| ГЛАВА I. ВВЕДЕНИЕ Обзор событий в Европе (1783-1793 годы) Десятилетие, следовавшее за Версальским миром (3 сентября 1783 года) и разделявшее две великие войны, Американскую — за независимость и войну Французской революции, кажется как будто временем застоя. Правда, сдержанный ропот и волнения, предвозвещавшие приближение великой борьбы, должны были слышать «все, имеющие уши», еще задолго до 1793 года; первоначальные события, ознаменовавшие политическую революцию, совершались ранее, и война Франции с Австрией и Пруссией началась еще в 1792 году; но 1793 год выделяется особенно, как отмеченный казнью короля и королевы, началом господства террора и открытием враждебных действий против великой морской державы, упорное, неуклонное стремление к цели и мощное богатство которой должны были оказать решительное влияние на результат войны... Не уставая поддерживать своим золотом беднейшие державы континента против общего врага, Великобритания не остановилась и перед тем, чтобы упорно нести на своих плечах все бремя войны после того, как ее союзники, один за другим, отложились от нее... И год, когда она — со своим флотом, торговлей и деньгами — выступила против Французской республики — с ее победоносными армиями, разрушенным флотом и разоренным казначейством — следует принять за начало великой борьбы, окончившейся при Ватерлоо. Для гражданина Соединенных Штагов, война, результаты которой заключились Версальским трактатом, представляет знаменательное историческое событие, превосходящее по своему значению и интересу все другие. Оглядываясь на нее, американец испытывает горестное волнение при воспоминании о страданиях многих своих сограждан и воодушевляется гордостью при воспоминании о благородной настойчивости тех немногих, имена которых навсегда неразрывно связаны с «родовыми муками» (birth-throes) его страны. Эти чувства, по крайней мере, до некоторой степени, вправе разделить с американцем житель западной Европы, хотя на него и не могла произвести столь же живое впечатление борьба, которая, происходя так далеко от его родины и в таких малых размерах, вызвала к жизни новую нацию. Таков, в самом деле, был великий результат Американской войны за независимость; но в ходе ее и Европа, и Индия, и Океан были театрами военных подвигов, гораздо более блестящих и иногда совершавшихся гораздо ближе к берегам Европы, чем те, которыми сопровождалась невиданная борьба в самой Америке. Так, по драматическому эффекту, ничто не превосходило трехлетней осады Гибралтара, богатой столь живым интересом, колеблющимися надеждами и опасениями, восторженным ожиданием и горьким разочарованием. Англия увидела в Канале флот в шестьдесят шесть французских и испанских кораблей, превосходивший любой из флотов, когда-либо угрожавших ей после дней Великой Армады, — и ее флот, уступавший ему численно, впервые должен был бежать под защиту своих портов. Родни и Сюффрен руководили морскими кампаниями, давали морские сражения и одерживали победы, которые необыкновенно волновали их современников и которые и теперь еще выделяются в истории флотов. Особенно в одном отношении рассматриваемая война замечательна, это — в развитии морской силы обеих враждебных сторон. Никогда со времен де Рюйтера и Турвиля не было такого равновесия в силе на морях; никогда со времени Версальского мира до наших дней противники не приближались к такому равенству в морской войне. Из этой борьбы все три морские державы вышли сильно истощенными. Истощились в ней и Америка; но она, несмотря на еще многие предстоявшие ей затруднения, была сильна своей молодостью и не связана плохими политическими традициями. Вчерашние колонисты были вполне способны восстановить и свое богатство и богатство своей страны и воспользоваться безграничными ресурсами, имеющимися у них. Совсем в ином положении были Франция и Испания; тогда как Великобритания, хотя ее и не тронул зародыш разложения, заразивший ее соперников, была удручена тяжелым чувством своего поражения, своей потери и унижения, скрывшим на момент от ее глаз перспективу славы и богатства, которые ей предстояло еще завоевать. Стремление к колониальным приобретениям было тогда еще в самом разгаре среди европейских держав, а Англия потеряла свою величайшую и значительнейшую колонию. Не только король и лорды, но и народ горячо желали удержать Америку. Люди всех классов общества предсказывали близкое падение монархии, если будет допущен разрыв с таким владением; а теперь последнее было утрачено ею, отторжено от нее после жестокой борьбы, в которой ее исконные враги одолели ее на арене битвы, всегда называвшейся ею своей ареной, — на море. Морская сила Англии не была на высоте возложенной на нее задачи, и потому Америка отпала от нее. Менее решительная нация могла бы впасть в отчаяние. Если триумф Франции и Испании и был пропорционален потере их соперницы, то он не был истинным мерилом ни их приобретений, ни относительных положений этих трех держав в годы, следовавшие за войной. Американская независимость не доставила выгод ни Франции, ни Испании. Правда, последняя отвоевала Флориду и Минорку, но зато потерпела полнейшую неудачу перед Гибралтаром, а Ямайка так даже и не была атакована. Минорка, как сказал впоследствии Нельсон, была всегда в руках Англии, когда она нуждалась в ней. Остров этот принадлежал той державе, которая обладала морем, и Англия опять взяла его в 1798 году, когда ее флоты снова появились в Средиземном море. Франция выиграла от войны еще меньше, чем Испания. Хотя ее торговые станции в Индии и были возвращены ей, но они, еще в большей степени, чем Минорка, были беззащитны без свободного морского сообщения с метрополией и без ее поддержки при посредстве морской силы. В Вест- Индии Франция отдала Великобритании более, чем получила от нее. Освободив Америку, «Франция», — говорит французский историк, — «исполнила предначертанную ей свыше миссию; ее нравственные интересы, интересы ее славы и идей были удовлетворены; материальные же ее интересы плохо отстаивались правительством. Единственной существенной выгодой для нее было отнятие у Англии Минорки, этой цепи для Тулона, гораздо более опасной для нас, раз она в руках Англии, чем Гибралтар». (Примечание: Магtin. Histoire de France, vol. XIX, p. 370). К несчастью для себя, Франция в то время была значительно богаче идеями нравственными и политическими, а также славой, чем реальной силой. Все возраставшие финансовые затруднения принудили ее отступить и пойти, при заключении мира, на такие уступки ее сопернику, которые совершенно не соответствовали кажущимся силам воевавших сторон. Французский флот в течение пяти лет войны пожинал лавры; правда, далеко не в такой степени, как настаивают на том французские писатели, но, во всяком случае, он действовал хорошо, и долгая борьба должна была и развить искусство его офицеров в морском деле и дать им боевую опытность. Немного еще времени нужно было Франции для того, чтобы, в союзе с Испанией, добиться прочных результатов и выдающейся славы. Бедность не позволила ей выдержать это время. Финансы Испании, как и в течение предшествовавших столетий, тогда еще почти всецело зависели от ее «драгоценных кораблей», доставлявших ей золото из Америки. Такая доставка, всегда подверженная риску во время войны, делалась более чем сомнительной, когда неоспоримое обладание морем переходило к противнику Испании. Поэтому политика последней по отношению к миру и войне была крепко связана с политикой Франции, без военного флота которой испанские корабли попадали в полную зависимость от Англии; и, хотя национальная гордость заставляла Испанию упорно держаться притязаний на Гибралтар, она все-таки, в конце концов, должна была уступить. Одна Великобритания, несмотря на все свои потери, опиралась на прочное основание своей силы. Борьба за Америку, самa по себе, стоила ей почти 100.000.000 фунтов стерлингов; и в течение войны еще на несколько большую сумму увеличился государственный долг ее; но через два года последний уже перестал возрастать, а скоро доходы государства превысили расходы. Еще до конца 1783 года Уильям Питт- младший, тогда еще молодой человек двадцати четырех лет, сделался первым министром. Обладая способностями и стремлениями, особенно отвечающими задачам и требованиям восстановительной работы мирного времени, этот, по мнению Гладстона, (Примечание: Nineteenth Century Review, June 1887, p. 992.) первый из министров финансов Англии, посвятил свои великие силы на содействие торговле и увеличение богатства британского народа. Твердой, но искусной рукой устранил он, насколько позволяли предрассудки той эпохи, несмотря на сильную оппозицию, оковы, наложенные на торговлю ошибочной политикой и сильно ей вредившие. Поощрением торгового обмена с другими державами, упрощением сбора податей и налогов, он поднял одновременно и благосостояние народа и государственный доход. Ввоз и вывоз Великобритании, хотя и весьма незначительный сравнительно с тем, каким он сделался в позднейшие годы, с 1784 года по 1792 год увеличился на пятьдесят процентов. Даже торговый обмен с недавно отделившимися колониями Северной Америки возрос в такой же мере против того, каким он был до войны; тогда как со старым врагом своего отца и Англии, с Францией, Питт заключил в 1785 году торговый договор, чрезвычайно либеральный для того времени и, как считают, выдерживающий благоприятное для него сравнение с каким угодно из предшествовавших ему и последовавших за ним договоров между двумя державами. «В течение трех лет с небольшим после принятия м-ром Питтом должности первого лорда казначейства», — говорит поклонник его знаменитого соперника, Фокса, — «совершены были великие коммерческие и финансовые реформы... Нация, преодолевая затруднения и оправляясь от угнетенного состояния, начала быстро увеличивать свое богатство, оживать духом и набираться новых сил» (Примечание: Lord John Russel's Life of Fox, vol. II, p.137.). Таково было внутреннее состояние Англии; но для того, чтобы вполне оценить то выгодное положение, к которому она шла, готовясь к великому, тогда еще не предвиденному, столкновению, надо припомнить, что все обстоятельства содействовали одинаково прочному сосредоточению политической исполнительной власти в руках Питта. Благосклонность к нему короля, тогда представлявшего весьма действенную силу в государстве; доверие народа к сыну своего отца, оправдавшееся и укрепившееся благодаря мудрой его деятельности и росту денежного благосостояния, столь дорогого британскому сердцу; личные качества его единственного соперника по способностям, — все это, в совокупности, повело к вверению политического управления государством одному лицу в эпоху великого кризиса, когда такое единство действий было существенно для силы страны. Возбужденный критиками Питта вопрос о том, был ли этот великий министр мирного времени одинаково способен и к мудрому ведению войны, разрешен ими отрицательно. Конечно, сам он не избрал бы для себя такой обязанности; но большим счастьем для Англии было то, что она в рассматриваемое нами время имела возможность всецело отдать себя в руки одного вождя. У.Питт вступил в должность при меньшинстве ста голосов в палате общин, оставался в ней два месяца при постоянном большинстве в оппозиции и затем, распустив парламент, предоставил дело решению народа. Выборы дали ему большинство более ста, явившееся предвестником неизменной поддержки, которую оказывали ему народные представители в продолжение первых и критических годов Французской революции, когда еще колеблющиеся мнения наций постепенно устанавливались и принимали вид того прочного сознательного убеждения и той определенности, которые столь свойственны этой расе. Насколько в ином положении была Франция, — хорошо известно. Безнадежное расстройство финансов, — безнадежное, по крайней мере, при тогдашних политических и социальных условиях; частая смена министров, из которых каждый все более и более, чем его предшественник, запутывался в затруднениях; слабый характер короля; борьба мнений; враждебные отношения между различными классами общества, — все это повело к собранию нотаблей, в феврале 1787 года, и к еще более знаменательному собранию генеральных штатов 4 мая 1789 года, которое было началом конца. Франция не имела ни денег ни вождя. Но в то время, как западные державы Европы, вследствие изложенных обстоятельств, были расположены или вынуждены желать продолжения мира, в других странах ее проявилось тревожное настроение, и притом в таком направлении, которое, при близости взаимных отношений европейских государств, взволновало политическую атмосферу. Австрийские Нидерланды и Голландия, Польша и Турция, Черное море и Балтика сделались театром дипломатических интриг и столкновений, которые хотя и не вовлекли великие западные державы в действительную войну, все-таки наделали им хлопот и потребовали с их стороны решительных действий. Императрица Австрии и королева Венгрии, Мария-Терезия умерла в 1780 году. Сын ее, император Иосиф II вступил на престол во цвете лет, преисполненный планами об улучшении положения дел в своих владениях. В 1781 году, когда слабость Голландии явно выказалась ее поведением в войне с Великобританией, и когда другие государства были слишком поглощены своими делами, чтобы вмешиваться в чужие, он потребовал и добился сдачи укрепленных городов в Австрийских Нидерландах; это были именно те «барьерные города», по отношению к которым Утрехтским трактатом 1713 года Голландии гарантировано было право содержать там свои гарнизоны как средство сдерживания притязаний Франции. В то же время обстоятельства, сопровождавшие великую морскую борьбу, охватившую в течение Американской революции все моря Европы, побудили все нейтральные державы, пограничные с морем, к соискательству участия в транспортном деле. Голландия одно время делила выгоды последнего с северными державами; когда же Великобритания, правильно или нет, насильно вовлекла ее в войну, торговля, которая велась через Голландию и ее большие реки, проникавшие в самое сердце Германии, была лишена этого естественного своего русла и отыскала новое — через Австрийские Нидерланды и порт Остенде. Рост этого порта, подобно росту города Нассау в течение Междоусобной войны в Соединенных Штатах, был насильственным и нездоровым, как вызванный не естественными выгодами его положения, а ненормальными условиями; но он подогрел и без того сильное стремление императора к морскому могуществу, которое никакая другая часть его владений не могла дать ему. Успеху бельгийской торговли в вышеуказанном направлении содействовало то обстоятельство, что Англия совершенно упустила из своих рук морское транспортное дело. Как в дни Людовика XIV, пока он не разоружил линейных кораблей, так и в течение Американской войны крейсера и приватиры союзников, которые сосредоточивали на себе внимание военного флота Англии, хищнически охотились на коммерческие суда последней. При Питте-старшем говорили, что торговля оживилась и процветала благодаря войне; но тогда большие французские флоты покинули моря, и британские военные корабли подавляли действия неприятельских крейсеров. В 1778 и 1783 годах Великобритания была всецело поглощена боевой деятельностью на всех морях, противодействуя союзным флотам и защищая, насколько могла, свои колонии. «Это неблагоприятное положение дел повлекло за собой для английских купцов такие затруднения и препятствия по отношению к средствам ведения торговли, каких они не испытывали ни в какой другой войне. Они принуждены были прибегать к иностранным кораблям для перевозки своих товаров, и английские корабли тогда в первый раз искали защиты под иностранным флагом». (Примечание: Annual Register, vol. 27, p. 10). Писатель забыл о днях Жана Бара, Дюге-Труена и Форбэна. Мы, американцы, можем заметить, с пользой для себя, что подобные условия ведут и к подобным результатам. Таким образом, в то время, как Америка боролась за существование, и борьба между Англией, Францией и Испанией слышалась во всех частях земного шара, нидерландские корабли выставляли напоказ флаг своего неприморского государства на всех морях, и Остенде быстро обогащался. Но если так процветали незначительный порт и страна со столь тесными границами, то как мог Австрийский император спокойно видеть, что большой город Антверпен, с его великолепной рекой и его славным коммерческим прошлым, оставался запертым, отрезанным от моря, каким он был со времени Вестфальского трактата... Император испытывал глубокое и постоянное неудовлетворение; но несчастьем этого правителя было то, что он предпринимал более, чем мог совершить по своим способностям и по размерам своих владений. Так как его внимание в рассматриваемый момент было отвлечено к юго- восточной Европе, где Австрия и Россия, в дипломатическом соглашении, действовали против Порты, то вопрос об Антверпене был оставлен. Прежде чем явилась возможность снова поднять его, Версальский мир освободил Великобританию, Францию и Голландию, — а все эти три державы были живо заинтересованы во всем, что касалось Бельгии, — для принятия участия, хотя бы и против их желания, в этом новом споре. Когда дела с Турцией были на время улажены, император в 1784 году возобновил свои требования, прибавив, по дипломатическому обычаю, и несколько побочных притязаний, но в конце концов энергично заявив, что «безусловное свободное плавание по Шельде от Антверпена к морю составляет conditio sine qua non какого бы то ни было соглашения». Неуместно входить здесь в рассмотрение тех доводов, — коммерческого или политического характера, или же опиравшихся на трактат, — которые приводились за или против этого естественного притязания государства на пользование рекой, протекающей по ее собственной территории и впадающей в море, которое омывает его же берега; но для нас важно анализировать преследовавшиеся при этом интересы со стороны европейских держав, отметить влияние этого спора на них, а также и вообще на дипломатические условия Европы и таким образом проследить его тесную связь с той морской силой, изучение влияния которой на ход истории в рассматриваемую эпоху составляет нашу задачу. Вышеупомянутые интересы участвовавших в споре держав, лежавшие в основе их стремлений, хотя и изменялись в своем выражении под влиянием текущих событий и даже по временам принимали, по-видимому, обратные направления — подобно тому, как естественные течения временно уступают иногда противным ветрам — не переставали существовать и во время революционной бури, так как зависели от постоянных причин. Оценка упомянутых стремлений, всегда готовых возобновиться, как только устранялось кратковременное препятствие, послужит нам к объяснению кажущихся противоречий, которые порождались столкновениями между преходящими требованиями и постоянными интересами. Из того великого центра мировой торговли, где Шельда, Маас, Рейн и Темза сливают свои воды в Немецком море, близ Дуврского пролива, в то время исходили два главных торговых пути, проходивших через европейские моря, по берегам которых расположились многие различные государства — чуждые, а порой и враждебные друг другу. Из этих путей один оканчивался в Балтийском море; другой, обогнув берега Франции и Пиренейского полуострова, проходил затем через опасный театр хищнических подвигов варварийских пиратов в левантские или турецкие воды. Великая Российская империя, давшая себя почувствовать в сфере европейской политики только со времени Утрехтского трактата в 1713 году, с тех пор не переставала расширяться, и не только в центральной своей части — в средней Европе, — но и на двух своих окраинах, из которых одна соприкасалась с Балтийским морем, а другая, вследствие упорного давления на Турцию и захватов ее владений, придвинулась теперь к Черному морю. Этому успеху России способствовало то обстоятельство, что Франция и Англия, вследствие их старинного соперничества и колониальных притязаний, постоянно были заняты друг другом и заокеанскими землями Атлантики; но Версальский мир «принудил бойцов приостановиться» и дал им время обратить взоры и на другие интересы, заброшенные ими в течение длинного ряда войн, которые велись между 1739 и 1793 годами из-за торговли и колоний. Тогда для них выяснилось, что Россия, в течение последней половины столетия, расширила свои границы разделением Польши и отнятием от Швеции нескольких прибалтийских провинций; она не ограничилась и этим, а продолжала увеличивать свое влияние на Черном море и на Турецкую империю, отрывая от ее территории кусок за куском, путем последовательных нападений, и заявляя притязания на вмешательство в действия турецких подданных, вследствие чего в будущем действительное преобладание ее в восточных водах сделалось возможным. Западный вопрос, как его прилично было бы назвать, был разрешен появлением на свет новой нации, которой суждено величие и преобладание в западном полушарии; восточный вопрос — выражение теперь столь популярное — вскоре за тем вырисовался на горизонте. Суждено ли было ему подобное разрешение? Суждено ли было великой нации, уже подошедшей близко к вожделенному пункту, занять положение, дающее исключительные преимущества для господства в восточных водах, подобно тому, как Америка должна сделать это в западных? В самом деле, следует припомнить, что хотя Левант тогда и был только конечным пунктом европейского торгового пути, история прошлого и ясная перспектива будущего указывали на него, как на один из величайших в мире центров торговли, а, следовательно, и общечеловеческих интересов и политических влияний. Левант и Египет в то время имели, да сохраняют еще и доныне, такое же значение, какое признается теперь за Панамским перешейком и Карибским архипелагом; и трудно себе представить более угрожающее положение морской силы, чем то, которое сопряжено с утверждением на Черном море энергичной державы, столь близкой к великому мировому пути на Восток, и захватом ею неприступного входа в это море. Положение дел в 1783 году делалось еще более опасным вследствие тесного союза и характера правителя Австрии и русской царицы; хладнокровная и опытная Екатерина, влияя на слабохарактерного в сравнении с ней друга своего, направляла силы обеих империй на благоприятнейший для России путь. Задачи развития России и исторические события, сопровождавшие ход его, были, конечно, хорошо известны Англии и значительно раньше, но есть разница между знанием фактов и пониманием их полного значения. Обстоятельства изменяют дело, и люди, когда умы их слишком односторонне заняты работой в одном направлении, не замечают, что происходит в другом. Вот почему в 1785 году отношения Великобритании и России сильно отличаются от тех, какими они были пятнадцатью годами ранее, когда императрица и султан еще воевали друг с другом. В 1770 году британские офицеры командовали русскими эскадрами и кораблями, а один английский адмирал получил даже разрешение служить в русском флоте, заручившись при этом обещанием, что прежний его чин будет возвращен ему, когда он вернется на родину. Царица послала флот из двадцати линейных кораблей из Балтийского моря в Левант. Флот этот зашел в Спитхэд (Портсмут) и чинился там; при этом русские солдаты были свезены на берег и расположились там лагерем для отдыха от корабельной жизни; сержанты английской морской пехоты занимались обучением их; русский восьмидесятипушечный корабль, под флагом англо-русского адмирала, был введен в Портсмутский док и переделан там для улучшения его мореходных качеств. После такого отдыха и подкрепления, флот направился в Средиземное море; но при переходе он потерпел новые аварии, и в Порт-Магоне — тогда английском порте — суда снова приводились в порядок для предстоявших им действий в Леванте (Примечание: Annual Register, pp. 2-4; 1770, pp. 27-41, 67, 71, 75.). Для нас, помнящих теперь Карс и Силистрию, Крым и Гобарта-пашу, Кипр и Безикскую бухту, вышеприведенные факты кажутся похожими на сон, тем более, что средиземноморские державы той эпохи смотрели на приближение русских с плохо скрывавшимся недоверием и подвергали их суровым ограничениям в праве пользования портами Средиземного моря. Но тогда Турция, будучи хорошим другом Великобритании, была еще лучшим другом Франции, которая пользовалась этой дружбой в войнах с Австрией, естественной союзницей Великобритании, для отвлечения сил первой; турецкие торговые договоры были благоприятны для Франции более, чем для какой-либо другой державы, и морская война в восточных водах могла только повредить ее торговле. Затруднения в деле последней могли даже привести к столкновению между Францией и Россией, что, по меньшей мере, не могло быть вредно для Великобритании в то время, когда ее соперница упорно работала над восстановлением своего флота с целью отомстить ей за свои прошлые поражения, подобно тому, как теперь она, по общему мнению, ждет дня для сведения счетов с Германией. Балтийская торговля представляла также огромное значение для Франции, и для успеха в ней было необходимо сохранять дружбу с Россией. Между тем, в 1770 году последняя, несмотря на симпатии Екатерины к французам, в конце концов, была в дружбе с друзьями Великобритании и во вражде с ее врагами, и особенно — с ее традиционным, или, как говорили обыкновенно даже благодушнейшие из англичан, естественным врагом — Францией. Россия действовала, главным образом, против Швеции, Полыни и Турции; а поддержка этих стран и ухаживание за ними были всегда в целях французских дипломатов лучшей школы. Но в 1785 году обстоятельства сильно изменились. После войны 1770 года Россия стала твердой ногой на Черном море. Кучук-Кайнарджийский мирный договор 1774 года обеспечил ей свободу торговли в Средиземном море — привилегия, которую другие нации, в духе узких воззрений этой эпохи, считали для себя убыточной. Русские фрегаты даже вошли в Дарданеллы на пути в Черное море, и хотя Порта, сама страшась за последствия своего поступка, остановила их в Константинополе, шаг этот, тем не менее, был знаменательным. Затем состоялся в 1774 году раздел Польши — событие, которое осуждалось всеми, как несогласное с законами справедливости и опасное для равновесия Европы, но которому, однако, подчинились и не участвовавшие в нем государства. Если Великобритания, хотя встревоженная этим разделом, и находила некоторое утешение для себя в том, что он вредил Франции ослаблением ее союзников, и убаюкивала себя убеждением, что островное положение ее делает для нее вопрос о равновесии на континенте менее важным, чем для других держав, то вооруженный нейтралитет 1780 года послужил для нее суровым напоминанием о росте России и о том, как может последняя вредить ей. Этот враждебный удар, нанесенный Англии государством, считавшимся ею чуть не естественным союзником, которому она так сильно помогала лишь десять лет назад и который для такого посягательства на то, что она считала своими морскими правами, избрал столь тяжелый для нее момент, вероятно, довершил отчуждение названных держав друг от друга; он открыл глаза государственным людям Англии на то, что Россия при занятом ею теперь положении на Балтийском море и при близости ее к морю Средиземному становится опасной. Франция была заинтересована в таком положении дел немногим менее, чем Англия, и, конечно, не менее ее сознавала его. Со времен Генриха IV и Кольбера, и даже ранее, она смотрела на Левант, как на свое привилегированное поле деятельности, как на отчизну своего верного союзника и рынок доходнейшей торговли, которую она почти монополизировала. Несмотря на сильное поражение свое в Индии, Франция тогда еще не теряла надежды взять верх там над Британией и занять ее место в обладании этой страной сказочного богатства и понимала важное значение Леванта и Египта для господства там. Мы не должны поэтому удивиться, когда в истории той великой борьбы, к которой теперь приближаемся, увидим, что Наполеон, бывший при всем величии сыном своего поколения, посреди славы и поразительных успехов своей знаменитой Итальянской кампании, строит планы о завоевании Египта и Востока; а Нельсон, это олицетворение британской морской силы той эпохи, дает два самые блестящие свои сражения в Леванте и Балтике. Не неожиданностью будет для нас и то, что государственные деятели, военачальники и флотоводцы, руководившие тогда военными операциями враждебных сторон, приписывали таким пунктам, как Мальта, Корфу, Таранто, Бриндизи, а также Сицилия и Египет, значение, равное значению Гибралтара и Порт-Магона в былые дни. Многие из этих пунктов не входили до тех пор в сферу действий западных держав; но возникавший Восточный вопрос выдвинул их вперед И не в одном только Леванте ожидали разрешения вопросы, живо волновавшие соперничавшие державы. Торговые интересы Балтийского моря, через которое произведения обширнейших стран, по выходе из великих рек, находили путь к внешнему обмену, делали господство на нем также серьезным объектом для главных участниц в приближавшейся тогда борьбе: для Великобритании, которая старалась прогнать своего врага с моря, и для Франции, которая желала запереть своим врагам доступ к этому морю с суши. Это господство имело значение и независимо от коммерческой точки зрения: обособленное положение моря, трудность доступа к нему, еще усиливающаяся суровым климатом, и огромный перевес в силах России над силами Швеции и Дании, делали всегда возможным образование вооруженной коалиции, подобной той, какая имела место в 1780 году и какая в действительности и повторилась вновь в 1800 году, серьезно угрожая морскому преобладанию Великобритании. Для этой державы было весьма существенно помешать возникновению такой коалиции, а для врагов ее — крайне желательно содействовать успеху ее… А коалиция эта, раз возникнув, делалась ядром, собиравшим вокруг себя и других недовольных и раздраженных теми резкими и высокомерными приемами, путем которых великая морская держава настаивала на том, что считала своими правами над нейтральными судами. Англия, вследствие близости своей к Балтийскому морю, не нуждалась на пути туда в морских станциях для укрытия или починок своих кораблей; но для нее было крайне нежелательным, чтобы порты и другие приморские города Голландии и Бельгии, расположенные близко от названного пути и на фланге его и вдвойне сильные своей природной защитой — грозным поясом выступающих в море мелей и трудностью навигации у берегов их, были в распоряжении великой враждебной ей державы. Жан Бар и его товарищи по профессии показали, сто лет назад, как опасен для британского судоходства даже такой третьестепенный порт как Дюнкерк, расположенный именно таким образом. Но если Дюнкерк снаряжал эскадры из фрегатов, то Антверпен мог бы снаряжать целые флоты линейных кораблей. Поэтому появление России на Балтийском море и ее преобладание там еще усилили тот интерес, с которым Англия в течение прошлых поколений относилась к политическому положению Нидерландов по причине ее торговых сношений с ними, а через посредство их и с Германией; до тех пор Англия главным образом считалась с притязаниями Франции на приобретение влияния на политику Нидерландов, если не на завладение значительной частью их территории. Она должна была бояться того, что в действительности и осуществилось при Наполеоне, когда Антверпен обратился в большую морскую станцию со свободным доступом к морю и с подчинением боевых средств его и Соединенных Провинций влиянию сильного и искусного врага ее. Таким образом, Англия в 1781 году смотрела со справедливым опасением на вызывающее поведение Иосифа II по отношению к Голландии и на падение «барьерных городов». Правда, эти крепости уже перестали давать Голландии серьезную защиту вследствие упадка ее в военном отношении, но рассматриваемое событие яснее обрисовало уязвимость Голландии со стороны Франции, так как средства Австрии для защиты своих или голландских провинций были значительно слабее наступательных средств Франции: во-первых, Австрия была дальше от театра действий, чем Франция, а во-вторых, войска ее на пути к этому театру подвергались опасности атаки во фланг со стороны французской границы. Теперь, в 1784 году, Англия снова вынуждена была смотреть с тревогой на возникновение вопроса о Шельде, опасаясь более Франции, чем Австрии. Мало было причин бояться, что последняя сделается морской державой теперь, раз она уже не сделалась такой ранее, после того, как три четверти столетия владела Нидерландами; но было серьезное основание думать, что ход событий приведет к увеличению морской силы Франции и влияния ее в Нидерландах, — а даже может быть и к расширению территориальных владений там. Все это действительно и произошло, но только не во времена отживавшей свой век монархии. Можно думать, что Екатерина II, отнюдь не предвидя приближения французского переворота, который расстроил ее планы, так же, как и планы других европейских правителей, отлично понимала сущность отношений между своей страной и западными державами, когда она так горячо поддерживала императора в его притязаниях на свободу плавания по Шельде. Не было вероятности, как мало вероятно и теперь, чтобы Великобритания и Франция захотели действовать заодно в Восточном вопросе, тогда еще слишком новом для того, чтобы победить старые предубеждения и соединить исконных врагов. В случае успеха Австрии в рассматриваемом споре ее, Россия обеспечила бы себе дружеский порт в стране, которая, совершенно естественно, относилась враждебно к ее притязаниям. В случае же неуспеха, к которому и клонилось тогда дело, результатом явилось бы расширение французского влияния в Нидерландах и в Соединенных Провинциях; а всякие приобретения Франции там были сопряжены и с ростом ее морской силы за счет соответственной потери в этой силе со стороны Великобритании. Императрица могла еще рассчитывать тогда на взаимный антагонизм этих держав, а между тем британский флот и образ его действий в войне представляли для России более серьезную опасность, чем французские армии. Но каковы бы ни были ее соображения, нет сомнения в том, что в то время ее политика клонилась на сторону Франции. Представители последней на Востоке являлись посредниками между императрицей и султаном в непрерывных спорах, возникших из-за Кучук-Кайнарджийского договора. С Францией Екатерина заключила торговый трактат на в высшей степени благоприятных условиях, тогда как торговый трактат с Великобританией не был возобновлен по истечении срока ни тогда, ни даже еще в течение многих лет потом. Таковы были те притязания и важнейшие заботы, ясно сознававшиеся всеми заинтересованными сторонами, которые лежали в основе руководящих целей европейской политики в течение восьми лет после заявления требований императора на свободу плавания по Шельде и которые продолжали влиять на эту политику и в течение революционных войн. О побочных событиях, группировавшихся около этого главного круга интересов до начала 1793 года, можно упомянуть только в беглом очерке. Несмотря на близкое родство между Людовиком XVI и императором, французское правительство относилось холодно к притязаниям последнего в вопросе о Шельде. В исконной борьбе в Соединенных Провинциях, между партизанами Великобритании, с одной стороны, и партизанами Франции с другой, тогда только что одержали верх последние, вследствие чего там и получило перевес французское влияние. Так как Австрия, по-видимому, решилась настаивать на своих притязаниях путем военных действий, то король сначала предложил свое посредничество, но когда это оказалось бесполезным, сказал императору, что вмешается силою оружия; согласно этому, его войска были стянуты на бельгийской границе. Предполагалось, что король Пруссии, приходившийся зятем тогдашнему правителю (штатгальтеру) Голландии, будет действовать заодно с Францией. Россия, с другой стороны, объявила о своем намерении поддерживать Австрию. Швеция, как недруг России, начала снаряжать свои корабли и вербовать солдат; тогда как из Константинополя получено было донесение, что если война начнется, то султан также захочет воспользоваться таким удобным случаем для возвращения того, что недавно потерял. В то время, как спор из- за Шельды повел, таким образом, к осложнениям во всех странах Европы, на главном театре волнений случилось событие, которое при таких условиях могло бы зажечь всеобщую войну. Для выяснения намерений Голландии австрийскому бригу приказано было отплыть из Антверпена в море; и по переходе через границу этот бриг был вынужден лечь в дрейф ядром, пущенным с голландского военного судна. Это случилось 8 октября 1784 года. Однако и после этого война не возгорелась благодаря непостоянству Иосифа, внимание которого опять было отвлечено от дела, только что так заботившего его. Он предложил электору баварскому принять Нидерланды в обмен на его электорат. Против этого обмена, который сосредоточил бы владения Австрии и тем значительно увеличил бы ее влияние в империи, восстали все германские государства, с Фридрихом Великим во главе. Обмен поэтому и не состоялся; но ослабление, при переговорах о нем, интереса императора к плану о свободе навигации на Шельде способствовало, под влиянием Франции, мирному соглашению в этом последнем вопросе, которое, хотя и потребовало взаимных уступок, по существу не изменило дела. Окончательное же решение состоялось не ранее того времени, когда в шторме революции и город и реки сделались владениями французской республики. За вышеупомянутым соглашением скоро последовал договор о теснейшем союзе между Францией и Соединенными Провинциями; он обязывал их ко взаимной поддержке в случае войны снаряжением против неприятеля определенного числа кораблей и отряда войск известной численности, а также обещал им самое близкое взаимное содействие во всех сношениях с другими государствами. Договор этот, которым устанавливалось — поскольку возможно устанавливать что- нибудь договорами — французское преобладание в голландских советах, был ратифицирован 5 января 1785 года. В Великобритании он возбудил серьезное и печальное раздумье; но рост финансовых затруднений и внутренняя неурядица во Франции скоро нейтрализовали ее внешние усилия. Последующие годы были ознаменованы новыми коалициями и союзами между государствами. В 1786 году, со смертью Фридриха Великого, изъят был важный элемент в европейской политике. Распря между двумя партиями в Голландии достигла уже границы междоусобной войны, когда оскорбление, нанесенное французской партией супруге штатгальтера, сестре нового короля Пруссии, послужило предлогом к вооруженному вмешательству этого правителя. В октябре 1787 года прусские войска заняли Амстердам и восстановили привилегии штатгальтера, отнятые у него ранее. Даже Франция сильно осуждала поступок тех, которые «арестовали» принцессу, и советовала дать полное удовлетворение; но, несмотря на то, когда французская партия обратилась к этой державе за помощью против вмешательства пруссаков, та приготовилась оказать ее и сообщила о своем намерении Великобритании. Последняя, обрадованная случаем снова упрочить свое влияние, ответила, что не может оставаться спокойной зрительницей таких событий, и сделала немедленно распоряжение об увеличении своих морских и сухопутных сил, заключив при этом контракт с Гессенским княжеством на снаряжение последним, по ее требованию, двенадцатитысячного отряда войск. Быстрый успех пруссаков предотвратил столкновение; но в результате Англия, к своему удовольствию и к огорчению Франции, увидела восстановление в Голландии влияния благоприятной ей партии. В феврале 1787 года Людовиком XVI было открыто в Версале собрание нотаблей, не созывавшееся с 1626 года. Но самым выдающимся событием этого (1787) года было объявление войны России Турцией, которая решилась не дожидаться более того момента, когда враг ее будет совсем готов к вступлению в эту неизбежную борьбу. Турецкий манифест был обнародован 24 августа; Россия ответила на него 13 сентября. Император, как союзник России, объявил войну Турции 10 февраля 1788 года. Театром австрийских операций были окрестности Белграда и Дунай. Русские же, стремившиеся к усилению на Черном море обложили Очаков, лежащий при устье и на правом берегу Днепра; Кинбурн — на левом берегу этой реки — был уже уступлен им по Кайнарджийскому договору. Царица решилась повторить в Средиземном море диверсию 1770 года, опять послав туда корабли из Балтики. Если отдаленность и неудобство для России этой операции, при неимении у нее какой-либо морской станции в Средиземном море, сопоставить с фактом близости ее к последнему со стороны других границ, то сделается совсем понятным, как мучительно было ее положение по отношению к торговле и морской силе, значение которых в России живо сознавали и развития которых у себя всегда добивались со времен Петра I. Трудно понять, как Россия может быть спокойна до тех пор, пока доступ ее к этому морю зависит от доброй воли других держав. Екатерина, несмотря на то, что дала Великобритании много поводов к неудовольствию, действовала так, как будто была уверена в добром ее расположении и в такой ее помощи, какой пользовалась ранее. По ее распоряжениям были наняты лоцманские боты для встречи русских кораблей в британских водах и для отвода их в британские порты, а также зафрахтованы у британских купцов восемнадцать больших судов для следования за флотом с артиллерией и разными припасами. Все эти приготовления были спокойно расстроены министерством Питта, которое запретило английским морякам служить на каких-либо иностранных судах, и на том основании, что Великобритания оставалась строго нейтральной, заставило своих коммерсантов отказаться от контрактов, заключенных ими с Россией в виду ее военных приготовлений. Екатерина обратилась тогда к Голландии, которая также отказала ей в помощи под тем же самым предлогом нейтралитета. Такое согласие действий обеих морских держав вынудило Россию оставить всякую мысль о столь отдаленной экспедиции и ясно обрисовало, как выгодно было бы для нее удовлетворение притязаний императора на свободу плавания по Шельде. Как раз около этого времени знаменитый Пол Джонс, который отличался отчаянной храбростью во время Американской войны за независимость, поступил на службу в русский флот. Скоро приняло участие в борьбе и четвертое государство: Швеция 21 июня 1788 года двинула свои войска в русскую Финляндию, а 30-го Россия объявила ей войну. Тогда оказалось большим счастьем для России, что она не отправила своего флота из Балтийского моря. Сухопутная война здесь ограничивалась главным образом северным побережьем Финского залива; в водах же его состоялось несколько весьма серьезных сражений. Последние происходили не только между линейными кораблями обычного в то время типа, но и между большими флотилиями канонерских лодок и галер, и сопровождались необычайным для морских сражений кровопролитием. В то время, когда таким образом на Востоке война была в полном разгаре, Великобритания и Пруссия заключили между собой оборонительный договор, к которому присоединилась также и Голландия, переживавшая новую фазу влияния в ней штатгальтера и британской партии. При этом обусловлена была численность войск и кораблей, которые каждое из государств должно было снарядить в случае необходимости. Им скоро и представился случай оказать содействие одной из сражавшихся сторон. Дания, исконный враг Швеции, бывшая теперь союзницей России, воспользовалась этим поводом для того, чтобы вторгнуться в Швецию из Норвегии, входившей тогда в состав Датского государства. 24 сентября 1788 года двенадцатитысячный датский отряд перешел границу и двинулся на Готтенбург, который готов уже был сдаться, когда этому помешало внезапное и неожиданное прибытие короля, явившегося лично и без свиты. Но город все-таки, за недостатком сил в нем, не мог бы дать отпор противнику, и не был бы спасен, если бы не вмешательство Великобритании и Пруссии. Британский посланник в Копенгагене поспешно переправился в Готтенбург, убедил короля принять посредничество названных государств и объявил тогда начальнику датских сил, что если вторжение в Швецию не будет остановлено, то Дания будет ими атакована. Решительный тон посланника заставил датчан признать несостоятельность сделанного было ими возражения, что отряд их составляет будто бы в сущности часть русских войск и снаряжен в помощь им на основании договора между Россией и Данией. Последней ничего более не оставалось, как уступить; сейчас же было заключено перемирие, а через месяц войска ее были отозваны. Истинное значение союза между двумя западными державами, с которыми заодно действовала и Голландия, ясно выразилось в этом поступке: по-видимому, имевший целью заступничество за Швецию, он в действительности был враждебен России и послужил диверсией в пользу султана. Великобритания и Пруссия старались мешать увеличению могущества и влияния России на Балтийском и Черном морях, а также и на континенте, подражая тому, что в то время считалось естественной политикой Франции, обусловленной ее связями и традициями еще задолго до настоящего положения вещей в Европе. Швецию в то время, а позднее и Турцию — традиционных союзниц Франции и до тех пор клонивших чашу весов в сторону, враждебную Англии, — последней пришлось поддерживать демонстрациями, а в случае нужды и действиями своих сил. Сделано это было не потому, что Франция была тогда менее опасна, а потому, что Россия становилась все более и более грозной. Это опять было проявлением нарождавшегося тогда Восточного вопроса, в разрешении которого — по самой отдаленности центрального театра действий от западной Европы и по самому характеру столкнувшихся интересов и стратегических пунктов — морской силе, представлявшейся главным образом флотом, торговлей и обширными колониями Великобритании, пришлось играть руководящую и самую решительную роль. Это было зарею того дня, в течение которого суждено было выступить на сцену Нельсону и Наполеону, Мохамеду-Али и Ибрагиму-паше, султану Махмуду и императору Николаю, Нэпиру, Стопфорду и Лаланду в 1840 году, героям Карса, Силистрии и Крыма, а также и героям русско-турецкой войны 1877 года. Но в годы, следовавшие за Версальским миром, вопрос этот был еще новым, и мнения о нем еще не сложились. Правда, что «Англия», —как говорит один современный писатель, — «имела вполне достаточно времени обдумать и достаточно оснований осудить ту безрассудную и слепую политику, под влиянием которой она извлекла себе из глубины Ботнического залива ненадежного союзника и всегда достойного подозрения друга для того, чтобы в результате возникла новая морская держава в Средиземном море и Архипелаге». (Примечание: Annual Register, 1788, p.59) Эти размышления не были бесплотными, как видно из деятельности министерства Питта в то время, но с другой стороны, когда предложено было в 1791 году увеличить число кораблей в кампании, чтобы «придать вес представлениям» (Примечание: King's Message, March, 29, 1781), делавшимся союзниками воюющих сторон — другими словами, чтобы поддержать Турцию посредством вооруженной демонстрации — Фокс, вождь партии вигов, заявил, что «союз с Россией кажется ему самым естественным и выгодным из всех союзов, какие только можно заключить» (Примечание: Fox's speeches (London, 1815), vol. IV, p.78); в то же время Бурк, по сравнению с которым никто не пользовался более справедливой репутацией мудрого политика, заметил, что «приписывание Турецкой империи какого-либо значения в равновесии сил Европы является воззрением новым. Также совершенно новы были и вытекающие из него теории и принципы союза. Россия была нашим естественным союзником, и в торговом отношении она была бы наиполезнейшим из всех других». (Примечание: Parl. Hist., vol. XXIX, pp.76-79.) На то, что эти знаменитые члены оппозиции выражали чувства многих сторонников министерства, указывает уменьшение правительственного большинства при последовавшем голосовании. Тогда ободренная этим оппозиция предложила ряд резолюций, сущность которых выражается следующими словами: «Невероятно, чтобы интересы Великобритании пострадали от успехов русского оружия на берегах Черного моря» (Примечание: Annual Register, 1791, p.102). При сборе голосов по поводу их, министерское большинство снова упало, несмотря на доводы тех, которые утверждали, что «овладение Очаковым облегчит Екатерине II не только завоевание Константинополя, но и всего нижнего Египта и Александрии; а это даст России преобладание на Средиземном море и сделает ее грозной для нас соперницей как в морской силе, так и в торговле». Нельзя было не видеть, что воззрения британцев только медленно поворачивали к тому руслу, по которому они с того времени потекли с такой силой. Франция под влиянием своих внутренних событий лишена была возможности принять участие в деятельности своих старинных союзников на Востоке и все более и более отстранялась от вмешательства во внешние дела. 8 августа 1788 года король назначил днем созыва Генеральных штатов 1 мая 1789 года, а в ноябре состоялось вторичное собрание нотаблей для обсуждения новой конституции и образа действий собрания Генеральных штатов, представительства в нем третьего сословия и голосования по сословиям. Месяц спустя, заседания их были прекращены на время, и двор, наперекор решению большинства, объявил 27 декабря 1788 года, что число представителей от третьего сословия должно быть равно числу представителей двух других сословий вместе. Никакого решения не состоялось относительно того, следует ли вести голосование поголовно, или по сословиям. Очаков был занят русскими 17 декабря 1788 года, а в продолжение следующего года военные действия были в полном разгаре и в Балтийском море и в юго-восточной Европе. Турция была везде побеждена. Австрийцы взяли 8 октября Белград, затем заняли Бухарест и дошли до Орсовы. Русские захватили Галац, Бендеры и другие пункты. Турки, кроме этих потерь в своих владениях, потерпели еще поражения в нескольких организованных сражениях. На характер ведения ими войны сильно повлияла смерть их султана. Шведская война, по результатам, не имела большого значения, за исключением того, что была диверсией в пользу Турции. Для поддержки войны именно с этой последней целью из Константинополя посылались в Стокгольм субсидии. Великобритания и Пруссия в 1789 году снова вынуждены были принять угрожающее положение по отношению к Дании, чтобы заставить ее воздержаться от оказания помощи России. Британский посланник, говоря как уполномоченный от обоих государств, выразил их твердую решимость поддерживать равновесие сил на севере. Тогда заключены были оборонительные союзы между Россией и Австрией, с одной стороны, и Францией и Испанией — с другой. Бурбонские королевства обязались держать строгий нейтралитет, пока в Восточной войне против Турции будут принимать участие только Россия и Австрия; но если бы эти державы подверглись нападению со стороны какого-нибудь другого государства, то упомянутые королевства должны были бы оказать им помощь: Австрии — армией в шестьдесят тысяч человек, России — эскадрой из шестнадцати линейных кораблей и двенадцати фрегатов. Последнее указывает и на то, чего опасалась Россия, и на то, чего она добивалась. 4 мая того же 1789 года Генеральные штаты собрались в Версале, и с этого времени Французская революция начала быстро развиваться. Штурм Бастилии состоялся 14 июля. В октябре королевское семейство было насильно перевезено из Версаля в Париж. В 1790 году Восточная война, в сущности, окончилась. 31 января Пруссия и Порта заключили между собой весьма тесный союз, согласно которому король обязался в заранее назначенный момент объявить войну и России и Австрии; но на состоявшейся вскоре после этого конвенции, в которой заседали посланники Австрии, Пруссии, Великобритании и Соединенных Провинций, последние два представителя действовали как посредники, 27 июля подписан был трактат, по которому австрийский император отказывался от союза с Россией. 20-го же сентября он согласился на перемирие с Турцией, после чего в результате долгих переговоров, последовало окончательное заключение мира 4 августа 1791 года. Борьба русских с Турцией в течение лета 1790 года велась вяло. Деятельные операции начались в октябре и продолжались в то время года, суровость которого русские могли переносить лучше турок. Заключительным эпизодом этой кампании и всей войны был штурм Измаила Суворовым — военный подвиг до того большого масштаба, что краткое описание сопровождавших его обстоятельств позволительно привести даже и в нашем изложении. Город этот, на который смотрели, как на ключ к нижнему Дунаю, окружен был тройной линией стен с отдельным рвом у каждой; гарнизон его состоял из тринадцати тысяч человек. Населения, не считая войска, было около тридцати тысяч. Вследствие позднего времени пода — это было в декабре — Суворов решил правильной осады не предпринимать, а попытаться взять город приступом, чего бы это ни стоило. Согласно этому, для подготовки атаки и прикрытия штурмующих колонн, на соответствующих пунктах были по возможности быстро возведены батареи. В пять часов утра 5 января все они сразу открыли огонь, и после двухчасовой жестокой канонады, русские, построившись в восемь колонн, двинулись веред. После трехчасового боя они были отброшены назад; но Суворов, имевший безграничное влияние на своих солдат, бросился вперед и, водрузив русское знамя на одном из неприятельских верков, воскликнул: «Неужели этот флаг останется в руках неприятеля!». Благодаря усилиям его и офицеров, войска снова бросились в атаку. Сражение, которое должно было разрешиться множеством рукопашных схваток, длилось до полуночи, и только когда, после восемнадцатичасового боя, и третья линия укреплений была взята, сопротивление прекратилось, хотя кровопролитие продолжалось еще всю ночь. По современным расчетам, в тот день погибло тридцать тысяч турок и около двадцати тысяч русских солдат. Военные операции продолжались и в течение весны, но предварительные условия мира между Россией и Турцией подписаны были в Галаце только 11 августа 1791 года. Этим был положен конец враждебным действиям на всем Востоке, так как между Россией и Швецией мир был заключен уже годом раньше — 11 августа 1790 года. Время для нападения на Россию было выбрано шведским королем весьма удачно, и если бы в общественном мнении Великобритании было какое-нибудь единодушие, то последняя могла бы иметь в своих руках весьма сильный рычаг для противодействия операциям России против Турции, поддерживая диверсию сил ее на Севере. Русский и шведский флоты были почти равносильны, и поэтому даже небольшой британский отряд мог бы склонить чашу весов на сторону Швеции, дать ей господство на Балтийском море и поддерживать свободу сообщений между Финляндией и шведским побережьем. Между тем, английская нация была так далека от единодушия, что, как мы видели, большинство голосов, бывших на стороне главы министерства, постоянно уменьшалось, и даже между теми, которые подавали голос за него открыто, многие действовали не чистосердечно. Пруссия также не помогла Швеции в такой степени, как должна была бы это сделать при том направлении своей политики, какого окончательно решилась держаться, хотя она была и смущена и огорчена совсем для нее неожиданным заключением мира. Нерешительность со стороны союзных государств ограничила их деятельность посредничеством между Швецией и Данией и помешала достижению результатов, которых по справедливости можно было бы ожидать на севере и еще более в восточной части Европы; но она не отнимает значение занятого ими положения, так же как и не скрывает переворота в британской политике, характеризующего рассматриваемое нами теперь десятилетие. Обнаружившиеся таким образом стремления различных держав были внезапно, хотя лишь временно, приостановлены революцией во Франции. Волнения, так долго разгоравшиеся в этой стране, после короткого и обманчивого периода кажущегося покоя, возобновились почти в тот момент, как окончилась Восточная война. Это видно из сопоставления времени этих важных событии на Востоке и Западе. Король и королевское семейство были переселены из Версаля в Париж 6 октября 1789 года. После этого во Франции наступило сравнительное спокойствие, продолжавшееся в течение последних месяцев 1789 года и весь 1790 год, когда на востоке, как в Балтийском море, так и на Дунае, происходили самые важные в этой войне сражения, включая сюда и кровопролитный штурм Измаила. В июне 1791 года Людовик XVI бежал со всем своим семейством из Парижа, намереваясь отдаться под защиту той части армии, которая стояла в восточной части Франции, под начальством маркиза де-Буйе (de-Bouille), и считалась вполне благонадежной; но он был узнан прежде, чем достиг безопасного места, и отвезен пленником в Париж. Здесь, при встрече членов королевской фамилии, выразилась неприязнь народа к королю и его семейству. Встречены они были полным молчанием, и при этом еще на некотором расстоянии впереди них ехал офицер, приказывавший толпе не обнажать голов. Учредительное собрание, несмотря на царившее в нем чувство недоверия, все-таки продолжало работать над составлением конституции, в которой за королем признавалась определенная власть и которая была формально принята последним 14 сентября 1791 года. Летом того же года был подписан мир между Россией и Турцией, и в Пильнице произошло свиданье между императором австрийским и королем прусским, после чего они издали декларацию, что положение, в котором находится король Франции, составляет предмет общего интереса для всех правителей Европы; что «они надеются, что эта общность интересов побудит их к принятию, совместно с обоими делающими это заявление государями и насколько позволят им силы, самых действительных мер для того, чтобы дать возможность королю Франции обеспечить себе самую полную свободу действий — этот базис монархического правительства, столько же соответствующий правам государей, сколько и полезный для блага французской нации». В заключение, со своей стороны, оба государя выразили готовность снарядить для таких совместных действий силы, достаточные для достижения предположенной цели, и заявили, что отдали приказание своим войскам быть готовыми к военным действиям. Заметим мимоходом, что близкое совпадение дней Пильницкой декларации, 27 августа 1791 года, и Галацкого мира, подписанного 11 августа, довольно любопытно: первая формально открывает для европейских интересов и для деятельности Европы новое русло, тогда как второй отмечает закрытие старого русла. Декларация, однако, была составлена именно в том духе, в котором уже несколько времени действовал новый император. Европейские державы некоторое время колебались дать на нее ответ. Россия и Швеция согласились снарядить армию, которую Испания должна была субсидировать; но Великобритания, под управлением Питта, уклонилась от вмешательства во внутренние дела другого государства. Первое национальное, или, как оно чаще называлось, Учредительное собрание было распущено после составления конституции; и на следующий день, 1 октября 1791 года, состоялось второе собрание, известное под именем Законодательного. Пильницкая декларация сильно взволновала французский народ и увеличила недоверие его к королю. Это настроение отразилось и на собрании. Австрийский и французский министры иностранных дел обменивались энергичнейшими увещаниями и доводами через своих послов при дворах; но не удивительно, что при этом не нашлось почвы, на которой бы новая республика и старые империи могли сойтись. Обе стороны следили друг за другом с напряженной подозрительностью, и, наконец, Франция объявила Австрии войну 20 апреля 1792 года. После этого король прусский не медлил более действовать в согласии с австрийским императором. Герцог Брауншвейгский, главнокомандующий союзными армиями, обратился к французам с прокламацией, составленной в таких резких выражениях, которые не могли не взволновать их. 10 августа, когда парижский народ уже вторично штурмовал Тюильри, и король с семейством искали убежища в зале Законодательного собрания, швейцарская армия была перебита, а дворец разгромлен. Тогда собрание издало декрет о свержении короля с престола; а 13 августа королевское семейство перевезено было в Тампль — последнее земное жилище для некоторых членов его. 2 сентября происходили известные сентябрьские убийства. К этому акту народного возмущения следует приписать и большую перемену в отношениях Англии к происходящей во Франции революции. 20-го французы одержали победу в сражении при Вальми, считающемся некоторыми решительным для судьбы революции. Сражение это повело к отступлению союзных сил из пределов Франции и на время разбило надежды роялистов. Через два дня после дела при Вальми состоялось третье собрание — Национальный Конвент. 19 ноября Конвент издал декрет, объявлявший «именем французской нации, что обещает братскую помощь всем народам, которые пожелают обрести свободу, и что он поручил исполнительной власти послать военачальникам надлежащие инструкции об оказании помощи такому народу и о защите тех граждан, которые пострадали или могли пострадать во имя свободы». Французские дипломаты отрицали, чтобы при этом было какое-нибудь намерение способствовать возмущению народа и возбудить революцию в какой-либо дружественной стране; но такое намерение, тем не менее, явно сказывалось в словах декрета, и когда сделано было предложение объяснить, что последний не имеет этого в виду, то Конвент отказался обсуждать его. Фокс, известный сторонник парламентаризма, назвал эдикт оскорбительным для британского народа. Тем временем, 6 ноября за сражением при Вальми последовал бой при Жемаппе. 14-го французская армия вступила в Брюссель, и Австрийские Нидерланды были быстро заняты. Вслед за этим немедленно издан был декрет, от 16 ноября, открывавший свободную навигацию по реке Шельде, на точном основании естественного права; пылкая юная республика одним ударом разрубила узел, который не могли развязать слабые руки Иосифа II. Затем последовали решительные действия: французская эскадра вошла в реку с моря, и, несмотря на протесты голландских офицеров, пробилась вверх по реке, с намерением принять участие в осаде Антверпена. Это явилось новым оскорблением для Англии как морской державы, усиленным еще декретом от 15 декабря, по которому французская система правления распространялась на все страны, занятые войсками республики. Прокламация эта была составлена в таких несдержанных выражениях, что люди, не зараженные пламенными страстями революции, едва ли могли смотреть на нее иначе, как на дерзкий вызов, грозивший разрушением всему тогдашнему социальному строю. Британское министерство в последний день 1792 года объявило, что «правительство Великобритании никогда не будет относиться равнодушно к тому, чтобы Франция сделалась, прямо или косвенно, владычицей Нидерландов или судьею в делах права и свободы в Европе» (Примечание: Annual Register, 1793; State Papers, p.118). Пока революция, таким образом, оправдывала обвинения и опасения тех, которые предсказывали, что она не может ограничиться ниспровержением отечественных учреждений Франции, но будет стараться навязать насильно свои принципы и верования и другим нациям, — вожди ее спешили добиться смерти короля. Обвиненный 11 декабря 1792 года, Людовик XVI был предан суду 26-го числа того же месяца, приговорен к смерти 16 января и казнен 21 января 1793 года. После этого деяния окончательно испортились отношения между Францией и Великобританией, уже давно бывшие ненадежными и обострявшиеся все более и более ходом событий уже с ноябрьского декрета о братстве. Еще 10 августа, когда король был лишен сана, британское правительство отозвало своего посла, оставив затем пост его не замещенным, и настаивало на двусмысленности положения французского посланника в Лондоне, признавая в нем только уполномоченного королем, который уже не правил государством. С оскорбительной, хотя и вежливой надменностью возбуждало английское правительство разные вопросы формального характера по отношению к положению Шовлена (Chauvelin), французского посланника. Подписанные им бумаги обыкновенно не принимались и возвращались ему назад лордом Гренвилем, министром иностранных дел, на том основании, что притязания его на представительство от французской республики, не признавались, а если и принимались, то не считались официальными. Письма, которыми при этом обменивались представители обоих правительств, были полны взаимными упреками и доводами. Вопрос о Шельде, декрет о братстве, распространение французской системы правления на страны, занятые французскими войсками, сделались таким образом предметами острых споров; к ним прибавились еще неудовольствия Франции по поводу изданного Английским парламентом 4 января 1793 года закона об иностранцах, налагавшего стеснительные ограничения на выбор места жительства иностранцами, приезжающими в Великобританию, или на переселение на новые места тех из последних, которые уже основались там ранее. Шовлен справедливо считал, что закон этот направлен главным образом против французов. Он был следствием все возраставшего опасения со стороны Англии и перемены в ее настроении, ярко выразившейся падением парламентской оппозиции; большинство сторонников последней, в том же январе месяце 1793 года, окончательно порвали свои партийные связи и перешли на сторону Питта — шаг, в котором они были предупреждены уже ранее своим знаменитым товарищем Эдуардом Бурком; Питт же, по-видимому, был убежден в том, что война неизбежна. Таково было положение дел, когда в Лондон пришло известие о смертном приговоре над французским королем. Шовлен тогда только что получил и представил вверительные грамоты от республиканского правительства. 20 января министр уведомил его, что английский король, при данных обстоятельствах, не признает возможным принять их, и прибавил при этом следующие резкие слова: «Как посол короля — величайшего христианина, вы пользовались бы всеми привилегиями, предоставленными по закону признанным представителям других государств; но, как частное лицо, вы не можете выделяться из массы иностранцев, живущих в Англии» (Примечание: Annual Register, 1793; State Papers, pp.127, 128). 24 января, когда казнь Людовика XVI сделалась уже известной, лорд Гренвиль написал Шовлену: «После такого события король не может больше разрешить вам оставаться здесь. Его величество считает необходимым, чтобы вы удалились из королевства в восьмидневный срок, и я препровождаю вам с этим письмом копию приказа, полученного мною от его величества по этому поводу». (Примечание: Annual Register, 1793; State papers, pp. 127, 128) 1 февраля 1793 года Французская республика объявила войну Великобритании и Голландии; она уже воевала тогда с Австрией, Пруссией и Сардинией; при этом Россия и Швеция относились к ней заведомо недружелюбно, а Испания почти явно враждебно. |