| ГЛАВА VII ВОЙНА МЕЖДУ ВЕЛИКОБРИТАНИЕЙ И ИСПАНИЕЙ (1739). — ВОЙНА ЗА АВСТРИЙСКОЕ НАСЛЕДСТВО (1740). — ФРАНЦИЯ СОЕДИНЯЕТСЯ С ИСПАНИЕЙ ПРОТИВ ВЕЛИКОБРИТАНИИ (1744). — МОРСКИЕ СРАЖЕНИЯ МЭТЬЮЗА (MATTHEWS), АНСОНА (ANSON) И ХОУКА. — ААХЕНСКИЙ МИР (1748). Мы дошли теперь до начала ряда великих войн, которым суждено было продолжаться, с короткими промежутками мира, почти полстолетия и которые среди множества вводящих в заблуждение деталей имеют одну общую характерную черту, отличающую их как от предшествовавших им войн, так и от многих последовавших за ними. Эта борьба охватила все четыре страны света, повсюду сопровождаясь не только второстепенными операциями, хотя центром ее все-таки была Европа. Решавшиеся этой борьбой великие всемирно- исторические вопросы имели предметом обладание морем и контроль над отдаленными странами, обладание колониями и связанными с ними источниками богатства. Довольно странно, что не ранее как только почти в конце этого продолжительного состязания выступили на сцену большие флоты, и борьба была перенесена на подобающее поле, т.е. на море. Влияние морской силы на исход ясно обозначилось с самого начала, но в течение долгого времени борьба не сопровождалась сколько-нибудь значительными военными действиями на море, потому что сущность дела не была своевременно понята французским правительством. Движение в пользу колониальной экспансии во Франции было чисто народным, хотя оно и связано с несколькими великими именами. Отношение правителей было холодным и недоверчивым. Отсюда произошло пренебрежение к военному флоту, предопределившее поражение Франции на главном театре войны и уничтожение на время ее морской силы. Имея в виду характер войн, которые нам предстоит рассмотреть, важно уяснить себе положение трех великих держав в тех частях света, вне Европы, где должна была завязаться борьба. В Северной Америке Англия владела теперь тринадцатью колониями — первоначальной территорией Соединенных Штатов, от Мэна до Джорджии. В этих колониях должна была получить высшее развитие та форма колонизации, которая свойственна Англии и характеризуется сообществами свободных людей, самостоятельными, самоуправляющимися и в то же время пламенно преданными родине, с населением, занимающимся одновременно и земледелием, и торговлей, и мореходством. В характере страны и ее продукции, в ее длинной береговой линии и в защищенных гаванях и, наконец, в собственном характере британцы имели все элементы морской силы, которая уже получила, как мы знаем, к рассматриваемому времени широкое развитие. На такой стране и на таком народе прочно базировались королевский флот и королевская армия в западном полушарии. Английские колонисты чрезвычайно ревниво относились к французам и канадцам. Франция владела Канадой и Луизианой (Луизианой называлась тогда страна гораздо более обширная, чем теперь) и заявляла притязания по праву первооткрытия на всю долину Огайо и Миссисипи, являвшуюся необходимым звеном между заливами св.Лаврентия и Мексиканским. Тогда еще ни одна нация не занимала прочно этой промежуточной области, и никакие притязания на нее не признавались Англией, колонисты которой настаивали на своем праве безгранично распространять свои владения на запад. Сила позиции французов была в Канаде. Река Св.Лаврентия давала им доступ в сердце страны, и хотя Ньюфаундленд и Новая Шотландия были потеряны ими, в острове Кап Бретон они все-таки имели ключ и к заливу и к реке. Канада имела ту характерную черту, что здесь французская колониальная система применялась в стране, климат которой меньше всего соответствовал ей. Отеческое, военное и монашеское управление тормозило развитие индивидуальной предприимчивости и образования товариществ для общих целей. Колонисты отвернулись от торговли и земледелия и, производя лишь столько продовольствия, сколько требовалось для их непосредственных нужд, предались охоте. Главным предметом их торговли был мех. Между ними было так мало развито ремесленное искусство, что даже часть судов для внутренней навигации они покупали в английских колониях. Главным элементом силы был воинственный характер населения, любившего оружие; там каждый мужчина был солдатом. Кроме вражды, унаследованной от метрополий, здесь, как правило, существовал еще антагонизм между двумя социальными и политическими системами, прямо противоположными друг другу. Отдаленность Канады от Вест- Индии и суровые зимы делали ее с морской точки зрения менее важной для Франции, чем были английские колонии для Англии, притом же и ресурсы страны и население ее были значительно меньше, чем в английских колониях. В 1750 г. население Канады составляло восемьдесят тысяч, а население английских колоний — миллион двести тысяч. При таком неравенстве в силе и ресурсах единственный шанс Канады заключался в поддержке ее морской силой Франции, либо через посредство прямого контроля над соседними морями, либо такой сильной диверсией в каком-либо другом месте, которая освободила бы Канаду от давления на нее. Испания владела на континенте Северной Америки, в придачу к Мексике и странам, лежащим к югу от нее, еще Флоридой; под названием был известен не только полуостров, но и соседние с ним обширные территории, не имевшие точно определенных границ, впрочем, они почти не играли роли на всем протяжении этих длительных войн. В Вест-Индии и в Южной Америке Испания владела главным образом теми странами, которые все еще известны под названием испано-американских, а также Кубой, Порто-Рико и частью Гаити. Франция владела Гваделупой, Мартиникой и западной половиной Гаити; Англия — Ямайкой, Барбадосом и некоторыми из меньших островов. Плодородие почвы, производимые продукты и менее суровый климат, казалось, должны были сделать эти острова предметом особенных вожделений в колониальной войне, но в действительности не было сделано ни одной попытки, ни даже выражено намерения завоевать какой-либо из упомянутых больших островов, за исключением Ямайки, которую Испания желала возвратить себе. Причина, вероятно, заключалась в том, что Англия, морская сила которой обеспечивала ей инициативу в наступательных действиях, направлялась в своих усилиях желаниями многочисленного английского населения на Северо-Американском континенте. Меньшие Вест- Индские острова просто слишком малы для того, чтобы ими могла владеть какая-либо держава, кроме господствующей на море. Они имели двоякое значение в войне: во-первых, как военные позиции для такой державы и, во- вторых, как позиции экономические, обладание которыми либо увеличивало средства владевшей ими страны, либо уменьшало ресурсы ее врага. Военные действия против них можно сравнить с войной против торговли неприятеля, а сами острова — с кораблями или караванами, нагруженными богатствами последнего. Поэтому они и переходили из рук в руки и обыкновенно возвращались к прежним владельцам, когда наступал мир, хотя, в конечном счете, большая часть их осталась за англичанами. Несмотря на это, тот факт, что каждая из великих держав была заинтересована в этом средоточии торговли, привлекал туда как большие флоты, так и малые эскадры, особенно в те времена года, которые были неблагоприятны для военных операций на континенте. И в Вест-Индии произошло большое число тех морских сражений, которые ознаменовали собой этот длинный ряд войн. Еще в одной отдаленной стране должна была завязаться борьба между Англией и Францией, и здесь, как и в Северной Америке, исход ее был окончательно решен этими войнами. В Индии соперничавшие нации представлялись их ост- индскими компаниями, в которых совмещались и правительственные и коммерческие функции. Конечно, эти компании опирались на свои метрополии, но в непосредственном соприкосновении с туземными правителями находились назначавшиеся ими президенты и чиновники. В то время главными поселениями англичан были: на западном берегу Бомбей, на восточном — Калькутта на Ганге, несколько удаленная от моря, и Мадрас, тогда как несколько южнее Мадраса был основан другой город и станция, обыкновенно известные у англичан под именем форта Св.Давида, хотя иногда называвшиеся Куддалором (Cuddalore). Три президентства — Бомбейское, Калькуттское и Мадрасское — были в то время независимы друг от друга и подчинялись только совету директоров в Англии. Франция утвердилась в Чандернагоре (Chandernagore) на Ганге, выше Калькутты; в Пондишери — на восточном берегу, в восьмидесяти милях южнее Мадраса; и еще на западном берегу, далеко к югу от Бомбея, она имела третью менее важную станцию, называвшуюся Махе (Mahe). Франция, однако, имела большое преимущество в обладании уже упоминавшейся промежуточной станцией в Индийском океане, а именно соседними островами Иль-де-Франс и Иль-де-Бурбон. Она была счастлива также в личных свойствах двух деятелей, которые руководили в то время ее интересами на Индийском полуострове и на островах; это были Дюплэ и Ля Бурдоннэ, люди, равных которым по способностям и силе характера до той поры не появлялось между английскими чиновниками в Индии. Тем не менее, в этих двух лицах, дружное товарищеское сотрудничество которых могло бы уничтожить английские поселения в Индии, также проявилось то странное столкновение идей, то колебание между сушей и морем, как опорами могущества, которое кажется предсказанным географическим положением самой Франции. Дюплэ, хотя и не безучастный к коммерческим интересам, сосредоточил свои помыслы главным образом на создании великой империи, в которой Франция царила бы над множеством вассальных туземных князей. В преследовании этой цели он обнаружил большой такт и неутомимую энергию в соединении, быть может, с несколько пылким и причудливым воображением; но когда он встретился с Ля Бурдоннэ, более простые, но более глубокие взгляды которого были направлены к достижению превосходства на море и господства в Индии, основанного на свободном и обеспеченном сообщении с метрополией, а не на зыбких песках восточных интриг и союзов, то между ними сразу возникло несогласие. «Сравнительная слабость морских сил, — говорит французский историк, считающий, что Дюплэ преследовал более высокие цели, — было главной причиной, остановившей его движение...» (СНОСКА: Martin, History of France). Но превосходство на море было именно той целью, к которой стремился Ля Бурдоннэ — сам моряк и губернатор острова. Возможно, что при слабости Канады, сравнительно с английскими колониями, морская сила не смогла бы изменить исход борьбы в этой стране, но в тех условиях, в которых находились соперничавшие нации в Индии, все зависело от обладания морем. Таково было положение трех стран на главных заморских театрах войны. Мы ничего не упоминали о колониях на западном берегу Африки, потому что они были торговыми станциями, без всякого военного значения. Мысом Доброй Надежды владела Голландия, которая не принимала деятельного участия в первых войнах, но сохраняла выгодный для Англии нейтралитет — пережиток ее союза с ней в предшествовавших войнах столетия. Необходимо упомянуть коротко о состоянии военных флотов, которые должны были получить большое значение, вначале не вполне осознанное. Ни точной численности, ни точного описания боевых и мореходных качеств кораблей дать нельзя, но можно составить себе представление о соотношении сил флотов. Английский морской историк того времени Кэмпбелл говорит, что в 1727 г. английский флот насчитывал восемьдесят четыре линейных корабля, имевших от 10 пушек и больше; сорок 50-пушечных кораблей и пятьдесят четыре фрегата, а также малые суда. В 1734 г. это число упало до семидесяти линейных кораблей и девятнадцати 50-пушечных кораблей. В 1744 г., после четырех лет войны с одной только Испанией, численность флота составляла девяносто линейных кораблей и восемьдесят четыре фрегата. Тот же историк насчитывает около этого времени во французском флоте сорок четыре линейных корабля и пятьдесят семь фрегатов. Он же говорит, что в 1747 г., незадолго до конца первой войны, королевский флот Испании уменьшился до двадцати двух военных кораблей, Франции — до тридцати одного, тогда как флот Англии увеличился до ста двадцати шести линейных кораблей. Французские писатели, к которым обращался автор, приводят менее точные цифры, но согласны с тем мнением, что не только флот их уменьшился до печально малого числа кораблей, но что последние были в дурном состоянии, а верфи не имели необходимых материалов. Такое пренебрежение к флоту во Франции продолжалось в большей или меньшей степени в течение всех этих войн, до 1760 г., когда нация осознала необходимость восстановления его, — слишком поздно, однако, для того, чтобы предотвратить наиболее серьезные потери Франции. В Англии, так же как и во Франции, дисциплина во флоте и управление им были подорваны долгим миром. Несостоятельность вооружения посланных кораблей бросалась в глаза и напоминает скандалы, которые ознаменовали начало Крымской войны. Только гибель ряда французских кораблей привела, вследствие необходимости замены их, к спуску на воду судов, превосходивших старые корабли того же класса в Англии, так как они были более современными. Нужно, однако, относиться осторожно к жалобам отдельных писателей и не доверять им слишком легко. Некоторые французские авторы утверждают, что английские корабли быстроходнее, тогда как в тот же самый период англичане жалуются, что их корабли движутся медленнее французских. Однако можно считать установленным, что в общем французские корабли, построенные между 1740 и 1800 гг., были крупнее и лучше, чем английские корабли соответствующих классов. Но зато английский флот, несомненно, имел преимущество и по численности и по качествам матросов и офицеров. Поскольку Англия всегда имела в море несколько эскадр, ее офицеры, по крайней мере, не могли совсем оторваться от своей профессии, тогда как во Франции в 1744 г. на действительной службе находилась одна пятая часть всего количества офицеров. Это превосходство Англии поддерживалось и увеличивалось утвердившейся в то время практикой блокады французских военных портов превосходными силами. Неприятельские эскадры, выходя в море, тотчас же убеждались в сравнительной невыгодности своего положения в отношении практической выучки. С другой стороны, требования английской торговли были так значительны, что как ни велико было число ее матросов, война застигала их рассеянными по всему миру, и часть флота всегда была парализована недостатком людей. Постоянная практика матросов обеспечивала выработку в них качеств хороших мореходов; но столь значительная нехватка должна была пополняться с помощью неразборчивого принудительного набора, вследствие чего в военный флот попадали жалкие, больные люди, которые сильно ухудшали качества личного состава в целом. Чтобы представить себе свойства личного состава флота того времени, надо только прочитать описания экипажа, посланного Ансону, отправлявшемуся в кругосветное плавание, и Хоука, готовившемуся к военной кампании. Эти сведения теперь почти невероятны, и результаты всего этого были в высшей степени печальны: дело шло не только о состоянии здоровья команд; посланный вышеупомянутым адмиралом контингент людей был совершенно не приспособлен к морской жизни, даже при самых благоприятных обстоятельствах. Как во французском, так и в английском флотах ощущалась необходимость в чистке офицерского состава. Это были дни расцвета придворного и политического протекционизма, и, кроме того, после долгого мира невозможно было сразу выбрать из людей, казавшихся наиболее подходящими для этого, тех, кто лучше всего способен выдержать испытания войны. В обеих нациях имелось стремление положиться на офицеров, молодость которых прошла при старшем поколении, — и результаты этого не были удачны. Когда в октябре 1739 г. Англия объявила войну Испании, усилия ее естественно направились прежде всего на причину спора — испано- американские колонии, в которых ожидали найти легкую и богатую добычу. Первая экспедиция отплыла под начальством адмирала Вернона в ноябре месяце того же года и взяла Порто-Белло внезапным и смелым нападением, но нашла в этом порту, откуда отплывали галеоны, только незначительную сумму в десять тысяч долларов. Возвратившись на Ямайку, Вернон получил подкрепление из большого числа кораблей, и к нему присоединились еще двенадцать тысяч сухопутных войск. С этими увеличенными силами им были сделаны попытки взять Картахену и Сант-Яго де Куба в 1741 и 1742 гг., но обе они закончились плачевно: адмирал и генерал поссорились, что не было редкостью в те дни, когда ни первый, ни второй не обладали разумным пониманием дела другого. Марриэт, характеризуя такие недоразумения юмористическими преувеличениями, кажется, имел в виду это нападение на Картахену: «Армия думала, что флот может пробиться через каменные валы десятифутовой толщины, а флот удивлялся, почему армия не взобралась на эти же самые валы, поднимавшиеся отвесно на тридцать футов в вышину». Другая экспедиция, справедливо прославленная за выносливость и настойчивость, выказанные ее вождем, и знаменитая также перенесенными трудностями и замечательным конечным успехом, была послана в 1740 г. под начальством Ансона. Ее миссия состояла в том, чтобы обойти вокруг мыса Горн и атаковать испанские колонии на западном берегу Южной Америки. После многих проволочек, вызванных, очевидно, плохой организацией, эскадра, наконец, вышла в море в конце 1740 г. Обогнув мыс в самое неблагоприятное время года, корабли встретили ряд жесточайших бурь. Эскадра была рассеяна, чтобы никогда не собраться в полном составе. И Ансон после бесконечных опасностей сумел собрать лишь часть ее в Хуан-Фернандесе. Два корабля повернули назад в Англию, а третий погиб к югу от Чилоэ. С тремя остальными Ансон крейсировал вдоль южноамериканского побережья, взяв несколько призов, разграбив город Паита (Payta) и намереваясь высадиться близ Панамы и соединиться с Верноном для захвата этого места и овладения перешейком. Узнав, однако, о бедствии при Картахене, он решил пересечь Тихий океан и подстеречь два галеона, которые ежегодно совершали плавание от Акапулько к Маниле. При переходе через океан один из двух оставшихся теперь при нем кораблей оказался в таком безнадежном состоянии, что его пришлось потопить. С другим он преуспел в своем последнем предприятии, захватив большой галеон с полутора миллионами долларов в монете. Экспедиция из-за обилия постигших ее несчастий не достигла никакого военного результата, кроме того, что получила испанские колонии и внесла в них некоторое расстройство, но сами ее несчастья и спокойная настойчивость руководителя ее, увенчавшаяся в конце концов большим успехом, принесли ей совершенно заслуженную славу. В течение 1740 г. произошли два события, которые привели к общеевропейской войне, так сказать, ворвавшейся в войну между Англией и Испанией. В мае этого года Фридрих Великий сделался королем Пруссии, а в октябре умер император Карл VI, бывший претендент на испанский престол. Он не имел сына и завещал свои владения старшей дочери — знаменитой Марии-Терезии, к обеспечению за которой этого наследства в течение многих лет были направлены усилия его дипломатии. Этот порядок престолонаследия был гарантирован европейскими державами, но кажущаяся слабость положения Марии-Терезии возбудила притязания других правителей. Курфюрст Баварский заявил претензию на все наследство, в чем его поддержала Франция, тогда как прусский король требовал и захватил провинцию Силезию. Другие державы, большие и малые, присоединились к той или другой стороне. Наконец, положение Англии усложнялось тем, что ее король, будучи также курфюрстом Ганновера, поспешил заявить о нейтралитете своего княжества, хотя симпатии Англии определенно склонялись на сторону Австрии. Между тем неудача экспедиций в испанскую Америку, огромные убытки английской торговли возбудили всеобщее негодование против Уолпол, который вышел в отставку в начале 1742 г. При новом министерстве Англия сделалась открытым союзником Австрии, и парламент не только вотировал субсидию императрице королеве, но также и послал вспомогательный отряд в австрийские Нидерланды. В то же время Голландия, под влиянием Англии и связанная подобно ей прежними трактатами, обязывавшими ее поддерживать Марию-Терезию, также вотировала последней субсидию. Здесь опять встречается тот курьезный взгляд на международные отношения, о котором упоминалось выше. Обе эти державы вступили в войну против Франции, но только как помощницы императрицы, а не самостоятельно; как нации, за исключением войск, находившихся на театре войны, они все еще считались в мирных отношениях. Такое двусмысленное положение могло иметь в конце концов только один результат. На море Франция уже заняла точно такое же положение помощницы Испании, в силу оборонительного союза между двумя королевствами, хотя все еще считалась в мире с Англией. И курьезно видеть серьезность, с какой французские писатели жалуются на нападения английских судов на французов, ссылаясь на то, что между этими двумя государствами еще не было открытой войны. Уже было упомянуто, что в 1740 г. французская эскадра охраняла соединение испанских кораблей по пути в Америку. В 1741 г. Испания, втянутая теперь в континентальную войну как неприятель Австрии, послала пятнадцатитысячный отряд войск из Барселоны для нападения на австрийские владения в Италии. Английский адмирал Хэддок (Haddok) искал и нашел в Средиземном море испанский флот, но с ним было соединение из двенадцати французских кораблей, начальник которого известил Хэддока, что он принимает участие в той же экспедиции и имеет приказание вступить в бой с англичанами, если только ими будет атакован флот Испании, хотя последняя и ведет войну с Англией. Так как силы союзников превосходили почти вдвое силы английского адмирала, то он должен был возвратиться в порт Магон. Вскоре после этого он был сменен, и новый адмирал Мэтьюз занял сразу же две должности — командующего морскими силами в Средиземном море и английского посланника в Турине, столице короля Сардинии. В 1742 г. один английский капитан, служивший в его флоте, погнался за испанскими галерами, загнал их во французский порт Сан-Тропе (St. Tropez) и, последовав за ними в гавань, сжег их, несмотря на так называемый нейтралитет Франции. В том же году Мэтьюз послал соединение кораблей, под начальством коммодора Мартина, в Неаполь, чтобы принудить бурбонского короля отозвать его двадцатитысячный отряд войск, помогавший испанской армии против австрийцев в северной Италии. На попытки завязать с ним переговоры Мартин отвечал только тем, что вынул свои часы и предоставил правительству на размышление один час. Тому оставалось только подчиниться, и английский флот оставил гавань после суточного пребывания в ней, избавив императрицу от опасного неприятеля. После этого стало ясно, что испанцы смогут продолжать войну в Италии, только посылая туда войска через Францию: Англия контролировала море и действия Неаполя. Эти два инцидента, в Сан-Тропе и Неаполе, произвели глубокое впечатление на престарелого Флери, который слишком поздно понял возможности и значение прочного морского могущества. Причины к неудовольствиям множились с обеих сторон, и быстро приближался тот момент, когда и Франция и Англия должны были перестать делать вид, что они являются только вспомогательными силами в войне. Однако, прежде чем дело дошло до этого, морская сила и богатство Англии опять дали себя знать привлечением на сторону Австрии короля Сардинии. Колебания этого короля между опасностями и выгодами, которые представлял союз как с Францией, так и с Англией, разрешались в пользу последней, так как Англия предоставила ему субсидию и обещала держать сильный флот в Средиземном море. Взамен этого он обязался вступить в войну с сорокапятитысячной армией. Это соглашение было подписано в сентябре 1743 г. В октябре, когда Флери уже умер, Людовик XV заключил с Испанией договор, которым обязывался объявить войну Англии и Сардинии и поддержать испанские требования как в Италии, так и по отношению к Гибралтару, Магону и Георгии. Открытая война, таким образом, была уже у порога, но с объявлением ее все еще медлили. Большое морское сражение произошло в то время, когда номинально еще существовал мир. В конце 1743 г. инфант Филипп Испанский пытался высадить десант на побережье Генуэзской республики, которая относилась недружелюбно к австрийцам, но английский флот воспрепятствовал его попыткам, и испанские корабли принуждены были отступить в Тулон. Они простояли там в течение четырех месяцев, не имея возможности выйти в море, вследствие превосходства английского флота. В конце концов, испанский двор обратился к Людовику XV и добился того, что последний приказал французскому флоту, под командой адмирала де Курта (de Court), восьмидесятилетнего старца, ветерана времен Людовика XIV, сопровождать испанцев либо к Генуэзскому заливу, либо в их собственные порты, — неясно, куда именно. Французскому адмиралу дана была инструкция не стрелять, пока он не будет атакован. Чтобы лучше обеспечить содействие испанцев, которым он, вероятно, не доверял, де Курт предложил, — как сделал это де Рюйтер в давно прошедшие дни, — рассеять их корабли между французскими; но так как испанский адмирал Наварро отказал в этом, то построена была боевая линия из девяти французских кораблей в авангарде, шести французских и трех испанских в центре и девяти испанских в арьергарде, — всего из двадцати семи судов. Построившись таким образом, соединенные флоты отплыли из Тулона 19 февраля 1744 г. Английский флот, который крейсировал близ Гиер (Hyeres) для наблюдения за противником, погнался за ним, и 22-го его авангард и центр встретились с союзниками, но арьергард находился в нескольких милях позади, притом на ветре, и на таком расстоянии не мог поддерживать в бою передние суда (план VII, левый верхний угол). Ветер был восточный, и оба флота держали на юг, причем английский был на ветре. Противники были почти равночисленны: у англичан было двадцать девять кораблей против двадцати семи у союзников, но это преимущество первых было уничтожено отставанием их арьергарда. Поведение контр- адмирала, командовавшего арьергардом, приписывалось некоторыми его недоброжелательному отношению к Мэтьюзу; ибо, хотя он доказал, что поставил все паруса для соединения с адмиралом, он все-таки не принял участия в атаке позднее, когда мог уже сделать это, — под тем предлогом, что сигнал построиться в боевую линию был поднят в то же самое время, как и сигнал вступить в бой. Он заявил, что не мог выйти из линии для вступления в бой, не нарушив приказа построиться в линию. Эта техническая отговорка была учтена состоявшимся над ним впоследствии военным судом. При создавшихся условиях Мэтьюз, возмущенный и рассерженный бездеятельностью своего помощника и боясь, что неприятель уйдет от него, если он будет медлить дольше, поднял сигнал вступить в бой, когда его собственный авангард был на траверзе неприятельского центра, и тотчас же атаковал на своем флагманском девяностопушечном корабле самый большой корабль в неприятельской линии, стодесятипушечный «???» (Royal Philip), несший флаг испанского адмирала (а). В проведении этого маневра он был храбро поддержан кораблями, шедшими передним и задним. Момент атаки, кажется, был избран весьма разумно: пять испанских кораблей сильно отстали, оставив своего адмирала только с двумя, тогда как три других испанских корабля продолжали держаться с французскими. Английский авангард вступил в бой с союзным центром, тогда как союзный авангард остался без противников. Будучи, таким образом, свободным, этот последний намеревался выбраться лавированием на ветер английской линии, чтобы этим поставить ее между двух огней; но он встретил препятствие в умном поведении капитанов трех передовых английских кораблей, которые, несмотря на сигнал спуститься, сохранили свое командующее положение и помешали таким образом попытке неприятеля обойти их. За это они были сначала разжалованы постановлением военного суда, но потом восстановлены в своих званиях. Их достойному оправдания пренебрежению сигналами последовали уже без всякого оправдания все капитаны английского центра, за исключением уже упомянутых командиров двух соседних с адмиралом судов, а также и некоторые капитаны авангарда, которые поддерживали канонаду с дальней дистанции, в то время как их главнокомандующий жестоко атаковал противника с близкой. Одно замечательное исключение представлял капитан Хоук, впоследствии знаменитый адмирал, который последовал примеру своего начальника и, выведя из строя своего первого противника, покинул свое место в авангарде (b), подошел на близкую дистанцию к другому прекрасному испанскому кораблю (b'), который сопротивлялся пяти английским, и захватил его — единственный трофей этого дня. Командир английского авангарда и капитаны двух соседних с ним судов вели себя также умно и храбро, сражаясь на близкой дистанции. Нет необходимости описывать сражение дальше; как военное событие, оно не заслуживает никакого внимания, и самым важным его результатом надо считать заслугу Хоука, которую король и правительство всегда помнили. Общая несостоятельность и дурное поведение английских капитанов после пяти лет войны объясняют отчасти, почему Англия не добилась в этой войне, при своем несомненном морском превосходстве, таких результатов, каких она могла бы ожидать от этого первого акта сорокалетней драмы, они дают также офицерам наглядный урок того, насколько необходимо обогащать свой ум изучением условий войны в мирное время, если они не хотят оказаться неподготовленными и, может быть, даже обесчещенными в час сражения (СНОСКА: В новой морской истории нет более поразительного предостережения для офицеров любой эры, чем сражение при Тулоне. После целого поколения сравнительного бездействия на море оно, можно сказать, испытало огнем репутации людей. Урок, по мнению автора, указывает на опасность позорной неудачи для тех, которые не заботятся о том, чтобы постоянно поддерживать в себе не только знание своей профессии, но и сознание того, что требует от них война. Средний человек не трус, но он и не одарен от природы редкой способностью интуитивно держаться надлежащего поведения в критический момент. Он приобретает ее — один больше, другой меньше — опытом или размышлением. Если у него не хватает ни того, ни другого, то он выкажет нерешительность либо от незнания того, что надо делать, либо от неуменья понять, что от него и его подчиненных требуется крайнее самоотвержение. Об одном из разжалованных капитанов мы читаем: «Едва ли кто-либо проявил более прямой и честный характер до несчастного случая, который нанес такой неисправимый ущерб его репутации. Многие из его современников, пользовавшиеся величайшей популярностью и хорошо его знавшие, едва могли верить фактам, которые были, однако, неоспоримо установлены, — и объявили с крайним удивлением, что они всегда полагали почти незозможным, чтобы капитан Барриш (Burrish) мог вести себя иначе, чем как храбрый и неустрашимый человек». Он состоял на службе уже двадцать пять лет, из которых одиннадцать плавал в качестве капитана (Сharnосk, Biographia Navalis). Другие осужденные также считались достойными людьми, и даже Ричард Норрис (Norris), который скрылся, чтобы избежать суда, пользовался почетной репутацией). Не следует думать, что столь многие английские моряки нарушили дисциплину из-за такого вульгарного и редкого среди них порока, как трусость. Это фиаско было вызвано неподготовленностью умов, недостатком боевой выучки у капитанов и плохим руководством адмирала, а возможно также недружелюбным отношением к нему подчиненных, как к человеку грубому и властному. Здесь уместно обратить внимание на значение сердечности и приязни со стороны начальника к подчиненным. Разумеется, само по себе такое отношение не может гарантировать военный успех, но оно, несомненно, придает другим элементам этого успеха тот дух, то дыхание жизни, которые делают возможными вещи, которые иначе были бы немыслимы, и приводят к таким высотам преданности, к таким достижениям, которых невозможно достигнуть мертвой дисциплиной, даже самой строгой. Наивысшим примером этого среди моряков был, вероятно, Нельсон. Когда он присоединился к флоту, перед самым Трафальгаром, капитаны, собравшиеся на палубе флагманского корабля, казалось, забыли чин их адмирала в желании выразить свою радость по поводу встречи с ним. «Этот Нельсон, — писал капитан Дафф (Duff), который пал в сражении, — такой обаятельный и превосходный человек, такой добрый начальник, что мы все старались превзойти его желания и предупредить его приказания». Он сам сознавал это свое обаяние и его ценность, когда в письме лорду Хоу (Howe) о сражении на Ниле написал «я имел счастье командовать семьею братьев». Известность, приобретенная действиями Мэтьюза при Тулоне, обусловлена, конечно, не его искусством и не результатами сражения. Она возникла из взрыва негодования, поднявшегося в Англии главным образом вследствие многочисленности лиц, преданных военному суду, и установленных им фактов. Адмирал и офицер, следовавший за ним в порядке командования, а также одиннадцать капитанов из двадцати девяти были привлечены к судебной ответственности. Адмирал был разжалован за то, что разорвал линию, т.е. потому, что его капитаны не последовали за ним, когда он вышел из нее для атаки неприятеля. Это решение напоминает скорее ирландскую небылицу об ирландской драчливости. Второй в порядке командования был оправдан по упомянутым уже выше техническим причинам: он избежал ошибки и не разорвал линии, держась довольно далеко в стороне. Из одиннадцати капитанов один умер, один дезертировал и семь получили отставку или были отрешены от должности; только двое были оправданы. Но испанцы и французы были довольны не больше англичан, между ними имели место взаимные пререкания. Адмирал де Курт был лишен командования, тогда как испанский адмирал был награжден своим правительством титулом маркиза де ла Виктория — самая необыкновенная награда за сражение, окончившееся, в лучшем случае, вничью. К тому же французы утверждают, что он сошел вниз с палубы под предлогом весьма легкой раны, и что в действительности боем руководил французский капитан, которому случилось быть на корабле. Это первое генеральное сражение со времени боя при Малаге, происходившего за сорок лет до того, говоря общепринятым языком, «разбудило» английский народ и вызвало здоровую реакцию. Чистка офицерства, начатая, так сказать, самим сражением, продолжалась, но результат был достигнут слишком поздно для того, чтобы он мог оказать надлежащее влияние на ход данной войны. И именно этой недостаточной действенностью в рассматриваемое время — скорее, чем видными успехами предшествовавших и позднейших времен, — было выявлено общее значение морской силы Англии — подобно тому как человек часто не ценит какую-нибудь драгоценную способность, пока она у него есть, но живо чувствует ее потерю, если почему-либо лишается ее. Оставаясь в рассматриваемую эпоху владычицей морей, — но скорее вследствие слабости своих неприятелей, чем благодаря собственной дисциплинированной силе, — Англия не извлекла на этот раз достаточных выгод из своего положения. Самый серьезный успех — взятие острова Кап Бретон в 1745 г. — был достигнут колониальными силами новой Англии, которым королевский флот, правда, оказал ценную помощь, так как для расположенных таким образом войск флот служит единственной коммуникационной линией. Столь же нехорошо, как участники Тулонского сражения, вели себя и офицеры, командовавшие флотом в Вест-Индии и Ост-Индии, причем в последнем случае это имело результатом потерю Мадраса. Наряду с неудовлетворительным состоянием морского офицерства, действие морской силы вдали от ее базы затруднялось также и другими причинами. Положение в самой Англии было неспокойно; дело Стюартов все еще не умерло, и хотя грозное вторжение в королевство 15 тысяч войск под начальством маршала Саксонского (Saxe) в 1744 г. не удалось благодаря действиям флота Английского канала и шторму, который разбил несколько транспортов, собравшихся в Дюнкерке, погубив много людей, — серьезность опасности была доказана, и в следующем году, когда претендент высадился в Шотландии всего с несколькими сторонниками, все северное королевство встало за него. Его успешное вторжение проникло далеко в глубь самой Англии, и беспристрастные историки полагают, что одно время шансы окончательного успеха скорее были за, чем против него. Другим серьезным препятствием для полного использования силы Англии было направление, данное французским операциям на суше, и ошибочность средств, употребленных для противодействия им. Игнорируя Германию, Франция обратилась против австрийских Нидерландов, страны, которую Англия, исходя из своих морских интересов, не желала видеть завоеванной. Ее торговому преобладанию прямо угрожал бы переход Антверпена, Остенде и Шельды в руки ее крупнейшего соперника. И хотя лучшим способом воспрепятствовать этому был бы захват каких-нибудь ценных французских владений в другом месте и удержание их в качестве залога, слабость правительства и несостоятельность флота мешали Англии поступить так. Далее, положение Ганновера тормозило действия Англии; ибо, хотя с Англией его связывала только персональная уния, любовь к этому континентальному владению правителя, для которого оно было отечеством, сильно сказывалась на заседаниях слабого и раболепного министерства. Именно пренебрежение к Ганноверу, проявленное Уильямом Питтом-старшим, как следствие его сильного чувства патриотизма, раздражило короля и заставило его так долго сопротивляться настояниям нации, требовавшей, чтобы Питт был поставлен во главе ее дел. Эти различные причины — раздор в самом королевстве, интересы в Нидерландах, заботы о Ганновере — соединились для того, чтобы помешать слишком услужливому и второразрядному министерству, среди членов которого к тому же не было согласия дать надлежащее направление морской войне и вдохнуть в нее надлежащий дух. Хотя правда и то, что лучшее состояние самого флота и более удовлетворительные результаты его деятельности смогли бы сами сгладить действие упомянутых причин. В действительности исход войны почти не отразился на спорах между Англией и ее врагами. На континенте все вопросы после 1745 г. свелись к двум: 1) какая часть австрийских владений должна быть отдана Пруссии, Испании и Сардинии и 2) каким образом должен быть вырван Францией мир у Англии и Голландии? Морские державы все еще, как и в старину, несли издержки войны, которые, однако, теперь падали главным образом на Англию. Маршал Саксонский, командовавший французами во Фландрии в течение этой войны, характеризовал положение в полдюжине слов, обращенных им к своему королю: «Государь, — говорил он, — мир находится за стенами Маастрихта». Этот укрепленный город открывал течение Мааса и путь для французской армии в Соединенные Провинции с тыла, ибо английский флот в соединении с голландским препятствовал атаке с моря. К концу 1746 г., вопреки усилиям союзников, почти вся Бельгия была в руках французов, но около этого времени, хотя голландские субсидии и поддерживали австрийское правительство и голландские войска в Нидерландах сражались за него, между Францией и Соединенными Провинциями существовал номинальный мир. В апреле 1747 г. «король Франции вторгся в голландскую Фландрию, объявив, что он был обязан послать свою армию на территорию республики для того, чтобы прекратить покровительство, оказывавшееся Генеральными Штатами австрийским и английским войскам, но что он не имеет никакого намерения порвать с ними и что занятые им крепости и местности Соединенных Провинций будут очищены немедленно, как только они дадут доказательства того, что перестали помогать врагам Франции». Это была фактическая, но не формальная война. В течение этого года многие крепости сдались французскому оружию, успехи которого склонили Голландию и Англию начать переговоры. Они тянулись, однако, без результата в течение целой зимы, но в апреле 1748 г. Саксонский обложил Маастрихт. Это заставило согласиться на мир. Между тем, морская война, хотя и скудная событиями, все-таки не была вовсе лишена их. В течение 1747 г. имели место две встречи между английской и французской эскадрами, завершившие уничтожение военного флота французов. В обоих случаях за англичанами было решительное превосходство в силах, но несмотря на это, отдельные французские капитаны дрались блестяще, и французы не раз проявляли геройскую стойкость, сопротивляясь до последнего. Из этих сражений можно извлечь только один тактический урок, а именно: если неприятель, вследствие ли результатов сражения или первоначального неравенства сил, настолько слабее, что обращается в бегство, не сохраняя соответствующего строя, то следует предпринять общую погоню за ним, также отбросив совсем или в известной мере обязательную в иных условиях заботу о строе. О сделанной в этом отношении ошибке Турвиля после Бичи-Хэда выше уже упоминалось. В первом из рассматриваемых теперь случаев английский адмирал Ансон имел четырнадцать кораблей против восьми французских, причем каждый французский корабль был еще вдобавок слабее кораблей английской эскадры; во втором — сэр Эдуард Хоук имел четырнадцать против девяти французских, каждый из которых, взятый в отдельности, был сильнее английских. В обоих случаях был дан сигнал общей погони, и в результате сражение превратилось в свалку (melee). Поступить иначе не было возможности, необходимо было только задержать убегающего неприятеля, чего, конечно, можно было достигнуть не иначе, как пустив вперед самые быстроходные или наиболее удобно расположенные корабли, в уверенности, что скорость самого быстроходного из преследующих больше скорости самого тихоходного из преследуемых и что поэтому преследуемым придется либо покинуть отстающие суда, либо принять бой. Во втором случае французского командующего, коммодора л'Этендюэра (l'Etenduere), не надо было преследовать далеко. Он имел с собой конвой из двухсот пятидесяти торговых судов. Отрядив один из линейных кораблей для продолжения путешествия с конвоем, он расположил остальные восемь кораблей между последним и неприятелем, ожидая атаки под марселями. Подходя один за другим к французской колонне, английские корабли становились по обе стороны ее, так что французы оказались между двух огней. После упорного сопротивления шесть французских кораблей были взяты, но конвой был спасен. Английская эскадра понесла в бою такой урон, что уцелевшие два французских военных корабля благополучно достигли Франции. И если сэр Эдуард Хоук проявил в своей атаке благоразумие и стремительность, которые всегда отличали этого выдающегося офицера, то относительно коммодора л'Этендюэра можно утверждать, что хотя его противник обладал неоспоримым превосходством сил, он также сыграл ведущую роль в этой драме и сыграл ее благородно. Один французский офицер справедливо замечает, что «он защищал свой конвой так, как на берегу защищают позицию, чтобы спасти какую-нибудь часть или обеспечить проведение маневра; он прямо дал раздавить себя. После сражения, продолжавшегося от полудня до восьми часов вечера, конвой был спасен благодаря упорству обороны: двести пятьдесят кораблей были сохранены для их владельцев самоотвержением л'Этендюэра и подчиненных ему капитанов. В этом самоотвержении не может быть сомнений, ибо восемь кораблей имели мало шансов выдержать сражение с четырнадцатью... И командир восьми не только принял сражение, которого он, вероятно, мог избежать, но и сумел внушить своим подчиненным веру в себя; ибо все выдержали бой с честью, уступив только после прекрасной и энергичной защиты. Четыре корабля потеряли все мачты, а на двух остались только фок- мачты» (СНОСКА: Trоude, Bataillese Navales de la France). Все дело, как оно велось с обеих сторон, представляет поучительный, прекрасный пример того, как можно воспользоваться преимуществом, начальным или приобретенным, и какие результаты могут быть достигнуты храброй, хотя бы и безнадежной самой по себе обороной в преследовании частной цели. К этому можно прибавить, что Хоук, лишенный возможности сам продолжать преследование, поспешно послал военный шлюп в Вест-Индию с извещением о приближении конвоя — мера, которая повела к захвату части последнего и придала характер законченности всему делу, что не может не быть приятным для изучающего военное дело, заинтересованного в том, чтобы исторические деятели полностью сознавали свои важные задачи и выполняли их. Прежде чем закончить историю этой войны и изложить условия мира, надо рассказать о событиях в Индии, где Франция и Англия находились тогда почти в равном положении. Было уже сказано, что там господствовали ост-индские компании обеих наций и что представителями Франции были: на полуострове — Дюплэ, а на островах — Ля Бурдоннэ. Последний был назначен на свой пост в 1735 г., и его неутомимый гений чувствовался во всех областях управления, особенно же в превращении острова Иль-де-Франс в крупную морскую базу — работа, которую надо было проделать с самого начала. До него там не было ничего, все было в больше или меньшей степени создано им самим — склады, верфи, укрепления, моряки. В 1740 г., когда война между Англией и Францией сделалась вероятной, он получил от Ост-Индской компании эскадру, — хотя и меньшую, чем он просил, — с которой предполагал уничтожить английскую торговлю и судоходство. Но когда война действительно началась в 1744 г., он получил приказание не нападать на англичан, так как французская компания надеялась, что в этой отдаленной стране между ней и английской компанией может существовать нейтралитет, хотя обе нации находились в состоянии войны между собой. Предположение это не кажется абсурдным в виду курьезных отношений между Голландией Францией, из которых первая, при номинальном мире со второй посылает в то же время войска на помощь австрийской армии, но оно было весьма выгодно для англичан, которые были слабее французов в индийских морях. Их компания приняла предложение, заявив, однако, что оно, конечно, не может связывать ни правительство метрополии, ни королевский флот. Таким образом, преимущество, приобретенное благодаря предусмотрительности Ля Бурдоннэ, было потеряно, хотя он первый вышел в поле и долгое время оставался там один, руки его был связаны. Между тем, английское адмиралтейство послало в океан эскадру и начало захватывать французские корабли между Индией и Китаем. Только тогда компания пробудилась от иллюзий. Сделав эту часть своей работы, английская эскадра отплыла к берегам Индии и в июле 1745 г. появилась близ Пондишери, политической столицы французской Индии, готовая поддержать атаку, которую губернатор Мадраса предпринял с суши... Теперь пришло время Ля Бурдоннэ. Между тем, на материке Дюплэ приводил в исполнение свои широкие замыслы и закладывал фундамент французского владычества. Поступив на службу компании в качестве второстепенного чиновника, он, благодаря своим способностям, быстро поднялся до руководства коммерческими учреждениями Чандернагора, огромному расширению которых он так много содействовал, серьезно пошатнув и, как говорят, даже уничтожив некоторые отрасли английской торговли. В 1742 г. он был назначен генерал-губернатором и в качестве такового перемещен в Пондишери. Здесь он начал проводить свою политику, которая имела целью привести Индию в подчинение Франции. Он хотел, чтобы Франция «выиграла этот приз», и видел в Англии единственную соперницу. Его план сводился к вмешательству в индийскую политику: сначала как главы иностранной и независимой колонии, каким он уже был, а затем как вассала Великого Могола, которым он намеревался сделаться. Разделять и властвовать; расширять французские владения и усиливать свое влияние разумными союзами; перетягивать колеблющиеся чаши весов в пользу Франции, своевременно бросая на них французское мужество и искусство, — таковы были его цели. Пондишери, хотя и плохая гавань, был хорошо приспособлен для его политических планов. Находясь далеко от Дели — столицы Могола, Дюплэ мог незаметно проводить свою агрессивную политику захватов до тех пор, пока не почувствовал себя достаточно сильным, чтобы вынести ее на свет. Поэтому ближайшей целью его было основание большого французского княжества на юго- востоке Индии, вокруг Пондишери, при сохранении прежних позиций в Бенгалии. Следует заметить, однако, — и это замечание необходимо для того, чтобы оправдать изложение упомянутых планов в связи с нашим предметом, хотя связь эта, возможно, незаметна с первого взгляда, — что суть вопроса, вставшего теперь перед Дюплэ, заключалась не в том, как создать французскую империю из индийских провинций и племен, а как освободиться от англичан, притом окончательно. Самые фантастические мечты о власти, какие он только мог лелеять, не могли превзойти того, что осуществила Англия несколько лет спустя. Свойства европейцев должны были сказаться, если бы этому не помешало противодействие других европейцев, а успех этого противодействия с той или другой стороны зависел от обладания морем. В климате, столь смертельном для белой расы, многочисленные войска, героически выдержавшие войну на многих фронтах при самых ужасных обстоятельствах, должны были непрерывно пополняться. Как везде и всегда, морская сила действовала здесь спокойно и незаметно; но нет никакой необходимости умалять достоинства и достижения Клайва (Clive), английского героя того времени и основателя Британской империи, чтобы показать решающее влияние этой силы на события, несмотря на несостоятельность английских морских офицеров, действовавших в первое время в этих странах, и на то, что состоявшиеся здесь морские сражения (СНОСКА: «Несмотря на необыкновенные усилия французов, выразившиеся в присылке г-на Лалли со значительными силами в прошлом году, я уверен, что до конца нынешнего года (1759) они будут почти при последнем издыхании в Карнатике, если только им не помогут какие-либо совершенно непредвиденные события. Превосходство нашей эскадры и обилие денег и приказов всякого рода, которыми друзья наши на том берегу будут снабжать нас из этой провинции (Бенгалии), тогда как неприятель нуждается решительно во всем, не имея средств поправить свое положение, представляют для нас такие преимущества, что если правильно воспользоваться ими, то нам, безусловно, удастся полное уничтожение его как здесь, так и во всякой другой части Индии» (Письмо Клайва к Питту, Калькутта, 7 января 1759 г Glеig, Life of Lord Clive). Следует помнить что господства в Бенгалии к возможность пользоваться ее ресурсами, на которые рассчитывает здесь Клайв, были приобретены англичанами только недавно; в дни Дюплэ они еще не располагали ими. Как видно будет ниже, предсказания этого письма Клайва всецело оправдаюсьне дали решительных результатов). Если бы в течение двадцати лет после 1743 г. французские флоты контролировали вместо английских берега полуострова и моря между ним и Европой, то можно ли думать, что планы Дюплэ окончились бы такой совершенной неудачей? «Слабость наших морских сил сравнительно с английскими, — справедливо замечает французский историк, — была главной причиной, остановившей успех Дюплэ. Французский королевский флот не появлялся в Ост-Индии» в его дни. Остается теперь коротко изложить историю дела. Англичане в 1745 г. делали приготовления к осаде Пондишери, при которой королевский флот должен был поддерживать сухопутные силы, но последствия политических планов Дюплэ обнаружились сейчас же. Набоб Карнатака пригрозил атакой Мадраса, и англичане отступили. В следующем году Ля Бурдоннэ появился на сцене, и произошло сражение между его эскадрой и эскадрой коммодора Пейтона (Peyton), после которого, хотя оно и не было решающим, англичане удалились, укрывшись на Цейлоне и оставив господство над морем французам. Ля Бурдоннэ стал на якорь в Пондишери, где вскоре возникли ссоры между ним и Дюплэ, усложнившиеся противоречивым тоном инструкций, полученных ими на родине. В сентябре Ля Бурдоннэ отправился в Мадрас, атаковал его с суши и с моря и взял город, но заключил с губернатором условие, по которому он мог быть выкуплен англичанами. В соответствии с этим последние внесли выкуп в два миллиона долларов. Когда Дюплэ услышал об этом, он сильно рассердился и потребовал уничтожения соглашения о капитуляции на том основании, что раз город был взят, он должен был поступить под его управление. Ля Бурдоннэ счел, что поскольку он уже дал обещание, это требование несогласно с его честью. Пока тянулась эта ссора, сильнейший циклон разбил два его корабля и снес мачты у остальных. Вскоре после этого он возвратился во Францию, где его деятельность и рвение были «награждены» трехлетним предварительным заключением, в результате которого он умер. После его отбытия Дюплэ нарушил условия капитуляции, захватил и удержал Мадрас, изгнал оттуда английских колонистов и занялся усилением укреплений. Из Мадраса он двинул войска против форта Св.Давида, но приближение английской эскадры принудило его снять осаду в марте 1747 г. В течение этого года неудачи французского флота в Атлантическом океане, о которых уже упомянуто было выше, оставили за англичанами неоспоримое господство над морем. Следующей зимой англичане послали в Индию самый большой европейский флот, какой когда-либо появлялся на Востоке, с большим отрядом войск, под общей командой адмирала Боскауэна (Boskawen), который соединял со своим морским званием также и звание генерала. Флот появился близ Коромандельского берега в августе 1748 г. Пондишери был атакован с суши и с моря, но Дюплэ успешно сопротивлялся. Английский флот при этом, в свою очередь, пострадал от урагана, и осада была снята в октябре месяце. Вскоре после этого пришли вести об Аахенском мире, которым закончилась европейская война. С восстановлением сообщения с метрополией Дюплэ мог возобновить свои хитрые и настойчивые усилия, направленные к созданию территориальной базы, чем он надеялся по возможности защитить себя от случайностей морской войны. Жаль, что так много ума и терпения было затрачено на усилия, совершенно тщетные; ничто не помогло защитить его от нападения с моря, кроме помощи флота, которую правительство метрополии не могло, однако, предоставить ему. Одним из условий мира было возвращение Мадраса англичанам в обмен на Луисбург, захваченный северо-американскими колонистами и возвращенный ими так же неохотно, как Мадрас Дюплэ. Этот обмен, в самом деле, иллюстрирует заявление Наполеона, что он отвоюет Пондишери на берегах Вислы. Но, хотя превосходство Англии на море сделало Луисбург в ее руках гораздо более сильным пунктом, чем Мадрас или любая другая позиция в Индии, находившаяся в руках французов, выгода обмена была решительно на стороне Великобритании. Английские колонисты не были людьми, которые могли удовольствоваться этим образом действий, но они знали морскую силу Англии и то, что сами они были способны повторить однажды проделанное ими в каком-либо пункте, отстоящем недалеко от их берегов. Они поняли положение вещей. Не то было с Мадрасом. Как глубоко должно было быть удивление туземных князей при возвращении его англичанам и как вредно отразился на авторитете Дюплэ тот факт, что в самый час победы они увидели его вынужденным покинуть свою добычу под действием силы, которую они не могли понять. Эти туземные князьки были вполне правы: таинственная сила, которую они узнавали по результатам ее действия, хотя она оставалась для них невидимой, заключалась не в том или другом человеке — короле или государственном деятеле, но в том господстве над морем, которое, как это знало французское правительство, отнимало надежду удержать эту отдаленную колонию вопреки флотам Англии. Дюплэ и сам не видел этого, ибо в течение еще нескольких лет он продолжал строить свое здание на песке восточных интриг и связей, тщетно надеясь, что оно сможет выдержать бури, которые должны были обрушиться на него. Аахенский договор, закончивший эту всеобщую войну, был подписан 30 апреля 1748 г. Англией, Францией и Голландией, а в октябре того же года и всеми другими державами. За исключением того, что некоторые части были отторгнуты от Австрийской империи, — Силезия в пользу Пруссии, Парма в пользу инфанта Филиппа Испанского и часть итальянской территории к востоку от Пьемонта в пользу короля Сардинии, — условия мира в основном сводились к восстановлению довоенного положения. Возможно, что ни одна другая война не оканчивалась возвращением воевавших наций в положение, почти тождественное с тем, при каком они начали борьбу, после такого множества великих событий и такой большой потери крови и денег. Действительно, если мы посмотрим на Францию, Англию и Испанию, то вопрос об австрийском наследстве, возникший вскоре после разрыва между двумя последними державами, совершенно отвратил военные действия от их истинного направления, и разрешение споров, которые касались этих стран гораздо ближе, чем восшествие на престол Марии-Терезии, оказалось отсроченным па целых пятнадцать лет. Видя несчастье своего старого врага — Австрийского дома, Франция легко увлеклась возобновлением нападений на него, а Англия была столь же легко увлечена противодействием попыткам Франции приобрести влияние или даже диктатуру в германских делах — образ действий, которому способствовали германские интересы короля. Могут спросить, что соответствовало правильной политике Франции: направить ли войну в сердце Австрийской империи, через Рейн и Германию, или, как она сделала это в конце концов, перенести военные действия на отдаленные владения в Нидерландах? В первом случае она опиралась на дружественную территорию в Баварии и подавала руку Пруссии, военная сила которой впервые дала себя почувствовать. С другой стороны, в Нидерландах, куда позднее переместился главный театр военных действий, Франция наносила поражение не только Австрии, но также и морским державам, всегда ревниво относившимся к ее вторжению туда. Последние были душой войны против нее, уплачивая субсидии прочим ее врагам, нанося убытки ее торговле и торговле Испании. Бедствия Франции были приписаны Людовиком XV королю Испании, как заставившему его заключить мир. И очевидно, что велики должны были быть страдания его страны, если они заставили его согласиться на такие легкие для противников условия мира, когда он уже держал в руках Нидерланды и часть самой Голландии. Но хотя он действовал с таким успехом на континенте, флот его был уничтожен, а пути сообщения с колониями перерезаны; и если можно сомневаться, что французское правительство того времени лелеяло такие колониальные планы, какие приписывались ему некоторыми историками, то несомненно, что французская торговля терпела огромные убытки. Хотя положение Франции побуждало ее заключить мир, но и Англия в 1747 г. обнаружила, что споры о торговле в испанской Америке и неудачные действия ее флота вовлекли ее в континентальную войну, в которой она претерпела большие бедствия, наделала около 80 миллионов фунтов стерлингов долгу и увидела свою союзницу Голландию на пороге неприятельского вторжения. Сам мир был подписан под давлением угрозы французского посланника, что малейшее промедление послужит для Франции сигналом разрушить укрепления занятых ею городов и тотчас же начать вторжение. В то время как ее собственные ресурсы истощались, разоренная Голландия искала возможности сделать у нас заем. «Деньги, — читаем мы, — никогда не были так дороги в городе и не могли быть заняты даже из двенадцати процентов». Поэтому, если бы Франция в то время имела флот, способный состязаться с английским, хотя бы несколько и уступающий ему по силе, то, наложив уже лапу на Нидерланды и Маастрихт, она смогла бы настоять на предложенных ею условиях. С другой стороны, Англия, хотя и припертая к стенке на континенте, сумела добиться мира на равных условиях только вследствие того, что господство на море принадлежало ее флоту. Торговля всех трех наций пострадала ужасно, но призовой баланс был активным для Великобритании, и актив этот составлял 2 миллиона фунтов стерлингов. Иными словами, общие потери французской и испанской торговли в течение войны определялись 3434 судами, а английской — 3238 судами, но при рассмотрении этих данных не следует забывать соотношения между размерами торгового флота этих трех наций. Тысяча судов составляла значительно большую часть французского флота, чем английского, и являлась гораздо более тяжелой потерей для первого, чем для второго. «После поражения эскадры л'Этендюэра, — говорит французский писатель, — французский флот не появлялся в море. Двадцать два линейных корабля составляли весь флот Франции, который за шестьдесят лет до того имел их сто двадцать. Каперы захватывали мало призов; повсюду преследуемые, беззащитные, они почти все сделались добычей англичан. Британские морские силы, не имея соперника, беспрепятственно бороздили море. За один год англичане захватили на французских торговых судах добычу в 7 миллионов фунтов стерлингов. Тем не менее, эта морская сила, которая смогла бы захватить французские и испанские колонии, сделала мало завоеваний из-за недостатка единства и упорства в достижении поставленной цели» (СНОСКА: Lареуrоusе - Воnfils, Hist. de la Marine Francaise). Резюмируя все изложенное, можно сказать, что Франция принуждена была отдать назад свои завоевания из-за недостатка флота, а Англия спасла свое положение своей морской силой, хотя и не сумела употребить ее наилучшим образом. |