — это олицетворение перворазума, то есть космического интеллекта, непосредственно истекающего от необходимо сущего и символизирующего, в свою очередь, данную нам в нашем опыте систему мира. В замечании, что он — живой, содержится намек на сущностное тождество перворазума и деятельного разума, олицетворяемого Хаййем ( Живым): в подлунном мире аккумулируется действие всех закономерностей универсума, и здесь же они постигаются высшим порождением этого мира — человеческим разумом. 42 Физиогномика символизирует суть рационального познания — продвижение от известного к неизвестному, от явления к сущности, от внешнего к внутреннему, глубинному. Проницательность Хаййа иллюстрирует эту суть познания мира интеллектом: суждение о внешнем облике собеседников служит для него средним термином силлогизма, заключением которого является суждение об их желании познакомиться с физиогномикой. 43 Сила воображения. 44 Сила гнева. 45 Сила вожделения. 46 Гнев и вожделение как противоположно направленные психические силы должны обеспечить необходимую для умосозерцания гармонию души, если их действия внесут друг в друга умеренность. 47 Произвольно комбинируя единичные представления, воображение, как правило. оказывается не в ладу с объективной действительностью: но в некоторых случаях получающиеся таким путем комбинации образов могут и отражать истину, что вскрывается при иносказательном толковании (например, при расшифровке сновидений и пророчеств). 48 Указание на роль целенаправленного опыта в установлении адекватности знаний, приобретаемых от других или выводимых и предшествующего неупорядоченного опыта (наблюдения). 49 Все сущее, как это объясняется в «Трактате о любви», испытывает страстное стремление к достижению специфического для него совершенства бытия: для разума такое совершенство состоит в полноте знания, то есть в «соединении» с деятельным разумом. 50 Запад — материальный аспект сущего; Восток — формальный; рубеж, к которому они примыкают, — телесный мир. 51 Область чистой первоматерии и область чистых форм. 52 Речь идет об интеллектуальной элите — о мудрецах, которые для проникновения в сущность вещей должны иметь помимо природных к тому задатков соответствующую философскую подготовку. 53 Журчащий источник — логика как наука о правилах движения мысли от известного к неизвестному: стоячий источник жизни — интеллектуальная интуиция. 54 Пустыня — непознанная область бытия; море-океан — материальный, чувственный мир; гора Каф — совокупность космических интеллектов, управляющих движением небесных сфер и явлениями подлунного мира; преисподняя — невежество как противоположность знания, приносящего людям интеллектуальное блаженство. 55 К актуализации потенциального разума, к отвлеченному мышлению путь пролегает через чувственное постижение материального мира (через тьму). 56 Перешеек, о котором говорится в Коране (XXV, 55; V, 20; XXIII, 102), — грань, разделяющая познанное и непознанное. 57 Разум, вооруженный логикой, познает природу вещей, представляющих собою сочетание формы и материи. 58 О материальном аспекте сущего. 59 Плоть, в коей обретается человеческая душа. 60 Упоминаемый в Коране (XVIII, 84) тинистый (или зловонный) источник, в который закатывается солнце, — первоматсрия. 61 Солнце здесь воплощает субстанциальные формы. 62 Занимаемое первоматерией пространство, которое Ибн-Сина обозначает термином «мамадд», однокоренным со словом «материя» (мадда), не поддается определению потому, что в противном случае мы имели бы не первоматерию, а материю, наделенную телесной формой. 63 Первоматерия, как таковая, лишена всяких форм, ввиду чего последние выступают в качестве чуждых ей начал. 64 Драматическое описание беспрерывной смены форм в материи касается подлунного мира — «мира возникновения и уничтожения». 65 Предрасположение определенного участка материи к принятию видовой формы высшего или низшего порядка зависит от большей или меньшей соразмерности смеси, образуемой в нем четырьмz элементами (землей, водой, воздухом и огнем): в единичных субстанциях, принадлежащих к высшим видам сущего, наличествуют соответствующим образом модифицированные свойства низших видов (например, в растениях — свойства минералов, в животных — свойства минералов и растений и т. д.). 66 А именно — из мира чистых форм. 67 Область небесных сфер. 68 С областью возникающих и уничтожающих вещей, подлунным миром. 69 Сходство дольнего мира с миром горним обусловлено тем, что и там и здесь видовые формы соединены с материей, в которую они как бы привходят извне. Разница же между этими мирами состоит в том, что формы горнего мира навечно закреплены за каждым из единственных в своем виде небесных тел. Описание иерархической структуры небесных тел дается ниже в соответствии с несколько измененной Птолемеевой системой вместе с их астрономическими и астрологическими характеристиками. 70 Луна. 71 Меркурий. 72 Венера. 73 Солнце. 74 Марс. 75 Юпитер. 76 Сатурн. 77 Сфера неподвижных звезд. 78 Эклиптика, то есть большой круг небесной сферы, по которому происходит кажущееся годичное движение Солнца, пересекает двенадцать зодиакальных созвездий; путь Луны на небесной сфере имеет двадцать восемь «стоянок» — областей, определяемых по наличию в них тех или иных звезд. 79 Изменение положения звезд на видимом небосводе определяется не свойственным им самим движением, а круговращением всей небесной сферы, к которой они кажутся прикрепленными неподвижно. 80 Перечисленные ранее светила (Луна, Солнце и планеты), кроме видимого, суточного вращения с небесной сферой, имеют и собственное вращение, в силу чего они как бы «наведываются» в созвездие Зодиака (Солнце проходит каждое из них в течение одного месяца). 81 Умопостигаемое беззвездное небо (эмпирей), которое символизирует мир как возможно сущее, данное нашей мысли в единстве заключенных в нем детерминаций. 82 Указание на чисто интеллигибельный характер этого мира, его отрешенность от телесности и движения. 83 Сущее на высшем уровне абстракции, необходимо сущее само по себе, которое не поддается ни определению, ни описанию, а постигается лишь интеллектуальной интуицией. 84 Мир четырех элементов в их первоначальном состоянии. 85 Неорганический мир, образуемый смешением элементов. 86 Растительное царство. 87 Животное царство. 88 Мир человека как существа разумного. 89 Разумная душа. 90 Арабское «карн» обозначает одновременно сонмище, группу кого-то и рог (намек на рога сатаны). Два рода шагающего сонмища — собирательные образы сил гнева и вожделения: летающее сонмище — такой же образ силы воображения. Первые две силы более связаны с материальным миром, чем третья, а потому шагающее сонмище помещено левее летающего. 91 Два рода шагающего сонмища - собирательные образы сил гнева и вожделения; летающее сонмище - такой же образ силы воображения. Первые две силы более связаны с материальным миром, чем третья, а потому шагающее сонмище помещено левее летающего. 92 Душа. 93 Нервы, по которым передаются ощущения, свойственные пяти внешним чувствам (зрению, слуху, вкусу, обонянию и осязанию). 94 Органы ощущения. 95 Формы чувственно воспринимаемого мира. 96 Воспринимаемые формы передаются общему чувству. 97 Общее чувство, не способное проникнуть в универсальное содержание восприятий, передает их памяти. 98 Рациональной части души. 99 Восприятия хранятся в памяти, а заключенные в них общие представления (идеи) передаются так называемой силе догадки. 100 Речь идет о способах образования общих понятий. 101 Воображение. 102 Гнев. 103 Вожделение. 104 Воображение связывает человека с чувственным миром, отвлекая от размышлений о мире умопостигаемом, о сущем как таковом, между тем как именно подобного рода размышления обеспечивают индивиду интеллектуальное блаженство и бессмертие. 105 Эти две категории демонов олицетворяют души праведников, чьи свойства, сами по себе недостаточные для проникновения в высшие истины бытия, служат аналогом тех свойств, которыми должен располагать мудрец прежде, чем погрузится в чистое умосозерцание. 106 Области интеллектуальной деятельности. 107 Справа — теоретический разум, слева — практический. 108 «А ведь над вами есть хранители — благородные писцы» (Коран, XXXII, 10—11). 109 По ту сторону чувственно воспринимаемого мира — умопостигаемый мир космических разумов и душ. 110 Необходимо сущее само по себе, или бог традиционных религий. 111 Космические души. 112 Космические разумы, подражающие вечной и неизменной мысли необходимо сущего. 113 Перворазум.У Плотина (Эннеады, V 2, 1) родителем сущего считается само божество (Единое), которое пребывает по ту сторону сущего; у Ибн-Сины же эта роль отводится перворазуму, который символизирует эмпирически постигаемый аспект сущего, взятого в его единстве; целокупиость же сущего, схватываемая в интеллектуальной интуиции, образует другой его аспект, символизируемый необходимо сущим (царем), который, таким образом, не запределен сущему, а тождественен ему. В этом суть пантеизма Ибн-Сины. 114 Необходимо сущее не имеет ни рода. ни видового различия, ни каких-либо других характеристик и потому не поддастся никакому определению или описанию. 115 Диалектика необходимо сущего состоит в том, что оно проявляется в возможно сущем и только в нем одном, но его проявления в нем не тождественны его сущности. 116 Имеются в виду три категории предающихся богомыслию людей, о которых рассказывается в трактате Ибн-Сины «Указания и замечания». 117 Заключительная реплика Хаййа служит как бы переходом к содержанию «Трактата о птицах». 118 Перевод А. В. Сагадеева. Осуществлен по изд.: Ибн-Сина. Исцеление. Математика. 3. Свод науки о музыке. Под ред. 3. Юсуфа. Каир, 1956 (на араб. яз.). Издание основано на десяти рукописях, принадлежащих Оксфордской и Лейденской библиотекам, библиотеке Дж. Рейлондза в Манчестере, библиотеке Королевского Азиатского общества (Лондон), Египетской библиотеке, Индийской библиотеке (Лондон) и библиотеке ал-Азхар в Каире. |