СУФИЙ ИЛИ БУНТОВЩИК?
Этюд (VII)
|
|
Зачем мне, уж если не правоверному христианину, то, по крайней мере, почтущему бы за честь таковым быть и называться, все эти восточные штучки? Почему меня самого увлекают не только восточная эстетика, но и восточный образ мыслей? Почему, завороженный непонятными комбинациями слов, как лирический герой Фернандо Пессоа,
Можно было бы ответить, как ответил в 1924 году Блэз Сандрар в экстремально коротком стихотворении под названием «Почему я пишу?», - «Потому»47. Уже этого было бы достаточно. Можно было бы сказать, что сегодня, перед бывшими христианскими странами, утратившими свой философско-христианский базис и, как следствие, не способными не только к религиозному диалогу с Востоком и систематическому прозелитизму, объединив для этого усилия, но и к защите своего существования, стоит реальная опасность исчезновения под растущим натиском мусульманского мира, а поэтому, чтобы попытаться выжить, необходимо более широкое знание его традиций. Можно было бы мотивировать свой интерес методическими резонами, в том смысле, что для того, чтобы лучше понять собственную традицию, нужно сравнить ее с чужими - и это тоже было бы правдой. Можно было бы отделаться шуткой и парировать тем, что мы и сами наполовину Восток, как говорил поручик Ржевский, Азия-с. Можно было бы, подумав, объяснить еще как-нибудь свою склонность к анатомированию и лабораторному анализу чужих доктрин - и эти объяснения были бы верны. Но в действительности все было не так. А как - за давностию лет уже с трудом вспоминается, и причинно-следственную связь и хронологию событий уже не восстановить. Вспоминаются мимолетные ощущения, яркие отрывочные впечатления от первых знаковств со стихами и притчами, с живописью и музыкой; вспоминается колючий холод прозрачной воды в горной реке, прорезавшей ржавое, выгоревшее каменистое плато, окруженное бордовыми стенами гор; вспоминается стрекот цикад тяжелыми, душными ночами; запах полыни, застлавшей необозримую степь; вспоминается стадо верблюдов на фоне зеленоватой глади моря, грустно бредущее по серому песку в тщетной надежде отыскать пыльной кустик жесткой, колючей травы; вспоминается вкус теплого, свежего лаваша в чайхане на базаре, где рябит в глазах от разноцветных плодов, от пестроты халатов, тюбетеек, женских шелков; вспоминаются вязнущие в барханах колеса автомашины; спасительная тень раскидистых деревьев в океане раскаленного воздуха и глуховатое заунывное треньканье чего-то струнного, доносящееся из дальнего конца кишлака; и среди всего этого я сам, прихлебывающий непривычного вкуса зеленый чай из пожелтевшей пиалы и погруженный в чтение Хайама и аль-Фараби...
СПб., Июль 2002 г. |