| ГЛАВА III. ПОЛИТИЧЕСКОЕ И СТРАТЕГИЧЕСКОЕ ПОЛОЖЕНИЕ ДЕЛ В ЕВРОПЕ И СОБЫТИЯ 1793 ГОДА Вскоре после объявления войны Великобритании, а именно 7 марта 1793 года, Национальный Конвент объявил войну также и Испании. Французская республика была теперь охвачена цепью врагов, окружавшей ее и с моря и с суши кольцом, которое прерывалось только со стороны горной границы Швейцарии. Чтобы сознательно проследить за историческим изложением хода войны и критически отнестись к образу действий воюющих держав, — как в отдельности, так и по отношению к тому союзу, части которого они составляли, — необходимо предварительно ознакомиться с положением дел в Европе с политической и военной точек зрения, а также принять в расчет стратегические условия в момент, когда открылись враждебные действия. Противниками Франции были организованные государства, с правительственными учреждениями, которые, хотя и различались между собой по степени устойчивости и целесообразности, принадлежали все, за исключением учреждений Великобритании, к одному и тому же строю, уже близкому к ниспровержению. Революционные и наполеоновские войны заставили эти государства сплотиться во имя того общего им прошлого, традиции которого — по отношению к правительственным учреждениям, социальному устройству и военной организации — совершенно не согласовались с мероприятиями, выдвинутыми Францией в ее усилиях провести в жизнь философские принципы восемнадцатого столетия. Две наиболее могущественные державы на континенте, Австрия и Пруссия, в недалеком прошлом шли попеременно рука об руку с Францией в качестве ее союзниц; с другой стороны, они, также недавно, вели открытые и продолжительные враждебные действия друг против друга и все еще ревниво соперничали за преобладание в Германии. Приняв теперь участие в революционной войне в качестве формальных союзниц, они были неспособны вследствие взаимного недоверия и военных традиций действовать в согласии и извлечь выгоды из дезорганизованного состояния, в которое повергнута была Франция и из которого деспотизм Конвента еще не извлек ее. Они избрали разные операционные линии не в силу военных требований, но за недостатком объединяющего мотива, который мог бы одержать верх над их несогласными между собой притязаниями Мелкие германские государства следовали за великими державами, сообразуясь каждое со своей безопасностью и с выгодами, представлявшимися им в ту смутную эпоху, какую переживала тогда Европа. Некоторые из них присоединились к Франции, как к могущественному соседу, который в прошлом поддерживал их против угнетавших их больших германских монархий. Они не могли питать симпатий к Конвенту с его нивелировавшими социальными задачами; но, когда агония революции уступила место организованному правительству, старые политические связи пересилили недавнее социальное предубеждение, и упомянутые мелкие государства Германии естественно подчинились снова влиянию Франции. Стратегическое положение Испании, при сильном правительстве, способствует, и еще более способствовало в ту критическую эпоху, тому, чтобы Европа считалась с нею. Симметричные очертания полуострова, громадное протяжение береговой линии по сравнению с незначительными размерами территории его, достаточное число хороших гаваней, физическая организация и уединенность от других держав континента — все это вместе указывает на то, что сила Испании должна опираться на могущественный флот, которого при этом настоятельно требовала обширная сеть ее колоний. Перечисленные выгоды ее положения в морском отношении умаляются, правда, теми нарушениями географического и политического единства ее территории и непрерывности береговой линии, виновницами которых являются врезавшаяся в нее Португалия, а также морская сила Англии, отнявшая у нее Гибралтар. Лиссабон в руках неприятеля ее разделяет порты Ферроль и Кадис так же, как Гибралтар разделяет Кадис и Картахену. Но эти минусы в значительной мере вознаграждаются размерами ее территории, полуостровной формой ее и трудностью доступа к ней со стороны ее единственной континентальной границы — Пиренеев. Ее положение с оборонительной точки зрения весьма сильно; и каждый раз, как ход событий делает Францию центром европейских интересов — каким эта необыкновенная держава сделалась в 1793 году и каким постоянно стремится сделаться благодаря гению своего народа, — внешнее воздействие Испании приобретает двойной интерес. Военное значение положения последней при возникновении революционных событий, поскольку оно опиралось на естественные элементы, можно характеризовать тем, что она господствовала на Средиземном море и угрожала Франции с суши, с фланга и тыла. Несмотря на Гибралтар, Испании надлежало бы решать вопросы о допущении или недопущении британского флота в Средиземное море, доставлении варварийской или сицилийской пшеницы для голодавшего населения южной Франции, выходе французского флота из Тулона и возможности для французской армии двинуться против германцев и пьемонтцев, не опасаясь оставить в тылу у себя страну, где кипело восстание. Политическое положение Италии, разделенной подобно Германии на множество мелких государств, но не имевшей, как последняя, таких сильных центров, около которых эти государства могли бы группироваться, предоставляло Испании господство на Средиземном море. Но все эти преимущества ее были парализованы плохим управлением страной и плохими военными учреждениями. Испанский флот был посмешищем для Европы; состояние финансов Испании зависело от колоний и, следовательно, от господства на море, а этого-то господства и не имела; вместе с тем при расстроенной казне ее и плохой военной администрации ее армия, несмотря на достойных вождей, какие предводительствовали ею сначала, производила мало впечатления даже на неорганизованные тогда еще полчища французов, и в результате постыдная для нее война скоро завершилась унизительным миром. Для Великобритании, раз она решилась на войну, путь сравнительно был ясен, так как указывался характером ее военной силы и ее историей в предшествовавшее столетие. Со времен Карла II она была то союзницей, то врагом Австрии, Пруссии и Голландии; в своих частых войнах она видела Испанию то в числе нейтральных, то в числе враждебных ей держав, но в обоих случаях — без существенного влияния на ход событий; Франция же всегда была ее врагом — иногда тайным, но обыкновенно открытым. Проникнутые этой традиционной враждой, правительство и народ Великобритании единодушно признали, что главная опасность грозит им со стороны Франции, поэтому объект своих военных действий видели в ее поражении; и от этого объекта не отвратили их никакие ревнивые происки сильнейших из их союзников. Испания одна только могла быть столько же нежелательной соперницей, сколько и сильной поддержкой на той водной равнине, которую Великобритания притязательно считала своим владением. Испанские военные суда были многочисленны; но британское адмиралтейство скоро увидело, что испанский военный флот вследствие плохих качеств его офицеров и команды не мог угрожать серьезно преобладанию Великобритании на океане, хотя иногда и мог бы ставить ей тяжелые затруднения — и скорее в том случае, если бы Испания была подозрительной союзницей, чем в случае, если бы она объявила себя открытым врагом. Однако согласные действия обоих флотов при открытии войны надежно обеспечили на время для Великобритании господство на Средиземном море и свободу доступа к южной Франции. Россия, хотя и высказавшаяся открыто против Французской революции, не приняла деятельного участия в первоначальных военных операциях, если не считать заключения ею с Великобританией 25 марта 1793 года конвенции, согласно которой прибалтийским провинциям запрещалось вести с Францией торговлю хлебом и материалами кораблестроения и корабельного вооружения и на которую рассчитывали как на средство принудить Францию к миру. Россия была тогда деятельно занята своими проектами против Польши, и несколько дней спустя, 9 апреля 1793 года, был издан императорский указ о слиянии некоторых частей этого королевства с империей. Этот указ, вместе с прусским декретом 25 марта, завершил второй раздел Польши — промежуточный шаг к окончательному разделу в 1795 году, явившийся результатом целого ряда тех наступательных действий против нее, которые велись в течение двух лет перед тем обеими державами. Менее значительные государства Европы старались занять по возможности безопасное для себя положение в этом великом военном перевороте, который оставлял слишком мало места для нейтралитета, — несравненно меньше, чем большая часть других войн. Швеция и Дания усиленно старались удержаться в стороне от потока страстей и сохранить за собой коммерческие выгоды, всегда пожинавшиеся нейтральными флагами в морских войнах. Удаление их от театра войны в первый ее период и полуостровное положение Швеции позволяли им долго не принимать активного участия во враждебных действиях других держав; но единодушие России с Великобританией в традиционном нежелании последней делать уступки притязаниям нейтральных сторон лишили их средств для осуществления своих намерений. Голландия, как бывало и ранее, разделилась на две партии — французскую и британскую; но последняя, имевшая во главе Дом Оранский, в 1793 году держала бразды правления и направляла политику государства на путь, согласный с договором об оборонительном союзе, заключенным Голландией с Великобританией в 1788 году. Вообще же говоря, политика Соединенных провинций менялась, следуя за фортуной войны: в них главенствовала всегда партия, дружественная победителю: французская, когда французы одерживали верх над своими врагами, и благоприятствовавшая последним, когда французы терпели неудачи. Нейтралитет был невозможен для открытой континентальной страны, лежавшей так близко к арене великого пожара; но если не принять в расчет непосредственной опасности, угрожавшей Голландии со стороны деятельности французского Конвента и его декретов от 19 ноября и 15 декабря, то надо признать, что она должна была бояться более британского флота, который не имел соперника, чем французских армий, против которых в 1793 году ополчились самые могущественные военные державы Европы. В то время Соединенным провинциям принадлежали, кроме Явы и других владений на Дальнем Востоке, различные колонии в Вест-Индии и Южной Америке, остров Цейлон и мыс Доброй Надежды. Последние две колонии окончательно перешли в руки Великобритании, хотя она владела временно и всеми остальными, отвоевывая их постепенно у Голландии после того, как последняя в 1795 году сделалась зависимой от Франции. Португалия осталась верной своему традиционному союзу с Великобританией и таким образом приобрела чрезвычайное значение, когда переход Испании на сторону Франции заставил британский флот оставить Средиземное море. Формальная связь между двумя державами была на короткое время порвана гением и силой Наполеона, но при восстании Испании в 1808 году неисчезнувшие еще старые чувства снова взяли верх, и Португалия сделалась базой для британской армии, подобно тому, как в прежнее время она служила безопасной гаванью для британского флота. В северной Италии обширные размеры Пьемонта и сопредельность его с австрийскими герцогствами, Миланским и Мантуанским, дали средства для образования сильного центра сопротивления этих трех государств их общему врагу, Французской республике, и вокруг них могли бы безопасно объединиться и мелкие итальянские государства; но вялость австрийского и итальянского Правительств и ревнивые отношения между ними помешали им действовать с согласием и решимостью, которые только и могли бы привести к успеху в борьбе с противником, воодушевленным энергией, внушавшейся Конвентом своим войскам и агентам. В центре полуострова папа, конечно, употреблял все свое огромное влияние и, насколько мог, пользовался своею светской властью против революции; тогда как на юге Бурбонское королевство Обеих Сицилии, с его столицей Неаполем, находилось главным образом под влиянием королевы — сестры Марии-Антуанетты. Военная сила этого королевства так же, как и в Испании, пришла в жалкое состояние вследствие плохой администрации и при этом была еще парализована отдаленностью от театра действительной войны; но относительно истинных стремлений этой монархии сомнений быть не могло. Она, как и всегда бывает с государствами, правительства которых слабы и дезорганизованы, прибегала к уловкам и уверткам, когда на нее оказывали давление, и изменяла своим обещаниям, когда это давление устранялось; но все-таки, по мере возможности, она помогала союзникам и была полезной базой для британского флота в Средиземном море. В восточной части Средиземного моря Турецкая империя не была тогда еще признана таким критическим для равновесия Европы элементом, каким сделалась после того; но ее территориальные границы были значительно шире, чем теперь. На севере владения Турции распространялись тогда за Дунай, через Валахию и Молдавию до берегов Днестра, а на юге включали и современную Грецию. Острова Архипелага с Критом и Кипром принадлежали ей. Сирия и Египет признавали над собой власть Порты только номинально; практически же оба эти государства были независимыми и управлялись — первое Джеззаром-Пашей, а второе Мамелюками. В эпоху Французской революции Турция была в состоянии крайней дезорганизации и бессилия, и ее правители, живо сознавая ее положение и грозившую ей со стороны России опасность, старались держаться в стороне от тех столкновений западно-европейских государств, в которых не участвовал ее великий противник. Это и удавалось им до тех пор, пока Бонапарт своим нападением на Египет не вызвал их к деятельности и не привлек Великобританию и Европу к защите их общих интересов на Востоке. Значение островов западной части Средиземного моря не исчерпывалось одной только ролью, какую вообще играют в морских войнах члены этой географической семьи, и теми средствами, какие могли дать они сами по себе владевшему ими флоту, а увеличивалось еще стратегическими особенностями их положения, состоящими в том, что, вследствие сравнительно малой ширины здесь водной полосы, каждый из них близок или к какой-либо части материка, или к линии какого-либо из путей, пересекающих море. Такое положение, естественно, выгодно для державы, флоты которой обеспечили за собой обладание морем, так как следствием этого является, вообще говоря, и обладание сообщениями между островами. Последнее, однако, подвержено ограничениям: незначительность протяжения водного сообщения между двумя частями суши дает преследуемому возможность сравнительно легко ускользнуть от преследователя. Никакой флот, как бы ни был он силен, не может с уверенностью прервать сообщение, которое требует только одного ночного перехода и которое, поэтому, может быть осуществлено при посредстве большого числа мелких судов, вместо того, чтобы обусловливаться сосредоточением силы на незначительном числе больших кораблей; и это обстоятельство имело еще вдвое большее значение в эпоху парусов, когда при безветрии мелкое судно могло прибегнуть к веслам, между тем большое должно было беспомощно штилеть. Так, британцы не смогли помешать переправе французских партизан на Корсику в 1796 году, когда победы Бонапарта привели французскую армию в Ливорно; а позднее императору удалось, хотя и с бесконечными затруднениями, послать подкрепления и припасы из Южной Италии к своему гарнизону на Корфу, а на таком успехе он, в своих широких планах, рассчитывал основать в далеком будущем еще дальнейшее распространение своего могущества на Востоке. Эти примеры представляют, однако, только исключения, и удача здесь облегчалась, так сказать, малым масштабом предприятий, определявшимся другими условиями: гарнизон на Корфу был малочислен, и французы были дружественно встречены корсиканцами. По мере же удлинения линии сообщений, значение господствующей морской силы сказывается очевиднее. Так, оказалось невозможным не только выручить Мальту, но и освободить блокированные там большие суда; французская армия в Египте оставалась отрезанной до тех пор, пока была вынуждена сдаться, несмотря на все усилия Бонапарта, неограниченное влияние его и сильный личный интерес в успехе оккупации, за которую главным образом он был ответственным. Наконец, усилия французов встретили также препятствие в узкой полосе воды, отделяющей Сицилию от Италии, не потому, что нельзя было послать через нее много мелких отрядов, но потому, что поддержка последних во враждебной стране, при таких необеспеченных сообщениях, являлась предприятием, риск которого не оправдывался возможными выгодами. Политическое распределение в 1793 году островов западной части Средиземного моря было следующее. Самые восточные из них, известные под именем Ионических островов и простирающиеся на юг от входа в Адриатическое море вдоль берегов Греции от Корфу к Цериго, принадлежали Венеции. Когда эта древняя республика пала жертвой политики Бонапарта в 1797 году, названные острова отошли к Франции, чем и начали тот переход от одного владельца к другому, который закончился в 1863 году присоединением их к Греции. Сицилия составляла часть королевства Обеих Сицилии. Она сделалась убежищем для этой монархии в борьбе ее с французским оружием и благодаря своему плодородию и своим портам сослужила службу Великобритании в период наполеоновских войн. Мальта была тогда еще в руках рыцарей ордена св. Иоанна. Благодаря Бонапарту состоялась затем через посредство Франции передача во владение величайшей из морских держав этого острова, имеющего вследствие своего географического положения огромное военное значение. Мальта представляет, может быть, важнейшую из стратегических позиций Средиземного моря, тогда как Египет — страна скорее межокеанская, чем средиземноморская; но по скудости внутренних ресурсов острова, значение его измеряется силой флота, который на него опирается. Судьба его, когда он был в руках Франции, история Порт-Магона в руках Великобритании и даже славное и успешное сопротивление Гибралтара служат указаниями на то, что флот менее зависит от Мальты, чем Мальта от флота. Сардиния давала свое имя королевству, которое сосредоточивалось главным образом в Пьемонте, составлявшем часть итальянской границы Франции, и столицей которого был Турин. Среди волнений рассматриваемой эпохи королевское семейство, изгнанное с материка, нашло уединенное убежище на этом большом, но не следовавшем европейскому прогрессу острове. Франция не могла распространить на него свое владычество; Великобритания нуждалась только в гостеприимстве его гаваней. На северной оконечности его, в Маддаленской бухте Нельсон нашел якорную стоянку, превосходно расположенную в стратегическом отношении для наблюдения за Тулонским флотом и обладающую одним из важнейших для морской позиции качеств — двумя выходами, из которых тот или другой позволял флоту выйти в море при всяком ветре. Балеарские острова были в руках Испании. Морское значение других членов этой группы умалялось значением Минорки, гавань которой, Порт- Магон, обладает исключительно хорошими качествами среди всех портов Средиземного моря. Судьба Порт-Магона, так же как и Мальты, хотя и не в такой степени, решается той державой, которая господствует на море. Британцы завладели Миноркой в 1798 году, но возвратили ее испанцам по Амьенскому миру; во время же позднейших враждебных действий против Испании, с 1804 года по 1808 год, они, по- видимому, и не стремились к захвату его. Маддаленская бухта, представляя собой менее приятную и удобную якорную стоянку, чем Порт-Магон, значительно более его пригодна для требующих быстроты военных операций, т. е. удовлетворяет условию, стоящему на первом плане по ясному и здравому суждению Нельсона. Из более значительных по размерам островов остается сказать только о Корсике. Она тогда была еще недавним приобретением Франции, перешедшим к ней от Генуи в 1769 году, до некоторой степени вопреки желанию населения ее, которое предпочло бы независимость. Корсиканцы тогда еще, конечно, не сроднились с Францией, и среди них еще существовала партия с традиционным тяготением к Великобритании. Решительный перевес той или другой партии определил бы и политическую связь острова с той или другой из названных держав, потому что, если британский флот и господствовал в окружающих водах, то все-таки он, как выше было сказано, не был в состоянии совершенно отрезать остров и тем насильно добиться его подчинения. С другой стороны, Франция не могла высадить на него сколько-нибудь значительный отряд войск ввиду враждебных кораблей, и если бы ее флаг и был поднят на нем, то обеспечение его зависело бы вполне от степени поддержки со стороны местного населения. В 1793 году во главе последнего стоял престарелый вождь борцов за независимость, Паоли, который много лет провел в изгнании в Англии и был вызван оттуда на родину Национальным собранием. Обвиненный тулонскими республиканцами Паоли был вызван на суд Конвента в апреле 1793 года. Тогда уже был учрежден Революционный Трибунал. Паоли вместо того, чтобы повиноваться, созвал депутатов от всех городов и общин Корсики, и они в собрании, состоявшемся в мае месяце, поддержали его в оппозиции Конвенту; на всем острове вспыхнуло возмущение, и представители Конвента с горстью приверженцев были заперты в нескольких приморских городах. Возмущение корсиканцев против Конвента только слабо отражало страсти, которые волновали само это учреждение и которые скоро разделили Францию на враждебные лагери. Четыре месяца, следовавшие за казнью короля, были долгой непрерывной борьбой между партией жиронды и якобинцами; но разгар революции требовал выражения более энергичного и более сосредоточенного, чем партийные пререкания в народном собрании. Жирондисты постепенно теряли почву в столице и в законодательном собрании, хотя и сохраняли симпатии провинций. 9 марта был учрежден декретом Революционный Трибунал, великое орудие террора, решения которого не подлежали апелляции. 13-го числа того же месяца восстала Вандея, начав свою долгую и кровавую борьбу за роялизм. 18-го Северная армия, только за четыре недели перед тем вторгнувшаяся в Голландию, была разбита наголову при Нирвиндене, и стоявший во главе ее генерал Дюмурье, победитель при Вальми и Жемаппе, действовавший до тех пор удачнее всех других военачальников в этой войне, вынужден был отступить во Францию. 30-го он очистил Австрийские Нидерланды, приз последней кампании, и его армия заняла позиции в пределах французских границ, к которым надвигался неприятель. 1 апреля Дюмурье, давно уже недовольный образом действий Конвента, арестовал четырех представителей последнего, а также и военного министра, посланных в его главную квартиру. На следующий день он выдал их австрийцам, а 4-го числа, поняв, что не может более рассчитывать на слепую преданность своей армии, завершил свою измену, перейдя на сторону противника. В то время как мятежи, беспорядки, дух измены распространились во всей Франции, от столицы до границ ее, принята была серьезная мера с целью восстановить дисциплину и порядок, хотя бы и ценой больших жертв. 6 апреля был реорганизован Комитет Общественного Спасения. Состоявший ранее из двадцати пяти членов, заседания которых были публичны, он теперь был преобразован в учреждение, более способное к самоуправлению, так как число членов его, заседавших уже втайне, было уменьшено до девяти. Ему даны были право суда над министрами и полномочия на принятие всяких мер, какие он сочтет необходимыми для защиты отечества. Республика таким образом получила вполне отвечавшую своему назначению, хотя и деспотическую, исполни тельную власть, которой до сих пор ей недоставало. Этой креатуре Конвента суждено было скоро приобрести главенство над ним и сделаться, как удачно выразился один французский историк, «диктатурой о девяти головах». Но нужно было время на то, чтобы новая власть заявила о себе, а борьба партий, между тем, обострялась все более и более. 15 апреля город Лион потребовал разрешения на производство следствия над муниципалитетом, назначенным уполномоченными якобинцев. Отклонение этого требования послужило сигналом для междоусобной войны. 26 мая «секции» города восстали против мэра. В то же время в Париже и Конвенте происходили все более и более шумные сцены, и 31-го числа восстали также и секции столицы, но уже против жирондистов. После двухдневной борьбы на улицах и в стенах законодательного корпуса Конвент издал декрет об аресте тридцати двух членов партии в их квартирах. Таким образом, 2 июня 1793 года пали жирондисты, но за их падением вспыхнуло по всей Франции восстание их приверженцев. Марсель, Тулон, Бордо и Лион — все объявили себя противниками Конвента; и в том же направлении начались движения в Нормандии и Бретани. Однако в западных провинциях эти попытки сопротивления среди республиканцев были умерены близостью места восстания роялистов в соседней с ними Вандее. Они должны были сообразить, что вооруженная оппозиция Конвенту, хотя и упавшему в их мнении после событий 2 июня, была бы равносильна союзу с роялистами. Подобным же образом и в Бордо волнения, хотя и продолжавшиеся в течение нескольких недель, не выразились в энергичных действиях. Орудием борьбы здесь было слово, а не оружие, и жирондисты должны были бежать из того самого департамента, от которого получили свое имя. На востоке и юге дела приняли гораздо более угрожающий оборот. Восстание секций в Лионе сопровождалось кровавыми стычками на улицах 29 мая, и восторжествовавшая партия, после событий 2 июня, отказалась признавать Конвент. Последний пытался мирным путем опять подчинить себе этот город, но предложения его были отвергнуты, и вождь якобинской партии был торжественно предан суду и казнен; вслед за тем быстро сформировалась департаментская партия. Лионцы перехватили при этом обоз припасов, предназначавшихся для Альпийской армии. 12 июля Конвент издал декрет об усмирении Лиона силой, и в конце месяца обложил этот город войсками. Но сопротивление было так сильно и оборона так хорошо opганизована, что осада затянулась; между тем южные департаменты вообще отказались признавать власть центрального правительства. Два приморских города Марсель и Тулон вошли в сношения с лордом Гудом, командовавшим британским флотом, который прибыл к берегам Прованса в середине августа 1793 года. Партия Конвента, которой благоприятствовал недостаток энергии, характеризовавший большую часть мер его противников, овладела Марселем прежде, чем измена успела дать какие-либо плоды; но в Тулоне реакция ударилась в крайность. Движение неожиданно завело его подстрекателей дальше, чем они намеревались идти, пока, наконец, они не оказались в положении, отступление от которого было бы опасно. Так как Тулон долгое время был тесно связан с флотом как один из главных военных портов королевства, то в среде его населения было много сторонников монархии. Город этот теперь счел для себя позволительным избрать свой собственный путь. При таком положении дел декрет Конвента, объявивший Тулон вне закона, дал роялистам возможность руководить движением в желанном для них направлении. Стоявшие во главе флота морские офицеры, по-видимому, не были расположены содействовать принятию предложений, сделанных британским адмиралом; но они уже в течение нескольких лет видели, как постоянно подрывался их авторитет направлением национального законодательства. Весть о приближении армии Конвента вместе с наплывом объятых ужасом беглецов из Марселя, ускорили переход Тулона в руки Великобритании. Секции объявили, что город признает только монархическое правительство в такой форме, какая выработана Учредительным собранием 1789 года; провозгласили Людовика XVII королем; предписали разоружение французского флота, стоявшего в порту, и отдали в руки британского адмирала укрепления, командовавшие гаванью. Лорд Гуд поручился в том, что форты и корабли будут по заключении мира возвращены Франции в целости. 27-го числа британская и испанская эскадры стали на якорь на внешнем тулонском рейде, и город поднял белый флаг Бурбонов. При передаче порта английскому адмиралу в нем находилось тридцать линейных 74-пушечных и более сильных кораблей, что составляло более трети всего линейного флота французов; семнадцать из них стояли на внешнем рейде в полной готовности к выходу в море. Сверх того, в порту насчитывалось еще двадцать фрегатов и судов меньшей величины. В то время, как один из главных портов Франции и единственный принадлежавший ей на Средиземном море переходил в руки ее врага, одно за другим на нее обрушились бедствия на восточных границах. 12 июля противники взяли укрепленный город Конде, на бельгийской границе. Затем 28-го числа капитулировала после шестинедельной правильной осады первоклассная крепость Валансьен, лежащая в той же области. Оба эти приза достались союзным войскам — австрийским, британским и голландским, которые затем начали наступательное движение, заставившее французов отступать. Незадолго перед тем, 22 июля, сдался пруссакам Майнц — весьма важная позиция на Рейне; и здесь также союзники двинулись в Вогезские горы, к верхнему течению Рейна, постепенно тесня перед собой противника. Между тем Лион продолжал бороться с центральным правительством с твердостью, которая пока еще не нуждалась в отчаянной поддержке. В его сопротивлении и в едва сдерживавшемся недовольстве южных провинций сказывалось главное значение передачи Тулона во власть британцев. Последний был неоценим как пункт, на который мятеж мог опереться, и при посредстве которого он мог поддерживаться извне. Но с подавлением мятежа город этот, окруженный враждебной армией и с отрезанными путями сообщения, сделался бы для британцев бесполезным и даже непосильным бременем вследствие того, что растянутая оборонительная линия его требовала огромного числа защитников. Если бы Вандея могла опереться на пункт, подобный Тулону, то дело республики было бы почти безнадежно. Посреди этих многочисленных бедствий, отражая сардинцев на Альпийской границе, борясь против вторжения испанцев через восточные Пиренеи, Франция была еще окружена со всех сторон дисциплинированными армиями, которым пока могла противопоставить только нестройные толпы оборванных новобранцев. Она нашла спасение в непреклонной энергии своих законодательных учреждений, которые усмирили крамолу террором; в центральном положении своем, которое само по себе разделяло многие центры возмущения, и в военной политике союзников, которые вместо того, чтобы изыскивать средства к возможному сосредоточению своих сил, разбрасывали их значительно более, чем это вызывалось, до некоторой степени неизбежно, географическими условиями. Испанцы не могли соединиться с сардинцами, Тулон не мог помочь Лиону, Вандея должна была действовать изолированно от всех других центров восстания; но на востоке австрийцы, пруссаки и британцы могли бы противопоставить войскам, стоявшим между ними и Парижем, соединенные силы, которым французская армия, при тогдашнем ее состоянии, не могла бы сопротивляться. Вместо этого австрийцы и британцы решились в начале августа остановить наступление на северо-восточной границе Франции и разделиться: австрийцы отошли к Лекену (Le Quesnoy), британцы же предприняли осаду морского порта Дюнкерка. На Рейне соперничество между собой Австрии и Пруссии и медлительность их военачальников-рутинеров повели также к недостатку взаимной поддержки и к вялому образу действий. Союзники, таким образом, пропускали удобные случаи к нанесению французам решительного удара и дали им время, которым воспользовались как нельзя лучше Комитет Общественного Спасения и представители Конвента, посланные в главные квартиры всех армий. Люди эти большей частью не имели ни сострадания, ни страха, но правление их, хотя и запятнанное кровью, фактически спасло Францию. Тогда каждый гражданин ее, от министра в кабинете и генерала на поле битвы до грубого рекрута, только что оторванного от дома, сознавал, что жизнь его обусловливается полным подчинением господствовавшей в его отечестве власти и неустанной деятельностью. При неминуемой опасности, которая угрожала стране, и при страстности ее деятелей, работавших не только под давлением необходимости, но часто с бескорыстным рвением — столько же слепым и невежественным, сколько и патриотическим, было сделано много ошибок и несправедливостей; но зато была достигнута и желанная цель — внушение несокрушимой энергии Конвента каждой единице управлявшихся им масс. Если когда-либо, ко злу или благу, люди смотрели одним общим им глазом, то это именно и было у французских солдат 1793 года, когда они работали до истощения, обливались кровью и умирали, лишь бы отечество их могло еще жить. Комитет Общественного Спасения сумел употребить данное ему врагами Франции время на то, чтобы вдохновить каждого солдата именно такими чувствами и внушить ему такие стремления, которые скоро связали отдельные единицы в один могущественный организм, превосходивший противопоставленных ему союзниками обученных автоматов столько же по духу, сколько и по численному составу своему. Но если сознательный организм — человек, способный вдохновляться энтузиазмом и поддаваться страху, проникся духом правителей, то последние ни при каких суровых мерах Конвента не могли овладеть гордыми военными кораблями, стоявшими тогда в портах республики, и заставить их подчиниться неумелым еще рукам новоиспеченных офицеров и сделаться такими же послушными орудиями, какими они были в руках своих старых командиров. Тщетны были надежды обеспечить победу на море суровыми декретами (ПРИМ: Например, что каждый командир, уступивший в бою противнику, силы которого превосходят его силы менее, чем вдвое, подлежит смертной казни; а если командир командовал линейным кораблем, то он, под страхом такой же казни, обязывался не прекращать боя с каким бы то ни было противником, пока корабль его не будет потоплен. Та же участь ожидала всякого командира, который в эскадренном бою допустит прорыв через свою линию. Такого же характера был декрет о том, что противнику не должно давать пощады См. Chevalier, Mar Fran. sous la rep., p. 128, Guёrin, Hist. de la Mar., vol. III, p. 395.), звучавшими в унисон со страстными увлечениями той эпохи, но взывавшими к людям, подготовка и способности которых не соответствовали ни их мужеству, ни предъявлявшимся к ним требованиям. Вместе с неопытностью офицеров мешали успеху дела трудность обращения с недисциплинированной командой, которая достигла пагубной степени в течение четырех лет парализованного состояния исполнительного правительства. С торжеством якобинской партии наступило единство, которое повело к положительным результатам. В сентябре 1793 года, при восстании Брестского флота в Киберонской бухте, матросы опять взяли верх над своими офицерами и даже над представителем Конвента; но это было последней вспышкой пламени мятежа. Слабость прежних властей послужила к выгоде партии Горы, которая, став теперь во главе республики, прибегла к решительным мерам и быстро добилась повиновения. Однако годы упадка дисциплины и послаблений подорвали прежнюю стройность организации корабельных команд и вредно отразились на их профессиональной подготовке; новые же офицеры не были способны поправить дело. Поэтому Конвенту и его представителям недоставало орудий, при посредстве которых они могли бы вдохнуть энергию в деятельность флота и дать ей надлежащее направление. У правительства были корабли и пушки, были люди для работ на первых и для стрельбы из вторых, но недоставало такого посредника между ним и этими людьми, каким должен был бы служить надлежащий корпус офицеров, тогда уже переставший существовать. Та же самая слабость администрации, которая уронила дисциплину, привела и к истощению денежных средств в морских портах, как, впрочем, и во всех учреждениях страны. Следствием всех этих обстоятельств и явилась та немощность французского флота, которая лишила Францию возможности серьезных действий на море в 1793 году. В этот первый год войны сама Великобритания не была готова к энергичной инициативе. В 1792 году в отечественных водах ее было под вымпелом только двенадцать линейных кораблей и организован лишь шестнадцатитысячный комплект матросов. Не ранее, чем 20 декабря, только за шесть недель до объявления войны, парламент увеличил этот комплект до двадцати пяти тысяч — число, меньшее четвертой доли того, каким комплектован был британский флот в последней Американской войне. В Средиземном, море и колониях не было ни одного британского линейного корабля, в собственном смысле этого слова. К счастью, в начале 1793 года было констатировано, что от восьмидесяти до девяносто боевых судов, из числа предназначенных по списку к крейсерству, находятся в надежном состоянии, и что предусмотрительная администрация вследствие военных тревог в 1790 и 1791 годах наполнила корабельные магазины в портах всеми необходимыми припасами, которые не были расхищены, как во Франции. Для Великобритании представлялось, таким образом, более затруднений в вопросе комплектации кораблей командами, чем вооружения их, но все-таки в конце 1793 года уже восемьдесят пять линейных кораблей были под вымпелом. Из них двадцать пять составили эскадру Канала, для крейсерства между ним и мысам Финистерре, под командой лорда Гоу; такая же эскадра была отряжена в Средиземное море, под командой лорда Гуда; и от десяти до двенадцати кораблей отправлены в Вест-Индию. Резерв из двадцати пяти кораблей остался стоять в портах Канала, в Портсмуте и Плимуте, в готовности к выходу в море, и употреблялся, по мере надобности, для конвойной службы, для замещения кораблей, выходивших почему-либо из строя в крейсировавших эскадрах, или для усиления последних в случае необходимости. Эта мобилизация флота, несмотря на всю энергию ведения ее, в общем, запоздала вследствие того, что к ней поздно приступили, и Великобритания имела основание быть благодарной тому, что годы гражданских смут и бессилия исполнительной власти во Франции крайне ослабили флот последней, и значительная часть его перешла в ее руки в критический момент в Тулоне. При широкой разбросанности своих владений, при многочисленности изолированных друг от друга и легко уязвимых пунктов, при меньшем народонаселении, чем во Франции, и незначительной по численности армии сравнительно с армией этой державы, Великобритания и в этой борьбе с нею была вынуждена применить сначала оборонительный образ действий. По вышеуказанным причинам такое начало войны для нее было обязательно всегда, если только она не успевала сразу овладеть какой-либо жизненной артерией сообщений неприятеля и тем принудить его к бою там. Не могла она рассчитывать на то, чтобы силы, какими располагала для десанта, устояли против армии противника и, тем менее, нанесли ему какой-либо вред; не могла она также после горьких разочарований в недавней Американской войне льстить себя надеждой, что высаженный ею отряд послужит ядром, около которого будет кристаллизоваться возмущение во Франции. Каких надежд ни основывала Великобритания в упомянутой войне на старой лояльности и недовольстве американцев новым порядком вещей! А между тем, несмотря на несомненное существование такого недовольства — и притом среди населения, состоявшего из людей ее же расы и ее недавних подданных, — посылавшиеся ею к ним экспедиции не имели такого решительного последствия и не зажгли никакого очага сопротивления. Обыкновенно инсургенты смотрят подозрительно на появившийся среди них чужеземный отряд врагов их правительства или предоставляют его самому себе, пассивно относясь к его затруднениям. Поэтому хотя и полезно оказывать им всякую помощь облегчением доставки боевых и продовольственных припасов, в которых они, очевидно, нуждаются; поддерживать мятеж во всех центрах его, смотря на это, как на диверсию сил противника; полезно обеспечить за собой, где можно, — как это было в Тулоне, — обладание укрепленным портом, при посредстве которого можно было бы рассчитывать на свободный ввоз в страну инсургентов всего, в чем они могли бы терпеть без этого недостаток; но не безопасно рассчитывать на то, что ненависть их к своим соотечественникам пересилит недоброжелательство их к иностранцам. Неблагоразумно посылать в неприятельскую страну силу, которая по своей численности неспособна к успешным самостоятельным действиям и нуждается в поддержке местного населения, участвующего в междоусобной войне. Такая поддержка никогда не может освободить экспедицию от необходимости, общей для всех наступательных операций, обеспечить в тылу у себя сообщения; а это условие является только другим выражением уже упомянутого выше требования об обязательности для экспедиционных отрядов обеспечить себе самостоятельность действий, соответствующих поставленной цели. Восстания, подобные тем, какие происходили во многих областях Франции в 1793 году, — полезные для противника диверсии; но диверсия играет только второстепенную роль в драме войны. Она — или обман, успех которого зависит менее от того, как он задуман и исполнен, чем от степени способности противника оценить истинное положение дел; или — косвенное употребление сил, которые по своему характеру или положению не могут быть привлечены прямо к участию в главных операциях, ведущих к цели предприятия. Расширение таких диверсий употреблением для них отрядов войск, которые могли бы усилить армии на центральном театре войны, надо считать ошибкой, возрастающей всегда в большей пропорции, чем численность упомянутых отрядов (ПРИМ: Пиренейская война, столь блестящая во многих отношениях и увенчавшаяся успешным достижением цели, представляет некоторые аналогии с рассматриваемыми здесь не столь значительными, по сравнению с нею экспедициями, и может, пожалуй, показаться опровержением высказанных нами положений. Но необходимо заметить, что в некоторых, и именно самых существенных пунктах, упомянутые аналогии не имеют места. Лиссабон — место высадки и операционная база британцев лежит на территории их испытанных и давних союзников; экспедиция направлялась в страну, восставшую против чужеземного правительства; и, что всего важнее, положение Лиссабона и отдаленность от Франции обязывали последнюю, — в случае вытделения ею против него значительных сил, как она сделала это в 1810 году, — обеспечить длинную и весьма чувствительную линию сообщения, тогда как британцы располагали открытым морем. Тулон в 1793 году представлял для последних мало выгод сравнительно с Лиссабоном в 1809 году, потому, что первый лежит во Франции и дальше от Англии, чем второй. Читатели найдут некоторые замечания о Пиренейской войне в примечании в конце настоящей главы). Наступательные операции этого характера были, таким образом, запретным плодом для Великобритании. Употребление для них небольших отрядов было бы непрактичным, а больших она не могла послать на неприятельскую территорию. Для того, чтобы нанести Франции решительный удар, надо было выманить ее из ее портов и заставить принять сражение; а это могло быть достигнуто только угрозой каким- либо внешним ее интересам, имеющим жизненное для нее значение. Таких интересов, однако, у Франции, собственно говоря, не было: торговые обороты ее коммерческого флота составляли менее чем одну треть полного торгового оборота страны, и с началом войны суда его поспешили укрыться в свои порты. Вест-индские колонии ее, правда, составляли некогда большую для нее ценность, особенно Гаити; но беспорядки последних четырех лет уничтожили их благосостояние. Оставалось только расстроить, при посредстве нейтральных держав, внешние сообщения ее, и этого надлежало достигнуть такими мерами, которые в то же время обеспечивали бы наилучшим образом оборону всех частей британских владений, а именно — занятием соответствующих позиций близ французских берегов и тесной блокадой, поскольку это позволяли международные законы и состояние моря. Для пресечения торговли с Францией нейтральных судов самой целесообразной мерой была бы блокада ее берегов, подобная той, которая была установлена Соединенными Штатами у берегов Южной Конфедерации; но здесь условия были иные. Климат побережья Южных Штатов значительно умереннее; самые сильные штормы дуют вдоль берега, тогда как в Бискайской бухте они дуют прямо на берег; и, кроме того, там можно было почти везде найти хорошую, а иногда даже и защищенную, якорную стоянку, на какую, вообще говоря, нельзя было рассчитывать у берегов Франции. Наконец, хотя пар без сомнения помогает силам обеих воюющих сторон, блокируемым и блокирующим, последние выиграли в нем все-таки больше, чем первые: пар позволяет им держаться у неприятельского берега непрерывно в течение такого долгого промежутка времени, какой невозможен для парусного судна; обыкновенно паровое судно не бывает вынуждено отойти от берега в открытое море прежде, чем шторм достигнет большого напряжения, и не остается беспомощным, пока он дует. Приняв во внимание изложенные соображения, надо признать естественным, что британское правительство, несмотря на то, что по постановлениям держав блокада не считалась снятой, когда блокирующие суда были вынуждены отойти от берега из-за состоянием моря, кажется, и не мечтало о блокаде всего французского побережья. Его оборонительные меры против французской торговли ограничились вследствие этого захватом имущества, принадлежавшего французским подданным — каждый раз, как оно попадалось им в руки на море, хотя бы даже и под нейтральными флагами, — а также и всех контрабандных товаров, предназначенных для ввоза во Францию, кому бы они ни принадлежали. Такие захваты были признаны Соединенными штатами и Великобританией правом воюющих сторон; но последняя старалась теперь расширить по возможности понятие о контрабанде с целью усиления давления на Францию. Она настаивала на том, чтобы в категорию контрабандных товаров были включены как строительные морские материалы, — опираясь в этом требовании на то, что раз коммерческие французские суда не в состоянии выходить в море, то, следовательно, упомянутые материалы должны предназначаться для военного флота, — так даже и продовольственные припасы. Хотя нейтральные державы горячо оспаривали эти требования, но британский военный флот был достаточно силен, чтобы устранить все их возражения; и именно недостаток продовольствия заставил Брестский флот выйти в море в 1794 году и привел к первому большому морскому сражению в рассматриваемую войну. Нельзя, конечно, признать удовлетворительными ни образ действий, ни степень готовности к войне Великобритании в том факте, что эскадра ее, на которую была возложена обязанность защищать входы в Канал — главный центр британской торговли, а также наблюдение за Брестом — главным французским военным портом Атлантического океана, вышла в море не ранее 14 июля, и то лишь в числе пятнадцати линейных кораблей. Французская эскадра такой же численности отплыла из Бреста шестью неделями ранее, 4 июня, и расположилась в Киберонской бухте, близ берега Вандеи, чтобы перехватить подкрепления, предназначенные для инсургентов этой провинции. Командование вышеупомянутой британской эскадрой было вверено лорду Гоу — офицеру, стяжавшему весьма высокую репутацию своей деятельностью и предприимчивостью в предшествовавших войнах, но теперь уже 68-летнему старцу. Возраст нисколько не умалил его мужества — твердого и стойкого, как бесстрастная скала, — и вообще не ослабил его духовных сил; но позволительно думать, что время усилило в нем ту склонность к известному формализму и прямолинейности образа действий, которая всегда была так свойственна ему, и что неуклонное однообразие в маневрировании судов получило в его глазах значение цели, а не средства. Однако именно эти свойства в соединении с превосходным знанием морской тактики делали его как нельзя более способным к предстоявшей ему трудной и неблагодарной задаче — связать в стройное целое отдельные единицы флота, которые поступили под его команду большей частью неподготовленными к соединенным действиям. Лорд Гоу, выполняя эту задачу, проникся в то же время решимостью, вполне гармонировавшей с его методичностью, возможно лучше сохранить свою эскадру, посылая суда в море очень бережно, и то главным образом для практических учебных занятий и маневрирования. Сохранение судов в хорошем состоянии имело в его глазах большее значение, чем занятие наилучшей стратегической позиции, и он упорно оспаривал целесообразность непрерывного крейсерства перед портами, утверждая, что аварии, какие неизбежно должны претерпевать суда в море от свежих зимних штормов, в то время, как французская эскадра спокойно отстаивается на якоре, повели бы к ослаблению материальной силы британского флота сравнительно с неприятельским. Соображение это, хотя и веское и опирающееся на несомненные факты, не оправдывает выбора позиции, явно невыгодной по отношению к пресечению путей сообщения противника. В войне постоянно приходится делать выбор между затруднениями, и когда материальные вопросы сталкиваются с вопросами о надлежащей стратегической диспозиции, то первые должно подчинять последним. Надлежащее место британского флота, как указывал здравый смысл и как доказал опыт, было перед неприятельскими портами; или, пожалуй, — если бы такую позицию можно было найти, — в порту, фланкирующем путь, которым неприятель должен был проходить. Для эскадры Канала такого порта не представлялось, и, держась в Спитхэде, далеко в тылу пункта отплытия французов, Гоу подвергал себя двоякому затруднению: во-первых, риску не получить своевременных сведений о выходе неприятеля из порта, а во-вторых, и по получении таковых неизвестности относительно взятого им направления. Единственное правильное решение, которое британское правительство должно было бы принять, состояло в организации резервной эскадры достаточной для того, чтобы можно было всегда заместить при посредстве ее в блокирующих эскадрах корабли, потерпевшие аварии при крейсерстве их в назначенном им районе, и тем всегда поддерживать надлежащее число их в море. При этом еще опытность, приобретающаяся корабельными командами в таких постоянных крейсерствах, улучшая качества личного состава флота, более чем уравновешивала бы материальные убытки, т. е. последствия аварий кораблей его. История учит, что хороший личный состав при плохих кораблях дает лучший результат, чем плохой — при хороших кораблях. И французская революция постоянно повторяла этот урок, который в наше время головокружительной погони за последними усовершенствованиями в материальной части флота совсем изгладился из памяти. Невыгода для Великобритании отстаивания ее флота в портах канала иллюстрируется особенно ярко, быть может, даже исключительно, французской экспедицией в Ирландию в 1796 году. Существует мнение, что экспедиция высадила бы успешно войска на берег, если бы в состав ее входили паровые суда; но может быть правильнее сказать, что она никогда не была бы так близка к успеху, если бы британский флот крейсировал в районе, определявшемся стратегическими соображениями (ПРИМ: Обсуждение диспозиции британского флота со стратегической точки зрения, в связи с Ирландской экспедицией 1796 г., см. в главе XI). Кроме того, привычка к рейдовой жизни существенно влияет на дух личного состава флота: она ухудшает его, тогда как морские плавания закаляют его; вообще привычка военной силы быть всегда наготове как и привычка к покою сказываются соответствующими результатами во всей ее деятельности. Эта истина ясно сознавалась великим военачальником лордом Сент- Винсентом и вместе с его верным стратегически соображением побуждала его по возможности держать свой флот в море близ портов неприятеля. «Я не останусь здесь», — писал он из Лиссабона в 1796 году, — «ни одной минутой дольше того, сколько необходимо для приведения эскадры в порядок, потому что, как вы понимаете, бездействие на Таго должно сделать всех нас трусами» (ПРИМ: Brenton's Life of St. Vincent, vol. I, p. 295). Без сомнения, любовь лорда Гоу к отстаиванию на якоре в отечественных портах содействовали безнаказанности энергичных операций французских крейсеров при входах в Канал в 1793 и 1794 годах. Образ действий английского адмирала вместе с печальным состоянием французского флота был причиной того, что в 1793 году в Атлантическом океане не было выдающихся морских операций. Внутри Франции и на ее границах спасительная энергия революционного правительства упорно расчищала себе путь от представлявшихся ему отчаянных затруднений. После неблагоразумного разделения в августе месяце британских и австрийских сил последним удалось взять Лекен, который сдался на капитуляцию 11 сентября; но на этом успех их и окончился. Карно, только что сделанный тогда членом Комитета Общественного Спасения, возложившего на него специальную обязанность управлять военными делами страны, атаковал — при подавляющем превосходстве своих сил — стоявших перед Дюнкерком британцев и заставил снять осаду его 9 сентября; затем, также сосредоточив большие силы против австрийцев, осадивших Мобеж, он нанес им поражение 16 октября в сражении при Ватиньи и заставил их отступить. На северо- востоке как союзники, так и французы разошлись по зимним квартирам рано в ноябре, но за революционными войсками остался престиж упорного сопротивления, которое с каждым днем становилось успешнее. И на восточной границе, также после продолжительной борьбы, год заключился для французов существенным успехом. Здесь прусские войска союзников отступили со всех своих передовых позиций к Майнцу, австрийцы же отошли на восточный берег Рейна. Союзники упрекали друг друга за неудачный для них исход кампании, а старый ветеран герцог Брауншвейгский, командовавший пруссаками, отказался от этой обязанности, предсказывая союзникам в письме своем по этому поводу дальнейшие бедствия. В то же время прусский король начал вести свою шаткую и бесстыдную политику, сделавшую его государство посмешищем Европы в течение последовавших за тем двенадцати лет и выказавшую ясно его намерение выйти из коалиции, в образовании которой ему принадлежал такой деятельный почин. На испанских границах фортуна войны до некоторой степени отвернулась от французов, которые были поставлены в затруднение необходимостью сосредоточить все силы, какие только могли, на осаду Тулона, так как национальное достоинство и морские интересы республики в Средиземном море требовали, чтобы порт этот был вырван из рук мятежников и чужеземцев. Но самыми существенными результатами, достигнутыми в 1793 году, были восстановление внутреннего порядка и утверждение власти центрального правительства. Сопротивление вандейцев, долго имевшее успех вследствие ошибочных действий республиканских вождей и недостатка единства между ними, начало ослабевать при более дружных усилиях реорганизованного Комитета Общественного Спасения. После сражения при Шоле, 16 октября, инсургенты, разбитые наголову и пришедшие в отчаяние, решились оставить свое отечество, перейти Луару и отступить в Бретань. Они медленно прошли через эту провинцию, будучи вынуждены на пути принимать сражения, и 12 ноября достигли Гренвиля, на берегу Канала, где надеялись установить сообщение с Англией. Нападение их на упомянутый город окончилось неудачей, и так как ожидавшиеся ими корабли не пришли, то они пошли обратно в Вандею; но им уже не суждено было возвратиться через Луару стройным отрядом, каким они оставили родину, и решительная битва 22 декабря при Савенэ (Savenay), на северном берегу, довершила рассеяние их сил. Отдельные костры междоусобной войны в Вандее продолжали еще вспыхивать и в следующем году на севере от Луары, но они уже не разгорелись в общее восстание и не сгруппировали вокруг себя больших отрядов, сколько-нибудь серьезно угрожавших нации; можно сказать даже, что они нанесли вред главным образом той провинции, которая раздувала их. Главный опорный пункт восстания на востоке — Лион пал 9 октября. Несмотря на недоброжелательство к центральному правительству населения южных и восточных областей Франции, правительственные комиссары были в состоянии без затруднений стянуть к городу отряд, достаточный для того, чтобы сначала отрезать ему сообщения с окрестностями, а затем и занять командовавшие над ним укрепления. Слабость сопротивления инсургентов, почти спокойно подчинившихся правительству в одном из главных центров мятежа, не давала надежды на какую-либо поддержку изнутри страны союзным силам, опиравшимся на Тулон; и капитуляция Лиона, освободив большое число людей для усиления республиканских войск, осадивших упомянутый порт, заставила союзников сознаться, что надежда удержать его за собой не стоит больших жертв. К концу ноября численность республиканских войск достигла свыше двадцати пяти тысяч, и 16 декабря форты на возвышенности, главенствующей над якорной стоянкой флота, были взяты штурмом. Военный совет союзников решил, что для кораблей было бы опасно оставаться здесь, и что гарнизон не может держаться при нарушении сообщений с моря; поэтому постановлено было очистить порт, и 19-го числа британцы и испанцы удалились в море. Перед их отплытием, однако, была сделана попытка уничтожить адмиралтейство и все те французские корабли, которые нельзя было увести с собой; но опасность, угрожавшая с главенствующих позиций, перешедших теперь в руки неприятеля, была так велика, необходимость быстрого отплытия так настоятельна, и так много предстояло сделать в очень ограниченный промежуток времени, что намерение союзников было исполнено только в незначительной мере. Из двадцати семи стоявших тогда еще в Тулоне французских линейных кораблей девять были сожжены и три вышли вместе с отступившими эскадрами. Остальные пятнадцать составили впоследствии ядро могущественной силы, и большая часть их вошла в состав флота, который сопровождал Бонапарта в Египет и был там уничтожен Нельсоном в 1798 году (ПРИМ: Из тридцати линейных кораблей, стоявших в Тулоне, когда его заняли союзники, три или четыре были посланы в Рошфор, без пушек, для доставления туда пленных французов, которых было неудобно оставлять при себе). Потеря Тулона после тex радужных надежд, какие возбудила сначала сдача его, вызвала большой ропот в Англии. Невероятно, однако, чтобы удержание его, если оно даже и было возможно, имело бы благодетельные последствия для этой державы. Расход людей и денег, — необходимый для того, чтобы владеть морским портом, окруженным неприятельской территорией и длинной линией главенствующих над ним высот, которые еще предстояло занять, — далеко не вознаградился бы возможными результатами. Сообщение с ним, доступное лишь с моря, в конце концов, опиралось бы только на Великобританию как на державу, наиболее способную обеспечить его и наиболее заинтересованную в этой морской позиции; а расстояние до нее между тем весьма значительно. Крайняя ненадежность расчета на местное недовольство, как на элемент, полезный для дела союзников в Тулоне, выказалась неудачей поддержки Лиона и робким подчинением инсургентов южных провинций незначительной армии, посланной против них Конвентом. Кроме того, в 1793 году в стране этой свирепствовал голод, так что, если бы союзные силы в Тулоне и были достаточны для того, чтобы перейти в наступление, успех был бы возможен лишь при наличии огромных запасов продовольствия в порту. Так велика была нужда в съестных припасах, что французы одно время думали сами снять осаду порта по этой причине. Коротко говоря, обладание Тулоном не представляло выгод для британцев вследствие большого его удаления от их отечественных портов, — значительно большего, чем удаление Гибралтара, и притом без преимуществ стратегического положения последнего и без легкости обороны его; кроме того, оккупация Тулона возбудила бы ревнивые чувства со стороны средиземноморских держав и внесла бы еще более несогласия в коалицию, и без того уже страдавшую от взаимной подозрительности членов ее. Из Тулона Гуд удалился в Гиерскую бухту, лежащую лишь в нескольких милях к востоку от этого порта и обладающую хорошо защищенным рейдом; конец года застал его еще там. Лорд Гоу отвел флот Канала в порт в середине декабря и оставался там до следующего мая. Так закончилась деятельность враждебных сторон на море в 1793 году. ПРИМЕЧАНИЕ (к сноске). План Пиренейской войны был целесообразен не потому, что обстоятельства были благоприятны британцам, а потому, что там был «боевой» шанс добиться больших результатов, совершенно так же, как в Тулоне, где попытка, однако же, не увенчалась успехом. Один известный историк упомянутой войны настаивает на том, что в ней британцы совершили дело освобождения; и даже приняв во внимание и национальное пристрастие, которого нельзя не видеть у этого историка, все-таки можно признать, что он прав, уже вследствие дезорганизованного тогдашнего состояния Испании, терпевшей неудачи везде, где ей не помогало британское оружие. Ход войны в западной части полуострова, где были британцы, показывает убедительно, какими рамками стесняются военно-сухопутные предприятия государства, имеющего относительно маленькую армию при большом флоте. Веллингтон, высадившись в Португалии в апреле 1809 года, — несмотря на свой военный гений и блестящие успехи, несмотря на благоприятное для него настроение населения полуострова и несмотря, наконец, на огромную растянутость и трудные условия линии сообщения французов, — еще и в марте 1811 года не мог пробраться внутрь страны далее линии укреплений Торрес Ведраса; иначе говоря, он просто опирался лишь на Лиссабон, будучи не в состоянии держаться против французов в Испании. По внешности военное положение обеих сторон было тогда такое же, как и вначале. Причины, заставлявшие британцев продолжать войну, по своему характеру, были те же, что и в 1809 году; но теперь шансы их на успех значительно увеличились в силу политических и экономических условий, а также чрезвычайной заботливости и предусмотрительности, благодаря которым британский военачальник сделал неприступной свою позицию под Лиссабоном. Несмотря на то, отступление французов и окончательное поражение их в Испании были следствием трудности их предприятия в военном отношении, — хорошо понимавшейся и деятельно усиливавшейся Веллингтоном, — а также несоразмерности политических комбинаций императора, но не силы высадившейся в Португалии британской армии, которая, при всех превосходных качествах ее и ее вождя, значительно уступала в численности противнику. В конце концов, именно континентальная система императора, направленная против морского могущества Англии, и дала в руки этой армии те шансы, только при обладании которыми слабейшие силы могли с успехом предпринять наступательный образ действий. Не к умалению, но к еще высшей оценке заслуг великого англичанина должно послужить указание на то, что гений его помог ему предвидеть наступление благоприятного случая, хотя и в далеком еще будущем, и что он имел мужество выждать его. Поучительно провести замечательную параллель между вторжением британцев на полуостров, которое, в конце концов, увенчалось успехом, и проектировавшимся вторжением Наполеона в Англию, которое не осуществилось. В первом деятелями были господствовавший на океане флот и незначительная сухопутная сила; во втором — не имевшая соперников армия и весьма слабый, по своим плохим качествам, флот. В обоих случаях шансы были в значительнейшей мере против успеха; в обоих случаях предприятие, всецело наступательного характера, при посредстве слабейшей силы, опиралось на стечение благоприятных случайностей, подготовка которых составляла задачу наступавшей стороны, а предотвращение — задачу стороны оборонявшейся. Одинаковая продолжительность долгого ожидания в обоих случаях представляет случайное совпадение; но неустанная бдительность и постоянная готовность на искусно выбранной позиции обязательны для слабейшей силы, которая надеется выйти из оборонительного положения и нанесением противнику удара дать себя почувствовать на поле действий. Благоприятный случай не представился Haполеону потому, что британские военачальники никогда не спускали глаз с его флота, на который опирались его сложные комбинации, как свод на свой замковый камень. В противоположность этому, случай представился Веллингтону потому, что император не сосредоточивал в достаточной степени своего внимания на полуострове, утомленный неудачами там и представлявшимися ему затруднениями, и дружным усилиям искусного противника противопоставил разрозненные и не соответствовавшие задаче силы. |