| ГЛАВА II СОСТОЯНИЕ ЕВРОПЫ В 1660 г. – ВТОРАЯ АНГЛО-ГОЛЛАНДСКАЯ ВОЙНА (1665-1667). – МОРСКИЕ СРАЖЕНИЯ: ПРИ ЛОУСТОФТЕ (LOWESTOFT) И ЧЕТЫРЕХДНЕВНОЕ Начало нашего исторического исследования приходится в общих чертах на середину семнадцатого столетия. Начнем с 1660 г., в мае месяце которого произошла реставрация, и Карл II вступил на английский престол. В марте месяце следующего года после смерти кардинала Мазарини Людовик XIV собрал своих министров и сказал им: «Я созвал вас, чтобы сказать, что до сих пор я считал за благо доверять покойному кардиналу управление моими делами; в будущем же я сам буду моим первым министром. Я объявляю, что ни один декрет не будет издан иначе, как по моему указанию, и я приказываю государственным секретарям и главному интенданту финансов ничего не подписывать без моего повеления». Установленное таким образом личное правление короля продолжалось фактически свыше полустолетия. В следующем году совершается вступление в новую стадию национальной жизни – после более или менее продолжительного периода расстройства – двух государств, которые при всех различиях между ними с переменным успехом занимали первые места в морской истории современной Европы и Америки, т.е., в общем, в морской истории всего мира. Морская история, однако, представляет только один фактор возвышения и упадка наций, которые называются их историей; и если упустить из виду другие факторы, с которыми этот первый фактор так тесно соприкасается, то получится искаженное представление о его важности (либо преувеличенное, либо наоборот). И настоящее исследование предпринято нами именно в том убеждении, что важность этого фактора в наши дни сильно недооценивается, если не совсем утеряна из виду народами, не связанными с морем, и в частности народом Соединенных Штатов. События 1660 г. произошли вскоре за великим урегулированием европейских дел, придавшим форму договора результатам всеобщей войны, известной в истории под названием Тридцатилетней. Мы имеем в виду Вестфальский, или Мюнстерский договор, заключенный в 1648 г. В нем независимость голландских Соединенных Провинций, практически обеспеченная задолго до того, получила формальное признание Испании. За ним последовал в 1659 г. Пиренейский трактат между Францией и Испанией, и оба они обеспечили Европе состояние общего внешнего мира, за которым суждено было последовать серии почти всеобщих войн, продолжавшихся до тех пор, пока жил Людовик XIV, – войн, которые должны были произвести глубокие изменения в карте Европы; войн, результатом которых одни государства должны были подняться, другие – придти в упадок, и все должны были претерпеть крупные изменения территориального или политического характера. В этих результатах морская сила прямо или косвенно принимала большое участие. Мы должны сначала взглянуть на общее состояние европейских государств в то время, с которого начинается наше повествование. В борьбе, растянувшейся почти на столетие и конец которой отмечен Вестфальским миром, королевская фамилия, известная под названием австрийского дома, была большой, подавляющей силой, грозной для всех других. В течение долгого царствования императора Карла V, который отрекся от престола за столетие до этого, глава этого дома носил короны как Австрии, так и Испании, следствием чего было владение – наряду с другими территориями – теми странами, которые мы называем теперь Голландией и Бельгией, а также преобладающее влияние в Италии. После его отречения две великие монархии, Австрия и Испания, разделились; но хотя ими правили различные лица, они все еще принадлежали одной и той же фамилии и проявляли то единство цели и взаимные симпатии, которые характеризовали династические связи в этом и следующих столетиях. К этим связям присоединялась еще и общность религии. В течение столетия, предшествовавшего Вестфальскому миру, распространение фамильной власти и исповедуемой религии было важнейшим мотивом политических действий. Это был период великих религиозных войн, которые поднимали нацию против нации, княжество против княжества и, часто, в одной и той же нации партию против партии. Религиозное преследование было причиной возмущения протестантских Голландских Провинций против Испании, которое окончилось, после восьмидесяти лет более или менее постоянной войны, признанием их независимости. Религиозные несогласия, приводившие по временам к гражданской войне, поглощали внимание Франции в течение большей части того же периода и оказали глубокое влияние не только на ее внутреннюю, но и внешнюю политику. Это было время Варфоломеевской ночи, религиозного убийства Генриха IV, осады Ла Рошели, постоянных интриг между римско-католической Испанией и французскими приверженцами римско-католической церкви. Когда религиозный мотив, действовавший в сфере, к которой он, естественно, не принадлежит и в которой он не имеет законного места, умер, политические нужды и интересы государств стали приобретать должное значение. Не то, чтобы раньше они совершенно упускались из виду, но религиозная вражда либо ослепляла глаза государственных деятелей, либо сковывала их активность. Естественно, что во Франции, бывшей одним из наиболее пострадавших от религиозных страстей государств вследствие численности и характера протестантского меньшинства, эта реакция проявилась прежде всего и сильнее всего. Для Франции, расположенной между Испанией и германскими государствами, среди которых Австрия занимала первое место, не имея соперников, внутреннее единение и обуздание могущества австрийского дома являлось насущной потребностью ее политического существования. К счастью, провидение дало ей почти одного за другим двух великих правителей: Генриха IV и Ришелье – людей, в которых религиозность не переходила в ханжество и которые, когда им приходилось считаться с религией в сфере политики, делали это как господа, а не как рабы. Под их управлением французская политика получила определенное направление, которое Ришелье сформулировал как традицию и которое в общих чертах можно охарактеризовать следующими моментами: 1) внутреннее объединение королевства, умеряющее или подавляющее религиозную борьбу и централизующее власть в короле; 2) сопротивление могуществу австрийского дома, которое с необходимостью влекло за собой союз с протестантскими германскими государствами и с Голландией; 3) расширение границ Франции на восток главным образом за счет Испании, которая тогда владела не только современной Бельгией, но и другими провинциями, ныне давно уже присоединенными к Франции; и 4) создание и развитие большой морской силы с целью увеличения богатства королевства и направленной главным образом для опоры против наследственного врага Франции – Англии, для чего опять-таки нужно было иметь в виду союз с Голландией. Такова была в общих чертах политика, данная выдающимися гениями государственного искусства в руководство стране, народ которой не без причины считал, что он является наиболее совершенным представителем европейской цивилизации и двигателем прогресса, соединяя политическое развитие страны с индивидуальным. Эта традиция, усвоенная Мазарини, была перенята от него Людовиком XIV. Впоследствии мы увидим, насколько он был верен ей и каковы были результаты его деятельности во Франции. Заметим, между прочим, что морская сила была одним из этих четырех элементов, необходимых для величия Франции. И так как для достижения второго и третьего фактически употреблялись одни и те же средства, вследствие чего они сливались в один, то можно сказать, что морская сила являлась одним из двух великих способов поддержания внешнего величия Франции. Англия на море, Австрия на суше указывали направление для усилий Франции. Что касается состояния Франции в 1660 г. и ее готовности двигаться вперед по пути, намеченному Ришелье, то можно сказать, что внутренний мир был обеспечен, могущество знати полностью сломлено, религиозная вражда затихла. Нантский эдикт о веротерпимости был все еще в силе, тогда как оставшиеся недовольные протестанты были усмирены силою оружия. Вся власть была абсолютно сосредоточена в руках короны. В других отношениях, хотя королевство находилось в состоянии мира, положение было менее удовлетворительно. Практически не было флота; торговля – внутренняя и внешняя – не процветала; финансы были в беспорядке; армия мала. Испания, нация, перед которой все другие трепетали менее чем столетие тому назад, теперь давно уже находилась в упадке и едва ли представляла грозную силу; слабость центральной власти распространилась на все области управления. Но территория ее все еще была велика. Испанские Нидерланды по-прежнему принадлежали ей; она удерживала Неаполь, Сицилию и Сардинию; Гибралтар не попал тогда еще в руки Англии; ее обширные владения в Америке, за исключением Ямайки, завоеванной англичанами за несколько лет перед тем, были еще не тронуты. О состоянии ее морской силы как в области торгового, так и в области военного флота уже говорилось выше. За много лет до этого Ришелье заключил с Испанией временный союз, в силу которого она предоставила в его распоряжение сорок кораблей; но плохое состояние этих кораблей, по большей части плохо вооруженных и плохо руководимых, заставило вернуть их в Испанию. Военный флот Испании находился тогда в полном упадке, и слабость его не укрылась от проницательного взора кардинала. Столкновение между испанской и голландской эскадрами в 1639 г. в высшей степени ясно показывает состояние деградации, до которого опустился этот некогда гордый флот. «В этот раз ее военный флот, – говорится в рассказах об этом событии, – получил один из тех ударов, которые в ходе этой войны низвели ее с высокого положения владычицы морей обоих полушарий до унизительного положения среди морских держав. В то время король снаряжал сильный флот, чтобы перенести войну к берегам Швеции, и с этой целью повелел выслать из Дюнкерка подкрепление людьми, а также продовольствие. В соответствии с этим, флот вышел в море, но был атакован Ван Тромпом, захватившим некоторые суда в плен и заставившим остальные ретироваться назад в гавань. Вскоре после того Тромп захватил три английских (нейтральных) судна, перевозившие 1070 испанских солдат из Кадиса в Дюнкерк; он снял с них солдат, но отпустил суда. Оставив семнадцать кораблей для блокады Дюнкерка, Тромп с остальными двенадцатью вышел навстречу неприятельскому флоту, который вскоре был замечен входившим в Дуврский канал в числе шестидесяти семи вымпелов, на судах находилось две тысячи солдат. Тромп после присоединения к нему де Витта с еще четырьмя судами со своими малыми силами сделал решительное нападение на неприятеля. Сражение продолжалось до четырех часов пополудни, после чего испанский адмирал укрылся в Доунсе. Тромп решил возобновить сражение, если он выйдет оттуда, но Оквендо (Oquendo) со своим сильным флотом, многие из судов которого имели от шестидесяти до ста орудий, допустил, чтобы его блокировали. В это время английский адмирал сообщил Тромпу, что он имеет приказ присоединиться к испанцам, если он начнет против них враждебные действия. Тромп послал на родину за инструкциями, и вмешательство Англии послужило только к вызову из Голландии громадных морских сил. К Тромпу было выслано подкрепление из девяноста шести кораблей и двенадцати брандеров, и он получил приказание начать атаку. Отрядив отдельную эскадру для наблюдения за англичанами и для нападения на них, если они будут помогать испанцам, он начал сражение, застигнутое густым туманом, под покровом которого испанцы обрезали свои якорные канаты и обратились в бегство. Многие из бежавших судов, державшихся слишком близко берега, сели на мель, а большая часть остальных, пытавшихся уйти от голландцев, были потоплены, захвачены в плен или прогнаны к французскому берегу. Никогда победа не была более полной» (Примечание: Davies, History of Holland). Когда флот действует таким образом, то это значит, что он потерял всякую гордость и достоинство; но флот этот только разделял участь общего упадка Испании, вес которой в европейской политике с тех пор все более и более уменьшался. «При всем блеске своего двора и языка, – говорит Гизо, – испанское правительство само чувствовало свою слабость и старалось скрыть ее своей неподвижностью. Филипп IV и его министр, уставшие бороться только для того, чтобы быть побежденными, заботились лишь об обеспечении мира и старались устранить все вопросы, могущие вызвать с их стороны усилия, на которые они чувствовали себя неспособными. Разделенный и теснимый австрийский дом имел даже меньше честолюбия, чем могущества, и помпезная инертность сделалась политикой преемников Карла V, за исключением тех случаев, когда уклониться от действия было абсолютно невозможно» (Примечание: Republique d'Angliterre). Такова была Испания того времени. Та часть испанских владений, которые были тогда известны как Нидерланды, или римско-католические Нидерланды (современная Бельгия), была обильным источником несогласий между Францией и ее естественным союзником – Голландской республикой. Это последнее государство, официально называвшееся Соединенными Провинциями, достигло тогда апогея своего влияния и могущества – могущества, основанного, как уже было разъяснено выше, исключительно на море и на использовании этого элемента великим морским и коммерческим гением голландского народа. Один недавно умерший французский автор следующим образом описывает торговую и колониальную деятельность этого народа в начале царствования Людовика XIV; народ этот, более чем любой народ современности, за исключением одного английского, показал, как дары моря могут привести к богатству и могуществу страну, по существу, слабую и лишенную природных ресурсов. «Голландия сделалась Финикией новых времен. Владея Шельдой, Соединенные Провинции лишили Антверпен выхода к морю и унаследовали торговое могущество этого богатого города, который один венецианский посол в пятнадцатом столетии сравнил с Венецией. Кроме того, они приняли в свои главные города работников из Нидерландов, которые бежали от испанского насилия над совестью. Мануфактуры платья, полотняных материй и т. п., дававшие занятия 600 тысячам душ, открыли новые источники доходов для народа, прежде довольствовавшегося торговлей сыром и рыбой… А уже одно рыболовство обогащало его. Сельдяной промысел кормил почти пятую часть населения Голландии, давая 300 тысяч тонн соленой рыбы и принося более восьми миллионов франков ежегодного дохода. Морское и коммерческое могущество республики развивалось быстро. Только лишь торговый флот Голландии насчитывал 10 тысяч судов, 168 тысяч моряков и кормил 260 тысяч человек жителей. Голландия завладела большей частью европейской транзитной торговли, а после заключения мира присоединила к этому перевозку всех товаров между Америкой и Испанией и французскими портами: при этом импорт ее оценивался в тридцать шесть миллионов франков. Северные страны: Бранденбург, Дания, Швеция, Московия, Польша, доступ к которым был открыт Провинциям через Балтику, являлись для последних рынком с безграничными возможностями. Они поддерживали эти страны, продавая там различные товары и покупая продукты Севера – пшеницу, лес, медь, пеньку и меха. Общая стоимость товаров, ежегодно перевозившихся на голландских судах во всех морях, превышала один миллиард франков. Употребляя выражение того времени, голландцы стали возчиками всех морей» (Примечание: Lefevre-Pontalis, Jean de Witt). Таким развитием своей морской торговли республика была обязана колониям. Она имела монополию на все продукты Востока. Она доставляла в Европу ежегодно на шестнадцать миллионов франков продуктов и пряностей из Азии. Могущественная Ост-Индская компания, организованная в 1602 г., основала в Азии империю из владений, отнятых у Португалии. Завладев около 1650 г. мысом Доброй Надежды, который являлся промежуточной стоянкой для ее судов, она господствовала на Цейлоне и на Малабарском и Коромандельском берегах. Она сделала Батавию своей столицей и распространила свою торговлю до Китая и Японии. Между тем Вест- Индская компания, – более быстро выросшая, но менее долговечная, – снарядила восемьсот военных и торговых кораблей. Она использовала их для ликвидации остатков португальского могущества на побережье Гвинейского залива, а также Бразилии. Соединенные Провинции превратились, таким образом, в склад, где собирались товары всех наций. Колонии голландцев были в это время рассеяны по всем восточным морям – в Индии, Малакке, на Яве, на Молуккских островах и в различных частях обширного архипелага, лежащего к северу от Австралии. Они имели владения на западном берегу Африки, и колония Новый Амстердам тогда еще оставалась в их руках. В Южной Америке голландская Вест-Индская компания владела почти тремястами миль бразильского побережья к северу от Бахии; но значительная часть его незадолго до этого ускользнула из ее рук. Соединенные Провинции были обязаны значением и силой своему богатству и своим флотам. Море, которое бьется об их берега, подобно остервенелому врагу, было покорено и сделалось полезным слугой; земле суждено было привести их к падению. Шла долгая и суровая борьба с врагом, более жестоким, чем море, – с Испанским королевством. Борьба эта закончилась удачно для Голландской республики, что, казалось, сулило ей покой и мир. Но именно теперь пробил последний час республики. До тех пор, пока могущество Испании оставалось непоколебленным или, по крайней мере, достаточно велико для поддержания того страха, который оно так долго внушало, Англия и Франция, пострадавшие от испанских угроз и интриг, были заинтересованы в сохранении силы и независимости Соединенных Провинций. Когда Испания пала, – и повторные унижения показали, что ее слабость была действительная, а не кажущаяся, – другие побуждения заняли место страха. Англия стремилась захватить торговлю Голландии и отнять у нее владычество над морями; Франция желала испанских Нидерландов. Соединенные Провинции имели основание сопротивляться и той и другой. Под ударами объединенных нападений двух соперничавших наций внутренняя слабость Соединенных Провинций скоро почувствовалась и сделалась заметной. Беззащитные против атак с суши и возглавляемые правительством, неспособным использовать в борьбе все силы народа и в особенности держать страну в состоянии боевой готовности, малочисленная нация и республика должны были пасть с большей быстротой, чем возвысились. Но, однако, в 1660 г. пока еще никаких признаков близкого падения не замечалось. Республика все еще стояла в первом ряду великих держав Европы. Если в 1654 г. война с Англией показала состояние неготовности, поразительное для военного флота, который так долго унижал гордую Испанию на морях, то, с другой стороны, Провинции в 1657 г. дали эффективный отпор посягательствам Франции на их торговлю; а год спустя «вмешательством в балтийский конфликт между Данией и Швецией они помешали последней занять на Севере преобладающее положение, что было бы гибельным для них. Они принудили ее оставить открытым вход в Балтику, господами которой продолжали оставаться, так что ни один флот не был способен оспаривать у них контроль над водами последней. Превосходство их флота, доблесть их войск, искусство и твердость их дипломатии заставили признать престиж их правительства. Ослабленные и униженные последней английской войной, они снова заняли место в ряду великих держав. В этот момент в Англии произошла реставрация, и Карл II вступил на престол». Об общем характере правительства уже говорилось, и здесь необходимо только вкратце напомнить о нем. Это была плохо связанная конфедерация, управляемая сословием, которое с достаточной точностью может быть названо коммерческой аристократией; ей была свойственна вся политическая робость этого класса, подвергающегося такому большому риску в войне. Эти два фактора – соперничество между отдельными провинциями и коммерческий дух – оказывали на военный флот гибельное влияние. Он не содержался надлежащим образом в мирное время, и в этом флоте, который представлял собой скорее морскую коалицию, чем соединенный флот, существовало то же соперничество; к тому же офицерам недоставало подлинного воинского духа. Вероятно, никогда не существовало народа более героического, чем голландцы. Летописи голландских морских сражений дают примеры отчаянной предприимчивости и выносливости, ни превосходящих которые, ни даже равных им не было, конечно, проявлено никогда и нигде. Но те же летописи содержат также примеры дезертирства и дурного поведения, которые показывают недостаток военного духа, обусловленный, очевидно, недостатком профессиональной гордости и подготовки. Эта профессиональная подготовка едва ли существовала в каком-либо флоте того времени, но в монархических странах она заменялась в значительной мере духом военной касты. Остается еще заметить, что правительство, довольно слабое вследствие вышеизложенных причин, было еще слабее от разделения народа на две большие партии, горячо ненавидевшие друг друга. Одна из них, партия купцов (бургомистры), бывшая тогда у власти, одобряла описанное выше конфедеративное устройство республики; другая желала монархического режима под скипетром Оранского дома. Республиканская партия желала союза с Францией и сильного флота; оранжистская партия тяготела к Англии, с королевским домом которой принц Оранский был в тесном родстве, и желала сильной армии. При этой системе правления и при малочисленности населения Соединенные Провинции, с их огромным богатством и активной внешней деятельностью, походили в 1660 г. на человека, поддерживаемого возбуждающими средствами. Фиктивное могущество не может продолжаться бесконечно; но достоин удивления факт, что это маленькое государство, численно значительно более слабое, чем Англия или Франция, выдержало нападение каждой из них в отдельности и двухлетнюю войну с ними обеими, причем не только не было уничтожено, но даже не потеряло своего места в Европе. Оно обязано этим поразительным результатом частично искусству одного или двух людей, но главным образом своей морской силе. Положение Англии, в смысле ее готовности вступить в предстоящую борьбу, отличалось от положения как Голландии, так и Франции. Хотя правление ее было монархическим, и большая часть реальной власти находилась в руках короля, последний не мог направлять политику королевства исключительно по своему усмотрению. В отличие от Людовика, король должен был считаться с настроением и желаниями своего народа. То, что Людовик приобретал для Франции, он приобретал для самого себя; слава Франции была его славой. Карл заботился прежде всего о собственных выгодах, а затем уже о выгодах Англии, но, всегда помня о прошлом, он решился сделать все, чтобы избежать как участи отца, так и повторения собственного изгнания. Поэтому, когда опасность сделалась угрожающей, он уступил чувствам английской нации. Сам Карл ненавидел Голландию; он ненавидел ее как республику; он ненавидел ее правительство, потому что во внутренних делах оно было настроено против его родственников из Оранского дома; он ненавидел ее еще более потому, что в дни его изгнания республика, выполняя одно из условий мира с Кромвелем, изгнала его из своих пределов. Его влекла к Франции политическая симпатия правителя, стремившегося к абсолютной власти, а возможно также и склонность к римско- католической религии, но в особенности деньги, выплачивавшиеся Людовиком и частично освободившие его от контроля парламента. Следуя этим личным стремлениям, Карл должен был считаться с некоторыми ярко выраженными желаниями своего народа. Принадлежа к той же расе, что и голландцы, и находясь в аналогичных условиях, англичане ожесточенно соперничали с ними, добиваясь контроля над морем и торговлей; так как в то время голландцы в этой области шли впереди, то это еще больше ожесточало и озлобляло англичан. Особой причиной недовольства являлась деятельность Голландской Ост- Индской компании, «которая претендовала на монополию торговли с Востоком и заставила правителей отдаленных стран, с которыми она заключила договоры, закрыть доступ в их государства представителям других наций, которые таким образом исключались из торговли не только с голландскими колониями, но и со всей территорией Индии». Сознавая превосходство собственного могущества, англичане желали также установить контроль над политикой Голландии и в дни Английской республики даже пытались принудить ее к унии. Зависть и враждебность народа к Голландии способствовали осуществлению желаний короля, особенно потому, что Франция в течение ряда лет не была сильна на континенте. Как только, однако, агрессивная политика Людовика XIV была осознана повсюду, английский народ, как знать, так и общины, почувствовал, что главную опасность для них представляет Франция подобно тому, как столетие назад подобную опасность представляла Испания. Передача испанских Нидерландов (Бельгии) Франции означала бы начало подчинения ей Европы и в особенности была бы ударом для морской силы и Голландии и Англии, ибо нельзя было предположить, чтобы Людовик позволил Шельде и Антверпенскому порту оставаться закрытыми, какими они были тогда по трактату, вырванному Голландией у ослабевшей Испании. Открытие этого великого города для купцов других стран явилось бы одинаковым ударом для Амстердама и для Лондона. С возобновлением наследственной вражды к Франции начали сказываться узы родства; вновь вспомнили о прежнем союзе против тирании Испании, и сходство религиозных верований, представлявшее тогда все еще сильный импульс, способствовало сближению и совместным действиям обоих государств. В то же время огромные и систематические усилия Кольбера, направленные к расширению французской торговли и военного флота, возбудили ревность обеих морских держав; соперницы между собой, они инстинктивно обратились против третьей державы, посягавшей на их господство. Карл был не в состоянии сопротивляться давлению своего народа, побуждаемого всеми этими мотивами; войны между Англией и Голландией прекратились и после смерти Карла сменились тесным союзом. Хотя в 1660 г. торговля Англии была менее обширна, чем торговля Голландии, флот первой превосходил флот второй, – особенно по своей организации и эффективности действий. Суровое правление Кромвеля, основанное на военной силе, наложило свой отпечаток как на флот, так и на армию. Имена нескольких высших офицеров протектора, среди которых особенно выделяется Монк, можно найти в летописях первой из войн с Голландией, происходивших при Карле. Это превосходство в направлении и дисциплине постепенно исчезло под разлагающим влиянием придворного фаворитизма, процветавшего при развратном дворе, и Голландия, которая в 1665 г. в общем терпела на море поражение от одной Англии, в 1672 г. успешно сопротивлялась объединенным флотам Англии и Франции. Что касается материальной части трех флотов, то, по имеющимся сведениям, французские суда имели большее водоизмещение, чем английские, относительно к весу артиллерии и припасов; поэтому, при полной нагрузке, орудия их оказывались на более высоком уровне. Кроме того, их корпуса имели более удобную форму. Эти преимущества являлись естественным следствием обдуманного и систематического порядка, восстановления французского флота, пришедшего было в упадок, и позволяют нам надеяться на будущее, ибо наш флот находится сейчас в аналогичном состоянии. Корабли Голландии, вследствие характера ее берегов, были более плоскодонными и имели менее глубокую осадку, таким образом были способны в случае необходимости находить убежище между отмелями; но зато по той же причине они менее мореходны и остойчивы, чем суда других наций. Таким образом, насколько возможно коротко, мы очертили условия, степень могущества и задачи, которые определяли и направляли политику четырех главных приморских государств того времени – Испании, Франции, Англии и Голландии. С точки зрения морской истории, они имеют наибольшее значение и о них придется упоминать чаще всего. Но так как другие государства оказывали сильное влияние на ход событий, а наша цель не исчерпывается только морской историей, но состоит в оценке влияния морской и торговой силы на ход всеобщей истории, то необходимо описать вкратце положение остальной Европы. Америка тогда еще не начала играть выдающейся роли на страницах истории или в политике кабинетов. Германия была тогда разделена на множество мелких владений, среди которых возвышалась Австрийская империя. Политика меньших государств менялась, и Франция стремилась объединить как можно большее число их под своим влиянием, следуя своей традиционной оппозиции к Австрии. В то время как Франция действовала против Австрии с одной стороны, – с другой ей постоянно угрожали нападения Турецкой империи, все еще могущественной, хотя и приходившей в упадок. Франция издавна склонялась к дружественным отношениям с Турцией не только для опоры против Австрии, но и из желания увеличить свою торговлю с Левантом. Кольбер, неустанно заботившийся о морской силе Франции, был расположен к этому союзу. Следует помнить, что Греция и Египет были тогда частями Турецкой империи. Пруссии, какой она известна теперь, тогда не существовало. Фундамент будущего королевства закладывался тогда курфюрстом Бранденбурга, сильного малого государства, которое еще не было способно существовать совершенно самостоятельно, но уже тщательно избегало положения формальной зависимости. Польское королевство со своим слабым и неустойчивым правительством продолжало оставаться чрезвычайно беспокойным и важным фактором в европейской политике и держало все государства в состоянии постоянного напряжения, ибо каждое из них опасалось, что какой-нибудь непредвиденный поворот событий в этой стране пойдет на пользу сопернику. Поддержание самостоятельности и силы Польши было традиционной политикой Франции. Звезда России еще не взошла. Она уже вступала, но еще не совсем вступила в круг европейских государств и их жизненных интересов. Она и другие державы, граничившие с Балтикой, естественно соперничали за преобладание на этом море, представлявшем большой интерес и для других государств, особенно для морских, как основной источник разного рода материалов для флота. Швеция и Дания находились в это время в состоянии постоянной вражды и в обычных тогда конфликтах всегда примыкали к противным сторонам. Уже в течение немногих лет до того и в первых войнах Людовика XIV Швеция была большей частью в союзе с Францией; ее ориентация вообще была французской. При вышеописанном общем состоянии Европы, пружины, которые должны были приводить в движение различные колеса, были в руках Людовика XIV. Слабость его непосредственных соседей; большие ресурсы его королевства, нуждавшегося только в развитии; единство направления, являвшееся следствием его абсолютной власти; его собственный практический талант и неутомимое трудолюбие, которое в течение первой половины его царствования сочеталось с деятельностью нескольких исключительно одаренных министров, – все это способствовало тому, чтобы привести каждое правительство Европы в большую или меньшую от него зависимость и заставить его считаться с направлением политики Франции, если не следовать ей. Величие Франции было целью Людовика, для достижения которой ему надо было избрать один из двух путей – сухопутный или морской; не то чтобы один путь совсем исключал другой, но Франция, как ни могущественна она была тогда, все же не была достаточно сильна, чтобы двигаться с одинаковой скоростью по обоим этим путям. Людовик избрал сухопутную экспансию. Он женился на старшей дочери Филиппа IV, тогдашнего короля Испании; и хотя по свадебному договору он отказался от всяких притязаний на наследство ее отца, ему было нетрудно найти причины для нарушения этого условия. Он придрался к техническим формальностям, чтобы аннулировать этот договор в отношении некоторых частей Нидерландов и Франш-Конте (Franche Comte), и вступил в переговоры с испанским двором о полной отмене его. Дело это было особенно важным, ибо наследник престола был настолько слаб здоровьем, что было очевидно, что австрийская династия испанских королей прекратится вместе с ним. Желание видеть на троне Испании французского принца – либо самого себя, что привело бы к объединению двух корон, либо одного из членов своей фамилии, что распространило бы власть Бурбонского дома по обе стороны от Пиренеев – было тем миражем, который во втором периоде царствования Людовика направлял его по ложному пути, приведшему к окончательному уничтожению морской силы Франции и к разорению ее народа, доведенного до нищеты. Людовику недоставало понимания того, что ему следовало считаться со всей Европой. С проектом занятия испанского трона нужно было обождать до его освобождения; но Людовик немедленно подготовился к наступлению на испанские владения, лежавшие к востоку от Франции. Чтобы достигнуть этой цели наверняка, он лишил Испанию возможных союзников с помощью искусных дипломатических интриг, изучение которых дало бы полезную иллюстрацию применения стратегии в области политики; но он сделал две серьезные ошибки, нанесшие большой вред морской силе Франции. Португалия отделилась от Испании лет за двадцать до этого времени, но испанская корона не отказалась от притязаний на нее. Людовик полагал, что в случае осуществления этих притязаний Испания сделалась бы слишком сильной для того, чтобы позволить ему легко достигнуть намеченной цели. Наряду с другими средствами помешать этому он намечал брак Карла II с инфантой португальской, в результате которого Португалия уступила бы Англии Бомбей в Индии и Танжер в Гибралтарском проливе, считавшийся великолепным портом. Таким образом, в своем стремлении к экспансии на суше французский король пригласил Англию в Средиземное море и побуждал ее к союзу с Португалией. Последнее было тем более курьезно, что Людовик уже предвидел падение испанского королевского дома и должен был бы скорее желать объединения королевств полуострова. В результате Португалия сделалась зависимым форпостом Англии и осталась им до дней Наполеона. В самом деле, при условии независимости от Испании она оказывалась слишком слабой для того, чтобы не быть под контролем державы, господствующей на море и в отношении которой она является особенно уязвимой. Людовик, продолжая поддерживать ее против Испании, обеспечил ей независимость. Он вмешивался также в дела Голландии и заставил ее вернуть Бразилию, которую она отняла у Португалии. С другой стороны, Людовик добился от Карла уступки Дюнкерка (на Канале), который был захвачен и использован Кромвелем. Эта уступка была сделана за деньги и должна считаться непростительной с морской точки зрения. Дюнкерк был предмостным укреплением Англии, расположенным во Франции. В руках Франции он сделался базой каперов, грозой для торговли Англии в Канале и Северном море. Когда морское могущество Франции стало приходить в упадок, Англия рядом трактатов настояла на разоружении укреплений Дюнкерка, бывшего, можно сказать, базой знаменитого Жана Барта и других великих французских приватиров. Между тем, величайший и умнейший из министров Людовика XIV, Кольбер, прилежно созидал ту систему управления, которая, увеличивая и твердо упрочивая благосостояние государства, должна была вернее привести его к величию и процветанию, чем все эффектные предприятия короля.. Мы не должны здесь касаться деталей, относящихся к внутреннему развитию королевства, и потому упомянем только, что он уделял много внимания развитию производительных сил как в земледелии, так и в мануфактурах. На море же он повел искусную политику агрессии против торговли и судоходства Голландии и Англии, результаты которой сказались очень быстро. Были образованы большие торговые компании, направлявшие французскую предприимчивость к Балтике, Леванту, Ост- и Вест-Индии; таможенные правила были изменены в целях поощрения французских мануфактур и для облегчения устройства складов товаров в больших портах; этими средствами надеялись достигнуть того, чтобы Франция заняла место Голландии в качестве товарного склада для всей Европы, – функция, для выполнения которой географическое положение ее было чрезвычайно благоприятно; вместе с тем, сбор с иностранного судоходства, премии судам отечественной постройки и обдуманные строгие декреты, дававшие французским судам монополию торговли с колониями, – все это способствовало росту торгового флота Франции. Англия немедленно ответила контрмерами. Голландия же, положение которой было более угрожаемым, так как она имела меньшие природные ресурсы и большую транзитную торговлю, чем Англия, некоторое время ограничивалась протестами; но три года спустя она также прибегла к репрессиям. Однако Кольбер, полагаясь на огромное превосходство Франции как действительного и, еще более, как возможного товаропроизводителя, не боялся неуклонно двигаться по намеченному пути, который, ведя к созданию большого торгового флота, должен был стать широкой основой и для военного флота, строительство которого форсировалось и другими государственными мероприятиями. Благосостояние страны быстро росло. В конце двенадцатого года деятельности Кольбера все разбогатело и расцвело в государстве, финансы и флот которого находились в состоянии крайнего расстройства, когда он вступил в управление ими. «При нем, – говорит один французский историк, – Франция росла в мире, как она росла раньше в войне... Война тарифов и премий, искусно проводимая им, имела целью свести к справедливым границам безмерный рост коммерческого и морского могущества, которое Голландия присвоила себе за счет других наций, и помешать стремлениям Англии, горевшей желанием вырвать у Голландии это превосходство для того, чтобы использовать его с еще большей опасностью для Европы. Сохранение мира в Европе и Америке было, казалось, в интересах Франции, но тайный голос – голос одновременно и прошлого и будущего – звал ее к воинственной деятельности на других берегах» (Примечание: Martin, History of France). Этот голос звучал в высказываниях Лейбница – одного из великих людей мира, который указывал Людовику, что обращение оружия Франции против Египта дало бы ей с достижением господства на Средиземном море и контроля над восточной торговлей победу над Голландией – большую, чем самая успешная кампания на суше; и что этот результат, обеспечив весьма необходимый мир внутри королевства, создал бы морскую силу, которая, в свою очередь, обеспечила бы Франции преобладание в Европе. Эта записка Лейбница призывала Людовика отказаться от преследования славы на суше и искать прочного величия Франции в создании большой морской силы, элементы которой, благодаря гению Кольбера, были уже в его руках. Столетие спустя человек, более великий, чем Людовик, попытался возвеличить себя и Францию, встав на путь, который указывал Лейбниц; но Наполеон не имел, подобно Людовику, флота, соответствующего задуманным им целям. На проекте Лейбница мы остановимся подробнее при изложении событий до тех памятных дней, когда он был отклонен. Когда Людовик в апогее развития своего королевства и флота дошел до перекрестка путей, он избрал тот из них, который определял отказ Франции от господства над морями. Последствия этого решения, погубившего Кольбера и разрушившего благосостояние Франции, чувствовались из поколения в поколение, в эпоху, когда грандиозный флот Англии в ряде войн очищал моря от своих соперников, упрочивая в тяжелых боях богатство островного королевства, уничтожал внешнюю торговлю Франции и подвергал ее вытекающим из этого бедствиям. Ложное направление, которое получила политика Франции во времена Людовика XIV, в дни его наследника отвратило также Францию от многообещавшей карьеры в Индии. Между тем два морских государства, Англия и Голландия, хотя и смотрели на Францию одинаково недоверчиво, в то же время чувствовали все возраставшую взаимную ненависть, которая, заботливо вскормленная Карлом II, привела их к войне. Истинной причиной этой ненависти была, без сомнения, торговая конкуренция, и борьба возникла непосредственно из-за столкновений между торговыми компаниями. Военные действия начались на западном берегу Африки; и в 1664 г. английская эскадра, после подчинения расположенных там голландских станций, отплыла к Новому Амстердаму (ныне Нью-Йорк) и захватила его. Все это произошло до формального объявления войны в феврале 1665 г. Последняя, несомненно, пользовалась популярностью в Англии; инстинкт народа нашел выражение в словах Монка, который, как утверждают, сказал: «Не все ли равно, какой повод мы изберем? Сущность дела в том, что мы желаем захватить большую часть торговли, находящейся теперь в руках Голландии». И нет оснований сомневаться, что, несмотря на притязания торговых компаний, правительство Соединенных Провинций было бы радо избежать войны; способный человек, стоявший во главе его, слишком ясно видел деликатное положение, которое занимали они между Англией и Францией. Оно, однако, требовало поддержки от последней, в силу оборонительного трактата, заключенного в 1662 г. Людовик уступил этому требованию, но неохотно, и еще молодой французский флот практически не оказал голландцам никакой помощи. Война между двумя морскими государствами была исключительно морская. В ходе ее состоялись три больших сражения: первое близ Лоустофта (Lowestoft), на Норфолькском берегу, 13 июня 1665 г.; второе, известное под именем Четырехдневного сражения в Дуврском канале и часто упоминаемое французскими авторами как сражение в Па-де-Кале, продолжалось с 11 по 14 июня 1666 г.; наконец, третье происходило близ Норд Форланда (North Foreland) 4 августа того же года. В первом и последнем из них Англия имела решительный успех; во втором – перевес остался за Голландией. И только одно это сражение будет обстоятельно описано нами, ибо только о нем одном дошли до нас подробные и связные рассказы, которые позволяют сделать ясный и точный тактический разбор его. В этих сражениях есть интересные черты, более приложимые к условиям настоящего времени, чем детали каких-либо устарелых тактических маневров. В первом, Лоустофтском, сражении командующий голландским флотом Опдам, который был не моряк, а кавалерийский офицер, имел, кажется, весьма определенный приказ вступить в бой; самостоятельность решений, подобающая главнокомандующему военными силами на театре военных действий, не была доверена ему. Такое вмешательство в функции командира на суше или на море является одним из самых обычных искушений для правительства и обычно приводит к пагубным последствиям. Турвиль (Tourville), величайший из адмиралов Людовика XIV, был принужден, таким образом, рисковать всем французским флотом, вопреки собственному суждению; а столетие спустя большой французский флот ускользнул от английского адмирала Кейта (Keith) вследствие покорности последнего распоряжениям его непосредственного начальника, который лежал больным в порту. В Лоустофтском сражении сначала был расстроен авангард голландского флота; а немного позже, когда один из младших адмиралов центра, которым командовал сам Опдам, был убит, экипаж его корабля охватила паника, и он отнял командование от офицеров и вывел корабль из сражения. Этому движению последовали двенадцать или тринадцать других кораблей, оставив большой разрыв в голландской линии. Случай этот показывает (как говорилось уже ранее), что дисциплина в голландском флоте и его офицерский состав стояли невысоко, несмотря на прекрасные боевые качества нации и вероятность того, что среди капитанов голландских кораблей было больше хороших моряков, чем среди английских. Природная стойкость и героизм голландцев не могли всецело возместить профессиональную гордость и чувство военной чести, воспитание которых составляет задачу серьезных военных учреждений. Опдам, видя, что сражение принимает неблагоприятный для него оборот, кажется, решился на отчаянную попытку. Он попытался схватиться с кораблем главнокомандующего английским флотом, герцога Йоркского, брата короля, и взять его на абордаж. Это ему не удалось, и в отчаянной схватке, последовавшей затем, его корабль взорвался. Вскоре после того три, а по некоторым сведениям – четыре голландских корабля сошлись вместе, и эта группа была сожжена одним брандером; позднее три или четыре других корабля подверглись поодиночке той же участи. Голландский флот был теперь совсем расстроен и отступил под прикрытие эскадры Ван Тромпа (Van Тromр), сына знаменитого старого адмирала, который в дни республики плавал в Канале с голиком на грот-мачте (Примечание: В знак того, что голландский флот «смел» с поверхности вод Канала корабли других наций. См. сочинение «Морская война» адмирала Коломба, стр. 41. – Прим. ред.). Брандеры в эту войну играли весьма видную роль, несомненно, более значительную, чем в войне 1653 г., хотя в обеих войнах они составляли принадлежность флота. Имеется большое, но поверхностное сходство между ролью прежнего брандера и назначением минного крейсера в современной войне. Страшный характер атаки, сравнительно малая величина судна, осуществляющего ее, и большие требования, предъявляемые к нервам нападающего, представляют главные пункты сходства. Резкие черты различия заключаются в сравнительной уверенности, с которой может быть управляем современный минный крейсер, чему отчасти противодействует аналогичное преимущество броненосца над старым линейным кораблем, и мгновенность действия торпеды, успех или неудача которого выясняются сразу, тогда как действие брандера требует некоторого времени для достижения цели, состоящей в обоих случаях в совершенном уничтожении вражеского корабля, а не в повреждении его или в принуждении к сдаче. Оценка свойств брандеров, обстоятельств, при которых они достигали наибольшей эффективности, и причин, которые привели к их исчезновению, может быть, поможет придти к тому или иному выводу о том, должны ли современные минные крейсера сохраняться во флоте в их нынешнем виде. Один французский офицер, изучавший архивы французского флота, утверждает, что брандер как оружие флота впервые появился в 1636 г. «Построенный с этой целью или будучи специально реконструированным для этого судном другого типа, брандер получил особое вооружение. Командиром его назначался офицер недворянского происхождения, получавший звание капитана брандера. Пять офицеров и двадцать пять матросов составляли его экипаж. Легко узнаваемый по абордажным крючьям, которые были всегда приложены к его реям, брандер стал реже появляться на сцене с первых годов восемнадцатого столетия. Он должен был, наконец, совсем исчезнуть из флотов, скорость которых он замедлял и чьи эволюции он усложнял. По мере того как военные корабли увеличивались в размерах, использование их во взаимодействии с брандерами делалось с каждым днем все более затруднительным. Наряду с этим была совершенно оставлена идея сочетания их с боевыми кораблями для образования нескольких групп, каждая из которых была снабжена всеми средствами нападения и обороны. Образование сомкнутой боевой линии, при назначении брандерам места во второй линии, расположенной на расстоянии полулиги (Примечание: 1 лига = 3 географ, милям. – Прим. ред) со стороны наиболее удаленной от неприятеля, делало их все более и более непригодными для исполнения той службы, для которой они предназначались. Официальный план Малагского сражения (1704), нарисованный немедленно после последнего, показывает брандер в этом положении, рекомендованном Полем Гостом. Наконец, употребление гранат, дающих возможность поджечь корабли противника более уверенно и быстро и появившихся в рассматриваемый период, хотя широкое распространение они получили значительно позднее, явилось последним ударом для брандеров» (Примечание: Gougeard, Marine de Guerre). Лица, знакомые с современными теориями и дискуссиями, касающимися тактики и вооружения флотов, найдут в этой старой по времени заметке не совсем устарелые по существу идеи. Брандер исчез из флотов, «скорость которых он замедлял». В бурную погоду малое судно должно всегда идти сравнительно малой скоростью. При умеренном волнении скорость миноносок, как принято теперь считать, должна упасть с двадцати узлов до двенадцати и менее, так что семнадцати- девятнадцатиузловой крейсер может либо совсем уйти от преследующей его миноноски, либо держать ее на дистанции, досягаемой для его тяжелых орудий и скорострельных пушек. Эти миноноски – мореходные, «и полагают, что они могут держаться в море при всякой погоде, но находиться на миноноске длиной в 110 футов при сильном волнении моря далеко не приятно. Жара, шум и непрерывные вибрации машин достигают невыносимой степени. Приготовление пищи немыслимо, да, говорят, если бы последняя и приготовлялась хорошо, то немногие смогли бы оценить это. Иметь необходимый отдых при этих условиях, сопровождаемых еще большой скоростью миноноски, весьма затруднительно». Предполагается строить миноноски большей величины; но фактор потери скорости в свежую погоду останется, если только размер минного крейсера не увеличится до пределов, при которых он будет снабжаться не только торпедами, но и другими орудиями. Подобно брандерам, малые минные крейсера будут замедлять скорость и усложнять эволюции флотов, которые они сопровождают (Примечание: Уже после того как были написаны эти строки, опыт английских осенних маневров 1888 г. оправдал это положение, хотя, в сущности, не надо было никакого опыта для установления факта, очевидного самого по себе). Исчезновение брандера, как говорят, было ускорено введением разрывных бомб, или гранат; и не невероятно, что передача торпед на суда более крупного класса положит конец существованию специально минных крейсеров для сражений в открытом море. Брандер продолжал употребляться против стоящих на якоре флотов до эпохи гражданской войны в Америке; и миноноска будет всегда полезна на небольшой дистанции от своего порта. Третья фаза морской практики двухсотлетней давности, о которой упоминается в вышеприведенном извлечении, включает идею, хорошо известную по современным дискуссиям, а именно образование групп судов. «Идея соединения брандеров с боевыми судами для образования нескольких групп, каждая из которых снабжена всеми средствами нападения и обороны», была на время принята, ибо нам известно, что впоследствии от нее отказались. Соединение судов флота в группы по два, по три и по четыре – специально для совместного действия – имеет теперь много сторонников в Англии; но во Франции идея эта встречает сильных противников. Конечно, ни один вопрос этого рода, как бы обстоятельно он ни обсуждался его защитниками или противниками, не может быть решен суждением одного человека, и вообще до тех пор, пока время и опыт не скажут своего веского слова. Можно, однако, заметить, что в хорошо организованном флоте есть две степени командования, сами по себе настолько естественные и необходимые, что их никогда нельзя ни игнорировать, ни уничтожить; это – командование всем флотом как одной единицей и командование кораблем как самостоятельной единицей. Когда флот становится слишком велик, чтобы им мог управлять один человек, он должен быть подразделен, и в пылу сражения практически образуются два флота, стремящиеся к одной цели. Так, Нельсон в своем благородном приказе под Трафальгаром сказал: «Мой помощник, после того как ему станут известны мои намерения (заметьте слово после, так хорошо определяющее функции главнокомандующего и следующего после него офицера), будет самостоятельно руководить линией для нападения на неприятеля и для нанесения ему ударов до тех пор, пока суда его не будут взяты в плен или уничтожены». Величина и стоимость броненосца наших дней делает маловероятной такую численность флота, которая требовала бы его подразделения; но это не влияет на вопрос о вышесказанной группировке судов. Если смотреть только на принцип, лежащий в основе теории, и игнорировать кажущуюся тактическую неловкость предположенных специальных групп, то вопрос сведется к следующему: нужно ли вводить между двумя естественными инстанциями – адмиралом и капитанами отдельных кораблей – третий искусственный фактор, который, с одной стороны, частично заменит власть верховного начальника, а с другой – стеснит свободу действий командиров кораблей? Дальнейшее затруднение, возникающее из узкого принципа поддержки отдельных судов, на котором покоится групповая система, состоит в том, что когда сигналы не могут более быть видимы, обязанности капитана по отношению к своему кораблю и к флоту в целом усложнятся необходимостью соблюдать известные отношения к определенным кораблям; в конце концов, эти корабли выдвинутся для него на первый план, что является злом. Групповая организация была испытана в стародавние времена и в результате этого испытания исчезла; удержится ли она в реставрированной форме, покажет будущее. Можно сказать, прежде чем оставить этот предмет, что как порядок плавания, соответствующего походному маршу армии, широкое разделение судов на группы имеет свои преимущества: оно сохраняет известный порядок, не требуя строгой точности в позиции, неустанное соблюдение которой днем и ночью должно быть тяжелым бременем для капитана и для палубных офицеров. Такой порядок не должен, однако, дозволяться, пока тактическая подготовка флота не достигнет большой высоты. Возвращаясь к вопросу о брандерах и миноносках, заметим, что часто говорят, будто последние будут играть главную роль в тех общих свалках (melees), которые непременно должны следовать за яростными столкновениями между враждебными флотами. В дыму и смятении этого часа и открывается поприще для миноносок. Это, конечно, звучит правдоподобно, и миноноски несомненно обладают мобильностью, которая отсутствует у брандеров. Однако свалка (melee) двух флотов не была самой благоприятной обстановкой для брандеров. Я цитирую здесь другого французского офицера, рассуждения которого об англо-голландских морских сражениях, недавно напечатанные в одном журнале, особенно ясны и поучительны. Он говорит: «Правильность и ensemble (Примечание: Слаженность. – Прим. ред), достигнутые за последнее время в движении эскадр, не только не помешали прямым действиям брандера, деятельность которого была сведена совсем или почти к нулю в беспорядочных сражениях войны 1652 г., но скорее благоприятствовали им. Брандеры сыграли весьма важную роль в сражениях при Лоустофте, в Па-де-Кале и при Норд- Форланде. Благодаря хорошему порядку, сохраняемому линейными кораблями, артиллерия могла лучше защищать эти зажигательные суда, которые с гораздо большим эффектом, чем прежде, можно было направить к ясной и определенной цели» (Примечание: Chabaut-Arnault, Revue Mar et Col. 1885 г.). Среди хаотических свалок (melees) 1652 г. брандер «действовал, так сказать, один, ища случая сцепиться с неприятелем, подвергаясь риску ошибки, беззащитный против орудий неприятеля, почти уверенный, что он или будет потоплен или сгорит бесполезно. Теперь, в 1665 г., все изменилось. Его добыча обозначилась ясно; он знает ее и легко настигает ее в относительно постоянной позиции, занимаемой ею в линии неприятеля. С другой стороны, корабли соединения, к которому принадлежит брандер, не теряют его из виду. Они сопровождают его насколько возможно дальше, прикрывают его огнем своей артиллерии, пока он не достигнет цели, и освобождают его, не давая ему сгореть, если бесплодность его попытки выясняется своевременно. Как видим, в подобных условиях его действия, хотя и рискованные (это и не может быть иначе), все-таки приобретают больше шансов на успех». Эти поучительные строки нуждаются, быть может, в том добавочном замечании, что нарушение строя у одной стороны, в то время как у другой сохраняется порядок, дает последней лучшие шансы для отчаянной атаки. Тот же автор, излагая историю исчезновения брандера, говорит: «Здесь, следовательно, мы видим брандер на вершине своего значения. Это значение уменьшается, и деятельность брандера кончается полным исчезновением его из открытого моря, когда морская артиллерия делается более совершенной, более дальнобойной, более меткой и скорострельной (Примечание: Современное развитие скорострельных пушек, с большим увеличением их калибра, дальнобойности и разрушительной силы их снарядов, соответствует тому же шагу в цикле прогресса); когда корабли, получив лучшее образование и управляемость, большую и лучше уравновешенную парусность, делаются способными избегать почти наверняка столкновения с брандерами, посланными против них; когда, наконец, флоты руководствуются принципами искусной тактики, преобладавшей столетие спустя в течение всей американской войны за независимость, и, чтобы не подвергаться риску расстройства совершенной правильности их берегового строя, избегают сближения и предоставляют одной артиллерии решать судьбу сражения». В этом рассуждении автор имеет в виду главную черту, которая, помогая действию брандера, в то же время делает эту войну 1665 г. особенно интересной в истории морской тактики. В ходе ее в первый раз уверенно практикуется сомкнутая боевая линия, неоспоримо принятая с тех пор как боевой строй флотов. Ясно, что когда эти флоты достигали, как то часто имело место, численности от восьмидесяти до ста кораблей, такие линии являлись весьма несовершенными как по изломанности их, так и по неправильности промежутков между судами; но общая цель построения была очевидна, несмотря ни на какие несовершенства его исполнения. Заслуга развития этого строя обыкновенно приписывается герцогу Йоркскому (впоследствии Яков II); но вопрос о том, кому обязан флот этим усовершенствованием, имеет несущественное значение для морских офицеров нашего времени, по сравнению с тем поучительным фактом, что прошло так много времени между появлением большого парусного корабля с его бортовой батареей, и систематическим введением строя, который был наилучшим образом приспособлен к развитию полной силы флота для взаимной поддержки судов. Для нас, знающих элементы задачи, вместе с окончательно достигнутым результатом, этот последний кажется довольно простым, почти само собой разумеющимся. Почему же достижение его потребовало так много времени от способных людей той эпохи? Причина – и в этом и заключается урок для офицеров наших дней – была, несомненно, та же, вследствие которой вопрос о выборе надлежащего боевого строя остается нерешенным и теперь: дело в том, что нужды войны не требовали от людей чрезвычайного умственного напряжения до тех пор, пока Голландия не встретила, наконец, в Англии равносильного себе соперника на море. Ход мыслей, приведший к принятию боевой линии, ясен и прост; и хотя он достаточно знаком морякам, тем не менее будет нелишним привести здесь выдержку из цитировавшегося уже автора, так как его рассуждения отличаются чисто французским изяществом и точностью: «С увеличением мощи военных кораблей и с усовершенствованием их мореходных и боевых качеств совпал аналогичный прогресс в использовании этих кораблей... По мере того как морские эволюции делаются более искусными, важность их растет день ото дня. Для этих эволюции нужна была база, точка, от которой они отправлялись и к которой возвращались. Военный флот должен быть всегда готов встретить неприятеля, логично поэтому, чтобы такой базой для морских эволюции был боевой строй. Далее, с исчезновением галер почти вся артиллерия переместилась на борта кораблей, отсюда и явилась задача всегда держать корабль в таком положении, чтобы борт его был обращен к неприятелю. Наконец, необходимо, чтобы ни один корабль своего флота не мог быть смешан с неприятельским кораблем. Только один строй позволяет кораблям одного и того же флота удовлетворить всем этим условиям. Этот строй – линия или колонна. Последняя, поэтому, избрана как единственный боевой строй, а следовательно и как базис для всей тактики флота. Для того чтобы в этом боевом строе длинная тонкая линия орудий не могла быть повреждена и разорвана в точке, слабейшей чем остальные, почувствовалась необходимость вводить в него только суда если не равной силы, то, по крайней мере, с одинаково сильными бортовыми батареями. Отсюда логически вытекает, что одновременно с тем, как колонна окончательно делается боевым строем, устанавливается различие между «линейными кораблями», которые одни только предназначены для участия в нем, и более мелкими судами, служащими для других целей». Если к изложенному мы прибавим соображения, которые привели к тому, что боевая линия стала сомкнутой, то задача окажется вполне разработанной. Но двести пятьдесят лет назад цепь рассуждений была так же ясна, как она ясна теперь; почему же она разрабатывалась так долго? Отчасти, несомненно, потому, что старые традиции, – в те дни традиции галерных сражений, – держались еще в умах людей и сбивали их с толку; главным же образом потому, что люди вообще слишком ленивы для своевременного нахождения истинных начал данного положения и для развития на основании его истинной теории действия. Нижеследующие слова адмирала французского флота Лабрусса (Labrousse), написанные в 1840 г., являются в высшей степени редким примером предвидения фундаментального изменения условий и его результатов: «Благодаря пару, – писал он, – суда будут способны двигаться во всех направлениях с такой скоростью, что последствия столкновения могут, и даже должны, как это было прежде, занять место метательного оружия и свести на нет расчеты искусно маневрирующего мореплавателя. Таран будет благоприятствовать скорости, не ухудшая мореходных качеств корабля. Как только одна какая-нибудь держава применит это ужасное оружие, все другие должны будут принять его, чтобы не попасть в явно неблагоприятное положение, и таким образом сражения обратятся в борьбу тарана против тарана». Хотя и воздерживаясь от безусловного приписывания тарану значения контролирующего современный бой оружия, как это делается теперь во французском флоте, вышеприведенная короткая выдержка может быть принята как пример того пути, по какому должны идти исследования о боевом строе будущего. Французский писатель, комментирующий статью Лабрусса, говорит: «Для наших отцов едва достаточно было двадцати семи лет, протекших с 1638 г., – времени постройки «Короны» (Couronne),– до 1665 г., чтобы перейти от тактического строя фронта, строя галер, к строю кильватерной колонны. Нам самим понадобилось двадцать девять лет – с 1830 г., когда в нашем флоте появилось первое паровое судно, до 1859 г., когда применение принципа таранного боя было закреплено спуском на воду «Сольферно» (Solferinо) и «Магнета» (Magenta), чтобы произвести революцию в противоположном направлении; таким образом, справедливо, что истина рождается на свет... всегда медленно. Это преобразование не было внезапным – не только потому, что новые корабли потребовали времени для постройки и вооружения, но больше всего (о чем грустно сказать) потому, что обязательные последствия применения новой движущей силы были упущены из виду большинством людей» (Примечание: Gоugeard, Marine de Guerre). Мы переходим теперь к справедливо прославленному Четырехдневному сражению в июне месяце 1666 г., которое требует специального рассмотрения не только по причине большого числа кораблей, участвовавших в нем со стороны каждого из противников, и не только по необыкновенной физической выносливости людей, которые вели горячее морское сражение в течение стольких дней сряду, но также и потому, что главнокомандующие обеих сторон, Монк и де Рюйтер, были самыми замечательными моряками или, скорее, флотоводцами из всех, какие выдвинулись в их отечествах в семнадцатом столетии. Возможно, что в летописях английского флота Монк уступал Блэйку (Blake), но все согласны, что де Рюйтер представляет выдающуюся фигуру не только в голландском флоте, но и среди всех морских офицеров того века. Предлагаемое нами описание упомянутого сражения заимствовано главным образом из журнала «Revue Maritime et Coloniale» (Примечание: Vol. LХХХII, р. 137) и напечатано там в форме открытого письма о нем голландского джентльмена, служившего волонтером на корабле де Рюйтера, к своему другу во Францию. Письмо написано весьма ясно и правдоподобно, – качество, не всегда присущее описаниям столь давно прошедших сражений; данные, сообщаемые им, приобрели еще большую ценность после того, как они в основном подтвердились недавно найденными мемуарами графа де Гиша (de Guiche) (Примечание: Memoires du Cte. de Guiche. A Londres chez P. Changuion. 1743, pp. 234-264), также служившего волонтером во флоте и доставленного к де Рюйтеру после того, как корабль, на котором он находился, был сожжен брандером. К сожалению, однако, упомянутые описания содержат несколько одинаковых фраз. И сравнение показало, что их нельзя рассматривать как вполне самостоятельные изложения; но так как они в то же время характеризуются и существенным внутренним различием, то можно предположить, что оба автора были очевидцами событий и изложили их сначала самостоятельно, а затем сверили и взаимно отредактировали свои описания, прежде чем послали их своим друзьям или окончательно занесли в свои записки. У англичан было восемьдесят кораблей, а у голландцев около ста, но это неравенство в значительной мере уравновешивалось большей величиной многих из английских судов. Непосредственно перед сражением лондонским правительством была сделана большая стратегическая ошибка. Король получил извещение, что французская эскадра идет из Атлантики на соединение с голландцами. Он сейчас же разделил свой флот, послав двадцать кораблей под начальством принца Руперта к западу для встречи французов, а остальную часть флота направил под начальством Монка к востоку, навстречу голландцам. Положение, подобное тому, в каком находился английский флот, которому угрожало нападение с двух сторон, представляет одно из сильнейших искушений для командующего. Является весьма сильное побуждение встретить обоих противников разделением своего флота, как сделал это Карл; но, за исключением случая подавляющего превосходства над силами неприятеля, это надо считать ошибкой, предоставляющей неприятелю возможность разбить флот по частям, что, как мы сейчас увидим, в действительности и имело место в рассматриваемом случае. Результат первых двух дней был неудачным для более крупного соединения английского флота, бывшего под начальством Монка, которому пришлось отступить в сторону Руперта; и вероятно только своевременное возвращение последнего спасло английский флот от весьма серьезных потерь или, по крайней мере, от опасности быть запертым в собственных портах. Сто сорок лет спустя, в захватывающей стратегической игре, происходившей в Бискайской бухте перед Трафальгаром, английский адмирал Корнуэлс сделал совершенно такую же ошибку, разбив свой флот на две равные части, разделенные большой дистанцией, которую Наполеон сразу охарактеризовал как блестящий образчик глупости, так как она лишала их возможности придти на помощь друг другу. Урок, одинаково поучительный для всех веков. Голландцы отплыли к английским берегам с попутным восточным ветром, но он переменился затем на южный и усилился, так что де Рюйтер, боясь быть отнесенным слишком далеко, стал на якорь между Дюнкерком и Доунсом (Примечание: См. карту Английского канала и Северного моря, стр.). Флот держал тогда на зюйд-зюйд-вест, причем авангард был с правой стороны, а арьергард, которым командовал Тромп, – с левой. Этот последний занимал самое наветренное положение; центр эскадры под командой де Рюйтера был под ветром у него и, наконец, авангард был под ветром у центра (Примечание: План I, 11 июня 1666 г.; 1, V – авангард; С – центр; R – арьергард. В этой части сражения порядок построения голландцев был обратный, так что часть, бывшая в нем авангардом, собственно назначалась в арьергард. Большое число кораблей, участвовавших в морских сражениях этих англо-голландских войн, делают невозможным изображение каждого корабля при сохранении в то же время ясности в планах. Каждая фигура корабля представляет поэтому более или менее многочисленную группу). Таково было положение голландского флота на рассвете 11 июня 1666 г.; и по тону вышеупомянутых описаний похоже, что он не был в хорошем порядке, хотя прямые указания на это отсутствуют. В то же утро Монк, также стоявший на якоре, обнаружил на подветренной стороне голландский флот и, хотя уступал последнему в численности, решился тотчас же атаковать его, надеясь, что при сохранении преимущества в ветре он будет в состоянии прекратить бой, если пожелает этого. Поэтому он пошел вдоль голландской линии на правом галсе, оставив правое крыло и центр неприятеля вне обстрела, пока не пришел на траверз левого крыла эскадры Тромпа. Тридцать пять кораблей Монка были расположены тогда в превосходном порядке, но арьергард рассеялся и отставал, как это часто бывает с длинными колоннами. С этими тридцатью пятью кораблями Монк, положив руль на ветер, ринулся на Тромпа, эскадра которого обрубила якорные канаты и легла на тот же галс (V'), обе сражавшиеся линии были обращены, таким образом, к французскому берегу, и бриз так кренил суда, что англичане не могли пользоваться орудиями нижних палуб. Центр и арьергард голландского флота также обрубили канаты и последовали маневру Тромпа, но, будучи слишком далеко под ветром, в течение некоторого времени не могли вступить в сражение. Именно в этот момент один большой голландский корабль, отделившийся от своего флота, был зажжен и сгорел, – это, без сомнения, был корабль, на котором находился граф де Гиш. При прохождении мимо Дюнкерка все суда английского флота, вероятно, стянулись вместе, потому что, сделав поворот на север и на запад, английский авангард столкнулся с голландским центром, которым командовал сам де Рюйтер, и был сильно им расстроен. Эта судьба, которая должна была постигнуть скорее арьергард, показывает, что одновременный маневр изменил порядок построения. Сражавшиеся корабли естественно уклонились под ветер, что дало де Рюйтеру возможность догнать их. Два английских флагманских корабля были выведены из строя и отрезаны; один из них, «Свифтшур» (Swiftsure), спустил флаг после того, как был убит адмирал – молодой человек, всего двадцати семи лет от роду. «Величайшего восхищения, – говорит один писатель того времени, – заслуживает решимость вице-адмирала Бэркли (Bercley), который, несмотря на то, что был отрезан от линии и окружен врагами, что большое число его людей были убиты, что его корабль лишился управления и был абордирован со всех сторон, все-таки продолжал сражаться почти один, убил нескольких человек собственными руками и ни за что не сдавался и, только будучи ранен в горло мушкетной пулей, удалился в капитанскую каюту, где был найден мертвым – распростертым на столе и почти залитым собственной своей кровью». Совершенно столь же героическим, но более счастливым по своему исходу было поведение другого английского адмирала, отрезанного таким же образом; и подробности его борьбы, хотя и не поучительные в каком-либо другом отношении, все же заслуживают описания, так как дают яркую картину сцен, которые происходили в пылу схваток тех дней, и оживляют дошедшие до нас сухие детали. «Корабль его очень скоро лишился управления и был настигнут одним из неприятельских брандеров, зацепившимся за его правый борт; однако он был спасен почти невероятными усилиями одного лейтенанта, который, отцепив крючья брандера посреди огня, спрыгнул назад на палубу своего корабля невредимым. Голландцы, твердо решившие уничтожить этот несчастный корабль, послали второй брандер, который сцепился с ним с левого борта и с большим успехом, чем первый, ибо паруса мгновенно загорелись, и экипаж до того испугался, что почти пятьдесят человек бросились за борт. Адмирал сэр Джон Гарман, видя такое смущение, вбежал со шпагой наголо в толпу оставшихся и угрожал немедленной смертью первому, кто попытается покинуть корабль или кто не употребит всех усилий, чтобы потушить огонь. Экипаж возвратился тогда к своим обязанностям и сбил огонь, но все-таки такелаж успел обгореть настолько, что одна из марса-реи упала и сломала ногу сэру Джону. Посреди стольких несчастий третий брандер приготовился сцепиться с кораблем, но был потоплен огнем орудий, прежде чем успел добиться своей цели. Голландский вице-адмирал Эвертцен (Ewertzen) подошел к нему тогда и предложил сдаться, но сэр Джон отвечал: «нет, нет, до этого еще не дошло» и дал по противнику залп, которым, между прочим, был убит командир голландского судна; после этого другие противники удалились» (Примечание: Сampbell, Lives of the Admirals). Неудивительно поэтому, что в описании, которому мы следовали, говорится о потере англичанами двух флагманских кораблей, из коих один был уничтожен брандером. «Английский главнокомандующий все еще лежал на правом галсе и, – говорит автор, – когда наступила ночь, мы могли видеть его гордо ведущим свою линию мимо эскадр Северной Голландии и Зеландии (оказавшихся в арьергарде, но предназначенных первоначально в авангард), которые с полдня до этих пор не могли настигнуть неприятеля вследствие своего подветренного положения». Значение атаки Монка как образца смелой тактики очевидно и весьма сходно со значением атаки Нельсона у устья Нила. Быстро заметив слабость голландского строя, он атаковал намного превосходившие его силы противника таким образом, что только одна часть их могла принять участие в сражении. И хотя англичане понесли более тяжелые потери, они сохранили блестящий престиж и должны были привести голландцев в состояние депрессии и огорчения. Очевидец говорит далее: «Дело продолжалось до 10 часов вечера; друзья и недруги так перемешались, что каждый корабль мог пострадать одинаково как от своих, так и от чужих. Легко заметить, что наш успех и неудачи англичан произошли оттого, что корабли последних были сильно рассеяны, т.е. держались в слишком растянутой линии; в ином случае мы не смогли бы разрезать ее, как сделали это. Ошибка Монка состояла именно в том, что он не держал свои корабли более сплоченно». Замечание это справедливо, а критика – нет. Открытие линии в такой длинной колонне парусных судов было почти неизбежно, и Монк сознательно пошел на этот риск, когда предпринял атаку. Английский флот держался на левом галсе в направлении на запад или на запад-северо-запад, и на следующий день возвратился для боя. Голландцы теперь также держались на левом галсе и на ветре и шли в естественном порядке, правым крылом вперед. Но неприятельские суда, обладая большей мореходностью и имея более дисциплинированные команды, скоро выбрались на ветер и заняли более выгодное положение. С английской стороны в этот день участвовали в сражении сорок четыре корабля, в голландском – около восьмидесяти. Многие из английских кораблей, как было сказано выше, имели большие размеры, чем голландские. Враждебные флоты проходили теперь один мимо другого на противоположных галсах: английский флот – на ветре у голландского. Но Тромп, находившийся в арьергарде, увидя, что голландский строй невыгоден, так как суда построены в две или три линии, заслоняя одно другое и мешая друг другу вести огонь, повернул на другой галс и вышел на ветер неприятельского авангарда, что удалось ему вследствие длины линии последнего и потому, что англичане шли строем, параллельным голландскому. «В этот самый момент два флагманских корабля голландского флота вышли из линии, подставив противнику кормы. Рюйтер, сильно удивленный, пытался остановить их, но тщетно, и поэтому счел себя обязанным повторить их маневр, чтобы его эскадра не рассеялась; при этом ему удалось сохранить порядок и удержать вокруг себя несколько кораблей, к которым присоединился один из авангардных кораблей, возмущенный поведением своего непосредственного начальника. Тромп оказался теперь в большой опасности, отделенный (сначала своим собственным маневром, а потом и маневром авангарда) от своего флота английским, и был бы уничтожен, если бы не Рюйтер, который, видя серьезность положения, вышел вперед него», так что авангард и центр расположились сзади арьергарда на галсе, противоположном тому, на котором вступили в сражение. Это помешало англичанам атаковать Тромпа, так как, если бы они сделали это, то Рюйтер смог бы оказаться у них на ветре, чего они не смели допустить вследствие малочисленности своего флота. Как действия Тромпа, так и поведение младших флагманов в авангарде, хотя и показывали различные степени воинственного пыла, резко обнаруживают недостаток дисциплины и воинского духа среди голландских офицеров, в котором обвиняли голландское офицерство в целом... Никаких признаков подобных недостатков не замечалось в это время в английском флоте. Как живо чувствовал Рюйтер недопустимость поведения своих подчиненных, видно из того, что, когда Тромп немедленно после своего маневра явился на флагманский корабль, моряки шумно приветствовали его; но Рюйтер сказал: «Теперь не время радоваться; скорее следует плакать». Действительно, положение было тяжелым: каждая эскадра действовала различно, не в линии, и в то же время все корабли сбились в кучу, подобно стаду баранов, так тесно, что англичане могли бы окружить их своими сорока кораблями (12 июня). Английский флот был в исключительном порядке, но почему-то не использовал в полной мере преимущества. Причина, без сомнения, была та же, которая часто мешала парусным судам использовать выгоды своего положения, а именно – неспособность к надлежащему маневрированию, вызванная повреждением их такелажа и рангоута, к чему в данном случае присоединялась еще малочисленность английского флота, делавшая рискованные действия неуместными. Рюйтер оказался, таким образом, в состоянии снова построить свой флот в линию, хотя последний сильно пострадал от англичан. И оба флота опять прошли один мимо другого противоположными галсами – голландский под ветром, причем корабль Рюйтера был последним в его колонне. Проходя мимо английского арьергарда, он потерял свою грот-стеньгу и грот-рею. После новой стычки англичане ушли на северо-запад, по направлению к своим берегам; голландцы последовали за ними; ветер был все еще юго-западный, но легкий. Английский флот теперь уже открыто отступал, и преследование его противником продолжалось всю ночь; поврежденный корабль Рюйтера далеко отстал от арьергарда. На третий день Монк продолжал отступать к западу. Согласно английским описаниям, он сжег три выведенных из строя корабля, послал вперед наиболее пострадавшие, а сам составил арьергард вместе с теми судами, которые были способны к бою; число последних определяется, опять-таки английскими источниками, различно – от шестнадцати до двадцати восьми (план II, 13 июня). Один из самых больших и лучших кораблей английского флота, «Роял Принс» (Royal Prince), вооруженный девяноста орудиями, сел на Галлоперскую мель и был захвачен Тромпом; но отступление Монка совершалось в таком порядке, что иного ущерба он не понес. Это показывает, что голландцы пострадали очень серьезно. К вечеру показалась эскадра Руперта, и все корабли английского флота, за исключением подбитых в сражении, наконец, соединились вместе. На следующий день ветер опять сильно засвежел с юго-запада, что дало преимущество голландцам. Англичане, вместо того чтобы попытаться лечь на противоположный галс, обошли противника с кормы, полагаясь на скорость хода и управляемость своих кораблей. После этого сражение началось по всей линии, на левом галсе, причем английский флот был под ветром. Голландские брандеры плохо управлялись и не нанесли ущерба, тогда как английские сожгли два неприятельских судна. Оба флота продолжали идти таким образом, обмениваясь залпами, в течение двух часов; к концу этого периода главные силы английского флота прошли через голландскую линию (Примечание: Этот результат был, вероятно, вызван большей мореходностью английских судов. Было бы, может быть, точнее сказать, что голландцы немного упали под ветер и потому продрейфовали через английскую линию). Всякая правильность строя была после того потеряна. «В этот момент, – говорит очевидец, – представлялось необыкновенное зрелище, ибо все были разделены – английские суда так же, как и наши. Но, к счастью, большая часть наших судов, окружавших адмирала, осталась на ветре, а большая часть английских судов, также с их адмиралом, осталась под ветром. Это обстоятельство и было причиной нашей победы и их поражения. Вокруг нашего адмирала собралось тридцать пять или сорок кораблей его и других эскадр, ибо последние были рассеяны и строй сильно нарушен. Остальные голландские суда оставили его. Командующий авангардом Ван Нэсс (Van Ness) отправился с четырнадцатью кораблями в погоню за тремя или четырьмя английскими, которые, поставив все паруса, выбрались на ветер голландского авангарда. Ван Тромп с эскадрой арьергарда держался так за Ван Нэссом (под ветром у Рюйтера и главных сил английского флота) с тем, чтобы потом присоединиться к адмиралу, обойдя английский центр». Де Рюйтер и главная часть английского флота завязали жаркий бой, все время пытаясь выйти на ветер. Тромп, поставивший большие паруса, догнал Ван Нэсса и возвратился назад, приведя с собой авангард; но вследствие постоянного лавирования к ветру главных сил противника он оказался под ветром у него и не смог присоединиться к Рюйтеру, бывшему на ветре. Рюйтер, видя это, дал сигнал собравшимся вокруг него судам, и главные силы голландского флота спустились полным ветром, который был тогда очень силен. «Таким образом, почти мгновенно мы очутились посреди англичан, которые, будучи атакованы с обеих сторон, пришли в замешательство, причем строй их был нарушен как ходом сражения, так и сильным ветром, который тогда дул. Это был самый горячий момент битвы. Мы увидели главного адмирала Англии отделенным от флота, в сопровождении одного только брандера. С ним он выбрался на ветер и, пройдя через эскадру Северной Голландии, опять занял место во главе пятнадцати или двадцати присоединившихся к нему кораблей». Так окончилась эта великая морская битва, замечательнейшая в некоторых чертах своих из всех, когда-либо происходивших в океане. При взаимной противоречивости отчетов о ней невозможно сделать больше, чем оценить результаты. Достаточно беспристрастное описание говорит: «Голландцы потеряли в этих сражениях трех вице-адмиралов, две тысячи человек и четыре корабля. У англичан было убито пять тысяч человек и взято в плен три тысячи; кроме того, они потеряли семнадцать кораблей, из которых девять остались в руках победителей» (Примечание: Lefevre-Pontalis, Jean de Witt).. Нет сомнения, что поражение англичан было ужасно и что оно было всецело вызвано первоначальной ошибкой с ослаблением флота путем отделения от него большого отряда, посланного в другом направлении. Подобные отделения являются иногда необходимым злом; но в данном случае в этом никакой необходимости не было. Имея в виду приближение французского флота, англичанам надлежало атаковать голландцев всем своим флотом, прежде чем их союзники соединились с ними. Урок этот приложим к условиям наших дней, как и к условиям всякой эпохи. Второй урок, также ценный и для нашего времени, указывает на необходимость серьезных военных учреждений для воспитания должного правильного воинского духа, гордости и дисциплины. Как ни велика была первоначальная ошибка англичан и как ни серьезно было их поражение, нет сомнения, что последствия их были бы много хуже, если бы не высокий дух и искусство, с какими подчиненные Монка приводили в исполнение его планы, и если бы Рюйтер не страдал от недостатка подобной поддержки со стороны его подчиненных. В описаниях маневров англичан мы не читаем ничего похожего на выход из линии двух младших флагманов в критический момент или на то, что третий флагман, слишком погорячившись, самовольно занял неправильное положение относительно неприятельского флота. Стройное маневрирование и тактическая точность последнего были замечены уже тогда. Француз де Гиш, очевидец этого Четырехдневного сражения, писал: «Ничто несравнимо с прекрасным порядком английского флота в море. Никогда линия не может быть начерчена прямее, чем та, которая образована их кораблями; таким образом, они направляют весь огонь на приближающегося к ним противника... Английские корабли сражаются подобно линии кавалерии, действующей по правилам и ставящей себе одну цель: отогнать противника; между тем голландский флот движется подобно отряду кавалерии, эскадроны которой произвольно выходят из строя и бросаются в атаку» (Примечание: Memoires, pp. 249, 251, 266, 267). Голландское правительство, ненавидящее расходы, лишенное воинского духа и беспечное вследствие длинного ряда легких побед над пришедшим в упадок флотом Испании, допустило свой флот обратиться в сборище вооруженных купцов. Хуже всего обстояло дело при Кромвеле. Наученные горьким опытом этой войны, Соединенные Провинции под руководством способного правителя сделали много для улучшения своего положения, но их флот все еще не сделался вполне эффективным. «В 1666 и 1653 гг., – говорил один французский морской писатель, – фортуна войны, казалось, склонилась на сторону англичан. Из трех больших сражений два закончились их решительными победами, а третье, хотя и неудачное, только увеличило славу их моряков. Этим они обязаны умной смелости Монка и Руперта, талантам части адмиралов и капитанов и искусству подчиненных им офицеров и матросов. Мудрые и энергичные усилия, предпринятые правительством Соединенных Провинций, и неоспоримое превосходство Рюйтера в опытности и талантливости над всеми его противниками не могли уравновесить слабость и неспособность большинства голландских офицеров и явную неполноценность их экипажей» (Примечание: Сhabaud-Arnault, Revue Mar. et Col. 1885). Англия, как было сказано выше, все еще чувствовала давление железной руки Кромвеля на свои военные учреждения; но это давление делалось слабее. Монк умер до объявления следующей голландской войны и был неудачно заменен кавалером Рупертом. Расточительность двора ухудшила снабжение флота подобно тому, как сделала это в Голландии близорукая бережливость бургомистров, а придворная коррупция подрывала дисциплину так же верно, как коммерческий индифферентизм. Все это сказалось, когда флоты двух стран снова встретились шесть лет спустя. Во всех военных флотах того времени была одна хорошо известная черта, которую следует упомянуть, ибо ее настоящий смысл и значение ясны, видимо, не всем. Командование флотом и отдельными судами часто вверялось «солдатам», т.е. офицерам армии, непривычным к морю и не знавшим искусства управления кораблем, которое возлагалось в таком случае на другого офицера.. Всматриваясь в дело внимательно, легко видеть, что это обстоятельство вносило разлад между управлением боем и управлением движущей силой корабля. В этом сущность дела, которая не зависит от рода движущей силы. Неудобство и неэффективность такой системы были тогда столь же очевидны, как и в настоящее время. Логика фактов постепенно привела к соединению этих двух функций в руках одного корпуса офицеров, и в результате получился современный флотский офицер, как этот термин понимается ныне (Примечание: Истинное значение этой перемены часто понималось не так, как следует, откуда и явились неправильные выводы относительно будущего флота. Это не была замена старого новым, но просто в военной организации военный элемент получил необходимое и неизбежнее преобладание над всеми другими функциями). К несчастью, в этом процессе слияния менее важной функции было позволено взять верх; флотский офицер стал более гордиться своей ловкостью в управлении движущей силой судна, чем своим умением развить его боевые возможности. Печальные последствия этого недостатка интереса к военной науке делались особенно очевидны, когда офицеру вверялось управление флотом, так как именно здесь значение военного искусства особенно велико, а предварительная подготовка особенно необходима; но и при управлении отдельным судном недостаток последней также давал себя знать. Вследствие этого, особенно в английском флоте, гордость моряка заняла место гордости военного человека. Английский морской офицер больше заботился о том, что уподобляло его капитану торгового судна, чем о том, что делало его военным человеком. Во французском флоте результат этого не был столь общим, вероятно благодаря более воинскому духу правительства и особенно дворянства, из которого только и вербовалось офицерство. Невозможно было, чтобы люди, все связи которых были военные, все друзья которых смотрели на военную службу как на единственную, достойную дворянина карьеру, могли думать больше о парусах и снастях, чем о пушках и о бое. Английское офицерство было другого происхождения. Следующее хорошо известное выражение Маколея имеет еще большее значение, чем думал сам писатель: «В военном флоте Карла II были моряки и были джентльмены, но моряки не были джентльменами, а джентльмены не были моряками». Помеха заключалась не в отсутствии или наличии джентльменов, как таковых, а в том, что по условиям того времени джентльмены составляли по преимуществу военный элемент общества; и что моряки после голландских войн постепенно вытесняли из службы джентльменов, а с ними и воинский тон и дух, отличавшийся от простого мужества. Даже «люди такого хорошего происхождения, как Герберт (Herbert) и Рассел (Russel), адмиралы Вильгельма III, – говорит биограф лорда Хоука (Hawke), – которые были настоящими моряками, могли держать в повиновении свои экипажи, только перенимая буйные манеры матросни. Те самые национальные черты, которые делали французов худшими моряками, чем англичан, делали их лучшими воинами, – не по мужеству, но по искусству. Эта тенденция сохраняется до нашего времени; управление движущей силой во флотах латинских наций не имеет такого значения, как военные функции. Прилежание и систематичность французского характера заставляют серьезного французского офицера развивать и разбирать тактические вопросы логическим путем; готовить себя к управлению флотами не только как моряка, но и как военного человека. В результате во время войны за независимость Америки, несмотря на печальную историю правительственного пренебрежения флотом, люди, которые прежде всего были военными, в качестве моряков не имели таких возможностей, как их противники, тем не менее показали равное с ними тактическое искусство, а в управлении флотами стояли выше их. Мы уже говорили о ложной теории, которая направляла действия французского флота не к уничтожению своего врага, а к другой конечной цели; но и она не затрагивает того факта, что в тактическом искусстве военный человек выше простого моряка, хотя тактическое искусство французов преследовало ошибочные стратегические цели. Источник, из которого голландцы пополняли свой офицерский корпус, не выяснен с достоверностью, ибо, если английский морской историк говорит в 1666 г , что большинство капитанов их флота были сыновья богатых бургомистров, назначавшиеся на эти должности Великим Пенсионарием из политических соображений и без всякой проверки их пригодности, то Дюкен (Duquesne), способнейший французский адмирал того времени, восхваляет в 1676 г. точность и искусство тех же голландских капитанов в выражениях, весьма нелестных для подчиненных ему офицеров. Судя по многим данным, весьма вероятно, что они обычно являлись моряками торгового флота, у которых воинский дух первоначально был развит слабо, но строгость, с какой наказывались виновные и государственной властью и народным гневом, видимо, привела этих офицеров, далеких от недостатка величайшей личной храбрости, к сознанию того, что требовала военная покорность долгу и дисциплина. Во всяком случае, в 1666 г. они проявили себя совсем иначе, чем в 1672 г Прежде чем оставить Четырехдневное сражение, полезно привести выводы еще одного писателя: «Таково было кровавое Четырехдневное сражение, или бой в Па-де-Кале, достопамятнейшее из морских сражений нового времени, – и не по результатам, а по развитию различных фаз его, по ярости сражавшихся, по смелости вождей и по новому характеру, который оно придало морской войне. Более чем всякое другое, это сражение ясно отмечает переход от прежних методов к тактике конца семнадцатого столетия. Здесь мы можем в первый раз проследить, как будто по начертанному плану, главные движения сражавшихся флотов. Представляется совершенно очевидным, что голландскому, как и британскому флотам была дана книга по тактике и свод сигналов, или, по крайней мере, обширные и точные письменные инструкции, заменявшие такой свод. При разборе этого сражения мы чувствуем, что каждый адмирал держит эскадру в своих руках, и что даже главнокомандующий во время сражения распоряжается по своему усмотрению различными подразделениями своего флота. Сравните это сражение с битвами 1652 г., и один ясный факт бросается вам в глаза, за этот период в морской тактике произошла революция. Таковы были перемены отличающие войну 1665 г. от войны 1652 г. Как и в предшествовавшую войну адмирал все еще думает о выгодах наветренного положения, забота об этом не является уже более с тактической точки зрения главной, можно сказать, единственной, как это было прежде. Теперь он желает прежде всего держать свой флот в хорошем, сплоченном порядке так долго, как возможно, – чтобы во время сражения сохранить возможность комбинирования движений различных эскадр. Посмотрите на Рюйтера в конце Четырехдневного сражения, с большим трудом он удерживается на ветре английского флота, но тем не менее без колебаний жертвует этим преимуществом, чтобы соединить две части флота, разделенные неприятелем. Если в позднейшем сражении под Норд-Форландом и существуют большие промежутки между голландскими эскадрами, если арьергард впоследствии продолжает удаляться от центра, то Рюйтер сетует на такую ошибку, как на главную причину своего поражения, так говорит он в своем официальном рапорте. Он даже обвиняет Тромпа (бывшего его личным врагом) в измене или трусости – обвинение несправедливое, но, тем не менее, показывающее, какая огромная важность приписывается с тех пор объединению флота в одно тщательно сохраняемое целое» (Примечание: Сhabaud-Arnault, Revue Mar. et Col. 1885). Эту оценку надо считать справедливой, поскольку она указывает общие цели и направление; но результаты не были так полны, как можно было бы заключить отсюда. Не прошло и двух месяцев, как английский флот, несмотря на тяжелые потери, понесенные им в Четырехдневном сражении, был уже снова в море, к большому удивлению голландцев. И 4 августа под Норд-Форландом произошла другая жестокая битва, окончившаяся полным поражением голландского флота, отступившего к своим берегам. Англичане последовали за ним и вошли в одну из голландских гаваней, где уничтожили большой флот торговых судов, а также довольно значительной город. К концу 1666 г. обе стороны утомились войной, которая нанесла большой вред их торговле и ослабила их флоты, – к выгоде возраставшего тогда морского могущества Франции. Начались переговоры о мире. Но Карл II, настроенный против Соединенных Провинций, уверенный, что усиливающиеся претензии Людовика XIV на испанские Нидерланды разрушат существовавший тогда союз между Францией и Голландией, и полагаясь также на серьезные поражения, понесенные голландцами на море, был слишком притязателен и надменен в своих требованиях. Чтобы оправдать и поддержать эти требования, ему следовало бы сохранять свой флот, престиж которого так поднялся в результате его побед. Но бедность – результат его расточительности и внутренней политики – привела флот в упадок. Большое количество кораблей было разоружено, и он с готовностью принял мнение, которое согласовалось с его бедностью и которое должно быть приведено и осуждено здесь, так как оно имело защитников во все периоды морской истории. Вот это мнение, горячо оспаривавшееся Монком: «Так как Голландия держится главным образом торговлей, так как снабжение ее флота основано на этой торговле, и поскольку по опыту известно, что ничто так не озлобляет народ, как расстройство его торговли, то силы его величества и надлежало бы направить к этой цели, т.е. к действительному унижению наших врагов; этого можно было бы достигнуть с меньшим истощением средств Англии, чем то, которое вызывается ежегодным снаряжением и содержанием каждое лето в море могущественного флота, как это было до сих пор... По этим мотивам король принял роковое решение разоружить свои большие корабли и оставить в море только несколько фрегатов для крейсерства» (Примечание: Campbell, Lives of the Admirals). Следствием этой теории экономного ведения войны был тот факт, что Великий Пенсионарий Голландии де Витт (de Witt), который за год до того велел сделать промер Темзы, послал в эту реку под начальством де Рюйтера флот из шестидесяти или семидесяти линейных кораблей, поднявшихся 14 июня 1667 г. до Грэвзенда, уничтожив корабли в Чатаме и на Мидуэе (Medway) и овладев Ширнессом (Sheerness). Огни пожаров были видны из Лондона, и голландский флот остался обладателем устья реки до конца месяца. Под силою этого удара, последовавшего вслед за большой чумной эпидемией и великим лондонским пожаром, Карл согласился на мир, который был подписан 31 июля 1667 г. и известен под названием Бредского мира. Самым серьезным результатом войны был переход Нью-Йорка и Нью-Джерси в руки Англии, что позволило ей объединить свои южные колонии в Северной Америке с северными. Прежде чем вернуться к изложению общего хода истории того времени, будет полезно остановиться на той теории, которая имела такие гибельные последствия для Англии в 1667 г., а именно на вопросе о ведении морской войны, главным образом, путем нанесения вреда неприятельской торговле. Этот план, тpeбующий содержания только небольшого количества быстроходных крейсеров и могущий опираться на алчность нации, снаряжающей капера без прямых расходов со стороны государства, имеет ту особую привлекательность, которую всегда представляет экономия. Большой вред, наносимый этим путем богатству и благосостоянию, также неоспорим. И хотя его торговые суда могут недостойно прикрываться во время войны иностранным флагом, эта guerre de course, как называют такую войну французы, или это уничтожение неприятельской торговли, как можем назвать ее мы, должно сильно беспокоить иностранное правительство и приводить в уныние его народ, если она ведется успешно. Такая война, однако, не может вестись самостоятельно; говоря военным языком, она должна быть поддерживаема; несущественная и эфемерная сама по себе, она не может вестись далеко от баз. Такой базой должны быть либо отечественные порты, либо какой-нибудь солидный форпост национальной силы на берегу или на море: отдаленная колония или сильный флот. При отсутствии такой поддержки крейсер может только торопливо отходить на небольшое расстояние от дома, и его удары, хотя и болезненные, не могут быть роковыми. Не политика 1667 г., а сильные линейные флоты Кромвеля в 1652 г. заперли голландские торговые суда в их портах и были причиной того, что на улицах Амстердама росла трава. Когда же, наученные страданиями этих лет, голландцы держали в море большие флоты в течение двух разорительных войн, то хотя их торговля сильно страдала, они все-таки вынесли бремя борьбы с соединенными силами Англии и Франции. Сорок лет спустя Людовик XIV вследствие истощения средств государства был вынужден обратиться к политике, принятой Карлом II по скупости. Тогда настали дни великих французских каперов Жана Бара (Jean Bart), Форбэна (Forbin), Дюгэ-Труэна (Duguay-Trouin), Дю- Касса (Du Casse) и других. Регулярные флоты Франции были фактически убраны с океана в течение великой войны за испанское наследство (1702-1712). Французский морской историк говорит: «Не будучи в состоянии вновь приступить к морским вооружениям, Людовик XIV увеличил число крейсеров на важнейших торговых путях, особенно в Канале и в Немецком море (недалеко от своих портов, – следует заметить). В этих местах крейсера были в состоянии перехватить или затруднить движение транспортов, перевозивших войска, или различных конвоев, перевозивших всякого рода припасы. В этих морях, в центре коммерческого и политического мира, всегда есть работа для крейсеров. Несмотря на затруднения, которые они встречали вследствие отсутствия больших дружественных флотов, они сослужили большую службу двум народам (французскому и испанскому). Перед лицом англо-голландской силы крейсера нуждались в удаче, смелости и искусстве. У наших моряков не было недостатка в этих трех условиях; но зато каких начальников и капитанов они имели!» (Примечание: Lapeyrouse-Воnfils, Hist. de la Marine Francaise) С другой стороны, один английский историк, хотя и допуская, что народ и торговля Англии жестоко страдали от крейсеров, которые иногда оказывали влияние и на действия правительства, все-таки указывает на неуклонный рост благосостояния страны и особенно ее торговли. Насколько отличен был результат предшествовавшей войны 1689-1697 годов, когда Франция послала в море большие флоты и оспаривала господство над океаном! Тот же английский писатель говорит об этом времени: «В отношении нашей торговли мы страдали бесконечно более не только чем французы, чего и следовало ожидать вследствие большего числа наших торговых судов, но чем мы сами страдали в какой бы то ни было из предшествовавших войн... Это происходило в значительной мере от бдительности французов, которые вели войну пиратским способом. Говоря вообще, наша торговля, вне всякого сомнения, пострадала чрезвычайно сильно; многие из наших купцов были разорены» (Примечание: Campbell, Lives of the Admirals). Маколей говорит об этом периоде так: «В течение многих месяцев 1693 г. английская торговля со Средиземным морем была почти совершенно прервана. Торговое судно, шедшее из Лондона или Амстердама без конвоя, не имело никаких шансов достигнуть Геркулесовых Столпов, не будучи абордировано французским капером; а посылать с ними конвой из вооруженных судов было не легко». Почему? Потому что корабли английского военного флота были заняты наблюдением за флотом французским, и это отвлечение их от крейсеров и составляло ту поддержку, которую должна иметь всякая крейсерская война. Французский историк, говоря о том же периоде (1696 г.) в Англии, говорит: «Состояние финансов было плачевно: денег едва хватало; страховая морская премия достигла тридцати процентов. Действие Навигационного акта фактически было приостановлено, и английское судоходство было вынуждено прикрываться шведским и датским флагами» (Примечание: Martin, Histoiy of France). Полстолетия спустя долгое пренебрежение флотом опять привело французское правительство к крейсерской войне. С какими результатами? Прежде всего, – говорит французский историк, – «с июня 1756 г. по июнь 1760 г. французские каперы захватили более двух с половиной тысяч торговых судов. В 1761 г., можно сказать, хотя Франция не имела в море ни одного линейного корабля и, хотя Англия захватила двести сорок наших каперов, сотоварищи последних все-таки взяли восемьсот двенадцать английских судов. Но, – продолжает он, – поразительный рост английского мореходства объясняет число этих призов» (Примечание: Martin, Histoiy of France). Другими словами, лишения, понесенные Англией вследствие столь многочисленных захватов, которые должны были нанести большой вред отдельным лицам и вызвать их недовольство, в общем не препятствовали росту благосостояния государства и общества в целом. О том же периоде английский историк говорит: «В то время как торговля Франции была почти уничтожена, торговые флоты Англии покрывали моря. Каждый год ее торговля увеличивалась; деньги, которые уносила война, возвращались в виде продуктов ее промышленности. Английские купцы использовали восемь тысяч судов». И затем, суммируя результаты войны и установив факт ввоза огромного количества монеты в государство вследствие заграничных завоеваний, автор продолжает: «Торговля Англии увеличивалась с каждым годом, и такой картины народного процветания в ходе длительной, кровавой и разорительной войны никогда не представляла ранее жизнь какого-либо другого народа». С другой стороны, историк французского флота, рассматривая ранние фазы тех же самых войн, говорит: «Английские флоты, не встречая никакого себе сопротивления, вымели моря. Наши каперы и одиночные крейсера, не имея поддержки военного флота для борьбы против засилия их врагов, быстро кончали свою карьеру. Двадцать тысяч французских моряков томились в английских тюрьмах» (Примечание: Lapeyrousе-Воnfils). Когда же в войну за независимость Америки Франция возобновила политику Кольбера и начала царствования Людовика XIV и стала держать в море большие боевые флоты, то это привело к тому же результату, что в дни Турвиля. «В первый раз, – говорит «Annual Register», забывая или игнорируя опыт 1693 г. и помня только славу последующих войн, – английские торговые суда были вынуждены прикрываться иностранными флагами» (Примечание: Annual Reg., vol. XXVII, p. 10). Наконец, оставляя эту сторону вопроса, можно заметить, что на острове Мартиника у французов была сильная отдаленная колония, избранная ими базой для крейсерской войны; и в течение Семилетней войны, как потом во время Первой империи, эта колония вместе с Гваделупой была убежищем для многочисленных каперов. «По данным английского адмиралтейства, потери англичан в Вест-Индии в течение первого периода Семилетней войны достигали тысячи четырехсот торговых судов, которые были взяты в плен или уничтожены». Поэтому английский флот направил свои действия против этих островов, которые оба пали. Вследствие этого торговля Франции потерпела такие убытки, которые намного превосходили весь ущерб, нанесенный ее крейсерами английской торговле. Кроме того, сама система крейсерства была расстроена. Но в войну 1778 г. большие флоты защищали острова, которым поэтому неприятель даже и не пытался угрожать. До сих пор мы рассматривали влияние чисто крейсерской войны, не поддерживаемой сильными эскадрами, на тот особый род силы неприятеля, против которого она теоретически направлена, – на его торговлю и общее богатство – на нервы войны. Приведенные свидетельства, видимо, показывают, что такой способ войны не обеспечивает достижения даже его специальных целей – он изнурителен, но не смертелен; можно почти сказать, что он причиняет ненужные страдания. Каково же, однако, влияние этой политики на общие цели войны, для ведения которой она является одним из вспомогательных средств? Какое воздействие оказывает она, далее, на народ, применяющий ее? Так как исторические доказательства время от времени приводились и будут приводиться здесь в деталях, то сейчас достаточно лишь суммировать их. Мы видели результаты этой политики для Англии в дни Карла II; ее берега были разграблены, ее флот – сожжен почти в виду столицы. В войне за испанское наследство, когда целью военных действий было достижение контроля над Испанией, флоты Англии и Голландии, которым ничто не препятствовало, ограничивались крейсерской войной против торговли, стерегли порты полуострова, блокировали порт Тулон, принудили французское подкрепление перейти Пиренеи и, держа открытыми морские пути, нейтрализовали географическую близость Франции к театру войны. Их флоты захватили Гибралтар, Барселону и Минорку и при содействии австрийской армии едва не взяли Тулон. В Семилетней войне английские флоты захватили или помогли захватить все наиболее ценные колонии Франции и Испании и часто высаживали десанты на французский берег. Война за независимость Америки не заключает в себе уроков, так как флоты были почти равные. Следующим наиболее поразительным примером для американцев была война 1812 г. Всякий знает, что множество наших каперов бороздило моря, и что по малочисленности нашего флота война была, по существу, если не всецело, крейсерской войной. За исключением операций на озерах, сомнительно, чтобы за все время ее два наших корабля действовали вместе. Вред, нанесенный английской торговле, так неожиданно атакованной отдаленным врагом, силы которого недооценивались, может быть легко признан. Но, с одной стороны, американские крейсера получали сильную поддержку от французского флота, который, будучи собран в больших или меньших отрядах во многих портах от Антверпена до Венеции, находившихся под контролем неприятеля, сковывал флоты Англии службой блокады; с другой стороны, когда падение императора освободило эти флоты, наши берега были атакованы во всех направлениях, неприятельские суда вошли в Чезапик, захватили контроль над ним и поднялись вверх по р. Потомак, а Вашингтон был сожжен. Северная граница держалась в состоянии тревоги, хотя там эскадры – абсолютно слабые, но относительно сильные – поддерживали общую оборону; в то же время флот Англии вошел беспрепятственно в Миссисипи, и Новый Орлеан едва удалось спасти. Когда открылись переговоры о мире, то отношения англичан к американским представителям не были отношениями людей, которые чувствуют, что их стране угрожает невыносимое зло. Недавняя гражданская война, с рейдами «Алабамы» (Alabama) и «Самтор» (Sumtоr) и их сотоварищей, оживила традицию войны против торговли неприятеля. Когда такая война является одним из средств достижения главной цели и опирается на мощный флот, то она хороша; но нам не следует ожидать повторения подвигов этих крейсеров перед лицом большой морской силы. Во-первых, те крейсерства сильно облегчались решимостью Соединенных Штатов блокировать не только главные центры южной торговли, но каждую бухту берега, оставив, таким образом, немного кораблей, годных для преследования; во-вторых, если бы даже на месте одного крейсера было десять, они не остановили бы вторжения в южные воды флота Союза, который проник к каждому пункту, доступному с моря; и, наконец, в- третьих, – неоспоримый вред, прямой и косвенный, нанесенный отдельным лицам и учреждениям и одной отрасли национальной промышленности (а как высоко стоит эта отрасль, т.е. судоходство во мнении автора, – нет нужды повторять здесь), ни мало не повлиял на ускорение или замедление хода войны. Такие вредоносные действия, если они не сопровождаются другими, скорее раздражают, чем ослабляют. С другой стороны, вряд ли кто будет сомневаться, что деятельность больших флотов Союза сильно ускорила и повлияла на исход дела, который, по всей вероятности, был неизбежен во всяком случае. В качестве морской державы Юг занимал тогда место Франции в войнах, которые мы обсуждали выше, тогда как положение Севера походило на положение Англии; и как во Франции, в Конфедерации пострадал не один какой-либо класс, а правительство и народ, в широком смысле слова. Не захват отдельных кораблей и конвоев неприятеля, хотя бы и в большом числе, расшатывает финансовое могущество нации, а подавляющее превосходство на море, изгоняющее с его поверхности неприятельский флаг или дозволяющее появление последнего лишь как беглеца. Такое превосходство позволяет установить контроль над океаном и закрыть пути, по которым торговые суда движутся от неприятельских берегов и к ним. Подобное превосходство может быть достигнуто только при посредстве больших флотов, – но и при наличии их оно менее действенно на широких водных пространствах, чем это было в дни, когда нейтральный флаг не пользовался такой неприкосновенностью, как теперь. Не невероятно, что в случае войны между морскими нациями тою из них, которая обладает большой морской силой и пожелает уничтожить торговлю неприятеля, может быть сделана попытка истолковать термин «эффективная блокада» в таком смысле, какой будет больше всего соответствовать ее интересам, и уверять, что скорость и расположение ее кораблей делают блокаду действенной на гораздо больших дистанциях и с меньшим количеством кораблей, чем прежде. Решение такого вопроса будет зависеть не от слабейшей из воюющих сторон, а от нейтральных держав; права воюющих сторон придут в столкновение с правами нейтралов, и если одна из них будет иметь флот, значительно превосходящий по своей силе другие флоты, то она может настоять на своих требованиях подобно тому, как Англия, когда она господствовала на морях, долго отказывалась признать ту доктрину, что нейтральный флаг ограждает товары. |