ГЛАВА VIII. СРЕДИЗЕМНОЕ МОРЕ И ИТАЛИЯ — ОТ ЭВАКУАЦИИ ТУЛОНА В 1793 ГОДУ ДО УДАЛЕНИЯ БРИТАНЦЕВ ИЗ ЭТОГО МОРЯ В 1796 ГОДУ, И БИТВА ПРИ МЫСЕ СЕН-ВИНСЕНТЕ В ФЕВРАЛЕ 1797 ГОДА. — АВСТРИЯ ВЫНУЖДЕНА ЗАКЛЮЧИТЬ МИР После эвакуации Тулона 19 декабря 1793 года лорд Гуд отвел свой флот на Гиерский рейд — якорная стоянка, образуемая группой островов того же имени, в нескольких милях к востоку от Тулона. Здесь он оставался в течение большей части января, занятый пополнением продовольственных припасов на своих кораблях, и обдумывая, что теперь следовало бы предпринять для обеспечения британских интересов в Средиземном море. Для флота, как и для армии, существенно иметь всегда под рукой депо припасов, на которое можно было бы положиться в деле возмещения расхода ограниченных корабельных запасов, а также починок на кораблях. Пути сообщения между депо и флотом или армией должны быть таковы, чтобы их можно было весьма легко оборонять самой вооруженной силой без стеснения свободы ее движений, необходимых для достижения целей войны. Другими словами, такое депо, или база, должно быть близ театра операций и, если возможно, так расположено, чтобы флот прямо или косвенно заслонял его от неприятеля. Близость эта имела еще вдвое большее значение в дни парусного флота, когда движения судов зависели от изменчивого элемента — ветра, потому что тогда корабль не только требовал больше времени на переход от поля битвы до базы, но и на возвратном пути, также вследствие большей продолжительности его, — расходовал больше припасов и потому мог меньше времени оставаться на боевой арене. Тулон при надежном обладании им служил такой базой, хотя, вследствие того, что он открыт сильному нападению с суши, оборона его требовала затраты чрезвычайных усилий. Но, однако, теперь Тулон был потерян британцами и вместе с этим надежная база их, а также и безопасное убежище для их транспортов и поврежденных кораблей, отодвинулась к самому входу в Средиземное море, т.е. к Гибралтару. Хотя захват сильной позиции, которая сама по себе могла бы служить базой, могло определить характер дальнейших операций, но логически было необходимо сперва наметить операции, и тогда ими был бы решен и выбор базы. В Средиземном море, как и везде в то время, политика Великобритании состояла в том, чтобы обеспечить господство на море и поддерживать континентальные державы в их сухопутной войне с Францией, — главным образом деньгами, но также, когда возможно, и содействием через посредство морских операций. Чтобы поддерживать сухопутную войну, британские дипломаты заботились об объединении военных усилий возможно большего числа незначительных независимых государств, на которые делилась Италия, стараясь побудить их к единству действий и внушить им сознание безопасности решительного шага против Франции; а в таком сознании упомянутые государства могли укрепиться, только видя на своей стороне могущественную силу, какой показал себя британский флот. Ни традиции их, ни характер их правителей не допускали сильной связи между ними на правах взаимного равенства; точно так же, как было уже сказано выше, ни одно из них не занимало такого господствующего положения, чтобы могло служить ядром для сбора кругом себя остальных. Единственным возможным центром была Великобритания, представительствовавшая среди них силой своего флота. Кроме того, если уже нельзя было добиться положительного, гармоничного, согласного образа действий от итальянских государств, как испытала это Великобритания, то в ее интересах было побудить их к дружескому нейтралитету по отношению к ней и ее союзникам и удержать их от неприязненных мер, к которым могли бы принудить их требования республики и страх перед французской армией. Дружественные порты по всему берегу имели существенное значение для ее безопасности, ее мореходства и преуспеяния ее торговли. Наконец, следует прибавить, что характер берега между Генуей и Ниццей, расположенного между французской и австрийской армиями, особенно благоприятствовал возможности вредить последним морскими операциями. Морские Альпы и Аппенины, спускаясь близко к морю, оставляют только узкую и длинную линию сообщений вдоль берега, по которой и шла очень плохая дорога, во многих местах открытая для обстрела с моря (Примечание: L'horrible route de la Corniche sous le feu des cannonieres anglaises. — Jоmini, Guerres de la Rev., livre X, p. 62). Это обстоятельство вело к тому, что снабжение продовольственными и боевыми припасами армий, пользовавшихся упомянутой дорогой, зависело главным образом от каботажных судов, плавания которых могли сильно затрудняться враждебными действиями военных судов, хотя последние во времена парусного флота и не могли совсем остановить их. Корсика при тогдашнем возмущении населения ее под предводительством Паоли против Франции, казалось, представляла именно такую стратегическую позицию, какую Гуд искал. Она была близка и расположена центрально по отношению к вероятным операциям на суше: бухта Сан-Фиоренцо, как равноудаленная — около cтa миль — от Ниццы и Генуи, сделалась главной якорной стоянкой флота. Ливорно — один из самых крупных складочных портов для британской торговли в Средиземном море и морской порт Тосканы, над которой Великобритания старалась приобрести влияние, находится только в шестидесяти милях от мыса Корсо на северной оконечности острова. Все товары в торговых сношениях Великобритании с северной Италией должны были направляться по путям близким от Корсики и подвергались бы захвату со стороны Франции, если бы морские порты оставались в руках последней. И это особенно еще потому, что кругом острова преобладают штили, облегчающие операции для гребных судов и парализующие усилия парусного флота. Корсика, как остров, находилась в зависимости от той из участвовавших в войне держав, которая владела морем. И хотя ее размеры и гористая поверхность и делали трудным завоевание ее, тем не менее, среди ее населения заметна была готовность принять покровительство Великобритании, как единственное средство освободиться от французских войск, которые все еще занимали морские порты Сан-Фиоренцо, Бастию и Кальви. Сэр Гилберт Эллиот (Gilbert Elliott), который был гражданским комиссаром Великобритании в Тулоне в течение последнего месяца оккупации его, оставил Гиерскую бухту в начале января для совещания с Паоли, проектировавшим присоединение острова к британской короне. Энтузиазм, с каким приняло его население, и уверения вождя корсиканцев убедили его, что последние искренно желали осуществления упомянутого присоединения, и вследствие его представлений Гуд 24 января отплыл от Гиерских островов со всем флотом с намерением идти в бухту Сан-Фиоренцо. Но так как погода стояла очень бурная, а трехдечные корабли, которых в эскадре было несколько, были плохо приспособлены для борьбы с ней, то адмирал вынужден был укрыться с ними в Порто-Фераио, на Эльбе, и послать в Сан- Фиоренцо только отряд из остальных судов. Они прибыли туда 7 февраля и после соединенных операций, при которых экипаж их принимал весьма деятельное участие и в действиях на суше, французы очистили город и укрепления 19-го числа того же месяца, отступив на Бастию. Адмирал начал настаивать тогда на атаке этого порта, но генерал высказал мнение, что он не располагает для этого достаточным числом солдат. Нельсон, блокировавший этот порт в течение некоторого времени, энергично защищал возможность предприятия, и после острых пререканий между двумя военачальниками, Гуд решился предпринять осаду порта с моря при содействии десанта из служивших на кораблях морских солдат. Высадка началась 3 апреля, но город держался до 21 мая, когда сдался на капитуляцию. Затем был взят и Кальви, операции против которого начались 19 июня и закончились принуждением его к сдаче 10 августа. Весь остров был, таким образом, очищен от французских войск, чем он был обязан почти всецело английскому флоту, хотя и в операциях под Сан-Фиоренцо и Кальви принимала участие и армия. Предприятие осады Бастии было следствием решимости Гуда и горячей поддержки его в ней со стороны Нельсона; и так как тогда 3500 человек регулярного войска сдались отряду из 1400 матросов и морских солдат, то мнение сэра Гилберта Эллиота о том, что «блокада порта была главным средством к покорению его», едва ли может оспариваться. При осаде Кальви Нельсон потерял свой правый глаз. В промежуток времени между осадами Бастии и Кальви на Корсике было созвано генеральное собрание, и 19 июня 1794 года островная корона была предложена королю Великобритании. При успешном исходе военных операций этот политический акт довершил овладение островом. Но, говоря словами Эллиота, право на обладание Корсикой опиралось на господствующую над противником силу (Примечание: Life of Lord Minto, vol. II, р. 274), и только ею одной и могло быть обеспечено; а об этой-то силе британское правительство и не сумело позаботиться. Любовь народа к Паоли и тревоги, пережитые им вместе со своим вождем, были причиной того, что корсиканцы желали присоединения к Англии. Но когда сознание безопасности сменило чувство опасения за судьбу острова, то за проявлениями скороспелой любви друг к другу двух наций, столь радикально разнящихся по темпераменту и учреждениям, последовали симптомы, присущие непрочным связям. Тем не менее, при энергии и достаточно сильных гарнизонах благо британской оккупации могло бы сделаться для населения очевидным, недовольство ею могло бы уступить соображениям о собственных выгодах, и Великобритания удержала бы остров за собой. Британское правительство действовало, однако, медленно. Эллиот настаивал на том, чтобы ему были даны полномочия на исполнительные функции сейчас же после того, как состоялся «Акт о Соединении». Вместо того Паоли был оставлен на своем прежнем посту еще четыре месяца, в течение которых разгоралась та естественная ревность его к иностранцу, предназначенному ему в преемники, примеры которой не раз встречались в истории. Это чувство, питавшееся им с корсиканской страстностью, сообщилось и его последователям, и злополучный раскол уже завоевал место среди населения, когда после четырехмесячного ожидания Эллиот получил полномочия как вице-король острова. Паоли оставался затем на Корсике еще целый год и до своего отъезда оттуда причинял большие затруднения вице-королю и был опорой партизан Франции, число которых сделалось значительным. В течение 1794 года более важные операции на границах Бельгии и Германии, так же как и в Испании, заставляли Итальянскую и Альпийскую армии Франции оставаться в бездействии после некоторых первоначальных удачных операций, отдавших в их руки главные горные проходы и выдвинувших береговую линию их войск до Вадо, на границах Генуезской территории. В начале 1795 года восемнадцатитысячный отряд был отправлен в Тулон с целью высадки его затем на Корсику; у французов в упомянутом порту стояли пятнадцать линейных кораблей, но они сознавали, что ни адмирал, ни офицеры их не обладали тактическим искусством, необходимым для управления флотом в случае встречи с противником почти равной силы при условии, что этот флот стеснен большим отрядом транспортов. Пример такого случая представляли действия Конфланса в 1759 году, когда на него возложено было прикрытие флотилии, предназначавшейся для вторжения французов в Англию. Вообще говоря, в смешанных военно-морских экспедициях армия и флот должны следовать на место назначения вместе; но неоспоримо, что транспорты доставляют при этом большие затруднения. Если флот не может выдержать с успехом столкновение с противником без них, то решимость встречи с последним в сопровождении их равносильна напрашиванию на бедствие. Применяя последнее рассуждение к рассматриваемому случаю, надо считать, что небезосновательно было принятое французами решение, чтобы Тулонский флот отплыл один; и согласно этому, 2 марта 1795 года адмирал Мартэн вышел в море с пятнадцатью линейными кораблями, семью фрегатами и пятью судами меньших размеров. Несмотря на эту почтенную численность флота, боевая сила его была слаба. Из двенадцати тысяч офицеров и матросов на линейных кораблях семь тысяч пятьсот человек никогда раньше не были в море; и Мартэн доносил, что если не считать офицеров и унтер- офицеров, то для комплектации флота настоящими матросами у него остается только две тысячи семьсот человек (Примечание: Chevalier, Mar. Franc. sous la Rep., p. 174). Гуд отлучился в Англию в предшествовавшем ноябре месяце, предполагая возвратиться, и британской эскадрой командовал адмирал Готам. Последний крейсировал близ Тулона в течение трех недель среди зимы вследствие получения им сведений о предполагавшемся выходе французов из этого порта; выдержав весьма бурную погоду, не утихавшую почти все время, он возвратился в бухту Сан-Фиоренцо 10 января. По-видимому, 22-го числа того же месяца он снова отплыл оттуда для прикрытия ожидавшегося из Англии каравана, оставив в порту 74-пушечный корабль «Бервик» (Berwick), который из-за беспечности его офицеров потерял мачты, стоя на якоре. После еще более трудного крейсерства флот вошел в Ливорно 25 февраля; «Бервик» (Berwick) тогда все еще оставался в Сан-Фиоренцо, и такая медленность работ на нем должна быть приписана только скудости средств, какими он располагал. Заход флота в Ливорно был, вероятно, необходим как для пополнения припасов, так и для напоминания нерешительной Тоскане у ее дверей о могуществе Великобритании; но случай с кораблем «Бервик» (Berwick) послужил яркой иллюстрацией того, как велики могут быть последствия небрежности отдельных лиц, а также и неблагоразумия оставлять слабые отряды без прикрытия их, прямо или косвенно, главными силами. 7 марта французский флот пришел на вид мыса Корсо и почти сейчас же увидел и «Бервик» (Berwick), который только накануне успел оставить Сан- Фиоренцо для следования в Ливорно. Так как он все еще не исправил своих аварий, то французские корабли легко догнали его и принудили к сдаче в полдень. На следующий день Готам в Ливорно узнал, что неприятель уже в море и на другое утро с рассветом вышел в погоню за ним. 11-го числа оба флота увидели друг друга, причем французы были значительно южнее британцев, вне пушечного выстрела и на ветре у них. В таком относительном положении противники оставались и весь день 12 марта. В ночь на 13-е французский 74-пушечный корабль потерял стеньгу и отделился от своих, число которых уменьшилось, таким образом, до четырнадцати. На следующее утро 80-пушечный корабль Ca-Ira наскочил на свой передний мателот, потеряв при этом свои фор- и грот-стеньги, и поэтому сделался источником тревоги и опасности, каким всегда является для своей эскадры потерпевшее аварию судно. Когда он вышел из линии, один британский фрегат подошел к нему близко со стороны заваленного упавшим рангоутом борта и обстреливал его в течение некоторого времени с относительной безнаказанностью; за ним сделал почти то же и Нельсон на «Агамемноне» (Agamemnon), который следовал близко сзади траверза противника, пока несколько французских кораблей не спустились на выручку последнему. В течение ночи 120-пушечный корабль «Санкюлот» (Sans Culottes), самое сильное судно во французском флоте, увалился под ветер и к утру скрылся из вида от остальных. Ca-Ira был взят на буксир 74-пушечным кораблем Censeur, и на рассвете эти два судна были в некотором удалении и на северо-восток от своего флота. Оба флота были к тому времени сильно рассеяны вследствие переменчивости ветра, установившегося, однако, затем от норд-веста к выгоде британцев, и тогда те из кораблей, которые были ближе других к отделившимся французским, принудили последних к бою. Во время этой частной схватки другие корабли обоих флотов старались подойти к сражавшимся, причем французы, для прикрытия Ca-Ira и Censeur, намеревались пройти между ними и британцами, но по какому-то недоразумению это не было исполнено. Проходя медленно друг мимо друга контргалсами, враждебные авангарды обменивались жарким артиллерийским огнем, от которого британские корабли вследствие недостаточной взаимной поддержки пострадали более, чем французские; особенно плохо пришлось двум из них; но так как французы все-таки позволили британцам отрезать Ca-Ira и Censeur, то последние были принуждены к сдаче после весьма доблестного сопротивления, в котором потеряли четыреста человек и некоторые мачты. Так как оба флота продолжали идти затем противоположными курсами, то скоро разошлись и скрылись из вида друг друга. Вследствие переменчивости ветра, а также плохих мореходных качеств британских трехдечных кораблей это сражение не поучительно в тактическом отношении, тем более что оба адмирала, как весьма посредственные флотоводцы, не имели данных для преодоления встретившихся им затруднений. Большее число аварий во флоте Мартэна и отделение от него сильнейшего корабля «Санкюлот» (Sans Culottes) в такой момент свидетельствуют о плохих свойствах французских командиров и, надо думать, оправдывают высказывавшееся мнение, что Готам скорее обязан своим успехом инициативе превосходных офицеров, бывших под его командой, чем собственным способностям. «Я явился на корабль адмирала Готама», — писал Нельсон, — «как только наш авангард ослабил огонь и Ca-Ira и Censeur спустили флаги, чтобы посоветовать ему оставить наши два поврежденных корабля, оба приза и четыре фрегата и преследовать неприятеля; но он, смотря на дело значительно хладнокровнее, чем я, сказал: «мы должны быть удовлетворены, мы сделали очень хорошее дело». Адмирал Гудал (Goodall) поддерживал меня; я убедил его написать Готаму, но это не повело ни к чему; этому дню суждено было быть таким, какой никогда еще не был занесен в летописи Англии» (Примечание: Nels. Disp., vol. II, p. 26). «Адмирал Готам», — говорит Шевалье (Примечание: Chevalier, Mar. Franс. sous la Rep., p. 186), — «выказал большую осмотрительность. Он, вероятно, не понял импровизированных флотов республики. Для того чтобы сражаться, необходимы корабли в исправном состоянии, способные матросы, искусные артиллерийские комендоры и офицеры, привычные к порядку, военным диспозициям и эскадренным маневрам. Ничего этого мы не имели». «Неприятель», — писал Нельсон о том же самом флоте несколько месяцев спустя, — «не имеет ни матросов, ни офицеров» (Примечание: Nels. Disp., vol. II, p 50). Непосредственным следствием описанного поражения французов было то, что они отказались от предположенной экспедиции против Корсики. После сражения шторм заставил британцев укрыться в Специю и был причиной крушения 74-пушечного корабля их «Прославленный» (Illustrious), который вследствие полученных им в бою повреждений не мог держаться дальше от берега. Этот случай, вместе с захватом французами «Бервика» (Berwick) уравновесил потери противников. Французская эскадра стала на якорь в Гиерской бухте, где к ней присоединился «Санкюлот» (Sans Culottes), и 24 марта возвратилась в Тулон. Прибытие туда из Бреста адмирала Ренодена 4 апреля подняло численность ее до девятнадцати или двадцати линейных кораблей, против которых противник мог выставить теперь только тринадцать своих и два неаполитанских. Но хотя британцы испытывали весьма большой недостаток материалов для вооружения и починок (Примечание: „По эту сторону Гибралтара мы не можем достать другой мачты». (Nels Disp., May 4, 1796)) своих судов в должной степени, превосходство организации, дисциплины и надлежащей профессиональной подготовки офицеров давали им достаточное основание не испытывать особенной тревоги. В мае месяце в Тулоне возгорелся мятеж якобинцев. Правительство приказало Мартэну воспользоваться присоединением к нему Ренодена, давшим ему перевес в силе над неприятелем, и выйти в море опять для встречи с последним, пока еще не поздно. Часть населения подняла крик, утверждая, что как только флот выйдет из порта, так противники революции вернутся в город и перережут патриотов. Матросы, за исключением принадлежавших к Брестской эскадре, оставили свои суда под предлогом освобождения своей страны от опасности и приняли участие во всех уличных демонстрациях. В то же время была отправлена сухопутная экспедиция против Марселя; но после схватки с войсками тулонцы отступили в свой город и успокоились. Большое число матросов, однако, дезертировало со службы, и необходимость замещения их задержала отправление флота, который окончательно вышел в море 7 июня в составе семнадцати линейных кораблей. Благоприятное время было, однако, уже упущено, так как британцы получили, наконец, значительное подкрепление. После некоторых починок в Специи, Готам отвел свой флот в Сан-Фиоренцо, прибыв туда 30 марта. 17 апреля он отплыл опять на Минорку, где надеялся найти подкрепления и столь необходимый для флота караван. Но вследствие упорных западных ветров он скорее отдалился от места назначения, чем приблизился к нему, лавируя до 27-го, когда неожиданно и в высшей степени удачно встретился с отрядом продовольственных судов, шедших из Гибралтара. С ними адмирал сейчас же взял курс на Ливорно, куда и пришел на следующий день. Если бы французы в своих собственных портах окончили все необходимые исправления на кораблях так же скоро, как сделали это британцы в чужеземном порту, и вышли в море, как только Реноден соединился с Мартэном, то они перехватили бы караван, имевший весьма серьезное для противника значение, если бы даже и не принудили последнего к бою. Корреспонденция Нельсона, тогда все еще только командира корабля, его своеобразным живым слогом постоянно свидетельствует о критическом состоянии кампании в тот момент. 8 мая Готам отплыл опять на Минорку и продолжал крейсировать близ острова до 14 июня, когда к нему присоединился контр-адмирал Роберт Манн, шедший из Англии во главе эскадры из девяти (Примечание: James, vol. I, p. 297. Нельсон говорит только о шести кораблях (Nels. Disp, vol. II, p. 47)) линейных кораблей, что сразу дало британцам численный и качественный перевес над противником. В ожидании каравана Готам оставался на этой станции до его прибытия, 22-го числа, когда вместе с ним и всем флотом отплыл в Сан-Фиоренцо, став в этой бухте на якорь 29 июня. 4 июля адмирал послал Нельсона на его корабле в сопровождении нескольких мелких судов к Генуэзскому берегу для содействия сухопутном операциям австрийцев против французов; но отряд этот встретился с флотом Мартэна и был вынужден возвратиться в Сан-Фиоренцо, преследуемый противником, по словам Нельсона, по пятам, пока не показался стоявший на якоре британский флот. Последний снялся с якоря как только мог скоро, но догнал французов лишь у Гиерских островов, где и произошла незначительная схватка, окончившаяся пленением французского 74-пушечного корабля «Алкид» (Alcide), который сейчас после сдачи загорелся и взлетел на воздух. Это маленькое дело было последним, в котором адмирал Готам непосредственно участвовал. Гуд был окончательно отрешен от должности начальника Средиземноморского флота, прежде чем успел отплыть из Англии для возвращения на свой пост, а Готам, утомленный бременем, нести которое чувствовал себя не в силах и выказал неспособным, просил и о своей смене и спустил флаг 1 ноября 1795 года. До времени упомянутой сейчас морской схватки близ Гиерских островов оперировавшие в Италии армии обеих сторон сделали немного. Французы, значительно уступавшие в силах союзникам и терпевшие большие лишения, вынуждены были расположиться в весьма длинной оборонительной линии, передовым пунктом которой на морском берегу было Вадо. Австрийцы навязали сардинцам свой план кампании, который состоял в том, чтобы ударить на правое крыло французов у Вадо и затем оттеснить их вдоль Корниша (Примечание: По-итальянски Cornice — шоссейная дорога по Ривьере от Ниццы в Геную), при одновременной атаке сардинцами левого крыла через горные Аппенинские проходы до Кол-ди-Тенде (Col di Tende), где начинаются Морские Альпы. Британский флот должен был содействовать этой операции с моря, — расчет на что много содействовал выбору австрийцами объясненного плана. С занятием Вадо и Ривьеры к востоку от него прибрежная торговля между Генуезскими и Тосканскими портами и южной Францией была бы остановлена, что имело бы весьма серьезные последствия для республики, так как в южных департаментах ее был запасен хлеб только на три месяца в расчете на то, что остальная часть будет доставлена из Берберии и Италии через Тоскану. В случае же занятия бухты Вадо британским флотом продовольствие для населения Прованса, Тулонского флота и итальянской армии французов должно было бы подвозиться с севера Франции по очень дурным дорогам (Примечание: Jоmini, Guerres de la Rev., livre III, p. 75). Кроме того, надо заметить еще, что бухта Вадо была лучшим якорным местом по берегу между Ниццей и Генуей. Австрийский генерал Девинс (Devins) начал движение 13 июня, пройдя через генуезскую территорию, вопреки протесту нейтрального правительства.. Французы сопротивлялись упорно; но неравенство против них было слишком велико, и к концу июня они отступили на линию, простиравшуюся от Боргетто на берегу моря к Ормео в гору, покинув Вадо и промежуточные береговые города. Девинс обратился теперь к Готаму за поддержкой с моря, и, как мы видели выше, британский адмирал отрядил для этой цели Нельсона; но встреча последнего с французским флотом отсрочила прибытие его к Ривьере на несколько дней, что и послужило Девинсу предлогом приостановить движение. Свободное время он употребил на укрепление своей позиции и на улучшение дорог у себя в тылу. 17 июля Нельсон прибыл в Геную, взял на фрегат британского посланника в этой республике и вышел затем в Вадо, где и стал на якорь 21-го числа. Здесь он немедленно вступил в переговоры с Девинсом, который высказал, что, по его мнению, австрийцы не могут идти дальше, пока французы не будут вынуждены отступать за недостатком продовольствия, подвоз которого к ним может быть отрезан только надлежащими действиями флота. Нельсон объяснил посланнику, что так как продовольственные припасы перевозятся на нейтральных судах, то он не может помешать доставке их французам, потому что имеет строгие инструкции от адмиралтейства не прибегать ни к каким нелегальным мерам по отношению к упомянутым судам, и в случае ареста какого-нибудь из них сообщать о нем подробные сведения в Англию и ожидать оттуда распоряжений о том, что делать дальше. Так как грузы, захват которых интересует австрийцев, подвержены порче, то задержка их на корабле была бы мерой нелегальной. Подобная последовательность центрального правительства, весьма рельефно характеризующая его действия в военном отношении, приводила в крайнее негодование Нельсона, который по своему темпераменту был всегда склонен «рубить узлы», мешавшие достижению намеченной цели; но так как он был ответствен под угрозой денежного штрафа и не был человеком богатым, то не мог пренебречь данными ему инструкциями единственно на свой страх. Британские посланники в Генуе и Сардинии оба уговаривали его исполнить желания Девинса, и тогда Нельсон с той безбоязненностью ответственности, какую он выказывал всегда, — иногда уместно, а иногда и нет, — отдал приказание своим фрегатам захватывать всякое судно, к какой бы нации оно ни принадлежало, если только оно шло во Францию или в порты, расположенные по берегу, вдоль которого развернулась линия французских войск. В то же самое время австрийский военачальник выслал в море мелкие крейсеры и, как положительно утверждает Жомини, облагал денежной пеней все прибрежные суда, какие они захватывали, заставляя их платить за пропуск и конфискуя их грузы. Однако и усиленная бдительность не могла совсем остановить торговлю, какая велась при посредстве весьма мелких судов, пользовавшихся короткой ночью для своих рейсов вдоль самого берега (Примечание: Все-таки во Франции тяжело сказывались последствия действий неприятельских крейсеров. (Corr. de Nap., vol. I, pp. 65, 79, 95)); и распоряжения Нельсона, — хотя они и повели к некоторым серьезным результатам в захвате больших судов, шедших из Тосканы и Алжира, — не могли помешать доставке неприятелю провианта на генуезских каботажных судах. Трудность дела усиливалась еще тем фактом, что многие порты в тылу французских позиций принадлежали Генуе, и через них было организовано снабжение ее жителей жизненными припасами. Оставаться глухим к крикам генуезцев о тягости лишений и помешать выгрузке на их берега этих припасов, хотя бы они на самом деле предназначались для французов, было одинаково невозможно. Эти соображения должны были бы заставить Девинса смотреть на кооперативные с его армией действия флата как на усилия летучего отряда, способного затруднить для неприятеля пользование путями сообщения, но не уничтожить их, и побудить его действовать, полагаясь лишь на свои силы, самостоятельно, энергично и не теряя времени, пока французская армия была численно слабее его и пока позиции ее еще не были укреплены слишком сильно. Вместо этого он пользовался сардинцами и британцами не как союзниками, а как сторонами, на которые можно было свалить свою вину в бездействии, — как будто было необходимо, чтобы они предприняли что- нибудь для обеспечения ему возможности перейти в наступление. Так прошла зима, в течение которой французы деятельно укрепляли свои позиции и, когда был заключен мир с Испанией, вызвали свою Пиренейскую армию на помощь действовавшей в Италии. Нельсон был поглощен проектами посадки на суда корпуса австрийцев, который, по его мнению, должен был захватить и занять береговую позицию в тылу французов. Но Девинс только смеялся над этим планом, о котором Жомини говорит лишь со сдержанным одобрением и который конечно открыт тому возражению, что исполнение его при достаточно серьезных силах потребовало бы разделения австрийской армии. Нельсон, правда, гарантировал австрийцам отступление на свои суда в случае необходимости, но Девинс, естественно, предпочел менее рискованный образ действий. Британский командир, относившийся сначала с большим уважением к способностям австрийского военачальника, писал 17 сентября, что с некоторых пор ему кажется, будто «генерал решился не идти дальше своей теперешней позиции и думает свалить неудачу своего предприятия против Ниццы на неоказание ему содействия со стороны британского флота и сардинской армии» (Примечание: Nels. Disp., vol. II, p. 84). Какова бы ни была цель Девинса, но он действительно не двигался с места и спокойно ожидал атаки со стороны французов. В начале ноября суровая болезнь заставила его сложить с себя командование армией, и 23-го числа того же месяца неприятель под начальством генерала Шере (Scherer), энергично напал на центр союзной позиции, где сардинцы соприкасались с австрийцами. Этот пункт был всегда слаб и после короткой схватки подался. Первоначальное намерение Шере состояло в том, чтобы после прорыва через центр ударить на сардинцев, как сделал год спустя Бонапарт; но выпадение чрезвычайно глубокого снега заставило его решиться на обходное движение вправо, попытаться оттеснить австрийцев к берегу и, если возможно, преградить им путь отступления к востоку. Эта попытка удалась не вполне, но все-таки чрезвычайная опасность, угрожавшая противнику, заставила его покинуть всю линию укреплений и поспешно отступить с потерей семи тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, а также и своих складов в Лоано, Вадо и Савойе. Это дело, бывшее блестящей и решительной победой, известно под именем битвы при Лоано. Около 1 декабря австрийцы перешли назад через Аппенины и опять заняли те позиции, с которых выступили в предшествовавшем июне. Рассмотрение плана сухопутной кампании и исполнение его едва ли входят в задачу нашего труда. Движение коалиционных армий, войска и операционные линии которых разделены горными цепями, даже такой высоты, как Аппенины, при трудности перехода через них не представляет условий, обещающих взаимную поддержку и вероятный успех. К этому неблагоприятному обстоятельству следует прибавить еще невыгоду длинного и узкого пути, по которому должны были следовать все австрийские обозы и который после дальнейшего движения войск сделался бы еще более трудным и длинным. С другой стороны, австрийцы сильно рассчитывали на помощь со стороны британского флота, в интересах которого и была предпринята оккупация береговой линии (Примечание: Австрийские генералы говорят, и правильно, что войска их заняли берег вследствие настоятельного желания англичан, чтобы британский флот действовал совместно с ними; а между тем ни этого флота, ни адмирала они никогда не видели. Nels. Disp. vol. II, p. 213). Благодаря последней, они удержали за собой бухту Вадо — лучшее якорное место между Ниццей и Генуей, и их присутствие здесь сдерживало Генуезскую республику, действия которой в значительной мере определялись сравнительными силами воюющих сторон. Спрашивается теперь, сделал ли британский флот при таких обстоятельствах все, что мог сделать для обеспечения успеха общего дела? Ответ едва ли может быть утвердительным. Нельсон, правда, действовал с энергией, которая никогда не покидала его; но корреспонденция его свидетельствуют о том, что он не считал, что данные в его распоряжение силы соответствовали возложенной на них задаче. Но не мог ли он в таком случае увеличить их? Ответ опять едва ли сомнительный. Британский флот имел незначительный численный перевес над французским флотом в Тулоне и значительно превосходил его по качеству своих офицеров и матросов. Он, несомненно, был отягощен многочисленными задачами, такими сложными интересами, умение разграничить которые служит веским свидетельством способностей военачальника. Наблюдение за Тулонским флотом французов, содействие операциям австрийцев, защита торговли, защита Корсики, политические соображения, требовавшие влияния на мелкие итальянские государства, — все эти заботы были возложены на британского адмирала. Из них самой серьезной была первая. Но все другие интересы Британии и ее союзников были бы лучше удовлетворены надлежащим содействием операциям австрийцев, — победой на поле действий, — чем рассеянием сил для прочих целей. Решительный успех коалиции определил бы политику каждого из западных средиземноморских государств и закрыл бы все порты их для французских крейсеров. Коротко говоря, здесь дело явно требовало наступательного образа действий, а не сохранения оборонительного положения в течение всей кампании. Нельсон высказывает мнение, что флот мог бы прервать сообщения французов только в таком случае, если бы он заходил в порты и уничтожал там мелкие суда прибрежного плавания. Последние скрывались от преследования во время перехода вдоль берега от одного якорного места до другого; только захватом их в их гнездах можно было отрезать им крылья. «Несколько дней назад», — пишет он, — «я обследовал берег между Монако и Боргетто так тщательно, что хотя мне удалось захватить только одно судно, нагруженное пшеницей, но зато я загнал все другие в бухту Аляссио (Alassio), где они укрылись под защиту таких сильных батарей, что на попытку уничтожить их можно было бы отважиться лишь имея в своем распоряжении не менее трех линейных кораблей. Число всех судов в этих местах доходит до сотни, причем большая часть нагружена хлебом и другими припасами для Франции» (Примечание: Nels. Disp., vol. II, p. 98a). В этих строках указывается стратегическое направление, какое следовало бы дать британскому флоту после организации наблюдения за Тулоном. «Вы поймете меня», — писал Нельсон пять лет спустя лорду Кейту, — «когда я скажу, что британский флот мог бы предотвратить вторжение в Испанию; и если бы наш друг Готам держал свой флот у того берега, то, — я утверждаю это, и вы согласитесь со мной, — никакая армия из Франции не могла бы снабжаться тогда ни боевыми припасами, ни продовольствием; даже и подкрепления не могли бы подходить тогда» (Примечание: Nels. Disp., June 6, 1800). Раз флот был не на высоте своей задачи, то осуждалась на неудачный исход и вся союзная кампания, план которой не отвечал здравым военным требованиям. Но адмирал Готам, как сказал Нельсон, «не понимал предприятия совершенно удовлетворенный, что месяц за месяцем проходил без потерь с нашей стороны» (Примечание: Ibid., vol. II, p. 64). В распоряжении Нельсона не было ни одного линейного корабля, кроме «Агамемнона» (Agamemnon), которым командовал он сам; и ко времени решительной битвы при Лоано от него была отозвана вся его малая эскадра, за исключением двух судов, так что французские канонерки безнаказанно беспокоили левый фланг австрийцев (Примечание: О жалобах Нельсона на недостаточность вверенного ему отряда см. Nels. Disp., vol. II, pp. 106- 114). Сам он в этот критический момент должен был оставаться, по требованию имперского посланника, с «Агамемноном» (Agamemnon) в Генуе для того, чтобы помешать экипажу стоявшего тогда в порту французского фрегата захватить при ожидавшейся поддержке со стороны французских партизан Вольтри (Voltri) — важный пункт на линии отступления австрийцев, где горсть решительных людей могла бы задержать их до прибытия преследовавшей армии. Ему одному было приписано поэтому спасение нескольких тысяч имперских солдат, среди которых находился и сам главнокомандующий (Примечание: Ibid., p 118). До вышеупомянутой битвы Генуезская республика поощряла почти открыто на своей территории французские интриги и вооруженные предприятия такого характера, как например проектировавшийся захват Вольтри. Она не осмеливалась бы поступать так, если бы у берегов ее находился сильный британский флот, действовавший под командой такого начальника, как Нельсон, потому что тогда все шансы на окончательный успех были бы на стороне союзников. Коротко говоря, эта кампания британского флота прибавляет еще один урок к многочисленным урокам истории о значении присутствия достаточной силы в решительном пункте и возможности действовать наступательно. Можно прибавить еще, что Готам мог бы отделить большее число кораблей в отряд Нельсона, если бы не упустил два раза случая разбить Тулонский флот. В то время как Нельсон помогал австрийцам, насколько позволяли бывшие в его распоряжении силы, британский флот обыкновенно крейсировал близ Тулона, возвращаясь время от времени в Сан-Фиоренцо или Ливорно для починок и пополнения припасов. Во второй половине 1795 года Директория, как припомнят читатели, решилась отказаться от того, чтобы ее флоты состязались с флотами противников, и перейти к крейсерской войне, направленной против наиболее уязвимых колоний неприятеля, а также и против морской торговли его. Было приказано снарядить в Тулоне две эскадры, — в общей сложности, из семи линейных кораблей и восьми судов меньших размеров, — что из-за недостатка матросов было исполнено лишь с трудом. После июльского сражения близ Гиерских островов почти все матросы эскадры Мартэна дезертировали, недовольные плохой пищей, скудной одеждой и постоянными бедствиями, которые были их уделом. Наконец, однако, собралось достаточно людей для комплектования избранных судов, и 14 сентября шесть линейных кораблей и три фрегата вышли в море под командой капитана Ришери. Неясно из дошедших до нас сведений, был ли в это время британский флот в море или в Сан-Фиоренцо, но, во всяком случае, он заходил в этот порт, и Готам узнал о выходе французов из Тулона не ранее, как 22 сентября. Однако только 5 октября этот медлительный военачальник послал в погоню за ними адмирала Манна во главе эскадры из шести линейных кораблей; но последняя не могла уже догнать далеко ушедшего к тому времени противника. Французы прошли через Гибралтарский пролив в начале октября, направившись к британским владениям в Северной Америке. 7-го числа того же месяца на расстоянии пятидесяти миль к западу от Гибралтара они встретились с британским караваном из тридцати одного коммерческого судна, шедшим из Леванта под конвоем трех 74-пушечных кораблей. Ришери удалось взять один из последних и все коммерческие суда, за исключением одного. Эту драгоценную добычу он решился отвести в Кадис, где и стал на якорь 13- го числа; но здесь он вскоре был застигнут Манном, который и помешал ему выйти оттуда для исполнения его первоначальной миссии. Около того же времени несколько французских фрегатов захватили в Атлантическом океане восемнадцать судов из Ямайского каравана. Другой тулонский отряд из одного линейного корабля и шести судов меньших размеров крейсировал в Леванте; захватив множество призов, он беспрепятственно возвратился в Тулон. Командир его, капитан Гантом (Gantaume), хотя и не совершивший никаких серьезных подвигов, известен тем, что в течение своей морской карьеры чрезвычайно удачно ускользал от неприятеля. Это он и командовал флотилией, на которой Бонапарт прокрался незамеченным мимо всех британских крейсеров при возвращении его из Египта во Францию в 1799 году. Описанные результаты, совпавшие так близко с решением французского правительства вести крейсерскую войну, утвердили его убеждение в целесообразности последней, к которой французы и были всегда очень склонны. Оно надеялось при посредстве ее, говоря словами Конвента, «довести Англию до позорного банкротства». В действительности же оно достигло лишь деморализации своего военного флота, утраты обладания морем и расстройства своей собственной внешней торговли и, в конце концов, пришло к Континентальной системе Наполеона и падению империи. Битва при Лоано, решившая кампанию 1795 года, еще более замечательна как совпавшая по времени с появлением на театре военных действий двух самых замечательных личностей в войне французской революции. Через неделю после упомянутой битвы адмирал сэр Джон Джервис, более известный под его позднейшим титулом графа Сен-Винсента, прибыл в Сан-Фиоренцо как заместитель Гуда в Средиземном море. Зимой Наполеон Бонапарт был избран Директорией для смены Шере в командовании итальянской армией Франции. Карьера и характер юного республиканского генерала слишком хорошо известны и слишком часто описывались, чтобы на них уместно было останавливаться в настоящем труде, тем более что они стоят в стороне от непосредственной темы автора. Личность же престарелого адмирала, железные руки которого выковали его собственный образ на организме британского флота и обратили последний в превосходное орудие, с которым Нельсон стяжал свои триумфы, напротив, знакома немногим за исключением изучающих военно-морскую историю. Сэр Джон Джервис родился в 1734 году, и до того времени, когда уже на шестьдесят втором году жизни принял командование Средиземноморским флотом, не имел случая отличиться в глазах людей, чуждых той корпорации, к которой принадлежал. Но для членов этой корпорации он уже давно был замечательным человеком. Принадлежа к семейству бедному, хотя и хорошей фамилии, он под давлением нужды с ранней юности приучил себя к той суровой дисциплине и тому неуклонному подчинению долгу, каких впоследствии так строго требовал от других. Строгий и непреклонный в своих официальных отношениях, устойчивый как скала в преследовании раз принятого решения, неумолимый, почти до безжалостности, в наказаниях за неповиновение служебным требованиям, столь распространенного тогда в британском флоте, его обращение с людьми было вежливо, а когда обстоятельства требовали, даже изысканно. Много путешествуя не только морем, а также и сушей, читая много и серьезно в ту эпоху, когда подобные привычки встречались между моряками реже, чем теперь, он был сведущ во многих вопросах и не относящихся прямо к его профессии. В последней же он был великим мастером. Его корабль был образцовым в британском флоте во время Американской войны за независимость, и его репутация привлекала на службу под его начальством молодых людей аристократических фамилий Англии, когда им удавалось добиться этого. Между тем никто не поддавался менее его ходатайствам лиц высокого общественного или политического положения в тот век, когда непотизм был так распространен. Чтобы снискать его покровительство, надо было иметь, прежде всего, личные заслуги; уже затем он обращал внимание на родственные отношения, и то лишь в том смысле, что например из двух одинаково достойных кандидатов отдавал предпочтение тому, в семье которого отец или брат положили свою жизнь в морской службе; но при этом следует сказать, что достойнейший уже самым отсутствием связей получал право на его заступничество. Однако при всех таких высоких качествах Джервис управлял подчиненными скорее страхом, чем любовью, прибегая к крайне суровым мерам в обстановке взрыва мятежей 1797 года среди моряков английского военного флота. Так, например: один командир, который с большим личным мужеством усмирил бунт на своем корабле, вырвав собственными руками зачинщиков из рук их преследователей, ходатайствовал в пользу одного из осужденных на основании того, что он прежде заслужил хорошую репутацию. «Я рад этому», — возразил Джервис, — «до сих пор мы вешали негодяев, теперь же матросы узнают, что никакая хорошая репутация не искупит преступности мятежника». В делах меньшей важности он также был склонен преувеличивать требования так же, как и наказание за уклонение от них. «Там, где я взял бы перочинный ножик», — сказал Нельсон, — «лорд Сен-Винсент берет кинжал». Трудно ожидать, чтобы человек таких свойств, хотя и обладавший решимостью и высокими профессиональными талантами, был наделен огнем гения. Лорду Сен- Винсенту недоставало тех симпатичных качеств Нельсона, которые и возбуждали к последнему такую любовь со стороны его подчиненных и делали его таким выдающимся начальником. Свободный от порывистого темперамента и от слабостей своего великого преемника, на карьере которого эти недостатки оставили следы, вызывающие сожаление тех, кому дорога его память, Джервис был чужд и того вдохновения, того пыла, которые в трудные моменты высоко поднимали Нельсона над средним уровнем человечества и клали на его действия печать гения. Но после Нельсона Джервис, хотя и человек другого порядка, все-таки стоит первым среди британских военачальников. Вместо вдохновения он обладал холодной, здравой и глубокой профессиональной логикой; вместо пыла — упорной, настойчивой решимостью добиться успеха; и эти качества, в соединении с совершенной безбоязненностью ответственности, обнаруженной также и Нельсоном, завоевали ему место в первых рядах тех начальников как на суше, так и на море, которые не получили исключительных дарований фаворитов природы. В одном генеральном сражении в Сен-Винсентской битве он обнаружил в высокой степени эти стороны своего характера, подобно тому, как и Нельсон, выказал тогда способность быстрого соображения и мгновенного перехода от сознания к действию, в котором все процессы мысли и воли сливаются в одно убеждение и импульс, захватывающие всего человека. Если мы примем в расчет огромное превосходство сил противника, обдуманно атакованных тогда британцами, тактику адмирала на поле битвы и его верную оценку критического положения, в котором находилась тогда Великобритания, то придем к заключению, что образ действий сэра Джона Джервиса в этом случае должен сделать Сен-Винсентскую битву знаменитейшим из самых блестящих морских сражений всех веков. С этими мощными элементами своей натуры Джервис соединял еще способность глубокого, заботливого внимания к деталям дисциплины, порядка и экономии, без которого одна только строгость сделалась бы бесцельной и привела бы лишь к плохим результатам. Он был счастлив тем, что нашел среди командиров судов Средиземноморской эскадры такое необыкновенно большое число людей, обладавших полным знанием морского дела, энергией и способностями, во всем цвете еще молодого возраста, ожидавших только искусной руки для надлежащего сочетания и направления их качеств. С таким главой и с такими подчиненными британский Средиземноморский флот скоро сделался образцом материальной и моральной силы, до высоты которого едва ли поднимался какой-либо другой флот в парусную эпоху мореплавания. Таким считал его и Нельсон; и сам старый адмирал оплакивал его память несколько лет спустя, когда командовал флотом Канала, и сетовал на «старых баб в маске молодых людей», как характеризовал он своих новых подчиненных на вверенной ему тогда эскадре, крейсировавшей под Брестом. Как администратор, в звании первого лорда, Джервис доходил в своей экономии до скупости, и его знакомство с мошенничествами, процветавшими в портах в ту эпоху, заставило его предпринять против них настоящий крестовый поход, который был и вполне понятным и необходимым, но весьма несвоевременным. Поход этот оставил поэтому пятно неудачи на административной деятельности знаменитого адмирала, которая, однако, была следствием не его неспособности как исполнителя, а непонимания политических веяний того времени. Поглощенный реформой и желая вследствие этого спокойного течения дел, он видел только мир, тогда как темные тучи войны уже сгущались на горизонте. Поэтому британский флот, сильно пострадавший от первой войны, не был готов к той, которая последовала за ней в 1803 году. Прибытие Джервиса в Средиземное море было слишком поздним для того, чтобы предотвратить угрожавшее зло. Для Великобритании было особенным несчастьем, что «междуцарствие» между двумя такими способными начальниками, как Гуд и Джервис, совпало с решимостью французского правительства померяться силами с ее Средиземноморским флотом, и что случаи разбить противника были упущены таким медлительным и осторожным адмиралом, каким был Готам. «Спросить, как нужен был нам лорд Гуд 13 июля», — писал Нельсон, — «было то же самое, что спросить, хотите ли вы уничтожить весь французский флот, или же не хотите никакого сражения?» (Примечание: Nels. Disp., vol. II, p. 63). Принимая это мнение «в освещении» последующих подвигов Нельсона, позволительно думать, что если бы и не удалось уничтожить весь флот французов, то можно было бы захватить так много кораблей его, чтобы предотвратить выход в море эскадры Ришери и вызванное им отделение эскадры адмирала Манна, тогда как пленение при этом французских матросов сильно затруднило бы операции флотилии, которая доставляла из Тулона итальянской армии Франции боевые припасы, артиллерию и продовольствие. Легкие пушки на горных лафетах могли перевозиться вдоль Корниша, но при открытии операций Бонапарта все тяжелые пушки и артиллерийское снаряжение всякого рода приходилось перевозить морем из Ниццы в Савону (Примечание: Commentaires de Nap., vol. I, p. 112). Необходимость снаряжения этой флотилии вызвала разоружение флота (Примечание: Chevalier, Mar. Franс. sous la Rep., p. 251) — обстоятельство, имевшее меньшее значение потому, что тогда французы уже приняли решение вести крейсерскую войну. Таким образом, французская морская сила через упомянутую флотилию приняла весьма большое участие в обеспечении сообщений Бонапарта; и, как было уже сказано, парусные корабли не могли совсем остановить, хотя и могли сильно беспокоить, плавания мелких судов вдоль опасных для навигации берегов, на которых еще были поставлены батареи для прикрытия этих судов. После битвы при Лоано Нельсон, который был освобожден на время от оккупации Генуезского залива, ушел в Ливорно для ремонта своего корабля, бывшего тогда в кампании уже десять лет. Только 19 января 1796 года присоединился он к Джервису, который по прибытии в Средиземное море большую часть времени оставался в Сан- Фиоренцо, работая над организацией своего флота. Новый адмирал оказал ему такое же доверие, как и его предшественники, и сейчас же послал его на прежнюю станцию с летучим отрядом для того, чтобы помешать высадке хотя бы и самого малочисленного десанта в Италию. Преобладающей идеей, можно сказать почти мечтой, Нельсона была высадка с кораблей отряда в тылу неприятеля. Как мы видели, он старался склонить на такую попытку Девинса, обещая ему поддержку со стороны своей эскадры; и дошедшие до него известия о том, что во французских портах снаряжаются плоскодонные боты и канонерки, указывали, по его мнению, более всего на то, что это делается для перевозки войск в Тоскану, в тыл австрийцев, в то время как главная французская армия оперировала перед фронтом их. Подобно Бонапарту, Нельсон знал, какие ресурсы представляют для нуждающегося неприятеля долины Пьемонта, Ломбардии и Тосканы. Он называл их золотым рудником; но он не знал, как слабы были французские моряки в своем деле, и не понимал, как невероятно было, чтобы Бонапарт решился на такую попытку, которая лишила бы его войска взаимной поддержки и поставила бы их вне его личного контроля.. Конечно, никаких указаний на подобное намерение Бонапарта нельзя найти в его корреспонденции или в данных ему Директорией инструкциях. Напротив, он сильно возражал в начале 1795 года против излюбленного проекта Комитета Общественного спасения о высадке экспедиции в папские государства, если только не будет обеспечено обладание морем (Примечание: Commentaires de Nap., vol. I, p.. 71). Если бы австрийцы опять подошли к морю и заняли Вадо, то Джервис, без сомнения, поддержал бы их и причинил бы французам весьма значительные затруднения. Нельсон высказал несомненную уверенность в этом отношении (Примечание: Nels. Disp., vol. II, p. 128). Бонапарт, однако, не дал ему такого случая. Оставив Париж 14 марта 1796 года, молодой генерал достиг Ниццы 27-го числа того же месяца. 5 апреля он перенес свою главную квартиру в Албенгу, а 9-го — в Савону. 10-го числа генерал Болье (Baulieu), новый начальник австрийцев, начал двигать левое крыло своей армии Ла-Рошетским проходом, а правое — Монтенотским; соединение их должно было состояться в Савоне. Быстро, как молния, ударил Бонапарт на противника там, где левое крыло австрийцев соприкасалось с правым — сардинцев. Удары на центр союзников следовали один за другим, и после шестидневного боя их армии были окончательно разделены. Гоня перед собой сардинцев в неослабном преследовании, Бонапарт 28-го числа согласился на перемирие, по которому три из главных крепостей Пьемонта перешли в его владение; и были посланы в Париж уполномоченные для переговоров о мире. Последний был заключен и подписан 15 мая. Сардиния вышла из коалиции, сдала графства Савойское и Ниццу и подчинилась другим условиям, благоприятным для Франции — главным образом по отношению к пограничным линиям, проведенным через хребты гор, где господствовавшие над местностью военные позиции были переданы республике. Таким образом, ворота Италии были взяты; и Австрия, лишившаяся союзников на суше и отрезанная от моря британцами, оказалась одна лицом к лицу с Бонапартом. Французы стояли теперь в Пьемонте перед Ломбардией. Болъе, ожидая наступления на Милан по северному берегу По, отступил, перейдя через эту реку с целью загородить противнику переправу через нее. На случай же, если бы последняя все- таки удалась французам, он предполагал защищать Милан отступлением сначала на Сезию, а потом на Тичино — притоки По. Но не таков был Бонапарт, чтобы атаковать противника с фронта и заставить его отступать по естественному пути отступления, ведущему к его базе. Тщательно взвесив военные и политические условия полуострова, он остановился на долине реки Адиж, которой, по его мнению, можно было овладеть при любых обстоятельствах. Адиж вытекает из Тирольских гор к югу, вдоль восточного берега Гардского озера, затем поворачивает к востоку и впадает в Адриатическое море между По и Венецией. Овладев ею, французская армия прикрывала бы всю долину По, держала бы в своих руках ресурсы как ее, так и мелких государств, расположенных к югу от этой реки, стала бы между Австрией и южной Италией и изолировала бы Мантую — сильную крепость противника. Обманув, поэтому, Болье ложными систематическими фронтальными атаками, каких тот и ожидал от него, Бонапарт тайно двинул свои главные силы вдоль южного берега По. 7 мая авангард достиг Пьяченцы и немедленно переправился через реку на лодках. 9-го был уже построен мост, хотя последняя достигает здесь 1500 футов ширины при очень быстром течении. Таким образом, намеченные генералом Болье позиции на Сезии и Тичино были обойдены, и австрийцы по необходимости отступили на Адду. 10 мая, как раз через месяц после того, как Болье начал свои наступательные движения, Лодийский мост через Адду был взят, и австрийцы опять отступили к Минчио, истоку Гардского озера, оставив Милан без прикрытия. 15-го числа Бонапарт вошел в Милан с триумфом. Здесь он дал войскам отдых в течение десяти дней и, выйдя оттуда, должен был опять возвратиться для того, чтобы наказать возмутившееся население; но 30 мая французы перешли Минчио, так как австрийцы отступили на север к Тиролю, вдоль восточного берега Гардского озера. Это отступление предоставило Мантую самой себе. 3 июня главная квартира Бонапарта была в Вероне — сильно укрепленном пункте, который, защищая Адиж, обеспечивал для Бонапарта обладание обоими берегами реки и который имеет еще другое стратегическое значение вследствие топографического своего положения. Многочисленные горные отроги, идущие от Тирольских гор к югу вдоль Гардского озера, спускаются и переходят в равнину у Вероны, которая, следовательно, расположена у подножия образуемых ими долин. По сторонам этого скопления отрогов лежат долины Адижская и Брентская, со стороны которых и можно было ожидать атаки австрийцев. Верона, таким образом, была центральным пунктом по отношению к каким бы то ни было наступательным движениям противника и сделалась поэтому также опорной точкой стратегии Бонапарта. 4 июня войска его обложили Мантую. Достигнув теперь первой цели своих операций, Бонапарт временно перешел от наступательных операций к оборонительным, остановил движение вперед своих сил и занялся обеспечением за собой течения Адижа и скорейшего успеха осады Мантуи. Теперь оставалось только реализовать политические выгоды, приобретенные его удивительными успехами. Герцог Пармский присоединился к Конвенции 9 мая, а 17- го последовал его примеру герцог Моденский. 5 июня Неаполитанское правительство, пробужденное от своей мечты о безопасности королевства, подписало перемирие, отозвав свои войска из коалиционной армии, а корабли — из британского флота, — опрометчивая измена общему делу, столь же плохо обдуманная, сколько и трусливая. Как раз в это время французский военачальник писал: «Я вижу только одно средство не быть разбитым осенью; это — устроить дела так, чтобы нам не пришлось двигаться в южную Италию (Примечание: Соrr. de Nap., vol. I, p. 465). Так как папа еще держался, то Бонапарт, воспользовавшись временем, которое необходимо было австрийцам для приготовления к новому походу, двинул в папские государства корпус Ожеро, сопровождая его и лично. 19-го он достиг Болоньи, а 24-го папа подписал перемирие. Вместе с этим было признано безопасным и своевременным послать в Тоскану дивизию из корпуса, занимавшего Пьемонт. Эта дивизия вошла в Ливорно. 28 июня заняла порт вопреки нейтралитету Тосканы, чем совершенно разбила сосредоточенные здесь громадные торговые и морские британские интересы и приобрела для французов надежную базу для предположенных Бонапартом операций против Корсики. Неудача попытки австрийцев продвинуться к берегу Средиземного моря и последовавшее затем отступление их, очевидно, положили конец прямым кооперациям между ними и британским флотом. Поэтому Джервис был вынужден ограничиться наблюдением за тулонскими кораблями; эта операция его отличалась таким же характером и такой же системой, какие впоследствии он сообщил блокаде Бреста и вообще всех неприятельских портов. В течение болае шести месяцев (от начала апреля до середины октября) крейсировал он с пятнадцатью линейными кораблями близ порта. Самые большие корабли держались при этом дальше от берега, но все-таки достаточно близко для того, чтобы поддерживать летучий отряд из трех 74-пушечных кораблей, который держался как раз на границе дальности огня батарей, около двух миль от входа. Благодаря неустанной бдительности и предусмотрительности корабли его, неся эту трудную службу, снабжались провизией, наливались водой и даже чинились на месте, не входя в порт. Нельсон, как и в предшествовавшем году, был деятельно занят в Генуезском заливе, затрудняя противнику прибрежные сообщения; однажды ему даже посчастливилось захватить неприятельский караван с пушками и саперными инструментами для осады Мантуи. В Адриатическом море несколько фрегатов и флотилия мелких судов были заняты защитой австрийских сообщений через Триест. Адмирал Манн с семью линейными кораблями оставался все еще у Кадиса, на станции, назначенной ему Готамом для наблюдения за эскадрой Ришери. Независимо от этих чисто военных операций, корабли несли еще конвойную службу, сопровождая торговые суда во всех их рейсах, прикрывая транспортные суда и вообще поддерживая безопасность плаваний невооруженных британских судов, торговых ли, или правительственных транспортов, которые должны были доставлять продовольствие флоту, а также и Гибралтару из Берберии. Такой службой были заняты от тридцати до сорока фрегатов и мелких судов, и это число их оказалось еще недостаточным для удовлетворения различным требованиям, возникшим вследствие широкого распространения британской торговли и деятельности французских крейсеров. Быстрые успехи Бонапарта и широкая волна его завоеваний существенно навредили британскому флоту; и вопрос о снабжении его сделался весьма серьезным при условии, что для него закрылись порты Тосканы, неаполитанских и папских владений. Усиливавшиеся симптомы недовольства сделали удержание Корсики во власти Англии сомнительным, раз французы заняли Ливорно, а генуезцы мирились с их интригами из страха перед армиями Бонапарта. Уже 20 мая, сейчас же по вступлении в Милан, Бонапарт послал в Геную агентов для агитации в пользу восстания на острове, а в июле он начал собирать в Ливорно отряд корсиканских беглецов, во главе которого поставил генерала Джентили, также уроженца Корсики. Угрожающее положение дел и подчинение Тосканы нарушению французами ее нейтралитета заставили вице-короля Корсики решиться на захват Эльбы, хотя островок этот и принадлежал Тоскане. Нельсон 10 июля появился с незначительной эскадрой перед Порто-Феррайо, который и сдался немедленно на его категорическое требование. Вследствие весьма малых размеров, Эльба более поддавалась морскому контролю, чем Корсика, и для обеспечения покорности со стороны населения ее требовался меньший гарнизон. В случае утраты Англией Корсики, Эльба, таким образом, все- таки оставалась бы за ней и обеспечивала бы для британцев базу на Средиземном море до тех пор, пока флоты ее сохраняли преобладание над флотами неприятеля. Относительно этого преобладания, однако, являлось некоторое сомнение. Поведение Испании, далеко не искреннее, когда она была союзницей, сделалось холодным, когда она присоединилась к нейтральным государствам, и теперь быстро переходило во враждебное. Дряхлое королевство это имело флот свыше пятидесяти линейных кораблей; и хотя дисциплина в нем и его боевые свойства были на самом низком уровне, уже одна только численность его могла оказаться не под силу для блестящего флота Джервиса, состоявшего только из двадцати двух кораблей, из которых семь оставались все еще под Кадисом, на расстоянии тысячи миль от главной эскадры, крейсировавшей близ Тулона. Предвидя приближение опасности, Джервис приблизительно в то же время, когда была взята Эльба, послал Манну приказание соединиться с ним, и согласно этому блокада Кадиса была снята. Это случилось как раз вовремя, потому что 19 августа Испания, побуждаемая успехами Бонапарта и вступлением французов в Германию, где разделенные армии Журдана и Моро не были тогда еще разбиты эрцгерцогом Карлом, подписала договор об оборонительно- наступательном союзе с республиканской Францией (???). Как только отряд Манна ушел от Кадиса, Ришери, потребовав, чтобы испанский флот конвоировал его в начале плавания, 4 августа вышел оттуда в сопровождении двадцати испанских линейных кораблей. Последние прошли с ним триста миль к западу и затем возвратились в порт; Ришери же последовал дальше к британским владениям Северной Америки, т.е. для исполнения миссии, данной ему почти десять месяцев назад, в течение которых он уже был произведен в контр-адмиралы. Крейсерство его было успешно; он сильно повредил рыбным промыслам британцев у Ньюфаундленда, захватил и сжег сто британских коммерческих судов и возвратился в Брест вовремя для того, чтобы принять участие в неудачной экспедиции против Ирландии, которая вышла из Франции в декабре месяце того же года. Адмирал Манн, хотя храбрый и хороший офицер, в этой кампании обнаружил плохую логику. По-видимому, говоря словами Наполеона, «Il s'etait fait un tableau» пo отношению к военно-морскому положению дел; и для человека такого склада ума губернатор Гибралтара О'Хара (O'Hara), пессимист по характеру (Примечание: О характеристике О'Хара см. Life of Lord Minto, vol. II, pp.. 190, 195) был, вероятно, плохим советчиком. Спеша соединиться со старшим флагманом, Манн забыл о затруднениях, какие испытывал флот его в деле снабжения кораблей продовольственными припасами, и вышел из Гибралтара, не погрузив последние. Джервис вследствие этого был вынужден сейчас же отправить его назад с приказанием возвратиться по возможности скоро. На пути туда он 1 октября встретился с испанским флотом из девятнадцати линейных кораблей под начальством адмирала Лангара. Британской эскадре удалось уйти от преследования, потеряв два коммерческих судна, бывших под ее конвоем; но по прибытии в Гибралтар он созвал совет командиров и вследствие согласия их с его мнением отплыл в Англию, что было прямо противно приказаниям и Джервиса, и адмиралтейства. Действия его конечно не были одобрены (Примечание: См. Nels. Disp., vol. II, p. 258, выноска. Письмо из адмиралтейства к адмиралу Манну может представлять некоторый интерес как образчик официальной корреспонденции того времени, а также и как выражение неодобрения, слишком глубокое, чтобы его можно было назвать простым выговором: Сэр, я получил и сообщил лордам-комиссионерам адмиралтейства ваше письмо ко мне от 29 декабря с объяснением ваших действий и серьезных (нескольких?) случайностей, имевших место при прохождении вашем через Гибралтарский пролив с вверенной вам эскадрой; и я получил приказание от их лордств довести до вашего сведения, что они не могут не испытывать величайшего сожаления о том, что вы принуждены были возвратиться с эскадрой в Англию при данных вам приказаниях и при обстоятельствах, в какие вы были поставлены. Я имею также и повеление их лордств сообщить вам, что с этой или завтрашней почтой вам будет послано приказание спустить флаг и списаться на берег. Остаюсь и т. д. Evan Nepean, секретарь Адмиралтейства. Tucker's st. Vincent, vol. I, p. 216), когда он стал на якорь у отечественных берегов; ему предписано было спустить флаг и списаться на берег. После этого он уже не появляется в списках действовавших на море адмиралов. Но если вспомнить, что со времени расстрела Бинга за ошибочную логику до рассматриваемой эпохи прошло лишь сорок лет, то придется признать, что люди сделались более сострадательными. Отделение Манна уменьшило силы Джервиса на одну треть в то время, когда положение дел становилось с каждым днем более критическим. Оно не только сделало гораздо более затруднительным удержание британцами за собой господства на Средиземном море, но и лишило адмирала питавшейся им надежды нанести решительный удар испанскому флоту, — какой он, впрочем, и нанес ему, но лишь четыре месяца спустя, и не здесь, а у мыса Сен-Винсента. К флоту Лангара после встречи его с Манном присоединились семь кораблей из Картахены, и с такими увеличенными силами он появился 20 октября на расстоянии около пятидесяти миль от бухты Сан-Фиоренцо. Джервис только что возвратился тогда из своего крейсерства близ Тулона, получив 25 сентября приказание перевезти войска с Корсики — операция, которая обещала быть затруднительной за отсутствием транспортов. 26 октября Лангара вошел в Тулон, где новые союзники собрали теперь тридцать восемь линейных кораблей. В течение летних месяцев Нельсон блокировал Ливорно после занятия его французами; и эта мера вместе с захватом Эльбы кажется и послужила существенным препятствием для переправы на Корсику сколько-нибудь значительного отряда французских партизан. Для той же цели 18 сентября был захвачен им небольшой остров Капрайа (Capraia) — Генуезская колония, представлявшая удобное убежище для мелких судов. Но 29-го числа Нельсон получил приказания от Джервиса, возлагавшие на него специально операции в Бастии в деле эвакуации Корсики. Как только решение британцев сделалось известным, так недовольство населения на Корсике разгорелось в настоящее возмущение. Джентили, найдя теперь море свободным, высадился на остров 19 октября и преследовал британские войска до самого берега. Посадка последних на суда совершилась беспрепятственно только под прикрытием корабельных орудий. В тот же день Нельсон взял остальную их часть и перевез их вместе с вице-королем на Эльбу, которую все еще намеревался отстаивать. Хотя еще за две недели до выхода из Сан-Фиоренцо у него все было уже приготовлено к отплытию, Джервис держался там до последнего возможного момента в надежде, что подоспеет Манн, и из опасения, чтобы он не пришел после ухода флота. 2 ноября провизии на кораблях оставалось уже так мало, что дальнейшее промедление сделалось немыслимым, и адмирал снялся с якоря; после двухнедельного беспокойного плавания он достиг Гибралтара 1 декабря 1796 года. На пути он получил инструкции, отменявшие эвакуацию Корсики, если она еще не состоялась, и предписывавшие в противном случае удержание за собой хотя бы Эльбы. Политика, в силу которой Великобритания решилась отозвать свои силы из Средиземного моря, имеет, как и имела тогда, доводы и за, и против себя. Причины колебаний британского правительства очевидны. Первоначальные приказания его прекратить все операции и очистить Корсику и Эльбу были отданы 31 августа. Генералы Журдан и Моро были тогда в самом сердце Германии, и так как эрцгерцог тогда только что начал свой блестящий контрмарш, которым оттеснил сначала первого, а потом и второго обратно к Рейну, то последствия его никоим образом нельзя было предвидеть. Последние из вестей, дошедших к тому времени до Англии из Италии, говорили о новых успехах Бонапарта при Лонато и Кастильоне и о новом отступлении австрийцев. Приказания же, отданные в отмену первых и помеченные 21-м числом октября месяца, были вызваны влиянием успеха эрцгерцога и счастливого уклонения Вурмзера от встречи с Бонапартом, а главное, вступлением его в Мантую, вследствие чего, несмотря на повторявшиеся поражения австрийцев на поле битвы, гарнизон крепости был значительно усилен, и утомительная осада ее должна была начаться снова. Пока Мантуя держалась, Бонапарт не мог двигаться вперед, и австрийцы собирали теперь новую армию в Тироле. Британское правительство также не сумело понять огромного превосходства своего Средиземноморского флота и упорного характера его начальника. «Адмирал», — писал Эллиот (Примечание: Life of Lord Minto, vol. II, p. 358) на месте действий, — «тверд как скала. Теперь у него четырнадцать линейных кораблей против тридцати или может быть сорока неприятельских. Если Манн присоединится к нему, то он, конечно, атакует противника, и все (командиры) уверены в победе». Поведение Манна при таких обстоятельствах полно предостережения с военной точки зрения. Можно с достаточным основанием сказать теперь, что если бы он послушался данных ему приказаний, — а только крайние причины могут оправдать непослушание, — то Сен- Винсентская битва состоялась бы в Средиземном море (Примечание: 2 Таково было мнение Джервиса. (См. Life of St. Vincent by Tucker, vol. I, p. 240; см. также Nelson's Dispatches, vol. II, p. 294)), а не в Атлантическом океане, после падения Мантуи, и сильно повлияла бы на политику итальянских государств. После такой победы люди, подобные Джервису и Эллиоту, могли бы быть освобождены от ожидания дальнейших инструкций от правительства. «Изгнание англичан», — писал Бонапарт, — «чрезвычайно важно для успеха наших военных операций в Италии. Мы должны предложить более суровые условия Неаполю. Оно имеет величайшее моральное влияние на итальянцев, обеспечивает нам путь сообщения и заставит Неаполь дрожать даже за Сицилию» (Примечание: Napоlеоn's Correspondence, vol. II, p. 76 (73-80). На каждой странице проглядывает, насколько свободно почувствовал себя Бонапарт с уходом Британского флота). По мнению автора, сэр Гилберт Эллиот высказывает верное заключение в следующих словах, которые показывают и большую дальновидность и здравую политическую логику: «Я всегда думал, что в борьбе между французской республикой и остальной Европой чрезвычайно важно, чтобы Италия, вся ли, или частью, не была присоединена к Франции ни в качестве ее владения, ни в качестве зависящей от нее республики; и я считал пребывание в Средиземном море британского флота, имеющего перевес над флотом противника, существенным средством для обеспечения Италии и Европы от такого несчастья» (Примечание: Life of Lord Minto, vol. II, р. 378). Предвидения Эллиота были оправданы потом Наполеоном; непосредственное последствие эвакуации сказалось в мирном договоре, подписанном 10 октября, т.е. как только весть о ней распространилась. В 1796 году кончалось уже три года пребывания упомянутого флота в Средиземном море, и за это время дело присоединения Корсики к Англии мало подвинулось вперед. В этот момент было нужно не удаление с поля сражения, а проявление силы путем успешной битвы. И самые близорукие глаза могли сосчитать число кораблей, на которое союзный флот превосходил британский; действительное же превосходство последнего, т.е. преобладание его в силе, могли доказать только сражения. Если бы это было сделано, то жители островов и отдаленных окраин полуострова набрались бы смелости, и сражение в Лионском заливе имело бы такие же широкие последствия, какие породила Абукирская битва. Ко времени эвакуации тремя важнейшими факторами в военном положении были: осада Мантуи, австрийская армия в Тироле и, наконец, но не на последнем месте, британский флот в Средиземном море. Он поддерживал Неаполь, а Неаполь, или, скорее, юг Италии составлял одну из самых серьезных и тревожных забот Бонапарта. Наконец, можно сказать, что значение Корсики для флота доказано предпочтением, какое отдавал Нельсон Маддаленской бухте — в проливе, отделяющем Корсику от Сардинии — перед Мальтой, как станции для британского флота, наблюдающего за Тулоном. Немедленно по приходе в Гибралтар Джервис получил приказание идти со своим флотом в Лиссабон вследствие обнаруженного союзными испанским и французским правительствами намерения сделать нападение на Португалию (Примечание: Проект форсирования входа в Таго эскадрой из Бреста открыто обсуждался во Франции (Chevalier, Маr. Franc. sous la Republique, p. 258)). При этом зона, в которой он мог действовать самостоятельно, была ограничена с севера параллелью мыса Финистерре. Перед отплытием он послал Нельсона в Средиземное море с двумя фрегатами для снятия гарнизона и своза припасов с Эльбы, об очищении которой опять были получены приказания. 16-го он отплыл в Лиссабон, прибыв туда 21-го; но за это время несчастия, одно за другим, обрушились на его флот. 10-го в Гибралтаре в сильный шторм три линейных корабля были сорваны с якорей. Один совершенно разбился у Марокканского берега, другой ударился так сильно о скалу, что его пришлось послать для починок в Англию. Вскоре после того третий сел на мель в Танжерской бухте, и хотя исправил повреждения, не заходя в порт, был все-таки негоден для службы в предстоявшем тогда сражении. Четвертый при входе в Таго с помощью лоцмана наскочил на мель и разбился. Наконец, при выходе из реки 18 января 98-пушечный корабль сел на мель и вышел из строя. Все это сократило эскадру Джервиса, с которой он вышел в море на поиски неприятеля, до десяти линейных кораблей. И самый серьезный его помощник — Нельсон был также почти потерян для него после того интересного события, когда отвага и coup d'oeil будущего героя Абукира главным образом содействовали достигнутому успеху. Выйдя из Гибралтара 15 декабря, Нельсон выдержал жестокий бой с двумя испанскими фрегатами, который составил бы видную страницу в биографии обыкновенного морского офицера, но который затерялся среди его других подвигов. Призы его были затем немедленно отбиты сильной испанской эскадрой, но его корабли ушли от последней. 26-го числа он прибыл в Порто-Ферраио и оставался там месяц. Здесь к нему присоединился Эллиот, бывший вице-король Корсики, остававшийся до тех пор после эвакуации острова в Неаполе. Генерал де-Бург (De Burgh), командовавший гарнизоном, отказался покинуть свой пост без специальных распоряжений правительства, и потому Нельсон, имевший инструкции только от Джервиса, ограничился тем, что погрузил на корабли лишь морские припасы. Затем, со всеми военными судами он отплыл с Эльбы 29 января 1797 года. 9 февраля он достиг Гибралтара и оттуда, узнав, что испанский флот прошел обратно через пролив, поспешил на соединение с адмиралом. Сейчас же по выходе из Гибралтара он подвергся преследованию нескольких испанских кораблей (Примечание: Интересный случай произошел во время этой погони. В самом разгаре ее с фрегата Нельсона упал за борт матрос. Немедленно была спущена шлюпка, на которую успел сесть и лейтенант Гарди, но она не нашла упавшего; между тем неприятель подходил так близко, что было сомнительно, успеет ли британский фрегат дождаться ее возвращения. Однако Нельсон, всегда великодушный до безрассудства, обстенил марсель, сказав: „клянусь богом, я не хочу потерять Гарди", и шлюпка была поднята. Факт этот выигрывает в интересе, если припомнить, что Гарди, взятый в плен на одном из призовых судов, отбитых у Нельсона 20 декабря, только что был отпущен из Испании и что впоследствии, в качестве командира флагманского корабля при Трафальгаре, он был свидетелем падения и смерти Нельсона), но удачно ушел от них и 13-го числа встретился с Джервисом. В 6 часов вечера он ступил на палубу своего корабля «Капитан» (Captain), на мачте которого развевался его брейд-вымпел (Примечание: Отличительный флаг, показывающий присутствие коммодора на корабле) в сражении следующего дня. Встреча между испанским и британским флотами, которую нам предстоит теперь описать, была результатом следующих движений. К концу 1796 года Директория, ободренная успехами Бонапарта и испанским союзом и прельщенная обещаниями недовольных ирландцев, решилась на экспедицию в Ирландию. Так как первая переправа войск и последующие сообщения их должны были опираться на превосходство силы на море, то из Тулона в Брест были отправлены пять линейных кораблей. Эта эскадра под начальством адмирала Вильнева отплыла из Тулона 1 декабря в сопровождении испанского флота из двадцати шести испанских кораблей, которые с октября месяца оставались в Тулоне. 6-го Лангара ушел в Картахену, предоставив Вильнева самому себе, и 10-го французы прошли через Гибралтар совсем на виду у британского флота, идя на фордевинд при очень свежем восточном ветре, который тогда причинил столько аварий эскадре Джервиса и помешал ему таким образом преследовать противника. Они, однако, не дошли до Бреста достаточно вовремя для участия в экспедиции. Испанцы оставались в Картахене почти два месяца, и в это время командование ими было вверено адмиралу Кордове; но, наконец, вследствие настоятельного давления со стороны Директории (Примечание: Излюбленным проектом Директории, так же как и Наполеона, было соединение французского и испанского военных флотов под общим начальством, подобно тому, как это имело место несколько раз при Людовике XVI во время Американской войны за независимость. На такое соединение рассчитывали и в Ирландской экспедиции в 1796 году, и на переход испанского флога из Картахены в Кадис, хотя и запоздавший для принятия участия в этой экспедиции, Директория смотрела как на шаг вперед к осуществлению упомянутого соединения. Попытка же к такому соединению была одной из задач полного приключений выхода Брюи (Bruix) из Бреста в 1799 году, когда он действительно и привел за собой в этот порт пятнадцать испанских кораблей — номинально союзников, но в действительности враждебных Франции. О соединении двух флотов при Трафальгаре читателям, конечно, хорошо известно. Позднее император старался составить сборный флот из менее значительных флотов континентальных государств, подобно тому, как он составил из разных народностей огромную армию, с которой совершал нашествие на Россию, но здесь, как это бывает обыкновенно, однородная сила, центрально расположенная, восторжествовала над нестройной коалицией), они отплыли в Кадис 1 февраля в числе двадцати семи линейных кораблей, пройдя Гибралтарский пролив при сильном восточном ветре, согнавшем их далеко к западу. Сэр Джон Джервис, после того как оставил Лиссабон 18 января 1797 года, конвоировал к западу несколько португальских коммерческих кораблей, направлявшихся в Бразилию, и затем выбирался лавировкой назад к своей станции близ Сен-Винсента. 6 февраля к нему присоединилось подкрепление из пяти линейных кораблей, которые были отправлены из Англии, как только тревога ее за Ирландию миновала. Имея теперь под своей командой уже пятнадцать линейных кораблей, он крейсировал близ упомянутого мыса, зная, что должен встретить здесь какую-либо эскадру, идущую в Кадис или из Средиземного моря, или из Атлантического океана. В 5 часов утра 14 февраля присоединился к адмиралу фрегат «Нигер» (Niger), который в течение нескольких дней выслеживал испанский флот, с известием, что последний находится, вероятно, не далее, как на дистанции десяти или двенадцати миль к юго-западу.. Ветер, с силой дувший в течение нескольких дней от юго-востока, перешел в течение ночи к WtS, дав испанцам возможность взять на Кадис, после упомянутой лавировки за прошлую неделю; но это обстоятельство, которое при других условиях могло бы быть счастливым, привело это большое (Примечание: Строгие требования линии баталии в бейдевинд обязывали флот в виду неприятеля к тактически необходимому исправлению строя при каждой значительной перемене ветра — эволюция, трудность которой возрастала пропорционально числу кораблей, а при недостаточной практике в эскадренном маневрировании, — даже быстрее, чем в геометрической прогрессии), плохо комплектованное офицерами и плохо управлявшееся «сборище» кораблей к весьма печальной встрече его с таким искусным, смелым и столь превосходно обученным противником, каким была сравнительно малочисленная и удобоуправляемая эскадра Джервиса. На рассвете, около 6 ч. 30 м утра, с британских судов усмотрели в неясном очертании на горизонте в SWtS-м направлении флот испанцев, шедший на пересечение их курса. Расстояние до него, не указанное в точности, было, вероятно, не менее, как пятнадцать или двадцать миль. Британский флот лежал бейдевинд, правым галсом, на курсе между S и StW; тогда как испанцы, направлявшиеся в Кадис, правили на OSC. Курсы противников пересекались, таким образом, почти под прямым углом. В этот момент сближавшиеся бойцы представляли резкий контраст между собой по отношению к боевой их готовности. Британцы, построившиеся ночью в две колонны — одна из семи, другая из восьми кораблей, — заслужили похвалу своего требовательного начальника «за превосходный сомкнутый строй» (Примечание: Tucker's, Life of st. Vincent, vol. I, p. 255). Испанцы, напротив, спеша войти в порт и смущенные переменой ветра за ночь вследствие непривычки к плаваниям, разбились на два отряда. Передний из них, так как все суда их шли почти на фордевинд, был далеко под ветром. Он состоял из шести кораблей и опередил другой, состоявший из двадцати одного корабля, не менее как на восемь миль. Даже и после того, как показался британский флот, испанцы в течение некоторого времени не делали никакой попытки поправить это пагубное разделение сил. Пренебрежение это было следствием отчасти их беспечности и плохого знания своей профессии, а отчасти и неверных сведений их о неприятеле, численность эскадры которого они, согласно показаниям нейтральных судов, считали только в девять линейных кораблей (Примечание: James's Nav. Hist., voi II, p 37). Так как было пасмурно, и по временам сгущался туман, то прошло некоторое время, прежде чем постепенно сближавшиеся противники могли отчетливо видеть друг друга. В 9 часов утра с марса флагманского корабля Джервиса можно было сосчитать число и различить ранги испанских кораблей, так что, вероятно, они находились тогда в расстоянии от двенадцати до пятнадцати миль от британских. В половине десятого часа Джервис послал три корабля вперед, а через несколько минут на поддержку им — еще три. Благодаря такому маневру эти шесть кораблей получили возможность вести атаку. Около десяти часов (Примечание: Ne1sоn's Narrative, Dispatchjes, vol. II, pp. 340, 343) туман рассеялся, и для противников раскрылось относительное их положение. Британцы, все еще в две колонны, правили в промежуток между двумя отрядами испанцев. Шесть подветренных кораблей последних поняли свое ошибочное положение и привели теперь к ветру на левый галс, взяв на NNW в надежде соединиться, таким образом, с главным наветренным отрядом, который все еще держал на Кадис. Тогда Джервис дал сигнал построиться в одну колонну, в боевой ордер баталии, и прорезать неприятельскую линию. Скоро сделалось очевидным, что подветренные испанские корабли не могут помешать этому маневру противника. В течение некоторого времени они не знали, на что решиться, и спустились на SO, но скоро затем пять из них опять легли на NW с явным намерением прорвать линию неприятеля, если нельзя было пройти впереди ее (Примечание: Джемс говорит, что эти шесть кораблей привели сначала к ветру на правом галсе, взяв одинаковый курс с британцами, „как бы намереваясь выбраться на ветер всего британского флота". Лучший ход испанских кораблей и способность их при хорошем управлении держаться круче к ветру сравнительно с британскими могли дать им возможность серьезно помешать атаке британцев. Но из всего поведения испанцев в этот день является вероятным, что это движение их, если оно и было исполнено, составляло лишь одно из колебаний людей, не знающих на что решиться (vol. II, р. 39)); шестой продолжал идти на SO и скрылся из вида. Наветренный испанский отряд также увидел теперь, что весь он не может соединиться с отделившимися кораблями; поэтому он отделил вперед три корабля, которым и удалось пересечь курс противника, остальные же привели к ветру все в возраставшем беспорядке и легли на курс, почти параллельный, но противоположный курсу британцев, проходя мимо авангарда их на расстоянии пушечного выстрела. В половине двенадцатого (Culloden), шедший в голове колонны Джервиса, пришел на траверз передовых кораблей этого отряда противника и открыл по нем огонь. Сэр Джон Джервис увидел теперь, что за ним обеспечено положение, какое является всегда весьма желательным для главнокомандующих. Его эскадра в удобоуправляемом боевом строю расположилась между двумя частями силы противника, будучи в состоянии в течение значительного времени действовать против одной из них без вмешательства со стороны другой. Представлялся вопрос, следовало ли ему со своими пятнадцатью кораблями атаковать восемнадцать наветренных кораблей противника, или же восемь подветренных. Верная профессиональная логика заставила его быстро решиться атаковать больший отряд, потому что меньший, будучи под ветром, должен был затратить больше времени для прихода на помощь к наветренному отряду, чем затратил бы этот последний, если бы был вынужден обратным решением Джервиса спуститься на выручку к подветренному. Решение это, в принципе, было тождественно с тем, которое определило тактику Нельсона в Абукирской битве. Итак, Джервис сделал сигнал повернуть оверштаг последовательно для преследования наветренных кораблей испанцев. Трубридж, предвидя приказание, уже поднял заранее ответный флаг — свернутый согласно морскому обычаю, так, что достаточно было легкого движения руки державшего фалы, чтобы развернуть его в надлежащий момент. Как только, поэтому, сигнал адмирала был поднят, так паруса покатившегося к ветру (Culloden) уже заполоскали. «Посмотрите на Трубриджа», — воскликнул в восторге Джервис, — «он управляет своим кораблем, как будто бы взоры всей Англии были обращены на него! И дай бог, чтобы она видела это!». И только что арьергард испанцев прошел мимо, как (Culloden) уже следовал за ним. Один за другим британские корабли становились ему в кильватер, причем те, которые еще держались на прежнем курсе, StW, приходились между двумя испанскими отрядами. Испанский вице-адмирал, командовавший подветренным из них, на 100-пушечном корабле своем направился к флагманскому кораблю Джервиса «Виктория» (Victory), седьмому от головного британской линии, как бы намереваясь прорезать ее перед носом его. Но так как «Виктория» (Victory) шел очень быстро, то он во избежание столкновения вынужден был спуститься как раз у его борта. При этом он подставил себя продольным выстрелам противника, которые и заставили его удалиться из сферы боя вместе с другими кораблями его отряда. «Виктория» (Victory), обстенивший на момент марсель для более точного прицеливания из орудий, опять наполнил его и затем повернул через фордевинд в кильватер (Culloden), за ним последовали и остальные корабли британской колонны. Теперь уже был почти час дня. К этому времени от начала боя, во-первых, была прорезана линия испанских судов, отрезан авангард ее и большая часть центра от арьергарда, и, во-вторых, противники обменялись канонадой при прохождении параллельными курсами, причем главный отряд испанцев шел полным ветром, а британцы — в бейдевинд. Военно-морская история изобилует примерами таких схваток и называет их обыкновенно нерешительными. Джервис, участвовавший ранее в такой схватке (Примечание: Именно в сражении Кеппеля в 1778 г., в котором он играл выдающуюся роль. См. Мэхэн, „Влияние морской силы на историю, 1660-1783", стр. 400; русский перевод, 2-е издание), рассчитывал на решительный бой, когда приказал (Culloden) повернуть оверштаг и начать преследование противника. Но погоня за уходящим по курсу его обычно бывает продолжительна; к тому же испанские суда были хорошими ходоками. Нужно было время на то, чтобы Трубридж и его сотоварищи догнали их; и так как каждый из кораблей британской линии для поворота оверштаг должен был последовательно дойти до общего пункта, от которого испанцы непрерывно удалялись, то арьергард Джервиса по необходимости отстал. Что так было в действительности, это доказывается соответственными потерями. Поэтому высказывалось мнение, что адмиралу следовало бы повернуть оверштаг всем флотом вдруг, или, по крайней мере, всем арьергардом для того, чтобы подойти к неприятельскому авангарду уже всей линией. Мысль эта подкупает сначала в свою пользу, но она грешит тем, что при осуществлении ее совершенно игнорировалась бы опасность со стороны подветренного испанского отряда, который сдерживался кораблями британского арьергарда. Может показаться, что восемь кораблей упомянутого отряда не стоили внимания, как будто совсем не принимавшие участия в сражении; но на деле в план Джервиса необходимо входила забота о преграждении им возможности придти на помощь наветренному отряду. Адмирал Паркер, командовавший авангардом, выразительно говорит об условиях подветренного отряда испанцев помешать ему и о соответствующих действиях британского арьергарда (Примечание: «Когда «Принц Георг» (Prince George) повернул на другой галс, два трехдечных корабля (испанского подветренного отряда) повернули за нами, что готовы были сделать также и другие корабли неприятельского арьергарда; но главнокомандующий (нашего) центра и арьергарда, следуя близко, прикрыл нас от их нападения на арьергард шедших со мной кораблей и заставил их повернуть на прежний курс и удачно разделил флот противника". (Рассказ сэра Вильяма Паркера о действиях британского авангарда. Nelson's Dispatches, vol. II, p. 473). Слог храброго адмирала несколько запутан, но мысль его становится достаточно ясной после шестикратного прочтения его строк. Его нельзя смешивать с весьма замечательным офицером, носившим то же имя, но принадлежавшим к следующему поколению. Как Паркер, так и Нельсон (Dispatches, vol. II, pp. 340, 344) называют главный испанский отряд авангардом. В действительности же, когда (Culloden) стал между ним и подветренным отрядом, то они были так близки между собой, оба на левом галсе, что весь испанский флот казался шедшим в одну линию, хотя беспорядочную и плохо связанную). Таким образом, один за другим, британские корабли изменяли курс с StW на NNO, преследуя главный испанский отряд, который постепенно подходил к арьергарду первоначальной линии противника.. Около одного часа дня этот отряд, увидев, что путь для него на SO открыт, спустился на OSO, надеясь пройти сзади британцев и таким образом соединиться с подветренным отрядом. К счастью для Джервиса Нельсон был на третьем корабле, считая от концевого. Вполне усвоив цель своего начальника, он увидел, что усилиям достичь ее грозит поражение и, не дожидаясь приказаний, немедленно вышел из линии и направил свой корабль «Капитан» (Captain) на пересечение курса передних кораблей противника В этом своевременном, но в высшей степени смелом движении, которое чрезвычайно ярко иллюстрирует огромную разницу между отчаянным и бесстрашным поступком, Нельсон прошел впереди испанского отряда, обрезав нос пяти большим кораблям его, и затем, на своем 74-пушечном корабле атаковал (Santissima Trinidad), 130-пушечный — самый большой из кораблей того времени. Неприятель, явно озадаченный этим поступком необыкновенной дерзости и владея собой не более, чем стадо испуганных баранов, привел опять всем отрядом к NNO, возвратившись к тому образу действий, который нельзя назвать иначе, как бегством. Однако быстрая перемена курса задержала их ход, что дало возможность передовым британским кораблям подойти к ним. Трубридж на (Culloden) оказался скоро как раз за кормой корабля Нельсона, — который любил его больше, чем всех других британских офицеров, — и за ним следовали еще три других корабля, держась настолько близко друг к другу, насколько это не мешало свободе действий их орудий. Испанцы, шедшие и раньше в беспорядке, теперь скучились в смущении по два и по три вместе, мешая друг другу стрелять и представляя для противника цель, по которой трудно было промахнуться. Эта заключительная сцена сражения разыгрывалась вокруг арьергардных кораблей главного испанского отряда и неизбежно обратилась в свалку, так как каждый британский командир действовал по своему усмотрению и в зависимости от условий, в которых находился его корабль. Как и ближайшему соседу Нельсона, весьма выдающаяся роль выпала на долю Колингвуда, корабль которого «Великолепный» (Excellent), замыкал британский арьергард. Избегнув, вероятно в силу обстоятельств, серьезных повреждений в рангоуте, он был совершенно послушен воле своего командира и дал последнему возможность выказать искусство и мужество, которым отличался в такой высокой степени. Проходя вдоль арьергарда, Колингвуд заставил 74-пушечный корабль его спустить флаг, когда увидел, что корабль Нельсона лежит на правом галсе в беспомощном состоянии на дистанции пистолетного выстрела от 80-пушечного противника «Св.Николая» (San Nicolas); «фор-стеньга и штурвал были сбиты, не осталось ни парусов, ни вант, ни снасти» (Примечание: Nelson's Narrative, Dispatches, vol..II, pp 341, 345), и при этом пять неприятельских кораблей обстреливали его. Поставив все паруса, Колингвуд поспешил ему на помощь, пройдя между «Капитаном» (Captain) и его ближайшим противником, обрезав последнего на расстоянии десяти футов и выпустив по нему один из тех залпов, относительно которых он обыкновенно уверял свою привычную команду, что если они сумеют сделать три таких в пять минут, то никакое судно не сможет сопротивляться им. «Св.Николай» (San Nicolas), — намеренно ли, или потому, что рулевой на нем был убит, — рыскнул под ветер, и при этом навалил на борт 112-пушечного корабля «Св.Иосиф» (San Josef), тогда как «Великолепный» (Excellent), продолжая свой путь, очистил место для Нельсона. Последний, видя, что его «Капитан» (Captain) бессилен продолжать маневры, положил руль право на борт, отчего корабль его бросился к ветру, навалил на «Св.Николай» (San Nicolas) и сцепился с ним. Тогда Нельсон, команда которого стояла уже наготове на палубе, бросился во главе ее на испанский корабль, согнал экипаж его вниз и заставил сдаться. «Св.Иосиф» (San Josef), который также сцепился со «Св.Николаем» (San Nicolas) с другого борта, открыл теперь по британцам ружейный огонь; но коммодор, поставив сперва часовых у выходных люков «Св.Николая» (San Nicolas), чтобы матросы его не могли опять выйти на палубу, вызвал со своего корабля подкрепление, с которым абордировал трехдечный «Св.Иосиф» (San Josef) и заставил его также сдаться. На шканцах, окруженный своими людьми, все еще разгоряченными боем, он принял шпаги от испанских офицеров. Такой драматический конец выдающейся роли, сыгранной Нелъсоном, и быстрота его предшествовавших действий, которыми, приняв на себя огромную ответственность, он спас успех дня, сделали его самой видной фигурой в Сен-Винсентской битве или, как некоторые называют ее, в битве в день св. Валентина. Это блестящее проявление его гения ничего не отнимает от заслуг главнокомандующего, подобно тому, как не умалил славы самого Нельсона тот факт, что командира авангарда в Абукирской битве осенила мгновенно счастливая мысль обойти французскую линию. Одному Джервису принадлежит честь нападения на противника при таких неравных шансах, так же как и рациональный и увенчавшийся успехом план, исполнением которого он надеялся вырвать победу от сильнейшего врага. Правда, он был счастлив тем, что у него был такой помощник, такой надежный человек на надлежащем месте и в такой критический момент; но вся ответственность и, повторяем, весь первоначальный план действий принадлежат ему, и никто не может отнять их у него. Ему также, прежде всего, флот был обязан удивительной боевой готовностью своей, которая снимает с его предприятия упрек в опрометчивости, оставляя однако за ним право на хвалу за отвагу. Следующий факт еще более усиливает славу храброго адмирала. Когда утренний рассвет раскрыл перед ним оба флота, то слышали, как он сказал: «Победа весьма существенна для Англии в этот момент». Честь тому начальнику, который может подняться выше своих личных тревог и своей личной ответственности в заботах о нуждах своего отечества, и который для поддержки престижа последнего не колеблется рисковать своей репутацией. Уже четыре испанских корабля были взяты британцами, и кроме того на громадном (Santissima Trinidad) была сбита фок- или бизань-мачта; некоторые говорили даже, что и он спустил флаг; но подветренный неприятельский отряд, наконец, приближался, и многие корабли из наветренного еще оставались не поврежденными. Джервис, поэтому, около четырех часов пополудни построил свой флот в линию на правом галсе, расположив ее между неприятелем и взятыми призами. Так окончилось сражение. Полагали, что дальнейшее преследование флота, так отчаянно разбитого, увеличило бы триумф британцев; но Джервис был не таким человеком, чтобы рисковать уже надежно обеспеченным серьезным успехом для дальнейших сомнительных приобретений. Существенная для Великобритании победа была завоевана; ничтожество испанского флота было разоблачено, и он не мог более считаться фактором в политическом положении. По мнению автора настоящего труда, Джервис был прав, не подвергая этого великого и несомненного результата дня тем случайностям, шансы на которые не могут быть исключены из военных операций. Из многочисленных наград, пожалованных правительством за описанную битву, упомянем о следующих: адмирал был возведен в пэры в звании графа Сен- Винсентского, а Нельсон получил выдающееся тогда звание кавалера ордена Бани. 20 февраля он был произведен в контр-адмиралы. Командиры судов получили медали, а старший лейтенант с каждого корабля был произведен в следующий чин. Джервис верно заметил, что Великобритании нужна была тогда существенная победа, и никогда последняя не была так своевременна в смысле политических последствий, как Сен-Винсентская. Глубокий мрак господствовал во всей стране, и во всех частях горизонта сгустились уже темные тучи, когда 3 марта курьер с депешами прибыл в адмиралтейство. С тех пор как Бонапарт овладел долиной реки Адижа и отрезал Мантую, австрийцы уже три раза пытались выбить его из занятых им позиций превосходящими силами и освободить город; и все три раза они были отбиты с тяжелым уроном. Недавно еще были получены известия о том, что Мантуя сдалась на капитуляцию, обеспечив Бонапарту свободу к наступательным действиям и дальнейшему движению вперед, чем он скоро и воспользовался. Британский флот вынужден был покинуть Корсику и Средиземное море. Мирные переговоры, начатые с республикой, окончились тем, что британскому послу было решительно приказано оставить Францию в сорок восемь часов; и хотя правительство и не ожидало благоприятного исхода упомянутых переговоров, тем не менее, факт этот произвел на население удручающее впечатление. Консоли (Примечание: Consols — процентные бумаги долгосрочных правительственных займов) упали до 51, т.е. ниже самого плохого курса их в дни Американской войны за независимость (Примечание: Annual Register, 1797, р. 148). Французская экспедиция против Ирландии, правда, не удалась, но в поражении ее флот Канала принимал весьма малое участие. Это испытанное оружие национальной обороны казалось парализованным во всех частях. Наконец, среди многих еще более угнетавших народ обстоятельств 26 февраля английским банком по распоряжению правительства остановлены были платежи звонкой монетой. Огромные субсидии, уплачивавшиеся континентальным государствам, и требования на металлические деньги для удовлетворения нужд флота во всех частях света были главными причинами оскудения, о близости которого директора банка часто предупреждало правительство в течение двух лет угрожавшего разорения. К этим причинам обеднения правительственных касс присоединилась в то время еще одна, правда временная по своему характеру и возникшая в значительной мере от потери доверия в боевую силу отечественного флота, а именно — опасение вторжения французов. Народ начал требовать звонкую монету и припрятывать ее на черный день. Таково было положение дел, когда посланный Джервисом командир одного из кораблей его выехал из Фальмута, — где он высадился с доставившего его туда фрегата, — в Лондон, держа пока втайне свои добрые вести. Упомянутый фрегат пошел затем в Плимут с вице-королем Корсики, возвращавшимся со своей свитой из утраченного Англией владения. Когда они прибыли в этот город 5 марта, то туда уже дошла весть о прекращении кассовых платежей, и когда они сообщили о великом подвиге отечественного флота у мыса Сен-Винсента, то народ сначала отказывался верить, что счастье опять повернулось к Англии лицом. Все ждали услышать о соединении французского флота с испанским и об угрожавшем будто бы вторжении неприятеля. Так велика была финансовая паника, что пятнадцать гиней, требовавшихся для оплаты расходов на путешествие Эллиота в Лондон, лишь с трудом были собраны между правительственными чиновниками (Примечание: Life of Lord Minto, vol. II, p. 379). Поворот в настроении правительства был очень велик, о чем свидетельствовала и щедрая раздача наград. Испанский флот до тех пор был пугалом — хотя и призрачным, но все-таки очень большим. Теперь же завеса, скрывавшая его гнилость, была сорвана, и в то же самое время перед нацией, боявшейся, что у нее нет хороших флотоводцев, ярко обрисовались величественные и блестящие фигуры Джервиса и Нельсона. Тщетно старалась оппозиция, действуя в чисто мятежном духе, отвратить взоры граждан от блестящих подвигов воинов на несостоятельность, обнаруженную правительством, которое противопоставило пятнадцать своих кораблей двадцати семи кораблям противника. Думающие люди понимали, что администрация не могла нести ответственности ни за возвращение в Англию перед рождественскими праздниками эскадры Манна, никем на это не уполномоченного, ни за необыкновенное стечение несчастных случайностей, вследствие которых пять или даже более кораблей Средиземноморского флота были в короткое время выведены из строя. Они видели также, что никакое популярное правительство не решилось бы заместить корабли Майна до тех пор, пока не решена была положенная тогда на весы судьба Ирландии. Но большая часть людей, стоявших в оппозиции, не давала себе труда думать. Для них было достаточно, что пятнадцать британских кораблей врезались во флот из двадцати семи неприятельских, овладели четырьмя сильнейшими из них, увели их и нанесли серьезные поражения остальным; с них было довольно узнать, что команда 74-пушечного британского корабля, предводительствуемая человеком, которого до тех пор еще мало кто знал из людей, не принадлежавших к личному составу флота, взяли в рукопашном бою сначала 80-пушечный испанский корабль, а затем другой — 112-пушечный. С такими людьми во главе флота и с Питтом у кормила правления они набрались мужества. Философствование часто бесполезно; но все-таки нельзя не сказать, что трудно представить себе, как перенесла бы Великобритания угрожавший ей тогда кризис народных мятежей в апогее других своих затруднений, если бы она не была освобождена от страха перед испанским флотом и если бы ей не дана была надежда на лучших начальников морских сил. Основательность этой надежды подтвердилась фактами. Сен-Винсентской битвой начался ряд побед и подвигов, которые повергли в незаслуженное забвение великие деяния, совершенные флотом в предшествовавшие годы. После упомянутой сейчас битвы испанский флот ушел в Кадис, а Джервис возвратился в Лиссабон для приведения в порядок своих кораблей. 31 марта, получив подкрепления, он вышел из Лиссабона с эскадрой в двадцать один линейный корабль и крейсировал в течение шести недель близ Кадиса, где стояли двадцать шесть испанских кораблей того же класса. Затем эскадра его заняла позицию на якоре для долгой блокады этого города и оставалась там, с небольшим перерывом, два года, — до мая 1799 года, когда успешный выход из Бреста адмирала Брюи (Bruix) заставил ее с целью погони за последним снять блокаду, чем и дана была испанцам возможность выйти из Кадиса. Эта утомительная стоянка настороже перед неприятельским портом небогата событиями, интересными в военном отношении; но бремя тревог и забот адмирала утяжелялось еще тем мятежным настроением среди корабельных команд, которое господствовало в течение всего рассматриваемого периода и восторжествовало временно во флотах Канала и Северного моря, но было подавлено Джервисом благодаря его неослабной бдительности, на которую немногие были способны. Это настроение, неоднократно вспыхивавшее и каждый раз погашавшееся его неутомимой энергией, постоянно возобновлялось свежими кораблями, присылавшимися из Англии, под командой офицеров, уступавших в выдержке командирам кораблей его эскадры и комплектованными матросами, еще не познавшими опытом той непреклонной воли, которую они старались сломить. Наказания следовали за наказаниями, но ни разу не упало мужество старого адмирала и ни разу не была поколеблена его решимость. Матросу и офицеру одинаково было дано почувствовать, что, пока его флаг развевался, его власть должна была господствовать; и при такой поддержке офицеры его оказывались чуждыми всякой слабости (Примечание: О жестокости Сен-Винцентa в подавлении им мятежей см. примечание и конце этой главы). Вероятно также, что сильное ядро поддержки существовало и среди самих команд, сражавшихся под Сен-Винцентом, благодаря чувствам их восторженного уважения к своему флагману, Нельсону, Колингвуду, Трубриджу, Сомарецу и другим, которые там отличились. Пока вышеописанные нами события происходили на море, от эвакуации Корсики до Сен-Винсентской битвы, Бонапарт в Италии все еще удерживал свои войска по течению реки Адижи и продолжал блокаду Мантуи. Его положение, таким образом, было, по существу, оборонительным. Энергия и проницательность, с какими он перешел в наступление в момент, когда неприятель спустился из Тироля для нападения на него, и блестящий характер побед его затемняют для большинства тот факт, что в действительности он долго вынужден был ограничиваться обороной, рискованными усилиями сохранить вопреки различным препятствиям уже сделанные ранее завоевания и не мог предпринять ничего более до тех пор, пока не пала Мантуя. Лавры его под Кастильоне, Арколе, Риволи скрывают эту критическую черту его положения и являвшееся следствием последнего серьезное значение присутствия в Средиземном море британского флота, который ободрял действия Неаполитанского королевства и папу, настроенных явно враждебно по отношению к Франции. Ничто, уступавшее энергии и гению Бонапарта, не могло бы успешно бороться с таким положением, и его письма выдают опасение его, чтобы содействие противникам его со стороны упомянутого флота не сделало этих опасностей в тылу его армии слишком большими даже для него. Когда Мантуя сдалась на капитуляцию 2 февраля, Бонапарт обратился сначала против папы, которого обвинил в нарушении перемирия, заключенного в предшествовавшем июне месяце. Папа сейчас же покорился и 19 февраля подписал мир, отказавшись от своих прав на северные провинции — Болонью, Феррару и Романью — и уступил Франции, до конца войны, Анкону — хороший порт в Адриатическом море. 10 марта, приняв все меры, какие считал необходимыми для обеспечения своего тыла, Бонапарт двинулся на австрийцев. Против него был послан эрцгерцог Карл, весьма высокие военные дарования которого раскрылись для Европы в течение кампании 1796 года на Дунае; но было уже слишком поздно сопротивляться французскому полководцу на равнинах Италии или даже на итальянском склоне гор. Французы переправились через Тальяменто 16 марта, пробились через ведущие оттуда проходы к реке Изонцо и затем перешли через последнюю в восточные Альпы. 23-го занят был Триест. Эрцгерцог постоянно отступал, лишь оспаривая у противника трудные позиции. Он решился не принимать боя до тех пор, пока французы не будут завлечены вглубь Германии, стягивая тем временем свои силы, — и мудрость этого решения была засвидетельствована одобрением самого Бонапарта. «Если бы неприятель сделал глупость», — писал он Директории, — «ожидать меня, то я разбил бы его; но если он будет продолжать отступление, соединится с частью своих сил, стоящих теперь за Рейном, и возьмет верх надо мной, то тогда моё отступление будет затруднительно, и потеря итальянской армии может повести за собой и потерю республики. Мы не должны закрывать глаза на тот факт, что хотя наше военное положение и было до сих пор блестяще, наше дело не обстоит так, чтобы мы могли только предписывать условия» (Примечание: April 19, 1797. Napoleon' s Correspondence, vol. II, p. 655). Италия также была неспокойна в тылу его. Однако моральное впечатление этого беспрепятственного движения через Каринтские горы принудило австрийский дом принять предписанные ему условия, и 18 апреля был подписан предварительный договор в Леобене, только в шестидесяти милях от Вены. Этот договор, — хотя формальное заключение мира и состоялось не ранее, как через шесть месяцев после того, — все-таки на время обеспечил окончание враждебных действий между Австрией и Францией, продолжавшихся уже пять лет — с апреля 1792 года по апрель 1797 года. Предварительный Леобенский договор, устанавливая, как уже сказано, прекращение враждебных действий между республикой и императором, распространял это требование и на все государства Германской империи, так же, как и на частные владения самого императора. Австрия окончательно уступила Франции Нидерланды (Бельгию) и «признала границы Франции, определенные законами Французской республики». В этой фразе заключался тот камень, о который разбились переговоры с Великобританией. Республика со своей стороны гарантировала императору при заключении окончательного мира, «справедливое и приличное вознаграждение» за утраченные им провинции. «Приличное вознаграждение», на которое так таинственно на-мекалось, определялось в секретных предварительных соглашениях, состоявшихся в то же самое время. Оно было осуществлено отнятием от Венецианской республики, — к серьезному недовольству которой Бонапарт имел основания, — всех ее владений на материке Италии, так же как Истрии и Далмации на восточном берегу Адриатического моря. Отнятые от нее провинции были разделены следующим образом: Австрия получила все те, которые лежали к востоку от Олио и к северу от По, с Истрией и Далмацией. Страна между Олио и Аддой, прежде принадлежавшая Венеции, вошла в состав новой независимой республики, в которую были включены также все австрийские владения к западу от Олио, завоеванные Францией в последнюю кампанию. Эта республика получила название Цизальпинской. Таким образом, исконные «владельцы» Адриатики были развенчаны и поставлены на краю пропасти, в которую пять месяцев спустя, при заключении окончательного мира, Корсиканский завоеватель стремительно сбросил их. На момент только за ними были сохранены их древний город и Ионические острова; и, кроме того, им переданы были также во временное владение — легатства Болонья, Феррара и Романья. Таковы в кратких чертах были главные условия Леобенского перемирия. Великий и знаменательный смысл его скрыт между его строками. Бонапарт дипломатическим путем достиг великой цели, которую преследовал в планах своей кампании: он разделил своих врагов. «Французская республика», — писал он, — «соглашаясь на условия Леобенского перемирия, столь выгодные для его величества, имела своей главной целью заключение сепаратного мира с его величеством, чтобы получить возможность обратить все силы против Англии и принудить и ее к быстрому заключению мира». Он один составил и подписал предварительный договор, и вышеприведенная цитата выражает в кратких словах и политику и стратегию его жизни (Примечание: Nаро1еоn's Correspondence, vol. III, p. 346). Самая существенная сторона Леобенского перемирия заключается в том факте, что здесь Австрия, как и Сардиния, за год перед тем договаривалась с Францией одна, без союзников. Великобритания же, к чести своей, отказалась поступить так в 1796 году и отказывалась и потом, до тех пор, пока ее союзник был ей верен. Конечно, существует большая разница между положением государства, в сердце владений которого вторгнулся победоносный неприятель, и положением островной державы; и в этом надо видеть в значительной мере оправдание Австрии, даже если признать, — как это и придется при беспристрастном историческом обзоре событий, — что она не умела правильно оценить чрезвычайную рискованность положения Бонапарта. Но самое это оправдание подтверждает ту важную истину, что внушительней образ действий, которого держалась Великобритания в течение этой ужасной борьбы, опирался абсолютно и всецело на ее господство на море — на морскую силу. ПРИМЕЧАНИЕ. Нам остается только ознакомиться с тем, каким образом действовал лорд Сен-Винсент, когда во флоте проявились случаи неповиновения властям и другие проступки этого рода. Мы приведем здесь замечательный пример, — замечательный не потому, чтобы он был первым проявлением мятежа или последней вспышкой его, но потому что он произвел величайшую сенсацию во флоте, как сопровождавшийся крайне тяжелыми обстоятельствами — усилением наказания, которое, по мнению лорда Сен-Винсента, имело спасительные последствия. …………………………………………………………………………… Едва прибыл сэр Роберт Куртис, как адмирал получил предписание отдать под суд мятежников с трех кораблей: «Мальборо» (Marlhorough), «Лев» (Lion) и «Кентавр» (Centaur). Мы остановимся лишь на том, что касается первого корабля. Когда эскадра прибыла на место, и еще до назначения суда, этому кораблю, который, как знал адмирал, отличался особенной распущенностью команды среди других, стоявших ранее в Спитхэде, приказано было стать на якорь в середине между линиями флота и в недалеком расстоянии от других судов его.. На нем вспыхнул сильный бунт в Бирхэйвене (Beerhaven) и затем снова во время перехода, который был погашен офицерами, и главным образом первым лейтенантом. Предметом бунта было намерение спасти жизнь одного матроса, который был приговорен к лишению ее за серьезное преступление. Немедленно состоялся суд над главными бунтовщиками, и как только приговор был постановлен, так адмирал приказал привести его в исполнение на следующее же утро «и только при посредстве команды корабля «Мальборо» (Marlhorough), без обычного в таких случаях присутствия во время наказания шлюпочных гребцов с других кораблей»; такого порядка лорд Сен-Винсент неизменно держался при экзекуции бунтовщиков. По принятии необходимых по этому делу приказаний командир корабля «Мальборо» (Marlhorough) капитан Эллисон решился напомнить адмиралу, что именно решимость не позволить, чтобы товарищи понесли какое-либо серьезное наказание, и была причиной бунта матросов его корабля, вследствие чего он полагает, что последние никогда не допустят повешения виновного. Лорд Сен-Винсент, принимавший командира на шканцах своего корабля «Город Париж» (Ville de Paris), — перед офицерами и командой, прислушивавшимися с затаенным дыханием к тому, что происходило, — внимательно слушал говорившего, держа свою шляпу высоко над головой, — как он делал это всегда при обращении к нему по службе, был ли то равный с ним в чине, или простой матрос, — и когда тот замолчал, после некоторой паузы, ответил: «Что хотите вы сказать мне, капитан Эллисон, что вы не можете командовать кораблем его величества, «Мальборо» (Marlhorough)? Если в этом дело, сэр, то я немедленно пошлю на него того, который может». Командир тогда настаивал на том, что, во всяком случае, шлюпочные гребцы с других кораблей эскадры могли бы присутствовать при совершении наказания, так как это согласно с установившимся обычаем, и что их и можно было бы заставить поднять приговоренного к ноку реи, потому что, в самом деле, трудно рассчитывать, что команда корабля «Мальборо» (Marlhorough) сделает это. Лорд Сен-Винсент строго ответил: «Капитан Эллисон, вы старый офицер, сэр, служили долго, жестоко пострадали и даже потеряли руку в бою… Я, поэтому, был бы очень огорчен, если бы мне пришлось лишить вас возможности к дальнейшим повышениям в ваши почтенные годы. Виновный должен быть повешен в восемь часов завтрашнего утра, и своими товарищами по кораблю; никто с другого корабля эскадры не прикоснется к горденю. Теперь потрудитесь возвратиться на свой корабль, сэр; и на случай, если бы вы не оказались способным командовать им, способный офицер будет наготове для смены вас». Не проронив более ни слова, капитан Эллисон немедленно удалился. По прибытии на свой корабль он получил приказание вдвинуть и закрепить орудия, а с рассветом опустить полупортики. Затем приказом по эскадре на следующее утро к семи часам был назначен сбор всех шлюпок у корабля «Принц» (Prince); последние должны были быть вооружены карронадами со всеми боевыми припасами для двенадцати выстрелов на каждую; каждой шлюпкой должен был командовать лейтенант, в распоряжение которого, кроме шлюпочных гребцов, предписано было назначить опытного и надежного командора, а также четырех человек из орудийной прислуги; командование всем отрядом вверялось капитану Кэмпбеллу (Campbell) с «Бленхейма» (Blenheim). Данные ему письменные инструкции будут ясны из изложенного ниже. В представлении своем начальству об этом событии лорд Сен-Винсент писал: «Он должен был присутствовать при совершении казни, и если бы на «Мальборо» (Marlhorough) проявились какие-либо признаки возмущения, замечена была какая- либо попытка открыть порты, или какое-либо сопротивление повешению приговоренного, он должен был подойти к кораблю вплотную и открыть по нему огонь из карронад, и стрелять до тех пор, пока мятеж или сопротивление не прекратятся; и, если бы оказалось безусловно необходимым, то он должен был бы даже потопить корабль на глазах всего флота». Согласно этому, в семь часов следующего утра все шлюпки, вооруженные, как выше указано, проследовали от корабля «Принц» (Prince) к «Бленхейму» (Blenheim), а оттуда по принятии капитаном Кэмпбеллом командования отрядом, — к «Мальборо» (Marlhorough). Продержавшись некоторое время на веслах у борта последнего, командир построил свой отряд в линию в расстоянии, меньшем, чем на пистолетный выстрел, и приказал вынуть из карронад пробки и зарядить их. В семь с половиной часов, когда на всей эскадре команда и офицеры были вызваны наверх для того, чтобы быть свидетелями наказания, взоры всех обратились на сильно вооруженный баркас, отваливший от флагманского корабля, так как каждый знал, что на нем препровождался на место казни приговоренный в сопровождении караульного офицера. Критический момент приближался и должен был решить, действительно ли команда корабля «Мальборо» (Marlhorough) повесит одного из принадлежавших к ее составу. Так как «Мальборо» (Marlhorough) находился по середине между двумя линиями эскадры, то баркас скоро пристал к его борту, и приговоренный был живо поднят на палубу и привязан к нок-горденю. Прошло несколько ужасных минут в полном безмолвии, которое было, наконец, прервано эскадренными склянками, бившими восемь часов. В тот же момент с флагманского корабля раздался пушечный выстрел, и при громе его преступник был уже приподнят наверх; но затем, заметно для всех, он снова был приспущен; и волнение на всей эскадре достигло сильного напряжения! В самом деле, в этот ужасный момент, когда глаза каждого матроса на каждом корабле были устремлены на место казни, как будто шла решительная борьба между мятежом и властью; как будто суждено было, чтобы целый флот видел колеблющееся нежелание матросов корабля «Мальборо» (Marlhorough) повесить своего товарища, и чтобы вследствие того случайного факта, что они ненамеренно потравили гордень, меры, принятые для обеспечения повиновения, на момент показались недостаточными, и равновесие весов было к несчастью нарушено; но затем матросы ходом подняли несчастного к ноху реи... «Закон был удовлетворен и», — сказал лорд Сен-Винсент в этот момент, быть может один из важнейших в его жизни, — «дисциплина ограждена, сэр!». Когда приговор был таким образом исполнен и не проявилось никакого возмущения, то для того, чтобы еще раз для всех было очевидным, какая мощная сила готова была подавить всякое сопротивление власти, какое могло возникнуть на линейном корабле, капитан Кэмпбелл разорвал свою линию и, подойдя всем отрядом к борту «Мальборо» (Marlhorough), насколько позволила длина весел, снова построил шлюпки носом поперек корабля и оставался в таком положении до тех пор, пока, — по истечении времени, назначенного для того, чтобы тело висело, последнее было спущено вниз, зашито, как это принято обыкновенно, с ядром в койку покойного, и затем на одной из шлюпок корабля «Мальборо» (Marlhorough) отвезено на расстояние полмили от него и потоплено. После этого капитан Кэмпбелл отозвал свой отряд, и «Мальборо» (Marlhorough) по сигналу получил приказание занять свое место в линии. Описанная казнь была роковым ударом для мятежей в эскадре, стоявшей у Кадиса; не то, чтобы случаи серьезного неповиновения власти, изменнических заговоров и открытого сопротивления требованиям не имели бы более места; они случались часто и впоследствии, — но для того, чтобы быть мгновенно погашенными; эскадра пополнялась многими кораблями, приходившими из Англии, и на некоторых из них команда почти открыто бунтовала, а от них зараза распространялась и на другие. И при каждом новом случае постановлялся и приводился в исполнение тот же ужасный приговор, причем во всех случаях неповиновения власти палачами бунтовщика были его же товарищи; но уже никогда более никто не сомневался в силе закона. — Tucker's Memoirs of Earl St. Vincent, vol. I, pp. 303-309.  

Интересные разделы

 
 
© All rights reserved. Materials are allowed to copy and rewrite only with hyperlinked text to this website! Our mail: enothme@enoth.org